Карнаухов без срока давности
| Вид материала | Документы |
- Удк 631. 45 Карнаухов В. Н.,, 123.47kb.
- Закон о защите прав потребителей, 773.63kb.
- Постановлением Пленума Верховного Суда РФ от 12. 11. 2001 г. №15 и Пленума вас от 15., 159.35kb.
- Статья 19 Неповиновение законному распоряжению сотрудника милиции, военнослужащего,, 331.75kb.
- Указом Президента Российской Федерации от 01 июля 1992г. №721 без ограничения срока, 431.26kb.
- Списание безнадежной задолженности: бухгалтерский и налоговый учет, 138.74kb.
- Япросмотрел множество книг и фильмов о будущем человечества, 4740.62kb.
- Российской федерации, 411.11kb.
- Удк 621. 319. 4 Закономерности старения изоляции и оценка срока службы силовых конденсаторов, 64.84kb.
- Методические рекомендации, отражающие особенности заполнения отдельных граф деклараций, 371.77kb.
Муратов не устраивал экзамена. Он выдвигал темы для раздумий и анализа. Мягко улыбнувшись Зое, чтобы занималась уборкой, продолжил:
— Во-вторых, сегодня мир совсем, абсолютно не тот, что во времена Древнего Рима. Он насыщен ракетно-ядерным оружием, которое в основном находится в руках крупного капитала. Этот фактор нельзя не учитывать, ибо нет преступления, на которое не пойдет капитал, чтобы сохранить свое безраздельное господство. Ядерный шантаж трудящихся, массовое запугивание угрозой применения страшного оружия при возникновении угрозы господству буржуазии, можно быть уверенным, станет главным средством борьбы против народов, пресечения революционной борьбы. И это уже действует. Многие коммунистические и другие левые лидеры в страхе перед этой угрозой готовы пойти на любые компромиссы, вплоть до капитуляции. Отсюда, между прочим, растут ноги у капитулянтских рассуждений об израсходованном лимите на революции.
33
Раздался телефонный звонок. Зоя, находившаяся ближе всех к аппарату, подняла трубку.
— Мама, это я,— послышался ее необыкновенно ласковый голос,— не беспокойся, скоро придем… Приехал Саша, тети Катин, здесь так интересно… Зайдет мама,.. он только вечером прибыл,.. Полчасика еще пробудем…
Зоя положила трубку и с виноватым видом возвратилась на место. Дима положил свою руку на ее, как бы говоря, не волнуйся, все нормально, беспокойство мамы понятно.
— Насчет внешних сил и предателей абсолютно ясно,— Павел Дмитриевич не подвергал сомнению рассуждения Александра, но не скрывал неудовлетворенности,— остается вопрос, почему партия потеряла боеспособность, не сумела вовремя разоблачить предателей, организовать защиту советской, народной власти? Неужели у вас, в аппарате ЦК никто не видел, куда загибает Горбачев, как Яковлев захватывает власть? Совсем не было умных людей?
Муратову впору обижаться на обидный, злой тон Воронова, но не мог сердиться на боевого командира. Такие мучительные вопросы одолевали и его. С этим на него наступали в Москве. Немой, но не менее болезненный укор видел в чистых и добрых глазах своей дочери Кати, напрямую обвинял его в беспринципности умный и уважаемый им зять Николай. Вот и наступил час ответственности. От этой ответственности убегают под крылышко новой власти его недавние коллеги, от нее прячутся в заботах о насущном куске хлеба миллионы бывших коммунистов. Пытаются укрыться от своей ответственности за возрастом, действительно уже отягощающим, самые верные партии и советской власти ветераны Великой Отечественной. Для старшего поколения советских людей насилие над их Родиной смертельный удар, их жизнь, тяготы и лишения, гибель миллионов их сверстников стали напрасными, обесцененными. Вся жизнь пошла насмарку. Поверженные победители! А тут еще провокационные заявления супер-предателя Яковлева о желательности быстрейшего исчезновения этого поколения. Забывает подонок, что существует преемственность поколений! В генах грядущих поколений закладывается неистребимая и нестираемая ненависть к поработителям и их шавкам. Но все равно, за чем или за кем бы ни укрывались, чем бы ни оправдывались предатели, от исторической ответственности никому не уйти! А ему, Александру Ивановичу Муратову и тем, кто в роковые моменты оказался вблизи центра событий, тем более! Так что нечего обижаться, принимай горькую чашу и испей ее до конца!
— Всем известно, что часто недостатки это продолжение достоинств. Мы громко и, пожалуй, справедливо, гордились единством нашего народа, и особенно, единством и сплоченностью коммунистической партии. В этом, считалось, заключалась наша сила. И это тоже справедливо. Но в какой-то период была перейдена определенная черта, грань, после которой достоинства стали утрачивать силу. Возьмите, паровой котел. Чтобы он противостоял огромному давлению пара, его изготовляют из самого прочного металла. Но этого мало! Чтобы надежнее обезопаситься устанавливают специальный предохранительный клапан для сброса избыточного, чреватого взрывом давления. У нашего государства, у коммунистической партии такого надежного механизма самосохранения не оказалось. А те, которые предназначались для обеспечения безопасности, в самый критический момент не сработали.
— Саша, скажи, пожалуйста, почему эти «предохранительные клапаны» — КГБ, МВД, армия, наконец, — как ты выражаешься, не сработали?— Дмитрий горячился, потому слов не подбирал, фразы не оттачивал. Зоя мягко и нежно зажала в своем кулачке его локоть, успокаивая мужа.—Там же генералы, маршалы все членами партии были, она их до такой высоты подняла.… Где они в то время оказались? Они же присягу на верность государству и партии принимали!
— Дима, с ними заблаговременно поработали,— со щемящей болью произнес Павел Дмитриевич. Евгению его внешне спокойный, но напряженный тон встревожил, знала, иногда это предвещает взрыв. Незаметно для остальных она положила руку ему на колено, муж ответил благодарным взглядом,— знал я некоторых генералов,— саркастически продолжал Павел Дмитриевич,— они еще двадцать лет назад начали своих людей расставлять «на всякий случай». А мы, шляпы в мундирах, воспринимали это за обычные штабные интриги и тогда еще по зубам не врезали,— явственно слышался зубовный скрежет.
— Такой же вопрос я задал одному из высших руководителей КГБ, бывшему земляку,— Александру не просто отвечать на такие вопросы, их перед ним ставили не один раз. Полагали, что его работа в высшем партийном аппарате позволяет предъявлять ему подобные претензии.— Спрашиваю, неужели не видите, что вокруг происходит, куда катится страна? Почему не информируете руководство? Отвечал, не одну Записку направляли Горбачеву, при встречах докладывали. Записки часто присылали назад или выкидывали. в корзинку.… Заявляют, вы, мол, то есть КГБ, не отрешились от прежнего мышления, от устаревших подходов, все выискиваете врагов.
— А к самостоятельным действиям не были приучены, действовали лишь по указке, от и до,— сплюнул на пол Воронов,— слишком уж послушные и «дисциплинированные». Объявили Чрезвычайное Положение, а что с ним делать не сообразили, все раздумывали, как действовать. Досиделись в кабинетах, пока не напустили на них самовлюбленного подонка-дилетанта. Он их и разогнал, кого в бомжи, кого в охранники с бандитским уклоном, да еще выдал американцам все секреты.
Зоя перебросилась беспокойным взглядом с Евгенией Алексеевной. Та ее поняла.
— У Зои мама, наверное, извелась, она рано укладывается спать. Павлик, Саша, проводите их до дому, а потом вся ночь ваша, наговоритесь досыта.
Конечно, Диме очень хотелось еще послушать заинтересовавший его разговор, не каждый день выпадает подобный случай. Взглянув на жену, понял, пора домой.
Павлу Дмитриевичу предложение Евгении кстати. Он за весь день не мог вырваться из кабинета и дома который час сидит без движения. Его деятельному организму требовалось размяться, подышать свежим воздухом. Он почти регулярно совершал перед сном прогулки. Помимо физической радости, доставляемой его мышцам, при ходьбе ему лучше думалось, приходили свежие решения, продумывал дальнейшие свои действия. Иногда при прогулках компанию составляла жена, но в последнее время находила предлоги оставаться дома. В его душе возникало жалостливое чувство, но замечал и у себя все увеличивающиеся возрастные ограничения. Все чаще и настойчивее задумывался об уходе на пенсию. Скептически относился к опасениям односельчан, что без него хозяйству может грозить развал. Просто привыкли к нему, считал он, свято место пусто не бывает, найдется и ему замена.
