Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   28   29   30   31   32   33   34   35   ...   44

Со­ко­лов ос­то­рож­но обо­шел мо­гиль­ную ог­рад­ку и по­ис­кал то ме­сто, к ко­то­ро­му толь­ко что на­кло­нял­ся этот стран­ный чело­век, и его сно­ва начала бить ле­дя­ная дрожь: так и есть, тот чело­век здесь, воз­ле мо­гиль­ной ог­рад­ки, сре­зал сво­им но­жом гриб-бо­ро­вик... Вот она сре­зан­ная и ос­тав­лен­ная в зем­ле часть нож­ки...

... Кто же это, брат­цы мои, с ка­кой ду­шой, с ка­ким по­ряд­ком в жиз­ни хо­дит сю­да, на клад­би­ще и со­би­ра­ет гри­бы?.. Что же это, брат­цы, а? Что же это за вур­да­лак та­кой?..

Ос­то­рож­но ог­ля­ды­ва­ясь на со­сно­вую по­росль, где скрыл­ся не­из­вест­ный чело­век, по­ра­зив­ший Со­ко­ло­ва сво­им гриб­ным сбо­ром на клад­би­ще, за­тя­ну­том ут­рен­ним сы­рым ту­ма­ном-ды­мом, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич пя­тил­ся и пя­тил­ся на­зад и на­ко­нец ока­зал­ся на до­ро­ге... До­мой, к Мо­ро­зо­ву, он почти бе­жал, и толь­ко пе­ред де­рев­ней, пе­ред гор­кой-го­руш­кой, на ко­то­рую на­до бы­ло под­нять­ся, что­бы ока­зать­ся сре­ди лю­дей, чуть пе­ре­вел дух.

До­ма у Мо­ро­зо­ва бы­ло те­п­ло, ве­се­ло то­пи­лась печь, лов­ко ра­бо­та­ли ух­ват­ник и кочер­га, что-то под­гре­бая, что-то дос­та­вая, что-то на­обо­рот по­даль­ше от­прав­ляя в по­лы­хав­ший ог­нем очаг. И Мо­ро­зов был ве­сел и добр воз­ле это­го, грею­ще­го его ог­ня. И Со­ко­лов тут же, с по­ро­га, ра­зом и вы­ло­жил этой от­кры­той доб­ро­те всю свою боль: пе­ре­жи­ва­ния се­го­дняш­ней ночи, а вме­сте с ни­ми и вот эту встречу на клад­би­ще с гриб­ни­ком-вур­да­ла­ком...

А гриб­ни­ком-вур­да­ла­ком, оби­рав­шим мерт­вый дом в сво­ей за­го­то­ви­тель­ной стра­сти, ко­нечно, был Ва­лечка-Ва­лен­тин, тот са­мый мо­с­ков­ский ху­дож­ник, ко­то­рый и по­да­рил Мо­ро­зо­ву вот эту де­рев­ню, вот этот лес и вот это озе­ро...

По­жа­луй, Мо­ро­зо­ву бы­ло бы чуть по­легче сто­ять за жи­вую жизнь здесь, в по­лу­жи­вой де­ре­вуш­ке, ес­ли бы стоя­ние это бы­ло про­тив сил внеш­них, да­вив­ших на на­шу жизнь от­ку­да-то со сто­ро­ны, ес­ли бы в са­мой де­ре­вуш­ке был на этот случай еди­ный фронт-по­ни­ма­ние. И та­ко­го по­ни­ма­ния Мо­ро­зов стре­мил­ся по­началу дос­тичь пре­ж­де все­го с тем сто­личным ху­дож­ни­ком Ва­лечкой-Ва­лен­ти­ном, ко­то­рый и при­гла­сил его сю­да, в де­рев­ню, ко­то­рый и по­дыс­кал для не­го дом и, считай­те, бла­го­сла­вил на жизнь здесь ра­ди спа­се­ния этих мест... Уж с кем, как не с этим чело­ве­ком в пер­вую очередь и де­лить­ся тут свои­ми пе­ре­жи­ва­ния­ми, бо­лью по по­во­ду бро­шен­ной людь­ми зем­ли... Но лю­бое от­кро­ве­ние мо­жет жить, толь­ко встречая та­кой же от­кро­вен­ный от­вет. И в сво­их бе­се­дах с Ва­лечкой-Ва­лен­ти­ном Мо­ро­зо­ву нечего бы­ло скры­вать — он ви­дел зем­лю жи­вой и счас­т­ли­вой толь­ко то­гда, ко­гда на зем­лю воз­вра­щал­ся сво­бод­ный труд зем­ле­дель­ца, труд без кну­та и пря­ни­ка, ко­гда на зем­ле по­яв­лял­ся чело­век, ко­то­рый ка­ж­дый день мог раз­го­ва­ри­вать с зем­лей и слы­шать все ее во­про­сы, все ее пре­тен­зии к лю­дям. Но да­же это­го для счас­тья зем­ли бы­ло еще ма­ло. Еще на­до бы­ло, что­бы все жи­ву­щие на зем­ле вер­ну­ли се­бе или при­об­ре­ли вновь ува­же­ние к это­му чело­ве­ку-зем­ле­дель­цу, ко­то­рый все вре­мя мог раз­го­ва­ри­вать с зем­лей.

