Совестью

Вид материала

Книга

Содержание День вось­мой

Подобный материал:

• Александр Твардовский – поэзия и личность, 79.29kb.
• Петр Петрович Вершигора. Люди с чистой совестью Изд.: М. "Современник", 1986 книга, 9734.25kb.
• Задачи отправлять В. Винокурову (Иваново) не позднее 09. 11 только по e-mail: vkv-53@yandex, 26.99kb.
• Отрощенко Валентина Михайловна ученица 11 «Б» класса Казаковцева Любовь Владимировна, 257.47kb.
• К. Лоренц Для чего нужна агрессия?, 315.8kb.
• Для чего нужна агрессия, 344.41kb.
• И с неспокойной совестью. Создавая лучший мир, невозможно не держать в голове, что, 29924.53kb.
• Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены, 348.85kb.
• Закон Украины, 2679.26kb.
• Вшестнадцать лет я, как и ты, учусь в школе, у меня есть хобби, я смотрю те же фильмы,, 34.7kb.

ДЕНЬ ВОСЬ­МОЙ


Со вре­ме­нем Мо­ро­зов все боль­ше и боль­ше убе­ж­дал­ся, что у Ва­лечки— Ва­лен­ти­на не бы­ло ни­ка­кой, за­ло­жен­ной в не­го, сво­ей соб­ст­вен­ной твер­дой жиз­нен­ной про­грам­мы — Мо­ро­зо­ву ка­за­лось, что Ва­лечка-Ва­лен­тин был внут­ри се­бя без вся­ко­го стерж­ня: бы­ла вот эта обо­лочка — обо­лочка не­кое­го ху­дож­ни­ка, вос­став­ше­го пло­тью про­тив всех и вся­ких ог­ра­ничений и жив­ше­го толь­ко ло­зун­гом "те­бе, Ва­лечка, мож­но все". "Те­бе мож­но все!", а как это все реа­ли­зо­вать, как от­ра­бо­тать этот ло­зунг, ку­да, в ка­кую сто­ро­ну дви­гать­ся для та­кой це­ли?.. Вот этой-то ра­бочей про­грам­мы-реа­ли­за­ции в нем, как буд­то и не бы­ло за­ло­же­но. В нем бы­ли толь­ко дро­виш­ки для воз­мож­но­го ко­ст­ра, бы­ли у не­го, на­вер­ное, и спички, что­бы взять да и под­па­лить го­рючее, но ко­гда под­па­лить и на ко­го имен­но бро­сить по­жар сво­его ко­ст­ра, он, ви­ди­мо, точно не знал..

И, при­хо­дя к та­ко­му вы­во­ду, Мо­ро­зов еще боль­ше по­ни­мал роль тех сто­личных эмис­са­ров-ко­мис­са­ров, ко­то­рые нет-нет да и яв­ля­лись сю­да и ко­то­рые за­во­ди­ли его со­се­да по де­ре­вен­ской жиз­ни. При­ез­жа­ли, при­во­зи­ли ка­кую-то "го­рячую" ин­фор­ма­цию, при­тас­ки­ва­ли ка­кие-то са­мо­из­да­тов­ские ма­те­риа­лы, све­де­ния, сплет­ни и все это вы­ва­ли­ва­ли на стол — а, мо­жет, и не вы­ва­ли­ва­ли ра­зом, а ум­но по­да­ва­ли по­ти­хонь­ку, что­бы все это при­ве­зен­ное ус­ваи­ва­лось. И в кон­це кон­цов все это и вте­ка­ло внутрь Ва­лечки-Ва­лен­ти­на, ста­но­ви­лось про­грам­мой кон­крет­ных дей­ст­вий, и Ва­лечка-Ва­лен­тин, эта счет­ная ма­ши­на-ис­пол­ни­тель, мощ­но, силь­но начинал от­сту­ки­вать в на­значен­ном ему на­прав­ле­нии.

