Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   22   23   24   25   26   27   28   29   ...   44

Бы­ла и еще од­на причина, ко­то­рая упор­но от­во­ди­ла Мо­ро­зо­ва от встречи со свои­ми со­курс­ни­ка­ми... В ин­сти­ту­те у Мо­ро­зо­ва случилась лю­бовь. И эта лю­бовь все его сту­денчес­кие го­ды бы­ла с ним ря­дом, на том же са­мом кур­се, в од­ной и той же груп­пе... Лю­бовь эта, как ви­де­лось Мо­ро­зо­ву, дол­гое вре­мя бы­ла без­от­вет­ной, а по­то­му и боль­ной, мучитель­ной. А ко­гда, на­ко­нец, ро­дил­ся от­вет, и он почув­ст­во­вал се­бя пе­ре­пол­нен­ным счас­ть­ем, пе­ред ним встал но­вый и еще бо­лее боль­ной во­прос: "А как даль­ше?"... Этот во­прос, прав­да, за­да­вал не он, а она, но от­вечать на не­го при­хо­ди­лось и ему.

Почему-то эта очень ум­ная, мо­ло­дая жен­щи­на за­ра­нее оп­ре­де­ли­ла, что счас­т­ли­вой жиз­ни у них с Мо­ро­зо­вым ни­ко­гда не бу­дет и что в кон­це кон­цов они все рав­но ра­зой­дут­ся, ес­ли да­же сейчас уст­ро­ят се­мью... Почему?.. На этот во­прос она не от­вечала. А он сам не знал тут от­ве­та. Но он на­стаи­вал, и они по­же­ни­лись – по­же­ни­лись на по­след­нем кур­се. Прав­да, се­мьи, как это при­ня­то по­ни­мать, се­мьи с об­щей кры­шей и сте­на­ми у них ни­ко­гда не бы­ло: она жи­ла у сво­их ро­ди­те­лей, а он у се­бя до­ма. Прий­ти к не­му в дом она не мог­ла из-за его боль­но­го от­ца, и он не мог ку­да-то уй­ти, ос­та­вив до­ма од­ну мать с млад­ши­ми брать­я­ми и боль­ным от­цом... А там ди­плом и рас­пре­де­ле­ние – рас­пре­де­ле­ние по ее ини­циа­ти­ве в раз­ные мес­та.

На рас­пре­де­ле­ние в ка­би­нет де­ка­на его вы­зва­ли рань­ше, чем ее. Он вы­шел об­рат­но ра­до­ст­ный, све­тя­щий­ся, по­лучив на­прав­ле­ние в од­ну из лучших мо­с­ков­ских фирм. Ко­нечно, и ей не от­ка­за­ли бы в на­прав­ле­нии на ту же са­мую фир­му, вме­сте с му­жем, и у не­го не бы­ло ни­ка­ких со­мне­ний в том, что так имен­но все и бу­дет, про­изой­дет, но вот она воз­вра­ща­ет­ся об­рат­но из ка­би­не­та де­ка­на и на во­прос "как?" на­зы­ва­ет со­всем дру­гой ад­рес...

По­сле это­го они бы­ли вме­сте очень не­дол­го — ка­кие-то пол­го­да и ра­зо­шлись. Ра­зо­шлись со­всем, как го­во­ри­ли то­гда, как в мо­ре ко­раб­ли, что­бы боль­ше уже ни­ко­гда не встречать­ся... Кто из них пер­вым сде­лал этот по­след­ний шаг в сто­ро­ну, он сейчас не пом­нил. Пом­нил, что пе­ре­жи­вал, мучал­ся пе­ре­жи­вал и мучал­ся так, что не хо­те­лось жить. Он бо­ял­ся встре­тить ее в мет­ро, на ули­це. К несчас­тью, они жи­ли не­да­ле­ко друг от дру­га, и он, ко­гда случалось по ка­кой-ни­будь ну­ж­де быть воз­ле ее до­ма, все­гда ста­рал­ся обой­ти этот дом сто­ро­ной. По этой же причине за два­дцать пять лет он и не явил­ся ни ра­зу на сбо­ры сво­его преж­не­го кур­са...

Но тут его быв­шие дру­зья-со­курс­ни­ки вы­ло­ви­ли и взя­ли с не­го чес­т­ное сло­во, что он обя­за­тель­но бу­дет на встрече. И дос­та­ли его, вы­тре­бо­ва­ли с не­го это обе­ща­ние пре­ж­де все­го уп­ре­ком: "Как те­бе, Се­ре­га, не стыд­но, за­гор­дил­ся, боль­шим пи­са­те­лем стал, все его чита­ют, так те­перь к нам, ря­до­вым ин­же­не­рам и явить­ся не мо­жешь..."

