Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига

Содержание


Из рас­ска­зов Бер­ты Бо­ри­сов­ны Бер­ман
Подобный материал:
1   ...   31   32   33   34   35   36   37   38   ...   44

Из рас­ска­зов Бер­ты Бо­ри­сов­ны Бер­ман


Мо­ро­зов до сих пор хо­ро­шо пом­нил, как вдруг умер­ла Том­ка Бер­ман, дочь Бер­ты Бо­ри­сов­ны. Она бы­ла чуть по­мо­ло­же их с Жор­кой, го­да на три и умер­ла, толь­ко-толь­ко по­дой­дя к сво­ему со­вер­шен­но­ле­тию...

Ка­за­лось, еще толь­ко вчера она хо­ди­ла здесь, по дво­ру, и Мо­ро­зов ви­дел ее по до­ро­ге из ин­сти­ту­та до­мой. Ка­за­лось, толь­ко вчера она бы­ла здесь, а се­го­дня вдруг ма­ши­на, гроб, лю­ди, оде­тые во все чер­ное, и Том­ки боль­ше не ста­ло... Бе­ло­кро­вие — зло­качес­т­вен­ное за­бо­ле­ва­ние кро­ви... От­ку­да? Как?

Эту смерть девчон­ки, девчон­ки из их­не­го до­ма, толь­ко-толь­ко начинав­шей жить, Мо­ро­зов не мог при­нять, не мог ни­как со­гла­сить­ся... За что? За ка­кие гре­хи ро­ди­те­лей?.. На по­хо­ро­нах он, ко­нечно, не был — там бы­ли, ви­ди­мо, толь­ко свои, близ­кие лю­ди.

По­сле это­го с Бер­той Бо­ри­сов­ной он встре­тил­ся не сра­зу. И без то­го боль­ная, вечно гру­ст­ная, эта жен­щи­на, ко­то­рая, ка­за­лось, не­сла в се­бе ка­кую-то вечную не­по­силь­ную тя­жесть, ста­ла по­сле смер­ти дочери еще тя­же­лей. Она ста­ла вдруг по­ни­же, слов­но бли­же опус­ти­лась к зем­ле, но не со­гну­лась, нет и, встре­тив Мо­ро­зо­ва, так же доб­ро, как и пре­ж­де, по­смот­ре­ла на не­го свои­ми боль­ши­ми тем­ны­ми гла­за­ми:

— Здрав­ст­вуй­те, Се­ре­жа. Вы очень то­ро­пи­тесь — нет? То­гда сядь­те на ла­вочку ря­дом со мной. Да­вай­те не­мно­го по­си­дим вме­сте и по­молчим.

И он сел ря­дом с Бер­той Бо­ри­сов­ной, и они ка­кое-то вре­мя молчали, а по­том она са­ма на­ру­ши­ла ти­ши­ну:

— Да, То­мы боль­ше нет. Жаль. Она очень по­хо­ди­ла на мое­го па­пу, на сво­его де­душ­ку Бо­рю. Она долж­на быть вы­рас­ти ум­ной де­вочкой. Но вот ее почему-то не ста­ло. Да, у ме­ня ос­та­лась еще Аля. Но Аля чаще про­молчит, чем что-ни­будь ска­жет. Она вся в сво­его от­ца, в мое­го На­та­на. А То­ма бы­ла в ме­ня — она бы ни­ко­гда не сда­ва­лась ни при ка­ких об­стоя­тель­ст­вах.

Бер­та Бо­ри­сов­на бы­ла не очень бо­га­та, а ес­ли уж со­всем чес­т­но, то она, да­же по мер­кам то­го вре­ме­ни, бы­ла бед­на. Бер­ма­ны жи­ли толь­ко на то, что за­ра­ба­ты­ва­ли чес­т­ным тру­дом. Что-то за­ра­ба­ты­ва­ла Бер­та Бо­ри­сов­на на ма­шин­ке, но вряд ли при та­ком сво­ем боль­ном, гру­ст­ном ви­де мог­ла она за­ра­ба­ты­вать мно­го, то есть ра­бо­тать дни и ночи. Дя­дя На­тан был не то бух­гал­те­ром,не то эко­но­ми­стом. В то вре­мя та­кая ра­бо­та то­же не слиш­ком хо­ро­шо оп­лачива­лась, и но­вых кос­тю­мов на этом чело­ве­ке с не гнув­шей­ся по­сле вой­ны но­гой Мо­ро­зов не пом­нил. И ко­гда до­ма, вско­ре по­сле смер­ти То­мы Бер­ман, он ус­лы­шал от сво­ей ма­те­ри сло­ва со­жа­ле­ния и со­стра­да­ния, он еще раз под­твер­дил свою до­гад­ку, что Бер­та Бо­ри­сов­на жи­ла очень и очень скром­но. Пом­нит­ся, мать ска­за­ла:

— Ес­ли бы не все ев­реи, ко­то­рые при­шли к Бер­ма­нам на эту бе­ду, то Бер­те Бо­ри­сов­не и То­му-то, по­жа­луй, са­мой не по­хо­ро­нить — жи­вут-то они не­бо­га­то.

Пом­нит­ся, то­гда Мо­ро­зов пе­ре­спро­сил мать:

— А как, чем мог­ли по­мочь Бер­те Бо­ри­сов­не при­шед­шие на по­хо­ро­ны по­сто­рон­ние лю­ди?

И мать объ­яс­ни­ла ему, что у ев­ре­ев су­ще­ст­ву­ет за­кон взаи­мо­по­мо­щи, взаи­мо­вы­ручки, и на по­хо­ро­ны То­мы к Бер­те Бо­ри­сов­не при­шли, ко­нечно, та­кие лю­ди, ко­то­рых она мог­ла не знать. Тут ев­реи да­ли друг дру­гу знать и яви­лись сю­да, что­бы по­мочь сво­им по кро­ви, и ка­ж­дый при­хо­дя­щий обя­за­тель­но ос­тав­лял воз­ле гро­ба день­ги. Так у них по­ло­же­но, так они жи­вут.

И тут, на ла­вочке,в раз­го­во­ре с Бер­той Бо­ри­сов­ной, ко­гда этот раз­го­вор ото­шел не­мно­го от гру­ст­но­го, боль­но­го, Мо­ро­зов очень ос­то­рож­но по­ин­те­ре­со­вал­ся: а прав­да ли, мол, Бер­та Бо­ри­сов­на, что у ев­ре­ев по­ло­же­но вот так вот по­мо­гать друг дру­гу?

— Вы что, на­вер­ное, слы­ша­ли о том, как хо­ро­ни­ли То­му? — спро­си­ла Бер­та Бо­ри­сов­на. Мо­ро­зов сму­тил­ся и, по­ту­пив­шись, от­ве­тил:

— Да...

— Да, Се­ре­жа, мы так жи­вем. Мы долж­ны по­мо­гать друг дру­гу, иначе бы мы не вы­жи­ли. Да, Се­ре­жа, мы так жи­вем. Но ку­да мы бу­дем жить даль­ше?..

То­гда Мо­ро­зов этот во­прос Бер­ты Бор­пи­сов­ны не при­нял слиш­ком серь­ез­но, но все-рав­но он ос­тал­ся в нем и чуть поз­же, ко­гда с Бер­той Бо­ри­сов­ной у них за­вя­за­лась на­стоя­щая друж­ба, это са­мое "да,мы так жи­вем, но ку­да мы бу­дем жить даль­ше?" не раз ожи­ва­ло глу­бо­кой бо­лью, ко­то­рую не­сла в се­бе ста­рая, ус­тав­шая от жиз­ни жен­щи­на, не­сла в се­бе гор­дая ев­рей­ка, ев­рей­ка-мать и ев­рей­ка-же­на, хра­ни­тель­ни­ца сво­его се­мей­но­го очага:

— Да, так мы жи­вем... Но ку­да мы бу­дем жить даль­ше?..

Еще до Бер­ты Бо­ри­сов­ны, до этих до­б­рых встреч-раз­го­во­ров,ко­гда она ос­та­нав­ли­ва­ла его и пред­ла­га­ла: "Се­ре­жа! Сядь­те ря­дом со мной. Да­вай­те по­си­дим и по­го­во­рим", — или ко­гда при­гла­ша­ла к се­бе до­мой и вручала ка­кую-ни­будь ин­те­рес­ную кни­гу, Мо­ро­зов уже кое­-что знал — он знал, что у ев­ре­ев бы­ла ко­гда-то ро­ди­на, Па­ле­сти­на, и что от­ту­да они уш­ли: то ли их от­ту­да про­гна­ли, то ли они уш­ли са­ми в ка­ком-то сво­ем по­хо­де... Прав­да, то­гда он еще не знал всю ис­то­рию с Хри­стом и Пи­ла­том — ис­то­рию Древ­не­го Ми­ра они то­гда, считай­те, что и не про­хо­ди­ли, а что про­хо­ди­ли, то не за­по­ми­на­ли на­дол­го, то­гда пра­во на су­ще­ст­во­ва­ние име­ла толь­ко ре­во­лю­ци­он­ная ис­то­рия их­ней ро­ди­ны. А ос­таль­ное? А ос­таль­ное лишь в том случае, ес­ли это шло в под­держ­ку их­ней ре­во­лю­ци­он­ной ис­то­рии. Так что ни о ка­ком Хри­сте и ни о ка­ком Пи­ла­те ни­кто из них ничего и не слы­шал.

Не при­хо­ди­лось ему то­гда еще читать и "Бо­га­ты­ря" Алек­сея Кон­стан­ти­но­вича Тол­сто­го с те­ми строчка­ми, ко­то­рые сейчас во­все вро­де бы и не под за­пре­том:


"За две­сти миль­о­нов Рос­сия

Жи­да­ми на от­куп взя­та —

За три­дцать се­реб­ря­ных де­нег

Они же ку­пи­ли Хри­ста..."


И уже по­том, ус­лы­шав эти стро­ки, Мо­ро­зов за­ду­мал­ся: нет ли здесь ка­кой ошиб­ки? Мо­жет, здесь что-то не­пра­виль­но, мо­жет, на­до читать не "ку­пи­ли", а "уби­ли" Хри­ста? Нет, все-та­ки ку­пи­ли, за­пла­тив Иу­де, сво­ему со­пле­мен­ни­ку, учени­ку Хри­ста, иу­ди­ны три­дцать се­реб­рян­ни­ков. А уби­ва­ли уже не они, не ев­реи — уби­вал Пи­лат, ко­то­рый вро­де бы и не хо­тел уби­вать, но ко­то­ро­го ев­реи все-та­ки за­ста­ви­ли со­вер­шить убий­ст­во.

Хри­стос и Пи­лат при­шли к Мо­ро­зо­ву поз­же, а до это­го и до встречи с Бер­той Бо­ри­сов­ной он знал лишь о мучени­ях-ски­та­ни­ях ев­ре­ев, знал лишь о том, как их по­всю­ду пре­сле­до­ва­ли, как не да­ва­ли им мир­но жить и вро­де бы без вся­кой на то причины. И толь­ко тут, от Бер­ты Бо­ри­сов­ны Бер­ман, и яви­лась к не­му впер­вые тра­ге­дия ев­рей­ско­го на­ро­да...

— Да, Се­ре­жа, мы жи­ли вез­де. Мы при­шли в Ев­ро­пу через Ис­па­нию. В Ис­па­нию нас не хо­те­ли пус­кать. Нам ста­ви­ли ус­ло­вие,что­бы мы сначала при­ня­ли хри­сти­ан­ст­во. И на­ши муд­ре­цы ска­за­ли: "Ничего — при­ми­те, от это­го не раз­ва­ли­тесь. На­до бу­дет, и вы от­ка­же­тесь от этой ве­ры." И мы об­ма­ну­ли ис­пан­цев. Мы при­ня­ли хри­сти­ан­ст­во, ста­ли жить в Ис­па­нии, а ко­гда на­до бы­ло, пре­да­ли Ис­па­нию, от­ка­за­лись от хри­сти­ан­ст­ва и сно­ва ста­ли иу­дея­ми. Я ду­маю, что то­гда хри­стиа­нам от нас, ой, как дос­та­лось...

— Мы жи­ли в Анг­лии. Мы при­шли ту­да со все­ми свои­ми по­ряд­ка­ми, и ка­то­личес­кая цер­ковь, де­ли­кат­но го­во­ря, по­про­си­ла нас от­ту­да из-за на­ше­го рос­тов­щичес­т­ва. Так пер­вая ев­рей­ская им­ми­гра­ция в Анг­лии бы­ла, из­ви­ни­те, ме­ня, от­ту­да вы­швыр­ну­та...

— Мы жи­ли во Фран­ции, в Гер­ма­нии. Мы жи­ли в Поль­ше. Мы жи­ли в Рос­сии. Мы жи­ли вез­де. И жизнь, ка­за­лось бы, долж­на бы­ла научить нас жить ря­дом с дру­ги­ми людь­ми. Но знае­те ли, Се­ре­жа, нас ведь почти вез­де би­ли. Вы знае­те, что та­кое ев­рей­ский по­гром? Это страш­но, Се­ре­жа! Это страш­но, ко­гда лю­ди бьют дру­гих лю­дей го­лы­ми ру­ка­ми, бьют до смер­ти. Но за что?.. Сейчас вам обя­за­тель­но ска­жут, что все те, кто нас бил, бы­ли ан­ти­се­ми­та­ми, что все они не­на­ви­де­ли ев­ре­ев вот так, как-то внут­ри се­бя. Но ска­жи­те, по­жа­луй­ста, как мож­но не­на­ви­деть чело­ве­ка, ко­то­ро­го ты еще со­всем не зна­ешь?..

— Вы ду­мае­те, что нас би­ли толь­ко в Рос­сии, как пи­шут все на­ши книж­ки? Ой, нет! Нас би­ли в ста­рые и в но­вые вре­ме­на. Нас би­ли в Ал­жи­ре, в Поль­ше, в Ру­мы­нии... А вы знае­те, кто нас бил пер­вый раз в Рос­сии? Вы не знае­те. Я вам сейчас все по­ка­жу...

И Бер­та Бо­ри­сов­на под­хо­ди­ла к книж­но­му шка­фу, дос­та­ва­ла от­ту­да боль­шую кни­гу в тем­но­си­нем пе­ре­пле­те и тут, в "Ма­лой со­вет­ской эн­цик­ло­пе­дии" на­хо­ди­ла нуж­ное ей сейчас ме­сто.

— Смот­ри­те, это не я го­во­рю . А то ска­жи­те, что я са­ма все это при­ду­ма­ла. Это все на­пи­са­но здесь, в этой кни­ге, ко­то­рой во­об­ще-то не во всех та­ких де­лах мож­но ве­рить. Смот­ри­те, что здесь на­пи­са­но: "По­гро­мы ев­рей­ские име­ли ме­сто, глав­ным об­ра­зом, на Юге и Юго-За­па­де, где кон­ку­рен­ция ев­ре­ев в сво­бод­ных про­фес­си­ях, тор­гов­ле и про­мыш­лен­но­сти чув­ст­во­ва­лась все­го боль­ше. Пер­вые по­гро­мы ев­рей­ские, вы­зван­ные тор­го­вым со­пер­ничес­т­вом гре­ков и ев­ре­ев, про­ис­хо­ди­ли в Одес­се в 1821,1859 и 1871 го­дах."

