Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   26   27   28   29   30   31   32   33   ...   44

– А ты мне, Ми­ха­лыч, вот что объ­яс­ни – мучаюсь во­про­сом и не знаю, как по­ни­мать: что же та­кое те­перь у де­ти­шек на­ших – се­ме­ни-то это­го муж­ско­го да жен­ско­го в из­быт­ке, что ли, боль­но, что же мы их в глав­ном де­ле не бе­ре­жем?.. Рас­пус­ти­ли ху­же те­лу­шек... Слы­шал, у вас, в го­ро­де, со­бачек, что по­по­ро­ди­стей, до двух лет к же­нить­бе не до­пус­ка­ют. Так, что ли? А что же мы ма­ло­лет­ним на­шим де­тиш­кам свадь­ба­ми ко­бе­ли­ны­ми под крас­ным фла­гом при­мер по­да­ем? По­ду­май, Ми­ха­лыч, по­ду­май! Опи­ши все это, гром­ко опи­ши, что­бы ос­та­но­вил­ся на­род – по­ди, нам еще ни­ка­кой ин­ку­ба­тор нау­ка не при­ду­ма­ла.

И ста­рик-во­ин сно­ва гроз­но за­мах­нул­ся дубь­ем-ору­жи­ем на со­бак, вы­вер­нув­ших­ся от­ку­да-то на до­ро­гу:

– У, так вас рас­так! Пад­лы эда­кие!

...Нет, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, нет, не все, по­ди, еще так пло­хо во­круг, ес­ли есть еще на зем­ле вот та­кие ста­ри­ки-вои­ны. Как его Сер­гей на­зы­вал – дед­ка Ми­ша, здо­ров ли?.. Здо­ров, здо­ров ста­рик, ес­ли бьет­ся за чис­то­ту, за здо­ро­вую жизнь, за креп­кое се­мя у сво­его на­ро­да. Здо­ров! Здо­ров дед­ка Ми­ша, – Со­ко­лов да­же улыб­нул­ся и не про се­бя, а как ска­зал толь­ко что ста­рик-во­ин, при­люд­но...

"Спа­си­бо за бе­се­ду, спа­си­бо, что по­го­во­ри­ли"... Спа­си­бо, дед­ка Ми­ша, спа­си­бо. И будь здо­ров – дол­го будь здо­ров...

И сно­ва к Ге­ор­гию Ва­лен­ти­но­вичу по­сле ста­ри­ка и со­бачьей свадь­бы пря­мо про­тив сель­со­ве­та, под крас­ным фла­гом, как оп­ре­де­лил не­уго­мон­ный дед­ка, явил­ся не­дав­ний визг-вопль гром­ко­го­во­ри­те­ля, ору­ще­го над боль­ны­ми де­тиш­ка­ми: "Бе­гу... бе­гу... бе­гу... бе­гу..."

Ку­да бе­жим и зачем, не за­мечая ту грязь-по­ги­бель-смерть, что опу­ты­ва­ет на­ши, бе­гу­щие не­из­вест­но за ка­кой це­лью, но­ги?..

Вот так, сно­ва в во­про­сах и бес­по­кой­ст­ве и до­п­лел­ся Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич вслед за сво­им бод­ро ша­гав­шим дру­гом до причала-при­ста­ли­ща, до лод­ки.

На этот раз на кор­ме с ру­ле­вым вес­лом уст­ро­ил­ся Со­ко­лов, а Мо­ро­зов впряг­ся ко­рен­ни­ком и по­гнал лод­ку через озе­ро к до­му.

Хоть и не за­дер­жи­ва­лись они осо­бо ни­где, хоть и не жда­ли осо­бо ни­ко­го, но до­мой вер­ну­лись толь­ко к вечеру, вер­ну­лись ус­тав­шие от до­ро­ги, от ве­сел, а боль­ше все­го, по­жа­луй, от сво­их се­го­дняш­них дум. До­ма они по­пи­ли чая, и Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич при­знал­ся вслух, что с удо­воль­ст­ви­ем тут же ото­шел бы ко сну...

За­снул ли Со­ко­лов сра­зу или лег в по­стель толь­ко для то­го, что­бы сно­ва ос­тать­ся один на один со свои­ми мыс­ля­ми, это­го Мо­ро­зов не знал. При­брав со сто­ла и за­крыв на за­лож­ку вход­ную дверь, он вслед за Ге­ор­ги­ем Ва­лен­ти­но­вичем то­же ус­та­ло рас­тя­нул­ся на сво­ей по­сте­ли. До ночи бы­ло еще да­ле­ко, за ок­ном еще толь­ко-толь­ко раз­го­ра­лись хо­лод­ные ог­ни осен­не­го се­вер­но­го за­ка­та. Мо­ро­зов ви­дел этот за­кат­ный свет на за­дер­ну­той окон­ной за­на­вес­ке, чув­ст­во­вал по его ску­пым то­нам близ­кие хо­ло­да, вспо­ми­нал осен­нюю Мо­ск­ву, ко­то­рую дав­но уже и не ви­дел, вспо­ми­нал же­ну, сво­их мальчишек-стар­ше­му на сле­дую­щий год слу­жить в ар­мии... Толь­ко бы не Аф­га­ни­стан, нет... – и ду­мал тут Мо­ро­зов не о худ­шем для сво­его сы­на, для се­мьи, нет. Он был рус­ским чело­ве­ком и его рус­ская ис­то­рия, ис­то­рия войн-за­щи­ты отечес­т­ва или войн-за­ступ­ничес­т­ва за сла­бых, не по­зво­ля­ла ему при­нять эту вой­ну ре­гу­ляр­ной ар­мии с пар­ти­за­на­ми... И пусть с пло­хи­ми, стре­мя­щи­ми­ся, как го­во­ри­лось по­всю­ду, вер­нуть стра­ну в тьму сред­не­ве­ко­вья, но с пар­ти­за­на­ми, ко­то­рые жи­вут и кор­мят­ся сре­ди сво­его на­ро­да...

Аф­га­ни­стан и близ­кая служ­ба сы­на в ар­мии бы­ли с ним не­дол­го, и он сно­ва ока­зал­ся там, в се­ле-по­сел­ке, сно­ва ви­дел Ка­ра­сей, за­кры­ваю­щих свою кры­шу, ви­дел чуд­ные по­лен­ни­цы дров, сло­жен­ные вчераш­ни­ми горь­ки­ми пья­ни­ца­ми, и сно­ва и сно­ва по­вто­рял про се­бя те причины, ко­то­рые и при­во­ди­ли и при­во­дят до сих пор на­род к ал­ко­го­лю...

Пер­вые две причины, за­став­ляв­шие чело­ве­ка тя­нуть­ся к ал­ко­го­лю, он се­го­дня уже вспо­ми­нал. Пер­вая – тя­же­лые со­ци­аль­ные ус­ло­вия, ус­ло­вия жиз­ни и тру­да. Вто­рая – от­сут­ст­вие тру­до­во­го на­пря­же­ния...

Празд­ность, от­сут­ст­вие тру­до­вой це­ли в жиз­ни, от­сут­ст­вие, как го­во­рит­ся, жиз­нен­но­го яко­ря – обя­зан­но­стей пе­ред семь­ей, пе­ред об­ще­ст­вом – все это рас­пус­ка­ло чело­ве­ка, ли­ша­ло его нор­маль­ных, здо­ро­вых ра­до­стей, и то­гда и при­хо­дил к не­му ал­ко­голь, что­бы под­нять на­строе­ние, жиз­нен­ный то­нус, раз­ве­ять ску­ку-тос­ку, соз­дать ил­лю­зию пол­но­цен­ной жиз­ни...

Еще три го­да то­му на­зад в до­ме у баб­ки Ва­си­ли­сы жил ее квар­ти­рант-со­жи­тель по име­ни Сте­пан Сте­па­но­вич. Фа­ми­лию это­го квар­ти­ран­та-со­жи­те­ля баб­ки Ва­си­ли­сы сейчас, по­жа­луй, ни­кто уже и не пом­нил: Сте­пан Сте­па­но­вич да Сте­пан Сте­па­но­вич – и это­го всем впол­не хва­та­ло. Сте­па­ном Сте­па­но­вичем и до­ма и на лю­дях на­зы­ва­ла сво­его до­ро­го­го квар­ти­ран­та и баб­ка Ва­си­ли­са. За гла­за же в де­рев­не это­го Сте­па­на Сте­па­но­вича обычно на­зы­ва­ли Сте­шей, имен­но Сте­шей, а не Сте­пой, что бы­ло бы бо­лее ло­гичным, как про­из­вод­ное от муж­ско­го име­ни Сте­пан. И в этом жен­ском – Сте­ша, по мне­нию Мо­ро­зо­ва, бы­ло очень лов­ко от­мечено, от­ра­же­но глав­ное со­дер­жа­ние жиз­ни квар­ти­ран­та баб­ки Ва­си­ли­сы...

Со­всем еще мо­ло­дым му­жи­ком по­пал Сте­ша в эти се­вер­ные края. До это­го слу­жил он офи­це­ром, но был уво­лен за что-то из ар­мии. Ка­кое-то вре­мя быв­ший кад­ро­вый офи­цер за­ве­до­вал здесь чуть ли не всем ме­ст­ным сель­ским снаб­же­ни­ем, но, го­во­рят, буд­то бы на этой ра­бо­те про­гу­лял­ся, рас­тра­тил­ся, но почему-то не по­пал в тюрь­му, а про­дол­жал жить и ра­бо­тать в этих же мес­тах, вы­плачивая сель­ской по­тре­би­тель­ской коо­пе­ра­ции ка­кой-то, в об­щем-то, не очень боль­шой долг. И здесь у Сте­па­на Сте­па­но­вича еще ос­та­вал­ся путь вер­нуть­ся к жиз­ни – го­ло­ва у не­го, по-ви­ди­мо­му, то­гда еще бы­ла не про­пи­та, и он по­сле случив­ше­го­ся чуть ли не с от­личием за­кончил ка­кую-то не то шко­лу, не то кур­сы мас­те­ров-вздым­щи­ков-смо­ло­ку­ров, то есть мас­те­ров хим­лес­хо­за, и то­же впол­не удачно при­сту­пил к ра­бо­те в но­вой для се­бя об­лас­ти... Вот тут-то бу­ду­щий Сте­ша и ока­зал­ся в на­шей де­рев­не.

Для ра­бочих хим­лес­хо­за, для хи­ми­ков, в на­шей де­рев­не был вы­стро­ен впол­не при­личный дом, ку­да при­хо­ди­ли они пе­ре­дох­нуть по­сле сво­ей лес­ной ра­бо­ты и где по зи­ме мог­ли бла­го­по­лучно до­жи­дать­ся начала но­во­го ра­бочего се­зо­на. По зи­ме хи­ми­ки, ко­нечно, не спа­ли – они строи­ли в ле­су но­вые из­буш­ки, ре­мон­ти­ро­ва­ли ста­рые, что-то за­во­зи­ли, за­но­си­ли в лес для бу­ду­щей ра­бо­ты, за что и по­лучали по зи­ме руб­лей сто с не­боль­шим в ме­сяц. Вот на эти са­мые, зим­ние сто руб­лей в ме­сяц и жил ко­гда-то с осе­ни до вес­ны и Ва­си­лий Кли­мов, жил и по зи­ме осо­бен­но и не пьян­ст­во­вал. Но ес­ли Ва­си­лий был обычным ря­до­вым хи­ми­ком-вздым­щи­ком, то Сте­пан Сте­па­но­вич был чело­ве­ком со спе­ци­аль­ным хи­мичес­ким об­ра­зо­ва­ни­ем, а по­то­му не про­сто хи­мичил в ле­су на сво­ем пер­со­наль­ном участ­ке, а ко­ман­до­вал-ру­ко­во­дил це­лым от­ря­дом ме­ст­ных бое­вых смо­ло­ку­ров. И го­во­рят, что здесь, в это вре­мя, вер­нув­шись в но­вом качес­т­ве к по­те­рян­ной бы­ло жиз­ни, бу­ду­щий Сте­ша осо­бен­но и не пил – пом­нил­ся он то­гда всем му­жи­ком гра­мот­ным, дель­ным, спра­вед­ли­вым и во­об­ще не очень пью­щим. И ос­тал­ся бы он, по­ди, та­ким, мо­жет быть, и об­за­вел­ся бы семь­ей, по­стро­ил­ся бы и стал жить, как все нор­маль­ные лю­ди, ес­ли бы не све­ла его тут судь­ба с баб­кой Ва­си­ли­сой...

Бы­ло это дав­но, ко­гда баб­ка Ва­си­ли­са вы­гля­де­ла ку­да мо­ло­же и, при­няв стоп­ку-дру­гую, пред­став­ля­ла из се­бя впол­не оп­ре­де­лен­ный ин­те­рес для раз­ве­се­лив­ших­ся му­жи­ков. При баб­ке Ва­си­ли­се в то вре­мя на­хо­дил­ся и муж, но муж был со­всем боль­ным, ле­жал леж­мя почти все вре­мя, под­ни­ма­ясь раз­ве толь­ко по са­мой край­ней ну­ж­де, и по­се­му баб­ка Ва­си­ли­са, ви­ди­мо, и счита­ла се­бя впол­не сво­бод­ной от ка­ких-ли­бо по­стель­ных обя­зан­но­стей пе­ред му­жем. Вот тут-то и со­шел­ся с ней бу­ду­щий Сте­ша, то­гда еще началь­ник над хи­ми­ка­ми Сте­пан Сте­па­но­вич.

Для баб­ки Ва­си­ли­сы Сте­пан Сте­па­но­вич был на­столь­ко мо­лод, что да­же на­ша де­рев­ня, ви­дав­шая все, что толь­ко мож­но бы­ло ви­деть здесь, от кон­вой­ных до бес­кон­вой­ных, от зэ­ков до вер­бо­ван­ных, и то ох­ну­ла почти вслух. Да ох­ну­ла еще и по той причине, что все-та­ки, как, ни­как, но хоть ка­кая-то мо­раль, ка­кие-то нор­мы по­ве­де­ния в на­шей де­рев­не еще со­хра­ня­лись, и как бы там ни бы­ло, но при жи­вом му­же та­щить се­бе в дом вто­ро­го му­жи­ка у нас, из­ви­ни­те, не по­ла­га­лось... А Сте­пан Сте­па­но­вич, не об­ра­щая ни­ка­ко­го вни­ма­ния на де­ре­вен­ские охи и ахи, пе­ре­брал­ся из сво­его хим­лес­хо­зов­ско­го до­ми­ка квар­ти­ран­том к баб­ке Ва­си­ли­се, и за­жи­ли они, как го­во­ри­ли в де­рев­не, втро­ем.

Ко­нечно, бу­ду­щая баб­ка Ва­си­ли­са, а по тем вре­ме­нам еще Ва­си­на или со­всем про­сто — Ва­си­ха, мо­ло­дым квар­ти­ран­том очень до­ро­жи­ла и, же­лая как мож­но крепче при­вя­зать к се­бе му­жи­ка, ка­ж­дый раз встречала его из ле­са не толь­ко с рас­про­стер­ты­ми объ­я­тия­ми, но и с при­па­сен­ным за­ра­нее креп­ким ви­ном. И не ус­пе­вал Сте­пан Сте­па­но­вич вой­ти в дом, ски­нуть свою лес­ную поход­ную ко­том­ку и оде­ж­ду, а там и как сле­ду­ет умыть­ся, как на сто­ле уже стоя­ла она, бу­тыл­ка с бод­ря­щей жид­ко­стью. И баб­ка Ва­си­ли­са, нис­коль­ко не стес­ня­ясь сво­его уми­раю­ще­го му­жа, уже на­ли­ва­ла сво­ему мо­ло­до­му ха­ха­лю-ко­бе­лю пер­вую стоп­ку вод­ки с до­ро­ги.