В этом не бы­ло ни­ка­ко­го чис­то мо­ро­зов­ско­го от­кры­тия или до­гад­ки — се­го­дняш­ние дни в ожи­да­нии эко­ло­гичес­кой ка­та­ст­ро­фы дав­но на­ри­со­ва­ли путь чело­вечес­т­ву к спа­се­нию, а вме­сте с тем и объ­яс­ни­ли причину, по ко­то­рой мы, лю­ди, ста­ли вдруг вра­га­ми зем­ли-ма­те­ри, ро­див­шей всех нас. А причины на­ших бед в том, что мы над­мен­но воз­не­слись над зем­лей и от­ту­да, с вы­со­ты на­шей мно­го­этаж­ной жиз­ни, спус­ка­ем те­перь умо­зри­тель­ные за­ключения на пред­мет управ­ле­ния жиз­нью, стро­им про­ек­ты, из­да­ем при­ка­зы. А как они, эти про­ек­ты и при­ка­зы там, на зем­ле, вот здесь, на этом си­рот­ском суг­лин­ке, на ко­то­ром и сто­ит вся на­ша де­ре­вуш­ка? Как эти си­рот­ские суг­лин­ки, пло­до­род­ный слой ко­то­рых из го­да в год, из ве­ка в век на­ра­щи­ва­ли са­ми лю­ди, во­зя и во­зя на го­лую, хо­лод­ную зем­лю те­п­лый на­воз, как эти суг­лин­ки, бе­ре­же­ные толь­ко людь­ми, от­зо­вут­ся на­шим про­ек­там и при­ка­зам? Об этом нам, там на­вер­ху, над зем­лей, не да­но знать. Ус­лы­шим ли мы там, на­вер­ху на­шей мно­го­этаж­ной жиз­ни, со­всем сла­бень­кий го­ло­сок вот этой по­лу­жи­вой де­ре­вуш­ки?

Нет, брат­цы, в се­го­дняш­ней на­шей жиз­ни не на­блю­да­ет­ся ни­ка­кой об­рат­ной свя­зи! Значит, вся сис­те­ма жиз­ни на­хо­дит­ся в не­ус­тойчивом со­стоя­нии. Значит, ко­нец, ги­бель ей не­ми­нуе­мая! И спа­сем­ся мы толь­ко то­гда, ко­гда замк­нем об­рат­ную связь ме­ж­ду на­шей мно­го­этаж­ной жиз­нью и вот этой са­мой зем­лей, ко­гда ее ти­хий, роб­кий го­ло­сок бу­дет до­хо­дить до нас тре­бо­ва­тель­ным на­ба­том и за­став­лять нас чуть ли не под пал­кой, а ес­ли и не под пал­кой, так под уг­ро­зой все­об­щей ги­бе­ли, ме­нять свои пла­ны и при­ка­зы в ин­те­ре­сах вот этой зем­ли... А замк­нем об­рат­ную связь, вы­жи­вем... Но кто замк­нет? Кто бу­дет тем пер­вым зве­ном, кто при­слу­ша­ет­ся к это­му чуть жи­во­му го­ло­су по­ка еще жи­вой зем­ли? Кто? Сто­личные ученые? Рай­он­ный аг­ро­ном?.. Да, нет, брат­цы, нет!.. Вот тут-то и ну­жен чело­век-зем­ле­де­лец, ко­то­рый свою зем­лю, свой ого­род, свое по­ле, свой луг, свое озе­ро, свой лес ви­дит ка­ж­дый день из сво­его ок­на и ко­то­рый все­гда мо­жет вый­ти из до­ма и по­тро­гать все это жи­вое свои­ми ру­ка­ми.

