Карнаухов без срока давности
| Вид материала | Документы |
- Удк 631. 45 Карнаухов В. Н.,, 123.47kb.
- Закон о защите прав потребителей, 773.63kb.
- Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 12. 11. 2001 г. №15 и Пленума вас от 15., 159.35kb.
- Статья 19 Неповиновение законному распоряжению сотрудника милиции, военнослужащего,, 331.75kb.
- Указом Президента Российской Федерации от 01 июля 1992г. №721 без ограничения срока, 431.26kb.
- Списание безнадежной задолженности: бухгалтерский и налоговый учет, 138.74kb.
- Япросмотрел множество книг и фильмов о будущем человечества, 4740.62kb.
- Российской федерации, 411.11kb.
- Удк 621. 319. 4 Закономерности старения изоляции и оценка срока службы силовых конденсаторов, 64.84kb.
- Методические рекомендации, отражающие особенности заполнения отдельных граф деклараций, 371.77kb.
— Это ничего, нормально,— успокоился Анастас Иванович,— без тебя, на самом деле, сложно проводить такой Пленум, по селу все карты в твоих руках…
— Сказал, подумаю,— Никита Сергеевич надел пижаму, считал, что в ней приличнее идти к столу,— пойдем перекусим, потом погуляем, там и определимся.
Ближе к полночи Хрущев заказал самолет. Часов в одиннадцать 13 октября вместе с Микояном и сыном вылетел в Москву. За коньяком и оживленной беседой полет не показался утомительным. Отвечая Анастасу Ивановичу, бросая реплики сыну, продумывал, как поставить на место беспомощных соратников, не могут пару недель без него обойтись. Каждый день телефонными звонками допекают. Докладывают, выжидают, что ответит, стремятся уловить его мысли, настроение, «попасть в струю». И вот «вызывают», на Пленум, слабаки несчастные.
Понять их можно. Нет у них той выучки, какую он прошел. Покрутились бы возле Сталина годик, неделю, даже один день. Узнали бы, почем фунт изюму. А он, Хрущев, с тридцать первого года по его последний миг с ним, и ничего, уцелел! Сколько нас с ним вместе по тернистой дороге шагали, а дошел, считай, он один. Правда, до последнего сталинского дня дошагали также Молотов и Каганович, но они на нем, на Хрущеве, споткнулись. Просчитались и поплатились, политики хреновы. Забыли, просчет в политике вещь опасная и нередко смертельная.
Конечно, в тридцать первом ему повезло с Надей Аллилуевой. Не окажись жена Сталина вместе с ним в Промышленной академии, кто знает, как сложилась бы его судьба. Сразу сообразил, она придет домой, расскажет мужу о нашей, точнее его, секретаря парткома академии Хрущева, линии в борьбе с «правыми». Потом стал с ее подачи бывать у них дома. Посещение домашних обедов у Сталина было полезным и приятным. Надежда Сергеевна была чуткая и хлебосольная хозяйка. По разным признакам понял, что она подробно информировала мужа о жизни парторганизации, его роли, как ее секретаря. Не напрасно с нею общался, представляла его в лучшем свете. Сталин, не случайно подсказал Кагановичу, «возьмите Хрущева на работу в МК». Частое общение со Сталиным не было секретом. Понятно, заставляло других соответствующим образом относится к нему, к Хрущеву. Многие завидовали. Не знали лишь то, как многое ему пришлось вытерпеть. Будто на действующем вулкане, не знаешь, когда лава прорвется и поглотит тебя. На всякие ухищрения и унижения приходилось пускаться. Сталин его «Микитой» звал, обходился как с придурком, или вроде этого, при всех надсмехался. Когда с сыном Леонидом беда случилась, в ногах у него валялся, униженно упрашивал простить парня. Бездушный человек! Не стал даже разговаривать. У самого сын у немцев оказался. Пальцем о палец не ударил, чтобы выручить. Сам сухарь, собственного сына на верную гибель обрек, отцовские чувства других понять не мог.