Так и по­ве­лось у них: Сте­пан Сте­па­но­вич на по­рог, а у баб­ки Ва­си­ли­сы на сто­ле уже бу­тыл­ка вод­ки. Так и жил он в этом до­ме, по­пи­вая слад­кое для се­бя винчиш­ко, без ка­ких-ли­бо обя­зан­но­стей и на­ло­гов, справ­ляя с баб­кой Ва­си­ли­сой свою муж­скую ну­ж­ду и не вы­пол­няя боль­ше ни­ка­ких ра­бот по до­му, по хо­зяй­ст­ву. Сло­вом, жил этот чело­век при Ва­си­не-Ва­си­хе ко­бе­лем-трут­нем, за что и по­лучил, по-ви­ди­мо­му, в де­рев­не свое да­ле­ко не муж­ское про­зви­ще – Сте­ша.

Это­го са­мо­го Сте­шу Мо­ро­зов час­то вспо­ми­нал, ко­гда при­во­дил при­ме­ры ги­бе­ли чело­ве­ка от ал­ко­го­ля по причине от­сут­ст­вия тру­до­во­го на­пря­же­ния, то есть по причине от­сут­ст­вия обычных здо­ро­вых чело­вечес­ких обя­зан­но­стей пе­ред семь­ей, до­мом, пе­ред об­ще­ст­вом, пе­ред жиз­нью. Так и жил этот Сте­ша до кон­ца сво­их дней при баб­ке Ва­си­ли­се толь­ко ал­ко­го­ли­ком-ту­не­яд­цем. По­хо­ро­нил вме­сте с баб­кой ее за­кон­но­го му­жа, и хо­тя бы тут вспом­нил о до­ме, в ко­то­ром жил, о хо­зяй­ст­ве. Ан нет – из­ба­ло­ван­ный баб­ки­ным вни­ма­ни­ем и вин­цом, он про­дол­жал все так же го­но­ши­сто си­деть за сто­лом в сво­ем крас­ном уг­лу, по­пи­вая под­ли­вае­мое баб­кой винчиш­ко, по­ку­ри­вая до­ро­гие си­га­ре­ты с фильт­ром, по­слу­ши­вая по­след­ние из­вес­тия по цен­траль­но­му и ме­ст­но­му ра­дио, почиты­вая ме­ст­ные и цен­траль­ные га­зе­ты и имея на все про­ис­хо­див­шее и не толь­ко в де­рев­не, но и в мас­шта­бах стра­ны, а то и за ру­бе­жом свое соб­ст­вен­ное про­све­щен­ное мне­ние.

В трез­во­сти был он вро­де бы му­жи­ком и не­пло­хим, и Мо­ро­зов, бе­се­дуя с ним о том и о сем, встречая его со­всем не­глу­пые мыс­ли, не раз де­ли­кат­но под­ска­зы­вал это­му са­мо­му Сте­ше, в про­шлом Сте­па­ну Сте­па­но­вичу, хоть ка­кой-то путь к спа­се­нию: мол, Сте­пан Сте­па­но­вич, а что ес­ли вам, ду­мая о бу­ду­щем, о той же пен­сии, взять да и раз­вес­ти раз­ную ско­ти­ну, уст­ро­ить ого­род у до­ма, а там и ка­кой са­дик под ок­на­ми по­са­дить, а к са­ди­ку и пчелок – се­мью, дру­гую... Мо­ро­зо­ву очень хо­те­лось при­вес­ти это­го чело­ве­ка к нор­маль­ной жиз­ни, по­да­рить ему те обя­зан­но­сти, ко­то­ры­ми жи­ли все ок­ру­жаю­щие их, но, ви­ди­мо, за­бо­ты баб­ки Ва­си­ли­сы бы­ли на­столь­ко слад­ки, при­ят­ны ду­ше, что рас­ста­вать­ся с ни­ми Сте­ша ни­как не со­гла­шал­ся...

Прав­да, в до­ме у баб­ки Ва­си­ли­сы ка­кая-то ско­тин­ка все­гда бы­ла. Пом­ни­лось Мо­ро­зо­ву, что ко­гда-то бы­ла у баб­ки да­же ко­ро­ва, ко­то­рая не пас­лась на лу­гу, а бро­ди­ла по де­ре­вен­ским по­мой­кам, а за­гу­ляв, са­ма от­прав­ля­лась в се­ло-по­се­лок за две­на­дцать ки­ло­мет­ров на ис­кус­ст­вен­ное осе­ме­не­ние и точно на­хо­ди­ла тот дом, где и про­жи­вал сов­хоз­ный тех­ник-осе­ме­на­тор. Но все это жи­вое и не­жи­вое хо­зяй­ст­во дер­жа­лось в до­ме толь­ко на од­ной баб­ке. По­том, ко­гда баб­ка Ва­си­ли­са со­всем со­ста­ри­лась, а Сте­ша со­всем сдал и лас­ки-ма­ли­на ус­ту­пи­ли ме­сто дру­гим за­бо­там, по­про­ще, по­гряз­ней, баб­ка нет-нет да и сры­ва­лась, тре­буя нынче от квар­ти­ран­та, быв­ше­го со­жи­те­ля, учас­тия и в хо­зяй­ст­вен­ных за­бо­тах. Но и тут, сры­ва­ясь ред­ко и тут же опом­нив­шись, по преж­ней при­вычке под­ли­ва­ла сво­ему Сте­па­ну Сте­па­но­вичу в стоп­ку креп­кое ви­но и по­смат­ри­ва­ла по сто­ро­нам, ко­го бы из му­жи­ков по­мо­ло­же, по­крепче, из тех же, еще не до кон­ца до­пив­ших­ся хи­ми­ков, на­нять се­бе на зи­му в ра­бот­ни­ки.

Так и жи­ли они час­то вме­сте с ра­бот­ни­ком, ко­то­рый но­сил во­ду и дро­ва к печи при жи­вом и здо­ро­вом му­жи­ке, но­ми­наль­ном хо­зяи­не до­ма, Сте­па­не Сте­па­но­виче, жи­ли, мо­жет, и вспо­ми­ная ка­ж­дый про се­бя преж­ние слад­кие дни, од­но­вре­мен­но по причине все той же не­трез­вой ле­но­сти уничто­жая в сво­ей печи де­ре­вен­ские до­ма, ос­тав­шие­ся почему-ли­бо без хо­зя­ев... Сте­ши и тут не хва­ти­ло да­же на са­мую при­вычную для ка­ж­до­го му­жи­ка ра­бо­ту – на дро­ва, за­го­тов­лен­ные на зи­му. Как се­го­дня Мо­ро­зов уже вспо­ми­нал, толь­ко са­мые по­гиб­шие, чер­ные пья­ни­цы да еще жи­ву­щие без вся­кой се­мьи мог­ли за­быть о дро­вах на зи­му. Но Сте­ша тем горь­ким, чер­ным пья­ни­цей все-та­ки не был, а по­то­му про­стить ему и баб­ке Ва­си­ли­се уничто­же­ние здо­ро­вых де­ре­вен­ских до­мов, ос­тав­ших­ся без хо­зя­ев, Мо­ро­зов ни­как не мог.

Так этот Сте­ша в кон­це кон­цов и по­гиб от пьян­ки, от без­де­лия, ос­та­вив баб­ку Ва­си­ли­су на ста­рос­ти со­всем од­ну... А мог бы, мог бы этот не шиб­ко изъ­ез­жен­ный раз­ны­ми ра­бо­та­ми, не­ста­рый му­жик еще и по­жить. Мог бы! И бы­ло в нем что-то для доб­рой жиз­ни. Ей-бо­гу, что-то бы­ло в этом Сте­ше для чело­вечес­ко­го счас­тья да­же то­гда, ко­гда по це­лым не­де­лям за­ли­вал­ся он на­го­тов­лен­ным баб­кой Ва­си­ли­сой са­мо­го­ном...

Это по час­ти браж­ничес­т­ва, пьян­ст­ва по причине празд­но­сти, без­де­лия... Ну, а как с тя­же­лы­ми со­ци­аль­ны­ми ус­ло­вия­ми?.. Здесь то­же все до­воль­но-та­ки яс­но... Вы­ра­бо­та­ет­ся чело­век, вы­мо­та­ет­ся на тя­же­лой ра­бо­те, да еще ес­ли и до­ма не все в по­ряд­ке, ес­ли не­ку­да ему не­сти свою ра­бочую ус­та­лость, ес­ли до­ма спор на спо­ре, бе­да на бе­де и не­ко­му там под­дер­жать твой еще тлею­щий ого­нек жиз­ни. Вот так и гас­нет в чело­ве­ке ис­точник его жи­вой энер­гии. А уж по­гас соб­ст­вен­ный ого­нек, не взво­дят­ся са­ми по се­бе ини­циа­тив­ные цен­тры в ко­ре го­лов­но­го моз­га, ка­ким по­ло­же­но пре­ж­де все­го от­вечать за твое доб­рое на­строе­ние, вот тут и при­хо­дит к те­бе на по­мощь нар­ко­тик...

А са­мый обычный у нас нар­ко­тик по­ка один – вин­ный спирт, раз­ве­ден­ный до со­ро­ко­гра­дус­ной во­дочной кре­по­сти. Вот и пьем, глу­шим мы вин­цо-ве­се­лье, под­дер­жи­ва­ем, по­дог­ре­ва­ем се­бя умер­ше­го, по­гиб­ше­го на ра­бо­те и до­ма. И ес­ли не при­дут тут к те­бе на по­мощь твоя куль­ту­ра, твоя ве­ра в лучшее, свет­лое, то ко­нец то­гда чело­ве­ку – со­всем ко­нец...

Все­гда очень не­про­сто жи­ли лю­ди, мно­го ра­бо­та­ли, тру­ди­лись и тру­ди­лись и ни­ко­гда им не бы­ло осо­бен­но лег­ко. Но вме­сте с тру­дом и за­бо­та­ми рос­ло, вос­пи­ты­ва­лось у лю­дей из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние по­ни­ма­ние жиз­ни. Рос­ло по­ни­ма­ние сво­его по­ве­де­ния. Вот и ду­мал Мо­ро­зов, что вся ис­то­рия куль­ту­ры чело­ве­ка, ис­то­рия ре­ли­гии, ве­ры, хри­сти­ан­ст­ва, пра­во­сла­вия и шли ря­дом с чело­ве­ком, с его тру­дом пре­ж­де все­го для то­го, что­бы под­дер­жать в чело­ве­ке его жи­вые жиз­нен­ные си­лы, не дать по­гас­нуть его жи­во­му ис­точни­ку.

Лю­бил Мо­ро­зов, очень лю­бил Бо­ри­са Шер­ги­на, чуд­но­го пи­са­те­ля-по­мо­ра, глу­бо­ко рус­ско­го чело­ве­ка, лю­бил читать и пе­речиты­вать все на­пи­сан­ное этим муд­ре­цом. И сколь­ко тал­дычил он, Мо­ро­зов, на­шим се­го­дняш­ним пе­да­го­гам и идео­ло­гам, что имен­но из Шер­ги­на и со­ста­вить бы нам нрав­ст­вен­ную хре­сто­ма­тию для вос­пи­та­ния де­ти­шек. Как мно­го там все­го, что­бы чело­век стал чело­ве­ком, сколь­ко там боль­шой жиз­ни, чуд­ных при­ме­ров для под­ра­жа­ния!.. Но пус­то все... Ес­ли и из­да­ва­ли ко­гда Шер­ги­на для де­ти­шек, то толь­ко для то­го, что­бы по­сме­ять­ся над смеш­ным, а еще отчитать­ся, что, мол, и этот пи­са­тель, со­всем близ­кий к на­ро­ду, не за­быт на­ми в дет­ской ли­те­ра­ту­ре... Так это, брат­цы, так!

Глу­бочай­шую цен­ность все­го, что бы­ло соз­да­но Шер­ги­ным, объ­яс­нял Мо­ро­зов еще и тем, что пи­сал Шер­гин о лю­дях, ко­то­рые жи­ли в экс­тре­маль­ных при­род­ных ус­ло­ви­ях: жи­ли они на се­ве­ре, где буй­ное свет­лое ле­то, ко­гда ра­бо­та­ет­ся чело­ве­ку чуть ли не все два­дцать четы­ре часа в су­тки, сме­ня­лось дол­гой гне­ту­щей по­ляр­ной зи­мой-ночью... Вот здесь-то и скла­ды­ва­лось как раз все так, что­бы по­се­лить в чело­ве­ке глу­бо­кую ду­шев­ную тре­во­гу-де­прес­сию. Вот тут-то, ко­гда ис­точник жиз­ни по­дав­лен со­всем, ко­гда жиз­нен­ный ого­нек почти по­гас, что­бы под­дер­жать в се­бе хоть при­зна­ки жиз­ни, и не­об­хо­ди­мо бы­ло, по ло­ги­ке чис­той фи­зио­ло­гии, мо­лить­ся бо­гу Ба­ху­су. И по­пи­ва­ет нынче се­вер­ный жи­тель свое винчиш­ко, по­жа­луй, по­крепче, чем ка­кой иной гра­ж­да­нин стра­ны...

А как рань­ше? По­ди, и рань­ше тут кто браж­ничал, браж­ничал и по­ги­бал, ибо на се­ве­ре, браж­ничая, не вы­жи­вешь, не со­хра­нишь в уме-здо­ро­вье ни се­бя, ни свой род... Ве­рил Мо­ро­зов Бо­ри­су Шер­ги­ну, ве­рил, как зер­ка­лу-прав­де, что жил тот же се­вер­ный ста­ра­тель-по­мор в ос­нов­ном креп­кой, трез­вой жиз­нью, жил сво­ей глу­бо­кой силь­ной куль­ту­рой и ве­рой...

Сколь­ко раз вот так вот, в по­ис­ках бо­га­то­го про­мыс­ла по­па­да­ли эти лю­ди-бо­га­ты­ри на да­ле­кий-да­ле­кий Гру­мант, и бы­ва­ло, что не все­гда ус­пе­ва­ли вер­нуть­ся с не­го к началу по­ляр­ной ночи, а по­то­му и зи­мо­ва­ли там, сре­ди ле­до­ви­тых сне­гов, в по­ляр­ной тьме, зи­мо­ва­ли не так, как се­го­дня с элек­тричес­т­вом и ки­но­те­ат­ром, а под по­сто­ян­ной стра­жей смер­ти-цин­ги, но вы­жи­ва­ли, пе­ре­жи­ва­ли-пе­ре­ба­ры­ва­ли эту зи­му, почти не за­ня­тые ни­ка­кой ра­бо­той, не имея ря­дом с со­бой спа­си­тель­но­го тру­да, и воз­вра­ща­лись об­рат­но... А как? Что про­ти­во­стоя­ло в лю­дях вот этой, ка­за­лось бы, не­от­вра­ти­мой смер­ти в глухую по­ляр­ную ночь?.. Бы­ва­ло, кто-то и тро­гал­ся умом, но ос­та­ва­лись жить те, кто пре­ж­де все­го в мо­лит­вах сво­их об­ра­щал­ся к Бо­гу – ве­ри­ли эти лю­ди, ве­ри­ли и жи­ли. И не би­ли они в при­пад­ке фа­на­тиз­ма лбом зем­лю, мо­ля у Бо­га спа­се­ния, нет об­ра­ще­ние к Бо­гу по­мо­ра бы­ло, ве­рил Мо­ро­зов, ве­ли­ким уме­ни­ем хра­нить свои ду­шев­ные си­лы в са­мых что ни на есть, как го­во­рят те­перь, экс­тре­маль­ных си­туа­ци­ях. Это бы­ла вы­сочай­шая куль­ту­ра и раз­го­во­ра с са­мим со­бой, уме­ние со­хра­нить свои жиз­нен­ные си­лы, жи­вой огонь внут­ри се­бя, пи­тая его свои­ми зна­ния­ми, куль­ту­рой сво­его ор­га­ни­зо­ван­но­го бы­тия, сво­ей ве­рой. Вот так и за­мы­ка­лась спа­си­тель­ная це­почка, та­кая об­рат­ная связь в чело­ве­ке, и жил чело­ве­ку, со­дер­жа се­бя в пол­ном по­ряд­ке. А гля­дя на не­го, и дру­гие ря­дом с ним жи­ли и ве­ри­ли, что счас­тье к ним обя­за­тель­но при­дет.