Ни­ко­гда рань­ше Мо­ро­зов не слы­шал, на­при­мер, от Ва­лечки-Ва­лен­ти­на ни­ка­ких эко­ло­гичес­ких раз­мыш­ле­ний, хоть и за­во­дил с ним раз­го­во­ры на эту те­му, но его от­вет­ное молчание в дан­ном случае по­ни­мал как аб­со­лют­ное от­сут­ст­вие ка­кой-ли­бо ос­ве­дом­лен­но­сти в этом во­про­се. Но вот как-то в де­рев­ню, к на­ше­му ху­дож­ни­ку, прие­хал шу­ст­рый мо­ло­дой чело­век с яв­ны­ми при­зна­ка­ми юж­ной кро­ви. При­был он сю­да в со­про­во­ж­де­нии двух бе­ло­ку­рых де­виц с глу­пы­ми и пус­ты­ми, как у сну­ло­го су­да­ка, рыбь­и­ми гла­за­ми. Вся эта ком­па­ния по­ка­та­лась по озе­ру на лод­ке, де­ви­цы по­пи­ща­ли-по­ве­ре­ща­ли тут от раз­ных вос­тор­гов, мо­ло­дой чело­век по­об­щал­ся с ге­ни­аль­ным ху­дож­ни­ком, а за­тем и глу­пые де­ви­цы и их чер­ня­вый на­став­ник вме­сте исчез­ли. И вско­ре при встрече с Мо­ро­зо­вым Ва­лечка-Ва­лен­тин вдруг воз­му­щен­но за­го­во­рил о том, что вот, мол, до­ве­ли стра­ну та­кие-то и та­кие-то ли­ца до та­ко­го со­стоя­ния, что те­перь чуть ли не зав­тра ут­ром гря­нет над все­ми на­ми эко­ло­гичес­кий кри­зис, а сле­дом за этим при­нял­ся сы­пать и сы­пать в прин­ци­пе-то вер­ны­ми дан­ны­ми, но обя­за­тель­но с об­ви­ни­тель­ным по­во­ро­том к тем или иным кон­крет­ным вы­со­ким ли­цам, ко­то­рые, мол, од­ни толь­ко и ви­но­ва­ты в на­шей ско­рой по­ги­бе­ли. И почему-то вся эта об­ви­ни­тель­ная речь, начатая вро­де бы и с боль­шо­го, важ­но­го, вдруг ска­ти­лась лишь к ка­ким-то ге­не­раль­ским охо­там на оле­ней и ка­ба­нов, буд­то толь­ко здесь, в этих бар­ских охо­тах и таи­лась вся уг­ро­за чело­вечес­кой жиз­ни.

Мо­ро­зов слу­шал эту гнев­ную речь раз­бу­ше­вав­ше­го­ся вдруг мо­с­ков­ско­го ху­дож­ни­ка, ко­то­рый го­тов был тут же цеп­ным псом ки­нуть­ся на ука­зан­ных кем-то кон­крет­ных лиц, и до­га­ды­вал­ся, что вся эта так на­зы­вае­мая эко­ло­гичес­кая ин­фор­ма­ция дос­та­лась Ва­лечке-Ва­лен­ти­ну толь­ко-толь­ко, ви­ди­мо от то­го са­мо­го, шу­ст­ро­го сто­лично­го гос­тя, ко­то­рый и дос­та­вил сю­да мод­ную ны­не эко­ло­гичес­кую те­му под экс­кор­том глу­пых, но впол­не под­хо­дя­щих для прочих раз­ных дел, без­дель­ных де­виц. Да и сам Ва­лечка-Ва­лен­тин, ме­тав­ший сейчас гро­мы и мол­нии в ад­рес боль­ших и ма­лых во­ж­дей, не скры­вал ис­точник сво­ей но­вой про­грам­мы. Но, увы, эта про­грам­ма бы­ла лишь для ро­бо­та-бое­ви­ка, а ни­как не для мыс­ли, ни­как не для по­ис­ка дей­ст­ви­тель­ных пу­тей к спа­се­нию — и тут на­ше­му бед­но­му ху­дож­ни­ку по­ручалась толь­ко са­мая ни­зо­вая ра­бо­та: без­ог­ляд­ным ла­ем-кри­ком бу­до­ра­жить об­ще­ст­вен­ное мне­ние и в от­вет воз­бу­ж­ден­ным гра­ж­да­нам лишь на­зы­вать по име­ни тех или иных кон­крет­ных ви­нов­ни­ков, ви­на ко­то­рых оп­ре­де­ля­лась где-то в дру­гом мес­те, ка­ки­ми-то дру­ги­ми людь­ми.