И он ре­шил­ся, по­шел. И здесь, сре­ди сво­их преж­них дру­зей-то­ва­ри­щей вдруг почув­ст­во­вал се­бя дей­ст­ви­тель­но пи­са­те­лем, дей­ст­ви­тель­но ка­ким-то, мо­жет, и дос­той­ным чело­ве­ком, на ко­то­ро­го его дру­зья смот­ре­ли, чес­т­ное сло­во, с хо­ро­шим ува­же­ни­ем... Да, не про­па­ло, не уш­ло ни­ку­да, в не­бы­тие то глав­ное в их­ней ин­же­нер­ной сре­де – там все так же точно уме­ли це­нить качес­т­во твое­го тру­да. И Мо­ро­зо­ву до слез бы­ло ра­до­ст­но, не­удоб­но под­пи­сы­вать книж­ки, свои книж­ки, ко­то­рые дру­зья при­нес­ли на эту встречу. Ему бы­ло стыд­но: не они, а он сам дол­жен был при­нес­ти свои кни­ги и раз­дать сво­им то­ва­ри­щам, но так по­лучилось, что они опе­ре­ди­ли его...

Свою преж­нюю лю­бовь он уви­дел не сра­зу, а ко­гда уви­дел, за­ста­вил се­бя под­нять на нее гла­за, то ее глаз не встре­тил — она тут же от­вер­ну­ла ли­цо в сто­ро­ну...

То­гда он еще при­ни­мал ка­кую вто­рую-тре­тью рюм­ку креп­ко­го ви­на и за сто­лом вме­сте с ре­бя­та­ми не­мно­го вы­пил, но со­всем не чув­ст­во­вал се­бя опь­я­нев­шим, слу­шал сво­их дру­зей, от­вечал на их­ние во­про­сы, и на это вре­мя слов­но за­был обо всем ос­таль­ном. И тут-то кто-то ух­ва­тил его за ру­кав и по­тя­нул из-за сто­ла в сто­ро­ну. Это бы­ла Ин­га Бе­ло­бо­родь­ко, смеш­ли­вая и все­гда бы­ст­рая на лю­бое де­ло девчон­ка...

То­гда, еще на пер­вом кур­се ин­сти­ту­та, они все вме­сте хо­ди­ли в кру­жок, ко­то­рый та­ин­ст­вен­но и тор­же­ст­вен­но име­но­вал­ся "круж­ком вы­сот­но­го по­ле­та"... В сво­ем круж­ке они изучали Ци­ол­ков­ско­го и Цан­де­ра, рассчиты­ва­ли тра­ек­то­рии по­ле­та к Лу­не, к Мар­су и ку­да-то еще даль­ше, а в учеб­но-про­из­вод­ст­вен­ных мас­тер­ских ин­сти­ту­та на то­кар­ном стан­ке точили ра­кет­ный дви­га­тель. И там, в "круж­ке вы­сот­но­го по­ле­та", Ин­га Бе­ло­бо­родь­ко бы­ла у них ста­рос­той-за­во­ди­лой. Вот и те­перь эта ста­рос­та-за­во­ди­ла ку­да-то тя­ну­ла его из-за сто­ла. Так и есть, эта не­уго­мон­ная Ин­га со­бра­ла вме­сте всех круж­ков­цев, вы­строи­ла их, вы­зва­ла от­ку­да-то фо­то­гра­фа и за­ста­ви­ла снять их ны­неш­них в их­нем преж­нем со­ста­ве. И ко­нечно, эта ми­лая Ин­га все пом­ни­ла и все пони­ма­ла – и Мо­ро­зов тут по ее во­ле и ока­зал­ся ря­дом с той са­мой, ко­то­рой и бы­ло от­да­но до кон­ца его пер­вое чис­тое чув­ст­во.

Фо­то­граф от­сни­мал свое и ушел, как-то не­за­мет­но исчез­ли-рас­тво­ри­лись во­круг них все круж­ков­цы, и они ос­та­лись толь­ко вдво­ем.

Мо­ро­зов про­из­нес пер­вое, что при­шло ему в го­ло­ву:

– Как ты жи­вешь?

– Так, по-вся­ко­му, – ус­лы­шал в от­вет.

