Geum.ru

Пять лекций по истории россии ХХ века (Дополнения к курсу История России ХХ века)

Вид материалаЛекция

Содержание


Митрополит Евлогий (Георгиевский) о положении духовенства перед революцией
Цит.по: Вопросы истории.– М.,2004.–N 2-3.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17

Митрополит Евлогий (Георгиевский) о положении духовенства перед революцией


Жили мы бедно, смиренно, в зависимости от людей с достатком, с влиянием. Правда, на пропитание хватало, были у нас скот, куры… покос свой был, кое-какое домашнее добро. Но всякий лишний расход оборачивался сущей бедой. Надо платить за наше ученье в школу – отец чешет в голове: где добыть 10-15 рублей? Требы отцу давали мало. Ходит, ходит по требам, а дома подсчитает—рубля 2 принес, да из них-то на его долю приходилось 3 части, а остальные 2—двум псаломщикам. Годовой доход не превышал 600 рублей на весь причт. Много ли оставалось на долю отца? Были еще доходы «натурой» (их тоже делили на 5 частей). Крестьяне давали яйца, сметану, зерно, лен, печеный хлеб (на храмовой праздник и на Пасху), кур (на Свят­ках), но эти поборы с населения были тягостны для обеих сторон. Священнику —унижение материальной зависимости и торга за требы, крестьянам —тягостное, недоброе чувство зависимости от «хищника», посягающего на крестьянское добро73 . Бабы норо­вили дать, что похуже: яйца тухлые, куру старую... Мой дядя, священник, рассказывал случай, когда баба, пользуясь темнотой в клети, подсунула ему в мешок вместо курицы ворону. Теперь это похоже на анекдот, а тогда подобный поступок был весьма характерным для взаимоотношений священника и прихожан.

Вопрос о государственном жалованье духовенству был под­нят лишь при Александре III и решен поначалу в пользу бедней­ших приходов; положено было жалованье духовенству этих приходов от 50 до 150 рублей, причем годовой бюджет Синода был установлен в размере 500000 рублей с тем, чтобы в даль­нейшем увеличивать его ежегодно на 1/2 миллиона. Приходов в России было около 72000. При таком их количестве судьба беднейшего духовенства, которое переходило на государствен­ное жалованье, оставалась надолго завидной долей для осталь­ных. Победоносцев был против этой реформы: содержание ду­ховенства за счет прихожан, по его мнению, обеспечивало его слияние с народом и не превращало в чиновников. Но если бы сам он попробовал жить в тех условиях, на которые обрекал рядовое духовенство!

Необходимость доставать нужные деньги детям на школу заставляла отца прибегать к крайней мере—займу у целовальника, у кулака. Приходилось соглашаться на огромные бесчело­вечные проценты. За 10—15 рублей займа кулак требовал 1/5 урожая! Мать упрекала отца, зачем он скоро согласился, зачем неискусно торговался. Но было нечто и похуже этих бессо­вестных процентов — переговоры с кулаком о займе. Я бывал их свидетелем, многое запало в мое сердце...

Когда наступало время ехать нам в школу, отец ходил груст­ный и озабоченный, потом скрепя сердце приглашал кулака, при­готовляли чай, водку и угощенье — и для отца начиналась пытка. С тем, кого следовало обличать, приходилось говорить ласково, оказывая ему знаки внимания и доброжелательного гостеприим­ства. Отец унижался, старался кулака задобрить, заискивал—и наконец с усилием высказывал просьбу. Кулак ломался, делал вид, что ничего не может дать, и лишь постепенно склонялся на заем, предъявляя неслыханные свои условия. Отец мучительно переживал эти встречи: душа у него была тонкая.

Как ни тягостны были ежегодные переговоры с кулаком, они не могли сравниться с той бедой, которая вдруг свалилась на нашу семью. Мне было тогда 11 лет. Случилось это на Пасхе, в ночь со среды на четверг. В тот день мы ходили по приходу с крестным хо­дом, была грязь, мы измучились, пришли домой усталые и заснули мертвым сном. Вдруг среди ночи отец меня будит: «Идем в сарай спать на сено...»—«Как на сено? И подушку взять?» — «Да...» — «И одеяло?» — «Да...» Выхожу...—сени в огне. Я схватил сапоги и побе­жал будить псаломщиков,—а уже крыша горит. Крики... шум... Отец бросился спасать скот. Но спасти было невозможно: с ворот, через которые выгоняли скот, пожар и начался. Коровы ревели, лошади взвивались... Я видел, как огненные языки лизали докрасна раскаленные стены, слышал рев коров (и сейчас его помню)... Погибло все наше добро, весь скот, буквально все, до нитки.