34
Проводив молодую пару, а жили они неподалеку, однополчане не спешили домой, еще довольно долго прохаживались вдоль затихших после дневной сутолоки домов. Вечер, а точнее, уже ночь великолепна. Ночная прохлада, а стояла глубокая осень, приятно освежала усталые головы. Ночное небо, словно сказочный ковер, мерцало бесчисленными звездами и навевало высокие мысли, рождало неясные, но прекрасные мечты и желания.
— Как здесь красиво!— восклицал Александр,— в Москве таких чистых, прозрачных и тихих ночей не увидишь. Вечно стоит мгла, туманы, промозглый, семенящий дождь.
— Да,— подтвердил Павел Дмитриевич,— у нас более четкое отличие времен года. Лето в Сибири так лето, зима так зима, весну с осенью не спутаешь. Смотришь на эту красоту, и так хочется жить, долго и спокойно. В такие моменты, кажется, горы своротишь,— бодрые слова как-то не связывались с явно грустным тоном.
—- Что же мешает?— полюбопытствовал Муратов.
— О-о-о, многое,—протянул Воронов,— прежде всего возраст, природу не обманешь, не на все уже хватает силенок.
— Со стороны этого не видно. Выглядишь энергичным, бодрым, за убогого старичка никак не сойдешь,— чувствовалось, что Александр говорит совершенно искренне,— при перегрузках действует хорошее управленческое правило…
— Интересно какое?— перебил Павел Александрович. В темноте не разглядеть его иронической улыбки.
— Довольно простое: делегирование полномочий подчиненным. Проще говоря, нагружай работой окружающих, не центропупь все на себя.
— За этим у меня не станет! Загружаю под завязку. Но у нас в хозяйстве сохраняется своего рода «культ личности»,— в улыбке Павла Дмитриевича ирония и некая горделивость,— считают, что директор должен все знать и, главное, за все нести ответ.
— Это распространенное явление,— не спорит Муратов,— сейчас, думается, не в этом главная трудность…
— Ты прав, нынешняя обстановка не вдохновляющая. Проблем намного больше, чем возможностей их разрешить. Да ладно бы одни эти проблемы…
— Что же еще тревожит?
— Понимаешь…— Воронов, чувствовалось, подбирал слова,— многим не по нутру, что совхоз все еще на плаву… Пока удается отбиваться от попыток растащить его по мелким хозяйствам, вплоть до единоличных, Есть и желающие прибрать его под себя…
— Обидно будет, если кому-то удастся угробить такое мощное хозяйство,— тяжело вздохнул Муратов.— Что же предпринимаешь, чтобы выстоять?
— Мотаюсь между Сциллой и Харибдой, между молотом и наковальней. С одной стороны, давит, душит государство грабительскими налогами. Если их полностью выплачивать, надо распродать все и не рассчитаешься все равно. Вот и сиди, придумывай, как «минимизировать» налоги, по-простому, как их вовсе не платить. Одновременно «наезжают» разного рода дельцы, требуют объединиться, то есть отдаться им, предлагают свою «крышу». Одним словом, сливайся с мафией, или… С другой стороны, я в ответе перед людьми в совхозе. Обязан обеспечить им минимум средств, хотя бы для элементарного выживания, для каждодневного прокорма их и их семей. С государством и с мафией еще поборюсь, а вот накормлю ли своих людей, это вопрос и с каждым днем все сложнее.
Воронов говорил непривычно для Александра с горечью, в которой заметно проскальзывали сомнения и, как почудилось ему, даже растерянность.
— Знаешь что, поедем завтра вместе в область. Может, двойной тягой пробьем кое-что. До зарезу нужны кредиты и, возможно, раздобудем комбикормов. Никак не хочется пускать под нож маточное поголовье.
— Поехать можно,— с сомнением отвечал Муратов,— только толк от меня едва ли будет. Меня уже забыли, а из нынешних чиновников совсем никто не знает. Мое цековское прошлое на некоторых действует, как красная тряпка на быка.
— Понимаешь, замечаю, что сейчас отношение к бывшим руководителям начинает меняться. Все чаще вспоминают и добрые дела, свершаемые в недавнем прошлом. Так что решили? Часов в десять выедем…
К удивлению Александра, к их возвращению хозяйка еще не укладывалась в постель. Она сидела за письменным столом и что-то писала.
— Еще с московских времен вошло в привычку перед сном записывать о происходившем за день, мысли, планы на ближайшие дни. Особенно подробно записывала, как рос Димка. Все представлялось необыкновенно интересным и необычным. Для каждой матери ее ребенок необыкновенный, а его жизнь необычная, не похожая на других. Сейчас пишу совсем коротко, ленюсь и необычного для меня становится все меньше.
Александр не мог не удивиться жизненной энергии у немолодой женщины, ничто не выбивает ее из жизненного ритма. Даже смерть дочери, вздохнув, вспомнил Фаю и, в который раз, болезненно ощутил, как она была ему нужна сейчас.
С улицы доносился раздирающий собачий вой.
— Пойду погляжу, отчего Динка сегодня развылась,— сказала Евгения и, накинув на плечи полушалок, пошла к собаке.
Овчарку они приобрели сразу, как только переехали в этот дом. Динка была дочерью той первой, года три назад она подохла от старости. Ее верность Павел Дмитриевич часто ставил в пример расплодившимся в последние годы политикам, легко сменявшим свои громогласные аллилуйя партии и советской власти на еще более громкие и злобные выпады по тому же адресу.
— Не пойму, что она развылась?— проговорила возвратившаяся Евгения,— не к добру.
— Когда выходили провожать ребят, она тоже выла,— озабоченно сказал Воронов, прерывая оживленный разговор с Муратовым.— Не стряслось бы что-либо с Ошировым. Днем забегал к нему, бодрится, но, по всему видно скрутила его болезнь, весь высох.
Мужчины продолжили затянувшуюся дискуссию.
— Хватит, наговорились,— решительно пресекла Евгения попытку Павла Дмитриевича вовлечь и ее в их рассуждения,— у тебя же выработался своеобразный рефлекс, как бы поздно не лег, в шесть часов снова на ногах. Днем же прилечь, передохнуть не умеешь.
35
Точно в шесть утра директор поднялся с постели и, на ходу перехватив чашечку кофе с бутербродом, выскочил из дому. Евгения решила еще немного оставаться в постели, чтобы возней по дому не потревожить зятя, продолжавшего спать.
Сонную идиллию в доме резко прервал продолжительный и необыкновенно громкий трезвон дверного замка. Евгения вскочила, словно ее кольнули шилом.
В дверях разлохмаченная, куртка расстегнута, платок сбился, лицо искажено до неузнаваемости, возникла Ольга Оширова:
— Беда, Женя!!! Павла Дмитриевича убили!!!
Евгения, в тапочках, как была, в ночной сорочке опрометью, бегом из дома. Ольга, схватив с вешалки первое попавшееся под руку пальто, ринулась за ней. Следом, на ходу натягивая ботинок, бежал Александр, услышавший истошный крик Ольги.
Воронов, словно крупная птица, подбитая на лету, лежал в шагах пяти от калитки, лицом к земле, руки и ноги раскинуты в стороны. Евгения, с раздирающим душу криком, накрыла обмягшим, бесформенным телом лежавшего в луже крови мужа. Ольга осторожно накинула на нее сверху захваченное пальтишко, и оба как бы укрылись под ним от изумленных, растерянных и перепуганных глаз односельчан. Александр, опустился на колени, обхватил пальцами запястье охладевшей руки распластанного Павла Дмитриевича, пытаясь нащупать пульс. Тщетно. Жизнь уже вылетела из него. Со всех сторон бежали, полуодетые, спросонок ничего не понимавшие люди. Страшная весть о гибели «нашего генерала», как газ, вырвавшийся из баллона, мгновенно распространилась по всей деревне.