А по­том они, как и рань­ше в ин­сти­ту­те, ко­гда бе­га­ли с ин­сти­тут­ских вечеров от дру­гих, бе­га­ли, что­бы ос­тать­ся толь­ко вдво­ем, убе­жа­ли и от­сю­да, из рес­то­ра­на "Рос­сия" и шли по на­бе­реж­ной Мо­ск­вы-ре­ки ми­мо Крем­ля, ми­мо быв­ше­го ко­гда-то воз­ле Мо­ск­вы-ре­ки хра­ма Хри­ста Спа­си­те­ля, быв­ше­го, но раз­ру­шен­но­го с не­на­ви­стью к на­ро­ду, к его ду­ше, шли и вспо­ми­на­ли ста­рое и почти не ка­са­лись се­го­дняш­них дней.

Он про­во­дил ее до до­ма, на про­ща­ние за­пи­сал ее те­ле­фон и ад­рес и обе­щал на­пи­сать ей пись­мо из сво­ей де­рев­ни. И на­пи­сал, и очень ско­ро по­лучил от­вет... Вот тут-то, по­сле это­го пись­ма-от­ве­та, при­шед­ше­го к не­му через чет­верть ве­ка, он не толь­ко стал по­ни­мать все про­ис­хо­див­шее то­гда, но в чем-то стал от­кры­вать и са­мо­го се­бя...

Еще то­гда в то вре­мя со­всем мо­ло­дая, го­рячо лю­би­мая им жен­щи­на бы­ла ку­да ум­ней, чем он, Мо­ро­зов. Он в то вре­мя смот­рел толь­ко на звез­ды, ве­рил то­гда толь­ко им и шел за звезд­ным го­лу­бым све­том, а она ви­де­ла и по­ни­ма­ла го­раз­до боль­ше имен­но то, что ок­ру­жа­ло их на зем­ле... Пом­нит­ся, в ка­кой-то ее сту­денчес­кой тет­ра­ди Мо­ро­зов вдруг уви­дел ци­та­ту из Стен­да­ля: "Сла­ва, та­лант — все это пус­тое, на­до при­над­ле­жать к ка­кой-ни­будь кли­ке". И он по сво­ей то­гдаш­ней ро­ман­тичес­кой глу­по­сти, ко­нечно, не при­нял для се­бя со­дер­жа­ния этих слов, но за­пом­нил и мно­го поз­же, ко­гда жизнь осо­бен­но усерд­но при­ни­ма­лась ло­мать, ко­ре­жить его, ры­ца­ря-оди­ночку, он час­то вспо­ми­нал эту ци­та­ту, те сло­ва, ко­то­рые буд­то спе­ци­аль­но для не­го еще дав­ным-дав­но на­шла его пер­вая лю­бовь: "Сла­ва, та­лант — все это пус­тое, на­до при­над­ле­жать к ка­кой-ни­будь кли­ке..." Но нет, да­же вспом­нив муд­ро­го фран­цу­за, Мо­ро­зов и даль­ше все рав­но не со­би­рал­ся по­да­вать за­яв­ле­ний о прие­ме ни­ка­кой кли­ке...

Вот и те­перь в пись­ме-от­ве­те на его во­про­сы, по­лучен­ном через чет­верть ве­ка, эта ум­ная, ми­лая жен­щи­на все пра­виль­но раз­ло­жи­ла по по­лочкам. Это ме­сто из ее пись­ма Мо­ро­зов пе­речиты­вал мно­го раз, сно­ва и сно­ва воз­вра­щал­ся к не­му через ка­кое-то вре­мя, и те­перь пом­нил его почти наи­зусть. Она пи­са­ла:

"Я со­всем не пом­ню сво­его про­рочес­т­ва пе­ред за­гсом, но, без­ус­лов­но, мно­гое ме­ня уже то­гда уг­не­та­ло. Все те го­ды я бы­ла пол­но­стью по­ра­бо­ще­на то­бой, жи­ла тво­ей жиз­нью, пол­но­стью рас­тво­ря­ясь в те­бе. Но ведь я бы­ла са­мо­стоя­тель­ной лично­стью, и как по­ка­за­ло даль­ней­шее, дос­та­точно силь­ной. Быть вме­сте — ты по­ни­мал почему-то дос­та­точно од­но­значно: быть мне та­кой же, как ты. Вза­им­но­го про­ник­но­ве­ния у нас не бы­ло – ведь лю­бовь, как вза­им­ное про­ник­но­ве­ние, как при­зна­ние са­мо­быт­но­сти лю­би­мо­го чело­ве­ка, его пра­ва на прин­ци­пи­аль­ные от­личия в чем-то от те­бя, ты то­гда со­всем не пред­став­лял. Долж­но быть толь­ко бе­зо­го­во­рочное слу­же­ние той це­ли, той до­ро­ге, ко­то­рые вы­брал ты или ко­то­рые ви­дел впе­ре­ди... Это-то, по-мо­ему, твое пред­став­ле­ние и при­ве­ло нас к раз­де­ле­нию, отчуж­де­нию. Ты, Се­ре­жа, очень силь­ный чело­век, силь­ный сам со­бой и дру­гой раз од­но твое сло­во мо­жет ос­та­но­вить ко­го-то, под­дер­жать, спа­сти, а то и так уда­рить, что боль от это­го уда­ра не про­хо­дит дол­го. И ты, на­вер­ное, это зна­ешь. Ты, ко­нечно, зна­ешь, что ря­дом с то­бой спо­кой­но, уве­рен­но со­мне­ваю­щим­ся, что по­рой про­сто твое при­сут­ст­вие во­лей-не­во­лей оза­ря­ет дру­го­го чело­ве­ка све­том, ве­дет за со­бой..."

Чес­т­ное сло­во, до это­го пись­ма, до это­го от­кро­ве­ния близ­ко­го ко­гда-то ему чело­ве­ка и чело­ве­ка, хо­ро­шо знав­ше­го его, Мо­ро­зо­ва, по­доб­но­го за со­бой он ни­ко­гда не за­мечал... Сначала он про­сто не по­ве­рил пись­му, а ко­гда вчитал­ся в не­го вто­рой, тре­тий, чет­вер­тый раз, то ос­то­рож­но за­ду­мал­ся... А что ес­ли она хоть в чем-то пра­ва? То­гда, мо­жет быть, имен­но от­сю­да и идут по­сто­ян­ные ут­вер­жде­ния его же­ны, что при нем, ко­гда он до­ма, в Мо­ск­ве, она ничего не мо­жет де­лать и ожи­ва­ет, начина­ет кру­тить­ся-вер­теть­ся, осу­ще­ст­в­лять свои соб­ст­вен­ные пла­ны толь­ко то­гда, ко­гда он от­сут­ст­ву­ет. Ну, а де­ти? Мо­жет быть, и сво­их мальчишек он то­же да­вит, уг­не­та­ет вот так­же вот, уж не знаю, чем: пси­хи­кой или ав­то­ри­те­том?.. Нет, не долж­но быть, иначе бы же­на по­сто­ян­но не пи­ли­ла его, что он рас­пус­ка­ет де­тей, что не мо­жет ни­как на них по­вли­ять, что толь­ко она од­на как-то и пы­та­ет­ся спра­вить­ся с ни­ми. А как они са­ми, его де­ти?

Мо­ро­зов до­ж­дал­ся, ко­гда прие­дет к не­му по­сле эк­за­ме­нов стар­ший сын и, вы­брав под­хо­дя­щую об­ста­нов­ку, пря­мо спро­сил:

– Слу­шай, ми­лый друг, здесь вот го­во­рят, что я вас дав­лю как-то, ме­шаю вам, жить вам по-сво­ему не даю. Как ты ду­ма­ешь? А?

В от­вет на этот во­прос зав­траш­ний сол­дат рас­хо­хо­тал­ся:

– Да что ты, отец... Чепу­ха все это...

Сын, ко­нечно, не по­нял, от­ку­да у от­ца явил­ся та­кой во­прос, но Мо­ро­зо­ву все рав­но ста­ло чуть по­легче от­то­го, что он вро­де бы не со­всем дес­пот...

И вот те­перь, на лес­ной до­ро­ге, на пу­ти к се­лу-по­сел­ку, на­блю­дая Со­ко­ло­ва у кус­та ма­ли­ны, кар­тин­но по­гло­щав­ше­го позд­нюю лес­ную яго­ду, вспом­нив сначала ки­но­фильм "Вы­стрел" по Пуш­ки­ну, а там и пись­мо от той, очень ум­ной и ко­гда-то очень лю­би­мой им жен­щи­ны, Мо­ро­зов сно­ва вер­нул­ся к са­мо­му се­бе...

