Пять лекций по истории россии ХХ века (Дополнения к курсу История России ХХ века)
| Вид материала | Лекция |
- Курс лекций по истории россии Часть IV история россии, 1231.5kb.
- Тематическое планирование По истории Класс, 673.59kb.
- Тематические планы лекций и практических занятий 1 курс план лекций по истории фармации, 679.07kb.
- Тематические планы лекций и практических занятий. 1 курс план лекций по истории фармации, 424.2kb.
- Рабочая программа история Мауляшевой И. И., первая квалификационная категория по Всеобщей, 638.68kb.
- Литература к курсу лекций «История русской философии» (вторая половина XIX века), 59.23kb.
- Программа история России. XX начало XXI века. 9 класс (68, 529.1kb.
- Боханов А. Н., Горинов М. М. История России с древнейших времен до конца XX века оглавление, 6455.77kb.
- Лекция 12. Эволюция Российского государства и общества в первой половине XIX века проф., 93.6kb.
- Примерная программа курса «история россии с древнейших времен до конца xvi века», 156.54kb.
Источники
Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти. 1917-1943 год. Собрание М.Н. Губонина. М., 1997
Архивы Кремля. В 2-х кн. М.–Новосибирск, 1997
В.И. Ленин об атеизме, религии и церкви. М., 1980
К. Маркс и Ф. Энгельс об атеизме, религии и церкви. М., 1986.
Список литературы
Алексеев В. «Штурм небес отменяется». М.,1992.
Бабкин М.А. Приходское духовенство Российской православной церкви и свержение монархии в 1917 году //Вопросы истории. 2003 – N 6 – C.59-71.
Васильева О.И. Русская Православная Церковь в политике Советского государства в 1943-1948 гг. М., 2001.
Вениамин (Федченков), митрополит. На рубеже двух эпох. М.,1994.Вострышев М. Патриарх Тихон. М., 1995.
Каледа Глеб, протоиерей. Очерки жизни православного народа в годы гонений: Воспоминания и размышления // Альфа и Омега. М.,1995. – N 3.- С.127-144.
Зернов Н.М. Русское религиозное возрождение XX века. Париж,1974.
История Русской Православной Церкви в XX веке (1917-1933).– Сэнтендре,2001.
Крапивин М.Ю. Непридуманная церковная история: власть и церковь в Советской России (октябрь 1917-го – конец 1930-х годов). Волгоград, 1997.
Левитин А., Шавров В. Очерки по истории русской церковной смуты 20-30-х годов XX века. М.,
Леонтьева Т.Г. Духовенство и революция // Вера и прогресс. М.,2000.
Митрофанов Георгий, протоиерей. История Русской Православной Церкви. 1900-1927. Спб., 2002.
Петров С.Г. Документы делопроизводства политбюро ЦК РКП(б) как источник по истории Русской церкви (1921-1925). – М., 2004.
Покровский Н. Предисловие //Политбюро и церковь. Архивы Кремля.
Т.1. Политбюро и церковь. Новосибирск, 1997. – С. 7-109.
Поповский М. Жизнь и житие святителя Луки Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга. Спб., 2002.
Поспеловский Д.В. Русская Православная Церковь в XX веке. М.,1995.
Регельсон Л. Трагедия Русской Церкви. 1917-1945 год. Париж, 1977; Москва,
Шкаровский М.В. Русская Православная Церковь при Сталине и Хрущеве. М., 1999.
Шкаровский М.В. Нацистская Германия и Православная Церковь. М., 2002. – Гл. III.
Цыпин Владислав, протоиерей. История Русской Православной Церкви. 1970-1991. М.,
Лекция 2
Общество и власть75. Сопротивление советскому
режиму. 1920-1941 гг.76
Что за сила удерживает человека, не позволяет сдаться перед злом… пресмыкаться, подличать?
Даниил Гранин
В тяжелое время, полное неотступной скорби для думающих и чувствующих, чувствующих — по-человечески, остается одна жизненная опора — исполнение по мере сил принятого на себя долга.
