Карнаухов без срока давности

Вид материала

Документы

Содержание Такая вот философия

Подобный материал:

• Удк 631. 45 Карнаухов В. Н.,, 123.47kb.
• Закон о защите прав потребителей, 773.63kb.
• Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 12. 11. 2001 г. №15 и Пленума вас от 15., 159.35kb.
• Статья 19 Неповиновение законному распоряжению сотрудника милиции, военнослужащего,, 331.75kb.
• Указом Президента Российской Федерации от 01 июля 1992г. №721 без ограничения срока, 431.26kb.
• Списание безнадежной задолженности: бухгалтерский и налоговый учет, 138.74kb.
• Япросмотрел множество книг и фильмов о будущем человечества, 4740.62kb.
• Российской федерации, 411.11kb.
• Удк 621. 319. 4 Закономерности старения изоляции и оценка срока службы силовых конденсаторов, 64.84kb.
• Методические рекомендации, отражающие особенности заполнения отдельных граф деклараций, 371.77kb.

ТАКАЯ ВОТ ФИЛОСОФИЯ

Меня не было —

Мир об этом не знал

И о том он совсем

не печалился.


Я живу,

Мир не знает о том,

И, как прежде, отнюдь

не печалится.


Я уйду —

незаметный для мира уход —

От потери песчинки гора не убавится,

И оставленный мною народ

Вряд ли этим концом

опечалится.


Мы приходим, живем и уходим,

А по-прежнему шарик вращается,

Но, возможно, о предке своем

Правнук дальний порой

опечалится.


— Откуда это выкопала?— смеялся Павел Дмитриевич.

… Почти год прожила Евгения Алексеевна в Москве. Наведывалась на могилу своей доченьки Фаи чуть ли не через день. Винилась перед ней: ради своих страстей и страданий, ради своей любви и ненависти на всю жизнь обрекла бедную девочку на одиночество, на сиротство при живой матери. Все материнские метания въелись в душеньку доченьки, по наследству передались ей, усилились и исковеркались в ней, стали неотъемлемой чертой ее характера, повседневного поведения. Прелестная, безмерно любившая свою мать девочка превратилась в бессердечную, внешне, высокомерную, капризную женщину, часто заставлявшую страдать и возмущаться самых близких ей людей. Больше других, конечно, страдал ее муж Александр. Он и сейчас тяжелее всех переживает ее странный и ранний уход из жизни. Если говорит о ней, а это при его характере случается не часто, то восторженно и тепло, будто была она для него радостной ношей, а не тяжким крестом.

В столице Евгения Алексеевна не только вздыхала по дочери и отдавалась горю от потери Павла Дмитриевича. Встретилась с известными писателями и журналистами, договорилась о подготовке книги о знаменитом директоре, записала на аудиокассеты свои воспоминания, приглашала приехать к ней в Сибирь, поможет собрать необходимые документальные материалы.

Не удержалась, позвонила однокашнику Павла Дмитриевича по Академии Борису Исааковичу Гринскому. Долго не соединяли, он ныне в таких чинах, что едва пробилась через плотную стену помощников и секретарей. Но былая Женька взыграла в много пожившей женщине, никакие преграды не смогли противостоять ее напору. Чувствовалось, Борис Исаакович не менее помощников и секретарей удивлен, откуда она заявилась? Ее он меньше, чем кого-либо другого, хотел бы теперь услышать и увидеть. Быстро оправился от краткой заминки и попытался выразить запоздалое соболезнование по «поводу невосполнимой утраты, гибели старого сослуживца, его большого друга». Евгению при этих словах покоробило.

— Ты, мог бы помочь в розыске убийц. Павлик говорил, что к нему от тебя приезжали какие-то люди, настаивали на передаче совхоза зарубежной фирме…

— Никого я к нему не направлял,— резко, не дослушав, перебил Гринский,—незачем меня к этому припутывать.

Не укусил, так науськал, со злой ехидцей подумала Евгения, но сказать ничего не сумела, Гринский напористо продолжал:

— Насчет зарубежной фирмы, ему стоило подумать, сейчас это в порядке вещей. Отстал он от жизни, не понял смысла перемен…

— Не отстал он!— озлилась Евгения,— он не позволял тащить совхоз в капиталистическое прошлое, отдавать нажитое народом кому попало!