Кро­ме мо­лит­вы-раз­го­во­ра с Бо­гом и с са­мим со­бой, уме­ли еще преж­ние по­мо­ры и ве­се­лить друг дру­га – бы­ли сре­ди них ба­ха­ри, бух­тин­щи­ки, мас­те­ра на бух­ти­ну, сказ­ку, ко­то­рые в гру­ст­ные, труд­ные ми­ну­ты под­ни­ма­ли лю­дей улыб­кой, сме­хом... Значит, есть у чело­ве­ка своя си­ла, что мо­жет про­ти­во­сто­ять лю­бым страш­ным нар­ко­ти­кам, ко­то­рые сва­ли­ва­ют­ся нынче на за­дер­ган­ных, за­мучен­ных жиз­нью лю­ди­шек! Есть! Но та­кие си­лы, куль­ту­ру, ве­ру на­до хра­нить, бе­речь и то­же чем-то по­сто­ян­но пи­тать-ле­ле­ять.

И здесь, в этих его лес­ных мес­тах, то­же се­вер­ных, не очень про­стых, где тя­жесть зим­них дней и ночей, где не­де­ля­ми, а то и ме­ся­ца­ми дру­гой раз не ви­дишь ни­ка­ко­го солн­ца из-за гне­ту­щей ле­до­ви­той хма­ри, опус­тив­шей­ся с не­бес на кры­ши при­тих­ших, за­не­сен­ных сне­га­ми до­мов, то­же все уст­рое­но для то­го, что­бы га­сить в чело­ве­ке его жи­вые огонь­ки, ро­ж­дать в нем де­прес­сии-тре­во­ги... Как те­перь здесь?.. А пьем, брат­цы, пьем! Пьем и от без­де­лья, пьем и от гру­сти, и от та­кой вот тя­же­лой се­вер­ной зи­мы-жиз­ни, пьем по­то­му, что нас, явив­ших­ся с про­из­вод­ст­ва до­мой, не тя­нет те­перь к се­бе ни­ка­кая ко­ро­ва, ло­шадь, не тя­нет к се­бе ни­ка­кое ре­мес­ло, ни­ка­кие преж­ние и пусть ре­ли­ги­оз­ные кни­ги. Не от­вле­ка­ют те­перь нас от на­ших бед на­ши преж­ние об­ря­ды и обычаи, наш долг-со­весть пе­ред со­се­дом. И да­же вчераш­ние ры­ба­ки, что еще со­всем не­дав­но ко­ро­та­ли дол­гие зим­ние вечера за вя­за­ни­ем се­тей, нынче то­же во­всю по­пи­ва­ют винчиш­ко. Нет, не тот по­шел у нас и ры­бак – пья­ный по­шел ры­бак, не вя­жет он нынче се­тей, об­хо­дит­ся го­то­вым ма­га­зин­ным се­те­вым по­лот­ном или та­щит се­бе сеть у со­се­да. А не вя­жет зим­ни­ми вечера­ми се­тей, нет и вечер­не­го раз­го­во­ра-бе­се­ды в до­ме с же­ной, нет и сказ­ки-ис­то­рии для де­ти­шек, сы­но­вей, вну­ков. Ги­бель, брат­цы, ги­бель! И течет сю­да ре­кой ви­но, течет вслед за пер­вым сво­им ручей­ком, что­бы по­ги­бель эту ус­ко­рить, усу­гу­бить ос­тав­шую­ся жизнь. Да и жизнь те­перь уст­рое­на так, что пья­ни­ца се­го­дня почему-то пер­вый ге­рой... Это в ны­неш­нем толь­ко го­ду пьянь чуть по­утих­ла, по­уба­ви­лась, а еще год то­му на­зад, с кем ни за­го­во­ришь, од­но и то же: сколь­ко вы­пил вчера, се­го­дня, на что вы­пил, как до­мой при­полз и ка­кая ис­то­рия при­ключилась по до­ро­ге к до­му.

Как-то Мо­ро­зов, при­гнав в ко­нец озе­ра лод­ку и ос­та­вив ее там, по ста­рой ле­со­воз­ной до­ро­ге на­пра­вил­ся в по­се­лок, в ма­га­зин. От причала-при­ста­ли­ща до ма­га­зи­на бы­ло как раз шесть ки­ло­мет­ров. До­ро­га ве­се­лая, спо­рая, и шел ее Мо­ро­зов, ок­ру­жен­ный та­еж­ной ти­ши­ной, ду­мая о чем-то доб­ром, хо­ро­шем. И тут сза­ди стал на­ка­ты­вать­ся на не­го, на­го­нять его ка­кой-то рев, ме­тал­личес­кий ма­шин­ный рев-рык. Ос­та­но­вил­ся Мо­ро­зов, при­слу­шал­ся — так и есть, сза­ди, со сто­ро­ны карь­е­ра, ка­тит сле­дом за ним ка­кая-то сверх мощ­ная тех­ни­ка. Но ка­тит не так бы­ст­ро, да­же не так, как трак­тор-тре­ле­вочник. Про­шло ка­кое-то вре­мя, и, ог­ля­нув­шись на­зад, Мо­ро­зов уви­дел: из-за по­во­ро­та над­ви­га­ет­ся на до­ро­гу гро­ма­ди­на-экс­ка­ва­тор, ко­то­ро­му и по­ло­же­но бы­ло ра­бо­тать в карь­е­ре, в считан­ные се­кун­ды за­гру­жая са­мо­сва­лы пес­ком и галь­кой, что­бы те раз­во­зи­ли эту галь­ку-пе­сок по но­вым ле­со­воз­ным до­ро­гам. Ка­тит се­бе этот экс­ка­ва­тор и ка­тит, да так ли­хо, так не­тер­пе­ли­во, слов­но то­ро­пит­ся на ка­кой по­жар.

До­ж­дал­ся Мо­ро­зов рычащей ма­ши­ны, при­тор­мо­зи­ла воз­ле не­го тех­ни­ка-гро­ма­ди­на. Под­нял­ся он в ка­би­ну к зна­ко­мо­му чело­ве­ку и по­ин­те­ре­со­вал­ся:

– Ку­да ты, брат, рас­ка­тил­ся на та­кой стра­сти?

– А... в ма­га­зин... за ви­ном...

Звя­ка­ли у во­ди­те­ля под но­га­ми пус­тые бу­тыл­ки, Мо­ро­зов от­ка­зал­ся от пред­ло­же­ния под­вез­ти его в по­се­лок на пья­ном экс­ка­ва­то­ре, и ма­ши­на-гро­ма­ди­на по­ка­ти­ла даль­ше в ма­га­зин... А пеш­ком бы, на сво­их дво­их, мо­жет, и бы­ст­рей бы­ло бы и не так шум­но?.. Не по­лучалось пеш­ком, нет – пьян был слиш­ком экс­ка­ва­тор­щик, что­бы прой­ти эти шесть ки­ло­мет­ров пеш­ком до ма­га­зи­на. А тех­ни­ка до­ве­зет.

Вот так, с та­ки­ми шут­ка­ми-при­ба­ут­ка­ми, с та­ки­ми пья­ны­ми ис­то­рия­ми-со­бы­тия­ми и по­жи­вал здесь ме­ст­ный тру­же­ник-удар­ник. Вро­де бы и ра­бо­та­ли, вро­де бы что-то и де­ла­ли тут, вро­де бы и день­ги за сра­бо­тан­ное в кон­це кон­цов по­лучали при­личные и тот же то­вар­ный лес вы­да­ва­ли на-го­ра, за­ра­ба­ты­вая стра­не твер­дую ва­лю­ту за экс­порт­ные елочки и со­сен­ки, и мо­ло­ко, и мя­со, и кар­то­фель от­прав­лял сов­хоз в раз­ные го­ро­да, но пи­ли, пи­ли шум­но, ве­се­ло, почти под ло­зун­га­ми, на­по­ми­ная Мо­ро­зо­ву горь­кие стра­ни­цы на­шей не­дав­ней кре­сть­ян­ской ис­то­рии...

Слы­шал он от мно­гих дос­та­точно гра­мот­ных и ни­как не обоз­лен­ных на со­вет­скую власть ста­ри­ков и слы­шал не раз, что глав­ная пьян­ка в здеш­ней де­рев­не началась вро­де бы с ком­бе­дов... Да, пьян­ст­во бы­ло и рань­ше, пьян­ст­во­ва­ла раз­ная лень, пьян­ст­во­ва­ли, прав­да, ре­же и те, кто не ле­нил­ся осо­бо, но почему-ли­бо не имел в дос­тат­ке сво­ей зем­ли. Та­кие без­зе­мель­ные, но не ле­ни­вые все-та­ки со­хра­ня­ли в се­бе здо­ро­вые си­лы и обычно в кон­це кон­цов все рав­но вы­би­ва­лись здесь в лю­ди или ухо­ди­ли из де­рев­ни ку­да-то ра­бо­тать и там до­би­ва­лись сво­его. Но бы­ла в де­рев­не и та­кая лень-пьянь, ко­то­рая ни на сво­ей, ни на чужой зем­ле осо­бен­но не ста­ра­лась ра­бо­тать. Вот эта-то пьянь-лень и по­пи­ва­ла чаще все­го по де­рев­ням. Но в преж­нем сель­ском об­ще­ст­ве эта пьянь-лень жи­ла под стра­хом – бы­ла пре­зи­рае­ма всем ми­ром, и ни­ка­ких по­бла­жек ей тут осо­бен­но не бы­ло. При­хо­ди­лось Мо­ро­зо­ву встречать уди­ви­тель­ные сви­де­тель­ст­ва той по­ры, ко­гда сель­ские схо­ды ре­ша­ли вы­се­лить та­кую пьянь аж в да­ле­кую Си­бирь. Бы­ло так, бы­ло! А по­то­му и не пло­ди­лась здесь ши­ро­ко по преж­ним вре­ме­нам эта ны­неш­няя ра­зу­ха­би­стая пья­ная жизнь под ло­зун­га­ми.

Но по­тре­бо­ва­лось нам почему-то вое­вать с кре­сть­я­ни­ном-хо­зяи­ном, что ра­бо­тал до по­та на зем­ле... Нет, Мо­ро­зов ни­ко­гда не идеа­ли­зи­ро­вал то­го са­мо­го ку­ла­ка, ко­то­рый, и по дав­ней на­род­ной муд­ро­сти-при­ме­там, ни за что не ра­зо­гнет­ся в ла­донь, то есть не по­де­лит­ся с дру­ги­ми ух­вачен­ным в ку­лак. Был и та­кой зве­ро­ва­тый хо­зя­ин-ку­лак, го­то­вый вы­да­вить из те­бя хоть каб­лу­ком по­след­ние со­ки. И нечего это­го ку­ла­ка, ни­как не ува­жае­мо­го по Ру­си, со­брав­ше­го свой ка­пи­тал на хле­бе, от­дан­ном взай­мы, и на день­гах, по­дан­ных в долг, нынче оп­рав­ды­вать, обе­лять. Дру­гое де­ло, что не­на­ви­ст­ное на­ро­ду по­про­ще имя ку­ла­ка-ми­ро­еда ис­поль­зо­ва­ли мы для то­го, что­бы рас­ку­лачивать-уби­вать кре­сть­я­ни­на-тру­же­ни­ка. По­тре­бо­ва­лось, вот и начали кру­шить по всей зем­ле хо­зяи­на-ста­ра­те­ля. А чем кру­ши­ли? Го­род­ски­ми ру­ка­ми?.. Да нет, го­род­ских рук то­гда не хва­та­ло и для то­го, что­бы в го­ро­де на стан­ках ра­бо­тать. Вот и на­шли мы на кре­сть­я­ни­на-ста­ра­те­ля встречную си­лу здесь же, в сво­ем же се­ле – на­шли, при­влек­ли к ра­бо­те вот эту са­мую пьянь-лень, ко­то­рая и по­лучила то­гда свое ло­зун­го­вое имя – ком­бед. И ком­бед пре­ж­де все­го и взял в свои ру­ки власть над сель­ским тру­дом.

По­сколь­ку эти ком­бе­дов­цы са­ми осо­бен­но тру­дить­ся не лю­би­ли, а мог­ли толь­ко шу­меть по пья­но­му де­лу – ка­кой там труд, ко­гда шум один – да под­ни­мать ло­зун­ги, по­столь­ку и не при­нес­ли они вме­сте с со­бой в де­рев­ню здо­ро­во­го, тру­до­во­го, ра­бочего об­раза жиз­ни. Вот тут-то на­ша де­ре­вень­ка и ста­ла по­пи­вать вин­цо-во­дочку от­кры­то, ве­се­ло, не ог­ля­ды­ва­ясь по сто­ро­нам, не бо­ясь, что ка­кие-то там ку­ла­ки одер­нут, ос­ра­мят при­на­род­но за лень-пьян­ст­во. Вот так вот по кой-ка­ким на­шим сель­ским мес­там эта ком­бе­дов­ская ло­зун­го­вая пьянь-лень и ут­вер­ди­лась. Ко­нечно, на са­мой зем­ле эта пуб­ли­ка не ос­та­ва­лась, нет – на зем­ле ка­ж­дый ос­та­вав­ший­ся чело­век ра­бо­тал и при кол­хо­зах, и при сов­хо­зах – а пе­ре­бра­лась она в раз­ные со­ве­ты, ко­ми­те­ты, ко­мис­сии, и там, под те­ми же ло­зун­га­ми про­дол­жа­ла сы­то-пья­но жить-су­ще­ст­во­вать... Ну, а даль­ше со­всем был из­бит кре­сть­ян­ский труд, не ос­та­лось на зем­ле почти ни­ка­ко­го тру­до­во­го на­пря­же­ния и вме­сто не­го, по убе­ж­де­нию Мо­ро­зо­ва, и яви­лось в тех мес­тах, ко­то­рые он не­пло­хо знал, ны­неш­нее, считай, почти по­го­лов­ное пьян­ст­во... Нет, что-то ра­бо­та­ли, что-то де­ла­ли, но, чес­т­ное сло­во, де­ла­лось все это так и в та­ком ви­де, что тош­но бы­ва­ло дру­гой раз на все это сде­лан­ное смот­реть, и в чем Мо­ро­зов был со­всем уве­рен, за все это сде­лан­ное не­трез­вые строи­те­ли свет­ло­го бу­ду­ще­го по­лучали да­ле­ко не за­ра­бо­тан­ные день­ги... Как те­перь? Как ра­зо­рвать все эти се­ти-пу­ты? Как ос­та­но­вить эту пья­ную свадь­бу?.. А нет ведь, брат­цы, дру­го­го вы­хо­да, кро­ме как взять пал­ку да и ра­зо­гнать, как ра­зо­гнал се­го­дня дед­ка Ми­ша сво­им су­ко­ва­тым дубь­ем со­бачью ка­ру­сель, ра­зы­грав­шую­ся по­сре­ди де­рев­ни.

Вот тут-то сре­ди причин ги­бе­ли лю­дей от ал­ко­го­ля и на­зы­вал Мо­ро­зов еще од­ну: дос­туп­ность ал­ко­го­ля. Ну, а сле­дом за этим и от­сут­ст­вие со­ци­аль­но­го кон­тро­ля за лично­стью, кон­тро­ля со сто­ро­ны об­ще­ст­ва...

