Пять лекций по истории россии ХХ века (Дополнения к курсу История России ХХ века)

Вид материала

Содержание

Формы сопротивления
Крестьянство и коллективизация
Сопротивление верующих
Моральное сопротивление
Отношение к власти как к чужой
Умирать, так умирать с тобой, и с тобой, как Лазарь, встать из гроба”
Кто чувствует силы, что выдержит, пусть остается, а кто в этом не уверен, может уезжать”.
Формы морального сопротивления
Неучастие” - как форма сопротивления
Из Дневника Вернадского за 1938. Запись 13 марта 1938.
Письма во власть
Поведение на допросах
Формы защиты и поддержки репрессированных в условиях массового террора
Центральная комиссия по улучшению быта ученых
Из писем П. Л. Капицы И. В. Сталину
Новые формы оппозиции и сопротивления

Подобный материал:

1 ... 4 5 6 7 8 9 10 11 ... 17

29 мая. Непротивление злу. Надо разобраться, какое зло. Тот, кто требует непротивления злу, конечно же потому прибегает к этому, что непротивление злу представляется единственным средством борьбы. Но если бы хоть какая-нибудь возможность была уничтожить зло прямой борьбой, то, конечно, никто бы не стал говорить о непротивлении. И такого рода зло живет среди нас постоянно: в сущности, это бессильное нетворческое, мелкое повседневное зло.

Террор и Сопротивление террористическому режиму в 1920-1941 гг. выступают как формы взаимоотношения формирующейся советской власти и общества, еще не советского.

Формы сопротивления

Формы сопротивления менялись в зависимости от изменения характера и политики режима.

Организованное сопротивление. По делу “Петроградской боевой организации” (1921 г.) было арестовано и осуждено 100, в том числе на смерть 60 человек. Это дело (даже, если оно было провокацией ВЧК) свидетельствует, что к активному организованному сопротивлению большевикам были готовы лучшие представители российской интеллигенции (профессора Н.И. Лазаревский, М. Тихвинский, поэт Н. Гумилев, скульптор князь С.А. Ухтомский).

В начале 20-х гг. существовали оппозиционные советской власти философско-религиозные^⁸⁷ и политические (эсеровские, сионистские и социал-демократические, анархистские) подпольные кружки.

Участником одного из таких кружков был известный в последствии советский востоковед И.Д. Амусин^⁸⁸. Однажды, он встретил меня словами: “Боря! У меня сегодня юбилей. 40 лет назад меня первый раз арестовали”. И добавил, что сидел в одной камере с Дмитрием Сергеевичем Лихачевым.

Существовали целые социальные слои и группы, обреченные на сопротивление, например, крестьяне и верующие.

Крестьянство и коллективизация

Об отношении сталинского руководства к методам осуществления коллективизации свидетельствует ответ бывшего в 1930-1939 гг. главой правительства В.М. Молотова, сделанное им незадолго до смерти. На вопрос бывшего министра торговли, пищевой промышленности СССР Д.В. Павлова, как он смотрит, что во время этой акции "миллионы крестьян были отправлены в ссылки и лагеря. Земля лишилась самых деятельных людей, и вы хорошо знаете, что это пагубно отразилось на экономике страны. Можно ли считать оправданным такое насилие над миллионами судеб?". Молотов ответил вопросом: "А вы хотели бы, чтобы остались кулаки и продолжали эксплуатировать крестьян? Тогда зачем нужна была борьба за свержение капиталистического строя?" Эти слова были сказаны с нескрываемым сарказмом.

Одним из краеугольных положений теории крестьянского хозяйства является категория “выживания” (А.В. Чаянов), понимаемая как защита своего существования в угрожающей социальной и природной среде. Этим объясняется и вековое долготерпение крестьян. Но на коллективизацию крестьянство ответило сопротивлением. Сегодня историки говорят о сопровождавшихся насилием нам представителями советской власти 7976 массовых выступлениях против коллективизации только в период с января по март 1930 года. А всего в 1930 г. ОГПУ зафиксировало 13 755 массовых выступлений в деревне, в 10 тыс. из которых приняло участие почти 2, 5 млн. человек (О. Хлевнюк). В ряде случаев крестьяне организовывали вооруженные отряды. 176 выступлений 1930 г., по данным ОГПУ, носили «повстанческий характер». Этим термином, пишет О. Хлевнюк, «обозначались широкомасштабные организованные восстания, которые охватывали порой целые районы и приводили к свержению советской власти». Он же пишет, что на места была послана директива о смягчении курса, в которой признавалось, что над режимом нависла угроза "широкой волны повстанческих крестьянских выступлений" и уничтожения "половины низовых работников".

С Северного Кавказа на имя Сталина поступило такое сообщение от А. Микояна:

“Весь Карачай охвачен восстанием. Повстанцы имеют свои комитеты. Военные действия продолжаются. Требуется организация ревкома. Повстанцы упорно сопротивляются, предъявляют политические требования. Облисполком, обком бездействуют. Санкционируйте создание трибунала или политической тройки. Прокуратура и суд закрыты. Ждем срочных указаний".

Повстанцы заняли ряд аулов, дошли до Кисловодска, где и были разбиты регулярными войсками Красной Армии.