— Те­перь вы по­ни­мае­те, что ев­ре­ев в Рос­сии пер­вы­ми по­би­ли не рус­ские, а гре­ки. А от рус­ских ев­ре­ям по­па­ло в пер­вый раз толь­ко по­сле смер­ти ца­ря Алек­сан­д­ра Ни­ко­лае­вича. Да-да, то­го са­мо­го ца­ря-ос­во­бо­ди­те­ля, ко­то­ро­го на­род по­про­ще, из­ви­ни­те ме­ня, очень лю­бил. И би­ли то­гда ев­ре­ев дол­го — не один год. Об этом то­же на­пи­са­но в этой кни­ге. Смот­ри­те: "Мас­со­вый ха­рак­тер при­ня­ли по­гро­мы в 1881 го­ду. Начав­шись в Ели­за­вет­гра­де, они про­дол­жа­лись с пе­ре­ры­вом до 1884 го­да, ох­ва­тив не­сколь­ко де­сят­ков го­ро­дов (Бал­та, Одес­са, Ки­ев, Рос­то­в-на-До­ну и дру­гие). В ор­га­ни­за­ции по­гро­мов ев­рей­ских при­ня­ли учас­тие вла­сти. От­ве­тив погро­ма­ми ев­рей­ски­ми на убий­ст­во Алек­сан­д­ра II, пра­ви­тель­ст­во Алек­сан­д­ра III объ­я­ви­ло по­гро­мы ев­рей­ские "воз­му­ще­ни­ем на­ро­да про­тив ев­рей­ской экс­плуа­та­ции".

— На­род под­нял на нас ру­ку за сво­его ца­ря. Из­ви­ни­те, но на­род име­ет пра­во лю­бить сво­их ца­рей. Почему я имею пра­во гор­дить­ся тем, что я пря­мой по­то­мок ца­ря Да­ви­да? Да-да, вы не смей­тесь. Мой де­душ­ка был рав­ви­ном. Мой де­душ­ка знал все. И он го­во­рил мне: "Бер­та! Ты пря­мой по­то­мок ца­ря Да­ви­да! Го­во­ри прав­ду и они бу­дут те­бя слу­шать!" И я бу­ду го­во­рить прав­ду всем, по­то­му что я не умею лгать...

— Да, о чем я го­во­ри­ла?.. Я го­во­ри­ла о том, что я по­то­мок ца­ря Да­ви­да. А почему рус­ский на­род не име­ет пра­ва лю­бить сво­его ца­ря? И он бил нас за сво­его ца­ря. Кто убил ца­ря — это тай­на... Для вас... Но это бы­ло все яс­но. Уве­ряю вас, там не обош­лось без ев­рей­ст­ва...

— А вы знае­те, что мог­ло быть в сен­тяб­ре 1911 го­да, ко­гда в Кие­ве ев­рей Морд­ка Бог­ров убил Сто­лы­пи­на? Не знае­те? А я мо­гу се­бе пред­ста­вить. Сто­лы­пи­на на­род лю­бил. И не случилось то­гда страш­но­го по­гро­ма толь­ко по­то­му, что Ко­ков­цев, став­ший по­сле Сто­лы­пи­на Пред­се­да­те­лем Со­ве­та Ми­ни­ст­ров, ос­то­рож­ный и ум­ный чело­век, тут же дал те­ле­грам­мы в те го­ро­да, где жи­ли ев­реи, что­бы ту­да срочно вве­ли вой­ска... И по­гро­мов не до­пус­ти­ли...

— По­том, уже в 1918 го­ду Ко­ков­це­ву все это зачтет­ся и толь­ко по­это­му он ос­та­нет­ся жив... Ах, вы не знае­те это­го... Ко­ков­цев, как все быв­шие, был аре­сто­ван, но с ним лично раз­го­ва­ри­вал сам Уриц­кий. Уриц­кий Ми­ха­ил Со­ло­мо­но­вич был пред­се­да­те­лем ЧК в Пет­ро­гра­де... А вы знае­те, что Уриц­ко­го уби­ли в тот са­мый день, ко­гда Фаи­на Ка­план в Мо­ск­ве стре­ля­ла в Ле­ни­на? Уриц­ко­го в Пет­ро­гра­де убил нек­то Ка­не­гис­сер. Уриц­кий был гро­зой Пет­ро­гра­да. Так вот Уриц­кий сам лично доп­ра­ши­вал Ко­ков­це­ва и пря­мо за­дал во­прос: "Вы да­ва­ли те­ле­грам­му, что­бы в го­ро­да вве­ли вой­ска про­тив ев­рей­ских по­гро­мов?" И Ко­ков­цев го­во­рил прав­ду, он не хо­тел, что­бы на его рус­ской зем­ле ли­лась кровь, и он да­вал та­кую те­ле­грам­му. И Ко­ков­це­ва вы­пус­ти­ли из ЧК...

— Так вот да­вай­те опять вер­нем­ся сю­да, ко­гда уби­ли Сто­лы­пи­на. И да­вай­те сно­ва за­гля­нем в на­шу с ва­ми кни­гу. Бер­та Бо­ри­сов­на сно­ва дос­та­ла из книж­но­го шка­фа том "Ма­лой со­вет­ской эн­цик­ло­пе­дии", вы­пу­щен­ной в 1930 го­ду, и чита­ла вслух: "Сто­лы­пин был убит в Кие­ве со­труд­ни­ком ох­ран­ки Д.Г. Бог­ро­вым"...

— Что в этой кни­ге не­прав­да, вы знае­те, Се­ре­жа?.. А я вам ска­жу: это был не Д.Г.Бог­ров, а Морд­ка Бог­ров, ев­рей — он, дей­ст­ви­тель­но что-то де­лал в ох­ран­ке... Но что по этой кни­ге по­лучает­ся? А по­лучает­ся, что в Сто­лы­пи­на стре­лял цар­ский агент,то есть Сто­лы­пи­на уби­ли чуть ли не от име­ни ца­ря... Тут по­ни­май­те так: царь был сла­бым чело­ве­ком, а по­то­му, мол, бо­ял­ся иметь ря­дом с со­бой та­ко­го силь­но­го чело­ве­ка, как Сто­лы­пин. Все это нам объ­яс­ня­ют те­перь. А то­гда все бы­ло не так. Сто­лы­пи­на уби­ли по­то­му,что он очень хо­тел счас­тья ца­рю и счас­тья Рос­сии. Это он ска­зал ре­во­лю­цио­не­рам: "Нам нуж­на ве­ли­кая Рос­сия, а вам нуж­ны ве­ли­кие по­тря­се­ния". Силь­ный Сто­лы­пин ме­шал, как ви­ди­те, не ца­рю, нет!.. И убил его ев­рей Морд­ка Бог­ров. И ев­ре­ям бы здесь, ой, как дос­та­лось, ес­ли бы не Ко­ков­цев...

— Я го­во­рю прав­ду. Я го­во­рю прав­ду, ко­то­рую знаю. Мо­жет быть, есть и дру­гая прав­да, но я знаю свою прав­ду. И я вам мо­гу ска­зать, что этот гос­по­дин Бог­ров знал, ме­ж­ду прочим, гос­по­ди­на Троц­ко­го еще до то­го, как стре­ля­ли в Сто­лы­пи­на... Мой па­па Троц­ко­го не лю­бил... Ах, да, вы не знае­те, кто мой па­па. Об этом обычно не го­во­рят — мой па­па в три­дцать вось­мом был аре­сто­ван, а за­тем где-то убит... А вы знае­те, за что его уби­ли? Он мог при­дти к очень боль­шо­му чело­ве­ку и пря­мо ска­зать: "Ла­зарь, что ты де­ла­ешь?" За это они его и уби­ли...

— А вы знае­те, кто был мой па­па?.. Мой дед, я вам уже го­во­ри­ла, был рав­ви­ном. А мой отец хо­тел спра­вед­ли­во­сти для всех, а не толь­ко для ев­ре­ев. Это я вам го­во­рю чес­т­но... Мы жи­ли под Го­ме­лем в са­мых ев­рей­ских мес­тах. Там был Бунд, там не бы­ло ни­ка­кой ле­нин­ской пар­тии. Бунд — это ев­рей­ская ре­во­лю­ци­он­ная ор­га­ни­за­ция. Это бы­ли тер­ро­ри­сты, и мой па­па не был в Бун­де. Он был с Ле­ни­ным. Он был боль­ше­ви­ком. Он знал Ле­ни­на хо­ро­шо. Он знал очень мно­гих. Вот почему он мог при­дти к очень боль­шо­му чело­ве­ку. И ко­гда началось все это в три­дца­тых го­дах, мой па­па пря­мо ска­зал: "Ла­зарь, что ты де­ла­ешь?" И за это они его уби­ли...

— А вы знае­те, как мой па­па ис­пу­гал­ся все­го, что бы­ло по­сле ок­тяб­ря сем­на­дца­то­го го­да?.. А, о сем­на­дца­том го­де я рас­ска­жу вам как -ни­будь по­том, в дру­гой раз. А сейчас толь­ко ко­ро­тень­ко. Ко­гда со­вер­ши­лась ре­во­лю­ция, отец ска­зал ма­ме: "Ро­за, те­перь нам на­до всем ра­бо­тать. У нас те­перь все есть. У нас есть зем­ля, где мы мо­жем жить и ни­ку­да боль­ше не бе­жать. Но для это­го ев­ре­ям на­до на­все­гда за­быть, что та­кое ге­шефт. Ес­ли мы за­бу­дем это и ста­нем все ра­бо­тать, мы бу­дем здесь счас­т­ли­вы"...

— А вы знае­те, Се­ре­жа, что та­кое ге­шефт? По-рус­ски это спе­ку­ля­ция. И вы знае­те, о чем мечта­ют на­ши ев­реи, ко­то­рые за­ни­ма­ют­ся вся­ки­ми шахе­ра­ми-махе­ра­ми? Они мечта­ют о том, что­бы из сло­ва­ря рус­ско­го язы­ка уб­ра­ли сло­во "спе­ку­ля­ция" и ос­та­ви­ли толь­ко "чес­т­ный биз­нес"...

Бер­та Бо­ри­сов­на дос­та­ва­ла из сво­его шка­фа сло­варь рус­ско­го язы­ка и чита­ла: "Спе­ку­ля­ция — скуп­ка то­ва­ров и пе­ре­про­да­жа их по по­вы­шен­ным це­нам с це­лью на­жи­вы."

— Вот о чем мечта­ют те, кто не по­слу­шал мое­го па­пу. А он го­во­рил гром­ко. Он го­во­рил всем. И кто-то его по­ни­мал. Вы знае­те, чем он за­ни­мал­ся по­сле ре­во­лю­ции?.. За Со­коль­ни­ка­ми, в Чер­ки­зо­ве, есть боль­шой пруд и воз­ле пру­да есть зем­ля. И мой па­па, ко­то­рый рань­ше ни­ко­гда не опус­кал ру­ки в зем­лю, что­бы там что-то вы­ра­щи­вать, со­брал бес­при­зор­ных ре­бя­ти­шек и стал вме­сте с ни­ми учить­ся лю­бить зем­лю... Да-да, это де­лал чело­век, ко­то­рый то­же ак­тив­но уст­раи­вал ре­во­лю­цию. Он го­во­рил мо­ей ма­ме: "Ро­за, те­перь это и на­ша зем­ля! Ты по­смот­ри, как хо­ро­шо, ко­гда рас­тет ре­ди­ска!" Он го­во­рил мо­ей ма­ме: "Ты зна­ешь, Ро­за, я бы все­гда рас­тил ре­ди­ску, что­бы она про­сто рос­ла. Я бы не стал ее есть — я бы лю­бо­вал­ся, как она рас­тет"...

— А вы знае­те, Се­ре­жа,чего мне не хва­та­ет в мо­ей жиз­ни? Мне вот здесь, под мо­им ок­ном, не хва­та­ет ма­лень­кой гря­дочки и на этой гря­дочке что­бы рос­ла ре­ди­ска. Нет, не есть, нет! Что­бы лю­бо­вать­ся! А вы знае­те, почему у ме­ня на ок­не все вре­мя рас­тет лук? Ду­мае­те для то­го, что­бы есть ви­та­ми­ны? Нет! Что­бы лю­бо­вать­ся! И моя То­ма то­же лю­бо­ва­лась этим лу­ком... Мой па­па был прав. Вы не ве­ри­те? Смот­ри­те...

И Бер­та Бо­ри­сов­нас­но­ва об­ра­ща­лась к книж­но­му шка­фу, дос­та­ва­ла от­ту­да кни­гу, на­хо­ди­ла нуж­ную стра­ни­цу и по­да­ва­ла кни­гу Мо­ро­зо­ву: "Читай­те! Здесь! Вот здесь..." И са­ма чита­ла вслух за Мо­ро­зо­ва: "Ка­ко­ва мир­ская ос­но­ва ев­рей­ст­ва? Прак­тичес­кая по­треб­ность, свое­ко­ры­стие. Ка­ков мир­ской культ ев­рея? Тор­га­ше­ст­во. Кто его мир­ской бог? День­ги. Но в та­ком случае эман­си­па­ция от тор­га­ше­ст­ва и де­нег — сле­до­ва­тель­но, от прак­тичес­ко­го, ре­аль­но­го ев­рей­ст­ва — бы­ла бы са­мо­эман­си­па­ци­ей на­ше­го вре­ме­ни. Ор­га­ни­за­ция об­ще­ст­ва, ко­то­рая уп­разд­ни­ла бы пред­по­сыл­ки тор­га­ше­ст­ва, а сле­до­ва­тель­но и воз­мож­ность тор­га­ше­ст­ва, — та­кая ор­га­ни­за­ция об­ще­ст­ва сде­ла­ла бы ев­рея не­воз­мож­ным... Итак, мы об­на­ру­жи­ва­ем в ев­рей­ст­ве про­яв­ле­ние об­ще­го со­вре­мен­но­го ан­ти­со­ци­аль­но­го эле­мен­та, до­ве­ден­но­го до ны­неш­ней сво­ей сту­пе­ни ис­то­ричес­ким раз­ви­ти­ем, в ко­то­ром ев­реи при­ня­ли, в этом дур­ном на­прав­ле­нии, рев­но­ст­ное учас­тие; этот эле­мент дос­тиг той вы­со­кой сту­пе­ни раз­ви­тия, на ко­то­рой он не­об­хо­ди­мо дол­жен рас­па­сть­ся. Эман­си­па­ция ев­ре­ев в ее ко­нечном значении есть эман­си­па­ция чело­вечес­т­ва от ев­рей­ст­ва."

— Кто это ска­зал, Се­ре­жа? А? Уга­да­ли? Не уга­дае­те ни­ко­гда. Это ска­зал Маркс, ко­то­рый сам был ев­ре­ем и ко­то­рый не­мно­го по­ни­мал, что та­кое ев­рей­ст­во и за что ев­ре­ев не­ред­ко бьют. То же го­во­рил и мой па­па: "Ев­ре­ям в Рос­сии на­до со­всем за­быть, что та­кое ге­шефт. Здесь мно­го зем­ли и мно­го ра­бо­ты." А вы знае­те, Се­ре­жа, ев­реи очень уме­ют ра­бо­тать. И ес­ли бы они ра­бо­та­ли толь­ко на зем­ле! Ес­ли бы они рас­ти­ли ту же ре­ди­ску, и пусть не для то­го, что­бы толь­ко лю­бо­вать­ся, пусть для то­го, что­бы ее есть, это бы­ло бы для нас счас­ть­ем!