Вот и вся тео­рия спа­се­ния, вот и весь про­ект воз­вра­ще­ния жи­вой жиз­ни к нам сю­да. Да, и не толь­ко к нам сю­да, а, по­жа­луй и по все­му зем­но­му ша­ру... А все ос­таль­ное, брат­цы, ги­бель, и ес­ли хо­ти­те, с пес­ня­ми, а хо­ти­те, без пе­сен. Хо­ти­те, ги­бель-ка­та­ст­ро­фа, ка­так­лизм, а хо­ти­те, ги­бель по­мед­лен­ней, ги­бель-вы­ми­ра­ние.

Но для то­го, что­бы вос­ста­но­вить у жиз­ни об­рат­ную связь,еще ма­ло, как упо­ми­нал Мо­ро­зов, вер­нуть зем­ле зем­ле­дель­ца. Не­об­хо­ди­мо еще и ува­же­ние к это­му зем­ле­дель­цу все­го об­ще­ст­ва, все­го ми­ра... Вот тут-то, по­жа­луй, и ле­жал, по ду­мам Мо­ро­зо­ва, са­мый тя­же­лый ка­мень, под­нять ко­то­рый мож­но толь­ко всем со­об­ща... Хо­зяи­на зем­ли, фер­ме­ра там или арен­да­то­ра, вер­нуть на зем­лю мож­но росчер­ком пе­ра — из­дай ум­ный при­каз, и кто-то тут же по­тя­нет­ся, обя­за­тель­но по­тя­нет­ся, при­дет: на­стра­да­лись лю­ди без зем­ли, не по­гиб­ла кре­сть­ян­ская ге­не­ти­ка — при­дут, обя­за­тель­но при­дут, ста­нут жить и го­во­рить ста­нут о том, ко­гда зем­ле пло­хо, ко­гда хо­ро­шо. Но бу­дут ли все это слу­шать те, ко­то­рые ос­та­нут­ся в сво­ей мно­го­этаж­ной жиз­ни и для ко­то­рых зем­ля, лес, озе­ро чаще все­го толь­ко ме­сто от­ды­ха, пей­заж, ланд­шаф­то­те­ра­пия, рек­реа­ци­он­ные спо­соб­но­сти при­ро­ды — спо­соб­но­сти вос­ста­нав­ли­вать эту на­шу го­род­скую жизнь, за­мо­тан­ную не­из­вест­но для чего на на­ших сверх­ско­ро­ст­ных ма­ги­ст­ра­лях... И вот это, по­жа­луй, са­мое тя­же­лое — вос­ста­но­вить, вос­соз­дать прин­цип на­род­но­сти, вос­соз­дать сис­те­му, ко­то­рая про­ни­зы­ва­ла бы все об­ще­ст­во сни­зу вверх и свер­ху вниз. Вот толь­ко тут и по­лучит­ся ус­тойчивая жизнь.

По­след­нее вре­мя Мо­ро­зо­ву все чаще и чаще при­хо­ди­лось слы­шать раз­го­во­ры о причинах ре­во­лю­ци­он­ных по­тря­се­ний 1917 го­да. Од­ни ис­ка­ли эти причины во внеш­нем ми­ре, дру­гие еще где-то, чуть ли не в кос­мо­се, в ак­тив­но­сти солн­ца. Но ведь бы­ло и дру­гое: те­ря­ла ин­тел­ли­ген­ция свои на­род­ные кор­ни, те­ря­ла, воз­но­сясь над на­ро­дом, и ло­жи­лась ме­ж­ду тру­до­вой жиз­нью на­ро­да на зем­ле и жиз­нью жи­рую­ще­го го­ро­да про­пасть, ко­то­рую и воз­на­ме­рил­ся уничто­жить в кон­це кон­цов сам на­род. Вот, по­жа­луй, и глав­ный ис­ток на­шей ре­во­лю­ции. Ко­гда вер­ха и ни­зы спая­ны вме­сте иде­ей и не про­сто об­щей иде­ей, а ве­рой-иде­ей жиз­ни, то­гда, брат­цы мои, нет ус­ло­вий для ре­во­лю­ци­он­ных по­тря­се­ний... Бы­ла, соз­да­ва­лась у нас по­том ин­тел­ли­ген­ция из на­ро­да, пло­хо-бед­но, а бы­ла. Прав­да, сейчас эту са­мую ин­тел­ли­ген­цию, под­няв­шую­ся по­сле ре­во­лю­ци­он­ных бурь от на­род­ных кор­ней, на­ши сверх­ин­тел­ли­гент­ные сно­бы чаще все­го име­ну­ют не­доучка­ми, ха­ма­ми, без­гра­мот­ны­ми людь­ми, не имев­ши­ми ни­ко­гда на­стоя­ще­го выс­ше­го об­ра­зо­ва­ния, а толь­ко научен­ные кое­-что де­лать, то есть по­про­сту — спе­циа­ли­ста­ми. Ко­нечно, и та­кие бы­ли. А как же? Ведь сра­зу из гря­зи в кня­зи и не по­па­дешь — долж­но быть что-то про­ме­жу­точное, что-то сред­нее, пе­ре­ход­ное... Но бы­ло, соз­да­ва­лось — бы­ли и ака­де­ми­ки, и не толь­ко по пар­тий­но­му на­бо­ру, но и от нау­ки, у ко­то­рых род­ст­вен­ни­ки жи­ли не толь­ко в Одес­се или Аме­ри­ке, но и в де­рев­не. Хоть и сме­ем­ся мы дру­гой раз над тем, как ис­ка­ли до­тош­ные жур­на­ли­сты шах­ту, где ра­бо­тал ко­гда-то тот или иной наш пре­мьер-пред­во­ди­тель, или сов­хоз, где па­хал он об­ще­ст­вен­ное по­ле, но все рав­но бы­ли и та­кие ру­ко­во­ди­те­ли, у ко­то­рых связь с род­ной зем­лей не по­ры­ва­лась, от­ку­да к ним нет-нет да и за­ез­жа­ли род­ст­вен­ни­ки или зна­ко­мые со свои­ми де­ре­вен­ски­ми но­во­стя­ми. И тут как-то дер­жа­лась, под­дер­жи­ва­лась вот эта са­мая об­рат­ная связь с зем­лей-жиз­нью.