На сопротивление крестьян Сталин ответил статьей «Головокружение от успехов», замедлением темпов коллективизации, открытием закрытых храмов. Распалась заметная часть колхозов. О том, что организованное сопротивление приносило свои результаты свидетельствуют события весны 1932 г., когда по стране начинаются волнения вызванные нехваткой продовольствия. Особенно массовыми были волнения рабочих в Ивановской области. У волнений в Ивановской области была одна важная особенность: активное участие в забастовках и демонстрациях принимали местные коммунисты (в ряде случаев они были их организаторами). Забастовки получили поддержку крестьян Начались коллективные отказы от работы в колхозах и усиление процесса распада колхозов. Перед лицом народного возмущения руководители бастовавших районов выказали полную беспомощность (О. Хлевнюк). Волнения в этой области жестоко подавили. Но они, и угроза повторения масштабных волнений в других промышленных центрах заставили власти пойти на серьезные уступки.

Как пишет О. Хлевнюк, «сбивая напряжение в Ивановской области, Совнарком СССР оперативно принял решение о направлении туда дополнительных продовольственных фондов. … В мае 1932 г. появились постановления СНК, ЦИК СССР и ЦК ВКП(б), означавшие новый поворот «генеральной линии». Значительно сократив государственный план хлебо- и скотозаготовок, правительство разрешило свободную торговлю хлебом (после завершения хлебопоставок с 15 января 1933 г.) и мясом (в случае регулярного выполнения поставок в централизованные фонды). Причем если раньше торговля ущемлялась многочисленными налогами и низкими потолками цен, то отныне приезжавшие на рынок единоличники и колхозники могли торговать по свободным ценам…Одно за другим следовали постановления о недопустимости ликвидации личных подсобных хозяйств колхозников, о возвращении им ранее реквизированного для общественных ферм скота, о соблюдении законности и прекращении произвола государственных чиновников в деревне».

К этому времени относится письмо Шолохова Сталину, в котором он пишет о сопротивлении крестьян закрытию храмов и реквизиции скота^⁸⁹ (письмо от 20 апреля 1932 г.).

Другой формой крестьянского сопротивления было бегство из деревни. Это была пассивная форма сопротивления, но она, как пишет Соколов, коснулась всех слоев сельского населения, а не только подлежащих раскулачиванию. За годы первых двух пятилеток деревню покинуло около 12 млн. человек.

Сопротивление верующих

Сопротивление верующих принимало самые разные формы: от организованного под руководством своих священников (защита храма, организация взаимопомощи, создание системы верных адресов для тайных священников), до активного индивидуального (помощь и поддержка) и морального сопротивления. Проявлением сопротивления были организованные священниками крестные ходы в защиту отбираемых у церквей ценностей.

Расчет на раскол, провокации и выборочный террор 20-х гг. по отношению к Православной церкви и духовенству не сломили верующих. Именно этим можно объяснить адресный террор против верующих во время коллективизации и массового террора 30-х гг.

Формой активного (как организованного, так и индивидуального) сопротивления были действия митрополитов и епископов по сохранению церковной структуры (иерархии). Прежде всего речь идет о официальных и многочисленных тайных хиротониях епископов (200?) и священников.

«Храмы закрывались, свидетельствует протоиерей Глеб Каледа, но появлялись катакомбные церкви. Они были двух типов: одни не признавали местоблюстительства митрополита Сергия, а другие признавали, а сам митрополит одной рукой подписывал декларации, а другой рукой посвящал ставленников для подпольных храмов».

Часть духовенства публично отказалась от «приспособленчества» к новой власти в духе митрополита Сергия. Они не создали и не стремились к созданию «новой Церкви». Общим названием этих объединенных вокруг отдельных епископов и священников групп в истории Церкви стало название одной из них — «истинно-православная церковь» (ИПЦ) или «непоминающие»^⁹⁰.

В эти страшные годы сохранились и «до конца дней своих пронесли духовную связь между собою и в условиях советской власти просвещали новые поколения» возникшие до 1917 г. и в годы Гражданской войны православных общины, братства и сестричества, "мечевцы", "кружковцы", "гурьевцы" и т. д. (о. Глеб Каледа).

Еще об одной форме организованного Сопротивления рассказал о. Глеб Каледа:

«После революции Церкви была запрещена всякая благотворительность. Несмотря на это, деяния благотворительности и милосердия Церковь осуществляла. Это была индивидуальная помощь отдельным людям и семьям, уход за больными и инвалидами. Но иногда священниками организовывалась и направлялась более широкая благотворительность. Православные не афишируют свою деятельность. Они стараются во всем поступать так, чтобы правая рука не знала, что делает левая. В тридцатые годы очень многие семьи могли выжить только благодаря такой благотворительности»^⁹¹.

Он же написал об академике Д. И. Прянишникове (учитель академика Н.И. Вавилова), который каждый день выделял из своего академического пайка долю хлеба для семьи лишенца. Протоиерей Глеб вспоминает и о своем отце, который отвозил хлеб семье погибшего священника.

Протоиерей Владимир Воробьев рассказывал о своем дяде (Михаиле Иосифовиче Воробьеве), который будучи начальником центральной бухгалтерии Наркомата пищепрома в Алма-Ате устраивал на работу ссыльных и был за это репрессирован.