Увы, имен­но здесь и раз­да­лись пер­вые про­тес­тую­щие го­ло­са в про­шлом го­ду сра­зу по­сле май­ско­го по­ста­нов­ле­ния пра­ви­тель­ст­ва о на­ве­де­нии по­ряд­ка в ал­ко­голь­ных де­лах... Как так? А де­мо­кра­тия? А пра­ва чело­ве­ка? Пра­ви­тель­ст­во, вво­дя за­пре­ти­тель­ные ме­ры, уст­раи­ва­ет ал­ко­голь­ный ге­но­цид, ли­шая хро­ничес­ких ал­ко­го­ли­ков не­об­хо­ди­мо­го им для жиз­ни сред­ст­ва!.. И что са­мое страш­ное: громче всех эти про­тес­тую­щие го­ло­са по­да­вал не сам хро­ничес­кий ал­ко­го­лик, не на­род, об­ручив­ший­ся с ви­ном, а на­ша, из­ви­ни­те за вы­ра­же­ние, ин­тел­ли­ген­ция... Как случилось? Что про­изош­ло? От­ку­да и почему в на­шей стра­не ин­тел­ли­ген­ция, ко­то­рой по всем ло­зун­гам сле­до­ва­ло по­яв­лять­ся из на­ро­да и жить для на­ро­да, не толь­ко ос­та­лась в сто­ро­не от на­род­ной бе­ды-по­ги­бе­ли, но еще и за­про­тес­то­ва­ла, ко­гда на­род по­же­ла­ли спа­сти, вы­та­щить, хоть и на­силь­но, из пья­но­го яр­ма?

В цен­траль­ном со­ве­те об­ще­ст­ва трез­во­сти, что в Мо­ск­ве на ули­це Чехо­ва, этой зи­мой Мо­ро­зо­ву рас­ска­за­ли о пись­ме, ко­то­рое на­пра­ви­ли ру­ко­во­ди­те­ли Сою­за пи­са­те­лей ку­да-то на­верх, что­бы им, в рес­то­ра­не до­ма ли­те­ра­то­ров, вер­ну­ли в по­ряд­ке ис­ключения преж­ний пья­ный ре­жим...

Рес­то­ран до­ма ли­те­ра­то­ров, как рес­то­ран клуб­но­го за­ве­де­ния, по­пал под по­ста­нов­ле­ние и про­да­жа креп­ких ал­ко­голь­ных из­де­лий бы­ла там то ли со­всем за­пре­ще­на, то ли рез­ко со­кра­ще­на. И ин­же­не­ры чело­вечес­ких душ взбун­то­ва­лись. Мо­ро­зо­ву бы­ло стыд­но, срам­но слы­шать обо всем этом. Но это бы­ло – бы­ло, брат­цы, бы­ло!

А как на­бро­си­лись еще до по­ста­нов­ле­ния пра­ви­тель­ст­ва бра­тья-пи­са­те­ли на не­го са­мо­го за его про­па­ган­ду трез­во­го об­раза жиз­ни. Как ки­ну­лись вслух и по раз­ным ин­стан­ци­ям ут­вер­ждать, что пи­са­тель Мо­ро­зов за­нял­ся ан­ти­ал­ко­голь­ной про­па­ган­дой лишь для то­го, что­бы на­жить се­бе на этом де­ле по­ли­тичес­кий ка­пи­тал: так-то, мол, от­ку­да ему ка­кую из­вест­ность при­об­ре­сти – пи­са­тель-то он ведь так се­бе, без ро­ма­нов-кир­пичей... Бы­ло, и это все бы­ло! И смеш­но это все, смеш­но... Но и страш­но бы­ло срав­ни­вать се­го­дняш­нюю ре­ак­цию на­шей ин­тел­ли­ген­ции на же­ла­ние пра­ви­тель­ст­ва из­ме­нить пья­ное течение жиз­ни с той по­зи­ци­ей рос­сий­ской ин­тел­ли­ген­ции начала ве­ка, ко­то­рая и при­ве­ла в кон­це кон­цов к вве­де­нию край­них за­пре­ти­тель­ных мер в той же цар­ской Рос­сии в 19­14году. А как би­лись то­гда за трез­вость на­ро­да врачи – со­би­ра­лись на свои ан­ти­ал­ко­голь­ные кон­грес­сы и до­ка­зы­ва­ли, что ле­кар­ст­ва, ко­то­рые го­то­ви­лись на спир­то­вой ос­но­ве, впол­не воз­мож­но при­го­то­вить и без спир­та – то­гда-то и вво­ди­лась ши­ро­ко куль­ту­ра по­рош­ков, сус­пен­зий, на­сто­ев, на­па­ров и от­ва­ров, что­бы ал­ко­голь ни­где и ни в ка­ких ко­личес­т­вах не был ря­дом с чело­ве­ком!.. Бы­ло, и это все бы­ло! И не ти­хо, где-то в сте­нах ла­бо­ра­то­рий и уз­ких ученых со­ве­тов, не ку­лу­ар­но, не ке­лей­но, а сис­тем­но, об­ще­го­су­дар­ст­вен­но, как го­во­рим мы сейчас.

Вот так от­но­ше­ние к ал­ко­го­лю в на­ши дни и ста­ло тем ру­бе­жом, ко­то­рый и по­де­лил пре­ж­де все­го ин­тел­ли­ген­цию на две раз­ные час­ти: на тех, кто при­нял­ся бить­ся за на­род­ное трез­вое счас­тье, и на тех, кто с виз­гом-во­ем ки­нул­ся от­стаи­вать де­мо­кра­тию и пра­ва чело­ве­ка.

Да о ка­ких на­ру­ше­ни­ях прав чело­ве­ка, о ка­ком ущем­ле­нии де­мо­кра­тии мо­жет ид­ти речь, ко­гда в том же здеш­нем сель­ском ма­га­зи­не, где все­го во­семь­сот жи­те­лей на весь сель­ский со­вет, да еще эти во­семь­сот чело­век при трех ма­га­зи­нах, толь­ко в од­ном этом ма­га­зи­не за ме­сяц про­да­ва­ли ал­ко­го­ля на три­дцать, а то и на все три­дцать пять ты­сяч руб­лей?! Подсчитай­те, пе­ре­ве­ди­те все это на еще жи­вые ду­ши и вы уви­ди­те, сколь­ко за­ра­зы вы­ли­ва­лось еже­ме­сячно на ка­ж­до­го чело­ве­ка, при­пи­сан­но­го к на­ше­му сель­ско­му со­ве­ту. А ес­ли труд­но считать так, то возь­ми­те дру­гие циф­ры: сейчас, ко­гда вы­да­ют по та­ло­нам толь­ко по две бу­тыл­ки на взрос­ло­го чело­ве­ка в ме­сяц, ал­ко­голь­ная вы­ручка то­го же са­мо­го ма­га­зи­на не пре­вы­ша­ет трех с по­ло­ви­ной ты­сяч руб­лей. Почти в де­сять раз, дру­зья до­ро­гие, сня­ли мы с лю­дей ал­ко­голь­ную на­груз­ку, а вы в крик: мол, как же с пра­ва­ми чело­ве­ка, с де­мо­кра­ти­ей при за­пре­ти­тель­ных ме­рах? Так это и есть пра­во лю­дей, вспом­нив свой ум-ра­зум, начер­тать са­мим для се­бя свою до­ро­гу и на­силь­но вы­тас­ки­вать на здо­ро­вую до­ро­гу друг дру­га за уз­ду из пья­ной те­ле­ги!

За­гля­ды­вая в ис­то­рию борь­бы с ал­ко­го­лем, Мо­ро­зов не обо­шел, ко­нечно, и так на­зы­вае­мый су­хой за­кон, ко­то­рый в начале ве­ка был вве­ден в Фин­лян­дии... Су­дя по тем ис­точни­кам, ко­то­рые по­па­да­ли Мо­ро­зо­ву в ру­ки, фин­ны по то­му вре­ме­ни пи­ли так ли­хо, и ал­ко­голь так прочно во­шел в их­нюю жизнь, что, как го­во­ри­лось в до­ку­мен­тах, са­мо­гон­ные ап­па­ра­ты уже не ос­та­нав­ли­ва­лись, ис­те­кая са­мо­гон­ной сле­зой почти на ка­ж­дой сель­ской фер­ме... Как вы­вес­ти чело­ве­ка из та­ко­го сна-оду­ри? Читать ему лек­ции о вре­де ал­ко­го­ля или вра­зум­лять по час­ти хель­син­ско­го со­ве­ща­ния, где и ут­вер­ди­ли ны­неш­ние пра­ва чело­ве­ка, включая пра­во вы­би­рать се­бе ме­сто жи­тель­ст­ва на зем­ле по сво­ему ус­мот­ре­нию?.. Да нет, брат­цы, нет!

Встре­тив­шись не так дав­но с кор­рес­пон­ден­том проф­со­юз­ной фин­ской га­зе­ты, ко­то­ро­му он от­вечал на во­про­сы по про­ек­ту пе­ре­бро­ски час­ти сто­ка се­вер­ных рек на юг, Мо­ро­зов по­ин­те­ре­со­вал­ся у это­го мо­ло­до­го чело­ве­ка, го­рячего за­щит­ни­ка при­ро­ды Фин­лян­дии, как от­но­сят­ся се­го­дня к Ман­нер­гей­му фин­ские ком­му­ни­сты, ко­то­рых тот в свое вре­мя не очень-то жа­ло­вал, и ус­лы­шал от­вет:

– Ман­нер­гейм — наш на­цио­наль­ный ге­рой. Он из­ба­вил Фин­лян­дию от кро­ви гра­ж­дан­ской вой­ны, ко­то­рую спол­на ис­пи­ли вы...

И еще, пом­ни­лось Мо­ро­зо­ву, Ман­нер­гейм, при­дя к вла­сти, тут же ввел в стра­не су­хой за­кон – вот так вот сра­зу, при­ка­зом, с от­вет­ст­вен­но­стью за не­вы­пол­не­ние рас­по­ря­же­ния и бы­ли ос­та­нов­ле­ны все по­сто­ян­но дей­ст­во­вав­шие до это­го в Суо­ми са­мо­гон­ные ап­па­ра­ты, ко­то­рые до­би­ва­ли пре­ж­де все­го тру­дя­ще­го­ся фин­на... Что это? То­же на­ру­ше­ние прав чело­ве­ка? А ведь все это и бы­ло как раз в Фин­лян­дии, все это и ис­хо­ди­ло как раз из Хель­син­ки, где в на­ши дни и за­ключили хель­синк­ское со­гла­ше­ние по пра­вам чело­ве­ка, на ко­то­рое мы так час­то ссы­ла­ем­ся.

Да, су­хой за­кон в Фин­лян­дии в кон­це кон­цов пал – пал где-то в 1929 или в 1930 го­ду. Го­во­рят, что этот су­хой за­кон от­ме­ня­ли всем на­ро­дом пря­мо на пло­ща­ди сто­ли­цы – го­ло­со­ва­ли всем ми­тин­гом, под­ни­ма­ли ру­ки, кто за, кто про­тив. Го­во­рят, что про­тив­ни­ки су­хо­го за­ко­на под­ни­ма­ли за его от­ме­ну чуть не обе ру­ки сра­зу. От­ме­ни­ли су­хой за­кон, ко­то­рый про­дер­жал­ся боль­ше де­ся­ти лет, но до сих пор Фин­лян­дия по по­треб­ле­нию ал­ко­го­ля на ду­шу на­се­ле­ния, по­жа­луй, еще не вер­ну­лась к то­му сво­ему со­стоя­нию, ко­гда ге­не­рал Ман­нер­гейм вы­ну­ж­ден был во имя спа­се­ния сво­его на­ро­да ска­зать: "Хва­тит!"

Трез­вый фин­ский кре­сть­я­нин под­нял свое хо­зяй­ст­во на зем­ле до та­ких вы­сот, ко­то­рые нам еще и не сни­лись. Трез­вый фин­ский ра­бочий по­стро­ил ны­неш­нюю стра­ну, се­вер­ное чудо, о встрече с ко­то­рым Мо­ро­зо­ву, увы, ос­та­ва­лось толь­ко мечтать.

По­пи­ва­ет нынче финн, по­пи­ва­ет, да еще как по­пи­ва­ет – ху­же по­рой на­ше­го ме­ст­но­го му­жи­ка, да, по­жа­луй, еще и глу­пей бы­ва­ет в пья­ном со­стоя­нии... У на­ше­го му­жи­ка, как оп­ре­де­лил Миш­ка Го­ре­лый, ком­пас в зад­ни­це спря­тан, и да­же пья­ным наш му­жик все рав­но ку­да-то идет, по­па­да­ет, дей­ст­ву­ет – вод­ка-то, мол, по го­ло­ве бьет, а не по за­ду. А вот финн при ви­не о сво­ем ком­па­се, по­ди, на­прочь за­бы­ва­ет... Ви­дел Мо­ро­зов и, увы, не раз, как гру­зят пья­ных фин­ских гос­тей, гру­зят пря­мо в ав­то­бус и скла­ды­ва­ют чуть ли не шта­бе­ля­ми. И скла­ды­ва­ют друг дру­га не са­ми фин­ны, а на­ши рус­ские му­жи­ки, пив­шие вме­сте с ни­ми и на­рав­не с гос­тя­ми из-за гра­ни­цы. Нет, наш му­жик до та­кой сте­пе­ни сра­зу всем кол­лек­ти­вом обычно не до­би­ра­ет­ся – ком­пас у не­го еще не по­те­рян.

По­пи­ва­ет финн, по­пи­ва­ет. Но где? Здесь, в Рос­сии, в Мо­ск­ве, в Ле­нин­гра­де. Пьют, за­крыв­шись в но­ме­рах гос­ти­ни­цы. По­пи­ва­ли дру­зья-фин­ны и у Мо­ро­зо­ва до­ма в обычных ус­ло­ви­ях трез­вые, гра­мот­ные лю­ди, умев­шие дер­жать се­бя в ру­ках при де­ле, при ра­бо­те, пи­ли тут без­ос­та­но­вочно, до кон­ца. Все это, ко­нечно, еще те преж­ние, дав­ние кор­ни, на ко­то­рые и за­мах­нул­ся му­же­ст­вен­ный пат­ри­от Ман­нер­гейм. Все это, ко­нечно, се­вер, все это склон­ность к де­прес­сии, вы­зван­ной тя­же­лы­ми при­род­ны­ми ус­ло­вия­ми. Да еще не за­будь­те, дру­зья-то­ва­ри­щи, что финн не так дав­но под шве­дом, считай­те, в раб­ст­ве хо­дил, из ко­то­ро­го его опять же рус­ский сол­дат и вы­зво­лял в свое вре­мя. А лю­бое раб­ст­во не для под­дер­жа­ния жи­во­го огонь­ка в чело­ве­ке, раб­ст­во га­сит в лю­дях все жи­вое... По­пи­ва­ют, фин­ны, по­пи­ва­ют, но где?

По кру­пи­цам, где толь­ко мож­но, со­би­рал Мо­ро­зов ин­фор­ма­цию о фин­ском бы­те се­го­дня, со­би­рал так же ста­ра­тель­но и так же тща­тель­но ана­ли­зи­ро­вал все со­б­ран­ное, как ко­гда-то при ра­бо­те с тех­ни­кой, и убе­ж­ден­но под­во­дил итог, что там, у се­бя в Фин­лян­дии, фин­ны по край­ней ме­ре так, как здесь, в Рос­сии, в гос­тях, не пьют. Су­дя по все­му, в Фин­лян­дии пить-пьян­ст­во­вать бы­ло стыд­но. Пьян­ст­во в Фин­лян­дии осу­ж­да­лось, и быть час­тень­ко не­трез­вым ни­как не го­ди­лось для ра­бочего чело­ве­ка. Воз­мож­но, там есть и страх по­те­рять ра­бо­ту, не по­пасть на ра­бо­ту по­лучше, ес­ли за­мечено за то­бой при­стра­стие к ал­ко­го­лю, воз­мож­но, но и этот страх, ес­ли он есть, то­же ра­бо­та­ет толь­ко на трез­вость... Все это и на­зы­ва­ет­ся со­ци­аль­ным кон­тро­лем за лично­стью, кон­тро­лем со сто­ро­ны об­ще­ст­ва, без чего и не мог­ло быть ни пол­но­цен­но­го чле­на об­ще­ст­ва, ни во­об­ще здо­ро­во­го об­ще­ст­ва с пер­спек­ти­вой, с це­лью.