— Так вот, Се­ре­жа, ев­ре­ев все­гда би­ли за их вечный ге­шефт, то есть за спе­ку­ля­цию... Хо­ти­те тут не­множ­ко по­сме­ять­ся?.. Весь мир зна­ет бо­гачей Рот­шиль­дов. Пер­вым бо­гачом у этих Рот­шиль­дов стал Рот­шильд На­тан. Он раз­бо­га­тел по­сле бит­вы при Ва­тер­лоу. С од­ной сто­ро­ны вой­ска На­по­ле­о­на — На­по­ле­он эту бит­ву про­иг­рал. С дру­гой сто­ро­ны прус­са­ки и анг­личане. Как толь­ко ста­ло яс­но, что На­по­ле­о­ну ко­нец, На­тан Рот­шильд по­спе­шил с по­ля боя в Лон­дон, на бир­жу. И тут стал во­всю кричать, что На­по­ле­он по­бе­дил, а прус­са­ки и анг­личане раз­би­ты. Он кричал все на­обо­рот. И ему по­ве­ри­ли. А вы знае­те, что та­кое бир­жа? Там тут же па­да­ют в це­не те, кто про­иг­ры­ва­ет. А тут еще На­тан Рот­шильд у всех на гла­зах стал срочно сбы­вать ак­ции вся­ких анг­личан и прус­са­ков. Это сра­зу ста­ли де­лать и все дру­гие. Це­на ак­ций тут же упа­ла. А кто по­ку­пал эти обес­це­нен­ные бу­ма­ги? Кто та­кой ду­рак? А по­ку­пал все обес­це­нен­ное сам На­тан, но по­ку­пал тай­но, через под­став­ных лиц. Так он ску­пил все по­де­ше­вев­шее. А ко­гда при­шли на­стоя­щие из­вес­тия и всем ста­ло яс­но, что при Ва­тер­лоу все вы­шло на­обо­рот, что по­би­ли имен­но На­по­ле­о­на, то ак­ции прус­са­ков и анг­личан сра­зу под­ня­лись в це­не. А у ко­го бы­ли те­перь все эти ак­ции? У На­та­на Рот­шиль­да! Так ку­пив цен­ные бу­ма­ги за ничто, этот Рот­шильд сра­зу за­ра­бо­тал боль­ше мил­лио­на фун­тов стер­лин­гов. Так Рот­шильд сра­зу сде­лал­ся мил­лио­не­ром... За это его на­до бы­ло силь­но по­бить. Но в Анг­лии, на­вер­ное, не бы­ло сло­ва "спе­ку­ля­ция" — там был толь­ко "чес­т­ный биз­нес"... Вам смеш­но, Се­ре­жа? Мне нет, по­то­му что этот под­лец то­же был ев­ре­ем...

— Вы что ду­мае­те, тот бан­ков­ский ка­пи­тал, ко­то­рый же­ла­ет по-сво­ему управ­лять всем ми­ром, ро­дил­ся про­сто так, с не­ба? Вы ду­мае­те, что это бы­ла ман­на не­бес­ная? Нет, все это толь­ко ге­шефт. Ге­шефт — это страш­ный бан­ков­ский ка­пи­тал, ко­то­рый дер­жит все в сво­их ру­ках. Это все нечес­т­но.. То­гда ска­жи­те, по­жа­луй­ста... Вот я си­жу и вы­ра­щи­ваю эту ре­ди­ску, и у ме­ня все ру­ки в зем­ле... Что­бы вы­рас­тить ре­ди­ску — это я не­мно­го знаю, я рас­ска­жу вам это в дру­гой раз — что­бы вы­рас­тить эту ре­ди­ску, на­до вот эти ру­ки опус­тить и в хо­лод­ную зем­лю, и в мок­рую зем­лю, и эти ру­ки по­сле зем­ли дол­го не от­мыть... И ес­ли вы вы­ра­щи­вае­те свою ре­ди­ску, и ес­ли вот так тру­ди­тесь и со­гнув­шись про­па­лы­вае­те вот эти гряд­ки, а ря­дом с ва­ми чело­век по­пи­ва­ет, до­пус­тим, свой ко­фе, по­ку­ри­ва­ет и скла­ды­ва­ет стоп­кой день­ги толь­ко за то, что всю энер­гию он упот­реб­ля­ет для то­го, что­бы при­ду­мать ка­кой-ни­будь шахер-махер, как вы бу­де­те смот­реть на это­го чело­ве­ка?.. Я, Бер­та Бо­ри­сов­на, по­то­мок ца­ря Да­ви­да, смот­рю на это­го чело­ве­ка пло­хо. Я сла­бая жен­щи­на. Я не мо­гу ни­ко­го бить. Но и я бы под­ня­ла ру­ку на та­ких лю­дей. Под­ня­ла бы и за то, что они ста­вят под пал­ку мой на­род...

— А вы знае­те, за что так воз­не­на­ви­де­ли боль­ше­ви­ков?.. Фев­раль­ская ре­во­лю­ция сем­на­дца­то­го го­да, про­сти­те ме­ня, мно­гих уст­раи­ва­ла. Эта ре­во­лю­ция сня­ла с ев­ре­ев чер­ту осед­ло­сти и все уже мог­ли жить хо­ро­шо. И все на­ши бо­га­тые ев­реи ни­ка­ко­го ок­тяб­ря не хо­те­ли. Но ок­тябрь сем­на­дца­то­го го­да спас нас от бан­ков­ско­го ка­пи­та­ла и его ге­шеф­та. И мы ста­ли сво­бод­ны­ми... Дру­гой во­прос, что мы здесь де­ла­ли даль­ше? Но то­гда мы ста­ли сво­бод­ны­ми. За это ок­тябрь­скую ре­во­лю­цию бо­гачи и воз­не­на­ви­де­ли. Я го­во­рю сейчас не о рус­ских, а о ев­рей­ских бо­гачах. Ок­тябрь от­нял у них все, что они уже ус­пе­ли рас­пус­тить здесь...

— Так вот, за этот ге­шефт нас, Се­ре­жа, и бьют. А ко­гда у вас пе­ред гла­за­ми толь­ко ге­шефт, про­сти­те, у вас здесь, — Бер­та Бо­ри­сов­на по­стучала се­бе ку­ла­ком по серд­цу, — у вас здесь ни­ко­гда не про­снет­ся ни­ка­кая со­весть. И вы пе­рей­де­те через все, что­бы по­лучить еще и еще боль­ше де­нег. Мы с На­та­ном жи­вем толь­ко на зар­пла­ту и ни­ка­ким ге­шеф­том не за­ни­ма­ем­ся. Да я и не пом­ню, что­бы кто-то в мо­ей се­мье за­ни­мал­ся шахе­ра­ми-махе­ра­ми. Мы мо­жем чес­т­но смот­реть лю­дям в гла­за... Вот почему, Се­ре­жа, я ни­ко­гда не слы­ша­ла, что­бы ме­ня кто-ни­будь в гла­за или за гла­за на­звал жи­дов­кой...

— Да-да, я го­во­рю серь­ез­но. Да-да, для то­го что­бы ус­лы­шать в свой ад­рес сло­во "жид", на­до очень по­ста­рать­ся... Я вам уже, по-мо­ему го­во­ри­ла: три го­да в вой­ну я жи­ла под Ки­ро­вым. Я прие­ха­ла ту­да вот так: с дву­мя де­вочка­ми, с су­мочкой и ма­лень­ким чемо­данчиком. Я — глу­пая жен­щи­на. Я не до­га­да­лась взять с со­бой из Мо­ск­вы да­же не­сколь­ко пачек та­ба­ку, ко­то­рый да­же рус­ские эва­куи­ро­ван­ные при­во­зи­ли с со­бой. Та­ба­ка то­гда ни­где не бы­ло и за од­ну па­пи­ро­ску те­бе мог­ли что-то сде­лать. У ме­ня не бы­ло с со­бой ничего, кро­ме ка­ких-то тря­пок, что­бы хоть как-то при­крыть де­вочек и се­бя. У нас не бы­ло с со­бой да­же зим­ней оде­ж­ды. Но мы про­жи­ли там три го­да. Мы, Се­ре­жа, прие­ха­ли от­ту­да об­рат­но в Мо­ск­ву, мо­жет быть, и не та­ки­ми пол­ны­ми, как сейчас, но мы прие­ха­ли от­ту­да здо­ро­вы­ми людь­ми. У нас бы­ла там и оде­ж­да, и пи­ща. А что я уме­ла де­лать? Я при­шла в сель­ский со­вет и ска­за­ла: "Я эва­куи­ро­ван­ная. Ме­ня к вам по­сла­ли из Горь­ко­го"... Как я бы­ла в Горь­ком, я рас­ска­жу вам в дру­гой раз... В сель­ском со­ве­те ме­ня спро­си­ли, что я умею де­лать? Я от­ве­ти­ла, что я мо­гу печатать на ма­шин­ке. Мне ска­за­ли, что у них бы­ла рань­ше ма­шин­ка, но сейчас она сло­ма­лась. Ме­ня спро­си­ли: умею ли я чинить ма­шин­ку. Я от­ве­ти­ла, что не умею чинить ма­шин­ку, что я умею толь­ко печатать. И то­гда ме­ня по­сла­ли в кол­хоз, и я там бы­ла счето­во­дом. Я там все счита­ла. Но я не толь­ко счита­ла. Я еще что-то де­ла­ла. Де­ла­ла все, что на­до бы­ло де­лать...

— А вы знае­те, Се­ре­жа, там бы­ли од­ни рус­ские лю­ди. Там не бы­ло ни од­но­го ев­рея. Ев­ре­ев там, на­вер­ное, ни­кто в жиз­ни не ви­дел. Вы ду­мае­те, они не зна­ли, что я ев­рей­ка? Это я ни­ко­гда не скры­ва­ла. Но мне и там ни­кто не ска­зал сло­ва "жид". Боль­ше то­го, ни­кто не ска­зал: "Это ев­рей­ка." Ме­ня зва­ли: "Бер­та Бо­ри­сов­на". А за что? А за то, что я хо­ро­шо от­но­си­лась ко всем лю­дям. Во мне ни­ко­гда не бы­ло вот этой бо­го­из­бран­но­сти, ко­то­рая час­то ме­ша­ет жить по-­чело­вечес­ки...

— Я ничего не уме­ла. Ведь на­до мной, Се­ре­жа, мож­но бы­ло сме­ять­ся всем хо­ром. Вы ду­мае­те, они смея­лись? Нет. Мне да­ли ого­род зем­ли и ска­за­ли: здесь мож­но са­жать кар­тош­ку и лук. Но я не зна­ла, как са­жать лук и кар­тош­ку. Мой па­па все это не­множ­ко знал, но ему не­ко­гда бы­ло учить ме­ня, да и жи­ли мы все­гда в Мо­ск­ве, где во­круг под ок­на­ми был толь­ко ас­фальт и где не бы­ло мес­та для той гряд­ки с ре­ди­ской, ко­то­рой бы я лю­бо­ва­лась и о ко­то­рой я все вре­мя мечтаю. Ме­ня учили са­жать лук и кар­тош­ку все вме­сте. Нет, не смея­лись. Хо­тя мож­но бы­ло хо­хо­тать, над­ры­вать жи­во­ты, ви­дя, что я де­ла­ла. Но мы все вме­сте: Аля, То­ма и я — ка­кая там То­ма? То­ма там еще еле хо­ди­ла — мы все вме­сте вы­хо­ди­ли на ого­род. Мы не уме­ли, но мы ста­ра­лись. И за это нас ува­жа­ли. Вы ви­де­ли бы как они пла­ка­ли, ко­гда мы уез­жа­ли. Го­во­ри­ли: “Ку­да вы? Жи­ви­те с на­ми...” Но я не мог­ла боль­ше ос­та­вать­ся. В Мо­ск­ву уже вер­нул­ся мой хро­мой На­тан. Да еще на­до бы­ло по­ис­кать, где все-та­ки мой Же­ня... Ах, да, вы не пом­ни­те мое­го Же­ню...

Мо­ро­зов что-то пы­тал­ся при­по­ми­нать — вро­де бы он и ви­дел сы­на Бер­ты Бо­ри­сов­ны, но вспом­нить ни­как не мог.

— Же­ня очень по­хо­дил на мое­го па­пу, на сво­его де­душ­ку Бо­рю. Он был хо­ро­шим мальчиком. Он был ум­ный. Он мно­го читал и ду­мал. Читай­те и ду­май­те, Се­ре­жа. Читай­те и ду­май­те и бу­де­те мо­лод­цом. То же са­мое го­во­рил мне мой па­па. То же са­мое я го­во­ри­ла Же­не, Але и То­ме. Те­перь мне не­ко­му это го­во­рить. Аля уже под­рос­ла. Она уже все зна­ет са­ма. И я го­во­рю это вам. Читай­те и ду­май­те и вы, Се­ре­жа, бу­де­те мо­лод­цом. Толь­ко ду­май­те и читай­те!..

— Же­ня. Да, Же­ня... Мое­го Же­ни не ста­ло уже в со­рок пер­вом. Он по­шел на фронт. Вы ду­мае­те, что он по­шел на фронт за­щи­щать толь­ко ев­ре­ев? Я го­во­ри­ла с ним об этом. "Же­ня, ты ко­го идешь за­щи­щать?" — спро­си­ла я. Он от­ве­тил мне: " Я иду за­щи­щать стра­ну! Я иду за­щи­щать всех лю­дей!" И я ему ска­за­ла: "То­гда иди." Ес­ли бы он мне ска­зал, что он идет за­щи­щать ев­ре­ев, я бы ему не ска­за­ла так лег­ко: "То­гда иди"...

— А вы знае­те, как Же­ня по­пал на фронт? Они бы­ли еще школь­ни­ка­ми и их очень бы­ст­ро научили стре­лять по тан­кам из той пуш­ки, ко­то­рая по тан­ку стре­ля­ла толь­ко один раз. По­том танк уби­вал эту пуш­ку вме­сте со все­ми людь­ми. Же­ня все это знал. То­гда нем­цы бы­ли почти под Мо­ск­вой. Я толь­ко спро­си­ла его: "Же­ня, те­бе страш­но? Ты бо­ишь­ся?" Он ска­зал: "Нет". И я ска­за­ла ему: "То­гда иди." И он ушел. Он ушел вме­сте с дру­ги­ми та­ки­ми же мальчика­ми из его шко­лы. Ска­жи­те, мо­ему Же­не кто-ни­будь ко­гда ска­зал, что он ев­рей?! Ка­кой ан­ти­се­ми­тизм?! Ко­гда все вме­сте шли ос­та­нав­ли­вать вра­га...

— Это моя боль, Се­ре­жа. По­то­му что я ви­жу, как мой на­род за­слу­жи­ва­ет те­перь, что­бы его зва­ли жи­да­ми. Это страш­но ви­деть, Се­ре­жа! Это страш­но все по­ни­мать и чув­ст­во­вать, что ты тут не все мо­жешь сде­лать...

— А хо­ти­те я рас­ска­жу вам еще од­ну гру­ст­ную ис­то­рию?.. Со­рок пер­вый год. Же­ня уже на фрон­те. На­тан на фрон­те дав­но. Ни от то­го, ни от дру­го­го ни­ка­ких пи­сем. А здесь на­до эва­куи­ро­вать­ся. Мы по­еха­ли в Горь­кий. В Горь­ком у ме­ня был двою­род­ный брат, пле­мян­ник мое­го па­пы. Я прие­ха­ла ту­да вот с этим ма­лень­ким чемо­данчиком, с ма­лень­ким узел­ком и с дву­мя ма­лень­ки­ми де­вочка­ми. При­шла к сво­ему бра­ту... Я да­же не хочу на­зы­вать его име­ни... У не­го бы­ло все хо­ро­шо до­ма. Ря­дом с ним бы­ли его два здо­ро­вых сы­на, как го­во­рят, два здо­ро­вых же­реб­ца. Мой сын вое­вал, а его сы­но­вья бы­ли до­ма. Я спро­си­ла его : "Ска­жи, Ио­сиф, почему эти два здо­ро­вых мальчика сейчас воз­ле те­бя, ко­гда идет та­кая вой­на?" И он от­ве­тил мне: "У них об­на­ру­жи­ли очень тя­же­лый ге­мор­рой". Я сно­ва ска­за­ла: " Про­сти ме­ня Ио­сиф. Они что — этот ге­мор­рой спе­ци­аль­но вы­си­де­ли сейчас, что­бы не по­пасть на фронт?" Ио­сиф по­смот­рел на ме­ня и ска­зал: " Бер­та, как ты бы­ла все­гда ду­рой, так ду­рой и ос­та­лась". Ме­ня воз­му­ти­ло это. Я бы­ла у не­го в гос­тях, но я все рав­но ска­за­ла ему всю прав­ду... По­том я спро­си­ла его: "Ска­жи, Ио­сиф, за что ты си­дел в тюрь­ме то­гда, по­сле Нэ­па?"...

