Совестью

Вид материала

Книга

Содержание Ге­ра­си­мов Вик­тор Ми­хай­ло­вич — 1933-1975... День пя­тый

Подобный материал:

• Александр Твардовский – поэзия и личность, 79.29kb.
• Петр Петрович Вершигора. Люди с чистой совестью Изд.: М. "Современник", 1986 книга, 9734.25kb.
• Задачи отправлять В. Винокурову (Иваново) не позднее 09. 11 только по e-mail: vkv-53@yandex, 26.99kb.
• Отрощенко Валентина Михайловна ученица 11 «Б» класса Казаковцева Любовь Владимировна, 257.47kb.
• К. Лоренц Для чего нужна агрессия?, 315.8kb.
• Для чего нужна агрессия, 344.41kb.
• И с неспокойной совестью. Создавая лучший мир, невозможно не держать в голове, что, 29924.53kb.
• Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены, 348.85kb.
• Закон Украины, 2679.26kb.
• Вшестнадцать лет я, как и ты, учусь в школе, у меня есть хобби, я смотрю те же фильмы,, 34.7kb.

Ге­ра­си­мов Ми­ха­ил Пет­ро­вич — 1912-1979... это отец...

Ге­ра­си­мов Вик­тор Ми­хай­ло­вич — 1933-1975... это сын...

Ге­ра­си­мов Петр Ми­хай­ло­вич — 1938-1976... то­же сын...

Ге­ра­си­мов Бо­рис Ми­хай­ло­вич — 1947-1977... опять сын...

Ге­ра­си­мов Вла­ди­мир Ми­хай­ло­вич — 1955-1979... сын...

— Да что же это та­кое, Сер­гей, ми­лый, му­жи­ки-то все мо­ло­ды­ми уми­ра­ли?! И ли­ца-то, ли­ца ка­кие, смот­ри — та­ких мы те­перь и не най­дем — рус­ские от­кры­тые ли­ца... Взвод це­лый?! А?!.. Сер­гей?!