Как-то Мо­ро­зов со­би­рал­ся по­ехать в Ар­ме­нию, в Ере­ван. Прав­да, по­езд­ка так и не со­стоя­лась, но пе­ред по­езд­кой его мо­с­ков­ские дру­зья-ар­мя­не очень серь­ез­но пре­ду­пре­ди­ли:

– Сер­гей, ты толь­ко там, у нас, не вы­пи­вай чересчур...

– А что?

– А так – вый­дешь на ули­цу в не­трез­вом ви­де, и зав­тра весь Ере­ван бу­дет знать, что боль­шой рус­ский пи­са­тель Сер­гей Мо­ро­зов был пьян.

– А са­ми-то вы, дру­зья, не пье­те, что ли, со­всем?

– Как не пьем – пьем! Ска­жи, са­мый лучший конь­як где? В Ар­ме­нии, в Ере­ва­не! Но у нас вы­пив­ше­го чело­ве­ка на ули­цу не по­ка­жут, не пус­тят, не вы­ве­дут. Стыд­но! По­зор!

...Вот оно, брат­цы, и у нас, и в на­шей стра­не это "стыд­но быть пья­ным" есть, су­ще­ст­ву­ет и яв­ля­ет­ся сдер­жи­ваю­щим началом! А здесь вот, в ок­ру­ге, не стыд­но. Здесь во­круг пьян­ки ло­зун­ги, фольк­лор, юмор — ве­се­ло, смеш­но.

Пом­нит­ся, как-то под ут­ро, а бы­ло это де­ло уже к са­мой осе­ни, еще почти в тем­но­те раз­бу­дил его стук в ок­но. Он под­нял­ся, спро­сил кто, и ус­лы­шал еле жи­вые го­ло­са и прось­бу от­крыть. Он от­крыл дверь и впус­тил в дом двух дро­жа­щих, стучащих зу­ба­ми му­жи­ков. Один из них был его со­се­дом по де­рев­не–од­но­но­гий, но мо­ло­дой, мо­гучий, креп­ко стоя­щий и на сво­ем про­те­зе, по­те­ряв­ший но­гу, ко­нечно, по пьян­ке на мо­то­цик­ле. И на том же мо­то­цик­ле этот од­но­но­гий ухарь вме­сте с ка­ким-то сво­им за­пив­шим­ся дру­гом по­па­дал вчера вечером сю­да, в де­рев­ню.

В ко­ля­ске мо­то­цик­ла бы­ло у них вначале сколь­ко-то бу­ты­лок с вод­кой, а по­то­му по­па­дать сра­зу в де­рев­ню они и не то­ро­пи­лись, и, отъ­е­хав чуть от ма­га­зи­на, уже за­прав­лен­ные и до это­го, тут же, си­дя в мо­то­цик­ле, опус­то­ши­ли ка­кое-то ко­личес­т­во при­хвачен­но­го с со­бой бое­за­па­са. По­том еще и еще, и к де­рев­не подъ­ез­жа­ли столь хо­ро­ши, что два раза уже па­да­ли вме­сте с мо­то­цик­лом, па­да­ли, но еще бы­ли ка­кие-то си­лы под­нять­ся и да­же по­ста­вить мо­то­цикл на ко­ле­са. Но пе­ред са­мой де­рев­ней все си­лы бы­ли на­прочь из­рас­хо­до­ва­ны, и, вы­пав тут по­след­ний раз из ма­ши­ны, дру­зья-бро­дя­ги так и ос­та­лись ле­жать, пре­бы­вая в со­стоя­нии ал­ко­голь­но­го нар­ко­за, до са­мо­го ут­ра. А под ут­ро их под­нял на но­ги хо­лод и при­вел сю­да, к Мо­ро­зо­ву.

Стуча зу­ба­ми, до­пив­шие­ся му­жи­ки про­си­ли у хо­зяи­на Хри­ста-ра­ди хоть чего-ни­будь, что­бы по­пра­вить здо­ро­вье. Но у Мо­ро­зо­ва ничего та­ко­го не бы­ло и он пред­ло­жил сво­им не­пу­те­вым гос­тям толь­ко чай.

– Да ка­кой там чай, Ми­ха­лыч – го­ло­ва рас­ка­лы­ва­ет­ся. Ну, что-ни­будь, ка­кую-ни­будь ап­те­ку по­ищи...

Ап­те­ки у не­го то­же ни­ка­кой та­кой не бы­ло и, по­рыв­шись в за­па­сах же­ны, он оты­скал толь­ко пол­фла­ко­на дам­ско­го оде­ко­ло­на.

При ви­де оде­ко­ло­на му­жи­ки аж вспых­ну­ли гла­за­ми. Оде­ко­лон тут же вы­трях­ну­ли по ста­ка­нам, по­про­си­ли к не­му еще по кус­ку са­ха­ра, что­бы за­есть от­ра­ву, раз­ба­ви­ли оде­ко­лон во­дой и тя­же­ло вы­ли­ли в се­бя. И тут вро­де бы не­мно­го ок­ле­ма­лись, пе­ре­ста­ли стучать зу­ба­ми, за­тем пе­ре­хва­ти­ли у Мо­ро­зо­ва взай­мы пя­тер­ку – боль­ше он им про­сто не дал – вы­клянчили у не­го всю пус­тую по­су­ду в до­ме: бан­ки, бу­тыл­ки, — вы­про­си­ли еще и ме­шок, в ко­то­рый сло­жи­ли стек­ло­та­ру, обе­ща­ли под са­мое чес­т­ное сло­во ме­шок вер­нуть – Мо­ро­зов это­го тре­бо­вал, ибо это был по­след­ний ме­шок в до­ме – и по­ка­ти­ли к от­кры­тию ма­га­зи­на...

Ко­нечно, ни пус­то­го меш­ка, ни пя­тер­ки с этих му­жи­ков он так и не по­лучил. И все это со сме­хом, с го­го­том... По­том и об этом при­ключении и три­ж­ды пе­ре­вер­нув­шем­ся мо­то­цик­ле рас­ска­зы­ва­лось все с ве­сель­ем, с ра­до­стью – и на это ве­се­лье смот­ре­ли тут же на­хо­див­шие­ся де­тиш­ки, смот­ре­ли на бро­дяг-пья­ниц, как на ге­ро­ев... Как же этим ре­бя­тиш­кам по­том не по­вто­рять "ве­ли­кие под­ви­ги" взрос­лых лю­дей...

Нет, брат­цы, нет... Мо­ро­зов го­тов был пред­стать пе­ред лю­бым ев­ро­пей­ским су­дом, пар­ла­мен­том, три­бу­на­лом и не­сти лю­бую от­вет­ст­вен­ность за на­ру­ше­ние прав чело­ве­ка, но ко­гда на­род до­пи­вал­ся, схо­дил с ума, со­всем сби­вал­ся с пу­ти – из­ви­ни­те, до­ро­гие то­ва­ри­щи, из­ви­ни­те, да­мы и гос­по­да, – здесь на­ро­ду ну­жен был ес­ли и не пас­тух с кну­том, то уж очень креп­кий по­во­дырь. Ка­пи­тан ну­жен на ка­пи­тан­ском мос­ти­ке, креп­ко дер­жа­щий ру­ки на штур­ва­ле ко­раб­ля!

Вот так, гос­по­да хо­ро­шие, бью­щие­ся за выс­шее пра­во вы­би­рать се­бе ме­сто жи­тель­ст­ва по сво­ему ус­мот­ре­нию – хошь в Мо­ск­ве, хошь в Нью-Йор­ке – и за­бы­ваю­щие тут на­прочь, чем, ка­кой бе­дой-по­ги­бе­лью бо­ле­ет-стра­да­ет в это же са­мое вре­мя тот ра­бо­тя­га с сош­кой, во­круг ко­то­ро­го еще по до­ре­во­лю­ци­он­ным вре­ме­нам ле­пи­лось до се­ми при­хле­ба­те­лей-па­ра­зи­тов, воо­ру­жен­ных толь­ко лож­ка­ми. Нам, дру­зья-то­ва­ри­щи, эмиг­ри­ро­вать по­ка ни­ка­кой не­об­хо­ди­мо­сти и нет – здесь мы ро­ди­лись и здесь долж­ны мы драть­ся, а на­до бу­дет и до кро­ви драть­ся за свою жизнь. А ес­ли уж го­во­рить до кон­ца, то Мо­ро­зов был глу­бо­ко убе­ж­ден в том, что на­шей се­го­дняш­ней, по край­ней ме­ре, вот этой, не сто­личной, здеш­ней жиз­ни, ох, как хо­ро­шо, хо­тя бы на ко­рот­кое вре­мя, по­до­шел ка­кой-ни­будь свой Ман­нер­гейм – нет, не ге­не­рал Ман­нер­гейм из цар­ской сви­ты, а Ман­нер­гейм-пат­ри­от, обес­по­ко­ен­ный до бо­ли судь­бой сво­ей зем­ли, сво­его на­ро­да... А ведь про­тор­гу­ем зем­лей и на­ро­диш­ком при та­ких вот ге­ро­ях-ин­тел­ли­ген­тах, ко­то­рые в рев, в хрип при­ня­ли ог­ра­ничения на про­да­жу винчиш­ка. Как же без винчиш­ка-то им бед­ным, об­ра­зо­ван­ным, знаю­щим, как куль­тур­но пить и не спи­вать­ся? Как же?.. А на­род как???

...Вот вы­шло по­ста­нов­ле­ние пра­ви­тель­ст­ва — пес­ни про ви­но не петь по ра­дио и те­ле­ви­де­нию. Ну, и не пе­ли бы – по­до­ж­да­ли бы, по­бе­рег­ли бы лю­дей. Ведь про Ста­ли­на-то те­перь не по­ем. А сколь­ко еще и пе­ре­де­ла­ли вся­ких хо­ро­ших пе­сен, в ко­то­рых Ста­лин при­сут­ст­во­вал...

Пом­нит­ся, бы­ла та­кая пес­ня "Я по све­ту не­ма­ло стран­ст­во­вал": ..."но все­гда я при­вык гор­дить­ся и все­гда по­вто­рял я сло­ва: "До­ро­гая моя сто­ли­ца, зо­ло­тая моя Мо­ск­ва"... Мо­ро­зов лю­бил эту пес­ню. И ку­плет там был про Ио­си­фа Вис­са­рио­но­вича – что-то при­мер­но так: по­сле всех ис­пы­та­ний я при­ду на Крас­ную пло­щадь, "где лю­би­мый наш Ста­лин жи­вет"... Ведь вы­ки­ну­ли от­сю­да Ста­ли­на, вы­ки­ну­ли сло­ва из пес­ни, хо­тя вро­де бы и не по­ла­га­ет­ся сло­ва из пе­сен вы­ки­ды­вать. И ничего. Пе­ре­жи­ли. Без Ста­ли­на пес­ня то­же за­пе­лась, да еще, по­жа­луй, и по­лучше, по­вер­ней. Так почему же тут-то не обо­ж­дать да и не по­петь про рю­мочки и винчиш­ко по те­ле­ви­зо­ру, почему хо­тя бы ма­лым де­тиш­кам это винчиш­ко в рю­мочках ря­дом с му­зычкой и улыб­ка­ми не по­ка­зы­вать­ – поо­сте­речься, де­ти­шек по­жа­леть, к ви­ну не при­об­щать с пе­ле­нок?.. А они, па­ра­зи­ты, ан нет, на­рочно сейчас вся­кие ки­но­сце­на­рии пи­шут-сни­ма­ют с винчиш­ком и рю­мочка­ми – смот­ри­те, как все это хо­ро­шо, при­ят­но и как рас­кре­по­ща­ет и де­ла­ет чело­ве­ка сво­бод­ным... И это в то вре­мя, брат­цы, ко­гда вот так вот гиб­нет на­род по Рос­сии, как Ва­ся Кли­мов, с тру­дом до­тя­нув до сво­их со­ро­ка го­дов. И это в то вре­мя, ко­гда пус­ты­ми, не­ви­дя­щи­ми гла­зен­ка­ми смот­рят на лю­дей вот та­кие вот боль­ные де­тиш­ки, ко­то­рые се­го­дня Со­ко­ло­ва до смер­ти на­пу­га­ли. Ко­гда на­род до­пил­ся до то­го, что со­бачьи свадь­бы у не­го под ок­на­ми день и ночь гу­ля­ют, и са­ми жи­вут, как со­ба­ки, в по­сто­ян­ной пья­ной свадь­бе... А мы им что? А мы им визг-писк-рев по ра­дио и те­ле­ви­де­нию под­ки­ды­ва­ем. Да­вай, кру­тись, ве­се­лись до кон­ца, на­ро­диш­ко до­ро­гой! Фон по­сто­ян­но нерв­ный соз­да­ем.

И тут Мо­ро­зов был боль­ше, чем уве­рен, что на­ши ка­на­лы мас­со­вой ин­фор­ма­ции во мно­гом не­сут от­вет­ст­вен­ность, уго­лов­ную от­вет­ст­вен­ность за раз­ру­ше­ние и пре­ж­де все­го пси­хичес­ко­го здо­ро­вья на­ро­да... При­дет до­мой чело­век, ся­дет у те­ле­ви­зо­ра по­сле тя­же­лой, труд­ной ра­бо­ты. Мо­жет, и до­ма что у не­го пло­хо. А что там, по это­му ящи­ку? Опять один рев да крик, да визг, да ис­те­ри­ка. А ведь хочет­ся по­рой чело­ве­ку, ус­тав­ше­му, за­мучен­но­му, ни­где ра­до­сти во­круг не ви­дя­ще­му, раз­го­вор встре­тить, по ду­шам раз­го­вор. Ведь у нас-то, по Рос­сии, за раз­го­вор та­кой еще и бла­го­да­рят, как ба­буш­ка Ан­то­ни­на Се­ме­нов­на се­го­дня: "Спа­си­бо вам за бе­се­ду, спа­си­бо, что по­го­во­ри­ли". Сло­ва лю­ди, сло­ва ждут, а мы им в баш­ку ис­те­ри­ку ввинчива­ем... А почему?.. Яс­но все, почему... Но как-ни­будь в дру­гой раз о том, почему все на­ши пре­сту­п­ле­ния пе­ред людь­ми у нас про­ис­хо­дят...

Да, брат­цы, да, вот та­кая она на­ша жизнь и есть... И ни о ка­ком сво­ем по­ли­тичес­ком ка­пи­та­ле не ду­мал, не га­дал пи­са­тель Сер­гей Ми­хай­ло­вич Мо­ро­зов, всту­пив­ший­ся за свой на­род... То­гда, под­няв­шись на три­бу­ну и прочитав не­ко­то­рые мес­та из "Не мо­гу молчать" Льва Ни­ко­лае­вича Тол­сто­го, Мо­ро­зов ска­зал всем со­брав­шим­ся в за­ле: "И я сейчас то­же не мо­гу молчать!.."