— Вы знае­те, что та­кое Нэп, Се­ре­жа? Кто-то го­во­рит, что Нэп — все это хо­ро­шо, все пре­крас­но. Да это бы­ло хо­ро­шо, по­то­му что кре­сть­ян пе­ре­ста­ли да­вить. Кре­сть­я­нам да­ли воз­мож­ность ра­бо­тать. У кре­сть­ян то­гда бы­ла зем­ля и они да­ли про­дукт. Этим Нэп был чуде­сен. Сейчас кто-то ска­жет: "Вот бы нам опять Нэп и то­гда все бу­дет хо­ро­шо." Не верь­те это­му, Се­ре­жа — се­го­дня у кре­сть­ян нет зем­ли. Се­го­дня кре­сть­я­не ничего вам не да­дут. Се­го­дня Нэп даст толь­ко те "слив­ки", ко­то­рые ви­де­ли мы в го­ро­дах. Ведь Нэп, вы ме­ня про­сти­те, это был еще и от­кры­тый ге­шефт. Это бы­ла уза­ко­нен­ная спе­ку­ля­ция. И по­это­му Нэп по­том и ос­та­но­ви­ли. Ос­та­но­ви­ли не по­то­му, что при­шел кто-то дру­гой и ко­му-то дру­го­му все это про­сто не по­нра­ви­лось. А по­то­му, что на­род, ко­то­рый тру­дил­ся и ко­то­рый вы­ра­щи­вал вот эту са­мую ре­ди­ску, что­бы ее есть, он не мог тер­петь этой спе­ку­ля­ции. На­род вы­сту­пал про­тив все­го это­го еще со­всем не­дав­но и он имел пра­во быть не­до­воль­ным...

— Вот, Се­ре­жа, и все тай­ны, почему Нэп был при­крыт. Так вот во вре­мя это­го са­мо­го Нэ­па бы­ло мно­го вся­ко­го ге­шеф­та. Вы знае­те, ко­нечно, на­шу Бел­лу Исаа­ков­ну Ро­тен­штейн... Да-да, ко­то­рая жи­вет в ва­шем подъ­ез­де. Так вот ее сын — не тот Гри­ша, ко­то­рый вер­нул­ся с вой­ны с та­кой же пря­мой но­гой, как мой На­тан, а дру­гой сын, ко­то­рый так и ос­тал­ся по­сле Нэ­па где-то там, в за­ключении... Так вот стар­ший сын Бел­лы Исаа­ков­ны в Нэп за­ни­мал­ся раз­ны­ми шахер-махе­ра­ми с раз­ным зо­ло­том и был аре­сто­ван. И мой брат, ко­то­рый жил в Горь­ком, в Нэп то­же по­лучил ка­кой-то срок, но его очень бы­ст­ро вы­пус­ти­ли и все мы счита­ли, что это ка­кая-то ошиб­ка. Ко­гда аре­сто­ва­ли мое­го па­пу, то мое­го па­пу не вы­пус­ти­ли, хо­тя я зна­ла, что это бы­ла ошиб­ка... И я спро­си­ла сво­его бра­та: "Ска­жи, Ио­сиф, за что те­бя то­гда су­ди­ли?" И он мне чес­т­но ска­зал: "По­ни­ма­ешь, уже бы­ло не­боль­шое де­ло. Уже при­шел ва­гон с хо­ро­шей ко­жей. И мы этот ва­гон от­пра­ви­ли пус­тым в дру­гую сто­ро­ну. Это очень про­сто, хо­тя это не твое­го ума де­ло"."А где же ко­жа?"- спро­си­ла я. "А ко­жу мы по­ти­хонь­ку про­да­ли. Я, как со­вет­ский слу­жа­щий, не мог учас­т­во­вать в тор­гов­ле, и тор­го­ва­ла моя же­на. Мы все это очень вы­год­но сде­ла­ли." Я все это молча слу­ша­ла и толь­ко ска­за­ла: "Ну, и что даль­ше?" "А по­том до ме­ня, ко­нечно, до­б­ра­лись. Но там, ты зна­ешь, уже все мож­но бы­ло де­лать, ко­гда у те­бя уже есть, чем де­лать". Он ку­да-то ушел, вер­нул­ся и при­нес боль­шую стек­лян­ную бан­ку. В ней бы­ли ка­муш­ки...

— Ах, вы, Се­ре­жа, не знае­те, что та­кое ка­муш­ки, ко­то­рым мо­лят­ся ев­реи... Вы мо­ли­тесь Хри­сту, а ев­реи мо­лят­ся ка­муш­кам. Вот эти ка­муш­ки — это брил­ли­ан­ты, Се­ре­жа. Да, Ио­сиф по­ка­зал мне пол­ную бан­ку, стек­лян­ную бан­ку этих ка­муш­ков. Их он по­лучил за ту са­мую ко­жу, ко­то­рую ста­щил. И за эти ка­муш­ки он от­си­дел в тюрь­ме толь­ко шесть ме­ся­цев. Он су­мел ту­да-сю­да дать, что­бы не си­деть дол­го. Я вы­слу­ша­ла Ио­си­фа вни­ма­тель­но и спро­си­ла, пом­нит ли он сво­его дя­дю Бо­рю? Пом­нит ли он мое­го па­пу, ко­то­рый го­во­рил: "Нам да­ли зем­лю. Те­перь мы мо­жем жить хо­ро­шо, ес­ли мы за­бу­дем, что та­кое ге­шефт?" И Ио­сиф от­ве­тил мне: "А где те­перь дя­дя Бо­ря?" "Это не­важ­но, где, — от­ве­ти­ла я, — важ­но то, что он го­во­рил. А ты, Ио­сиф так ничего и не по­нял." То­гда Ио­сиф по­смот­рел на ме­ня, как на по­ло­ум­ную и ска­зал: "Бер­та, ты бы­ла ду­рой и очень силь­ной ду­рой ос­та­лась." Я от­ве­ти­ла ему: "Слу­шай, Ио­сиф, ты дол­жен пом­нить дя­дю Бо­рю. Дя­дя Бо­ря го­во­рил толь­ко прав­ду. Толь­ко прав­ду го­во­рю и я. Сейчас ты пой­дешь ту­да, где эти ка­муш­ки бе­рут, и сдашь их. Сдашь, что­бы легче бы­ло бо­роть­ся с фа­ши­ста­ми. Ты сейчас возь­мешь сво­их ге­мор­рой­ных обол­ту­сов и от­ве­дешь их ту­да, где бе­рут та­ких на фронт. То­гда дя­дя Бо­ря те­бя про­стит." Он под­нял­ся из-за сто­ла и ска­зал очень гром­ко: "Бер­та! Ты круг­лая ду­ра!" То­гда я взя­ла свой чемо­дан, взя­ла свой узе­лок, взя­ла То­му и взя­ла Аню за ру­ки и по­шла к две­ри. От две­ри я по­вер­ну­лась и ска­за­ла по­след­ний раз: "Ио­сиф. Я те­бе очень со­ве­тую: по­ка еще что-то мож­но ку­пить в ма­га­зи­не, пой­ди и ку­пи ночной гор­шок." "Зачем?", спро­сил он. "Ку­пи гор­шок, вы­сыпь ту­да все свои ка­муш­ки и сядь на этот гор­шок — на горш­ке удоб­ней си­деть, чем на стек­лян­ной бан­ке"... И я уш­ла. Боль­ше мы с ним не ви­де­лись...

— Мы при­шли в Горь­ком на во­кзал и там я спро­си­ла, ку­да мож­но ехать эва­куи­ро­ван­ным? И по­том я прие­ха­ла в Ки­ров... Ну, ска­жи­те, Се­ре­жа, ес­ли мое­го бра­та, с его горш­ком, с его бан­кой пол­ной этих са­мых ка­муш­ков, с его де­тиш­ка­ми-обол­ту­са­ми, ко­то­рым он ку­пил за эти ка­муш­ки ге­мор­рой, что­бы не хо­дить на фронт — вы ду­мае­те бе­лые би­ле­ты не по­ку­па­ли в эту вой­ну? По­ку­па­ли, будь­те уве­ре­ны... Ес­ли мое­го бра­та за все это на­зо­вут жи­дом, то как я к это­му от­не­сусь?.. Я к это­му, Се­ре­жа, от­не­сусь пра­виль­но, по­то­му что он за­был, что го­во­рил мой па­па, его дя­дя Бо­ря. И ес­ли, Се­ре­жа, мы за­бу­дем, что та­кое ге­шефт, все сра­зу ста­нет очень хо­ро­шо... Ведь мы, ев­реи, очень до­б­рые лю­ди, ко­гда нас не мучает вот этот са­мый ге­шефт. На­ша ис­то­рия учила нас не толь­ко из­во­рачивать­ся. Мы зна­ем, что та­кое стра­дать... Вы знае­те, Се­ре­жа, что та­кое ев­рей­ская грусть? Вам смеш­но. Вы ду­мае­те, как мо­жет гру­стить чело­век, ко­то­рый об­ма­ны­ва­ет дру­гих, ко­то­рый за­ни­ма­ет­ся спе­ку­ля­ци­ей? Но так есть. У ев­ре­ев есть не толь­ко шахе­ры-махе­ры. Жизнь учила нас мно­го пе­ре­жи­вать, и мы очень мог­ли бы где-то ко­му-то по­мочь. Толь­ко не на­до нам лезть ку­да-то на­верх...

— А вы знае­те, как бо­ял­ся мой па­па, что ев­реи по­сле ре­во­лю­ции по­лез­ли в ду­шу рус­ско­му на­ро­ду. "Это са­мое страш­ное!" — го­во­рил он. Ле­нин вы­сту­пал про­тив ев­рей­ской ав­то­но­мии, он хо­тел ас­си­ми­ли­ро­вать ев­ре­ев и толь­ко так ду­мал ре­шить все рус­ские и ев­рей­ские во­про­сы вме­сте. И мой па­па, на­вер­ное, под­дер­жи­вал эту по­зи­цию, но ду­мал еще и о том, что, ой, как не на­до ев­ре­ям вме­сто рус­ских лю­дей за­ни­мать всю ли­те­ра­ту­ру, ис­кус­ст­во и прочее. Здесь нель­зя за­ни­мать­ся ни­ка­ким ге­шеф­том, по­то­му что рус­ская ду­ша это­го не про­стит. Она бу­дет все ждать, тер­петь, но все­го это­го не про­стит. По­ни­мае­те, Се­ре­жа, рус­ская ду­ша еще мо­жет про­стить ка­муш­ки мо­ему бра­ту Ио­си­фу с его ге­мор­рой­ны­ми деть­ми, ко­то­рым он ку­пил бе­лые би­ле­ты, что­бы не хо­дить на фронт. Но ко­гда ге­шефт бу­дут уст­раи­вать на рус­ской ду­ше,это со­всем пло­хо. Я не го­во­рю, что ев­ре­ев за это бу­дут обя­за­тель­но бить. Ой, нет! Мо­жет быть, то­же про­стят. Но по­сле это­го у ев­ре­ев вряд ли очень ско­ро бу­дет сно­ва та зем­ля, ко­то­рая бы­ла у них при мо­ем па­пе...

— А вы знае­те, как мой па­па пе­ре­жи­вал, ко­гда что-то не так го­во­ри­ли об ис­то­рии?.. Он читал всю рус­сую ис­то­рию, знал и лю­бил ее. Он го­во­рил мо­ей ма­ме: "Ро­за! Это и на­ша зем­ля, ее на­до лю­бить и знать!"...

У Бер­ты Бо­ри­сов­ны в ее за­мечатель­ном шка­фу бы­ли та­кие кни­ги по ис­то­рии, ка­ких не бы­ло в то вре­мя у мно­гих. Как со­хра­ни­ла она все это по­сле аре­ста от­ца? Мо­ро­зов ни­ко­гда не спра­ши­вал об этом, но имен­но здесь, у Бер­ты Бо­ри­сов­ны, он пер­вый раз взял в ру­ки "Ис­то­рию Го­су­дар­ст­ва Рос­сий­ско­го" Ка­рам­зи­на и "Ис­то­рию" Ключев­ско­го. Этот Ключев­ский был в про­стень­кой зе­ле­но­ва­той об­лож­ке, на ко­то­рой — Мо­ро­зов до сих пор пом­нил эту книж­ку-то­мик в тон­ком пе­ре­пле­те — стоя­ло: "Курс Рус­ской Ис­то­рии", про­фес­со­ра В.Ключев­ско­го. Един­ст­вен­ный под­лин­ный текст...” А по­том Бер­та Бо­ри­сов­на по­да­ри­ла ему "Учеб­ник Рус­ской Ис­то­рии" про­фес­со­ра С.Ф.Пла­то­но­ва для сред­ней шко­лы. Все кни­ги, взя­тые до­мой для чте­ния, Мо­ро­зов во­вре­мя воз­вра­щал, а эту Бер­та Бо­ри­сов­на не взя­ла об­рат­но и ска­за­ла:

— Ос­тавь­те это се­бе на па­мять о мо­ем па­пе и обо мне. Мой па­па по этой кни­ге пер­вый раз по­ка­зы­вал мне рус­скую ис­то­рию. И я люб­лю ис­то­рию этой зем­ли. Ну, ска­жи­те, Се­ре­жа, как мож­но по­сле этих пре­крас­ных книг читать вот это?

Она тут же дос­та­ва­ла еще ка­кую-то кни­жечку, про­стень­кую, то­нень­кую и чита­ла от­сю­да вслух: "Эта ду­ра-ба­ба при­ка­за­ла то­гда всех ев­ре­ев из­гнать..."

— А вы знае­те, кто это так пи­сал? Это пи­сал наш са­мый куль­тур­ный чело­век по­сле ре­во­лю­ции — Ана­то­лий Ва­силь­е­вич Лу­начар­ский. Но про­сти­те ме­ня, как мож­но мне, ес­ли я гор­жусь тем, что я по­то­мок ца­ря Да­ви­да, ос­корб­лять та­кие же чув­ст­ва дру­гих лю­дей?.. Я вам уже го­во­ри­ла, что на­род лю­бил Алек­сан­д­ра II. На­род лю­бил и Ели­за­ве­ту Пет­ров­ну, дочь Пет­ра Ве­ли­ко­го, ко­то­рая в кон­це кон­цов ра­зо­гна­ла всех нем­цев и пре­кра­ти­ла ужас­ную Би­ро­нов­щи­ну. А Би­ро­нов­щи­на — это бы­ло для рус­ских лю­дей очень пло­хо. Вслед за Ека­те­ри­ной, же­ной Пет­ра Ве­ли­ко­го, на рус­ский пре­стол при­шла Ан­на Ио­а­нов­на. Она прие­ха­ла в Рос­сию из-за гра­ни­цы и при­вез­ла с со­бой сво­его по­мощ­ни­ка Би­ро­на, а вме­сте с ним и всех ос­таль­ных нем­цев. И чужие лю­ди, ко­нечно, не ду­ма­ли ни о ка­ких рус­ских. И на­род ра­до­вал­ся Ели­за­ве­те Пет­ров­ны, ко­то­рая ра­зо­гна­ла весь этот бед­лам... Так ска­жи­те, Се­ре­жа, как мож­но объ­яв­лять те­перь рус­ско­му на­ро­ду, что Ели­за­ве­та Пет­ров­на ду­ра-ба­ба?.. А ведь Ана­то­лий Ва­силь­е­вич Лу­начар­ский на­бро­сил­ся на дочь Пет­ра Ве­ли­ко­го толь­ко за то, что она не пус­ти­ла в свою стра­ну ев­ре­ев с их ге­шеф­том. Пло­хо это бы­ло или хо­ро­шо для са­мых рус­ских лю­дей?.. Ду­май­те са­ми...