Ничего и его час настал! Эти недоумки, Берия и Маленков, как только грозный вождь последний раз прохрипел, бросились власть брать. Ему же предложили «сосредоточиться» в ЦК. Надеялись, будет работать на них, обеспечивать партийную поддержку. А он так «сосредоточился», что их всех «рассредоточил», одного туда отправил, куда он других безвинных отправлял, а другого из партии попер, прозябает на пенсионерских харчах. Прочих претендентов на наследство великого и мудрого согнал в «антипартийную группу» и турнул из ЦК, где они себя, как римские сенаторы, считали пожизненными. Жуков замаячил, лавры Бонапарта покоя не давали. Тоже увел на «спокойную старость». Правда, артачится, в мемуарах расписал своего гонителя, как гениального вождя и полководца. Но он до него еще доберется, покажет ему кузькину мать.
Теперь он в равном положении с матерым грузином. Даже не в равном, а выше его! Тот ему больше ничего устроить не сможет, а он, Хрущев, всю посмертную биографию тирану испортит, не оставит в истории «гениальным и бессмертным», «всех времен и народов». Злобным диктатором и варваром войдет в историю. Не отмоют его ни живущие еще почитатели, ни ее величество история. До сих пор мелкие воздыхатели хвалу ему поют: сохранил и упрочил власть народа, развил и расширил распространение марксизма-ленинизма. Разгромил злейшего врага человечества, на небывалую высоту поднял славу и величие Советского государства. Он отучит петь эти песни! За его, Хрущева, за мои страдания и унижения понесутся вслед за ним навечно проклятия и возмездие!
Что задумали соратнички недоделанные на этом Пленуме поднять? Или ждут, приедет он и все им разжует, им останется только глотать. Такое им выдаст, что подавятся! Сергей, сын, рассказывал, ходят слухи, будто его сбросить собираются. Кто? Эти хлюпики? Кишка тонка! За ним армия, Малиновский! Пальцем пошевелит, их одним махом сметут. А органы для чего? Они теперь не Сталину, а ему служат! Шелепин начал было хвост задирать. Но впрок пошла Сталинская наука, перенял от лукавого, как избавляться от неугодных и непокорных. Только у него это получается тоньше, умнее. Передвинул «железного Шурика» на работенку такую, что черт ногу сломает. Ему, бывшему «Миките», спокойнее, нет у Шурика реальной силы, пусть пишет лишь Записки, да речи грозные произносит. Посадил на органы Семичастного, еще ни наглости, ни смелости не набрал, полностью ему подвластен. На кого укажет, на того и затявкает.
Вот он, Семичастный, встречать прикатил, знает службу. Остальных нет, но и слава Богу, пусть готовятся к встрече на месте. Дрожат, наверняка, чувствуют, кой-кому разгон будет!
Вместе с Семичастным у трапа встречал и Георгадзе, Секретарь Президиума Верховного Совета СССР. Не глядя в лица, сунул им руку для пожатия. Георгадзе пожал с торопливостью, и так, словно не здоровался, а «прикладывался к ручке». Хорошо, что только эти встречают. Надоели до тошноты церемонии проводов и встреч, к каждому подойди, руку подай, иной вцепится, пару слов брякнет, на них отвечать нужно, время идет. Иногда выползешь из самолета, от усталости ноги едва держат, а тут держи фасон!—перед каждым расшаркивайся, выкладывайся.
— Где остальные?— небрежно бросил вопрос.
— В Кремле, Никита Сергеевич,— скороговоркой прозвучал ответ.
— Они обедали?— спросил, также не глядя в лицо.
— Нет, кажется. Вас ждут,— сказано так, что удивляешься, почему не прозвучало «ждут-с»
Вошел в зал заседаний Президиума ЦК и сразу, как кувалдой по голове. Вот как облапошили, так облапошили! На председательском месте Леня, Леонид Ильич Брежнев. Сидит, как пригвожденный, встать не может или не хочет. Объявляет: на повестке дня один вопрос: «О ненормальном положении, сложившемся в Президиуме ЦК в связи с неправильными действиями Н.С.Хрущева».