— Ничего не трогать, ни к чему не прикасаться,— резко командовал Александр, по его щекам текли обильные слезы,— Оля, беги в дом, звони в милицию!
Он наклонился к Евгении, осторожно подхватил за плечи и грудь, стремясь оторвать ее от убиенного мужа. С помощью подбежавших мужиков с трудом удалось ее поставить на ноги. Поразился ее ужасному виду: перед ним была женщина, вмиг постаревшая, с разлохмаченными, скомканными волосами. Глубокие и резкие морщины вдоль щек и на лбу горестными бороздками, туго налитые жилы на шее придавали ей вид застывшей от тяжести и напряженности каменной статуи. Старое пальто соскользало с помятой сорочки так, наверное, в древности гречанки прикрывали свои фигуры. Александр с помощью возвратившейся Ольги оторвал ее от поверженного мужа и повел в дом. Уходя, наказал подошедшему парторгу Гребенчуку никого близко не подпускать к страшному месту и велел послать кого-нибудь сообщить не ничего не подозревавшему сыну о гибели отца.
Милиция из района подъехала, примерно, через час. Не торопясь, спокойно и размеренно милиционеры и люди в штатском, проводили положенные в таких случаях действия. Народ, с трудом отталкиваемый от «места происшествия», напряженно наблюдал за неспешными и казенно-равнодушными непрерывно подъезжавшими прокурорами, медиками и прочим районным людом. Слышался дерзкий ропот и ругань, все жаждали немедленно знать, кто осмелился напасть на их генерала и, подвернись в этот момент кто-то, хотя бы самую малость виновный в злодеянии, он был бы беспощадно растерзан. На большой импортной машине подъехал главный районный начальник. Он, словно перед почетным караулом, вальяжно прошелся вдоль отодвинутого по сторонам народа, приветствовал коротким кивком с улыбкой, совмещавшей его неудовольствие случившимся, и начальственное расположение к угрюмо наблюдавшим за ним жителям. Вслед за ним неслись не приглушаемые злые рассуждения о нынешних порядках, о беспределе, о разгуле мафии. Молодые, не таясь, грозили, что, если власть, как стало обычным, не станет искать преступников, они займутся этим сами, и тогда никому не поздоровится.
Александр и не отходивший от него ни на шаг Дима, молча и внимательно наблюдали за происходящим, едва сдерживаясь от возмущения, казавшимся им, равнодушием и медлительностью милицейских. Зоя, прибежавшая с потрясенным Дмитрием, не задержалась на улице, понимала, сейчас ее место возле свекрови. Вместе со своей матерью, тяжело дышавшей от быстрой ходьбы и от потрясения увиденным, она неотлучно наблюдала за каждым движением Евгении, чтобы тотчас оказать потребную помощь. Не без усилий, с превеликим терпением помогали ей одеться, осторожно мягким полотенцем протерли ей лицо, также осторожно и бережно расчесали и привели в привычный для нее вид волосы. С момента возвращения в дом, Евгения не задала ни одного вопроса, не вымолвила ни единого слова. Рядом бестолково суетилась Ольга Оширова.
— Я вышла собаку покормить,— сквозь рыдания причитала она,— вижу, наискосок от дома стоит легковушка. Жигуль, серый. Подошла к калитке посмотреть, не к нам ли кто подъехал. Смотрю, от машины мужик побежал к вашему дому. Тут вышел Павел Дмитриевич. Мужик прямо на него, наставил наган. Гляжу, Павел Дмитриевич упал. Звука никакого не слышала. У меня душа чуть не вылетела вон. Изо всей мочи к вашему дому, а тот мужик мимо меня рванул к машине, там ждал другой и они сразу же укатили…
— Пойдем со мной, расскажешь следователям, что видела,— Александр за рукав потянул рыдающую Ольгу за собой.
Через полчаса в дом с блестевшими от слез и ненависти глазами ввалился шатающийся Дмитрий.
— Мама, папу увозят в район, в больницу, на исследование,— прерывистым голосом, полушепотом сказал он.
— Я с ним!— встрепенулась Евгения.
— Я тоже!— как эхо отозвался Дмитрий.
— Нет!— твердо объявил вернувшийся Муратов,— с Евгенией Алексеевной поеду я. Оставайся здесь. Вместе с парторгом, с бухгалтером и остальными готовьте, что надо для похорон. Зоя, ты поедешь с нами, мало ли, что может понадобиться, захвати лекарства…
36
У православных русских за столетия сложился уважительный, почти священнодейственный, неукоснительно соблюдаемый обычай прощания с покидающим этот мир. Не спешно и обстоятельно его готовят в путь, всеми называемый последним, хотя его загробные дороги никому не ведомы. Кем бы ни был при жизни покойный: безгрешный или отягощенный проступками перед богом и людьми, созревший для покидания грешной земли, или вынужденный безвременно расстаться с душой по злой воле, или из-за несчастного случая ритуал для всех одинаков.
Деревенское кладбище располагалось на опушке леса, полукружьем окаймляющего центральную усадьбу совхоза. Из-за вечно спокойного, ухоженного и уютного, если это понятие здесь применимо, близкого к земному жилью расположения, многие, иногда вынужденные покидать деревню, просили оставить на этом кладбище место для их последнего приюта.
Павла Дмитриевича Воронова не провожали на кладбище. Как не сопротивлялись Евгения Алексеевна и ее сын Дмитрий, односельчане настояли похоронить «нашего генерала» на площади перед зданием правления, теперь дирекции совхоза, рядом с ленинским монументом.
— Конечно, он твой, Евгения Алексеевна, в первую очередь твой,— убеждал «от имени и по поручению» Василий Андреевич Гребенчук,— но он и наш! Ты же помнишь, какими он нас воспринял в свои руки по-первости. Разваленные избушки по заимкам, мы зачуханные. И в доме и в поле ни добра, ни радости. А сейчас? Над всей Рассеей поднял, деревню отстроил, дай Бог, в городе такое! Он же Герой Советского Союза, Герой Социалистического труда, генерал. Для нас он, что Ленин для всего мира! Твой он, но и наш тоже!
Народу хоронить Павла Дмитриевича наехало столько, что и просторная площадь вдруг оказалась совсем маленькой, всю запрудили, По проулкам люди друг к другу жмутся. Ребятишки все крыши и деревья облепили. Считай, со всех окрестных деревень и даже из дальних местностей, с заимок пришли люди отдать долг знаменитому председателю. Из района и области столько начальства прикатило, можно подумать, там пусто стало. Из Москвы прилетели однополчане, боевые друзья военные. Даже смуглые и суровые кубинцы вспомнили советского команданте и добрались до пугающе неведомой, холоднющей Сибири. Венков не сосчитать, хотя ребятишки попытались повести счет да на какой-то сотне сбились. Парторг Василий Андреевич Гребенчук подобрал самых видных парней, нацепил им на рукава красные повязки, на тысячу ладов наказал, чтобы следили за порядком, расставляли людей строго и уважительно, не допустили передавить друг друга.
Сначала гроб с телом покойного установили во Дворце культуры. Целые сутки люди непрерывным потоком проходили мимо строгого и доброго хозяина, швыркали носами, утирали слезы. На последнюю ночь Евгения Алексеевна настояла перевезти мужа домой, по старинному русскому обычаю, родные в прощальную ночь вели неслышный разговор с усопшим, давали обеты и высказывали напутствия. Ольга Оширова предлагала пригласить батюшку, чтобы читал напутственные молитвы. Евгения в душе была согласна с этим, но не решилась. Не могла выставить покойного мужа на всеобщее посрамление лицемером. Она знала, людское презрение вызывают вчерашние атеисты, суетливо и нагло мельтешащие в Божьих храмах со свечками в руках.