— Или да­вай­те за­гля­нем вот в та­кую, очень ори­ги­наль­ную "Ис­то­рию" М.По­кров­ско­го. Мы эту "Ис­то­рию" не­множ­ко уже под­за­бы­ли, но она, увы, еще есть. Мы с ва­ми го­во­ри­ли про Алек­сан­д­ра II, ца­ря-ос­во­бо­ди­те­ля. А те­перь по­смот­ри­те, что пи­шет об этом М.По­кров­ский в сво­ей "Ис­то­рии", из­дан­ной в 1922 го­ду: " Алек­сандр II -трав­ля ко­ро­но­ван­но­го зве­ря". Это про то, как уби­ва­ли ца­ря-ос­во­бо­ди­те­ля кре­сть­ян... Ну, ска­жи­те, по­жа­луй­ста, как мож­но за­ле­зать та­ки­ми не­вы­мы­ты­ми ру­ка­ми в ду­шу на­ро­да?! Ведь на­род все это за­по­ми­на­ет. Я вам уже го­во­ри­ла, что де­лать ге­шефт на чужой ис­то­рии, на чужой ду­ше нель­зя. Здесь рас­пла­та бы­ва­ет очень тя­же­лой...

— Читай­те даль­ше, что этот гос­по­дин По­кров­ский пи­шет о Пет­ре Ве­ли­ком: "Он умер от по­след­ст­вий си­фи­ли­са, за­ра­зив пред­ва­ри­тель­но и свою вто­рую же­ну, ко­то­рая пе­ре­жи­ла его толь­ко на два го­да. Труд­но, впрочем, на­вер­ное ска­зать, что бы­ло причиной ее преж­де­вре­мен­ной смер­ти — си­фи­лис или ал­ко­го­лизм: до­б­рав­шись до цар­ско­го пре­сто­ла, эта быв­шая гор­ничная, не умев­шая под­пи­сать сво­его име­ни, весь день про­во­ди­ла за бу­тыл­кой и боль­шую часть ночи..." Вот так вот, Се­ре­жа, и ни­как иначе. Но Петр Ве­ли­кий на са­мом де­ле был Ве­ли­ким ца­рем — Ве­ли­ким его счита­ют вез­де. Он мно­го по­гу­бил лю­дей — лю­дей в то вре­мя гу­би­ли вез­де — но он встрях­нул Рос­сию. Мо­жет быть, он был и не для всех хо­рош, но он со­вер­шил Ве­ли­кое де­ло. То­гда ска­жи­те, по­жа­луй­ста: ко­гда чело­век был Ве­ли­ким, зачем мне знать, что у это­го чело­ве­ка бы­ла дур­ная бо­лезнь? Что, он по­лучил этот си­фи­лис вчера, в од­на ты­сяча де­вять­сот пять­де­сят шес­том го­ду, ко­гда об этом си­фи­ли­се бы­ло все до кон­ца из­вест­но? Ведь он по­лучил свою бо­лезнь не те­перь, а, на­вер­ное, еще в сем­на­дца­том ве­ке, ко­гда бы­ли со­всем дру­гие пра­ви­ла жиз­ни... А зачем на­до знать, что Ека­те­ри­на I си­фи­ли­тичка и ал­ко­го­личка, что она еще не из­вест­но от чего умер­ла? Ко­му это на­до? Ес­ли толь­ко тем гни­лым из­нут­ри лю­дям, что­бы они кричали те­перь вслух: "У нас та­кая же бо­лезнь, как у Пет­ра и Ека­те­ри­ны." Ко­му нуж­но все это рас­пут­ст­во? Оно опять нуж­но толь­ко гряз­ным лю­дям, что­бы оп­рав­ды­вать свою грязь...

— А вы знае­те, Се­ре­жа, что в Крем­ле есть Ека­те­ри­нин­ский зал в честь ор­де­на Ека­те­ри­ны. И этот ор­ден, этот зал учре­ди­ли, ес­ли мне не из­ме­ня­ет па­мять, по­сле то­го, как же­на Пет­ра Ве­ли­ко­го очень вы­ручила сво­его му­жа в очень важ­ном де­ле. Это та са­мая си­фи­ли­тичка и ал­ко­го­личка, как пи­шет гос­по­дин По­кров­ский... У лю­дей, Се­ре­жа, мно­го вся­ких по­ро­ков. Чело­век ни­ко­гда не есть то яб­ло­ко, в ко­то­ром нет ни од­но­го чер­вячка. Да и та­ких ме­до­вых яб­лочек то­же нет — в ка­ж­дом яб­лочке все­гда есть хоть бы кос­точки. Вот почему в ка­ж­дом чело­ве­ке на­до ви­деть глав­ное. Глав­ное! А что-то ему и про­щать. И не уст­раи­вать из чело­ве­ка вот та­кой ана­то­мичес­кий те­атр!..

— Ну, ска­жи­те, кто за все это бу­дет от­вечать? А за это, очень мо­жет быть, бу­дут от­вечать мои вну­ки. И я то­же не хочу это­го. По­это­му я, Бер­та Бо­ри­сов­на Бер­ман,и го­во­рю всем толь­ко прав­ду!

Сколь­ко раз по­том встречал Мо­ро­зов вот та­кое из­вра­ще­ние Рус­ской ис­то­рии и все­гда он вста­вал за свою ос­корб­лен­ную зем­лю, за свою рус­сую жизнь. И вся­кий раз сно­ва и сно­ва где в гла­за, где за гла­за, но с обя­за­тель­ны­ми в та­ком случае орг­вы­во­да­ми, по­лучал он тут же об­ви­не­ния в шо­ви­низ­ме, а то и ан­ти­се­ми­тиз­ме. И то­гда толь­ко па­мять о Бер­те Бо­ри­сов­не вы­ручала его...

— Я это все по­ка­зы­ваю вам, Се­ре­жа, — го­во­ри­ла она, — по­то­му что вы ум­ный чело­век и все пра­виль­но пой­ме­те. На­ши ис­то­рии так пе­ре­пу­та­лись,в этих ис­то­ри­ях так мно­го на­ме­ша­но вся­кой гря­зи, так мно­го лжи, что ра­зо­брать­ся в этом мо­жет толь­ко ум­ный чело­век. И обя­за­тель­но чес­т­ный! Нечес­т­но­му чело­ве­ку нель­зя лезть в эту по­мой­ку. Нечес­т­ный чело­век и из по­мой­ки сде­ла­ет для се­бя ге­шефт. А ра­зо­брать­ся во всем, Се­ре­жа, обя­за­тель­но на­до. Очень на­до, что­бы жить всем вме­сте на этой зем­ле с чис­той ду­шой...

Дру­гой раз,буд­то ­она ни­ко­гда и не пре­ры­ва­ла свои лек­ции по ис­то­рии, Бер­та Бо­ри­сов­на сра­зу начина­ла:

— А вы знае­те, Се­ре­жа, как от­но­сят­ся ев­реи к Бо­гда­ну Хмель­ниц­ко­му? Да-да, к то­му са­мо­му, па­мят­ник ко­то­ро­му сто­ит в цен­тре Кие­ва и ко­то­рый при­вел Ук­рай­ну из-под Поль­ши к Рос­сии. А от­но­сят­ся очень пло­хо. А знае­те почему? По­то­му, что ка­за­ки Бо­гда­на Хмель­ниц­ко­го в свое вре­мя от­пра­ви­ли на тот свет чуть ли не пол­мил­лио­на ев­ре­ев... Вы спро­си­те, за что? Я вам от­вечу. Вы пом­ни­те, как Ана­то­лий Ва­силь­е­вич Лу­начар­ский на­звал Ели­за­ве­ту Пет­ров­ну, дочь Пет­ра Ве­ли­ко­го, ду­рой-ба­бой за то, что она не пус­ти­ла ев­ре­ев в Рос­сию, ко­гда они сю­да очень про­си­лись тор­го­вать? Так вот та­ким же ду­ра­ком Лу­начар­ский на­звал бы сначала и ко­ро­ля Поль­ши Ка­зи­ми­ра III, ко­то­рый вначале не очень жа­ло­вал ев­ре­ев. Но, как вся­кий по­ляк, ко­роль Ка­зе­мир был слаб, из­ви­ни­те, вот на это, — и Бер­та Бо­ри­сов­на по­ка­за­ла ука­за­тель­ным паль­цем на серд­це. – И так, вид­но, бы­ло уст­рое­но, что он силь­но влю­бил­ся в кра­са­ви­цу ев­рей­ку по име­ни Эс­тер­ка. Она ста­ла лю­бов­ни­цей ко­ро­ля. Но, Се­ре­жа ми­лый, лю­бов­ни­цы ни­ко­гда не от­вечают вза­им­но­стью про­сто так — лю­бов­ни­цам на­до пла­тить и мно­го. Это не же­на... Так вот Ка­зи­мир за­пла­тил да­ме сво­его серд­ца тем, что раз­ре­шил ев­ре­ям жить в Поль­ше. И чем это кончилось? А это кончилось еще то­гда Бо­гда­ном Хмель­ниц­ким...

— Про­сти­те ме­ня, ес­ли я сейчас ска­жу что-ни­будь не та­ко­го о по­ля­ках. Но ес­ли я ска­жу не со­всем так, ме­ня все рав­но не об­ви­нят в шо­ви­низ­ме, по­то­му что я ев­рей­ка, я — уг­не­тен­ная на­ция. А ес­ли ска­жи­те вы, то вы бу­де­те тут же шо­ви­ни­стом. Так что лучше по­ка не го­во­рить ни­ко­му кой-­что из то­го, что го­во­рю я вам... Итак, по­ля­ки в то вре­мя бы­ли со­всем не то, что рус­ские лю­ди. Рус­ские лю­ди уме­ли гу­лять на сво­их пи­рах, но они, как му­ра­вьи, ни­ко­гда не за­бы­ва­ли свое го­су­дар­ст­во — они его все вре­мя строи­ли, как стро­ят кре­пость от вра­гов. У рус­ских все­гда бы­ло мно­го вра­гов, по­то­му что у рус­ских бы­ло мно­го хо­ро­шей зем­ли. А поль­ская шлях­та пред­почита­ла сначала гу­лять — я ду­маю, что все бы­ло имен­но так. По­это­му-то поль­ская шлях­та и со­гла­си­лась, что­бы вме­сто них их име­ния­ми на Ук­рай­не управ­ля­ли при­быв­шие в Поль­шу ев­реи. Шлях­та про­дол­жа­ла гу­лять, а ев­реи -по­сред­ни­ки ис­прав­но дос­тав­ля­ли хо­зяе­вам день­ги, по­лучен­ные от кре­сть­ян. Хо­зяе­ва бы­ли ра­ды, ли­лось ви­но, смея­лись-улы­ба­лись кра­си­вые жен­щи­ны, зве­не­ли и саб­ли. И поль­ская шлях­та уже не ин­те­ре­со­ва­лась, что еще, кро­ме тех де­нег, что им при­но­сил ев­рей-по­сред­ник, этот ев­рей ос­тав­лял се­бе в кар­ма­не.

— Пред­ставь­те Ук­рай­ну! Бо­га­тая зем­ля, яс­ное солн­це. Все есть для то­го, что­бы быть боль­шо­му уро­жаю. Там дос­та­точно бро­сить в зем­лю од­но зер­но, что­бы из это­го зер­на вы­рос­ла бул­ка бе­ло­го хле­ба. И вот, пред­ставь­те се­бе, что там, в этой бла­го­дат­ной Ук­рай­не, на­род стал вы­ми­рать. Бы­ла зем­ля, бы­ла ра­бо­та. На­род ра­бо­тал, но уми­рал от го­ло­да. Ска­жи­те мне, кто-ни­будь из это­го на­ро­да, ко­то­рый уми­рал от го­ло­да, имел пра­во за­ду­мать­ся, почему он уми­ра­ет? А?... А почему на­род уми­рал, я вам рас­ска­жу. Вот эти са­мые ев­реи-по­сред­ни­ки, ко­то­рые при­но­си­ли день­ги сво­им хо­зяе­вам, поль­ским шлях­тичам, они оби­ра­ли ук­ра­ин­ско­го кре­сть­я­ни­на до кон­ца, до нит­ки, и он по­ми­рал. И та­кое бы­ло! Так вот, это и не уст­рои­ло Бо­гда­на Хмель­ниц­ко­го и его ка­за­ков и они вос­ста­ли. И пре­ж­де все­го снес­ли го­ло­вы тем, кто оби­рал до нит­ки и мо­рил го­ло­дом кре­сть­ян. Вот что та­кое Бо­гдан Хмель­ниц­кий. И ев­реи пом­нят, как он се­бя вел. Но, увы, ев­реи не за­да­ют се­бе во­прос: "Почему этот не­на­ви­ст­ный Бо­гдан Хмель­ниц­кий так се­бя вел? Почему он ру­бил ев­ре­ям го­ло­вы?.."

— Мы кричим, что в Рос­сии бы­ли ев­рей­ские по­гро­мы. Мы объ­яс­ня­ем их ан­ти­се­ми­тиз­мом. Мы счита­ем, что в рус­ском чело­ве­ке это ан­ти­се­ми­тизм си­дит от ро­ж­де­ния. Но это не так, Се­ре­жа. Я бы­ла в эва­куа­ции. Я бы­ла там од­на ев­рей­ка. Ме­ня мог лю­бой стук­нуть пал­кой по го­ло­ве. Но хоть кто ска­зал мне, что я ев­рей­ка? Все мне толь­ко по­мо­га­ли. А как все лю­би­ли мо­их бед­ных де­вочек!.. Об этом я вам уже мно­го го­во­ри­ла...

— Так вот, в Рос­сии бы­ли по­гро­мы. Я вам уже по­ка­зы­ва­ла, что сначала эти по­гро­мы бы­ли в Одес­се. Там гре­ки, а не рус­сие, би­ли ев­ре­ев. Рус­ские ста­ли гро­мить ев­ре­ев по­сле ца­ря Алек­сан­д­ра Ни­ко­лае­вича. А почему?.. А вы за­бы­ли, что на той же Ук­рай­не ка­ж­дый шин­карь был ев­ре­ем? А вы знае­те, что та­кое был шин­карь? А, вы не знае­те... То­гда я вам на­пом­ню сло­ва Та­ра­са Шевчен­ко. Вы не знае­те этих слов Та­ра­са Шевчен­ко? Хо­ро­шо, что вы их не знае­те, а то бы дав­но бы­ли мах­ро­вым ан­ти­се­ми­том. Так вот у Та­ра­са Шевчен­ко есть та­кие сти­хи: "А на апо­столь­ским пре­сто­ли чер­нец го­до­ван­ный сы­дыть; люд­скою кро­вию тор­гу­ет и рай у най­мы от­дае..."