А по­след­нее вре­мя все это, брат­цы, рух­ну­ло, обор­ва­лось. И не­ко­му те­перь, чес­т­ное сло­во, не­ко­му, за ред­ким ис­ключени­ем, вни­ма­тель­но от­не­стись к ста­ра­те­лю-зем­ле­дель­цу. Нет, к его про­дук­ту: к мо­ло­ку, мас­лу, мя­су, — да еще к эко­ло­гичес­ки чис­то­му про­дук­ту мы най­дем тут же дос­той­ное вни­ма­ние... А вот к его за­бо­там, к его ду­мам, к его строю жиз­ни, к его ду­шев­ной про­грам­ме?.. Вот что глав­ное-то!... А ведь толь­ко он пер­вый и ска­жет, что хо­ро­шо, что пло­хо для той зем­ли, на ко­то­рой все мы вме­сте жи­вем.

Сло­вом, так или иначе, толь­ко чуть ли не в са­мые пер­вые дни сво­его пре­бы­ва­ния в де­рев­не Мо­ро­зов и до­нес до Ва­лечки-Ва­лен­ти­на свою об­ще­ст­вен­но-по­ли­тичес­кую по­зи­цию: мол, он, Мо­ро­зов, ка­те­го­ричес­ки сто­ит за вос­ста­нов­ле­ние преж­ней на­род­ной на­шей жиз­ни, за вос­ста­нов­ле­ние прин­ци­па на­род­но­сти, ко­то­рый един­ст­вен­но толь­ко и спа­сет на­шу жизнь от гря­ду­щих эко­ло­гичес­ких ка­та­ст­роф.

Мо­жет быть, и не сле­до­ва­ло бы вот так вот,сра­зу да и вы­кла­ды­вать все... Мо­жет, сле­до­ва­ло по­до­ж­дать, по­слу­шать са­мо­го Ва­лечку-Ва­лен­ти­на, но не по­лучилось... По­ве­рил почему-то Мо­ро­зов, что пе­ред ним чело­век род­ст­вен­ной ду­ши, и вы­ло­жил­ся весь... Но, увы, в от­вет не встре­тил ни­ка­ко­го от­кро­ве­ния. И очень ско­ро Мо­ро­зов почув­ст­во­вал, что ме­ж­ду ни­ми, ме­ж­ду дву­мя мо­ск­вичами, дву­мя дея­те­ля­ми куль­ту­ры-ис­кус­ст­ва ле­жит и все ши­ре и ши­ре рас­хо­дит­ся про­пасть, про­пасть в пред­став­ле­нии о той жиз­ни, ко­то­рая долж­на вер­нуть­ся сю­да...