Она следовала за гробом медленно, скорбно и достойно, прямая, мягкая и суровая, строго одетая во все черное. Она не могла предстать на людях убогой и согбенной. Чего это ей стоило, знала только она. Под руки ее поддерживали с одной стороны сын Дмитрий, с другой — внучка Катя. Тут же Катин отец, ее зять Александр Муратов. Многие подходили к ней, прикасались к рукам, к одежде, всем своим видом выражали уважение и сочувствие. Односельчане, ревностно наблюдавшие за ней и ее семьей, про себя и меж собой с были по-доброму горды, что она и ее сын и внучка высоко держат честь и достоинство убиенного. Присутствие выходца из их заимки Сани Муратова, из Чубаревской радовы, признавали совершенно нормальным, более того, крайне необходимым при этих трагических обстоятельствах
Пожалуй, никогда ее Павлик не мог предполагать, что предательский выстрел прервет его земные дела, и он с неслыханными в этих краях почестями и с искренней скорбью будет передан в иной мир. Евгения в первые часы после гибели мужа сама едва удержалась на этом свете. Не помнила, как выскочила из дому, увидела распластанного Павла и рухнула на него без памяти. Потом сознание медленно стало возвращаться. Ее подняли на ноги, увели в дом, осторожно и бережно одевали, умывали. Она слышала разговоры, успокоительные слова, но в ответ молчала, не хватало сил вымолвить какое-либо словечко. В это время она напрягалась, чтобы вновь не впасть в беспамятство, не оставить Павла без ее забот. Появление Димы, его слова, что убитого увозят, всколыхнули вдруг овдовевшую женщину, мозг начал воспринимать происходящее. Потому так мгновенно и бесповоротно ответила, что поедет с Павлом в больницу. Там она засопротивлялась анатомическому вскрытию, но Саша Муратов, полушепотом настойчиво объяснил, иначе нельзя, совершено преступление и вскрытие обязательное условие для расследования. Она и сама это знала, не напрасно войну в медсестрах прошла, но инстинктивно оберегала родного человека от дальнейших страданий. До нее еще не дошло, что Павел уже избавлен от любых болей, присущих всякому живому существу.
Евгения ночью и сейчас по дороге к могиле не отрывала взора от лица мужа. Лежащий в гробу он представлялся ей не совсем знакомым, не таким, каким был два дня назад, каким она привыкла видеть и чувствовать его за полвека совместной жизни. С удивлением рассматривала седую голову. Неужели настолько поседел уже мертвым? Скорее всего, находясь с ним каждый день рядом, не замечала, как он старел. Сильное, волевое лицо у него от напряженности всех мышц, от его деятельной жизни, не позволявшей расслабиться, выказать сомнения и слабость никогда не было морщинистым и расплывшимся, каким смотрелось в гробу. В ее мозгу возникал облик молодого полковника, добивавшегося ее в далекие годы в далеком Берлине. Каким энергичным, пробивным он впервые повстречался ей! Молоденький, ладный, настырный, самоуверенный от избалованности женским вниманием, настойчиво ломился к ней в сестринскую палатку. Это было года за два до победных дней во вражеской столице. Устояла бы она в тот день перед его напором, если бы не висел над ней роковой вызов в Особый отдел армии, где полковник Евстигнеев мог снова спровадить ее на лагерные нары?
Может, тогдашнее ее сопротивление и раздразнило, возбудило самолюбивого офицера преодолеть все преграды и добиваться ее, заставить полюбить себя? До сих пор вспоминаются ее немыслимые муки, когда захлебывалась в крохотной, душной московской комнатушке от безвестности и обычной бабской ревности, не зная, куда он вдруг исчез на несколько дней. Каким же бравым, великолепным и самоуверенным, также вдруг, предстал перед нею в новой генеральской форме и со звездой Героя на груди! К его возвращению уже знала, что любит его до самозабвения и никогда никому не отдаст! Какие усилия прилагала, чтобы не угасала его любовь, привязанность к ней знает только она. Он об этом даже не догадывался. Напротив, заставляла его сомневаться в ее чувствах и постоянно стремиться ее завоевывать. В этом и есть искусство навсегда удерживать мужика при себе. И вот итог: покинул ее любящим и преданным навеки. Не мыслил себя без нее.
Проживет ли она без него? В эти минуты думы о предстоящем одиночестве еще не допекали. Перед ней оживала вся предыдущая жизнь. Здесь на заимке начинала метаться суматошно, без загляда вперед, как птичка перелетная, бабочка однодневка. Удрала далеко отсюда, а судьба догоняла ее и беспощадно наказывала. Первого мужа, неоперившегося Толика, как-то мимоходно, бездумно, играючи, женила на себе, жила с ним легко, просто, весело. Единственно умным ее поступком тогда была учеба в вечерней школе. Знания, стремление все узнать выручало не единожды ее от ее же сумасбродства. За глупое нанесение тяжких страданий суровой, но любящей матери, не чаявшего в ней души отца судьба отмстила ей, отняла безвинного Толика. Боже, как ты беспощаден! Первого мужа, как и этого, лежащего перед ней в гробу подставил под бандитский нож, под разбойничью пулю! Никогда и ничто так не переживала, как гибель Толика, едва выжила, до срока Фаю родила. Приголубил, обласкал ее тогда сухой и ревнивый Алексей Зайцев. Таким он создан был. И тут вмешался дьявол, спуталась, сама не знает от чего и почему, с трусливым и хитроумным горкомовцем. Расплата не замедлила, в одну из ночей уволокли ее на муки позорные и тяжкие. Обманом, бабьей хитростью вырвалась оттуда. После лагерных терзаний чего еще надо — расти родную доченьку, пользуйся мужевыми благами. Да нет, возроптал взбалмошный характер, удрала на фронт искать забвения и, черт знает, еще чего. Радовалась до потери разума, что среди разгула смертей и людских страданий наткнулась, полагала, на свою другую половинку, обрела любовь великую, самозабвенную. Но не прощены грехи ее, прямо из рук, в последние дни войны вырвалось ее счастье, погиб в Берлине Вася Вешнин. Вот тут и был послан ей для спасения Павел. Она же продолжала жить оборвавшейся любовью, отбивалась от него, от Павлика, не чуяла истинной своей судьбы. Превозмог Павел ее дурость, верностью и любовью вызвал ответные чистые, добрые и прекрасные чувства. Благодарила судьбу, надеялась до последнего своего часа с ним прожить. И вот снова ее обухом по голове. Одна-одинешенька! Да зачем опять грешит?! У нее же сын, скоро они с Зоей внуками ее одарят. У нее Катя с мужем Колей и их чудесными, милыми малышами. Рядом Саша Муратов, друг неизменный, спасший ее после страшной бомбежки. Выручай Саша, друг фронтовой, снова спасай, помоги оправиться от удара, ведь Павлик и твой однополчанин! Как он тебя уважал!
Александр Муратов, поддерживаемый с одной стороны дочкой Катей, а с другой зятем Колей, не шел за гробом, точнее выразиться, плелся, с трудом переставляя отяжелевшие ноги. Никогда не думал, что может быть настолько потрясен чьей-либо смертью. Правда, давно заметил, что бывшие фронтовики очень тяжело переносят похоронные «мероприятия», некоторые даже отказываются от участия в них. На фронте рядом много погибало однополчан, солдат и офицеров, с которыми бок о бок воевал, делил боевые успехи и нередкие неудачи. Там смерть была обыденным явлением, ее даже учитывали, прикидывали при разработке боевых операций. Похороны на фронте не превращались в тягостный, тяжело ранящий душу ритуал. Преданием земле погибших занимались специальные команды. За всю войну он участвовал в процедуре прощания лишь с командиром полка Ашурковым и начальником связи, особенно близким ему товарищем Василием Вешниным. И в этих случаях он не стоял перед их могилами.
В последние годы отношения Александра с Вороновым стали необыкновенно теплыми, дружескими. Они поверяли друг другу многое, что не смогли бы, не осмелились доверить кому-либо другому. Надеялся, встреча с Павлом Дмитриевичем, откровенные беседы с ним помогут определиться с собственным будущим. Не исключал, что может пристроиться в его хозяйстве и остаться проживать поближе к дочери, к друзьям детства и юности. Теперь этот вариант отпадает. В стране все большую силу набирают криминальные, преступные силы. Он же остается коммунистом и от борьбы с силами зла уклоняться не может, в дезертирах никогда не числился. Александр скосил взгляд на Евгению. Молодец, держится! Надолго ли ее хватит?