Аксиомой для христианства с момента его возникновения была лояльность по отношению к любой власти (“нет власти не от Бога”). В то же время христиане знали, что по настоящему хорошей власти на земле быть не может. И миллионы верующих приняли эту власть как данность. Архиепископ Лука (Войно-Ясенецкий) неоднократно говорил своим близким, что стал бы коммунистом, если бы власти не преследовали Церковь. Он, как и сотни тысяч других, считал своим гражданским долгом служить новой власти так же честно, как он служил старой. Но христианство изначально ограничивало лояльность по отношению к любой власти требованием “почитать Бога больше, чем людей”(ап. Петр). И верные этому принципу сотни тысяч верующих в условиях террора защищали свои церкви, прятали священнослужителей, создавали подпольные общины, сопровождали своих духовных отцов в ссылки, налаживали с ними связь, находили средства поддерживать их (см. Приложение). Верующие мужественно вели себя в тюрьмах и лагерях^⁹². Секретарь ЦК ВКП (б) Г.М. Маленков в письме Сталину (20 мая 1937) оценил организованное церковное сопротивление в 600 тысяч человек.

Особой формой сопротивления было поддержание и развитие интеллектуального уровня верующих. Вот свидетельство о. Глеба Каледы:

«В двадцатые и даже тридцатые годы, не говоря уже о сороковых и пятидесятых, существовал православный, как сейчас принято говорить, "самиздат". Тексты распространялись как переписанными от руки, так и размноженными на машинке. Большинство авторов было анонимно. Отметим большой труд о православной жизни в миру в условиях советской действительности и о построении семьи "Путь к совершенной радости", подписанный инициалами Г. Р. Б. — грешный раб Божий. Под этим псевдонимом скрывался профессор, доктор химических наук, бывший комиссар гражданской войны Н. Е. Пестов, пришедший к Богу еще в 20-е гг. Проф. Н. Н. Фиолетов перед самой войной написал "Очерки христианской апологетики", писались работы об историчности Христа. Сейчас можно с уверенностью сказать, что автором одной из них был С. С. Толстой, другой — тайный священник Николай Павлович Иванов (ум. в 1990). Из рук в руки передавались труды и очерки по истории Церкви о. Сергия Мансурова, анонимные работы о сотворении мира, о нравственности и т. д. Большой популярностью пользовалась машинопись "Отец Арсений", которая появилась в самиздате в самом конце 80-х гг.».

До своего ареста в 1928 г. на этом поприще подвизался Новоселов (1864-1938?), известный духовный писатель и церковный публицист, издатель «Религиозно-философской библиотеки», а после революции активный деятель братства ревнителей православия. «Иными словами, в недрах Русской Православной Церкви шла напряженная умственная и духовная работа. Не будь ее, мы очень многого, что имеем сейчас, не видели бы» (о. Глеб Каледа).

Следует обратить внимание еще на один пример массового сопротивления: участие в похоронах патриарха Тихона (1925) и свидетельствование о своей вере во время переписи населения в 1937 г. В похоронах, по оценкам, принимало участие до 300 тысяч человек. По данным переписи, которые были опубликованы только в 1990 г., большинство населения страны не побоялось заявить о себе как о верующих (не отреклось от Бога).

Свидетельство о. Глеба Каледы:

«В одном из районов Поволжья множество комсомольцев признало себя верующими. Местные власти потребовали представить им для просмотра все анкеты. Но уполномоченный по проведению переписи в данном регионе^⁹³ срочно отправил все анкеты в Центр, на счетную фабрику, откуда их извлечь было практически невозможно. Так значительное количество исповедовавших свою веру было спасено от проработки партийными и государственными органами и от репрессий».

Моральное сопротивление

Моральное сопротивление (в том числе “внутренняя эмиграция”, т.е. позиция неучастия) было самой масштабной формой неприятия советской власти. Его основополагающими принципами было “жить не по лжи” и “не участие”. Его основой была старая (дореволюционная) культура и ее ценности человеческого общежития.

“Старая культура загонялась новой властью в катакомбы, где, по словам Аллы Латыниной, умирала и воскресала вместе со своими носителями”. Но носители официальной (большевистской) культуры бдительно замечали ее любые проявления и уничтожали как чуждый предмет. Их принципами были: “кто не с нами, тот против нас” (применительно к потребностям режима этот тезис воскресил М. Горький) и “если враг не сдается, его уничтожают”.

Самым распространенным средством борьбы с представителями старой культуры были доносы властям. С их помощью расправлялись с соперниками и коллегами. Они принимали разные формы: от критических статей до литературных и театральных рецензий. В 30-е гг. на страницах толстых научных журналов даже появилась специальная рубрика: “разоблачительные статьи”.

О психологии морального сопротивления писал австрийский психиатр Б. Беттельгейм, по мнению которого, сопротивляться - это значит найти способы самоутверждения, при помощи создания независимой от власти “автономной сферы поведения”. Это форма личного, индивидуального сопротивления. Человек, зная, против чего он борется, борется в одиночку. Предлагаемое Беттельгеймом правило сопротивления заключается в том, что человек должен сознательно отнестись к этой ситуации. Кроме того, во всех описанных им в книге “Просвещенное сердце” примерах, сопротивлявшиеся нацистскому лагерному режиму обладали в своей душе основанием, на которое можно было опереться. Это были заложенные воспитанием и самовоспитанием представления о том, что должно и чего нельзя делать ни при каких обстоятельствах. Беттельгейм даже называет две социальные группы, в большей мере, чем все остальные способные к сопротивлению: верующие и аристократы, ибо они обладали большей, чем жизнь ценностью – “верой в Бога” и “честью”.