Но­вых эко­ло­гичес­ких ти­рад от Ва­лечки-Ва­лен­ти­на Мо­ро­зов в де­рев­не боль­ше не слы­шал, но чис­то­сер­дечно ос­та­вил для се­бя эко­ло­гичес­кий ин­те­рес сво­его со­се­да по де­ре­вен­ской жиз­ни и как-то в Мо­ск­ве, на од­ном из вечеров, по­свя­шен­ном все той же эко­ло­гичес­кой те­ме — а Мо­ро­зов этот вечер дол­жен был вес­ти — уви­дел он Ва­лечку-Ва­лен­ти­на, по­до­шел к не­му и пред­ло­жил вы­сту­пить, что-то ска­зать со­брав­шим­ся, но тот от­молчал­ся и вы­сту­пать с три­бу­ны не стал. Но вско­ре то ли от за­щит­ни­ков прав чело­ве­ка в на­шей стра­не, то ли по ка­ким-то за­ру­беж­ным го­ло­сам Мо­ро­зов ус­лы­шал о том, что та­кой-то рус­ский ху­дож­ник, на­хо­дя­щий­ся в оп­по­зи­ции к офи­ци­аль­но­му ре­жи­му, то есть ху­дож­ник-дис­си­дент, вы­сту­пил с пись­мом-об­ви­не­ни­ем в ад­рес ру­ко­во­ди­те­лей стра­ны, ко­то­рые, мол, и ве­дут нас к эко­ло­гичес­кой ка­та­ст­ро­фе. Имя это­го ху­дож­ни­ка Мо­ро­зо­ву бы­ло из­вест­но — это был Ва­лечка-Ва­лен­тин... Чуть поз­же Мо­ро­зов прочел и это пись­мо, на­пол­нен­ное эмо­ция­ми, за­хле­ст­нув­ши­ми ра­зум, и тут же сре­ди этих эмо­ций об­на­ру­жил и все те дан­ные, ко­то­рые Ва­лечка-Ва­лен­тин про­шед­шим ле­том гром­ко пре­под­но­сил ему, Мо­ро­зо­ву.

Все по­лучалось имен­но так, как и пред­став­лял Мо­ро­зов: эмис­са­ры под­на­качали Ва­лечку-обо­лочку, Ва­лечка-Ва­лен­тин, ли­шен­ный соб­ст­вен­ной жиз­нен­ной про­грам­мы, как го­во­рят в та­ких случаях, был на­зом­би­ро­ван, то есть по­лучал очеред­ную про­грам­му-при­каз, и как ав­то­мат в чужих ру­ках, стре­лял те­перь в ту сто­ро­ну, ко­то­рую и оп­ре­де­ля­ли эти са­мые ру­ки.

Вот так и тру­ди­лись над его со­се­дом по де­ре­вен­ской жиз­ни са­мые раз­ные сто­личные эмис­са­ры-ко­мис­са­ры... Бе­жал ли от них Ва­лечка-Ва­лен­тин, пря­тал­ся ли?.. Кто зна­ет... Ко­гда эти эмис­са­ры-ко­мис­са­ры по­яв­ля­лись и ка­кое-то вре­мя на­хо­ди­лись здесь, же­на на­ше­го ху­дож­ни­ка ста­но­ви­лась гру­ст­ной и обычно не по­па­да­лась Мо­ро­зо­ву на гла­за. И сам Ва­лечка-Ва­лен­тин во вре­мя та­ких ви­зи­тов сти­хал, сра­зу со­кра­щал свои дея­тель­ные по­хо­ды по гриб­ным и прочим до­бычли­вым мес­там, но по­том, слов­но по­сле на­качки ка­ким нар­ко­ти­ком, по­сте­пен­но ожи­вал, сно­ва по­яв­лял­ся на лю­дях, дер­гал­ся, вел се­бя все энер­гичней и энер­гичней и сно­ва, как ог­ла­шен­ный, но­сил­ся по ле­сам и озе­рам... Мо­жет, сначала и бе­жал он от сво­их гос­тей, мо­жет, как и со­про­тив­ля­лась сначала его ду­ша по­доб­ным на­качкам, но вот свер­ша­лось, и он в кон­це кон­цов все­гда по­сле это­го на­дол­го за­во­дил­ся на ка­кую-то кон­крет­ную цель, ко­то­рую дол­жен был дос­тичь и уничто­жить.

Боль­ше все­го Ва­лечка-Ва­лен­тин на­качивал­ся, ко­нечно, вот эти­ми при­ез­жи­ми людь­ми. Но со вре­ме­нем Мо­ро­зов при­шел к убе­ж­де­нию, что всем этим на­качкам со сто­ро­ны сто­личных ко­мис­са­ров Ва­лечка-Ва­лен­тин в кон­це кон­цов смог бы про­ти­во­сто­ять, ибо боль­шую часть вре­ме­ни на­хо­дил­ся он все-та­ки без этих про­грам­ми­стов, на­хо­дил­ся здесь, сре­ди ле­са, во­ды, у зем­ли. И хоть гра­бил, ло­мал он, та­щил се­бе этот жи­вой мир, об­став­лял его свои­ми не­по­треб­ны­ми охае­ма­ми, но ведь и жи­вой мир сам то­же мог дей­ст­во­вать на не­го. И дей­ст­во­вал! И это Мо­ро­зов чув­ст­во­вал, ви­дел, а по­то­му и ве­рил, что в кон­це кон­цов все эти при­ез­жие эмис­са­ры-про­грам­ми­сты долж­ны бы­ли от­сту­пить, при­знать свое по­ра­же­ние. Но... Но, как ка­за­лось Мо­ро­зо­ву, Ва­лечка-Ва­лен­тин и здесь, в ле­су, у озе­ра, у зем­ли, был под по­сто­ян­ным при­смот­ром. И та­ким сто­ро­жем-над­зи­ра­те­лем у боль­но­го ху­дож­ни­ка был, по убе­ж­де­нию Мо­ро­зо­ва, еще один его со­сед по де­рев­не, не очень при­мет­ный, за­рос­ший весь ры­же­ва­тым во­лось­ем, ко­рот­ко­но­гий чело­вечек, пред­став­ляв­ший­ся всем вновь при­быв­шим в на­шу де­рев­ню не то Сан Ся­нычем, не то Сян Са­нычем.