37
Крепкие парни с красными нарукавными повязками не без труда сдерживали напор людей, стремившихся быть ближе к убиенному. На площади плотной цепочкой расставляли дружинников, чтобы предотвратить давку, сделать прощание безопасным и доступным всем, прокладывали путь к могиле приехавшему начальству и тем, кто должен был сказать прощальные слова.
Хотя компартия уже несколько лет не у власти и коммунистов при всяком случае стремились зажать, в совхозе парторганизация продолжала действовать, невзирая на препоны и угрозы. Никто не удивился, что прощание с погибшим от злых рук директором начал многолетний парторг. Крепко постарел Василий Андреевич, пора бы давно отойти от дел, но коммунисты и прочие в совхозе знали, что лошадей на переправе не меняют и цепко держались за старого и мудрого комиссара.
Муратова резануло сказанное Гребенчуком:
— Траурный митинг объявляется открытым!
Какой митинг? Разве допустимо митингование перед открытой могилой? Неужели сложно сказать простое и понятное: прощание с покойным? Но дальше парторг действовал внешне как все, а на самом деле предусмотрительно. Не стал предварять речи вступительным словом. Первым, как принято повсюду, выступил представитель высшей власти, прибывшей на похороны. Таким оказался заместитель главы администрации области Салинский Антон Наумович. Заместителей у губернатора полно и этот был не из первых, но зато мастер по подобным «мероприятиям». Его почему-то называли вице-губернатором, и он сам себя таковым представлял, хотя никакой губернии и в помине не было и никакими Конституциями, Уставами или какими-либо иными положениями такое должностное звание не устанавливалось. Речь вице-губернатора оригинальностью не отличалась, представляла набор официально-трафаретных фраз, соответствующих случаю. Хотя и Гребенчук, и Муратов, и Миронов, многие из внимательно его слушавших, и даже вдова убитого Евгения Алексеевна не пропустили мимо ушей одно примечательное высказывание:
— В новых условиях Павлу Дмитриевичу нелегко было воспринять современные методы хозяйствования…
Вице-губернатор — человек крупный, голосовые связки у него бычьи, считался мастером демагогии. Но тут монотонно читал заранее написанное, ни тембром, ни громкостью ничего не выделяя. Слишком уж была ощутима мощная энергетика протеста и враждебного неприятия, исходящая от тысяч собравшихся проводить неприятного и не угодного властям человека. Представитель власти лишь упомянул, что Павел Дмитриевич «участник второй мировой войны». И это не прошло незамеченным. Он «забыл» упомянуть, что Воронов генерал, а это чувствительно для совхозного народа, как и умолчал, что «наш генерал» Герой Советского Союза, Герой Социалистического труда, не перечислил множество его наград, разложенных перед гробом на красных подушечках. Вице-губернатор сказал, «ушел из жизни», но ни словом не обмолвился, каким способом Воронов «ушел…», или, правильнее, «его ушли».. И это слушавшие восприняли вполне определенно.
В том же духе, но гораздо громче и дольше говорил и руководитель районной администрации. Зато остальные выступавшие старательно перечисляли все боевые и трудовые отличия Воронова, говорили, в какие высокие органы он избирался. Их речи не были казенными, искренние скорбь и острая боль ощущались в каждом слове, тяжком вздохе, не своевременной паузе. А директор свинокомплекса Петр Артурович Миронов смог еле слышно произнести лишь «дорогие товарищи», а дальше разрыдался и спрятался за спины, стоящих перед убранной сосновыми ветками могилой. Его, явного любимчика директора, хорошо поняли, никто не осудил, не упрекнул.
Не напрасно парторг оставил себя последним в списке выступающих. Василия Андреевича трудно назвать блестящим оратором. Голос у него не громкий, усталый, все-таки восьмой десяток лет недавно отмотал. Слушали его внимательнее других. Каждому казалось, что он персонально с ним ведет разговор, рассуждает, почему случилась у них такая беда. Он и напоминал, кто такой был Павел Дмитриевич, подробно и как бы с каждым делился, какие и за что получил звания и награды:
— Павел Дмитриевич такой же, как каждый из нас, простой русский человек. Пережил в жизни все, что досталось нашему народу. И горя нахлебался, как и все. И вместе с народом радовался великой Победе, полету Гагарина в космос, и Братской ГЭС, и тому, что с каждым годом жизнь советских людей налаживалась.
Слушали опечаленные люди и кивали разными, у многих дрожащими, подбородками, Именно так и было. Василий Андреевич на секунду примолк, потом напомнил своим землякам, об этом и большинство приезжих знали.
— Наш генерал не мог смириться, как вновь на русскую землю наваливается страшная беда. Те, кого наш народ с ненавистью и презрением прогнал в 1917 году с помощью всемирного капитала, благодаря подлым изменникам, предателям, обманом и бесчестными способами снова устанавливают свои поганые порядки. Вы знаете, как самоотверженно, не жалея себя, наш генерал не давал отобрать наше хозяйство, прилагал неимоверные усилия, сохранить весь скот, засеять и убрать все поля. Он все делал, чтобы мы по-прежнему жили достойно и в достатке. Бандитам, которые повсюду устанавливают воровские порядки, все и везде «прихватизируют» давно нацелились на наш совхоз. Но товарищ Воронов давал им твердый отпор.
Толпа и без того не пропускавшая единого слова еще более напряглась.
— Подлые и низкие бандиты из-за угла, по-разбойничьи убили его. Это заказное убийство. Как известно, такие преступления у нас остаются безнаказанными, ни одно заказное убийство до сих пор не раскрыто. Мы с таким беспределом решительно не согласны! Будем следить за каждым действием по его расследованию. И сами активно займемся поиском убийц и, главное, их хозяев, заказчиков. Рано или поздно, но возмездие настигнет их! У таких преступлений нет срока давности, они без срока давности!» И пусть об этом помнят бандиты и их покровители!
При прощаниях с покойными не принято громко выражать свои чувства, тем более аплодировать, но по площади, по всем проулкам, где в единый клубок сплотились люди, прокатился мощный гул, словно штормовой вал морской волны. Возле могилы выпрямились, согбенные до этого Евгения, Дмитрий, Муратов с Катей и Колей. Сжались, притихли, съежились вице-губернатор и наехавшие областные и районные правители.
Отгремел прощальный салют, специально присланного взвода из ближайшей воинской части для отдания воинской почести генералу. Под печальную музыку духового оркестра уложили на вечное успокоение бравого генерала, толкового директора, надежного друга, любящего мужа и отца.
Евгения с трудом вытерпела эти тяжелые часы, давило горе, изнемогали от долгого стояния ноги, нестерпимо ломило поясницу, а люди казалось нескончаемо проходили мимо могилы, накрытой огромной горой венков и цветов. Знала, что в совхозной столовой подготовлен поминальный обед. Ей же хотелось остаться одной возле скрытого от ее глаз мужа. Наконец, цепочка проходящих начала прерываться. Муратов, угадывая желание вдовы, попросил Гребенчука оградить могилу, дать возможность Евгении побыть одной.
38
Прошло два дня, еще не завяли цветы на могиле директора совхоза, как опять площадь перед дирекцией совхоза заставлена роскошными автомобилями, наехавших из области и района. На этот день, предупредили из области, назначено собрание акционерного общества. Известие об этом передали Петру Артуровичу Миронову, как заместителю директора совхоза. Тот сообщил об указании властей парторгу. Мудрый Василий Андреевич, не долго думая, предложил:
— Понятно, куда дело гнут. Считают, что надо ковать железо пока горячо. Без Павла Дмитриевича, надеются, легче будет нас сломить. Поживем, увидим. Давай, объявим о приезде «гостей» всем работникам совхоза и пусть тоже поучаствуют в этом деле.
— Так все не войдут в зал заседаний,— выразил сомнение Петр Артурович.
— А площадь для чего?— засмеялся Гребенчук.