Нет, не ду­мал он о се­бе – ду­мал он все­гда о сво­ей зем­ле, жил со сво­ей зем­лей од­ной бо­лью, по­это­му боль все вре­мя жи­ла и в нем, и чув­ст­во­вал он эту боль от ви­на, за­ли­вав­ше­го его на­род не по­то­му, что пил сам. Да нет, не пил он ни­ко­гда – упот­реб­лял, ко­нечно, так, при случае, с друзь­я­ми, с ус­тат­ку, что­бы по­го­во­рить, рас­сла­бить­ся вро­де бы. И нра­ви­лось ему, чес­т­ное сло­во, нра­ви­лось то­гда вот так вот, под стоп­ку-дру­гую по­го­во­рить-по­об­щать­ся с до­б­ры­ми людь­ми. И вы­пить под хо­ро­шую за­кус­ку нра­ви­лось. Но и тут он ни­ко­гда не де­лал из ви­на, из вы­пив­ки куль­та, хо­тя по­рой и про­сил же­ну за­ма­ри­но­вать ба­ночку-дру­гую гриб­ков для встречи с друзь­я­ми. Но и это он все ра­зом от­ру­бил, вы­бро­сил, что­бы не быть ни­ко­му при­ме­ром – знал ведь, что и на не­го то­же кто-то смот­рит, хо­тя бы его соб­ст­вен­ные де­ти... Да, брат­цы, да... И причины на­ше­го пьян­ст­ва то­же все яс­ны...

Мо­ро­зов пе­речис­лил про се­бя:

...Пер­вая причина – тя­же­лые со­ци­аль­ные ус­ло­вия, ус­ло­вия жиз­ни и тру­да. Вто­рая – от­сут­ст­вие тру­до­во­го на­пря­же­ния. Тре­тья – дос­туп­ность ал­ко­го­ля. Чет­вер­тая – от­сут­ст­вие со­циаль­но­го кон­тро­ля за лично­стью... Что еще?.. Да, пя­тая причина – от­сут­ст­вие прав­ды об ал­ко­го­ле... Нет, это не его от­кры­тие – это пре­ж­де все­го тре­бо­ва­ние ака­де­ми­ка-пат­рио­та Фе­до­ра Гри­горь­е­вича Уг­ло­ва. Об ал­ко­го­ле, об этом страш­ном, уничто­жаю­щем лю­дей нар­ко­ти­ке на­до всем знать все. И тут мы по­ка пре­ступ­но от­малчива­ем­ся. А на­до о стра­хе ал­ко­го­ля де­тиш­кам еще в шко­ле все рас­ска­зать, еще до той по­ры, по­ка у них в тру­сиш­ках ничего не за­ше­ве­ли­лось. И го­во­рить, по­ка­зы­вать на­до, как от ал­ко­го­ля та­кие вот боль­ные и ро­ж­да­ют­ся. А то ведь нам, брат­цы, эту со­бачью свадь­бу ни­ко­гда не пре­кра­тить, ес­ли де­тей не начать спа­сать...

Де­фи­цит ду­хов­ной куль­ту­ры – это то­же од­на из причин ал­ко­го­ли­за­ции на­ро­да. И об этом Мо­ро­зов се­го­дня уже вспо­ми­нал, при­зы­вая се­бе в по­мощь ко­рен­но­го рус­ско­го пи­са­те­ля Бо­ри­са Шер­ги­на и его по­мо­ров, умев­ших по­бе­ж­дать смерть по­ляр­ной ночи-зи­мы да­же сре­ди льдов да­ле­ко­го Гру­ман­та.

А де­фи­цит ду­хов­ной куль­ту­ры от на­шей не­об­ра­зо­ван­но­сти. Об этом се­го­дня то­же шел раз­го­вор, от это­го то­же все вре­мя при­хо­ди­ла к Мо­ро­зо­ву тя­го­ст­ная боль, ко­то­рую се­го­дня он как-то до­нес, ви­ди­мо, и до Ге­ор­гия Ва­лен­ти­но­вича. Так что об­ра­зо­вы­вать на­род на­до не толь­ко по час­ти ви­на, а во­об­ще об­ра­зо­вы­вать, вы­тас­ки­вать из той ди­ко­сти, в ко­то­рую мы его за­пих­ну­ли под ком­бе­дов­ские ло­зун­ги. На­до на­род воз­вра­щать к тру­ду, ос­мыс­лен­но­му, глу­бо­ко­му, це­ли­ком за­ви­ся­ще­му от те­бя, а не про­сто к тру­ду – тук-тук-тук – пла­ти день­ги... А куль­ту­ры-то у нас, брат­цы, куль­ту­ры жиз­ни, хо­тя бы по этим, здеш­ним, ко­гда-то свя­тым, муд­рым, по­кло­няв­шим­ся ум­но­му сло­ву, мес­там се­го­дня – тю-тю – и нет. И это тут, где чита­ли в ка­ж­дом до­ме еще до лам­почки Ильича, при лучине жи­ли, а чита­ли, где рань­ше в ка­ж­дом до­ме кни­ги бы­ли.

Бы­ли кни­ги – и тут не сов­рать, не при­тво­рить­ся – и бы­ло это все еще на его па­мя­ти: пер­ли эти кни­ги от­сю­да меш­ка­ми сто­личные па­лом­ни­ки-во­рье. И пер­ли не из церк­вей и часо­вен, а из кре­сть­ян­ских до­мов – дру­гой раз в кре­сть­ян­ском до­ме кни­ги сун­ду­ка­ми ле­жа­ли, значит, кто-то их рань­ше читал, по­ку­пал, день­ги на кни­ги тра­тил и еще при ца­ре Го­ро­хе. А ес­ли вспом­нить, что в семь­ях бы­ла куль­ту­ра чте­ния вслух?.. Со­би­ра­лись за сто­лом всей семь­ей, от ма­ла до ве­ли­ка, и те, что хо­дить-то еще не мог­ли, и то вме­сте со все­ми в со­бы­тии учас­тие при­ни­ма­ли и пусть хоть гла­зен­ка­ми хло­па­ли, но и в них кни­га вхо­ди­ла па­мя­тью на всю жизнь. Со­би­ра­лись вот так вот, и кто-то гра­мот­ный, мо­жет быть, и один та­кой на всю се­мью, читал вслух... Вот и считай, как сло­во здесь це­ни­ли рань­ше и как с этим сло­вом куль­ту­ра здо­ро­вой жиз­ни к чело­ве­ку на­все­гда при­хо­ди­ла. Но не с се­го­дняш­ним сло­вом-ба­ла­га­ном, ка­ким ве­ре­щит ре­про­дук­тор – "бе­гу, бе­гу, бе­гу, бе­гу, а он зе­ле­ный", – а с ос­мыс­лен­ным, не­су­щим в се­бе рань­ше, ой, как мно­го, с на­стоя­щим рус­ским сло­вом, об­ра­щен­ным к ду­ше...

Де­фи­цит ду­хов­ной куль­ту­ры... Это не в один день, не в один ме­сяц, не в один год – на это, брат­цы, ра­бо­тать на­до, ра­бо­тать ка­ж­дый день, упор­но, и ра­бо­ту эту на­до начинать с де­ти­шек... А вот он уже ко­то­рый год все ни­как не до­не­сет ни до пе­да­го­гов, ни до идео­ло­гов, что Бо­ри­са Шер­ги­на на­до нрав­ст­вен­ной хре­сто­ма­ти­ей для де­ти­шек из­да­вать... Так о ка­кой ду­хов­ной куль­ту­ре на­ро­да тут мо­жет ид­ти речь? А не бу­дет ее, при всех да­же са­мых ве­ли­ких со­ци­аль­ных ус­ло­ви­ях, при са­мой вы­со­кой про­из­во­ди­тель­но­сти тру­да, все рав­но на пус­тую ду­шон­ку по­тя­нет­ся чело­век к ис­кус­ст­вен­ным ра­до­стям...

А ку­да нам на­ших боль­ных де­тей деть? Де­би­лов тех же са­мых? Ведь им для под­ня­тия сво­его на­строе­ния еще боль­шая до­за нар­ко­ти­ка не­об­хо­ди­ма. С ни­ми-то как? А?.. А с ни­ми, ду­ма­лось Мо­ро­зо­ву, мо­жет быть все бо­лее-ме­нее уст­рое­но, ес­ли взять та­ких де­ти­шек, как бы­ва­ло рань­ше на Ру­си, на вос­пи­та­ние не под ло­зун­га­ми, а под кры­ло той же пра­во­слав­ной церк­ви и бе­речь, стро­ить в них личность мир­ную, тихую, научен­ную хоть что-то да де­лать. И то­гда пусть из них лучше ста­нут та­кие вот ти­хие, мир­ные ду­рачки, чем ны­неш­ние де­би­лы-бу­гаи с ку­ла­ка­ми, не управ­ляе­мы­ми ни­ка­ким моз­гом. Вот это­му-то де­би­лу, взве­ден­но­му, как же­лез­ный ав­то­мат, и по­да­вай толь­ко ост­рые ощу­ще­ния, по­да­вай му­зы­ку, ко­то­рая нор­маль­но­го чело­ве­ка сра­зу сво­дит с ума, уби­ва­ет в нем все, по­да­вай ему вод­ку в та­ких ко­личес­т­вах, ко­то­рые нор­маль­ный чело­век и не смо­жет ни­ко­гда упот­ре­бить. А страш­но это! Ко­пит­ся-ко­пит­ся в на­шей стра­не та­кая жут­кая, ту­пая си­ла и по причине де­фек­тов от ро­ж­де­ния, а боль­ше по причине не­обучения, не­об­ра­зо­ва­ния... Вот почему Мо­ро­зов, по­жа­луй, и под­соз­на­тель­но, ос­та­вил свою взрос­лую ли­те­ра­ту­ру, свою про­зу-ли­ри­ку, где жда­ли его, по­ди, пре­мии и на­гра­ды, и по­шел вот сю­да, вос­пи­ты­вать де­ти­шек... Жаль толь­ко, что не да­ют ему здесь ни­как ра­бо­тать. Прав­да, кое-что печата­ют, но лишь через во­семь-­де­сять лет по­сле соз­да­ния. И это мож­но бы­ло бы стер­петь, до­ж­дать­ся. А то ведь из­да­дут на­ко­нец его кни­жечку да и за­пих­нут ку­да-ни­будь через кни­го­торг, где и по рус­ски-то ни­кто не чита­ет, и ни од­ной кни­жечки так и не по­па­дет ре­бя­тиш­кам, в шко­лу, для ко­го он ста­рал­ся, ра­бо­тал, стра­дал.

Обид­но, ко­нечно, жал­ко... И здесь он бес­по­ко­ит­ся то­же не о се­бе, а опять же о де­тиш­ках. Ведь ви­дит он, по­ни­ма­ет, что дру­го­го-то рас­ска­за о той же зем­ле-при­ро­де к ним сейчас ни­от­ку­да и не идет... А как слу­ша­ют его ре­бя­тиш­ки по шко­лам. И не по спе­ци­аль­ным сто­личным, где всех го­то­вят в ученые-био­ло­ги, а в са­мых что ни на есть гиб­лых, сель­ских, где по­ло­ви­на де­ти­шек уже при­го­тов­ле­на быть ду­рачка­ми. Слу­ша­ют, го­рят в от­вет гла­зен­ки — да и как не го­реть, ко­гда в ка­ж­дом чело­ве­ке от ро­ж­де­ния за­ло­же­на лю­бовь-ин­те­рес к род­ной ма­те­ри-зем­ле, к при­ро­де. А мы эту, за­ло­жен­ную в чело­ве­ка лю­бовь к зем­ле-при­ро­де почему-то на­рочно да­вим, уби­ва­ем. Вот бы зем­лей-при­ро­дой и об­ра­зо­вы­вать лю­дей, зем­лей и тру­дом – вот вам и ду­хов­ность, вы­со­кая ду­хов­ность чело­ве­ка от его пер­во­род­ных кор­ней...

Мо­ро­зов ос­та­но­вил свои мыс­ли и при­слу­шал­ся к ночи. Ему по­ка­за­лось, что за ок­ном что-то из­ме­ни­лось. Так и есть – по ок­ну – тук-тук-тук – ко­сит и ко­сит не силь­ный, но час­тый до­ж­дик... А ведь се­го­дня так яс­но весь день бы­ло, так свет­ло, чис­то. Но до­ж­дик то­же ничего, ес­ли не ле­дя­ной, не про­мозг­лый, пусть не­мно­го пой­дет, и гри­бу легче бу­дет – для Жор­ки гри­ба еще на­рас­тет...

Мо­ро­зов вско­ре за­был о до­ж­де и сно­ва раз­го­во­рил­ся сам с со­бой.

Да, еще что-то, пом­нит­ся, на­зы­вал он сре­ди причин, ве­ду­щих чело­ве­ка к ал­ко­го­лю... Он сно­ва пе­ре­би­рал про се­бя все, что уже вспо­ми­нал се­го­дня: тя­же­лые со­ци­аль­ные ус­ло­вия, от­сут­ст­вие тру­до­во­го на­пря­же­ния, дос­туп­ность ал­ко­го­ля, от­сут­ст­вие со­ци­аль­но­го кон­тро­ля за лично­стью, от­сут­ст­вие прав­ды об ал­ко­го­ле, де­фи­цит ду­хов­ной куль­ту­ры... Де­фек­ты пси­хи­ки и вос­пи­та­ния он то­же вро­де бы вспо­ми­нал – но речь тут не толь­ко о де­тиш­ках, боль­ных, по­лу­жи­вых, не толь­ко о том, что кое-где по шко­лам не учат де­тей во­об­ще, ос­тав­ляя их ду­рачка­ми и во­лей-не­во­лей при­вя­зы­вая к нар­ко­ти­ку, ли­шая воз­мож­но­сти жить ду­хов­ной жиз­нью. Де­фек­ты пси­хи­ки и вос­пи­та­ния – это во­об­ще о здо­ро­вом об­ще­ст­ве... Об­ще­ст­ву в ос­нов­ном нуж­ны сан­гви­ни­ки, уве­рен­ный в се­бе, ра­бо­таю­щий на­род. Об­ще­ст­во, ро­ж­даю­щее лю­дей не­урав­но­ве­шен­ных, эмо­цио­наль­но вспы­ль­чи­вых, с им­пуль­сив­ным ха­рак­те­ром, с ла­биль­ной нерв­ной сис­те­мой, а сле­дом со склон­но­стью к де­прес­сии, ничего осо­бо хо­ро­ше­го для се­бя ждать не мо­жет. Та­кое об­ще­ст­во мо­жет спус­тить с мо­лот­ка, про­пить, про­гу­лять, рас­пы­лить все, что бы­ло на­ко­п­ле­но пре­ды­ду­щи­ми по­ко­ле­ния­ми, что дос­та­лось ему по случаю от зем­ли-при­ро­ды... На­блю­дая за сво­им об­ще­ст­вом-стра­ной, Мо­ро­зов при­хо­дил к вы­во­ду, что де­ти его стра­ны как раз и ро­ж­да­ют­ся се­го­дня все даль­ше и даль­ше по качес­т­ву от то­го идеа­ла, к ко­то­ро­му и долж­на стре­мить­ся стра­на со здо­ро­вым бу­ду­щим.