академик Иван Павлов
Царский режим пал, но Россия жива и будет жить… Я буду служить ей столь же самоотверженно, как служил до сих пор.
Граф Александр Игнатьев
Хотелось бы всех поименно назвать
Анна Ахматова
Советская власть и общество
Проблема Сопротивления сталинскому режиму
Формы Сопротивления
Организованное Сопротивление.
Крестьянство и коллективизация
Сопротивление верующих
Моральное Сопротивление.
Отношение к власти как к чужой
Верность профессиональному долгу как форма Сопротивления
Приложение
История Политического Красного креста
Из Письма М.А. Булгакова Правительству СССР
Из переписки епископа св. Луки (Войно-Ясенецкого) с академиком И.П. Павловым
Аверинцев С.С. «Имеющий ухо да слышит…»
Жизнь Петра Дмитриевича Барановского (1892-1984).
Агриппина Николаевна Истнюк.
Из Дневников В.И. Вернадского77
Листовки
Из бесед В. Молотова с поэтом Ф. Чуевым.
Советская власть и общество
Гражданскую войну вели между собой противники старого режима. Но сами лагеря “белых” и “красных” не были монолитными в отношении своих представлений о будущем. Не был монолитным и блок победителей. Прежде всего, это проявилось в Кронштадском восстании военных моряков (1921 г.), еще недавно бывших активной опорой советской власти. Окончание Гражданской войны сопровождалось массовыми крестьянскими восстаниями в масштабе всей страны, самым знаменитым из которых была Антоновщина (1920-1921).
Не было единства и в самой большевистской партии. Об этом свидетельствуют дискуссии и “платформы”, которые сотрясали РКП (б) /ВКП(б) на протяжении почти 15 лет после окончания Гражданской войны. Борьба завершилась в 1936-1938 гг. массовым уничтожением “старой партийной гвардии” – потенциальной опоры противников Сталина в ее рядах. Параллельно с консолидацией партии вокруг Сталина шел процесс уничтожения политических и идеологических противников большевиков в стране.
С этой целью в 1922-1927 гг. были организационно разгромлены, физически изолированы или уничтожены эсеры, меньшевики, анархисты; высланы из страны наиболее значимые представители гуманитарной интеллигенции. С момента установления советской власти шла борьба против Православной, а затем и Католической церквей. С середины 20-х гг. преследованиям стали подвергаться все конфессии. К 1939 г. Православная церковь перестала существовать как национальный институт. Как социально значимый институт перестала существовать сломленная чистками и процессами (1937-1938 гг.) армия.
Параллельно с разгромом организованных политических противников и национально значимых институтов террор был направлен против потенциальных противников. У террора была своя логика. Прежде всего, уничтожению подлежали все те, кто был способен к организации сопротивления и все те, кто мог оказать сопротивление. Это были оставшиеся на свободе члены существовавших партий и организаций (эсеры, анархисты), в том числе и разгромленных фракций РКП(б): меньшевики, троцкисты, члены правой, левой и проч. оппозиций. Репрессированы были обладавшие опытом организации и борьбы старые большевики и герои Гражданской войны. Подлежали репрессиями бывшие царские офицеры, руководители кооперативного движения, дворяне, духовенство, все те, кого большевики рассматривали как препятствие на пути строительства “нового общества”, все те, кто не принимал норм и образцов поведения, прокламированного новой властью.
Кроме того, террор выполнял важную социально-политическую функцию. Как пишет О. Хлевнюк, «форсированная индустриализация, ликвидация зажиточных крестьянских хозяйств и насаждение колхозов, идеологическая унификация и подавление любых форм инакомыслия были невозможны без широкомасштабного применения государством принуждения и террора».
В результате Гражданской войны, эмиграции, осуществления индустриализации, коллективизации и политики репрессий против инакомыслящих были уничтожены или лишены возможности заниматься профессиональной деятельностью целые социальные слои, в том числе и те, что составляли культурную элиту российского общества (как те, кто принял революцию, так и те, кто ее не принял).