...А что ес­ли у не­го так и с ним, с Жор­кой? Мо­жет, вот так же и его как-то дав­лю, ло­маю его мыс­ли, не даю под­нять­ся, при­дти в се­бя по­сле его сто­лиц и за­гра­ниц? Чело­век прие­хал на ис­по­ведь, за рас­кая­ни­ем, ти­ши­ны ищет взба­ла­мучен­ная ду­ша. С чело­ве­ком что-то стряс­лось, случилось — у не­го кри­зис, пол­ве­ка за плечами.Вот он и за­да­ет се­бе во­про­сы:так ли он жил до этого и не про­пус­тил ли свою соб­ст­вен­ную, по­ло­жен­ную ему на­стоя­щую жизнь? А я к не­му с об­ви­не­ния­ми, да еще на­от­машь... И как это вчера по­лучилось не­здо­ро­во, не­хо­ро­шо с этим лит­кон­суль­тан­том Сою­за пи­са­те­лей Г.Со­ко­ло­вым... Да еще ма­со­ном его об­ру­гал... Черт де­ри, как-то на­до все-та­ки дер­жать се­бя в ру­ках...

Рас­тре­во­жив­шая­ся в Мо­ро­зо­ве со­весть со­всем за­бес­по­кои­лась, за­те­ре­би­ла его, предъ­яв­ляя ему все но­вые и но­вые об­ви­не­ния. А вме­сте с об­ви­не­ния­ми оп­рав­да­ни­ем яви­лось к не­му и доб­рое неж­ное чув­ст­во к дру­гу, к Жор­ке, к Со­ко­ло­ву, ко­то­ро­го он вчера как-то вдруг не­ос­то­рож­но оби­дел... Мо­ро­зов дог­нал дру­га, дог­нал и по­ло­жил ему на плечо ру­ку:

– Ты из­ви­ни ме­ня, Жо­ра, из­ви­ни. Хо­ро­шо?

Со­ко­лов, на­хо­див­ший­ся до это­го в сво­ем соб­ст­вен­ном, со­всем ином, чем сейчас у Мо­ро­зо­ва, ми­ре, да­же вздрог­нул от не­ожи­дан­но­сти и под­нял на Мо­ро­зо­ва удив­лен­ные гла­за:

– Ты о чем это, Се­ре­жа? Про что?

– Ви­дишь ли, бра­тец, со­ве­ст­но мне. Я те­бя вчера и лит­кон­суль­тан­том Сою­за пи­са­те­лей по­прек­нул и в ма­со­ны те­бя про­из­вел. Из­ви­ни. Хо­ро­шо? По­ни­ма­ешь – на­бо­ле­ло...

– Что ты, что ты, Се­ре­жа, – так же чис­то, от­кры­то, как толь­ко что сво­им удив­лен­ным взгля­дом, от­ве­тил Со­ко­лов. И Мо­ро­зов вро­де почув­ст­во­вал, что дей­ст­ви­тель­но там, за эти­ми сло­ва­ми, не ос­та­лось у его дру­га ни­ка­кой оби­ды. А вдо­ба­вок, как все­гда, что­бы до кон­ца вы­ра­зить свое от­кро­ве­ние, Со­ко­лов взял Мо­ро­зо­ва за ло­коть и креп­ко, как мог, по­жал его.

– Что ты, что ты, Се­ре­жа. Ты прав. Чес­т­ное сло­во, прав во всем.

И по­сле это­го "ты прав", "ты прав во всем" Мо­ро­зов, уже бы­ло убе­див­ший­ся в том, что Со­ко­лов не нес в се­бе по­сле вчераш­не­го раз­го­во­ра ни­ка­кой оби­ды, бо­ли, пе­ре­жи­ва­ний, сно­ва вер­нул­ся к мыс­ли, что его вчераш­ние сло­ва все-та­ки ра­ни­ли Со­ко­ло­ва, ра­ни­ли и те­перь он все рав­но ос­та­ет­ся с эти­ми его сло­ва­ми-оби­дой. И то­гда Мо­ро­зо­ву сно­ва во­лей-не­во­лей по­тре­бо­ва­лось ка­кое-то оп­рав­да­ние...