Вот эти "пережитки прошлого" в сознании людей и давали им силы занимать моральную позицию и активно сопротивляться давлению советского режима. Их самостоятельные, продиктованные моральными принципами поступки в защиту своего "я" становились сильным душеукрепляющим средством. Главный из них (по Беттельгейму) - отказ приспосабливаться к изменившейся ситуации (по выражению тех лет, отказ “колебаться вместе с линией партии”), отказ сегодня считать врагом человека, который вчера был твоим другом. Отказ сжигать сегодня все, чему поклонялся вчера, отказ приспосабливаться к требованиям системы, отказ быть “как все”. Не участвовать в общей вакханалии страха и террора.

Отказываюсь — быть.

В Бедламе нелюдей

Отказываюсь — жить.

С волками площадей

Отказываюсь — выть

С акулами равнин

Отказываюсь плыть—

Вниз — по теченью спин,

Не надо мне ни дыр

Ушных, ни вещих глаз.

На твой безумный мир

Ответ один — отказ.

(Марина Цветаева)

В советский условиях сопротивлением (с точки зрения политической полиции, “делом”) оказывались и свободное слово, и свободная мысль, и рукопись, лекция, книга, статья, запись в дневнике, письмо, не совместимая с официальным марксизмом научная концепция, вера в Бога. Сопротивлением был и отказ стать секретным осведомителем ГПУ-НКВД. Актом сопротивления было не отречься от родителей, от учителя^⁹⁴, от друга. Главный признак этих, осуждаемых по 58 статье политических — “если не борьба с режимом, то нравственное... противостояние ему” (А. Латынина).

А.И. Солженицын в “Архипелаге Гулаг” (в главе “Вместо политических”) показывает, что такого рода политические были, что “их было больше, чем в царское время” и что они “проявили стойкость и мужество большие, чем прежние революционеры”. Такими были люди воспитанные до революции в русских церковно-приходских школах и гимназиях, воспитанных в полных семьях. Они могли, по разным причинам, принять революцию, но не могли смириться с аморализмом новой системы.

Эта позиция ограничивала возможности власти, затрудняла осуществление ее тоталитарных замыслов в какой-то конкретной области. Но она, по сути, имела только оборонительный характер. И здесь встает вопрос о смысле сопротивления.

Отношение к власти как к чужой

Анализируя примеры морального сопротивления, мы сталкиваемся с проблемой сознательного разделения и противопоставления режима – стране (Родине), отношения к власти как “чужой”, при сохранении лояльности по отношению к стране.

“Нет, и не под чуждым небосводом

И не под защитой чуждых крыл, -

Я была тогда с моим народом,

Там, где мой народ, к несчастью был”

выразит эту мысль Анна Ахматова (“Реквием”).

“ Умирать, так умирать с тобой, и с тобой, как Лазарь, встать из гроба”, - ответит на предложение эмигрировать М. Волошин (“Дом поэта”). Об этом же свидетельствует и ответ великого ученого и богослова священника Павла Флоренского (1882-1943) своим духовным детям на вопрос: “Уезжать или оставаться в СССР?”:

“ Кто чувствует силы, что выдержит, пусть остается, а кто в этом не уверен, может уезжать”.

Проблема разделения лояльности по отношению к тиранической власти и по отношению к родной стране возникла уже в глубокой древности. В книге, посвященной своему тестю Агриколе, великий римский историк Тацит писал:

“И да будет ведомо тем, у кого в обычае восторгаться недозволенной дерзостью по отношению к наделенным верховной властью, что и при дурных принцепсах могут существовать выдающиеся мужи и что послушание и скромность, если они сочетаются с трудолюбием и энергией, достойны не меньшей славы, чем та, которую многие снискали решительностью своего поведения и своею впечатляющей, но бесполезной для государства смертью” (выделено – Б.Ф.).

Из Дневника М.М. Пришвина (за 1930)

2 ноября. Представляю себе возможный ответ, если бы приступили с ножом к горлу, вот он:

— Если будет война, я, как гражданин, готов защищать СССР и, если придется, умру с чистою совестью; мое слово верное, как сказал, так и будет. Но если меня обяжут написать поэму о войне или даже просто о наших достижениях, то я этого сделать не властен. Напротив, чем больше будут понуждать меня, тем на дольше будет отодвигаться срок создания этой чрезвычайно желанной поэмы.

Применительно к ситуации до 1941 г. можно говорить людях, которые, сохраняя верность своей стране и принципам ее старой культуры, изначально, хотя и по разным мотивам, не приняли режима:

а) как антирелигиозного и антихристианского,

б) как нарушающего изначальные понятия о добре и зле,

в) как лишающего их возможности добросовестно трудиться на благо своей страны.

Но для многих из тех, кто пошел на сотрудничество с режимом во имя служения Родине (например, для И.П. Павлова) принцип пушкинского Савельича: “Плюнь, да поцелуй злодею ручку” стал обоснованием внешней лояльности.

Родине, а не государству, народу, а не власти служили великие ученые академики И.П. Павлов, В.И. Вернадский (1863-1945), Д.Н. Прянишников (1865-1948) и Н. И. Вавилов (1887-1943), физиолог А.А. Ухтомский, математик Д.Ф. Егоров, епископ и хирург Лука Войно-Ясенецкий, выдающийся ученый священник Павел Флоренский, писатели и поэты Марина Цветаева, Анна Ахматова, Михаил Булгаков и Андрей Платонов и многие другие не принявшие этой власти или ее методов.