Были физически уничтожены поэты и писатели Н. Гумилев (1886-1921), Н. Клюев (1887-1937), О. Мандельштам (1891-1938), Артем Веселый (1899-1939), Б. Пильняк (1994-1937). Долгие годы провел в лагере замечательный поэт Н. Заболоцкий (1903-1958). В науке были разгромлены целые научные школы и направления исследований: в истории - по “делу” академика С.Ф. Платонова были арестованы (январь 1930) и высланы из Ленинграда академики-историки Н.П. Лихачев (1862-1936), М.К. Любавский (1860-1936), С.Ф. Платонов (1860-1933), Е.В. Тарле (1875-1955), а также их ученики и сотрудники; в филологии – разгромлен Институт русского языка (дело, по которому прошел будущий академик Д. С. Лихачев), в биологии произошел разгром школы основателя отечественной экспериментальной биологии академика Н.К. Кольцова (1872-1940) и основоположника современного учения о биологических основах селекции академика Н.И. Вавилова (1887-1943).
Через тюрьмы, лагеря, ссылки прошли тысячи инженеров, агрономов, врачей, священников и учителей. Среди них те, кто в дальнейшем составит гордость отечественной науки: нобелевский лауреат по физике Л.Д. Ландау (1908-1968), создатель практической космонавтики С.П. Королев (1906-1966), крупнейшие советские селекционеры П.П. Лукьяненко (1901-1973) и В.С. Пустовойт (1886-1972), авиаконструктор А.Н. Туполев (1888-1972).
Писатель Илья Эренбург назвал в своих мемуарах (“ Люди, годы, жизнь”) арест “лотереей”. Ему возразил в Архипелаге Гулаг А. И. Солженицын: “...не лотерея, а душевный отбор. Все, кто чище и лучше, попадали на Архипелаг”78.
Протоиерей Глеб Каледа вспоминает: «В 1929 г. я79 задал вопрос маме: "Мама, а почему всех арестовывают, а нас не арестовывают?" Вот впечатление ребенка — почему всех арестовывают, а нас не арестовывают? Мать ответила: "А мы недостойны пострадать за Христа". Все мои пять первых духовников, продолжает о. Глеб, скончались там, в тюрьмах и лагерях: кто расстрелян, кто погиб от пыток и болезней».
В беспрецедентной по своей жестокости борьбе с политическими противниками и плановым уничтожением неорганизованных миллионов граждан поражает только масштаб репрессий, а не они сами и их направленность. Террор, как и гражданская война со времен Французской революции конца XVIII в. рассматривались ее почитателями как нормальное средство в борьбе с противниками. И лидеры большевиков не стеснялись говорить об этом: ни Ленин, ни Троцкий, ни Сталин, ни другие.
“Пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная с расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как ни парадоксально это звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи”, писал Н. Бухарин, идеолог и жертва этого террора.
Большевистские лидеры не скрывали существования в стране враждебных их власти сил. Более того, их наличием оправдывались неслыханные репрессии и возведение террора в систему. Обоснованием террора был известный сталинский тезис о нарастании сопротивления со стороны классовых врагов по мере продвижения к цели.
Сталинский террор не исчерпывался физическим насилием и физическим уничтожением реальных и потенциальных противников. Особой формой борьбы за укрепление режима и устрашения потенциальных противников был моральный террор. Он был направлен против многомиллионных родственников репрессированных “врагов народа” и против всех тех, у кого было сомнительное, с точки зрения власти, социальное происхождение и их детей (дворян, духовенства, царского чиновничества и офицерства, “кулаков”, городской мелкой и средней буржуазии). Десятилетиями все эти категории были “лишенцами” с точки зрения советского “права”. Они были лишены не только избирательных прав, но и возможности работать по специальности, жить в больших городах. Их дети были лишены права поступать в высшие и специальные учебные заведения. Не спасало даже участие в гражданской войне на стороне большевиков.