– И ме­ня ты, Жор­ка, то­же пой­ми, по­жа­луй­ста – у ме­ня вся эта боль все вре­мя на гла­зах, ка­ж­дый день. Не мо­гу я спо­кой­но смот­реть на де­ти­шек, бро­шен­ных, за­бы­тых на­ми. Ведь де­тиш­ки эти то­же по-чело­вечес­ки жить хо­тят. А им вот не да­ют. По­ни­ма­ешь, не да­ют. Мы с то­бой не да­ем. И дру­гие еже с на­ми. Сейчас вот о де­би­лах во­всю за­го­во­ри­ли. Кто-то счита­ет, что де­би­лов-ду­ра­ков у рус­ско­го на­ро­да сейчас чуть ли не пя­тая часть от все­го на­се­ле­ния. И что все это от ал­ко­го­ля: от вод­ки, ви­на... Сейчас, брат, на вод­ку и ви­но мно­гое ста­нет спи­сы­вать­ся, хо­тя и там од­на по­ги­бель. Но за вод­кой, бра­тец, мы еще од­ну де­би­ли­за­цию очень удоб­но за­бы­ва­ем – бла­го­при­об­ре­тен­ную де­би­ли­за­цию. А это вот что та­кое... Ро­ж­да­ет­ся ре­бе­нок жи­вым-здо­ро­вым, и гла­зен­ки у не­го све­тят­ся жи­вым све­том, и ни в ка­ких ге­нах у не­го ни­ка­ко­го де­фек­та нет, что­бы ду­ра­ком стать, но вот на­сту­па­ет вре­мя ума-ра­зу­ма на­би­рать­ся, а ума-то — ра­зу­ма ему ни­кто и не да­ет... Ма­ме с па­пой, из­ви­ни­те, не­ко­гда – они при ра­бо­тах или при сво­их де­лах: то за шмот­ка­ми бе­га­ют, то по сучьим да ко­бе­ли­ным свадь­бам на сто­ро­не тас­ка­ют­ся, рас­корм­лен­ную плоть те­шат, а то по­про­сту опо­раж­ни­ва­ют ма­га­зин­ные бу­тыл­ки. В дет­ский са­дик ре­бя­ти­шек за­пих­нут – там то­же, из­ви­ни, брат, вы­со­ко­го ин­тел­лек­та не вся­кий на­бе­рет­ся. А дет­ский са­дик к кон­цу по­до­шел, в шко­лу те­бе ид­ти, так это, ми­лый Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, те­бе уже семь лет... А к се­ми-то го­дам не толь­ко не­ко­то­рые чита­ют-пи­шут, но и му­зы­ку, сти­хи сочиня­ют, ка­кие спо­соб­ны­ми счита­ют­ся. А на­ши с то­бой, бро­шен­ные ро­ди­те­ля­ми де­тиш­ки, толь­ко "мы" да "мы", да еще "хочу-не хочу" по­ка зна­ют...

– ...Шко­ла... Есть, ко­нечно, хо­ро­шие, до­б­рые учите­ля-лю­ди и по го­род­ским, и по сель­ским шко­лам. Ви­жу, знаю, встречал та­ких, но ты, Жор­ка, по тем же сель­ским шко­лам на круг по­смот­ри, ка­кой здесь учитель те­перь. Гля­жу я на них и, не скры­ва­ясь, го­во­рю, что та­ко­му учите­лю я и на полчаса бы сво­его ре­бен­ка не ос­та­вил, а не то, что­бы на по­сто­ян­ную учебу от­дать... Страш­ный ка­кой-то учитель, с оз­ве­ре­ни­ем, по­шел. У ме­ня та­кое впечат­ле­ние соз­да­ет­ся, что эти са­мые ны­неш­ние сель­ские учите­ля год­ны бы­ли лишь для то­го, что­бы взрос­лы­ми людь­ми ко­ман­до­вать, пас­ту­ха­ми с кну­том над дру­ги­ми быть. Мо­жет, ту­да и стре­ми­лись, но вот что-то у них там с кну­том для взрос­ло­го на­се­ле­ния не по­лучилось. Или так они ко­ман­до­вать мог­ли, что взрос­лое де­ло и по­ручить им нель­зя бы­ло: сло­ма­ют все де­ло – а там же, у взрос­лых лю­дей, вид­но, все на гла­зах. Вот эти пас­ту­хи и по­да­лись гур­том ко­ре­жить де­ти­шек – ведь ис­ко­ре­жен­ная дет­ская ду­ша те­бе тут же счет не предъ­я­вит. Это по­том, ко­гда он вы­рас­тет, ко­гда его на ска­мью под­су­ди­мо­го по­са­дят, ко­гда ему срок тю­рем­ный оп­ре­де­лят, вот здесь мы, мо­жет быть, еще за го­ло­ву и схва­тим­ся, хоть не­дол­го, да ста­нем го­ло­сить: "То­ва­ри­щи! У нас мол, столь­ко-то не­со­вер­шен­но­лет­них пре­ступ­ни­ков!" А от­ку­да они? Да чаще все­го вот от та­ких учите­лей, ко­то­рых хо­ро­ший кол­хоз в пас­ту­хи над ста­дом-то не возь­мет, ибо за ко­ро­вой то­же с лю­бо­вью, с ду­шой хо­дить на­до. Ко­ро­вам то­же, брат, пре­ж­де все­го не пас­тух, а по­во­дырь не­об­хо­дим. И по ко­ро­вам мы это кое-где еще пом­ним, со­блю­да­ем, а вот ре­бя­тиш­кам сво­им в учите­ле-по­во­ды­ре от­ка­за­ли. И это в то вре­мя, ко­гда у мно­гих ни се­мьи, ни ро­ди­те­лей пут­ных нет.