В назначенный день в ожидании приезда начальствующих лиц в кабинете покойного Воронова за директорским столом сидел Петр Артурович Миронов, директор свинокомплекса, он же одновременно заместитель директора совхоза. За приставным столиком разместились парторг Гребенчук и главный бухгалтер. Их разговор, который они оживленно вели, обсуждая детали, связанные с предстоящей встречей, прервала ввалившаяся большая и шумная ватага наехавших людей. Они по-хозяйски, нагло и бесцеремонно заняли стулья вокруг стола для заседаний. Среди них Миронову был известен лишь один — первый вице-губернатор области Яковенко Валерьян Михайлович. Прежде он работал заместителем председателя исполкома горсовета областного центра. Петру Артуровичу несколько раз доводилось иметь дела с ним при решении снабженческих вопросов. В «перестройку» Валерьян Михайлович громогласно громил бюрократизм, не менее энергично отстаивал «свободу» советских органов от «партийного диктата».
Совхозные предводители прикинули, что им ничего не остается, как перейти за тот же стол. Вице-губернатор, мужчина довольно крепкого телосложения, достал пачку импортных сигарет, прикурил от зажигалки и сиплым басом начал представлять своих спутников.
— Эмиль Семенович Эльвинский, менеджер…
Яковенко почтительно показал ладонью на сидящего справа от него. Тот снисходительно едва заметно кивнул, сбрасывая щелчком указательного пальца прямо на паркетный пол пепел с сигареты. Валериан Михайлович при этом назвал зарубежную фирму, которую представлял менеджер, но непривычное для русского название не четко отложилось в сознании Миронова, парторга и главного бухгалтера, звучало, что-то вроде «интрнейшл».
— Профессор Марк Сергеевич,— Яковенко небрежно ткнул пальцем в сторону сидевшего рядом с Эльвинским щуплого, надувающегося для солидности человека,— вам его имя должно быть знакомо, он ректор института и вообще личность в области известная.
Известная личность приподнялась, подобострастно улыбаясь, сделала сначала полупоклон в сторону Яковенко и Эльвинского, а затем небрежно кивнула остальным. Вице-губернатор, мотнув массивным подбородком в сторону сидевших других его сопровождающих, представил их как бы оптом:
— Эти господа работники аппарата главы администрации и других областных органов.
Яковенко обратил запрашивающий взор на молодого человека, сидевшего от него слева. Тот с угодливой торопливостью протянул папку с толстыми черными корочками. Вице-губернатор осторожно и значительно вынул из нее, очевидно, по его начальственному разумению, чрезвычайно важный документ, отпечатанный на казенном бланке:
— Принято решение образовать на базе вашего совхоза,— он взглянул в сторону работников совхоза, вам, мол, это доводится до сведения,— Акционерное общество «Сибирский бекон». Состоялось общее собрание акционеров. Оно назначило генеральным директором фирмы «Сибирский бекон» господина Эльвинского Эмиля Семеновича. Прошу господина Миронова, не откладывая, приступить к передаче дел.
Сидевший вторым с дальнего края Василий Андреевич наклонился к уху главного бухгалтера и что-то прошептал ему. Тот бесшумно покинул кабинет.
— Как же так получается,— спрашивал Петр Артурович Миронов,— столь важное решение принято в обход трудового коллектива?
Голос у Миронова твердый и четкий, в нем явно звучало несогласие с объявленным решением и твердая решимость противостоять ему.
— Вы, господин Миронов,— резко отвечал Яковенко,— совершенно не понимаете в какое время живете. Давно исчезло понятие «трудовой коллектив». Это советский анахронизм и к современной обстановке не подходит. Далее, решения об образовании акционерных обществ и назначении его руководства принимается акционерами, то есть теми, кто вложил в это общество свои средства, приобрел акции. Решение собрания акционеров окончательное и обсуждению не подлежит!
Яковенко произнес это без передыха, словно выстрелил залпом. Тон его твердый, безапелляционный
— Это как сказать!— раздался громкий, с вызовом голос парторга Гребенчука.
— Что вы имеете в виду?— грозно вперил взгляд в парторга вице-губернатор.
— А то, что никаких решений в обход нашего коллектива мы никому принимать не позволим! Членами трудового коллектива,— Василий Андреевичи громкостью и тоном подчеркнул слова «трудового коллектива», безусловно, отвергая сказанное вице-губернатором,— внесено в становление и развитие хозяйства за многие годы столько, что это не под силу никаким липовым акционерам!
Нашла коса на камень! Гребенчук сказал, как отрезал. Вице-губернатор не мог понять, отчего такая уверенная сила в словах этого старого «партократа»?
— Решение принято, повторяю, к счастью не знаю, как вас звать и кто вы такой, оно обсуждению не подлежит!— Яковенко поднялся с места. Он показывал, что дальнейший разговор бесполезен и нечего разводить ненужную бодягу.
— А напрасно,—презрительно заметил Гребенчук,— не спешите, Валерьян Михайлович,— в твердом голосе Гребенчука слышится издевка,— мы приглашаем вас на собрание коллектива.
— Какое еще собрание?— возмутился Яковенко, эти совхозные мужики не так уж просты, голой рукой их не возьмешь. Но не уезжать же ему, не солоно хлебавши,— если у вас есть время на всякие собрания, заседайте сколько угодно, а я, слава Богу, досыта назаседался и ни на какое-либо еще сборище тратить время не собираюсь! А вы,— резким, приказным тоном он обращается к Миронову,— приступайте к передаче дел!
— Не торопитесь, господин вице-губернатор,— настаивает парторг,—мы вас, пока, по-хорошему просим,— в его голосе предупреждающие нотки.
— Сказал, никуда не пойду!
— Пойдете, никуда не денетесь!..— это уже прямая угроза.
Гребенчук подходит к двери, открывает ее на всю ширину. В кабинет решительно и сплоченно вступает большая группа недвусмысленно настроенных работников совхоза. Они обступают Яковенко, тот, всем это видно, растерян неожиданным поворотом казавшегося ему простым дела. Обернувшись назад, он с требованием поддержки смотрит на молодого человека, своего помощника. Помощник пытается двинуться к выходу, намерения его всем понятны и дорогу ему преграждают
— Не торопитесь, молодой человек, ваша охрана нейтрализована,— ядовито заявляет один из вошедших.
— Как нейтрализована?— любопытно наблюдать, как в глазах и позе Яковенко, мужика крупного, только что разговаривавшего через губу, появились испуг и растерянность.
— Ваши люди сидят в своих машинах, имеющееся у них оружие изъято.
— Пойдемте, лучше с нами, Валерьян Михайлович,— подчеркнуто вежливо и миролюбиво приглашает Гребенчук.
Вице-губернатору ничего другого не остается, как последовать за ним. Все его сопровождение, как связанные веревочкой понуро плетется за ним в окружении крепких парней.
Зал заседаний заполнен до отказа, люди толпятся в коридорах и на лестницах. Гребенчук и Миронов с вице-губернатором проходят к столу на сцене. Его спутникам мест в зале нет, они робко жмутся к стенам, под пристальными и откровенно насмешливыми взглядами сидящих в зале. У Яковенко нет никакого желания предстать перед этим сбродом, как он назвал про себя собравшихся, в роли жалкого пленника. Он выпрямляется, напускает на себя солидный начальственный вид, в последний миг опережает Гребенчука, останавливается посередине стола и привычно руководящим, уверенным и громким голосом произносит:
— Здравствуйте, господа!
В зале веселое оживление, раздается возглас:
— Ребята, глядите, барин приехал!
Общий хохот заставляет вице-губернатора съежиться, подвинуться в сторону под легким нажимом парторга.
Василий Андреевич гасит усмешку, поднимает вверх руку, призывая к вниманию:
— Товарищи!— Его твердый, по-настоящему уверенный голос мгновенно изменяет ироничный настрой присутствующих. В наступившей серьезной и напряженной тишине отчетливо звучит каждое его слово,— продолжим наше собрание. Только что вице-губернатор господин Яковенко,— Гребенчук кивнул на пригнувшегося Яковенко, язвительно назвав его господином,— ознакомил нас с решением так называемого собрания акционеров. Суть его та, о которой мы говорили в начале нашего собрания, до приезда,— он подбирает слово, как точнее назвать областную команду, не найдя его, продолжает,— предлагается по этому поводу принять следующую резолюцию. Разрешите огласить: «Резолюция общего собрания трудового коллектива совхоза «Сибирский бекон»,— четко, выделяя каждое слово, читает он.— Общее собрание трудового коллектива совхоза «Сибирский бекон» постановляет:
1. Собрание не признает так называемое акционерное общество, созданное не законно, без ведома и согласия трудового коллектива и являющееся попыткой ограбить его, присвоить созданные многолетним и напряженным трудом всех работников совхоза производственные мощности, все имущество и ценности.