Этот Сян Са­ныч, как и Ва­лечка-Ва­лен­тин, то­же вро­де бы чис­лил­ся где-то ка­ким-то воль­ным ху­дож­ни­ком, по край­ней ме­ре по­яв­лять­ся в де­рев­не он мог в лю­бое вре­мя го­да и мог на­хо­дить­ся тут без оп­ре­де­лен­ных за­ня­тий сколь угод­но дол­го. К то­му же ме­ст­ный сель­ский со­вет, ко­то­рый как-то все -та­ки при­смат­ри­вал за пас­порт­ным ре­жи­мом в их­ней де­ре­вуш­ке, ни­ка­ких осо­бых пре­тен­зий по час­ти тру­до­уст­рой­ст­ва и по час­ти иных гра­ж­дан­ских со­от­вет­ст­вий при­ня­той в стра­не жиз­ни к это­му Сан Ся­нычу как буд­то ни­ко­гда и не имел. Мо­жет быть, Мо­ро­зов и не стал бы ни­ко­гда за­ду­мы­вать­ся о том, от­ку­да и для чего здесь этот Сян Са­ныч или Сан Ся­ныч, мо­жет быть, и был бы он все­гда для Мо­ро­зо­ва про­сто дачни­ком, со­се­дом — мол, жи­вет се­бе и жи­вет и бог с ним — ес­ли бы не од­но об­стоя­тель­ст­во, ко­то­рое боль­но тро­ну­ло Мо­ро­зо­ва в са­мый пер­вый год его жиз­ни здесь...

Мо­ро­зов прие­хал в де­рев­ню по­ку­пать дом, ко­гда это­го Сян Са­ныча в де­рев­не не бы­ло. Встре­тил его тут толь­ко Ва­лечка-Ва­лен­тин, встре­тил доб­ро, ра­до­ст­но. Они вме­сте хо­ди­ли по раз­ным учре­ж­де­ни­ям и по­лучали раз­ре­ше­ние на при­об­ре­те­ние до­ма, вме­сте от­мечали со­сто­яв­шую­ся по­куп­ку. Ва­лечка-Ва­лен­тин охот­но по­ка­зы­вал ему здеш­ние озе­ра и ре­ки, рас­ска­зы­вал обо всем, зна­ко­мил с ме­ст­ны­ми ста­руш­ка­ми, сло­вом, вел се­бя так, как дол­жен был вес­ти, в пред­став­ле­нии Мо­ро­зо­ва, рас­по­ло­жен­ный к не­му чело­век. И раз­го­во­ры у них то­гда бы­ли от­кры­ты­ми, боль­ши­ми. И то­гда, в тех раз­го­во­рах, Мо­ро­зов во­все не от­ка­зы­вал­ся от сво­его вечно­го стрем­ле­ния все­гда от­стаи­вать ин­те­ре­сы лю­дей по­про­ще, ра­бо­тав­ших, про­из­во­див­ших так на­зы­вае­мые ма­те­ри­аль­ные цен­но­сти, и Ва­лечка-Ва­лен­тин то­гда его вро­де бы во всем и по­ни­мал и лег­ко, от­кры­то под­дер­жи­вал раз­го­вор о доб­ро­то­лю­бии в творчес­т­ве Ва­си­лия Бе­ло­ва и, увы, по­кой­но­го те­перь Ва­си­лия Ма­ка­ро­вича Шук­ши­на. И за­ду­мы­ва­лись то­гда они с Ва­лечкой-Ва­лен­ти­ном о чело­вечес­ком брат­ст­ве, то­ва­ри­ще­ст­ве, со­би­ра­лись жить чуть ли не еди­ной семь­ей, при­хо­дя все­гда друг к дру­гу на по­мощь. И бы­ло так вначале: ка­кой гость, ка­кой зна­ко­мый к Мо­ро­зо­ву в дом, и Мо­ро­зов уже по­сы­ла­ет сво­его сы­ниш­ку: "Пой­ди-ка к дя­де Ва­ле и к те­те Зи­не и ска­жи, что па­па в гос­ти зо­вет". И его но­вые дру­зья-со­се­ди все­гда при­хо­ди­ли и си­де­ли у не­го за сто­лом, раз­го­ва­ри­ва­ли. Прав­да и то­гда Ва­лечка-Ва­лен­тин боль­ше слу­шал, чем го­во­рил — та­кая уж на­ту­ра, при­вычка у чело­ве­ка. И все бы­ло мир­но и спо­кой­но у них до тех пор, по­ка где-то, к кон­цу ию­ля, не явил­ся в де­рев­ню, к се­бе в дом, за­дер­жав­ший­ся что-то с при­ез­дом в этом го­ду, тот са­мый Сян Са­ныч или Сан Ся­ныч... Явил­ся и бас­та! И все — и Ва­лечку-Ва­лен­ти­на буд­то сра­зу под­ме­ни­ли. И при­тих­ла сра­зу его же­на, а он сам стал буд­то скры­вать­ся от Мо­ро­зо­ва.