— Вы ду­мае­те, про ко­го это? По вас, про мос­ка­лей? Нет. "Чер­нец го­до­ван­ный сы­дыть" — это про нас, про ев­ре­ев, ко­то­рые, про­сти­те, спаи­ва­ли на­род и по Ук­раи­не и по дру­гим мес­там, где они мог­ли этим де­лом за­ни­мать­ся. Ев­реи за­пла­ти­ли в каз­ну очень боль­шие день­ги. Те две­сти мил­лио­нов, о ко­то­рых пи­сал по­эт Тол­стой, про­сти­те, это не фан­та­зия: " За две­сти миль­о­нов Рос­сия жи­да­ми на от­куп взя­та." Вы по­ни­мае­те хо­тя бы те­перь, что та­кое был шин­карь? Ска­жи­те, это­го шин­ка­ря мог­ли лю­бить лю­ди или нет, ес­ли он их оби­рал до по­след­не­го?..

— А в чьих ру­ках бы­ла хлеб­ная тор­гов­ля? В ев­рей­ских ру­ках. Вот вы и су­ди­те, кто мог мо­рить на­род го­ло­дом. Мос­ка­ли? Хох­лы? Бе­ло­ру­сы?... Нет, ев­реи! Это зна­ли, но по­ка молчали. А ко­гда на­род зна­ет и молчит — это уже бе­да. А по­том уби­ли ца­ря, ко­то­ро­го они лю­би­ли. Вот вам и все ев­рей­ские по­гро­мы. А почему мы кричим: по­гром, по­гром, — а не спра­ши­ва­ем друг дру­га: от­ку­да и как они взя­лись?.. А что, раз­ве бун­дов­цы-тер­ро­ри­сты не ки­да­ли свои бом­бы в кре­ст­ные пра­во­слав­ные хо­ды? Ска­жи­те вы мне, ес­ли бы в си­на­го­гу бро­си­ли ка­кую-ни­будь бом­бу, то, уве­ряю вас, и сейчас на­шлись бы та­кие мальчики, ко­то­рые от­ве­ти­ли бы и не од­ной бом­бой. А почему они счита­ют, что мож­но без­на­ка­зан­но швы­рять бом­бы в рус­ские пра­во­слав­ные хо­ды? Почему мож­но бы­ло стре­лять в кре­ст­ные хо­ды из ре­воль­ве­ров? Вы ска­жи­те, что это­го не бы­ло. Это бы­ло в Ки­ши­не­ве. А по­том мы бу­дем кричать, что в Ки­ши­не­ве был страш­ный по­гром. А вы знае­те, с чего начал­ся страш­ный Бе­ло­сто­кский по­гром, в ко­то­ром ев­реи об­ви­ня­ли цар­ское пра­ви­тель­ст­во? Он то­же начал­ся с бом­бы в пра­во­слав­ный кре­ст­ный ход. И вы знае­те, кто пер­вым под­нял за это ку­лак на ев­ре­ев? Вы ду­мае­те, пра­во­слав­ные рус­ские лю­ди? Ни­как нет — ка­то­ли­ки-по­ля­ки, ко­то­рые за­сту­пи­лись за рус­ских лю­дей. Ну, а даль­ше уже все и по­шло...

— Так почему же ни­кто не спро­сит, где причина? А по­то­му что у нас есть го­то­вое об­ви­не­ние всем на све­те — ан­ти­се­мит. Мол, это у вас в кро­ви, по на­след­ст­ву не­на­ви­деть ев­ре­ев, не да­вать им хо­ду. И все! Пом­ни­те это, Се­ре­жа, пом­ни­те!..

— А вы знае­те, за что ев­реи все-та­ки не лю­би­ли Алек­сан­д­ра Ни­ко­лае­вича? Это был об­ра­зо­ван­ный царь, да­же очень об­ра­зо­ван­ный. Его учили та­кие лю­ди, как по­эт Жу­ков­ский, и он очень мно­гое знал и пом­нил, и мог на мно­гое ре­шить­ся ра­ди сво­ей стра­ны. Это был очень силь­ный царь. Его лю­би­ли рус­ские за то, что он от­ме­нил кре­по­ст­ное пра­во. Его лю­би­ли рус­ские за то, что он от­ме­нил рек­рутчину и боль­ше не брал в сол­да­ты на всю жизнь. И все это на­зы­ва­ет­ся гос­по­ди­ном По­кров­ским в его ори­ги­наль­ной "Ис­то­рии" "ко­ро­но­ван­ным зве­рем"! Во­ин­ская служ­ба при Алек­сан­д­ре II ста­ла обя­за­тель­но для всех и все долж­ны бы­ли слу­жить свои шесть лет, в том чис­ле и ев­реи. До ца­ря Алек­сан­д­ра II ев­реи в ар­мии не слу­жи­ли. Ска­жи­те, по­жа­луй­ста, ка­кой ев­рей в то вре­мя с ра­до­стью шел в сол­да­ты? В Рос­сии бы­ла толь­ко од­на вой­на, где ев­реи чес­т­но вое­ва­ли. Это вой­на со­рок пер­во­го го­да. Но на эту вой­ну шли уже дру­гие ев­реи. Там вое­ва­ли та­кие ев­реи, как мой Же­ня, как мой На­тан, как Гри­ша Ро­тен­штейн, сын Бэл­лы Исаа­ков­ны, как Са­ша Ай­зер­ман. И пусть по­сле вой­ны этот Са­ша по­за­рил­ся на день­ги, но вое­вал он чес­т­но. Я это знаю. Он вое­вал не в ин­тен­дант­ских вой­сках — он вое­вал в ар­тил­ле­рии и не в даль­но­бой­ной, а на са­мой вой­не. Что мне и не очень по­нят­но, от­ку­да вдруг по­сле та­кой вой­ны у не­го взя­лась его тор­гов­ля... Это, на­вер­ное, ка­кая-ни­будь на­след­ст­вен­ность. И с ней то­же на­до бо­роть­ся... Я не ве­рю, что муж на­шей Ань­ки Эдель­ман, этот жу­лик Квят­ков­ский, вое­вал на сво­ей вой­не. Ско­рей все­го, он во­ро­вал что-ни­будь и там, хо­тя и ра­нен и по­те­рял но­гу. Но Гри­ша Ро­тен­штейн и Са­ша Ай­зер­ман вое­ва­ли так же чес­т­но, как мой На­тан и мой Же­ня, ко­то­рый стре­лял из сво­ей пуш­ки толь­ко один раз... Пред­ставь­те, я да­же не знаю, ус­пел ли он там, на вой­не, вы­стре­лить из сво­ей пуш­ки во­об­ще...

— Так вот, Алек­сандр II про­ви­нил­ся пе­ред ев­рея­ми, ко­гда ввел все­об­щую во­ин­скую по­вин­ность. Но про­ви­нил­ся он еще рань­ше. Как толь­ко он во­шел на пре­стол, так сра­зу от­ме­нил ту от­куп­ную сис­те­му, по ко­то­рой на­ши шин­ка­ри мог­ли сво­бод­но спаи­вать на­род. Все! Те­перь ка­ж­дый тор­го­вец ви­ном дол­жен был пла­тить на­лог с ка­ж­дой про­дан­ной бу­тыл­ки. Вин­ная тор­гов­ля в Рос­сии бы­ла взя­та под кон­троль. Вот это, ме­ж­ду прочим, на­ших ев­ре­ев-шин­ка­рей боль­ше все­го и сму­ти­ло...

— Кста­ти, Алек­сандр II очень не­пло­хо знал по­эта Алек­сея Тол­сто­го, ко­то­рый и пи­сал сти­хи про две­сти мил­лио­нов, за ко­то­рые ев­реи-шин­ка­ри ку­пи­ли се­бе пра­во вин­ной тор­гов­ли в Рос­сии. Алек­сей Тол­стой и царь Алек­сандр II вме­сте рос­ли и про­све­щен­ный царь дол­жен был читать и эти сти­хи и кое­-что знать, от­ку­да по его стра­не идут ка­кие бе­ды...

— Еще при жиз­ни Алек­сан­д­ра II кое-где уже ста­ли по­ти­хонь­ку гро­мить шин­ки. Стал гро­мить сам на­род, по­ни­мая, что та­кое ви­но и что та­кое шин­карь. И бы­ли да­же "трез­вые бун­ты". И за эти бун­ты царь Алек­сандр II су­дил не ев­ре­ев, нет, ко­то­рые спаи­ва­ли на­род, а на­род, рус­ских лю­дей, ко­то­рые на­ру­ша­ли за­кон и до­пус­ка­ли бесчин­ст­ва. Та­ких бун­тов­щи­ков, по­же­лав­ших трез­вой жиз­ни, то­гда су­ди­ли и ссы­ла­ли в Си­бирь. И все это бы­ло, как го­во­рят, в без­за­кон­ном го­су­дар­ст­ве. Те­перь вы по­ве­ри­те, что Рос­сия в то вре­мя бы­ла со­всем без­за­кон­ной?..

— Царь Алек­сандр II был ум­ным чело­ве­ком. Он пом­нил, что узел на­до раз­вя­зы­вать. Он не же­лал ни­ка­ких по­гро­мов. И то­гда начали свою ра­бо­ту Гу­берн­ские ко­ми­сии в тех мес­тах, где жи­ли ев­реи. Эти ко­мис­сии за­слу­ши­ва­ли все сто­ро­ны. За­слу­ши­ва­ли и ев­ре­ев, и рус­ских, и бо­га­тых, и бед­ных, пра­во­слав­ных свя­щен­ни­ков и на­ших рав­ви­нов. Все вы­ска­зы­ва­ли пря­мо свое мне­ние. И ре­зуль­та­ты этих ко­мис­сий бы­ли по­ло­же­ны на стол ца­рю. Царь все это прочел, но при­нять ре­ше­ние, увы, не ус­пел. Он не ус­пел и под­пи­сать Кон­сти­ту­цию, ко­то­рую при­го­то­ви­ли еще то­гда в Рос­сии. Да-да, эта Кон­сти­ту­ция ле­жа­ла на сто­ле ца­ря, го­то­вая на под­пись, в тот день, ко­гда его ра­зо­рва­ли бом­бой... Ска­жи­те, не­у­же­ли ни у ко­го не воз­ни­кал то­гда во­прос: " За что уби­ли ца­ря? И ка­кие си­лы бы­ли за­ин­те­ре­со­ва­ны, что­бы это­го про­све­щен­но­го ца­ря в Рос­сии даль­ше не бы­ло?"... Вот, Се­ре­жа, почему я вам и го­во­рю: читай­те и ду­май­те, ду­май­те и читай­те. И вам все бу­дет яс­но...

— Ну, а те­перь да­вай­те по­смот­рим еще один при­мер, чуть по­бли­же к на­шим дням... Был та­кой из­вест­ный в свое вре­мя, очень энер­гичный по­эт Джек Ал­тау­зен. На­стоя­щее его имя — Яков Мои­сее­вич. Так вот, этот са­мый Яков-Джек учил ис­то­рию ско­рей все­го толь­ко по учеб­ни­ку По­кров­ско­го, где все ца­ри бы­ли за­ра­же­ны дур­ной бо­лез­нью, а по­то­му их на­до бы­ло срочно свер­гать, что­бы та­кой бо­лез­нью не за­бо­лел весь на­род. Я не пом­ню сейчас всех этих сти­хов про Ми­ни­на и По­жар­ско­го, ко­то­рые пи­сал энер­гичный Ал­тау­зен, но та­кие сти­хи бы­ли: "На­прас­но им (то есть Ми­ни­ну и По­жар­ско­му) мы не свер­ну­ли шею. Их за при­лав­ка­ми ок­тябрь за­стал (тут на­до по­ни­мать, что Ми­нин и По­жар­ский бы­ли тор­гов­ца­ми — вра­га­ми про­сто­го на­ро­да; тут на­до по­ни­мать, что те ев­реи, ко­то­рые про­из­ве­ли на свет это­го Яко­ва-Дже­ка, тор­го­ва­ли толь­ко на бла­го про­стых лю­дей). По­ду­ма­ешь, они спас­ли Рас­сею... А мо­жет, лучше бы­ло не спа­сать?"

— О чем все это? Это о под­ви­ге са­мо­го на­ро­да, ко­то­рый в смут­ное для се­бя вре­мя, ко­гда ра­зум всех, ка­за­лось, со­всем по­му­тил­ся, на­шел си­лы со­брать­ся и сам, без ца­ря, вер­нул се­бе свою зем­лю. То­гда рус­ское ополчение во гла­ве с кня­зем По­жар­ским вы­гна­ло по­ля­ков из Мо­ск­вы и спас­ло свою Рос­сию... Так ска­жи­те мне, Се­ре­жа, как мож­но вот так вот вле­зать в ду­шу дру­гих лю­дей и на­зы­вать то, что свя­то для них, раз­ны­ми гряз­ны­ми сло­ва­ми? Па­мят­ник Ми­ни­ну, ко­то­рый со­брал в сво­ем Ниж­нем Нов­го­ро­де день­ги на ополчение, и По­жар­ско­му, ко­то­рый по­вел за со­бой на­род­ное вой­ско, сто­ит до сих пор на Крас­ной пло­ща­ди в Мо­ск­ве. Прав­да, этот па­мят­ник не­мно­го под­ви­ну­ли в сто­ро­ну. Он сто­ял рань­ше как раз на­про­тив Мав­зо­лея Ле­ни­на. А те­перь сто­ит у со­бо­ра Ва­си­лия Бла­жен­но­го. Но этот па­мят­ник сто­ит до сих пор. Он ус­то­ял, хо­тя гос­по­да Ал­тау­зен и По­кров­ский очень хо­те­ли, что­бы это­го па­мят­ни­ка со­всем не бы­ло. Его пред­ла­га­ли рас­пла­вить на ме­талл и сде­лать из то­го ме­тал­ла что-ни­будь бо­лее нуж­ное...

— Как мож­но, Се­ре­жа, все это? Вы ду­мае­те, с это­го Яко­ва-Дже­ка по фа­ми­лии Ал­тау­зен на­род ни­ко­гда не спро­сит за то, что он, этот Яков Джек, го­во­рил о на­род­ных ге­ро­ях?.. Мы еще долж­ны быть бла­го­дар­ны это­му мир­но­му, доб­ро­му на­ро­ду, ко­то­рый, на на­ше счас­тье, не спра­ши­ва­ет вот с та­ких бан­ди­тов сра­зу и уме­ет еще кое-­что за­бы­вать. Рус­ский на­род с от­ходчивым серд­цем. И толь­ко здесь на­ше спа­се­ние те­перь...

— Да, Се­ре­жа, так мы жи­вем. Но ку­да мы бу­дем жить даль­ше? Этот во­прос мучает ме­ня все вре­мя. Он час­то не да­ет мне спать по ночам...

— Ой, Се­ре­жа, — го­во­ри­ла как-то Бер­та Бо­ри­сов­на, — ес­ли бы вы все зна­ли! Но все сра­зу знать нель­зя. Да и я не мо­гу рас­ска­зать вам все, что знаю, по­то­му что ус­та­ну и у ме­ня бу­дет очень бо­леть серд­це...

— А вы знае­те, Се­ре­жа, что та­кое был Троц­кий?.. Мой па­па очень хо­ро­шо знал это­го гос­по­ди­на. И мно­гие зна­ли, что бы­ло при­го­тов­ле­но на­шей стра­не, ес­ли бы у нас был Троц­кий. Вот почему мно­го чес­т­ных лю­дей бы­ли за Ста­ли­на, по­то­му что Ста­лин раз­гро­мил Троц­ко­го и вы­слал его из стра­ны... Ой, Се­ре­жа, в этой ре­во­лю­ции столь­ко мно­го тайн. И я ду­маю, что еще и по­это­му кое-ко­го уб­ра­ли с до­ро­ги, что­бы те ни­ко­гда ничего не го­во­ри­ли. А тай­ны эти очень боль­шие. И в них, я ду­маю, не толь­ко од­на на­ша стра­на... Но да­вай­те не бу­дем сейчас про это. Да­вай­те лучше еще раз про ге­шефт...