Среди них были те, кто изначально не принял революции (ни Февральской, ни Октябрьской) и те, кто принял Февральскую, но не принял всего последующего, или принял Октябрьскую, но не принял аморализма новой власти. У всех у них не было иллюзий ни относительно характера власти, ни насчет Архипелага ГУЛАГ^⁹⁵.

Они служили Родине, а не власти и верность своему профессиональному долгу сохраняли даже в тюрьмах, лагерях и ссылках. Примером может служить поведение арестованного академика Н.И. Вавилова, который не прекращал работу над своими книгами даже в тюрьме^⁹⁶. В тюрьмах и ссылках завершил работу над монографией “Гнойная хирургия” архиепископ и хирург Лука (Войно-Ясенецкий). Рискуя свободой и жизнью боролся за сохранение памятников церковной архитектуры Петр Д. Барановский (см. Приложение). В тюрьмах и лагере продолжал свою научную работу и делал открытия священник Павел Флоренский.

Это был не простой выбор в пользу служения Родине, а не власти. Подавляющая часть общества признала эту власть своей и законной. О сложности этого выбора свидетельствует, например, запись (январь 1934) в дневнике известного археолога И.Я. Стеллецкого, который, имея в виду И.В. Сталина, писал:

"Когда Октавиан Август вместо того, чтобы казнить Ирода Великого, оказал ему полное доверие, то этим он привлек Ирода к себе навеки, превратив его в наивернейшего друга. И за высокое научное и всякое доверие современного Октавия я чувствую себя в положении Ирода, охваченного чувствами приязни и преданности самыми искренними".

Формы морального сопротивления

Особой формой морального сопротивления этой категории людей было участие в защите репрессированных, оказании им моральной и материальной поддержки. Они лично обращались к властям с ходатайствами о пересмотре дел или помиловании, организовывали передачи в тюрьмы, посылали письма и посылки в лагеря. Эти люди предупреждали о грозящей опасности подозреваемых, опекали детей и жен арестованных, помогали им уехать или устраивали на работу (учебу), давали деньги (например, Б. Пастернак – О. Мандельштаму). Они не голосовали за смертные приговоры на массовых митингах. Они не боялись писать письма с изложением своей позиции. Например, в ответ на выступления М. Горького в поддержку советского режима, все, что о нем по этому поводу думает, написала ему дочь В. Г Короленко (“Я не псевдоним и не аноним” говорилось в письме).

Формой морального сопротивления было творчество наших великих писателей, поэтов и композиторов. Они оставили пронзительное описание трагедии народа. Назовем только самые известные произведения: “Реквием” Анны Ахматовой, “Котлован” Андрея Платонова, “Мастер и Маргарита” Михаила Булгакова, “Шестая симфония” Дмитрия Шостаковича. Формой морального сопротивления были написанные в стол работы наших историков, например, исследование по истории опричнины С.Б. Веселовского (1876-1952).

Опять поминальный приблизился час,

Я вижу, я слышу, я чувствую вас:

И ту, что едва до окна довели,

И ту, что родимой не топчет земли,

И ту, что, красивой тряхнув головой,

Сказала: “Сюда прихожу как домой”.

Хотелось бы всех поименно назвать

Да отняли список, и негде узнать.

Для них соткала я широкий покров

Из бедных, у них же подслушанных слов

О них вспоминаю всегда и везде,

О них не забуду и в новой беде,

И если зажмут мой измученный рот,

Которым кричит стомильонный народ.

Пусть так же они поминают меня

В канун моего погребального дня.

Из “Реквиема” Ахматовой

Формой морального сопротивления было сохранение запрещенных и написанных в стол произведений (что было, с точки зрения властей, преступлением), картин запрещенных художников, икон, фотографий, документов. Спасали друзья, дети, родственники и поклонники творчества. Благодаря этому наследие запрещенных поэтов, писателей, художников и композиторов сохранилось до наших дней.

Руководитель Преображенской (Федосеевской старообрядческой) общины Михаил Иванович Чуванов^⁹⁷ за время работы в типографии практически спас, а затем сохранил множество рукописей запрещенных и уничтоженных писателей и поэтов. В частности он спас рассыпанный сборник поэта Николая Клюева. М.И. Чуванов сохранял не только рукописи, но и древние иконы, и старопечатные книги, и книги по богословию и истории Православной Церкви. Инженер М.Е. Губонин (1907-1971) собирал и сохранял документы (послания, указы, письма) патриарха Тихона^⁹⁸. Художники-реставраторы из Третьяковской галереи спасали осужденные на продажу за границей древние иконы, подменяя их копиями. Надежда Яковлевна Мандельштам выучила наизусть неопубликованные произведения своего мужа Осипа Мандельштама и тем спасла его наследие. Наизусть заучивала стихи и поэмы Ахматовой ее подруга Лидия К. Чуковская. Она же вела дневник, записывая в нем содержание своих бесед с Ахматовой^⁹⁹.