Понятно. Если бы заранее не сговорились, то так смело не сформулировал бы. Обвел всех взглядом. Отводят глаза двурушники! Малиновский и Семичастный тоже здесь, значит, надежды выкарабкаться никакой. Не довел до ума чистку командного состава, полно осталось жуковцев, а это почти одно и то же, что и сталинцев. Они Малиновскому и не дали шанс поддержать того, кто его на такую высоту поднял. Встретился с ним взглядом, тот незаметно повел плечами, извини, мол, прижали, и взглядом на председательский стол указал. Посмотрим, кто здесь первая скрипка, а кто лишь подыгрывает? У Брежнева слишком мягкий характер, поддается чужому влиянию. Кто его держит на коротком поводке? Неужели Подгорный? Властолюбивый хохол, но на самостоятельный действия малоспособен, потолок не тот. Так, кто же у них закоперщик? А, может, недооценил внешне простодушного Леню?!
Загалдели, затюкали, залаяли, как псы голодные, в стаю скучившиеся. Не помнится, кого, так же дружно и погано, травили. Даже, когда Бухарина на тот свет спроваживали, и то, до такого не договаривались. Так и ждал, сейчас вот брякнут: «враг народа». Тогда, считай, все пропало, прямая дорога на плаху. Один другого перещеголять стремятся. Подождать надо, может, кто доброе слово замолвит, заступится.
Шелепин заговорил. Начал, вроде, за здравие. Хрущев один из выдающихся деятелей нашей партии, государства и международного коммунистического движения. «Один из выдающихся…». Ладно, и на том спасибо. Вытащил «железного Шурика» за уши к вершинам нашей власти. Правда, с подачи зятька, Алешки Аджубея. Их, комсомолят, целый взвод набрался. Начитанный Александр Николаевич, формулировки, что твой Робеспьер, чеканит. Леонид даже коситься на него стал. Неужто, этот у них главная спица в колесе? Вполне может статься. У него амбиций на десятерых хватит! Вон как пошел чехвостить. Все по полочкам разложил. Не нравится ему сельскохозяйственная политика Хрущева. Он де располагает не липовыми данными, которые подает ЦСУ, а истинными. У него все карты в руках, он же Секретарь ЦК, заместитель Председателя Совета Министров – председатель Комитета партийно-государственного контроля. Кто его на все эти посты двинул? Забыл гаденыш? Покончив с сельской политикой, принялся за разделение партийных и советских органов на промышленные и сельскохозяйственные. Он «говорил»! Где же говорил? На кухне с женой или самому себе в кулак? «Он говорил»!? Это, долдонит, грубейшее нарушение ленинских заветов, противоречит ленинским принципам партийного и советского строительства. Советы не могут заниматься только крестьянами, ибо на этой же территории живут и рабочие, и студенты, и расположены части армии. Вся эта реорганизация против методов работы Ленина. Далась ему эта реорганизация. Не напомнил бы, что Сталин упрекал: «Хрущев болен манией вечных реорганизаций, и за ним следует внимательно следить». Не надо быть пророком, только я уйду, снова вернутся к старой системе отраслевого управления, ликвидируют совнархозы. Почти каждый лягнул их.
Разошелся Шурик, словно паровоз, не притормозишь. Голову к верху задрал, глаза сверкают, не дать, не взять, пророк библейский. Я, заявляет, считаю неправильным, что в ЦК никогда не обсуждались кадровые вопросы, военные политические. Эх, бедный мальчик, молоко у тебя на губах еще не обсохло. Начни я обсуждать эти вопросы, тебе твоих постов не видать, как собственных ушей. В этом деле меня по справедливости можно было бы назвать достойным учеником Сталина. Скажи я или кто другой ему, что, мол, обсудить надо, кого к какому делу пришпилить, сразу бы в краях далеких, а то и дальше очутился бы.
Неймется «железному Шурику»! Зависть обуяла. Неправильно, утверждает, Сергею, сыну его, Хрущева, звания Героя Соцтруда и лауреата Государственной премии дали. Ты бы, их дал? От тебя, как же! — дождешься? Только нож в спину… Я не Сталин, родного сына не пожалевшего… Правдолюбец, что Дантон, не угодил бы тоже под гильотину.