Как-то уже при Сян Са­ныче, Мо­ро­зов при­гла­сил Ва­лечку-Ва­лен­ти­на на ка­кое-то свое до­маш­нее за­сто­лье. И Ва­лечка-Ва­лен­тин при­шел, но уже без же­ны и си­дел в уг­лу, и так, ничего и не ска­зав, вы­пил рюм­ку-дру­гую и ушел, оза­дачив и Мо­ро­зо­ва и его гос­тей, ко­то­рым по­ка­зал­ся смур­ным, не­лю­ди­мым. И ко­гда по­сле ухо­да Ва­лечки-Ва­лен­ти­на гос­ти за­да­ли во­прос: "А кто это?",— и Мо­ро­зов объ­яс­нил всем, что это, мол мо­с­ков­ский ху­дож­ник, то кто-то из гос­тей, ме­ст­ных жи­те­лей, по про­сто­те ду­шев­ной и ска­зал: "Да ка­кой ху­дож­ник-то?! Та­ко­го в ле­су встре­тишь, ис­пу­га­ешь­ся. Как уго­лов­ник ка­кой. И сло­ва ни од­но­го за ви­ном и уго­ще­ни­ем не ска­зал..." Вот здесь-то вдруг, не­ожи­дан­но, не­га­дан­но для Мо­ро­зо­ва и вы­рва­лась на­ру­жу вся эта, иная на­ту­ра-жизнь Ва­лечки-Ва­лен­ти­на. И боль­ше он, считай­те, ни ра­зу так и не вер­нул­ся к Мо­ро­зо­ву в сво­ем пер­во­род­ном, доб­ро­же­ла­тель­ном со­стоя­нии.

Уж что и как вну­шал этот Сян Са­ныч или Сан Ся­ныч Ва­лечке-Ва­лен­ти­ну, что и как рас­ска­зы­вал ему о Мо­ро­зо­ве, ка­кие плел не­бы­ли­цы, чем пу­гал, о чем пре­ду­пре­ж­дал? Это­го Мо­ро­зов не знал и этим ни­ко­гда не ин­те­ре­со­вал­ся. Но вско­ре по­сле все­го опи­сан­но­го Сян Са­ныч об­ра­тил­ся с раз­го­во­ра­ми и к са­мо­му Мо­ро­зо­ву.

Мо­ро­зов ко­но­па­тил у до­ма свою толь­ко что при­ве­зен­ную но­вую лод­ку. Тут-то и по­до­шел к не­му его, за­рос­ший ры­жим во­лось­ем, со­сед, пред­ста­вил­ся и по­ин­те­ре­со­вал­ся, сколь­ко бы­ло за­плачено за лод­ку и ка­ко­му имен­но мас­те­ру эта лод­ка бы­ла за­ка­за­на. Мо­ро­зов от­кро­вен­но и учти­во от­ве­тил, его со­бе­сед­ник по­молчал, за­дал еще ка­кие-то хо­зяй­ст­вен­ные во­про­сы, по­том еще и еще что-то. Мо­ро­зов от­вечал за ра­бо­той не очень бой­ко, но от­вечал. Итак, по­сте­пен­но они раз­го­во­ри­лись и тут же, в этот пер­вый их­ний раз­го­вор, этот Сян Са­ныч начал по­нем­но­гу включать, как бы ска­зал в этом случае сам Мо­ро­зов, ком­про­мат, от­ри­ца­тель­ную ин­фор­ма­цию о Ва­лечке-Ва­лен­ти­не.