– Ты, Жор­ка, Ма­уг­ли пом­нишь? А ведь Ма­уг­ли — это не сказ­ка, не вы­дум­ка Ки­п­лин­га. Ма­уг­ли есть, бы­ва­ют. По­па­да­ют как-то де­тиш­ки ма­лые в лес, рас­тут сре­ди зве­рей лов­ки­ми, бы­ст­ры­ми, силь­ны­ми, страш­ны­ми для кон­ку­рен­та, но вот при­дет та­ко­му чело­ве­ку-зве­ре­ны­шу вре­мя, как го­во­рит­ся у лю­дей, же­ну ис­кать, и идет он к лю­дям — ведь ни волчицу, ни тиг­ри­цу в же­ны се­бе чело­ве­ку да­же в джунг­лях-тай­ге не взять. Вот и вы­хо­дит та­кой Ма­уг­ли к лю­дям, гля­дит на них и уже не гла­за­ми зверь­ка, а гла­за­ми чело­ве­ка... При­ни­ма­ют его лю­ди, сда­ет­ся он им обычно со­глас­но, по­ме­ща­ют его в кли­ни­ку, лечат, учат, пы­та­ют­ся вер­нуть к нор­маль­ной чело­вечес­кой жиз­ни, но, го­во­рят, случая еще не бы­ло, что­бы та­ко­го вот Ма­уг­ли вер­ну­ли пол­но­цен­но к лю­дям: ушел его по­езд, уе­хал, не ус­пел этот Ма­уг­ли в по­ло­жен­ное для это­го вре­мя раз­вить свои чело­вечес­кие качес­т­ва. И бас­та – ос­та­ет­ся на всю жизнь не­до­раз­ви­тым, ду­рачком, по-на­ше­му. Вот те­бе, брат Ге­ор­гий, и бла­го­при­об­ре­тен­ная де­би­ли­за­ция от не­обучения, от­то­го, что во­вре­мя чело­ве­ка чело­вечес­ко­му не учили. Вот, брат, от­ку­да те­перь у нас и бе­рут­ся в ос­нов­ном в рус­ском на­ро­де ны­неш­ние ду­рачки-де­би­лы, ко­то­рых насчиты­ва­ют нынче до два­дца­ти про­цен­тов от все­го на­се­ле­ния. Вод­ка-вод­кой, а вме­сте с ней и дья­воль­ское ста­ра­ние не обучать на­ших де­ти­шек.