Не знал, не ведал, что Шелепин еще и дипломат. Во внешнюю политику полез. К месту или не к месту анекдотец припомнился. Спрашивают у такого, как Шурик, почему у коровы дерьмо, как блины, у овечки горошком, у курицы червячком? Отвечает: не знаю. Что же ты тогда в политику полез, если даже в г. не разбираешься?
Расшумелся политик драный, что по вине Хрущева наша страна в течение десятилетия трижды стояла на грани войны (Суэцкий, Берлинский и Кубинский кризисы). С Египтом не было договоренности о взаимопомощи, а Хрущев потребовал выступить на его стороне. Обвинил, что срыв работы Парижской конференции тоже вина Хрущева. Напоминает, как это случилось. В Париж приехали все главы государств. И вот, когда Эйзенхауэр вошел в зал заседаний, Хрущев в присутствии всех глав сказал: «Господин президент Эйзенхауэр, если Вы сейчас же не извинитесь за то, что направили в нашу страну летчика-шпиона, я в работе конференции участвовать не буду». Это было так неожиданно, что Эйзенхауэр, конечно, не извинился. Шпионы всегда были и будут.
Долго прохаживался Шурик по нему, по Хрущеву. И за то, что Насеру присвоил Героя Советского Союза, и, что за границу семью прихватывал. Где-то вычитал в буржуйской прессе, что только глава Советского Союза может позволить такие дорогостоящие выезды.
Такого наговорили, только бока подставляй, Никита Сергеевич. Видно, что все отрежиссировано, не хуже, чем у Герасимова или Феллини. Поначалу жутковато было, черт знает, чего они нарежиссировали? Вспомнился Берия, его конец. Потом, как бы яснее стало, до этого не дойдет. Начал соображать, как подостойнее из этой заварушки выбраться. Может, плюнуть на все, решайте, как надумали. Немного после первого шока оклемался, что называется, взыграло ретивое. Выдать им напоследок, чтобы долго заснуть не могли. Но не переиграть бы самого себя, не обозлить через меру, а то, Бог знает, где ночевать придется?
Времени на подготовку ответного выступления не было. Пришлось выступать с ходу. Старался не терять достоинства, но и не задираться слишком. Помнил свою речь на том злополучном Президиуме ЦК, все-таки последнее его политическое выступление. Присутствующие тоже, наверняка запомнили, не каждый день на вождей удается набрасываться.
«Вы здесь много говорили о моих отрицательных качествах и действиях,— Хрущев говорил уверенно, будто речь шла не об отрешении его от власти, а комментировал происшедшее, как бы не с ним, а с кем-то провинившемся перед первичной парторганизацией,— и говорили также о моих положительных качествах, и за это вам спасибо. Я с вами бороться не собираюсь, да и не могу. Я вместе с вами боролся с антипартийной группой. Вашу честность я ценю. Я по-разному относился к вам и извиняюсь за грубость, которую допускал в отношении некоторых товарищей. Извините меня за это. Я много не помню, о чем здесь говорили, но главная моя ошибка состоит в том, что я проявил слабость и не замечал порочных явлений. Я пытался не иметь два поста, но ведь эти два поста дали мне вы! Ошибка моя в том, что я не поставил этот вопрос на ХХ11 съезде КПСС. Я понимаю, что я за все отвечаю, но я не могу все читать сам. Что касается совмещения постов Первого секретаря ЦК и Председателя Бюро ЦК КПСС по РСФСР, то я считаю, что эти посты и впредь следует совмещать в одном лице. Что касается ликвидации Академии наук СССР, то, признаю, что допустил в отношении ее ошибку, за что извиняюсь. Кто-то здесь говорил, что в свое время Лысенко сгубил Вавилова — это неверно! Поручите КГБ. Пусть Комитет разберется с этим делом и даст официальную справку.
Много здесь говорили о кукурузе,— Хрущев усмехнулся, мало им вдалбливал в головы о ее значении для подъема животноводства, не тем местом воспринимали,— но имейте в виду, что кукурузой и впредь придется вам заниматься.