— У вас ко мне вопросы есть?— перешел на строго официальный тон Гринский.

— Пошел ты!..— Евгения уже не пыталась быть корректной,— отольются вам бабьи слезы, будьте вы навеки прокляты!— с шумом бросила трубку.

Не порадовали новости о старых приятелях Павла, затем они стали близки, дороги и ей. Погиб в Афганистане Виктор Яковлевич Беседин. Борется в провинциальном городишке с последствиями инсульта отставной генерал Ващенко…

…Возвратилась в деревню, как бы отрешенной от треволнений земной жизни. Привела в относительный порядок бесчисленные бумаги, что-то дописала, что-то разложила по папкам, а что-то предала огню. Недолго пожила у внучки Кати, с умилением любовалась Фаиными внучатами, тяжко при этом вздыхая, что она уже даже не бабушка. Правнуки же этого не осознавали и требовательно втягивали ее в бойкие бесконечные игры. Порадовалась, что навалившиеся тяготы не надломили Катю и ее мужа Николая, исхитрялись разными способами добывать на «хлеб насущный», содержать не в роскоши, но вполне достойно подраставших ее потомков. Николай пытается что-то чертить, производит расчеты. Катя говорит, работает, мол, над сверхскоростным транспортным средством, которое перевернет жизнь человечества. Воистину, размаха шаги саженьи. Уверен, наступят времена, и его разработки еще послужат людям.

От Кати и Николая узнала, недавно от нового инфаркта скончался Алексей Николаевич Зайцев. Шевельнулось жалостливое чувство, все-таки любил он ее, по-своему, но готов был ради нее на многое. Однако, не укорила себя за расставание с ним, не подходящие они были друг к другу. Вот Павел — это ей судьбой предназначенный. Вася Вешнин тоже ее, но для познания и испытания, а не на долгую жизнь, не для продолжения жизни. Елена, рассказывали ребята, мучительно переживала потерю мужа. Но сломить хрупкую на вид, но крепкую женщину не просто. Помогли выстоять и дети. Николай, Леонид с женами и Маша с мужем первые дни после смерти отца не отходили от матери. Энергичная Маша, как всегда, была изумительно чуткой и изобретательной. Незаметно и очень тонко возвращала мать к ее научным делам. Понимала шубутная, но бесконечно добрая доченька, что научная работа для Елены Леонидовны настоящий наркотик, приглушает боль, возбуждает мозг, создает неистребимую иллюзию нужности окружающим и поглощает все свободное время, не оставляя ни минуты для переживаний и тяжких дум.

Николай готовился к предстоящему возвращению в материнский дом. Тяжко и боязно Елене Леонидовне мучиться одиночеством в просторной квартире. Можно было переселить к себе Машину семью, но доченька больно строптива и властна, в отца пошла, возвращаться под материну руку не стремится. Катя тоже не слишком восторженно отозвалась на приглашение свекрови, но знала, что свекровь зовет ее к себе, прежде всего, как внучку «подруги дней (ее) суровых» Екатерины Егоровны. Входит в возраст ее внучка, и чем старше она становится, тем больше узнает в ней бывшая почтальонка знакомые, невероятно доброжелательные черты молодой в военные годы шахтерки. Зовет к себе их Елена, конечно, и потому, что жаждет облегчить жизнь своему первенцу и его семье.