– Раб­ст­вом это на­зы­ва­ет­ся, Жор­ка! Раб­ст­вом! Раб­ст­во – это не толь­ко, ко­гда кан­да­лы на ру­ках и но­гах. Раб­ст­во, брат, и то­гда, ко­гда чело­век не име­ет воз­мож­но­сти со­вер­шен­ст­во­вать се­бя в по­ко­ле­ни­ях, не име­ет по­то­му пра­ва под­нять­ся до вер­шин со­вер­шен­ст­ва, у ко­то­рых жи­ру­ют са­мо­до­воль­ные ра­бо­вла­дель­цы. Вот почему я те­бе вчера и ма­сон­ст­во вспом­нил. Это у них глав­ная за­по­ведь: мы – гос­по­да, а ос­таль­ное – не­по­свя­щен­ные, ра­бы. И та­ким ра­бам по ма­сон­ским тео­ри­ям ни­ка­ко­го об­ра­зо­ва­ния, брат, не по­ло­же­но. Мне дру­гой раз с ужа­сом ка­жет­ся, что в стра­не у нас ра­зыг­ры­ва­ет­ся так на­зы­вае­мая аме­ри­кан­ская кар­та, стро­ит­ся ка­ким-то не­глас­ным пу­тем аме­ри­кан­ская мо­дель прав чело­ве­ка. Ты вспом­ни: там, в Аме­ри­ке, ко­гда-то воль­но жи­ли ин­дей­цы, жи­ли здо­ро­во, ум­но, в со­гла­сии са­ми с со­бой и с ок­ру­жав­шей их при­ро­дой. Но при­шли за­вое­ва­те­ли-ра­бо­вла­дель­цы. Мы – на­род, – зая­ви­ли они. А ин­дей­цам быть на­ро­дом не по­ло­же­но – это ди­кие лю­ди, ес­ли лю­ди во­об­ще. И из­ве­ли, брат, этот так на­зы­вае­мый ди­кий на­род ци­ви­ли­зо­ван­ные вар­ва­ры, из­ве­ли ви­ном, вы­стре­ла­ми, пре­зре­ни­ем... Не пом­ним мы почему-то мно­го­го, не вспо­ми­на­ем ис­то­рии, не срав­ни­ва­ем свою ис­то­рию с ис­то­рия­ми дру­гих стран-зе­мель. И Аме­ри­ка то­же мно­гое за­бы­ва­ет почему-то. У нас, Жор­ка, рус­ский сол­дат во гла­ве со свои­ми пол­ков­ни­ка­ми, что бы­ли час­тень­ко не толь­ко слу­га­ми ца­рю, но и от­ца­ми сол­да­там, го­ло­ву клал еще в про­шлом ве­ке, а то и мно­го рань­ше, что­бы дру­гие на­ро­ды от уничто­же­ния-вар­вар­ст­ва за­щи­тить. Вспом­ни спа­се­ние рус­ским сол­да­том Гру­зии – а бы­ло это, по­ди, еще в во­сем­на­дца­том ве­ке... А Шип­ка, а ос­во­бо­ж­де­ние брать­ев-бол­гар? Что это? Ко­ло­ни­аль­ные при­об­ре­те­ния, рус­ский экс­пан­сио­низм, шо­ви­низм, как те­перь ны­неш­ние аги­та­то­ры за заб­ве­ние ис­тин орут на ка­ж­дом уг­лу?.. Да нет! По­сле той же Бал­кан­ской вой­ны мы почти всю по­бе­ду еще и ус­ту­пи­ли, кро­ме од­ной: сво­бо­ду бол­га­рам ос­та­ви­ли... А те­перь да­вай в Аме­ри­кан­скую ис­то­рию за­гля­нем. Так вот в этой Аме­ри­ке, за­ра­нее при­кры­той ото всех гре­хов-об­ви­не­ний ста­ту­ей Сво­бо­ды, еще в начале это­го, по­ду­май, Жор­ка, это­го ве­ка боль­шие день­ги пла­ти­ли то­му, кто до­бу­дет скальп ин­дей­ца. А сейчас что в сель­ве Ама­зон­ки про­ис­хо­дит – ядом ин­дей­ские пле­ме­на вы­трав­ли­ва­ют. Зем­ле­вла­дель­цы, за­ку­пив­шие та­мош­ние зем­ли, ви­дишь ли, не­до­воль­ны шиб­ко тем, что ко­рен­ное на­се­ле­ние не вы­ра­жа­ет со­гла­сия с их­ни­ми пла­на­ми уничто­жить всю ко­рен­ную жизнь. Вот тут, брат, и гу­дит над "ди­ки­ми" пле­ме­на­ми, не по­же­лав­ши­ми со­гла­шать­ся с са­мо­зван­ны­ми хо­зяе­ва­ми ама­зон­ских джунг­лей, не­боль­шой та­кой са­мо­ле­тик и по­сы­ла­ет он "ди­ко­му на­род­цу" свои от­рав­лен­ные по­дар­ки... А ведь Ама­зон­ка это то­же Аме­ри­ка... Вот бы что вспом­нить на­шим гос­по­дам-аги­та­то­рам, ко­то­рые нас с то­бой ма­зать гря­зью при­ня­лись за то, что о де­тиш­ках, про­стых, от зем­ли, ду­ма­ем-печем­ся. Вот бы что все­гда пом­нить, ко­гда на­шу ис­то­рию ма­рать дерь­мом начина­ют... А сто­ит то­му же ин­дей­цу го­ло­ву под­нять или чего-то для се­бя по­тре­бо­вать, как тут же об­ви­не­ния: "Вар­ва­ры! Не­лю­ди! Пле­беи!"... На­бор-то ка­кой, Жор­ка, а? Из­вест­ный, по­нят­ный нам... Вот те­бе и все пра­ва чело­ве­ка по-аме­ри­кан­ски – это, брат, пра­во толь­ко для по­свя­щен­ных, для эли­ты, а не для ра­бов...