Да нет, вро­де бы Мо­ро­зов и не дол­жен был со­всем оши­бить­ся в этом чело­ве­ке. Их пер­вая встреча на се­вер­ной та­еж­ной ре­ке за­пом­ни­лась ему на­дол­го и пом­ни­лась все вре­мя очень те­п­ло, и ко­гда на од­ном из вечеров в Мо­ск­ве, ка­жет­ся, в До­ме Ху­дож­ни­ка, к не­му вдруг по­до­шел тот са­мый чело­век, ко­то­рый встре­тил­ся ему ко­гда-то на бе­ре­гу се­вер­ной ре­ки, Мо­ро­зов рас­цвел от ра­до­сти.

А там, на бе­ре­гу та­еж­ной се­вер­ной ре­ки си­дел мо­ло­дой чело­век из Мо­ск­вы, си­дел и смот­рел на во­ду. Мо­ро­зов по­до­шел, по­здо­ро­вал­ся, о чем-то спро­сил, вро­де то­го, как ту­да-то и ту­да-то прой­ти. И по­лучил очень вра­зу­ми­тель­ный от­вет, а сле­дом ус­лы­шал и встречный во­прос: от­ку­да, мол, сам этот стран­ник, что рас­спра­ши­ва­ет до­ро­гу. Мо­ро­зов от­ве­тил, что он из Мо­ск­вы, и то­гда чело­век, си­дев­ший на бе­ре­гу, за­дал ему еще один во­прос:

— А как там Мо­ск­ва-то?

— А вы мо­ск­вич? — по­ин­те­ре­со­вал­ся Мо­ро­зов, уло­вив в то­не во­про­са чуть при­мет­ные гру­ст­ные нот­ки.

— Ви­ди­те ли, был мо­ск­вичом, а те­перь вот здесь, учитель­ст­вую.

Даль­ше — боль­ше, и Мо­ро­зов уз­нал, что этот сто­личный учитель в ме­ст­ной сель­ской шко­ле во­все и не пе­да­гог по об­ра­зо­ва­нию, что он вот так же, как те­перь Мо­ро­зов, то­же был здесь сначала ка­ким-то ту­ри­ст­ским по­хо­дом, встре­тил чудес­ное ме­сто, ко­то­рое лег­ло ему на ду­шу, уви­дел шко­лу на вы­со­ком, свет­лом бе­ре­гу ре­ки, да и ос­тал­ся здесь учить де­ти­шек.

То­гда Мо­ро­зов при­нял по­сту­пок это­го чело­ве­ка как под­виг. Да по-дру­го­му он и не мог пред­ста­вить се­бе дви­же­ние чело­ве­ка в пе­да­го­ги, в учите­ля — ведь сю­да идут толь­ко для то­го, все­гда считал Мо­ро­зов, что­бы не­сти зна­ния, свет, а не для ка­кой-то ко­ры­сти. И вот этот мо­с­ков­ский ху­дож­ник, став­ший вдруг сель­ским учите­лем, и был все вре­мя с ним, был как укор со­вес­ти, как при­мер под­ви­га в про­ти­во­по­лож­ность той го­во­риль­не, ко­то­рая чаще все­го ок­ру­жа­ла Мо­ро­зо­ва и его сто­личных дру­зей. И толь­ко со­всем по­том, уже здесь, в де­рев­не, Сер­гей Ми­хай­ло­вич уз­на­ет, что там, в сель­ской шко­ле Ва­лечка-­Ва­лен­тин дол­го не за­дер­жал­ся и что и ту­да-то явил­ся он дос­та­точно про­сто: по­нра­ви­лось ме­сто и ре­шил по­жить, по­смот­реть. И его со­весть не вол­но­ва­лась, не бо­ле­ла ду­ша за тех де­ти­шек, ко­то­рых он ка­ж­дый день шел учить, ко­то­рых вро­де бы и по­ма­нил ка­ким-то не­обык­но­вен­ным сто­личным све­том и ко­то­рых так же лег­ко, как при­шел к ним, ос­та­вил од­них по­сре­ди учеб­но­го го­да.

... Нет, брат­цы, это не под­виг — это все­го-на­все­го удов­ле­тво­ре­ние сво­его соб­ст­вен­но­го хо­те­жа: за­хо­тел — по­шел, взял, на­дое­ло — ушел в дру­гую сто­ро­ну... А как же они? Как же те, к ко­то­рым ты при­шел?.. Эти во­про­сы ни­как не ук­ла­ды­ва­лись в го­ло­ве у Мо­ро­зо­ва. И то­гда-то впер­вые он и об­на­ру­жил для се­бя, что у Ва­лечки-Ва­лен­ти­на, ви­ди­мо, на­прочь от­сут­ст­ву­ет ка­кое бы то ни бы­ло по­ня­тие дол­га...