Средством создания и поддержания атмосферы морального террора были доносы. Предметом доносов могли быть: высказанная в случайном разговоре нелояльность по отношению к режиму, недоверие к официальной версии ареста известного деятеля культуры, науки, партии, церкви, сокрытие социального происхождения и многое другое. Доносы вознаграждались продвижением по службе (на место арестованного), возможностью занять квартиру (комнату) арестованного. Атмосферу страха поддерживали пропагандистские кампании в поддержку доносов, например, пропаганда “подвига” Павлика Морозова.
При этом не имели значения, ни личность самого Павла (болезненный тринадцатилетний мальчик, еле-еле умеющий читать ученик второго класса), ни трагедия в его семье (ушел отец), которой воспользовались власти (совместный с матерью донос) для уничтожения его отца - Трофима Морозова, бывшего председателя сельсовета80, ни таинственное убийство самого Павла и его брата Феди (1932 г.). Он не был пионером, но из него сделали пионера-мученика, обличившего отца-врага советской власти и погибшего от руки кулаков. Такой пионер должен был стать примером для советской молодежи81.
Атмосферу этих лет очень точно передают слова поэтов.
Осипа Мандельштама (1891-1938):
Мы живем под собою не чуя страны.
Макса Волошина (1877-1932):
С каждым днем все диче и все глуше,
Мертвенная цепенеет ночь,
Смрадный ветр, как свечи, души тушит.
Не позвать, не крикнуть, не помочь.
Анны Ахматовой (1889-1966):
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад.
И не нужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
А вот свидетельство католического епископа Ж. Неве, который в конце 20-х годов наблюдал за обстановкой в СССР из французского посольства в Москве:
“Все плохо; люди взвинчены, руководители партии — Бухарин, Рыков, Томский и др. ведут борьбу с огромной блеющей, перепуганной массой партийцев, ведомой кавказцем Сталиным, который, может быть, боится больше всех. Ужасно жить в стране, где правит его величество Страх... Все боятся, боятся себя, жены, брата, соседа... боятся утром и особенно ночью, боятся на заводе, в трамвае и в постели. Всеобщий страх, боязнь тюрьмы, смерти и жизни. Образ ада!”.
У морального террора была еще одна функция – “воспитательная”. С ее помощью власти пытались сломить сформировавшегося до революции человека и создать “нового человека”. “Страх деформирует душу”, написала в своих мемуарах Н.Я. Мандельштам, вдова великого поэта. “Нет большего порока, чем трусость”, - сделал вывод Михаил Булгаков (1891-1940). Эти неоднократно повторяемые на страницах “Мастера и Маргариты” слова – звучат как рефрен в романе. Показательно, что в первой публикации романа на страницах журнала “Москва” часть их них была вырезана цензурой.
Самой распространенной и поощряемой властями формой морального “перевоспитания” человека было “публичное отречение от…”: дети отрекались от родителей, жены от мужей, мужья от жен, ученики от своих учителей. Отступничество открывало двери вузов, возможность сделать любую карьеру. Создавалось впечатление, что для детей репрессированных, раскулаченных и сосланных это отречение было в тех условиях “единственным жизненным шансом”.
В период разгрома научных и художественных (театральных) школ публичным отречением от своего научного (художественного) руководителя (учителя) ученики (аспиранты) спасали свою жизнь и возможность профессиональной карьеры (ситуация описана в романе Ю. Трифонова “Дом на набережной”). От отца-священника отказался будущий маршал и полководец периода Отечественной войны А.М. Василевский. Перед этой проблемой был поставлен Александр Твардовский. Ради того, чтобы стать “пролетарским поэтом” (его слова), ему предложили отречься от своего раскулаченного и высланного с семьей на север отца82.
Такой же шанс давали духовенству. В случае публичного отречения от сана (и Бога) бывший священнослужитель мог сохранить жизнь и даже получить работу. Таким людям предоставлялись налоговые льготы. Отступничество (предательство) разрушало семьи, уничтожало научные и творческие школы.
Другим распространенным средством морального террора в период массовых репрессий было обязательное участие в организуемых на рабочих местах и в учебных заведениях митингах в поддержку показательных политических процессов. От присутствующих на них требовалось проголосовать “за” (поднять руку) смертный приговор очередному противнику (и жертве) сталинского режима. От известных стране людей требовалось участие в коллективных и индивидуальных письмах-протестах с осуждением деятельности очередных “врагов народа”, в письмах-одобрениях суровым приговорам. В партии дополнительным средством морального террора были регулярно проводимые “чистки”.