Дмитрий и Зоя изо всех сил стремились вывести Евгению Алексеевну из грустной отрешенности. Но, всем было видно, молодую пару куда больше, чем мать, занимал их сын Павлик. Он появился на белый свет как раз перед возвращением Евгении Алексеевны из Москвы. Бабушка долго и с дотошным интересом вглядывалась в нежное личико нового внука. Настолько долго, что его родители не стали до конца наблюдать, когда она налюбуется ребенком и вышли из своей спальни, где размещалась детская коляска. Евгения в каждой черточке младенца, у которого эти черточки были еще не четкими, расплывшимися, видела похожесть на его погибшего деда. Немного вздернутый, как у Павла, носик, крепкий волевой подбородок, все, все, абсолютно все, в крошечном человечке напоминало ее Павла. От этого ей становилось и радостно и грустно. Есть продолжение рода, еще на одно поколение, будут внедряться в землю вороновские корни. Жаль, что дед не дождался внука, она представила, как он сходил бы с ума от гордости. Дмитрий, наблюдая за матерью, надеялся, что его сын оживит в ней интерес к жизни. Ее молчаливое созерцание внука продолжалось изо дня в день.

Однажды Евгения, оставшись с Зоей наедине, спокойно, как бы между делом, показала снохе белье, платье, обувь, приготовленные для ею для последней дороги. Спокойствие, близкое к равнодушию, ввело в заблуждение Зою, она тоже мимолетно, отметила в своем сознании сказанное и показанное свекровью. Как вполне естественное, отнюдь не настораживающее, отложилось не один раз высказанное пожелание быть погребенной в одной оградке с Павлом Дмитриевичем.

В ту ночь она необычно долго сидела возле внука, потом позвонила внучке Кате и с особой нежностью расспросила об ее детях, о Николае, с той же нежностью рассказывала внучке о чудесном сыне ее дяди Димы. Перед тем, как лечь в постель, расцеловала Зою и Дмитрия, еще возившихся на кухне. Они несколько удивились не заведенному в доме обычаю так прощаться на ночь, но не придали никакого этому значения, мать выглядела не хуже, чем все последние дни.

Утром Зоя, проводив на работу мужа, ждала к завтраку Евгению. Они всегда завтракали вместе, затем Зоя отправлялась в школу, оставляя малыша на свекровь. Видимо, задержалась возле Павлика, подумала она, и пошла взглянуть на сына. Евгении там не было. Заглянула в ее комнату. Евгения в обычной позе лежала на постели, но Зоя сразу поняла — это был не сон. Когда-то взбалмошная, стремительная Женька, всегда энергичная, подвижная; не умеющая быть тихой и спокойной Евгения Алексеевна отошла в мир иной тихо, мирно, словно никого не хотела встревожить, взбудоражить.

Александр не замечал, сколько времени просидел на скамейке. Возле своих фронтовых друзей, нашедших успокоение за чугунной оградкой, его одолевали вполне земные мысли и страсти. Как, дотошный бухгалтер, он скрупулезно расписывал баланс прожитому и пережитому, подводил дебет, кредит своей судьбы. Чего получил от этой жизни, чего добился? Кому, что принес, была ли кому-либо польза от его пребывания на белом свете? Неотступно, не преследует, а, просто-напросто, не уходит из его сознания, из души образ Фаи, становящийся все более светлым, привлекательным, обволакивающим его, как в первые годы их жизни. Что-то у них не сложилось, шли вместе, но в одиночку, ждали друг от друга чего-то такого, чего не могли даже выразить ни словами, ни взглядами. Сейчас же, когда ее нет рядом, часто задумывался, а получилась бы такой, какой оказалась, его жизнь без нее, без Фаи? Не она ли была его путеводной звездой, не ради ли ее вечно стремился быть лучше, достойнее? Не напрасно же терпел ее капризы? А, возможно, и не капризы? Может, и она стремилась поднять его выше, сделать еще лучше? Ведь замечал же в ее глазах вспышки гордости за него, когда у него что-то получалось особенно удачно. Какая-то в их жизни осталась незавершенность. Без толку, без пользы прожили? С этим решительно не согласен! У них же Катя, ее дети, их внуки! Ради только их стоило появляться в этой жизни, любить и страдать!