Иначе, как моральным сопротивлением, нельзя назвать поведение Патриаршего Местоблюстителя митрополита и священномученика Петра (Полянского). Арестованный в 1927 г. он так и не вышел на свободу и был расстрелян в 1937 г. Сохранились протоколы его допросов и письма, адресованные следователю Е. Тучкову. Они рассказывают нам о том, как тяжелобольной старик отказывался ценой отречения от местоблюстительства купить облегчение своих страданий и свободу. Его удерживал долг перед Церковью^¹⁰⁰. Так же отказался старый митрополит и от предложения стать секретным осведомителем (“сексотом”) ОГПУ. Демонстрацией морального сопротивления было строительство академиком И.П. Павловым (1849-1936) церкви на территории своего института в Колтушах, служба академика А.А. Ухтомского (1875-1942) церковным старостой и академика Д.Ф. Егорова (1869-1931) чтецом.

“ Неучастие” - как форма сопротивления

Усиление репрессий создало совершенно новую советскую форму сопротивления – “неучастие”, когда человек, не желая принимать участия в постыдном деле, брал у врача справку о болезни, ложился в больницу или отправлялся в командировку. Во время выборов в Верховный и другие советы (в послевоенное время) большой популярностью пользовались открепительные талоны на право голосования в поезде, на даче, в командировке, которыми можно было не воспользоваться.

На писательском митинге Борис Пастернак отказался голосовать за резолюцию советских писателей требующих смертной казни для Н. Бухарина^¹⁰¹. Он же отказался подписать соответствующее коллективное письмо^¹⁰². Такие письма отказывался подписывать Вернадский.

Из Дневника Вернадского за 1938. Запись 13 марта 1938. Как-то звонили от Комарова — хотели, чтобы я подписался под заявлением академиков. Я лежал, не мог подойти к телефону и сказал, что не зная, что <подписывать>, — не подписываю. Боялся, что вставят <мою фамилию>. <Так> бывало — но не тогда, когда я прямо говорил, а когда меня не было; так <было> раз у Комарова - я ушел много раньше предложения < подписаться >; <это> был <прием> — очевидно, <сделано было> не злостно. Но все же заявление было с душком. Боялся, что <сейчас> появится <моя подпись> — но нет («Известия»).

Для меня неприемлемо всякое убийство — и смертная казнь в том числе: твердо и непреклонно. Чем больше жизнь идет, тем больше и яснее <это убеждение>.

Письма во власть^¹⁰³

Начинает эту традицию своими аналитическими письмами руководителям советской власти В.Г. Короленко. Владимир Галактионович написал шесть писем А.В. Луначарскому, которые сразу же получили распространение в списках^¹⁰⁴, а в 1922 году были изданы в Париже. Таким же аналитическим по сути, хотя по форме личным, было обращение М. Булгакова к Советскому правительству (см. Приложение), где он написал:

Я не шепотом в углу выражал эти мысли. Я заключил их в драматургический памфлет и поставил этот памфлет на сцене.

Из письма в СНК СССР академика, директора Института физиологии АН СССР И. П. Павлова. 21 декабря 1934 г....

Я решительно не могу расстаться с родиной и прервать здешнюю работу, которую считаю очень важной, способной не только хорошо послужить репутации русской науки, но и толкнуть вперед человеческую мысль вообще.— Но мне тяжело, по временам очень тяжело жить здесь — и это есть причина моего письма в Совет. Вы напрасно верите в мировую революцию. Вы сеете по культурному миру не революцию, а с огромным успехом фашизм. До Вашей революции фашизма не было. Ведь только политическим младенцам Временного правительства было мало даже двух Ваших репетиций перед Вашим Октябрьским торжеством. Все остальные правительства вовсе не желают видеть у себя то, что было и есть у нас, и, конечно, вовремя догадываются применить для предупреждения этого то, чем пользовались и пользуетесь Вы — террор и насилие.

Но мне тяжело не оттого, что мировой фашизм попридержит на известный срок темп естественного человеческого прогресса, а оттого, что делается у нас и что, по моему мнению, грозит серьезной опасностью моей родине.

Во-первых, то, что Вы делаете, есть, конечно, только эксперимент и пусть даже грандиозный по отваге… но не осуществление бесспорной насквозь жизненной правды — и, как всякий эксперимент, с неизвестным пока окончательным результатом. Во-вторых, эксперимент страшно дорогой (и в этом суть дела), с уничтожением всего культурного покоя и всей культурной красоты жизни.

В опубликованных в последние годы письмах простых людей «во власть» поражает верность оценок происходящего и точность формулировок. В качестве примера можно сослаться на письмо Г. Соловьева, который, прослушав в августе 1941 г. ура-патриотическую речь А.Н. Толстого на общеславянском митинге в Москве, написал ему:

"Знаете ли Вы о том, каково положение в местах заключения СССР? Знаете ли Вы о том, что они заполнены и переполнены в большинстве своем невинными людьми? [...] Знаете ли Вы о том, что заключенные находятся в кошмарных условиях, что их не считают за людей, что их содержат как животных под открытым небом, скопом, что их почти совершенно не кормят, не оказывают медицинской помощи и что, благодаря этому, они погибают мучительной смертью? [...] Знаете ли Вы о том, что среди миллионов заключенных немало женщин с грудными детьми, что тысячи женщин-заключенных рожают детей в нечеловеческих условиях, без всякой помощи медицинской?"^¹⁰⁵.

Своеобразной формой проявления отношения к власти были анекдоты.

К сожалению, следующие поколения вместе с культурной питательной средой эту способность к оценке происходящего утратили.