В этой системе человек был обязан ежедневно и ежечасно демонстрировать активную лояльность коммунистической идее и генеральной линии партии. Ситуация, в которой оказывался в период «чистки» нормальный обыватель83, описана Валентином Катаевым в сатирическом рассказе “Выдержал”.
Показательно, что те, кто вступал на этот путь, становились самыми преданными сторонниками режима. Такими средствами создавался необходимый режиму “новый советский человек”. Режиму была необходима любовь жертвы к палачу.
Спустя годы Иван Твардовский спросил своего знаменитого старшего брата:
- Саша, скажи мне правду, как могло случиться, что ты писал хвалебные стихотворения о Сталине, пока он был живой? Как могло случиться, что ты так резко начал совсем по-другому о нем, о Сталине?
- Я так чувствовал. Я подчинялся моим чувствам.
Точно также режим старался сделать всех соучастниками своих преступлений. Механизм формирования этой “любви” и этого “соучастия” описан психиатрами. Его прекрасно показал в блестящем памфлете против коммунизма “1984 год” английский писатель Дж. Оруэлл:
“Он остановил взгляд на громадном лице. Сорок лет ушло у него на то, чтобы понять, какая улыбка прячется в черных усах. О жестокая, ненужная размолвка! О упрямый, своенравный беглец, оторвавшийся от любящей груди! Две сдобренные джином слезы прокатились по крыльям носа. Но все хорошо, теперь все хорошо, борьба закончилась. Он одержал над собой победу. Он любил Старшего Брата”.
По словам известного австрийского (а потом американского) психиатра Б. Беттельгейма (книга Просвещенное сердце) в сознании человека все время должна находиться черта - граница, которую он никогда, ни при каких условиях, не должен переступить. Совершая поступок, находящийся за этой чертой, человек просто перестает быть собой, и поэтому его существование уже не имеет смысла и с ним можно делать все, что угодно. "А потом безразлично, что было вначале, с какой целью все это свершали. Тот, кого так переделать сумели, будет пригоден для всякой цели”, - написал левый немецкий драматург и режиссер Бертольд Брехт (пьеса “Что тот солдат, что этот”).
ХХ съезд КПСС (февраль 1956 г.) осудил культ личности Сталина и всю систему террора. Последовала массовая реабилитация жертв репрессий. Больше всего КПСС сопротивлялась реабилитации тех, кто никогда не верил во “всепобеждающее учение” или сопротивлялся ему, кто усомнился в нем и добровольно вышел из РКП/ВКП(б)84, кто осудил коммунизм, кто не вернулся из разрешенной командировки за границу, кто покинул страну. В то время вопрос о возможном существовании организованного сопротивления режиму и Сталину (например, заговора военных) так и не получил разрешения. В официальную концепцию, согласно которой Сталин наносил удары “по своим”, существование массового сопротивления и даже инакомыслия в советском обществе не вписывалось.
Более того, обществу был навязан тезис об отсутствии массового сопротивления, о пассивном поведении обескровленного мировой войной, революцией и гражданской войной населения, активная часть которого либо погибла, либо эмигрировала. Следы этой версии мы находим в знаменитой книге А.И. Солженицына “Архипелаг ГУЛАГ”.
“Если бы во времена массовых посадок, например в Ленинграде, когда сажали четверть города, люди бы не сидели по своим норкам, млея от ужаса при каждом хлопке парадной двери и шагах на лестнице, — а поняли бы, что терять им уже дальше нечего, и в своих передних бодро бы делали засады по несколько человек с топорами, молотками, кочергами, с чем придётся? Ведь заранее известно, что эти ночные картузы не с добрыми намерениями идут, — так не ошибёшься, хрястнув по душегубцу. Или тот воронок с одиноким шофёром, оставшийся на улице, — угнать его, либо скаты проколоть. Органы быстро бы не досчитались сотрудников и подвижного состава, и несмотря на всю жажду Сталина — остановилась бы проклятая машина!