Что это: ес­те­ст­вен­ный ход ис­то­рии или над­рыв, из­мо­тан­ность ро­ди­те­лей?.. Сколь­ко ро­ди­те­лям при­шлось вот так вот вка­лы­вать, ло­мо­тить да еще тра­вить се­бя вся­кой дря­нью... При этих рас­су­ж­де­ни­ях Мо­ро­зов обя­за­тель­но всту­пал в по­ле­ми­ку с ны­неш­ней по­ли­ти­кой: все боль­ше и боль­ше по­лучать сель­ско­хо­зяй­ст­вен­но­го про­дук­та не толь­ко с сов­хоз­ных и кол­хоз­ных по­лей, но и с лично­го хо­зяй­ст­ва, с при­уса­деб­но­го участ­ка... Лю­ди ми­лые, – хо­те­лось ему ска­зать тем, кто был со­всем на­вер­ху, – да ведь се­го­дня не два­дца­тые, не три­дца­тые, и да­же не со­ро­ко­вые-­пя­ти­де­ся­тые го­ды. Се­го­дня, то­ва­ри­щи до­ро­гие, вось­ми­де­ся­тые го­ды – преж­ние вре­ме­на дав­но про­шли... И почему мы не пла­ни­ру­ем то же сель­ское хо­зяй­ст­во, да и всю на­шу жизнь, ис­хо­дя из по­тен­циа­ла фак­тичес­ко­го здо­ро­вья тру­дя­ще­го­ся чело­ве­ка? Ведь не тот се­го­дня ра­бот­ник и на зем­ле, не дву­жиль­ный, ко­то­рый на­ло­ма­ет­ся на кол­хоз­ном по­ле, от­ра­бо­та­ет бар­щи­ну, а там еще пой­дет на свой при­уса­деб­ный учас­ток за­ра­ба­ты­вать что-то и на об­рок. Не хва­та­ет се­го­дня его, кре­сть­я­ни­на, не хва­та­ет уже и на бар­щи­ну, и на об­рок од­но­вре­мен­но, и се­го­дня от­каз ко­го-то от при­уса­деб­но­го хо­зяй­ст­ва чаще все­го не из-за то­го, что чело­век за­гу­лял, за­пил­ся, нет – про­сто ус­тал чело­век, тя­же­ло ему. Нет се­го­дня в та­ком ко­личес­т­ве дву­жиль­ных лю­дей, как бы­ло еще со­всем не­дав­но. И на­гру­жать по­это­му лю­дей, как дву­жиль­ных, сейчас, ви­ди­мо, не на­до – по­жа­леть лю­дей не­об­хо­ди­мо, а то ведь со­рвут­ся они со­всем и по­не­сет их ту­да, опять же к нар­ко­ти­ку, к ал­ко­го­лю.

Вот и здесь, то­ва­ри­щи ру­ко­во­ди­те­ли на штур­валь­но-ка­пи­тан­ском мос­ти­ке, ду­мать вам на­до, как уст­ро­ить в стра­не жизнь, что­бы воз­вра­ща­лась она в здо­ро­вую ко­лею. Вот здесь опять-та­ки и ка­на­лы мас­со­вой ин­фор­ма­ции, и об­щий на­строй в стра­не дол­жен быть та­ким, что­бы ис­ключить вся­кую ис­те­рию – по­кой дол­жен быть в стра­не, об­ста­нов­ка ти­ши­ны и доб­ро­го сло­ва, что­бы ро­дил­ся чело­век-тво­рец, чело­век ду­маю­щий, рас­су­ди­тель­ный, а не из­дер­ган­ный нев­ра­сте­ник, от ко­то­ро­го ни­где ни­ка­ко­го тол­ка, кро­ме боль­ной суе­ты...

Пом­нит­ся, сре­ди причин, при­во­дя­щих к ал­ко­го­лю, он на­зы­вал еще и от­сут­ст­вие со­ци­аль­ной от­вет­ст­вен­но­сти, то есть от­сут­ст­вие от­вет­ст­вен­но­сти чело­ве­ка пе­ред об­ще­ст­вом. Нет, это не со­ци­аль­ный кон­троль за лично­стью — там об­ще­ст­во сле­дит за то­бой, кон­тро­ли­ру­ет те­бя, тре­бу­ет, что­бы ты со­блю­дал при­ня­тые об­ще­ст­вом нрав­ст­вен­ные по­ло­же­ния, при­ня­тые в об­ще­ст­ве за­ко­ны по­ве­де­ния, а здесь твоя внут­рен­няя, личная от­вет­ст­вен­ность пе­ред об­ще­ст­вом, чув­ст­во дол­га, обя­зан­но­сти гра­ж­да­ни­на... Вот где и вспом­нить бы нам о пат­рио­тиз­ме, ко­то­рый за­гна­ли нынче в угол, что­бы чело­век-пат­ри­от, пре­дан­ный зем­ле, не встал вдруг за свою зем­лю, да и не за­дал бы вслух во­прос: "Лю­ди до­б­рые, а что вы зем­лю-то на­шу всю за­га­ди­ли? Или спе­ци­аль­но га­ди­те пе­ред тем, что­бы ку­да-ни­будь в дру­гое ме­сто смо­тать­ся?"...

Увы, ме­ша­ют нам, очень ме­ша­ют жить пья­ные тра­ди­ции... Сколь­ко раз вот уже сейчас, по­сле вве­де­ния той же са­мой та­лон­ной сис­те­мы на ви­но, по­сле ог­ра­ничения про­да­жи ви­на по воз­рас­ту – про­да­ют лишь тем, ко­му боль­ше два­дца­ти лет – встречал Мо­ро­зов от­кро­вен­ное же­ла­ние ре­бят, да-да, ре­бят, ухо­дя­щих слу­жить в ар­мию, про­стить­ся пе­ред ар­ми­ей с род­ны­ми и близ­ки­ми в трез­во­сти, без пья­ных за­сто­лий. Они, мо­ло­дые ре­бя­та, хо­те­ли этих трез­вых про­во­дов, но, увы, не хо­те­ли сто­ла без вы­пив­ки ро­ди­те­ли, ста­ри­ки. Да еще не хо­те­ли ак­тив­но, аг­рес­сив­но: "Да как же это — стоп­кой не про­во­дить сы­на-вну­ка?!"

Что тя­нет­ся за этим? А за этим и идут тя­же­лым ша­гом на­ши пья­ные тра­ди­ции, груз тех са­мых пья­ных при­вычек, ко­то­рые вне­дря­лись и вне­дря­лись в наш на­род то ли са­ми по се­бе и по же­ла­нию са­мо­го пью­ще­го на­ро­да, а то и по при­ну­ж­де­нию ка­ких вра­гов-доб­ро­хо­тов... Бы­ло так и здесь, в этом се­ле-по­сел­ке, и жа­ло­вал­ся Мо­ро­зо­ву пред­се­да­тель сель­ско­го со­ве­та, что вот, мол, со ста­ри­ка­ми по­де­лать ничего не мо­жет, что вот, мол, не­дав­но двое мо­ло­дых – один из ар­мии вер­нул­ся, а дру­гая из пе­да­го­гичес­кой шко­лы при­бы­ла, учитель – ре­ши­ли свадь­бу сыг­рать, трез­вую, мо­ло­деж­ную, без ви­на, и дру­зья во­круг них под­ня­лись, под­дер­жа­ли, а вот ро­ди­те­ли: нет – на­от­рез, на­прочь – без ви­на, не об­мы­тые, не бу­дет счас­тья. И под­нес­ли-то все как?! И при­шлось пред­се­да­те­лю сель­ско­го со­ве­та вы­пи­сы­вать под пья­ную свадь­бу бу­ма­гу на пра­во при­об­ре­те­ния для свадь­бы до­пол­ни­тель­но­го ви­на, сверх та­лон­но­го ли­ми­та... Так пер­вая трез­вая свадь­ба в на­шей ок­ру­ге и не со­стоя­лась...

Лю­ди до­б­рые! От­цы, ма­те­ри, де­душ­ки, ба­буш­ки, да не со­ве­ст­но ли вам, не стыд­но ли? А?

Как-то Мо­ро­зов об­ра­тил­ся в од­ну цен­траль­ную га­зе­ту с прось­бой по­го­во­рить вот с эти­ми са­мы­ми ве­те­ра­на­ми, ко­то­рые вы­ра­жа­ют не­до­воль­ст­вие: мол, как же так — свои­ми за­пре­ти­тель­ны­ми ме­ра­ми да очере­дя­ми ли­ши­ли вы нас воз­мож­но­сти вы­пить на­ши бое­вые сто грам­мов. Как же так – в пес­не и то по­ет­ся: "На­лей же в сол­дат­скую круж­ку свои бое­вые сто грамм..." И так да­лее и то­му по­доб­ное...

И не хо­тел Мо­ро­зов сам вы­сту­пать на стра­ни­цах га­зе­ты – хо­тел, что­бы га­зе­та по­ис­ка­ла ка­ко­го-ни­будь ав­то­ри­тет­но­го ве­те­ра­на, ко­то­ро­го на­род знал, ува­жал, и что­бы этот ве­те­ран, ко­то­рый то­же ко­гда-то упот­реб­лял ли­хо свои и не толь­ко сто грам­мов, вот бы и ска­зал всем со стра­ни­цы га­зе­ты:

"До­ро­гие дру­зья, фрон­то­ви­ки, ве­те­ра­ны. Шли мы с ва­ми через кровь и смерть, шли, под­дер­жи­вая, по­дог­ре­вая се­бя дру­гой раз, сни­мая на­пря­же­ние вот эти­ми фрон­то­вы­ми сто грам­ма­ми. Мно­го вы­не­сли мы с ва­ми, те­ря­ли род­ных, де­тей, отчий дом, воз­вра­ща­лись с вой­ны без рук, без ног, чуть жи­вые, но все рав­но бра­лись тут же за ра­бо­ту и вос­ста­нав­ли­ва­ли всю по­ру­шен­ную вра­гом жизнь. Все мы с ва­ми смог­ли! Так не­у­же­ли се­го­дня не смо­жем мы от­ка­зать­ся от ка­ких-то пар­ши­вых сто грам­мов во имя спа­се­ния жиз­ни на­ших лю­дей, во имя спа­се­ния на­ших де­ти­шек-вну­ков? Ко­нечно, эти сто грам­мов не изу­ро­ду­ют до кон­ца на­шу с ва­ми жизнь, но, гля­дя на нас, под­няв­ших по фрон­то­вой тра­ди­ции свои рюм­ки-стоп­ки, и слу­шая на­ши пес­ни про сол­дат­ские круж­ки с креп­ким ви­ном, вну­ки на­ши ведь то­же сю­да, за на­ми к ви­ну по­тя­нут­ся. Так не­у­же­ли нет у нас, не­у­же­ли не ос­та­лось со­всем быв­ших на­ших гвар­дей­ских, фрон­то­вых сил, что­бы по­ка­зать при­мер под­рас­таю­ще­му по­ко­ле­нию?"

Все это Мо­ро­зов очень де­ли­кат­но и, мо­жет быть, не так эмо­цио­наль­но, как на­до бы­ло, рас­ска­зал в ре­дак­ции га­зе­ты. И хоть си­де­ли в га­зе­те вро­де бы впол­не при­личные рус­ские ре­бя­та, вы­да­вав­шие се­бя к то­му же бор­ца­ми за Рос­сию, за род­ную зем­лю, но его там, по­жа­луй, так и не по­ня­ли. И ни­кто на пись­ма быв­ших фрон­то­ви­ков, на пись­ма-тре­бо­ва­ния вер­нуть ве­те­ра­нам их­ние бое­вые сто грам­мов без вся­кой очере­ди так на стра­ни­цах га­зе­ты и не от­ве­тил. И пись­ма с оби­да­ми на за­пре­ти­тель­ные ме­ры, про­во­ди­мые пра­ви­тель­ст­вом по час­ти про­да­жи ал­ко­го­ля, про­дол­жа­ли и про­дол­жа­ли при­хо­дить-ко­пить­ся. И еще по­это­му Мо­ро­зов боль­но, очень опас­ли­во внут­ри се­бя по­сто­ян­но за­ду­мы­вал­ся... А не кончит­ся ли это все? Не обор­вут ли и по этой вот причине се­го­дняш­нюю борь­бу за трез­вый об­раз жиз­ни? Не­у­же­ли обор­вут? Не­у­же­ли рас­топчут то, что начато и что мож­но даль­ше раз­ви­вать — ведь сейчас го­во­рить с на­ро­дом на­до, го­во­рить прав­ду про все на­ши пья­ные де­ла... Вот сейчас бы сю­да, ко­гда на­род ос­та­но­вил­ся, чуть от­ды­шал­ся, и дать всю от­кро­вен­ную прав­ду об ал­ко­го­ле... Гос­по­ди бо­же мой, не­у­же­ли ка­кой-ни­будь пья­ный бюд­жет опять вме­ша­ет­ся в чуть ото­шед­шую от пьян­ст­ва жизнь?..

Со­всем не­дав­но рас­ска­за­ли ему, как в со­сед­нем ле­со­руб­ном по­сел­ке, что­бы под­дер­жать то­ва­ро­обо­рот, взя­ли да и вы­ки­ну­ли в пром­то­вар­ном ма­га­зи­не чуть ли не пол­ма­ши­ны оде­ко­ло­на... Мо­ро­зов сра­зу не по­ве­рил ус­лы­шан­но­му, пе­ре­спро­сил рас­сказчика, за­тем пе­ре­спро­сил у дру­гих, но все ока­за­лось имен­но так... Так, брат­цы, так! И ни­ка­кой по­сел­ко­вый со­вет, ни­ка­кая со­вет­ская власть не вме­ша­лась, не ос­та­но­ви­ла пре­сту­п­ле­ния... Это толь­ко у нас, в на­шем сель­ском со­ве­те, ее муд­рый пред­се­да­тель-кре­сть­я­нин почти сра­зу по­сле по­ста­нов­ле­ния пра­ви­тель­ст­ва по­шел в пром­то­вар­ный ма­га­зин и, считай­те, при­ка­зал про­дав­щи­це:

– Ни од­но­му пья­ни­це ни од­но­го фла­ко­на ничего, что пьет­ся, не про­да­вать!

И не ста­ла на­ша про­дав­щи­ца ничего, что пьет­ся, во­об­ще ни­ка­ким му­жи­кам про­да­вать. Не ста­ла! На­ру­ши­ла, обя­за­тель­но на­ру­ши­ла чьи-то пра­ва, по­сяг­ну­ла на чью-то сво­бо­ду, но не ста­ла, по­то­му что сейчас, ко­гда все под­ня­лось про­тив по­ги­бе­ли, для нее за­ко­ном, пра­вом чело­ве­ка бы­ло со­хра­не­ние жиз­ни, а не ка­кие-то до­пол­ни­тель­ные ко­пей­ки за пе­ре­вы­пол­не­ние тор­го­во­го пла­на... А там, в со­сед­нем ле­со­руб­ном по­сел­ке, за­ве­зен­ный оде­ко­лон рас­про­да­ли тут же.

До­хо­ди­ли сю­да, до Мо­ро­зо­ва, слу­хи, что и в Мо­ск­ве, в той же са­мой га­зе­те, в ко­то­рую он стучал­ся и про­сил по­ис­кать ав­то­ри­тет­но­го ве­те­ра­на, что­бы пре­кра­тить жа­ло­бы фрон­то­ви­ков-пья­ниц, уже го­то­вит­ся ка­кая-то ста­тей­ка-пи­суль­ка с кри­ти­кой та­лон­ной сис­те­мы. Го­во­ри­ли, что го­то­вит­ся та­кая пуб­ли­ка­ция, ко­нечно, не по же­ла­нию са­мих жур­на­ли­стов, ко­то­рые, по­жа­луй, по­ни­ма­ли все-та­ки, что и это вы­ход, спа­се­ние, а по ка­ко­му-то вы­со­ко­му ука­за­нию...

Не­у­же­ли сло­ма­ют? А? Не­у­же­ли что-то вме­ша­ет­ся, и уй­дет, исчез­нет тот свет жиз­ни, ко­то­рый ро­ж­да­ет­ся за­но­во на его гла­зах? Не­у­же­ли верх возь­мут те же бюд­жет­ные ин­те­ре­сы?