Сумрачная погода, свинцовые тучи, неподвижно, казалось, навсегда утвердившиеся на опустившемся до самой земли небе, давили на его сознание, исторгали мрачные, безысходные раздумья. Вот и вышел на финишную прямую и неизвестно, на сколько метров или километров она протянулась, через, сколько мгновений или лет оборвется. Вся жизнь сложилась как непрерывный бег с препятствиями. Считал, что насыщена она лишь работой, и Фая так считала, и все вокруг об этом же твердили. Часто называл это не просто работой, а служением. Служил благородной идее, великому делу, своей партии, родному народу. Сейчас же часто спрашивал себя: не служил ли на самом деле Каричевым и Замаровским, своим муравьинным трудолюбием, пытливым разумом прикрывал их леность мысли, вальяжное барство, потакал постепенно развивавшимся мещанским прихотям и низменным порокам? С брезгливостью вспоминались якобы доверительное хвастовство этих боссов, какой новейший магнитофон приволок при очередной поездке за рубеж, какой обзавелся необыкновенной электробритвой, какие деликатесы и сладости там вкушал. А ездил, между прочим, на съезд братской партии, поучал там, как надо служить высоким принципам, жить по новой морали и нравственности. Бр-р-р. … Вспоминать противно. … У них разрасталось чувство вседозволенность, своей исключительность, их обуревали безбрежный эгоизм, стяжательство, обычные буржуйские потребности и страсти. Они невольно, но неотвратимо становились актерами на шатких подмостках, стремились казаться такими, какими требовалось быть по их партийности, по высокому положению в партии и государстве, тщательно прятали в глубинах уже надломленной души низменную подлинную сущность. К девяносто первому году одни из них окончательно переродились, стали перевертышами, демагогами, а то и прямыми изменниками, за деньги, и немалые, за подачки перешедшими на холуйскую службу к врагам своей страны. Другие же, попрятались по щелям и тихим заводям, выжидая, как все обернется, чтобы затем вынырнуть и снова выставлять себя, словно манекены в модных витринах. Что-то не заметил он ни Каричева, ни Заморовского, ни других их «соратников» в трагические дни расчленения великого пролетарского государства! Верные делу партии родной стране коммунисты оказались обезглавленными, дезориентированными и даже растерянными. Как и во времена ее зарождения, в партии воцарились разброд и шатания.

Что делать? Опустить руки, признать абсолютное поражение, сдаться на милость захлебывающегося в животном восторге противника-победителя? Нет! Тысячу раз нет! Ни предательство подлых вождей, ни злобный вой продавшейся прессы не отменят непреложного факта, что он остается коммунистом. Он не под чьим-то давлением, под угрозой или ради чинов и материальных благ на фронте, в самое тяжелое и опасное время добивался чести быть коммунистом. Принят в коммунистическую партию не келейно, дружками собутыльниками, не для «регулирования» социального состава, а удостоен быть в ее рядах, «как отличившийся в боях»! Он верил в идеи партии, в ее историческую миссию создателя общества свободы и справедливости. Тогда верил и сейчас еще более! Не хныкать! Не паниковать! Бороться, бороться и бороться!

В последние месяцы ему довелось узнать и увидеть разных людей в различных ситуациях. И в Москве, откуда вынужден вернуться сюда, к дочери — тяжело старику жить одиноким; и здесь, в Сибири, везде, люди бьются, как рыба об лед. Бьются, чтобы выжить; чтобы спасти от голода, от распоясавшихся преступников, от повседневных унижений бесправием и нищетой своих детей, матерей и отцов, в один миг ограбленных до ниточки. Люди ропщут, возмущаются. Накалено до предела, поднеси спичку и грянет взрыв. Людей толкают к бунту, а во что он выльется — страшно представить! Правители же упиваются узурпированной властью, не видят и не хотят видеть очевидного, ослепленные награбленным богатством и беспредельной вседозволенностью. Народу сегодня нужен разумный и решительный лидер, который призовет и поведет. Народ ждет его, надеется на него. И он вот-вот появится, само время, раскаленная ситуация вытолкнут его на политическую арену. Кто же это будет? Пугачев? Или Ленин?

Никогда так тяжко не ощущал Муратов свой возраст, как в эти дни. Хитроумными оказались подонки! Выбрали время для подлых и черных дел, когда самые стойкие, самые твердые и преданные подошли к жизненному пределу, когда у них на исходе физические силы. Но он Муратов будет биться до конца, как бились в Сталинграде и в Бресте!

Он найдет свой способ борьбы!