— Я вам вспо­ми­на­ла Бел­лу Исаа­ков­ну Ро­тен­штейн. Она ми­лая жен­щи­на. И ее сы­на Гри­шу вы то­же, ко­нечно, знае­те, — Гри­ша, ко­то­рый ра­бо­тал у ва­ше­го па­пы...

Дя­дя Гри­ша Ро­тен­штейн вер­нул­ся с фрон­та еще по­сре­ди вой­ны. На вой­не он по­те­рял но­гу и вер­нул­ся до­мой ин­ва­ли­дом. Дя­дя Гри­ша то­гда час­то при­хо­дил к ним, к Мо­ро­зо­вым, за кни­га­ми. У от­ца бы­ло мно­го ху­до­же­ст­вен­ной ли­те­ра­ту­ры, кни­ги из сво­ей биб­лио­те­ки отец да­вал читать всем, и дя­дя Гри­ша Ро­тен­штейн то­гда то­же при­хо­дил к ним за кни­га­ми. Ста­вя на ме­сто прочитан­ный то­мик, вы­би­рая для се­бя но­вый и по­дол­гу пе­ре­лис­ты­вая его стра­ни­цы, он все­гда почему-то молчал, и так и за­пом­нил­ся даль­ше Сер­гею Мо­ро­зо­ву ти­хим и до­б­рым чело­ве­ком. А встречая Се­ре­жу Мо­ро­зо­ва где-ни­будь на ули­це, дру­же­ски с ним здо­ро­вал­ся и при­сталь­но смот­рел на не­го, мальчиш­ку-школь­ни­ка, буд­то о чем спра­ши­вал свои­ми глу­бо­ки­ми гла­за­ми.

Дя­дю Гри­шу отец взял к се­бе на ра­бо­ту в ре­мес­лен­ное учили­ще. Там дя­дя Гри­ша Ро­тен­штейн все вре­мя и ра­бо­тал мас­те­ром про­из­вод­ст­вен­но­го обучения. А ко­гда умер отец, и он Мо­ро­зов, жив­ший те­перь в дру­гом мес­те, сво­ей семь­ей, на­ве­щал свой ста­рый дом, где жи­ла его мать, он час­то встречал уже ста­ро­го дя­дю Гри­шу. И тот так же, как рань­ше, в дет­ст­ве, от­вечал Сер­гею Мо­ро­зо­ву на его при­вет­ст­вие: "Здрав­ст­вуй­те, ми­лый Се­ре­жа." И они все­гда об­ни­ма­лись.

— А вы знае­те, что сде­лал этот Гри­ша Ро­тен­штейн, ко­гда при­шел до­мой со сво­им про­те­зом? Он от­стег­нул то­гда свою де­ре­вян­ную но­гу, по­ло­жил ее пря­мо на стол и ска­зал Бел­ле Исаа­ков­не, сво­ей ма­ме: "Ес­ли еще раз, ма­ма, я уз­наю, что вы по­шли на ры­нок про­да­вать вот этот спирт, ко­то­рый во­ру­ет ва­ша пле­мян­ни­ца Фа­ня в во­ен­ном гос­пи­та­ле, я вот этой са­мой де­ре­вян­ной но­гой раз­не­су здесь все." И ко­нец. Бел­ла Исаа­ков­на не ста­ла хо­дить боль­ше на ры­нок со сво­им раз­бав­лен­ным спир­том и они ста­ли жить очень ти­хо и очень мир­но. Но сначала Бел­ла Исаа­ков­на го­во­ри­ла Гри­ше, что вот эти день­ги, с то­го спир­та, ко­то­ро­го не­мно­го при­но­си­ла Фа­ня, она со­би­ра­ет для не­го, что­бы ему бы­ло легче даль­ше жить. Но Гри­ша ска­зал, что лю­ди во­круг жи­вут толь­ко на зар­пла­ту и что он то­же хочет жить толь­ко на зар­пла­ту, что­бы не гнить в тех ла­ге­рях, в ко­то­рых сгнил его стар­ший брат Бо­ря со сво­им зо­ло­тым ге­шеф­том во вре­мя НЭПа...

— Гри­ша мо­ло­дец! Гри­ша боль­шой мо­ло­дец, Се­ре­жа! Его де­ти то­же бу­дут мо­лод­ца­ми. Этот Гри­ша умел над со­бой ра­бо­тать, что­бы по­бе­дить вся­кую на­след­ст­вен­ность. И Бел­ла Исаа­ков­на то­же ока­за­лась мо­лод­цом. Но ока­за­лась толь­ко по­том, по­то­му что до это­го она почти всю вой­ну за­ни­ма­лась сво­им раз­бав­лен­ным спир­том. Я же не­глу­пая жен­щи­на — я все слы­шу и все ви­жу. И я знаю, что да­же сейчас, ко­гда Бел­ла Исаа­ков­на дав­но не тор­гу­ет сво­им спир­том, о ней все рав­но мо­гут ска­зать, что она жи­дов­ка. А кто этим са­мым жи­дом на­зо­вет ко­гда-ни­будь ее сы­на, Гри­шу Ро­тен­штей­на? Кто? Ко­гда?.. Это го­во­рю вам я, Бер­та Бо­ри­сов­на Бер­ман... Вот тут и вся глав­ная тай­на на­шей жиз­ни и на­шей бо­ли...

— А знае­те, Се­ре­жа, сколь­ко мне при­шлось пе­ре­жить, ко­гда к нам в дом прие­хал Гер­шен­зон?.. От­ку­да он прие­хал, я не знаю. А в это вре­мя как раз Ань­ка Эдель­ман при­ве­ла к се­бе до­мой это­го жу­ли­ка Квят­ков­ско­го... Да-да, та са­мая Ань­ка, отец ко­то­рой был здесь, в на­шем до­ме, ко­мен­дан­том. Ста­рый Эдель­ман был не с та­ки­ми идеа­ла­ми в жиз­ни, как мы с ва­ми, и он умел де­лать кой-ка­кой шахер-махер. Он-то и по­се­лил сю­да по ка­кой-то причине это­го Гер­шен­зо­на. А же­на ста­ро­го Эдель­ма­на, Адель Со­ло­мо­нов­на бы­ла ин­тел­ли­гент­ной жен­щи­ной. Она зна­ла мое­го па­пу и они с ним бы­ли боль­ши­ми друзь­я­ми. И эта Адель Со­ло­мо­нов­на все по­ни­ма­ла. Ох, как она ру­га­ла сво­его Эдель­ма­на, ко­гда он до­пус­кал хоть ма­лень­кий ге­шефт. Она по­вто­ря­ла то­гда ему сло­ва мое­го па­пы, что нам, ев­ре­ям, на­до на­все­гда за­быть, что та­кое ге­шефт, и то­гда мы бу­дем жить счас­т­ли­во... А вы знае­те, ка­кой у них чудес­ный сын Ми­ша? Вы не пом­ни­те Ми­шу, а я его хо­ро­шо знаю...

Да, нет, Мо­ро­зов тут что-то пом­нил. Он хо­ро­шо пом­нил еще со­всем мо­ло­дую Ань­ку Эдель­ман, ко­то­рая бы­ла стар­ше его и ко­то­рая бы­ла так пыш­на, что от­кры­ва­ла, как го­во­ри­ли в та­ком случае, впе­ре­ди се­бя сво­им бюс­том все две­ри. Он пом­нил, как эта са­мая Ань­ка, ко­то­рая ра­бо­та­ла то­гда в гос­пи­та­ле, при­ве­ла се­бе из гос­пи­та­ля му­жа, не­вы­со­ко­го и не­мо­ло­до­го, ры­же­ва­то­го, силь­но при­па­дав­ше­го на од­ну сто­ро­ну чело­ве­ка по фа­ми­лии Квят­ков­ский. И тут случилась бе­да. У Квят­ков­ско­го ока­за­лись же­на и де­ти, и его же­на при­ез­жа­ла сю­да, что­бы вы­яс­нить с Ань­кой Эдель­ман ка­кие-то от­но­ше­ния. Мо­ро­зов пом­нил, что по это­му по­во­ду у них в подъ­ез­де был да­же ка­кой-то скан­дал, пом­нил и жен­щи­ну на ле­ст­ничной пло­щад­ке, по­те­ряв­шую, как го­во­ри­ли, по ви­не Ань­ки сво­его му­жа... Но все ос­та­лось и по­сле это­го на сво­их мес­тах: Ань­ка ос­та­лась со сво­им Квят­ков­ским, Ста­рый Эдель­ман, отец Ань­ки, про­дол­жал ос­та­вать­ся ко­мен­дан­том до­ма. Толь­ко мать Ань­ки Эдель­ман, ста­рая Адель Со­ло­мо­нов­на,по­сле все­го это­го слег­ла в по­стель и боль­ше так и не под­ня­лась... Мо­ро­зов пом­нил и то, как по­том при­хо­дил сю­да, в их­ний дом, вы­со­кий во­ен­ный в лет­ной фу­раж­ке на го­ло­ве. Это был дя­дя Ми­ша Эдель­ман, во­ен­ный летчик. И дя­дя Ми­ша не по­шел в ту квар­ти­ру, где рос и от­ку­да ухо­дил на фронт, а вы­звал на ле­ст­ничную пло­щад­ку свою се­ст­ру Ань­ку и здесь, на ле­ст­ни­це от­хле­стал ее по ще­кам.

— Да, Ми­ша свя­той чело­век. А Ань­ка — дрянь, не­год­ная жен­щи­на.Вот ви­ди­те, как все по­лучает­ся, как иг­ра­ет людь­ми их на­след­ст­вен­ность: сын по­шел в свою бла­го­род­ную мать, а Ань­ка, ви­ди­мо, по­шла чем-то в ста­ро­го Эдель­ма­на. Адель Со­ло­мо­нов­на и Эдель­ман бы­ли раз­ны­ми людь­ми. Вот ви­ди­те, и у нас так же, как у всех лю­дей — вез­де есть раз­ные лю­ди...

— Да я начала с Гер­шен­зо­на... Так вот этот са­мый, от­ку­да не­из­вест­но явив­ший­ся Гер­шен­зон и Анькин Квят­ков­ский очень бы­ст­ро как -то сдру­жи­лись и ока­за­лись вме­сте в ка­кой-то под­мос­ков­ной коо­пе­ра­ции... Да-да, Гер­шен­зон был там са­мым глав­ным, а Квят­ков­ский при Гер­шен­зо­не все вре­мя хро­мал на сво­ей пус­той но­ге и все вре­мя де­лал свой боль­шой биз­нес. И вот тут случилось та­кое...

— Вы знае­те дя­дю Са­шу Ай­зер­ма­на. Это был чудес­ный мальчик. Как он ра­бо­тал и ка­кой он был пре­крас­ный мон­тер! Он чес­т­но вое­вал в ар­тил­ле­рии, стре­лял из пу­шек пря­мой на­вод­кой по вра­гу. Ему на­до бы­ло жить так даль­ше, как Гри­ша Ро­тен­штейн, толь­ко на свою зар­пла­ту. У Са­ши чудес­ная же­на. Как она пе­ре­жи­ва­ла, что не мо­жет бы­ст­ро ро­дить вто­ро­го ре­бен­ка. Как хо­ро­шо им мож­но бы­ло жить. И ка­кая чис­тая бы­ла бы у них со­весть, ес­ли бы не этот Гер­шен­зон. И вот тут пе­ред на­ши­ми про­сты­ми мальчика­ми, ко­то­рые с дет­ст­ва уме­ли толь­ко ра­бо­тать и не зна­ли ни­ка­ко­го ге­шеф­та, яви­лись день­ги. Вы пом­ни­те, что го­во­рил Карл Маркс: “Мир­ской Бог ев­ре­ев — день­ги"? Вот и тут день­ги, ко­то­рые при­нес с со­бой Гер­шен­зон, и уве­ли в сто­ро­ну Са­шу Ай­зер­ма­на. Он по­бро­сал всю свою ра­бо­ту и ушел в шахер-махер...

— Как я го­во­ри­ла с Са­шей! Как я го­во­ри­ла с Гер­шен­зо­ном!.. Как смот­рел на ме­ня этот Гер­шен­зон!.. Он смот­рел на ме­ня, как мой брат Ио­сиф, как на по­ло­ум­ную, толь­ко не го­во­рил вслух, что я по­след­няя ду­ра... Но я и тут го­во­ри­ла прав­ду. Я долж­на бы­ла все го­во­рить, и они ме­ня слу­ша­ли вни­ма­тель­но...

— А по­том они взя­ли к се­бе еще Ко­лю Бо­ри­со­ва. Это был ми­лый рус­ский мальчик. Он дру­жил до вой­ны с мо­им Же­ней. Он был очень ак­ку­рат­ным и очень лю­бил свою ма­му. Он вое­вал и ос­тал­ся жи­вым. Он на вой­не не был да­же ра­нен, хо­тя был сме­лым чело­ве­ком. И вот та­ко­го чес­т­но­го чело­ве­ка Гер­шен­зон то­же взял к се­бе в коо­пе­ра­цию. Я сно­ва по­шла к это­му Гер­шен­зо­ну и ска­за­ла: "Не бе­ри­те к се­бе Ко­лю. Вы его по­са­ди­те." Гер­шен­зон вы­слу­шал ме­ня и на этот раз от­ве­тил: "Ко­ля при­шел сам — он хочет с на­ми ра­бо­тать." То­гда я по­шла к Ко­ле Бо­ри­со­ву и к его же­не и ска­за­ла: "Ко­ля, что ты де­ла­ешь? Они те­бя по­са­дят." Они его так и по­са­ди­ли...

— Они его по­са­ди­ли, ко­гда эта коо­пе­ра­ция в кон­це кон­цов вся про­во­ро­ва­лась и ко­гда на­до бы­ло ко­го-то обя­за­тель­но за это са­жать. Это обычное де­ло в та­кой коо­пе­ра­ции. Они все­гда уго­ва­ри­ва­ют сесть за всех ко­го-ни­будь од­но­го. И тут Гер­шен­зон то­же го­во­рил Ко­ле Бо­ри­со­ву: “Ко­ля, ес­ли бу­дут са­жать нас, то нам мо­гут дать почти выш­ку — мы ев­реи, а в стра­не ан­ти­се­ми­тизм. Да­вай то­гда по­са­дим те­бя. Ты рус­ский чело­век и те­бе свои рус­ские мно­го не да­дут. Мы най­дем те­бе хо­ро­ше­го ад­во­ка­та, и ты очень не­мно­го по­си­дишь. А по­том мы те­бя все рав­но ско­ро вер­нем об­рат­но.".. Вы же знае­те, Се­ре­жа, что обычно не си­дят столь­ко, сколь­ко да­ет суд. Да и си­деть мож­но в раз­ных мес­тах: где лучше, где ху­же... И Гер­шен­зон го­во­рил: "По­ка ты бу­дешь си­деть, мы бу­дем тво­ей се­мье пла­тить день­ги и у те­бя все бу­дет до­ма хо­ро­шо. Ты вер­нешь­ся и у те­бя бу­дут день­ги." И глу­пый Ко­ля сел. И они бра­ли его в свою коо­пе­ра­цию спе­ци­аль­но для то­го, что­бы бы­ло ко­го са­жать. Бра­ли рус­ско­го чело­ве­ка...