2. Преобразовать совхоз «Сибирский бекон» в акционерное общество «Сибирский бекон». Учредителем АО является трудовой коллектив бывшего совхоза, а с данного числа Акционерного общества «Сибирский бекон».
3. Собрание поручает Правлению Акционерного общества оформить соответствующие учредительные документы и провести регистрацию данного акционерного общества».
Яковенко слушает внимательно, как, все это видят, и остальные приехавшие с ним, вслушивается в каждую фразу. В его сознании автоматически отмечаются корявость стиля и юридические проколы зачитанной резолюции.
Резолюция без всяких обсуждений и дополнений единогласно и под дружные аплодисменты принимается.
Далее парторг, как заранее предрешенное, предлагает тут же обсудить вопрос о назначении Генерального директора, и предоставил слово Миронову. Петр Артурович отдал должное убитому директору, а затем сказал:
— Товарищи, группа старейших работников совхоза долго советовалась, обращались ко многим из вас, кто мог бы заменить Павла Дмитриевича?— Миронов говорил настолько убежденно, что у всех создавалось твердое мнение, что сказанное им продуманно и взвешено не один раз.— Хотя у нас много достойных и опытных работников, все же полноценную замену подобрать не просто. И, тем не менее, с полным пониманием предстоящих задач и с чувством высокой ответственности за будущее хозяйства и судьбы каждого члена нашего коллектива выносим на ваше обсуждение кандидатуру Воронова Дмитрия Павловича.
Миронов хотел обосновывать это предложение, рассказать, как это полагалось, биографию Воронова-младшего, познакомить с его трудовым прошлым, каким бы коротким оно ни было, но ему не дали договорить до конца, прервали дружными аплодисментами и выкриками:
— Знаем!
— Нечего рассказывать, на глазах вырос!
— Наш он!
— Правильно!!!
. Все отлично представляли, что сегодня Дмитрий далеко не полноценный директор, но обаяние имени его отца было настолько велико, что все сочли, разумеется, неосознанно и без лишних разговоров, что этот сын понесет дальше эстафетную палочку, своеобразно передаваемую ему от прославленного отца.
После голосования, на котором настоял Миронов, несмотря на многочисленные возгласы — и так понятно, не видите, что ли! Нечего время тянуть!— вновь избранный директор немало смущенный, но с высоко поднятой головой, как будто так и надо, не ломаясь и не кокетничая, поднялся на сцену.
Вице-губернатор, не взирая на далеко не лучшее настроение из-за провала возложенной на него миссии, невольно залюбовался Дмитрием. Он хорошо знал убитого директора, его крутой нрав и могучую пробивную силу. В эти минуты с высоты немалого опыта вращения на руководящей орбите, совершенно ясно видел, что у сыночка данные для директорства не хуже, чем у ликвидированного отца, а по многим признакам, этот орешек окажется еще крепче. Как решительно, с поражающей смелостью, сноровисто и круто поднялся, даже не поднялся, а возвысился на сцену! Встал на директорское место посередине стола, отодвинув его, вице-губернатора. Перед поднявшимися в едином порыве и яростно хлопавшими в ладоши работниками совхоза стоял молодой человек, красивый, ростом выше погибшего генерала, да и в плечах обещает быть саженистым, с умным и одухотворенным лицом. Он отдавал должное высокому отличию его земляками и ясно понимал, какое бремя возлагает на себя. По тонким чертам лица, в мать пошел; по смелым повадкам, сразу видна отцовская хватка; по интеллигентной, грамотной, краткой речи, чувствовалось, не напрасно московские академии прошел. Земляки безоговорочно решили — их сегодняшний выбор верный!
— Сердечно благодарю за оказанное доверие. Совершенно четко сознаю, что это, прежде всего, признание и оценка деятельности моего отца. Мне выдан огромный аванс и от меня требуется работать так, чтобы в этих условиях продолжить поступательное движение хозяйства и еще выше поднять честь и достоинство Павла Дмитриевича. Убежден, при вашей поддержке и дружной совместной работе мы и выстоим, и будем твердо и настойчиво продолжать наше общее дело. Еще раз большое спасибо.
Гребенчук поднятием широкой мозолистой руки остановил новый всплеск аплодисментов.
— Как говорится, намеченная повестка дня исчерпана. Но прежде чем закрыть собрание хочу сказать, что нам нельзя терять ни минуты времени. Как все имели возможность видеть, чуть зевнешь и без портков останешься. В нынешних условиях, когда криминал набирает силу, надо в первую очередь позаботиться о безопасности нашего хозяйства и нас самих. На власти надежды никакой, кому они служат, мы видим,— Василий Андреевич коротким движением руки показал в сторону жмущихся к стене спутников вице-губернатора и на самого так взглянул, что все и всем было понятно,— мы хорошо помним «никто не даст нам избавленья»... Вместе с генеральным директором сразу после собрания распишем, куда кого поставить, чтобы все было под надежной охраной и защитой. Нам предстоят усиленные поиски убийц Павла Дмитриевича. Пусть все знают: мы обязательно докопаемся и до киллеров и до заказчиков! Потребуется из-под земли выроем, но доберемся до бандюг! Не позволим это дело замотать! Возмездие неизбежно! На этом объявляю наше собрание пока закрытым.
Едва Гребенчук произнес последние слова, как вице-губернатор, сорвался с места и так стремительно, будто скипидаром смазанный, не оглядываясь, рванул на выход. За ним ринулись остальные горожане. Подбежав к машине, матюгнул сидящих там охранников так, что те, как пробки из бутылок с худым вином, вылетели наружу. Машина тотчас сорвалась с места. Оставленные стражники в растерянности вдыхали пыль, поднятую отъехавшим начальством, бросившим их на произвол судьбы.
В зале заседаний задержались Дмитрий, новый директор; Гребенчук, остававшийся в глазах всех жителей деревни парторгом, и Миронов. К ним из зала подошел Муратов. Облегченно вздохнув, словно сбросил с себя тяжкие вериги, Гребенчук как бы подвел итог.
— Гладко, вроде, прошло. Правильно поступили, когда после звонка о предстоящем приезде новых «хозяев» собрались, и все до деталей продумали. Если бы упустили хотя бы какую-либо мелочь, не действовали так четко, как решили, кто знает, как бы все обернулось. Спасибо, Александр Иванович, за полезные советы. Что ж, и впредь так действовать! Ну, приступай, Дмитрий Павлович, к директорству!
39
Рано утром вдова Евгения Алексеевна отправилась к могиле мужа и возложила на нее цветы, прибралась в только что установленной чугунной оградке. Прошло девять дней со дня гибели Павла Дмитриевича Воронова. Вдова. Снова одна, хотя и не совсем, но все сами по себе со своими заботами и волнениями. Вот и Саша Муратов рядом, не сразу заметила, как тут оказался. Видно, вышел из дома вслед за ней, но понимал, что ей надобно побыть наедине с мужем, сказать ему что-то сокровенное, только им и понятное, выждал, пока она постоит, обвыкнет возле теперь священного для нее места. Тихо подошел к оградке. Стоял молча, покуда его не заметила и не подозвала к себе. Долго стояли, не произнося ни слова. Вот и Дмитрий с Зоей к ним присоединились. Все вместе, семейно постояли, повздыхали, утерли непроизвольные слезы и тихо, ничего вокруг не видя, вернулись домой. В этот день к могиле целый день будут тянуться местные жители, подъедут из ближних деревушек.
Как не тяжко ей, а целый день предстоит в хлопотах. Устраивать на девятый день поминки обычай религиозный, однако соблюдают его все, и атеисты, и верующие. Сватья Клавдия Чубарева подошла заранее, помочь в приготовлении поминального стола. Ольга Оширова заканчивала приготовление киселя. Сама Евгения принялась за блины. Их могла напечь и Зоя, но знала, как Дмитрий не раз говорил:
— Где б не пробовал блины, но лучше маминых не встречал.