Сначала Сер­гей Ми­хай­ло­вич как бы и не при­дал это­му значения, а по­том, ко­гда вслу­шал­ся, то по­нял, что его со­сед, ко­то­рый, ко­нечно, дру­жил с Ва­лечкой-Ва­лен­ти­ном и да­же, воз­мож­но, бли­зок с ним, льет на сво­его дру­га-то­ва­ри­ща ка­кую-то грязь. Ска­зать сра­зу: "Из­ви­ни­те, я, мол, не хочу слу­шать все это ва­ше, про­сти­те за вы­ра­же­ние, дерь­мо",— Мо­ро­зов почему-то не ре­шил­ся. Не ре­шил­ся, на­вер­ное, та­ким рез­ким от­ве­том оби­деть чело­ве­ка, ко­то­рый по­ка не сде­лал ему ничего пло­хо­го, или про­сто за ра­бо­той, за де­лом не со­сре­до­точил­ся, не со­брал­ся на та­кой от­вет, а ко­гда со­брал­ся, то бы­ло уже позд­но: вся­кой раз­ной гря­зи бы­ло вы­ли­то уже дос­та­точно.

Мо­ро­зов не то, что­бы ра­зом обор­вал сам раз­го­вор, а толь­ко пе­ре­вел его в дру­гое рус­ло. Но не­при­ят­ный оса­док в ду­ше ос­тал­ся, и на дру­гой день, ко­гда Сян Са­ныч так же явил­ся к не­му сначала с во­про­сом: "Ну как уже ва­ша ра­бо­та?", — а там и при­сту­пил к очеред­но­му ком­про­ма­ту на Ва­лечку-Ва­лен­ти­на ("По­ду­май­те ка­кая у не­го ду­ра-же­на! Это де­биль­ная дев­ка!") Мо­ро­зов под­нял­ся от сво­ей лод­ки и за­ключил:

— Из­ви­ни­те ме­ня, мо­ло­дой чело­век. Я что-то ни­как не пой­му, что и как. Я вот лод­ку де­лаю, а вы сплет­ни тут раз­во­ди­те...

И ры­же­мор­дый Сан Ся­ныч сра­зу за­крыл­ся, сжал­ся, но сжал­ся не на­пу­ган­но, а зло, сверк­нув на Мо­ро­зо­ва из-под ры­жей ще­ти­ны сво­им прон­зи­тель­ным взгля­дом. И этот прон­зи­тель­ный взгляд, мельк­нув­ший лишь на ка­кое-то мгно­ве­ние, Мо­ро­зов за­пом­нил — за­пом­нил, как жес­то­кое пре­ду­пре­ж­де­ние: "Мол, лад­но!"

Для чего вдруг по­тре­бо­вал­ся этот по­лив-ком­про­мат на Ва­лечку-Ва­лен­ти­на, об этом Мо­ро­зов то­же стал до­га­ды­вать­ся поз­же... Этот не­взрачный чело­вечек с прон­зи­тель­ным сви­нячьим гла­з­­ком, ви­ди­мо, очень ис­пу­гал­ся, что Мо­ро­зов с Ва­лечкой-Ва­лен­ти­ном вдруг как-то сой­дут­ся, в чем-то по­няв, рас­по­ло­жив­шись друг к дру­гу. Ви­ди­мо, этот Сян Са­ныч или Сан Ся­ныч хо­ро­шо знал о воз­мож­но­сти зом­би­ро­вать Ва­лечку-Ва­лен­ти­на, вкла­ды­вать в не­го чужие про­грам­мы... А вдруг те­перь вой­дет в не­го жиз­нен­ная про­грам­ма от Мо­ро­зо­ва, ко­то­ро­го этот чело­век мог и читать, знать по кни­гам — ведь у Мо­ро­зо­ва все-та­ки бы­ли кни­ги, имя его бы­ло у ко­го-то, как го­во­рят, и на ус­тах. И Сян Са­ныч мог знать, мог по­ни­мать, что этот Мо­ро­зов сво­ей зем­лей, сво­ей при­ро­дой спо­со­бен от­вое­вать Ва­лечку-Ва­лен­ти­на сра­зу ото всех сто­личных эмис­са­ров, мог вы­зво­лить из чужих гряз­ных рук вот это­го, бед­ст­вую­ще­го ду­шой чело­ве­ка. И те­перь чело­вечек со сви­нячьим свер­ля­щим глаз­ком де­лал все для то­го, что­бы эту во­эмож­ную друж­бу-по­ни­ма­ние раз­ор­вать, рас­торг­нуть... И он втол­ко­вы­вал что-то не­по­треб­ное о Мо­ро­зо­ве Ва­лечке-Ва­лен­ти­ну, а Мо­ро­зо­ву лил и лил грязь на Ва­лечку. И эта грязь, начатая гад­ли­вым пас­куд­ни­ком, ни­как не обор­ва­лась и по­сле то­го, ко­гда Мо­ро­зов по­пы­тал­ся де­ли­кат­но по­ста­вить сво­его пас­куд­но­го со­се­да на долж­ное ему ме­сто. Де­рев­ня есть де­рев­ня, и в здо­ро­вой де­рев­не так на­зы­вае­мые слу­хи, сплет­ни су­ще­ст­ву­ют во­все не для то­го, что­бы сво­дить с кем-то ка­кие-то счеты. Из­дав­на в рус­ской сель­ской об­щи­не об­су­ж­де­ние на ла­вочке, от­кры­тое, по­сре­ди се­ла, вот та­кое об­су­ж­де­ние по­ве­де­ния чело­ве­ка всей ме­ст­ной кре­сть­ян­ской жиз­нью бы­ло не­об­хо­ди­мо для то­го, что­бы ус­по­каи­вать са­му жизнь, что­бы не до­пус­кать чрез­мер­ной гор­ды­ни, чрез­мер­ной стра­сти к обо­га­ще­нию, что­бы об­ще­ст­во-се­мья не мог­ла ни в ка­ких случаях по­стра­дать. Вот и здесь, да­же эта, почти по­гас­шая те­перь де­ре­вен­ская жизнь долж­на бы­ла чут­ко при­слу­шать­ся и при­нять не со­всем обычные све­де­ния о жиз­ни внут­ри се­бя. И очень ско­ро по де­рев­не по­шли пло­дить­ся слу­хи, что, мол, но­вый-то жи­лец, Мо­ро­зов, рас­ска­зы­ва­ет о Ва­лечке-Ва­лен­ти­не вся­кие не­хо­ро­шие рас­ска­зы.