Поведение на допросах

На допросе известного историка академика Сергея Федоровича Платонова следователь А.А. Мосевич (начальник отдела ГПУ, руководил чисткой Академии Наук летом 1929) сказал ему, “что потомки судят о разных декабристах по их поведению на допросах и наши потомки будут судить о Платонове, читая его показания, в которых он лукавил и прикидывался сторонником советского режима. Тогда честный и мужественный академик объявил себя монархистом: отрицая участие в каких-либо заговорах, он сказал, что до революции разделял программу Союза 17 октября, что он сознательно отстаивал Академию от вторжения коммунистов и окружал себя честной монархической молодежью (Из воспоминаний участника процесса // Память. - Париж, 1981.N 4).

Из документов ФСБ о допросах обвиняемых по делу Церковного центра следует, что наиболее мужественно держались на допросах священники и епископы^¹⁰⁶.

Из протоколов допросов^¹⁰⁷ по Делу сотрудников Центральных государственных реставрационных мастерских (ЦГРМ)^¹⁰⁸.

Признались в «преступлениях». А. Т. Лебедев — в том, что «фотографировал преимущественно места слома церквей, соборов и других памятников старины, причем фотографировал их так, что фотоснимки являлись наглядным пособием некультурности большевиков и Советской власти в целом, не способных ничего построить нового и разрушающих старое». Д. Ф. Богословский — что «никогда не терпел и не терплю насилия, т. е. то, что я вижу при современном строе». А именно: «Советская власть насильственно уничтожает религию и все с нею соприкасающееся (церкви, монастыри), воспитывая молодежь в антиморальном большевистском духе. Большевики уничтожают все связанное с прошлым, в том числе и памятники старины (Варварские ворота, церковь Николая Чудотворца «Большой крест», попытки снести Сухареву башню и т. д.), чем лишают подрастающее поколение воспитания героикой и пафосом старины, необходимого для привития чувства национальной гордости». «Без такого чувства, — зафиксированы в протоколе допроса его слова, — ни одна нация не может существовать и прогрессировать».

Искусствоведы М. А. Ильин и Н. Н. Померанцев ни в чем себя виновными не признали. Заведующий архитектурной секцией ЦГРМ Б. Н. Засыпкин отвел обвинения в «активном противодействии мероприятиям правительства по сносу памятников старины», но не отрицал, что он и другие сотрудники ЦГРМ «обсуждали формы защиты памятников». На вопрос следователя: «Почему вы противодействовали сносу этих памятников?» — Б. Н. Засыпкин ответил:

«Мы считали эти памятники ценными с точки зрения архитектурной и социальной значимости... Мы считали, что на этих памятниках должна обучаться молодежь».

26 февраля 1934 года было составлено обвинительное заключение, которое гласит: «Группа антисоветских научных сотрудников Центральных государственных реставрационных мастерских (ЦГРМ), являясь по своим убеждениям националистами, в своей практической работе активно противодействовали мероприятиям сов. правительства по слому и сносу ненужных памятников старины (церкви, старые усадьбы, часовни, монастыри), которые, по показаниям обвиняемых, должны были воспитывать молодежь в националистическом духе. Для дискредитации Соввласти члены группы фотографировали церкви и монастыри в момент их слома и распространяли фотоснимки, иллюстрируя «варварство большевиков».

Формы защиты и поддержки репрессированных в условиях массового террора

В изданной в 1997 г. книге «Просим освободить из тюремного заключения: Письма в защиту репрессированных» собрана малая толика писем, адресованных советским властям в защиту арестованных известных ученых, писателей, священников, художников. Все имена (и тех кто писал и тех, в защиту которых писались эти письма гордость нашей науки и культуры). Здесь следует сказать, что выступать в защиту арестованных было делом опасным. Не защищала ни мировая слава, ни возраст, ни безусловная полезность работы того или иного человека, выступающего на защиту арестованного.

Известно, что уже в начале 30-х годов президент ВАСХНИЛ Н. И. Вавилов приложил немало усилий, чтобы добиться освобождения 44 ученых-аграриев, арестованных по делу т. н. «Трудовой крестьянской партии». В 1935 году после докладной вице-президента Академии сельскохозяйственных наук А. С. Бондаренко и парторга Академии Климова, адресованной И. В. Сталину, в которой Н. И. Вавилову, наряду с другими обвинениями, ставилось в вину то, что «всегда горой стоит за вредителей», он был смещен в поста президента ВАСХНИЛ. Вавилов был арестован 6 августа 1940 года и 9 июля 1941 года Военной коллегией Верховного суда СССР приговорен к расстрелу по обвинению в том, что «являлся одним из руководителей контрреволюционной организации «Трудовая крестьянская партия», активным участником антисоветской организации правых в системе Наркомзема СССР; занимался шпионажем в пользу иностранных разведок и имел антисоветскую связь с заграничными белоэмигрантскими кругами, проводил диверсионно-вредительскую работу, направленную на подрыв колхозного строя и ослабление социалистического земледелия в СССР».

После его ареста академик Д. Н. Прянишников безрезультатно защищал его на приеме у Берии, а затем выдвинул осужденного на смерть академика на Сталинскую премию. Корней Чуковский предупредил писателя Леонида Пантелеева о готовящемся против него “деле”. Академик П. Капица вызволил из тюрьмы будущего лауреата Нобелевской премии по физике Л. Ландау. В защиту своих сотрудников выступали академики Иоффе, Вернадский, Крылов, Веснин, Орбели, Грабарь. За будущего создателя космических ракет ученого и конструктора С. П. Королева (1907-1966) выступили знаменитые летчики, Герои Советского Союза, депутаты Верховного Совета В.С. Гризодубова и М. Громов, которые, к слову, не были его даже близкими знакомыми.