О Суэцком кризисе. Да я был инициатором наших действий. Гордился и сейчас этим горжусь,— он горделиво вскинул подбородок.— Карибский кризис. Этот вопрос мы обсуждали несколько раз и все откладывали, а потом отправили туда ракеты.
Берлинский кризис. Признаю, что я допустил ошибку, но вместе с тем горжусь тем, что все так хорошо закончилось.
В отношении разделения обкомов партии на промышленные и сельские. Я считал и сейчас считаю, что решение об этом было принято правильным,— в голосе упрямые нотки, несомненная убежденность в своей правоте.
Я понимаю, что моей персоны уже нет, но я на вашем месте сразу мою персону не сбрасывал бы со счетов,— голос тихий, вид покаянный.— Выступать на Пленуме ЦК я не буду. Я не прошу у вас милости. Уходя со сцены, повторяю: бороться с вами не собираюсь, и обмазывать вас не буду, так как мы единомышленники. Я сейчас переживаю, но я радуюсь, так как настал период, когда члены Президиума ЦК начали контролировать деятельность Первого секретаря ЦК и говорить полным голосом. Разве я культ? Вы меня кругом обмазывали кругом говном, а я говорю: Правильно! Разве это культ? Сегодняшнее заседание Президиума ЦК – это победа партии. Я давно думал, что мне надо уходить. Но жизнь – штука цепкая. Я сам вижу, что не справляюсь с делом, ни с кем из вас не встречаюсь. Я оторвался от вас. Вы меня за это за это критиковали, а я и сам страдал из-за этого.
— Я в кости и в бильярд никогда не играл. Я всегда был на работе. Я благодарю вас за предоставленную мне возможность уйти в отставку. Прошу вас, напишите за меня заявление, и я его подпишу. Я готов это сделать во имя интересов партии. Я сорок шесть лет в партии состою — поймите меня! Я думал, что может вы сочтете возможным учредить какой-либо почетный пост, но я не прошу вас об этом. Где мне жить – решите сами. Я готов, если надо, уехать куда угодно. Еще раз спасибо вам за критику, за совместную работу в течение ряда лет и за вашу готовность дать мне возможность уйти в отставку».
5
В доме Зайцевых шумно и радостно.
— Мама, мамочка, дай мне посмотреть!— Машенька подпрыгивала, подняв руку с темно-вишневыми корочками,— Колька, не мешай! Рассмотрю и тебе отдам. Мама, мне теперь можно надуваться, важничать?! Была и так, как белая ворона, дочка самого председателя совнархоза, а теперь еще и мама доктор наук! Ох, и зазнаюсь я! Шире улица раздайся, шантрапа, по сторонам! Такие, кажется, рассказывал папа, в его юность пели частушки в шахтерском поселке. Нет, мама зазнаваться не буду, надуваться тоже. Я лучше напущу на себя скромность. Дескать, ничего не значит, что у меня такие выдающиеся мама и папа. Они сами по себе. Я тоже сама по себе. У нас разная жизнь. Мы каждый сам себе пробиваем дорогу в жизнь. Колька тоже в большие люди выйдет и не потому, что у него женой будет дочка секретаря обкома!
— Хватит языком молоть, давай, и я посмотрю,— Николай, наконец, заполучил материн диплом и с въедливой тщательностью всматривался в каждую буковку,— никогда еще докторского диплома не видел.
— Свой заимеешь и будешь рассматривать, дай, я взгляну,— протянул руку младший брат, школьник Леня.
Братья внешне до удивления похожи друг на друга. Леня, хотя и на шесть лет моложе брата, ростом уже догоняет его. Николай суров и строг, слов на ветер не бросает, потому часто выглядит старше своего возраста.
— Колька у нас в деда, штейгера из Донбасса,— говаривал жене Алексей Николаевич,— такой же, как тот был, упрямый, настойчивый. Горняк иным и быть не может
Николай пошел по дедовской и отцовской линии, учится на первом курсе горного института. Семейная традиция создавала шахтерскую династию. Леонид назван в память отца Елены Леонидовны, расстрелянного в тридцать седьмом. Нрава он веселого, в этом схож с сестрой, но более усидчив, любитель покопаться в разных приборах и приобрел в своем квартале славу специалиста по телевизорам, появляющимся в некоторых домах. У кого не заладится с капризной техникой, бегут к нему.