Если бы... если бы... Мы просто заслужили всё дальнейшее.
А вот вывод специалиста, автора двухтомного исследования по истории России в советский период А.К. Соколова:
Что же заставляло людей поддерживать этот чудовищный конвейер и даже жаждать крови? Объяснение следует искать не только в системе власти и механизмах манипулирования массовым сознанием. Общество оказалось подготовленным к восприятию подобных явлений. В нем не было к тому времени ни одной устойчивой социальной группы. Оно почти сплошь состояло из людей, потерявших связи со старой социальной средой, утративших прежние нравственные и моральные ориентиры, определяемых по пословице «ни в городе Богдан, ни в селе Селифан». Такие люди представляют собой благодатную почву, на которой могут прорасти любые семена. Отсутствие правдивой информации и усиленное внедрение в массовое сознание неких стереотипов и стандартов поведения сопровождались таинственностью и неизвестностью происходившего наверху. Срабатывали примитивные штампы вроде «нет дыма без огня», «зря у нас не сажают», вносившие свою лепту в натужный и поддельный энтузиазм в кампании по выявлению и разоблачению врагов народа, граничивший с кликушеством. Немалую роль играли, как выясняется сегодня, и шкурные интересы, стремление продвинуться по службе и занять место оклеветанного коллеги, получить привилегии, занять освобождаемую жилплощадь и пр. В какой-то мере «ежовщину», вслед за рядом автором, можно считать порождением «общества разрушенных структур». Нужно было время, чтобы новые социальные группы, возникшие в процессе «социалистического наступления», начали осознавать истинные свои интересы. «Ежовщина», без сомнения, имела свою социальную подоплеку.
Горькие и несправедливые слова. Всю историю советской власти до начала Отечественной войны не прекращалось сопротивление сталинскому режиму. В свою очередь верным является замечание Соколова о неспособности разрушенных социальных групп защищаться и защищать своих. Именно на разрушение общественных связей и был направлен террор. И именно крепкие социальные связи позволяли оказывать Сопротивление.
Проблема сопротивления сталинскому режиму
Когда мы ставим проблему Сопротивления советской власти, прежде всего, следует ответить на вопрос о формах возможного сопротивления в условиях диктаторской и стремящейся к тоталитарности системы. Исследователи антифашистского сопротивления в Германии85 предлагают в качестве критерия понятия сопротивление вопрос: “было ли определенное поведение человека или группы людей сопряжено с риском для жизни (положения) или нет?”. Такой подход предполагает расширительное понимание "сопротивления", потому что в советский период (по крайней мере до середины 80-х гг.) любая позиция, стремившаяся избежать униформизационного давления системы, была связана с определенным риском.
История идеологических диктатур показала, что понятия оппозиции и сопротивления должны постоянно соотноситься с конкретными условиями функционирования данной системы власти. Эти режимы требовали большего, чем просто установления монополии на власть в государстве. Они стремились установить всеохватывающий контроль над населением, над всеми аспектами существования человека, над смыслом его жизни и его совестью. В СССР все должно было быть подчинено идее строительства социализма. В этом, казалось, был “смысл” советского периода в истории нашей страны.
Формируемая под воздействием воспитания в школе, агитации и террора позиция человека совершенно не отвечала традиционным представлениям о покорном государству подданном, ведущим себя пассивно, спокойно и "аполитично". От каждого советского человека требовалось постоянное признание в верности системе. В советской системе любое проявление несогласия с осуществляемой в данный момент генеральной линией партии рассматривалось как государственное преступление86. В этих условиях понятие сопротивление не имеет ничего общего с традиционным понятием, сопротивления врагу, который захватил твою страну.
Сопротивление было сознательным актом и этим оно принципиально отличается от бунта, вызванного безысходностью ситуации, в которой оказался человек. В связи с этим интересны размышления М.М. Пришвина (Из Дневника, запись за 29 мая 1930):