Даль­ше-боль­ше и вско­ре Мо­ро­зов оп­ре­де­лил для се­бя, что взгля­ды на спа­се­ние жиз­ни в этой де­рев­не или на воз­ро­ж­де­ние этой де­рев­ни, как гром­ко го­во­рил Ва­лечка-Ва­лен­тин, у них бы­ли диа­мет­раль­но про­ти­во­по­лож­ны­ми... Ни­ка­ким зем­ле­дель­цам, па­ха­рям, пас­ту­хам в пла­нах Ва­лечки-Ва­лен­ти­на не бы­ло и мес­та — все это ме­ша­ло се­го­дняш­ней ти­ши­не-по­кою, ка­кая стоя­ла те­перь в де­ре­вуш­ке, за­быв­шей о сво­ей преж­ней хо­зяй­ст­вен­ной жиз­ни. И сто­личный ху­дож­ник мечтал не о фер­ме­ре в этой де­ре­вуш­ке, не об ут­рен­нем мычании де­ре­вен­ско­го ста­да, иду­ще­го на вы­пас — он ду­мал о том, что здесь, на мес­те вчераш­ней де­рев­ни, долж­но воз­ник­нуть вы­со­ко­ин­тел­ли­гент­ное брат­ст­во вы­со­ко­ин­тел­лек­ту­аль­ных лю­дей... Здесь пре­крас­ное ме­сто для та­ко­го эли­тар­но­го цен­тра: чис­тей­шая во­да, со­сно­вые ле­са по песчаным хол­мам, яго­ды, гри­бы, ры­ба, охо­та — жи­ви и на­сла­ж­дай­ся жиз­нью!

Да, брат­цы, да... Это уже бы­ло про­ти­во­стоя­ние не с внеш­ни­ми об­стоя­тель­ст­ва­ми, а про­ти­во­стоя­ние внут­ри, здесь, с людь­ми, ко­то­рые жи­ли ря­дом, как го­во­рит­ся, через за­бор, и у ко­то­рых бы­ли со­всем дру­гие пла­ны по­сле по­бе­ды над внеш­ни­ми си­ла­ми. Это бы­ла все та же эли­тар­ная аг­рес­сия по от­но­ше­нию к жиз­ни, ко­то­рая мо­жет при­вес­ти, как и все, что бы­ло до это­го, толь­ко к ка­та­ст­ро­фе...

А на­род? А па­харь-зем­ле­де­лец, а пас­тух? А то ве­ли­кое на­род­ное мас­тер­ст­во, ко­то­рое и соз­да­ло всю ок­ру­жаю­щую нас жизнь?

Как-то по по­во­ду на­род­но­го мас­тер­ст­ва Мо­ро­зо­ву при­шлось ус­лы­шать от Ва­лечки-Ва­лен­ти­на про­из­не­сен­ную с очень боль­шим убе­ж­де­ни­ем фра­зу:

— Все на­род­ные пре­муд­ро­сти со­вре­мен­ный го­род­ской чело­век мо­жет ос­во­ить за один год!

Мо­ро­зов чуть бы­ло не про­из­нес вслух – он еле-еле сдер­жал­ся, что­бы не вос­клик­нуть: “Как же так, брат­цы? Ведь на то, что­бы соз­дать всю эту жизнь, всю эту хо­тя бы бы­то­вую куль­ту­ру здеш­ней де­рев­не тре­бо­ва­лись ве­ка! Тре­бо­ва­лись ве­ка, что­бы ро­дить то со­вер­шен­ст­во ко­то­рое мы се­го­дняш­ней ци­ви­ли­зо­ван­ной буль­до­зер­ной жи­зью все не мо­жем ни­как уничто­жить со­всем, ибо она все рав­но про­би­ва­ет­ся то там, то здесь в сво­ем вы­со­ком качес­т­ве!.. Как же так?"