Этот пожар—одно из самых сильных впечатлений моего детства. Я был нервный, впечатлительный мальчик, и ужас, в ту ночь пережитый, потряс меня до глубины души.

Нас подпалил мужик: он выкрал что-то из закромов соседней помещицы, старой девы. Его судили. Отбыв наказание в тюрьме, он решил отомстить. Потерпевшая помещица отвела от себя его злобу, оговорив моего отца: «На тебя поп донес». Мужик поджег ворота нашего скотного двора. Отец стал нищим. Правда, кое-кто из крестьян отозвался на беду: привели свинью, пригнали корову... Помещица, оклеветавшая отца, — может быть, совесть ее замучила,—приняла в нас участие, но все это не могло вернуть нам того самого скромного благополучия, которым наша семья пользовалась. Это бедствие отца подкосило.

Тяжелые впечатления раннего моего детства заставили меня еще ребенком почувствовать, что такое социальная неправда. Впоследствии я понял, откуда в семинариях революционная на­строенность молодежи: она развивалась из ощущений социаль­ной несправедливости, воспринятых в детстве. Забитость, уни­женное положение отцов сказывались бунтарским протестом в детях. Общение с народом привело меня с детских лет к созна­нию, что интересы его и наши связаны.

Митрополит Евлогий. Путь моей жизни. М.,1994. С.17-19.


2. Из воззвания архиепископа Кишиневского и Хотинского Анастасия (Грибановского) к пастырям и пастве (конец марта 1917 года)

Многие из вас смущаются ныне духом от быстрой смены событий, по­трясших наше отечество, и вы невольно обращаете к нам ваш вопрошающий взор... Без воли Божией даже волос не может упасть с головы нашей; тем менее могут изменяться судьбы народов и царств. Волею и милостью Божией царствуют цари, волею или попущением Божиим они и перестают царство­вать, как это случилось ныне в нашем отечестве. Много разнообразных суж­дений мы слышим ныне по поводу этого события. Но там, где совершаются судьбы Божии, там должен смолкнуть суд человеческий.

По чувству христианской любви и всепрощения не будем озираться вспять с чувством раздражения и злобы... По долгу сынов своего отечества, ради сохранения порядка в государстве, будем повиноваться Временному правительству и молиться о нем, пока весь великий русский народ не соберется на Учредительное собрание и не изберет себе постоянного властителя по сердцу своему и, надеемся, по изволению и благословению Божию. Тем, чья совесть не успела еще вполне примириться с так называемым новым порядком, мы скажем, что государственная власть по своей природе есть Божественное учреждение, что анархия одинаково вредна как для общественной, так и для церковной жизни. Св. апостолы оставили непререкаемый урок каждому из нас, когда словом и примером заповедовали первым христианам повиновать­ся даже языческим правителям, если только последние не будут требовать от них чего-либо противного их христианской совести. Вместе с подчинением правительству будем повиноваться любовию друг другу.

Цит.по: Вопросы истории.– М.,2004.–N 2-3.


3. Из речи епископа Кубанского и Екатеринодарского Иоанна (Ле­вицкого) перед открытием Чрезвычайного собрания делегатов духовенства Ку­банской епархии в Екатеринодаре (13 апреля 1917 года)

… Духовенство давно сознавало тяжелое порабощение народа и Церкви сильны­ми мира сего. Сознавало это, и скорбело, и, сколько могло, возвышало иногда свой голос. Но голос его, как слабый, заглушался более сильными голосами и почти не достигал желанной цели. Теперь народ-богатырь сбросил с себя око­вы рабства, и Церковь вздохнула свободнее. Как узник, освобожденный из темницы, чувствует себя на верху счастья, так и Церковь в лице верных чад своих не может не радоваться своему освобождению от тех стеснений, которые давили самоопределяющуюся ее жизнедеятельность. Только свободная Цер­ковь в свободном государстве может свободно служить народному благу.

Цит.по: Вопросы истории.– М.,2004.–N 2-3.