Всю грязь, ко­то­рую при­нял­ся бы­ло лить на Ва­лечку-Ва­лен­ти­на Сян Са­ныч ему, Мо­ро­зо­ву, этот же Сян Са­ныч, ви­ди­мо, и за­пус­тил по де­рев­не уже от име­ни са­мо­го Мо­ро­зо­ва. Этот хит­ро­ум­ный при­ем был за­ду­ман и за­пу­щен в дей­ст­вие для то­го, что­бы слу­хи по де­рев­не дош­ли и до са­мо­го Ва­лечки-Ва­лен­ти­на, что­бы они оби­де­ли, ос­кор­би­ли его и еще даль­ше от­ве­ли бы от Мо­ро­зо­ва...

По­том у них все-та­ки со­стоя­лось объ­яс­не­ние, же­ст­кое, пря­мое, ко­гда Мо­ро­зов вслух на­звал ав­то­ра всей этой гря­зи. И на ка­кое-то вре­мя Мо­ро­зов все-та­ки вы­сво­бо­дил Ва­лечку-Ва­лен­ти­на от это­го па­ко­ст­но­го чело­вечка, но, увы, толь­ко на вре­мя. Ви­ди­мо Сян Са­ныч все -та­ки имел на ху­дож­ни­ка-бе­до­ла­гу ка­кое-то свое, осо­бое влия­ние, слов­но был этот са­мый ры­же­мор­дый Сан Ся­ныч со сво­им прон­зи­тель­ным сви­нячьим глаз­ком ду­ше­при­казчиком-над­зи­ра­те­лем, ко­то­ро­му и по­ручено бы­ло дер­жать у се­бя ключи от не­уст­ро­ен­ной ду­ши Ва­лечки-Ва­лен­ти­на.

Даль­ше — боль­ше, и по де­рев­не по­шел но­вый слух, ко­то­рый, как и бы­ло рассчита­но, то­же дос­тиг Ва­лечки-Ва­лен­ти­на и ко­то­рый его, воль­но­го ху­дож­ни­ка, про­тес­то­вав­ше­го про­тив лю­бой вла­сти-кон­тро­ля, уже на­прочь от­вер­нул от Мо­ро­зо­ва. Вслед за сплет­ня­ми-слу­ха­ми о том, чо Мо­ро­зов, мол, рас­по­ла­га­ет всей ин­фор­ма­ци­ей о все жиз­ни Ва­лечки-Ва­лен­ти­на, тот же Сян Са­ныч за­пус­тил и еще од­ну, удачно изо­бре­тен­ную, гря­зиш­ку: мол, Мо­ро­зов-то здесь не про­сто так, не для то­го, что­бы пи­сать свои рас­ска­зи­ки о птичках и рыб­ках, а по­се­лил­ся он здесь, мол, с един­ст­вен­ной це­лью — на­блю­дать за Ва­лечкой-Ва­лен­ти­ном, ко­то­рый, яко­бы, очень ин­те­ре­су­ет ор­га­ны Го­су­дар­ст­вен­ной безо­пас­но­сти, и что этот Мо­ро­зов не боль­ше, не мень­ше, как под­пол­ков­ник этих са­мых тай­ных ор­га­нов вла­сти.