Часам к пяти собрались самые близкие люди. Пришли Гребенчук и Миронов с женами, главный бухгалтер. Дмитрий задерживался и Зое пришлось звонить, напомнить, что его ждут. Минут через десять он, как всегда, шумно вошел в дом. Следом за ним приплелся Алексей Оширов. Он в последнее время прибаливал и не смог изготовить своего «фирменного» первача.
На правах хозяина поминальное слово первым произнес сын и наследник его должности. Оно не было оригинальным. Пожелал, чтобы земля была отцу пухом, и, не считая себя верующим, сказал:
— Вечная ему память. Царство ему небесное.
Ольга и Клавдия при этом перекрестились, остальные после выпитого без чоканья вина, помянули покойного, как заведено, кутьей, блинами и киселем. Потом долго и по-доброму говорил о заслугах Павла Дмитриевича парторг и друг семьи Гребенчук. Он тоже закончил просьбой царства небесного невинно убиенному. Александр всех выслушивал, пригублял из рюмки, потом увидел, что ждут, что скажет фронтовой товарищ и зять. Всем было известно, что не только фронтовая память и родственные отношения сблизили в последние годы Павла Дмитриевича с Муратовым. Общая боль за партию и за страну как бы спаяла их, у них не было различия в оценках случившегося и сохранялось страстное непреодолимое стремление найти выход из многим казавшейся необратимой ситуации.
Александр тяжело поднялся для произнесения прощальных слов. Все увидели, насколько он изменился за эти дни. Углубившиеся морщины на лбу подчеркивали огромную мыслительную работу. Он продолжил размышления:
— Нет с нами замечательного человека, честного коммуниста, надежного товарища,— говорил тихо, с паузами, подыскивал самые подходящие слова.— Идет борьба, великая и бескомпромиссная. Закономерно, в этой борьбе неизбежны потери. Павел Дмитриевич принял смерть, как солдат, в бою. Мне невозможно выразить свою боль от этой утраты. В то же время не могу отделаться от вопроса, насколько оправдана его гибель? Послужит ли она нашему общему делу? Подвигнет ли она оставшихся, всех честных, порядочных людей сплотиться ради избавления страны, нашего трудового народа от ничтожных предателей, ради восстановления мощи и величия нашего государства, ради вызволения народа из унизительного прозябания в нищете и бесправии? Я видел здесь поучительный пример того, как сплоченность и воля трудящихся могут встать на пути мошенников и бандитов. Я прошу вас выпить за вечную память Павлу Дмитриевичу и за то, чтобы дело, за которое он отдал жизнь, непременно восторжествовало!
Он выпил и тяжело опустился на стул. У каждого было что сказать на этой печальной тризне. Алексей Оширов говорил сидя, хворь заметно поубавила его силы.
— После такого отца, Димка, то есть Дмитрий Павлович, везти совхозный воз тебе будет не просто. Все будут примерять тебя к нему. И времена теперь не те, не советские, только палки станут втыкать в колеса. Райкома, обкома теперича нету, кому пожалуешься? Так что держись и жми Митя!…
Поднялся Петр Артурович Миронов. На глазах у нее, у Евгении, тихий деревенский парень, чуть ли ни «гадкий утенок» превратился в крупного, всеми уважаемого специалиста, стал руководителем главного в хозяйстве направления. Теперь их бекон знают во всем мире. Откуда только взялось, застенчивый, как невинная девушка, теперь жесткий, требовательный начальник. Его организованности, умению управлять собой, своим временем даже Павлик завидовал. И подчиненных к четкому порядку приучает. Не обделен чувством признательности, благодарности. Вон как тепло говорит о Павлике. Учителем, наставником своим называет. До того расчувствовался, что слезы на его глазах навернулись. С трудом выговорил, повторяя сказанное, светлая, мол, память незабвенному и дорогому.
Все выговорись, и женщины вставили добрые слова, обильно полив их добрыми, омывающими бабьими слезами. Теперь ее черед настал. Как много ей хотелось бы сказать о нем, о своем Павлике. Седой почти весь, начавший уже сутулиться, а для нее ушел из жизни тем же Павликом. Откровенно говоря, не сразу назвала его так. С трудом подпускала к себе, была переполнена другими чувствами, не перегорела прежняя фронтовая любовь. Он же, обычно нетерпеливый, вечный торопыга, энергия из него так и рвалась наружу, тут терпел и долго терпел ее отчужденность, ждал с терпением опытного охотника в осаде. Она же, жила рядом с ним и все более наполнялась им, познавая в нем то одно, то другое, пока не дошли до ее сердца его великая преданность, трепетная чуткость и постоянно нарастающая, вплоть до его последнего дня, беспредельная любовь. Разве обо всем этом так просто расскажешь, поймут ли ее, особенно Дима и Зоя.
Она поднялась, чтобы еще и еще раз сказать свои прощальные слова. Все по-доброму, по-человечески попросили ее, чтобы говорила сидя. Близкие люди за столом, весь настрой присутствующих и ее переливавшиеся через край чувства, как бы отвернули кран и из нее полились теплые, искренние чувства, преобразовавшиеся в слова. Она будто никого не видела вокруг себя, изливала накопившееся только для себя. Но настолько ее отшлифовала жизнь, что в ее речи-исповеди не было вульгарной обнаженности, пошлой откровенности. Скорее это была трогательная и печальная поэма или даже баллада о большой, сложной, героической и честной жизни, о превратностях и чистоте любви.
Никто ни разу не посмел перебить Евгению. Припоминалась известная легенда о лебединой любви. Во время перелета в теплые края погиб прекрасный лебедь и не стронулась с места гибели любимого его верная подруга.
40
Поздно вечером остались в доме Евгения, усталая и непривыкшая еще быть одной. В глубоком кресле, прикрыв глаза, подперев голову рукой, сидел Александр Муратов. Напротив него в другом кресле устроился Дмитрий, он был бодрым, и всеми ощущалось, его мысли за пределами дома, взваленные на него дела, все больше захватывали его не давали покоя. Зоя все время в движении, что-то унесет, что-то переставит, что-то подправит.
— Александр Иванович,— обратился новый директор к Муратову,— оставайтесь у нас. Должность подберем, мне была бы надежная подпорка, советчик, которому можно полностью доверять.
Дмитрий очень надеялся на положительный ответ. В опыт и абсолютную порядочность Александра он верил безоговорочно.
— Понимаю тебя, Дима. Рад бы остаться здесь навсегда,— Муратов говорил очень тихо, приходилось напрягаться, чтобы услышать его.— Все-таки родина.… Однако не могу. Думаю, правильнее будет вернуться в Москву. Там сейчас очень сложно. Не к лицу солдату, коммунисту отлеживаться, уклоняться от схваток. И потом,… там Фая.
Дмитрий не исключал такого ответа, зная характер и настроение Александра. Он вопросительно взглянул на мать, как бы спрашивая, стоит ли нажимать на Муратова.
Евгения долго молчала, потом подняла глаза, словно просила прощения.
— Я, Саша, тоже с тобой полечу. Фая там опять одна, вокруг все чужие незнакомые. Мне ей многое надо сказать…
эпилог
Какая давящая хмарь! В Москве поздней осенью это обычное явление, а здесь, в Прибайкалье, непривычно. Оттого, видно, столь угнетающе действует на душу, на сознание. Или, возможно, давят воспоминания, неизбежно возникающие возле той чугунной оградки. Александр через маленькую калитку зашел в оградку и присел на небольшую, мастерски сделанную скамейку. Евгения Алексеевна сразу после похорон Павла Дмитриевича попросила деревенского столяра смастерить ее. Тот и постарался обычную лавочку превратить в удобное и красивое сооружение, где можно посидеть, поговорить с погребенными здесь, поразмышлять над прожитым, о суетном и вечном.
Уже второй год не в одиночестве покоится «наш генерал» перед бывшей конторой совхоза, ныне офисом АО. Рядом разместилась его Женя, единственная, на всю жизнь, вместе с Великой Победой данная ему на радость и на сохранение. Не один раз посмеивался:
— Сколько лет мы вместе считать не нужно. Девятого Мая ежегодно об этом объявляется на весь мир.
— Ох и зазнайка. ты, Павлик. Кому-то интересно об этом знать? Вот эти стихи прямо про тебя.