— Ну, ска­жи­те мне, по­жа­луй­ста, Се­ре­жа, как по­сле все­го это­го Гер­шен­зо­на и Квят­ков­ско­го не на­звать жи­да­ми? Они это­го, ой, как за­слу­жи­ли! И эти не­го­дяи жи­ли се­бе и жи­ли даль­ше, а глу­пый Ко­ля си­дел. Сначала здесь, в Мо­ск­ве, он стро­ил ка­кой-то боль­шой дом, а за­тем его от­пра­ви­ли в Но­рильск... А по­сле это­го Но­риль­ска дол­го ли он жил? Да, нет, он дол­го не жил. Он прие­хал из сво­его Но­риль­ска и ско­ро умер от ра­ка... Где те­перь этот Ко­ля?.. А где Гер­шен­зон? А Гер­шен­зон ку­пил се­бе ши­кар­ную дачу под Мо­ск­вой в До­мо­де­до­во и жи­вет там, где его ни­кто не зна­ет. Они все по­еха­ли ту­да на эти ши­кар­ные дачи. На даче жи­вет и Са­ша Азей­ман, ко­то­рый мог бы жить очень чес­т­но. Здесь ос­та­лась толь­ко од­на Ань­ка со сво­им хро­мым жу­ли­ком Квят­ков­ским.

— А ска­жи­те, по­жа­луй­ста, ес­ли к этим ши­кар­ным дачам при­дет од­на­ж­ды Ко­ля Бо­ри­сов, ко­то­рый вдруг не по­мер за Гер­шен­зо­на в Но­риль­ске? Ес­ли к этим на­во­ро­ван­ным дачам при­дут вдруг лю­ди, ко­то­рые свои­ми ру­ка­ми вы­ра­щи­ва­ют ре­ди­ску и ска­жут: "Жи­ды, на что вы по­строи­ли свои дачи?" Бу­дут ли эти лю­ди пра­вы?.. Вы знае­те, Се­ре­жа, ес­ли бы все это случилось сейчас, я бы вме­сте с те­ми людь­ми за­да­ла бы тот же са­мый во­прос, я бы стоя­ла ря­дом с Ко­лей Бо­ри­со­вым, ко­то­ро­го Ген­шен­зон и Квят­ков­ский уг­ро­би­ли в Но­риль­ске...

— А вы знае­те, Се­ре­жа, что ко­гда-то, в са­мом начале, боль­ше­ви­ки ду­ма­ли над всем этим? А сейчас ска­жи­те вы мне, ку­да де­лась вся та боль­ше­ви­ст­ская про­грам­ма, ко­то­рая хо­те­ла сде­лать ев­ре­ев тру­дя­щим­ся на­ро­дом и из­ба­вить их на­все­гда от ге­шеф­та? Вы, на­вер­ное, ду­мае­те, что это­го ни­ко­гда не бы­ло? Что это все при­ду­ма­ла вот эта ста­рая ду­ра -ба­ба Бер­та Бер­ман?.. Нет, я все­гда го­во­рю толь­ко прав­ду. И это то­же прав­да, что боль­ше­ви­ки не хо­те­ли ев­рей­ско­го ге­шеф­та и ду­ма­ли о том, как по­мочь мо­ему на­ро­ду стать на­ро­дом-кре­сть­я­ни­ном и на­ро­дом-ра­бочим. И то­гда, чес­т­ное сло­во, то­гда, в са­мом начале, тут что -то и де­ла­лось. Ес­ли бы эту боль­шую про­грам­му мы все вме­сте од­на­ж­ды не за­бы­ли, то, обе­щаю вам, в на­шей стра­не се­го­дня почти не бы­ло ни­ка­ких ев­рей­ских во­про­сов ни с чьей сто­ро­ны...

— Вот, Се­ре­жа, и вся моя боль, и вся моя грусть. Тут бы я мог­ла еще и еще мно­го про­дол­жать... Вот почему, Се­ре­жа, ме­ня и не ос­тав­ля­ет все вре­мя глав­ный во­прос: "Ку­да, мы, ев­реи, бу­дем жить даль­ше?"..

Это "ку­да мы бу­дем жить даль­ше" ми­лой Бер­ты Бо­ри­сов­ны Бер­ман Мо­ро­зов пом­нил все вре­мя. Оно бы­ло с ним и то­гда, ко­гда он толь­ко-толь­ко уз­на­вал кое­-что от той же Бер­ты Бо­ри­сов­ны из их­ней со­вме­ст­ной ис­то­рии, и мно­го поз­же, ко­гда при­шлось прочесть не од­ну кни­гу по так на­зы­вае­мо­му ев­рей­ско­му во­про­су. И па­мят­ным бы­ло все­гда для Мо­ро­зо­ва, что са­мые, ка­за­лось бы, за­прет­ные тут тру­ды по­ка­зы­ва­ла ему имен­но Бер­та Бо­ри­сов­на. От нее впер­вые по­лучил он, на­при­мер, "Ев­рей­ские речи" Шма­ко­ва. Она про­тя­ну­ла ему эту кни­гу в жел­той об­лож­ке и ска­за­ла:

— Обя­за­тель­но прочти­те здесь все, прочти­те очень вни­ма­тель­но. Здесь вся-вся фак­ту­ра. Но толь­ко не очень слу­шай­те во всем са­мо­го ав­то­ра, ко­гда он не­мно­го пе­ре­би­ра­ет и начина­ет ру­гать всех ев­ре­ев. Вы ви­ди­те — я то­же ев­рей­ка. Я то­же ев­рей­ка и но­шу в се­бе боль за свой на­род. Но я не за­ни­ма­юсь ге­шеф­том и день­ги не мой мир­ской бог, как го­во­рил Карл Маркс. Ге­шеф­том не за­ни­мал­ся мой па­па, не за­ни­ма­лась моя ма­ма и они то­же ни­ко­гда не мо­ли­лись день­гам. Ге­шеф­том не за­ни­ма­ют­ся Гри­ша Ро­тен­штейн и Ми­ша Эдель­ман, брат той са­мой Ань­ки, у ко­то­рой муж — жу­лик Квят­ков­ский. Гри­ша Ро­тен­штейн и Ми­ша Эдель­ман жи­вут чес­т­но, уве­ряю вас. И за эти­ми ев­рея­ми бу­ду­щее. По­это­му читай­те и ду­май­те...

И Мо­ро­зов читал все даль­ше и даль­ше и в­се­гда при та­ком чте­нии ви­дел пе­ред со­бой гру­ст­ные гла­за Бер­ты Бо­ри­сов­ны...

К сво­ему несчас­тью Бер­та Бо­ри­сов­на до­жи­ла и до тех дней, ко­гда началась эмиг­ра­ция ев­ре­ев из Со­вет­ско­го сою­за. Она бы­ла уже со­всем ста­рой, боль­ной, хо­тя и не бы­ло ей еще слиш­ком мно­го лет. Мо­ро­зов то­гда уже не жил в том до­ме — те­перь он на­ве­щал здесь толь­ко свою мать и, ко­гда шел ми­мо окон Бер­ты Бо­ри­сов­ны, час­то ви­дел ее. Час­то ви­дел ее и на той са­мой ла­вочке на­про­тив ок­на, под кус­том ака­ции. И она так же, как рань­ше, толь­ко не­мно­го по­ти­ше го­во­ри­ла ему:

— Здрав­ст­вуй­те, Се­ре­жа. Вы очень то­ро­пи­тесь — нет? То­гда при­сядь­те ря­дом со мной. Да­вай­те по­си­дим и не­мно­го по­ду­ма­ем.

И тут же,на этой ста­рой ла­вочке, как и пре­ж­де, Бер­та Бо­ри­сов­на вся­кий раз вы­кла­ды­ва­ла ему всю свою боль... Как труд­но, тя­же­ло пе­ре­жи­ва­ла она то­гда вы­езд ев­ре­ев из стра­ны:

— Вы что ду­мае­те, они едут ту­да, по­то­му что им очень бед­но здесь жить,что их здесь все так уби­ва­ют?.. Ев­реи — са­мые бо­га­тые лю­ди в на­шей стра­не. Возь­ми­те все день­ги, ка­кие у на­ших ев­ре­ев, и раз­де­ли­те их на чис­ло лю­дей. А по­том все то же са­мое про­из­ве­ди­те со все­ми рус­ски­ми. И уве­ряю вас, ев­реи бу­дут у нас бо­гаче всех... Что еще? Ну, да, — пя­тый пункт, на­цио­наль­ность. Есть та­кие мес­та, ку­да ев­ре­ев не очень бе­рут учить­ся. В ва­шем авиа­ци­он­ном ин­сти­ту­те, Се­ре­жа, ев­ре­ев как буд­то то­же не очень то­гда лю­би­ли. Но это же на­до со­об­ра­жать, что ко­му мож­но, что ко­му нель­зя. Почему я долж­на во весь го­лос кричать, что мне мож­но все и что я долж­на ле­теть с Га­га­ри­ным в кос­мос? А ес­ли ме­ня в кос­мос не пус­тит ме­ди­цин­ская ко­мис­сия? Так кто бу­дет ви­но­ват? Пя­тый пункт? Ведь есть, Се­ре­жа, все­гда вся­кие ог­ра­ничения. И все это все­гда на­до по­ни­мать, а не орать сра­зу: "Ан­ти­се­ми­тизм!” И на­до по­ни­мать, что есть го­су­дар­ст­вен­ные сек­ре­ты. И как мож­но брать на эти сек­ре­ты лю­дей, ко­то­рые вдруг возь­мут и, как се­го­дня, по­бе­гут в дру­гие стра­ны за слад­кой жиз­нью? Вы что ду­мае­те, пе­рей­дя гра­ни­цу, эти лю­ди сра­зу за­бу­дут, что они зна­ли? Ни­как нет — там они бу­дут по­лучать день­ги за всю эту, как ее те­перь на­зы­ва­ют, ин­фор­ма­цию. За эти све­де­ния там при­лично пла­тят...

Ох, как она пе­ре­жи­ва­ла все это...

— Вы что ду­мае­те, это все хо­ро­шо? Это все пло­хо бу­дет для тех лю­дей, ко­то­рые ос­та­нут­ся здесь... А мо­жет быть, все это и хо­ро­шо, что уез­жа­ют? А?.. Пусть уе­дут те, ко­му снят­ся по ночам толь­ко день­ги. То­гда ос­та­нуть­ся чес­т­ные лю­ди, ко­то­рые, мо­жет быть, начнут все сно­ва... А?.. Как вы ду­мае­те, Се­ре­жа? Или это все моя фан­та­зия? А?..

Здесь впер­вые Мо­ро­зов ус­лы­шал от Бер­ты Бо­ри­сов­ны ка­кие-то со­мне­ния. Рань­ше она рас­су­ж­да­ла очень ка­те­го­рично, а здесь со­мне­ва­лась и эти со­мне­ния то­же пе­ре­да­ва­лись ему...

— Да, Се­ре­жа, так мы жи­вем, но ку­да мы бу­дем жить даль­ше?

А по­том Бер­ты Бо­ри­сов­ны не ста­ло. Она умер­ла, ко­гда Мо­ро­зо­ва не бы­ло в Мо­ск­ве. И ее по­хо­ро­ни­ли в Вос­тря­ко­во, на ев­рей­ском клад­би­ще, ря­дом с му­жем На­та­ном и дочерью То­мой. И в квар­ти­ре, где рань­ше жи­ла Бер­та Бо­ри­сов­на, ос­та­лись жить ее стар­шая дочь Аля с му­жем и ма­лень­ким сы­ном. У нее, как у же­ны дя­ди Са­ши Ай­зер­ма­на, ко­то­ро­го все -та­ки сма­ни­ли день­ги, был толь­ко один, да и то очень позд­ний ре­бе­нок. На­вер­ное, эта Аля то­же пе­ре­жи­ва­ла, что не мог­ла боль­ше ро­жать, но с Алей Мо­ро­зов ни­ко­гда не был в та­ких от­но­ше­ни­ях, что­бы го­во­рить об этом...

Как-то, уж по­сле смер­ти Бер­ты Бо­ри­сов­ны, Мо­ро­зов шел на­вес­тить свою мать. Шел ми­мо подъ­ез­да, где жи­ла ко­гда-то Бер­та Бо­ри­сов­на, его друг, его от­кро­ве­ние. Дверь подъ­ез­да вдруг рас­пах­ну­лась и на ули­цу вы­бе­жал бой­кий мальчон­ка в офи­цер­ской фу­раж­ке на го­ло­ве. Фу­раж­ка ему бы­ла яв­но ве­ли­ко­ва­та, она спус­ти­лась мальчон­ке со­всем на за­ты­лок, и тут боль­шие тем­ные гла­за от­кры­то, сме­ло сра­зу ус­та­ви­лись на Мо­ро­зо­ва.

Мо­ро­зо­ва, встре­тив вдруг та­кой не­по­сред­ст­вен­ный, яс­ный взгляд ре­бен­ка, ос­та­но­вил­ся и да­же при­сел пе­ред ним на кор­точки:

— Здрав­ст­вуй, дру­жок! Ты чей та­кой? — спро­сил Мо­ро­зов, еще не до­га­ды­ва­ясь, кто этот ма­лыш.

— А я ..., — и мальчон­ка на­звал Мо­ро­зо­ву фа­ми­лию. Это бы­ла фа­ми­лия его от­ца.

— А кто у те­бя ма­ма, па­па, де­душ­ка,ба­буш­ка? — уже до­га­ды­ва­ясь обо всем, по­ин­те­ре­со­вал­ся Мо­ро­зов.

— Моя ба­буш­ка — Бер­та Бо­ри­сов­на Бер­ман. Она здесь жи­ла, — до­ло­жил мальчик, и Мо­ро­зов почему-то не на­шел тут ничего дру­го­го, как спро­сить:

— А кем ты со­би­ра­ешь­ся быть? На­вер­ное летчиком?..

— Нет, я бу­ду, как ба­буш­ка Бер­та, ма­ши­ни­ст­кой!

Мальчон­ка от­ве­тил, буд­то отчека­нил, буд­то ра­зом от­бил, от­печатал всю свою жиз­нен­ную про­грам­му на той са­мой, ста­рень­кой пи­шу­щей ма­шин­ке, на ко­то­рой всю жизнь печата­ла его ба­буш­ка Бер­та... Мо­ро­зов под­нял гла­за от мальчон­ки и уви­дел в две­рях подъ­ез­да Алю, улы­баю­щую­ся Алю, дочь Бер­ты Бо­ри­сов­ны, ко­то­рая не­воль­но ста­ла сви­де­те­лем это­го раз­го­во­ра.

Мо­ро­зов под­нял­ся с кор­точек, про­тя­нул мальчон­ке ру­ку, как ко­гда-то дав­но про­тя­ги­вал ему, Се­ре­же Мо­ро­зо­ву, школь­ни­ку, свою боль­шую ру­ку дя­дя Гри­ша Ро­тен­штейн, чуть­-чуть по­жал эту кро­хот­ную ручон­ку, а за­тем доб­ро по­тя­нул фор­мен­ную фу­раж­ку за ко­зы­рек с за­тыл­ка на гла­за, что­бы она не сва­ли­лась на зем­лю, и ска­зал про се­бя: "То­гда дуй до го­ры, па­рень — жи­ви пра­виль­но. Жи­ви так, как жи­ла твоя ба­буш­ка Бер­та. Жи­ви так и ты бу­дешь счас­т­ли­вым чело­ве­ком. Счас­тья те­бе сын зем­ли. И пом­ни все­гда, что ты пря­мой по­то­мок ца­ря Да­ви­да, а по­то­му го­во­ри все­гда прав­ду. И те­бя бу­дут слу­шать. Толь­ко жи­ви сам в прав­де, ма­лыш."