Мо­ро­зов в кон­це кон­цов ус­по­ко­ил­ся и посчитал это за­яв­ле­ние Ва­лечка-Ва­лен­ти­на про­сто бра­ва­дой... Бра­ва­да? Да, бра­ва­да... Но в ру­ках у мо­с­ков­ско­го ху­дож­ни­ка был еще и то­пор и этим то­по­ром он что-­то ру­бил, де­лал, стро­ил, вер­шил ка­кие-то плот­ниц­кие ра­бо­ты. Прав­да, плот­ниц­ки­ми ра­бо­та­ми на­звать все, что про­из­во­дил Ва­лечка-Ва­лен­тин сво­им то­по­ром, бы­ло труд­но, хо­тя мо­с­ков­ские да­мы, нет-нет да и на­ве­щав­шие на­ше­го ху­дож­ни­ка в лет­нее, удоб­ное для от­ды­ха вре­мя, с вос­тор­гом оп­ре­де­ля­ли, что Ва­лечка-Ва­лен­тин "очень ин­те­рес­но ра­бо­та­ет в де­рев­не"... И то­гда Мо­ро­зов сно­ва при­смат­ри­вал­ся ко все­му, что вы­хо­ди­ло из-под Ва­лечки­но­го то­по­ра, и вновь убе­ж­дал­ся, что все это бы­ло все­го-на­все­го охае­мой, толь­ко не той охае­мой, ко­то­рую зна­ла и преж­няя ме­ст­ная жизнь и над ко­то­рой по­те­ша­лись тут ум­ные, справ­ные лю­ди, а охае­мой — эр­за­цем преж­ней жиз­ни...

Здесь, в де­рев­не, до по­ры до вре­ме­ни про­жи­вал не­кий Лош­ков. От­ку­да при­был он сю­да, это­го так, на­вер­ное, ни­кто точно и не знал, но ско­рей все­го из мест за­ключения. При­был сю­да он дав­но, при­жил­ся, по­се­лил­ся у пре­ста­ре­лой баб­ки. По­том баб­ка по­мер­ла и хо­зяи­ном баб­ки­ной до­муш­ки стал сам Лош­ков.

До­мик, в ко­то­ром жил Лош­ков, бог зна­ет, ко­гда по­стро­ен­ный, был со­всем не­ве­лик, а по­то­му и не по­хо­дил на ме­ст­ные се­вер­ные до­ма-кре­по­сти. Да и сто­ял он в сто­ро­не воз­ле трех вы­сочен­ных елей, где, по ме­ст­ным пре­да­ни­ям, ко­гда-то бы­ли часов­ня и клад­би­ще. Так что дом Лош­ко­ва уже сам, по сво­ему по­ло­же­нию, был не со­всем обык­но­вен­ным, стран­ным для здеш­ней жиз­ни.

Сам же хо­зя­ин до­ма был быстр на мысль и на во­пло­ще­ние сво­ей бы­ст­рой мыс­ли в ма­те­ри­ал. Стои­ло ему где-то в жур­на­ле вычитать о том, что, мол, нынче стро­ят ка­кие-то но­вые ко­раб­ли на под­вод­ных крыль­ях, как он тут же при­нял­ся мас­те­рить се­бе со­вре­мен­ный ко­рабль-лод­ку на под­вод­ных крыль­ях... Его со­сед­ка, баб­ка Ли­за нет-нет да и при­хо­ди­ла про­ве­рить, чем это так ув­лечен­но за­нят те­перь ее не­уго­мон­ный со­сед, а тот, лишь на ко­рот­кое вре­мя от­ры­ва­ясь от ра­бо­ты, по­яс­нял баб­ке, что вот на этой лод­ке с та­ким вот под­вод­ны­ми крыль­я­ми он, Лош­ков, бу­дет ле­тать по озе­ру, как ле­бедь под об­ла­ка­ми...

И лод­ку-ле­бе­дя он се­бе в кон­це кон­цов со­ору­дил. Вро­де бы и кры­лья по­ста­вил пра­виль­но, под нуж­ным уг­лом, что­бы эти кры­лья все-та­ки под­ня­ли лод­ку над во­дой. И в этой точнос­ти со­ору­же­ния Мо­ро­зов поз­же мог убе­дить­ся сам — он еще за­стал эту лод­ку, ле­жав­шую на бе­ре­гу, пе­ре­вер­ну­тую квер­ху свои­ми под­вод­ны­ми крыль­я­ми... И лод­ка бы­ла спу­ще­на мас­те­ром на во­ду, но, увы,.. на крыль­ях так и не по­ле­те­ла, ибо у этой лод­ки был все­го-на­все­го ма­ло­силь­ный мо­тор "Стре­ла", ко­то­ро­му и та­кую-то, про­стую лод­ку, лод­ку без крыль­ев, бы­ло слиш­ком тя­же­ло тол­кать... Все рассчитал Лош­ков, все знал, все ух­ва­тил с ле­та, но не до­шел до глав­но­го, что для под­вод­ных крыль­ев дол­жен быть мо­тор чуть по­силь­ней, чем его до­по­топ­ная "Стре­ла"...