За­гля­ды­вая в ис­то­рию ал­ко­голь­ной бе­ды, на­ва­лив­шей­ся на лю­дей, Мо­ро­зов не мог ми­но­вать и стра­ни­цы ис­то­рии сво­ей стра­ны. И он осо­бо вни­ма­тель­но изучал те ее стра­ни­цы, ко­гда Вы­со­ким по­ве­ле­ни­ем Го­су­да­ря Им­пе­ра­то­ра зем­ст­вам бы­ло пре­дос­тав­ле­но пра­во са­мим ре­шать во­прос: со­хра­нять или за­кры­вать у се­бя мо­но­поль­ную про­да­жу ви­на. И в стра­не еди­но­душ­но бы­ла за­кры­та вин­ная тор­гов­ля, был вве­ден так на­зы­вае­мый су­хой за­кон – го­су­дар­ст­во от­ка­зы­ва­лось от тре­ти сво­их бюд­жет­ных по­пол­не­ний, ко­то­рая как раз и скла­ды­ва­лась из вин­ных до­хо­дов... Сви­де­те­ли тех со­бы­тий до­ку­мен­таль­но ут­вер­жда­ли, что по­след­ней ка­п­лей, пе­ре­пол­нив­шей все­об­щее тер­пе­ние, бы­ла по­езд­ка Го­су­да­ря на па­ро­хо­де по Вол­ге от Ниж­не­го Нов­го­ро­да до Яро­слав­ля в 1912 го­ду по случаю трех­сот­ле­тия до­ма Ро­ма­но­вых. Буд­то бы вот тут царь лично и встре­тил­ся с на­род­ной бе­дой, до­вед­шей на­род до ни­ще­ты, ви­дел рас­кры­тые, без крыш, жи­вые до­ма и почти тут же ре­шил­ся на Вы­со­кое по­ве­ле­ние по час­ти пре­кра­ще­ния ра­зом мо­но­поль­ной, го­су­дар­ст­вен­ной, тор­гов­ли ал­ко­го­лем.

Сви­де­те­ли тех со­бы­тий ут­вер­жда­ли и то, что к су­хо­му за­ко­ну в Рос­сии при­ло­жил ру­ку и Гриш­ка Рас­пу­тин, усо­ве­стив­ший буд­то бы ца­ря, что не­го­же, мол, ца­рю-от­цу спаи­вать сво­их де­тей-на­род, плачущий пья­ны­ми сле­за­ми...

Мно­гое в то­гдаш­ней ис­то­рии с су­хим за­ко­ном в Рос­сии для Мо­ро­зо­ва и сейчас бы­ло не­яс­ным, за­пу­тан­ным – как все­гда, к лю­бо­му вин­но­му де­лу тут же при­ста­ли са­мые раз­ные дель­цы. Что сто­ит хо­тя бы не­ожи­дан­ное по­яв­ле­ние с мно­го­слов­ны­ми речами, клей­мя­щи­ми по­зо­ром мо­но­поль­ную тор­гов­лю, быв­ше­го пре­мьер-ми­ни­ст­ра гра­фа Вит­те, то­го са­мо­го Вит­те, ко­то­рый и вво­дил ко­гда-то по стра­не эту са­мую го­су­дар­ст­вен­ную, мо­но­поль­ную тор­гов­лю ви­ном и впер­вые в ис­то­рии Рос­сии со­ста­вил ее так на­зы­вае­мый пья­ный бюд­жет – бюд­жет, в значитель­ной сте­пе­ни по­пол­няв­ший­ся от до­хо­дов го­су­дар­ст­вен­ной вин­ной тор­гов­ли... Вит­те и до сво­их по­след­них "воз­вы­шен­ных" речей ма­ло за­пом­нил­ся Мо­ро­зо­ву как го­су­дар­ст­вен­ный дея­тель, ис­крен­не пе­ку­щей­ся о стра­не, о на­ро­де...

Так в начале 19­14­года и бы­ла от­ме­не­на мо­но­поль­ная про­да­жа ви­на, да­вав­шая, как уже го­во­ри­лось, треть го­су­дар­ст­вен­ных до­хо­дов. Вот тут-то в бюд­же­те Рос­сий­ской им­пе­рии и поя­ви­лась сра­зу, как ут­вер­жда­ли сви­де­те­ли, здо­ро­вен­ная брешь. Вот тут-то но­вый пред­се­да­тель Го­су­дар­ст­вен­но­го со­ве­та Го­ре­мы­кин и хва­тал­ся за го­ло­ву и бес­по­ко­ил преж­не­го, быв­ше­го до не­го, пре­мье­ра Ко­ков­це­ва, ви­ди­мо, умев­ше­го стро­ить рос­сий­скую жизнь, бес­по­ко­ил во­про­сом: что и как те­перь де­лать? И Ко­ков­цев вы­ну­ж­ден был чес­т­но от­вечать, что хоть для ка­ко­го-то бюд­жет­но­го рав­но­ве­сия, хоть для час­тично­го спа­се­ния то­го бюд­же­та, ко­то­рый он, Ко­ков­цев, ос­та­вил при­ем­ни­ку, на­до хо­тя бы в ка­кой-то час­ти вос­ста­но­вить мо­но­поль­ную про­да­жу ви­на, иначе бюд­жет­ная сис­те­ма не вы­дер­жит, а тем бо­лее в пред­две­рии вой­ны с Гер­ма­ни­ей.

И это бы­ло. И от­вечал Ко­ков­це­ву Го­ре­мы­кин, что не мо­жет он ни­как до­не­сти до Го­су­да­ря всю прав­ду о су­хом за­ко­не, что вслед за су­хим за­ко­ном кое-где по­яв­ля­ет­ся и тай­ное до­маш­нее ви­но­ку­ре­ние. Не ве­рил Им­пе­ра­тор ни од­но­му пло­хо­му сло­ву, ка­саю­ще­му­ся пре­кра­ще­нию про­да­жи ал­ко­го­ля в стра­не, и да­же не же­лал на эту те­му вес­ти раз­го­вор.

Прав ли был Го­су­дарь Им­пе­ра­тор? Или прав был все-та­ки Ко­ков­цев, считав­ший, что спа­се­ние на­ро­да ле­жит толь­ко в улучше­нии его ма­те­ри­аль­но­го бла­го­по­лучия, но в лю­бом случае то­гда, сра­зу же по­сле вве­де­ния су­хо­го за­ко­на, и начались спо­ры-де­ба­ты о его вре­де и поль­зе... Прав­да, стра­на и всту­па­ла в вой­ну, и ве­ла ее не один год, так и не от­ме­нив су­хо­го за­ко­на, не под­дер­жав, как пре­ж­де, свой бюд­жет за счет вин­ной тор­гов­ли. Го­во­рят, что то­гда вме­сто ал­ко­голь­ной тор­гов­ли цар­ское пра­ви­тель­ст­во пе­ре­ключилось на печат­ные стан­ки, вы­пус­кав­шие бу­маж­ные день­ги. Воз­мож­но, что и тут есть до­ля прав­ды. Но в фи­нан­со­вую жизнь Рос­сии Мо­ро­зов по­ка не су­мел по­глуб­же за­гля­нуть, хо­тя ве­рил, что здесь-то, по­сле вве­де­ния су­хо­го за­ко­на и мог­ла начать­ся эмис­сия цар­ских де­нег...

Не­у­же­ли та­кое случит­ся и с на­ми? Не долж­но! Не долж­но! У преж­ней Рос­сии не бы­ло та­ких по­сту­п­ле­ний в бюд­жет, как по­сту­п­ле­ния от про­мыш­лен­но­сти и сель­ско­го хо­зяй­ст­ва – ни про­мыш­лен­ность, ни сель­ское хо­зяй­ст­во то­гда не при­над­ле­жа­ли го­су­дар­ст­ву, а по­то­му мо­но­поль­но им и не оби­ра­лись... Вот бы нам по­ста­рать­ся по­стро­ить де­ло так, что­бы про­мыш­лен­ность и сель­ское хо­зяй­ст­во вста­ли у нас на но­ги, под­ня­лись. А вме­сте с тем и гос­по­дам ка­пи­та­нам на ка­пи­тан­ском мос­ти­ке на­до бы по­при­дер­жать чуток кое-ка­кие свои ам­би­ции – гля­дишь, и обой­дет­ся наш бюд­жет без спаи­ва­ния тру­до­во­го чело­ве­ка. А раз­ве не так?

Но от­ку­да же те­перь все по­полз­но­ве­ния вер­нуть на эк­ра­ны те­ле­ви­зо­ров те же пес­ни про рю­мочки и во­дочку? От­ку­да не­одо­ли­мое же­ла­ние всу­нуть в ка­на­лы мас­со­вой ин­фор­ма­ции куль­ту­ру по­треб­ле­ния ви­на?.. А уси­лен­ное мус­си­ро­ва­ние этой рю­мочной те­мы сре­ди ин­тел­ли­ген­ции, по­сто­ян­ные за­яв­ле­ния, что все это на­ру­ше­ние прав чело­ве­ка, на­сту­п­ле­ние на де­мо­кра­тичес­кие сво­бо­ды?.. Все это не мог­ло не бес­по­ко­ить Мо­ро­зо­ва...

А дождь за ок­ном все шел и шел, мер­но по­сту­ки­вая по стек­лу. Мо­ро­зов слы­шал этот не­гром­кий, спо­кой­ный го­лос до­ж­дя и по­сте­пен­но рас­ста­вал­ся со свои­ми се­го­дняш­ни­ми тре­во­га­ми. Прав­да, все тре­во­ги сра­зу его не от­пус­ка­ли, и уже почти во сне ему сно­ва при­ви­де­лись те два пья­ных му­жи­ка, ко­то­рые три­ж­ды пе­ре­во­рачива­лись на мо­то­цик­ле, ото­спа­лись где-то в ка­на­ве с во­дой и ночью при­полз­ли к не­му и, стуча зу­ба­ми, про­си­ли чем-ни­будь их по­пра­вить, а по­пра­вив­шись, безу­держ­но ве­се­ли­лись. Ему ка­за­лось, что вот сейчас-сейчас они сно­ва по­стучат­ся в дверь, и сейчас ему на­до бу­дет вста­вать и впус­кать бро­дяг... А по­том он про­сы­пал­ся и по­ни­мал, что все это бы­ло толь­ко во сне... А по­том он сно­ва буд­то бы го­во­рил од­но­му из этих му­жи­ков-пья­ниц:

– Ну, как же ты, друг ми­лый, жи­вешь? Ведь и так уже на мо­то­цик­ле по пья­но­му де­лу но­гу по­те­рял. И все рав­но пьешь и пьешь, и все так же пе­ре­во­рачива­ешь­ся и пе­ре­во­рачива­ешь­ся.

На что тот пья­ный му­жик, сме­ясь, от­вечал ему:

– Ми­ха­лыч, ведь не го­ло­ву по­те­рял, а но­гу. У ме­ня мо­то­цикл за­го­во­рен­ный – го­ло­ву на нем не по­те­ряю, жив ос­та­нусь, хоть сто раз пе­ре­вер­нусь...

Вслед за пья­ным му­жи­ком-уха­рем явил­ся к не­му дед­ка Ми­ша с пал­кой в ру­ках, раз­го­няв­ший на ули­це со­бачью свадь­бу. Ста­рик ли­хо под­нял над го­ло­вой свое ору­жие-ду­бье и гром­ко из­ве­щал о сво­ем ре­ши­тель­ном на­ме­ре­нии сра­зу по­кончить со всем без­обра­зи­ем:

– Так-рас­так... так-рас­так... Рас­пус­ти­лись со­всем, пад­лы эда­кие!..

И да­же тут, во сне, по­сле встречи с пья­ни­цей-уха­рем и дед­кой Ми­шей, объ­я­вив­шим вой­ну вся­ко­му рас­пут­ст­ву, Мо­ро­зов не мог не тре­во­жить­ся, что сейчас у нас, в стра­не, про­ис­хо­дит рас­пад, пол­ный рас­пад об­ще­ст­ва на две час­ти: на ни­зы, по­доб­ные аме­ри­кан­ским ин­дей­цам, ко­то­рых он вспо­ми­нал се­го­дня Со­ко­ло­ву, и на вер­хи, эли­ту, эли­тар­ную пуб­ли­ку, гос­под, ко­то­рые жи­вут толь­ко сво­ей по­хо­тью. И Мо­ро­зов да­же тут, во сне, очень бес­по­ко­ил­ся, что та эли­тар­ная пуб­ли­ка, ко­то­рая, к со­жа­ле­нию, бли­же к вла­сти, к пра­ви­тель­ст­ву, чем они с дед­кой Ми­шей, од­на­ж­ды окончатель­но при­мет­ся уст­раи­вать жизнь в стра­не толь­ко по сво­им за­ко­нам, со­всем не учиты­вая то­го са­мо­го на­ро­да, за ко­то­рый бо­лел он...

А по­том к не­му при­шел Ва­си­лий... Мо­ро­зов буд­то бы встре­тил его на по­ро­ге ма­га­зи­на Ва­си­лий вы­хо­дил из две­рей с дву­мя бу­тыл­ка­ми вод­ки... А кру­гом все бы­ло чис­то, трез­во. Ка­ра­си си­де­ли на сво­ей но­вой кры­ше, ка­кой-то му­жичон­ка лов­ко скла­ды­вал звон­кие бе­ре­зо­вые дро­ва под ок­на­ми сво­его до­ма и бе­лые по­ле­нья пе­ли у не­го в ру­ках, а у ав­то­бус­ной ос­та­нов­ки жда­ли ав­то­бу­са свет­лые, ми­лые девчуш­ки, зав­траш­ние же­ны, ма­те­ри... И ничто-ничто не тре­во­жи­ло сейчас эту счас­т­ли­вую жизнь... И Мо­ро­зов ска­зал:

– Ва­ся, ты по­смот­ри, как хо­ро­шо – хо­ро­шо-то как ста­ло!

На что Ва­си­лий Кли­мов от­вечал:

– Да нет, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, это­го ма­ло – ну что там две бу­тыл­ки, это толь­ко от ма­га­зи­на до лод­ки до­бе­жать. А даль­ше?

– А даль­ше нет, Ва­ся, не на­до даль­ше пить...

– А как не на­до? А ду­шу кто ус­по­ко­ит? Нет, этим все не кончить, нет. Бра­гу, са­мо­гон ста­нут пить...

– А дрож­жей-то где возь­мут – дрож­жей-то в ма­га­зи­не почти и не бы­ва­ет?..

– Ну, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, най­дут – бу­дут хмель с кар­тош­кой ква­сить. А по­том по­смот­ри, сколь­ко дрож­жей кор­мо­вых на ко­ров­ник во­зят. Най­дут-най­дут ­– ты не бес­по­кой­ся...

Мо­ро­зов сно­ва спо­рил с ним, а Кли­мов толь­ко молча по­качивал го­ло­вой: нет, не по­лучит­ся, не по­лучит­ся...

По­том Ва­си­лий исчез и явил­ся к не­му опять, но уже не в ра­бочей оде­ж­де, а в длин­ной бе­лой ру­ба­хе, не под­поя­сан­ной ничем, и бо­сой – та­кой свет­лый-свет­лый... И шел к не­му уже не от ма­га­зи­на, а с го­ры, от сво­его до­ма, и да­же не шел, а буд­то плыл, чуть ка­са­ясь зем­ли, и под но­га­ми у не­го бы­ла буд­то и не зем­ля, а бе­лое лег­кое об­лачко... И Мо­ро­зо­ву ста­но­ви­лось чуть страш­но­ва­то – Ва­си­лий при­хо­дил к не­му, как свя­той, от­ту­да, с то­го све­та... А Ва­си­лий дер­жал в ру­ках ту, са­мую пер­вую кни­жечку Мо­ро­зо­ва, и точно так же, как рань­ше, го­во­рил:

– Это ва­ша кни­га, Сер­гей Ми­хай­ло­вич?.. Хо­ро­шая кни­га – здесь все-все прав­да... Прав­да...