Вот на эту-то те­му и при­шлось как-то бе­се­до­вать с Ва­лечкой-Ва­лен­ти­ном. То­гда что-то вро­де бы и уда­лось сначала вос­ста­но­вить, уда­лось до кон­ца оп­ре­де­лить ис­точник всей под­лой гря­зи, но уда­лось, к со­жа­ле­нию, не­на­дол­го, и по­сле это­го про­пасть ме­ж­ду Мо­ро­зо­вым и тем чело­ве­ком, ко­то­рый по­да­рил ему это озе­ро, при­гла­сил сю­да, на­шел дом, сде­лал доб­рое, свет­лое де­ло, лег­ла глу­бо­ко и, бог зна­ет, на ка­кое про­дол­жи­тель­ное вре­мя.

Кем на са­мом де­ле был этот мерз­кий, шу­ст­ро се­ме­ня­щий во­круг лю­бо­го жи­во­го де­ла, ры­же­морд­ный чело­вечиш­ко? Что де­лал до то­го, как по­се­лил­ся здесь, ко­му слу­жил? Во что ве­рил? На что имен­но жил, на ка­кие сред­ст­ва?.. Этим Мо­ро­зов то­же осо­бен­но не ин­те­ре­со­вал­ся. Но все, что этот гад­ли­вый чело­вечиш­ко де­лал здесь по­сле той гря­зи, по­сле сво­ей опе­ра­ции по раз­во­ду их с Ва­лечкой-Ва­лен­ти­ном, Мо­ро­зо­ва так или иначе ка­са­лось, и он во­лей-не­во­лей дол­жен был де­лать тут ка­кие-то вы­во­ды...

С Ва­лечкой-Ва­лен­ти­ном Сан Ся­ныч зна­ком был, ви­ди­мо, очень дав­но, по край­ней ме­ре он знал о Ва­лечке-Ва­лен­ти­не, по­жа­луй, боль­ше, чем сам Ва­лечка-Ва­лен­тин о се­бе. И знал имен­но то, что и на­до бы­ло знать, что­бы управ­лять этим чело­ве­ком... И сю­да, в де­рев­ню они при­бы­ли вме­сте. Бы­ло это еще в шес­ти­де­ся­тых го­дах, ко­гда по рус­ско­му се­ве­ру, уже обез­но­жив­ше­му, чуть жи­во­му, считай­те, до­би­то­му почти до кон­ца, в до­вер­ше­ние ко всем прочим бе­дам про­нес­лась смерчем икон­ная ли­хо­рад­ка, оби­рая по­гиб­шую, но еше не пре­дан­ную зем­ле жизнь, умы­кая то по­след­нее, что еще как-то по­мо­га­ло ко­му-то здесь, на зем­ле...

Мо­ро­зов все­гда срав­ни­вал эту икон­ную ли­хо­рад­ку с ма­ро­дер­ст­вом во вре­мя вой­ны, на по­ле боя, ко­гда на­хо­ди­лись и та­кие не­лю­ди, ко­то­рые оби­ра­ли не толь­ко уби­тых, но и ра­не­ных. Эта икон­ная ли­хо­рад­ка-смерч и вы­мы­ла до кон­ца из на­ших се­вер­ных де­ре­вень то по­след­нее, что еще по­мо­га­ло им пом­нить свое про­шлое и вме­сте с этим все-та­ки хра­нить ве­ру в лучшие дни. То­гда бы­ли по­хи­ще­ны-уне­се­ны все ико­ны, все кни­ги. Вслед за ико­на­ми и кни­га­ми у ма­ро­де­ров по­шли в ход прял­ки и прочая до­маш­няя ут­варь. Уно­си­ли дру­гой раз да­же ло­па­ты, на ко­то­рых са­жа­ли в печь хле­ба и ко­то­рые по не­ко­то­рым де­рев­ням вы­де­лы­ва­ли из цель­но­го де­ре­ва так лад­но, как на­стоя­щие иг­руш­ки.

Уно­си­ли ста­рин­ную по­су­ду и преж­нюю са­мо­ткан­ную оде­ж­ду. Бы­ли сре­ди ма­ро­де­ров и та­кие муд­ре­цы, ко­то­рые вы­во­зи­ли из кре­сть­ян­ских до­мов да­же ста­рин­ную ме­бель. И все это при жи­вых лю­дях, при хо­зяе­вах. Как-то их уго­ва­ри­ва­ли, при­ки­ды­ва­лись раз­ны­ми экс­пе­ди­ция­ми или по­ку­па­ли со­всем за бес­це­нок.