— Вот та­кую-то охае­му и со­ору­дил, — за­ключила баб­ка Ли­за, по­яс­нив Мо­ро­зо­ву, что имен­но вот то со­стоя­ние, ко­гда все вро­де бы и так да все в кон­це кон­цов и не так по­лучает­ся, и име­ну­ет­ся на здеш­нем де­ре­вен­ском язы­ке охае­мой.

И все эти охае­мы Лош­ко­ва бы­ли пре­ж­де все­го от не­дос­та­точной гра­мо­ты... Та­лант­ли­вый, яр­кий па­рень, но не уда­лось поучить­ся, что-то сло­ма­лось, утя­ну­ло ку­да-то в сто­ро­ну жизнь. Это бы­ла та са­мая, увы, обычная те­перь до­ро­га, ко­то­рая и уво­ди­ла в не­пу­те­вую сто­ро­ну от де­ла, от све­та мно­гих та­лант­ли­вых рос­сий­ских ре­бят. И не он, Лош­ков, ви­но­ват в этом, что не раз­ви­ли его ум ши­ро­ко и глу­бо­ко, что не мог он те­перь ох­ва­тить сво­ей мыс­лью все, что не­об­хо­ди­мо бы­ло для удачи за­ду­ман­но­го де­ла. Но са­ма мысль бы­ла, ост­рая, бы­ст­рая, и он вре­зал­ся с нею в лю­бое во вре­мя под­вер­нув­шее­ся де­ло и начинал тут же его вер­шить.

Уже на па­мя­ти Мо­ро­зо­ва бы­ли здесь зна­ме­ни­тые са­ни Лош­ко­ва, са­ни с па­ру­сом... Что уж за­ста­ви­ло его изо­бре­тать та­кой па­рус, стро­ить та­кие, кры­ла­тые са­ни?..

Для сво­ей це­ли Лош­ков сначала тас­кал из ма­га­зи­на фа­нер­ные ящи­ки из-под спичек, тас­кал дол­го. В кон­це кон­цов фа­не­ры со­бра­лось у не­го на при­личное по­лот­но, и вот та­кой фа­нер­ный па­рус он и во­дру­зил на свои са­ни. Под са­ня­ми бы­ло чет­ве­ро ши­ро­ких охот­ничьих лыж. Са­ни бы­ли ход­ки­ми — толь­ко чуть-­чуть под­толк­ни... И до­ж­дав­шись по­пут­но­го вет­ра, Лош­ков вме­сте с семь­ей, вме­сте с деть­ми и же­ной, ко­то­рая бес­пре­ко­слов­но сле­до­ва­ла за му­жем во всех его оха­ем­ных дея­ни­ях, бро­сил­ся в са­ни, и са­ни по­нес­лись по льду на­ше­го озе­ра вслед за вет­ром...

Ос­тат­ки тех са­ней до сих пор ле­жат на том бе­ре­гу озе­ра сре­ди ело­вых ство­лов... Как уж, ка­ким чудом уце­ле­ли пас­са­жи­ры этих зло­по­лучных са­ней?!. Фа­нер­ный па­рус был ук­ре­п­лен на са­нях на­мерт­во и управ­лять ими бы­ло не­воз­мож­но, а по­то­му са­ни мог­ли ле­теть толь­ко ту­да, ку­да дул ве­тер и ос­та­но­вить их ни­кто не мог, так как бы­ст­рый на де­ло изо­бре­та­тель не по­ду­мал ни о ка­ких тор­мо­зах для сво­его ап­па­ра­та...

Са­ни, очеред­ная охае­ма Лош­ко­ва, так и ле­жат те­перь там, на дру­гом бе­ре­гу озе­ра... Но у Ва­лечки-Ва­лен­ти­на та­кие са­ни обя­за­тель­но и по­еха­ли бы и вер­ну­лись об­рат­но, ибо он обя­за­тель­но пре­ду­смот­рел бы тут тор­моз. Но, чес­т­ное сло­во, та­ких бы лад­ных, кра­си­вых са­ней, как са­ни Лош­ко­ва, он ни­ко­гда бы не со­ору­дил. Ведь Лош­ков все-та­ки был мас­те­ром, мас­те­ром по на­след­ст­ву, от са­мо­го на­ро­да, и те его са­ни, ко­то­рые ве­тер раз­бил о де­ре­вья, Мо­ро­зо­ву бы­ло почти до слез жал­ко, ибо сде­ла­ны они бы­ли так ста­ра­тель­но, так изящ­но, как те­перь са­ни не де­ла­ет, по­жа­луй ни­кто во всей ок­ру­ге.

Copyright © 2023. All rights Reserved.