— Леня, взгляни, пожалуйста, что-то свет пропал…
Покопается мальчишка, глянь, телевизор, к радости хозяев и их соседей, засветился.
Елена с гордостью и радостью наблюдала за детьми.
— Леня, дай мне диплом,— она взяла коричневую книжечку и передала ее Анне Ивановне, домработнице,— Анна Ивановна, милая Аня, взгляни и ты. В этом дипломе еще неизвестно чьего труда больше, моего или твоего?
— Ну, вы и скажете, Елена Леонидовна!— смутилась домработница.
Когда в доме появилась пишущая машинка, Анна Ивановна из любопытства, между делом выучилась печатать. Далее, само собой, взвалила на себя нагрузку помогать Елене в печатании материалов, которых с годами, с научным ростом Елены Леонидовны становилось все больше.
— Анна Ивановна,— однажды предложила Елена,— что, если мы пригласим вести хозяйство другую женщину, а вы станете помогать мне по работе, подбирать материалы, оформлять рукописи и, разумеется, печатать?..
— Что вы, Елена Леонидовна! Я со всем справлюсь, никого не надо! Зачем лишний человек в доме? Маша подросла и мне хорошо помогает.
В одном не смогла Елена убедить Анну Ивановну, обращаться друг к другу на «ты» и отказаться от навеличивания хозяйки. Не потому, что это было ей затруднительно или домработница не могла на это решиться. Анна Ивановна настолько боготворила Елену, и как хозяйку и, особенно, как ученого, что обращаться с Еленой, как с обычным человеком, ей представлялось абсолютно непозволительным. Все научные работы, брошюры, статьи Елены Леонидовны она перечитывала не по одному разу. Анна Ивановна едва ли меньше хозяйки читала других авторов по Елениной проблематике. Алексей Николаевич в полушутку утверждал, что она могла бы выступать главным оппонентом и заткнула бы за пояс многих ученых мужей. Это было не так уж далеко от истины. Когда-то приставленная соответствующими органами к Елене женщина органически вписалась в их семью.
Вечером прилетел из северных районов области Алексей Николаевич. Едва перешагнул порог, как Машенька, бросилась ему на шею и объявила о дипломе доктора наук. Он об этом уже знал, Перед вылетом разговаривал по телефону с женой, и она сообщила приятную новость. Зайцевы не любители все и вся обмывать, Алексей Николаевич старался никогда не отступать от обязательства не пить. Елена в компаниях позволяла себе выпить рюмку, другую хорошего сухого вина. Дети, было похоже, тоже не станут поклонниками Бахуса.
Застолье же все-таки состоялось. Заглянули Муратовы. Первой из них о событии у Зайцевых, конечно, узнала Катенька. Его отношение к Кате давно не секрет в обеих семьях. Николай не мог не воспользоваться поводом еще раз ей позвонить. Естественно, Катя известила о докторском дипломе Елены Леонидовны отца. Александр с Фаей поспешили поздравить виновницу, хотя Фая без восторга откликнулась на благородный порыв мужа. Она до сих пор не могла преодолеть предубеждение к бывшей почтальонке, в свое время перехватившей ее верховенство в доме Алексея Николаевича. Но уклониться от поздравлений не посмела. По всему очевидно, ей вскоре придется породниться с Еленой и иметь общих внуков. Катя, услышав о намерении отца отправиться к Зайцевым, в одно мгновение собралась, и своей готовностью поторапливала родителей.
Почти одновременно с Муратовыми подошли супруги Рубицкие. Начальник угледобывающего комбината с давних време поддерживал с Зайцевым и его семьей ни только служебные отношения.
Едва уселись за стол, быстро, но не на скорую руку, накрытый Анной Ивановной при активной помощи женской части зайцевского семейства, как нагрянули Капланы. Альбина Иосифовна, погрузневшая, опираясь на палку, тяжело перешагнула через порог. Илья Романович, сгорбившийся, сухопарый бойко обогнул ее и приложился к ручке вышедшей навстречу хозяйке.