Арестованному в 1930 г. историку Б.А. Романову Центральная комиссия по улучшению быта ученых присвоила премию за книгу “Россия в Манчжурии”. Премия была переведена на имя его жены. Сам он был освобожден без права жить в Ленинграде только в августе 1933 г. Тем не менее в 1938 г. ему по совокупности работ Ученым советом ЛГУ была присуждена ученая степень кандидата исторических наук, а в феврале 1941 г. Ученый совет Института истории в Москве принял к защите его докторскую диссертацию.

Из писем П. Л. Капицы И. В. Сталину^¹⁰⁹^.

12 февраля 1937 г.^¹¹⁰

Товарищ Сталин.

...2. Арест Фока есть акт грубого обращения с ученым, который так же, как и грубое обращение с машиной, портит его качество. Портить же работоспособность Фока — это наносить ущерб всей мировой науке. 3. Такое обращение с Фоком вызывает как у нас, так и у западных ученых внутреннюю реакцию, подобную, например, (реакции) на изгнание Эйнштейна из Германии. 4. Таких ученых, как Фок, у нас немного, и им Союзная наука может гордиться перед мировой наукой, но это затрудняется, когда его сажают в кутузку...

Поразительно, но после этого вызывающего письма Фок был немедленно освобожден!

28 апреля 1938 г.

Товарищ Сталин.

Сегодня утром арестовали научного сотрудника Института Л. Д. Ландау. Несмотря на свои 29 лет, он вместе с Фоком — самые крупные физики-теоретики у нас в Союзе. Его работы по магнетизму и по квантовой теории часто цитируются как в нашей, так и в заграничной научной литературе. Только в прошлом году он опубликовал одну замечательную работу, где первый указал на новый источник энергии звездного лучеиспускания...

Нет сомнения, что утрата Ландау как ученого для нашего Института, как и для советской, так и для мировой науки, не пройдет незаметно и будет сильно чувствоваться...

У нас в институте с ним было нелегко, хотя он поддавался уговорам и становился лучше. Я прощал ему его выходки ввиду его исключительной даровитости. Но при всех своих недостатках в характере, мне очень трудно поверить, что Ландау был способен на что-то нечестное.

Ландау молод, ему представляется еще многое сделать в науке. Никто, как другой ученый, обо всем этом написать не может, поэтому я и пишу Вам^¹¹¹

Заключенным в тюрьмах и лагерях отправлялись посылки с едой и теплой одеждой. Материальная помощь и моральная поддержка оказывалась и женам и детям осужденных. Например, брали на работу жену осужденного, принимали в университет детей репрессированных.

И.Д. Амусин рассказывал мне, что его как бывшего политического заключенного исключили из университета. Но, воспользовавшись статьей Сталина, в которой тот заявил, что “сын за отца не отвечает”, декан факультета восстановил Амусина в университете.

Для старшего, сформировавшегося до революции поколения людей защита осужденных была нормой поведения. Возможно, что, судя по адресованному Б. Пастернаку вопросу И. Сталина (“Почему писательские организации не защищают своих членов?”)^¹¹², она воспринималась как норма и старшим поколением большевиков. Именно этим, по моему мнению, можно объяснить длительное существование (1919-1938) руководимой Екатериной Пешковой первой в России правозащитной организации “Политического Красного креста” (затем “Помощь политическим заключенным”)^¹¹³.

Эта позиция уходила из жизни страны вместе с ее носителями. Ей на смену приходила новая форма сопротивления советской власти – сопротивление тех, кто искренне принял и служил ее идеям.

К началу Отечественной войны в сознательную жизнь страны вступило новое поколение воспитанных в советских школах людей. У них были новые ценности и идеалы. Иным было отношение к Сталину и системе. Новые поколения не знали ни старой культуры, ни старой жизни. Вместе со старым поколением исчезала и социальная среда старой культуры и моральных форм оппозиции режиму. Вопрос о сопротивлении или оппозиции переходил в другую плоскость.

Отдельно следует сказать о сопротивлении Сталину внутри самой партии. Его политические противники не были врагами складывающейся системы. В партии также существовали разные виды сопротивления: от организованной оппозиции, до морального сопротивления, высшей формой которого можно считать самоубийства следователей ОГПУ-НКВД и партийных работников. В этой среде также оказывали помощь репрессированным и их семьям. Об атмосфере, которая царила в среде старых большевиков в период террора, свидетельствуют опубликованные в сб. «Неизвестная Россия» (вып.IV) Тетради красного профессора (1912-1941). До сих пор нет ответа на вопрос: Существовало ли сопротивление Сталину в руководстве Красной Армии? (т.е. имело ли под собою основание Дело Тухачевского).

Новые формы оппозиции и сопротивления

Новые формы оппозиции и сопротивления родились в молодежной близкой властям среде. Именно у этих активных молодых комсомольцев зародилось подозрение, что их страна развивается как-то не так. Не сломленные годами гражданской войны и еще верящие в коммунистические идеалы, они пытались создавать коммунистические организации и распространять листовки (см. приложение). Другой не менее опасной формой сопротивления было прозрение и выход из большевистской партии.

Blog

Пять лекций по истории россии ХХ века (Дополнения к курсу История России ХХ века)

Содержание

Формы сопротивления

Крестьянство и коллективизация