— А те­бе, брат Ге­ор­гий, не при­хо­ди­лось случаем встречать ста­ти­сти­ку ученых из Но­во­си­бир­ска по по­во­ду на­ших рос­сий­ских по­терь от его ве­личес­т­ва зе­ле­но­го змия? — не­гром­ко ото­звал­ся Мо­ро­зов. — Так вот, у этих ученых, ко­то­рые сме­лее нас с то­бой ока­за­лись — рань­ше пер­во­пре­столь­ной Си­бирь-то нынче в ко­ло­ко­ла уда­ри­ла, есть та­кие дан­ные: ны­неш­ний ме­ха­ни­за­тор в сель­ском хо­зяй­ст­ве до пен­сии боль­ше не до­жи­ва­ет — мрет вско­ро­сти по­сле со­ро­ка­лет­не­го юби­лея от ви­на и над­рыв­ной ра­бо­ты. Так вот, Вик­тор Ми­хай­ло­вич Ге­ра­си­мов, по­мер­ший, как ви­дишь, в со­рок два го­да, был трак­то­ри­стом и, как по­ло­же­но те­перь в этой ра­бо­те, с ви­ном не рас­ста­вал­ся — ос­та­но­ви­лось серд­це... Петр Ми­хай­ло­вич Ге­ра­си­мов, трак­то­рист, от­дал Бо­гу ду­шу в три­дцать во­семь лет — то­же за­пил­ся... Ге­ра­си­мов Бо­рис Ми­хай­ло­вич, то­же трак­то­рист, пья­ный ехал на мо­то­цик­ле, раз­бил­ся на­смерть, не до­жив до пол­ных три­дца­ти го­дов... Ге­ра­си­мов Вла­ди­мир Ми­хай­ло­вич пре­ста­вил­ся в два­дцать шесть лет. Как и род­ные бра­тья, ви­ну по­кло­нял­ся... Вы­пи­ли с дру­гом, пи­ли на бе­ре­гу озе­ра, считай, у са­мо­го мое­го те­пе­реш­не­го до­ма — мос­тки там ви­дел? — это их­нее се­мей­ное при­ста­ли­ще-ла­ви­на Ге­ра­си­мо­вых, здесь и во­ду бра­ли, и лод­ки причали­ва­ли, и ку­па­лись по­рой... Так вот, вы­пи­ли — по­ка­за­лось ма­ло. Ма­га­зин тут же был в де­рев­не — чего­-чего дру­го­го, а вод­ки все­гда хва­та­ло. Схо­ди­ли в ма­га­зин, взя­ли бу­тыл­ку взай­мы, а там и на под­ви­ги по­тя­ну­ло. Да­вай пла­вать, кто ско­рей до ост­ро­ва до­п­лы­вет. Друг до­п­лыл, ог­ля­нул­ся, а Во­ло­ди-то Ге­ра­си­мо­ва и нет ни­где... По­том дол­го ры­бац­ки­ми се­тя­ми те­ло ис­ка­ли. На­шли, по­хо­ро­ни­ли. По­мин­ки на­ла­ди­ли. На по­мин­ках Во­ло­ди­на вдо­ва молча все вре­мя си­де­ла. По­том ста­кан вод­ки се­бе на­ли­ла — как рас­ска­зы­ва­ли, пол­ный на­ли­ла, до кра­ев и зал­пом вы­пи­ла. Ничем не за­ку­си­ла. По­си­де­ла еще не­мно­го и вдруг на всю из­бу: “Душ­но! На во­лю хочу!.." А бы­ла она на сно­сях. По­ду­ма­ли, что пло­хо ей от это­го... Про­во­ди­ли ее из-за сто­ла дев­ки. А она впе­ред их да к тем са­мым мос­ткам-ла­ви­нам, к во­де, к озе­ру, к то­му са­мо­му озе­ру, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, где мы сейчас с то­бой жи­вем и не ту­жим... Да сра­зу и в озе­ро... Ски­ну­ла туф­ли, пла­тье на хо­ду, крик­ну­ла так по­ло­хан­но, пья­но: “Ку­пать­ся хочу..." Дев­ки с ней од­ни бы­ли — баб за­муж­них ря­дом не ока­за­лось, а то бы по­ня­ли, до­га­да­лись, в чем де­ло, и как ни­как бы да удер­жа­ли... А дев­ки-то, свет­лые ду­ши, ничего пло­хо­го и не по­ду­ма­ли. А та во­шла в во­ду да вплавь, да от бе­ре­га по­даль­ше, по то­му са­мо­му пу­ти, по ко­то­ро­му муж ее от нее уп­лыл... Уп­лы­ла то­же от бе­ре­га да­ле­ко, ру­кой по­след­ний раз, как в кни­гах о та­ких пи­шут, мах­ну­ла и крик­ну­ла: "Про­щай­те! Жить с ва­ми не хочу — к Во­ло­день­ке пой­ду жить!"... И все... То­же, брат, се­тя­ми ее дол­го ло­ви­ли. Но уж не так дол­го, как ее му­жа. Вот те­перь ря­дом со сво­им Во­ло­день­кой и по­ло­же­на. И не од­на в мо­ги­ле ле­жит, а с ди­тем во чре­ве — и се­бя, и бу­ду­щую жизнь к му­жу унес­ла... Вот так вот, Жор­ка! Ужас! — Мо­ро­зов тя­же­ло по­молчал, буд­то что-то дол­го ме­ша­ло ему сно­ва начать го­во­рить, но вы­пра­вил­ся и про­дол­жил: — Вот те­бе и еще один сю­жет для ху­до­же­ст­вен­но­го по­ве­ст­во­ва­ния... Пой­ми вот, где тут что, где ви­но, где ви­на, а где лю­бовь, страсть, стра­да­ния... И ведь все это не в Па­ри­жах, не в Ита­ли­ях по­сле муд­ро­го уни­вер­си­тет­ско­го об­ра­зо­ва­ния, а вот тут, в этой са­мой рос­сий­ской глу­би­не, в са­мых мед­вежь­их уг­лах, где и жизнь-то са­ма со­бой вро­де от­хо­дит, мрет. А по­ди ты, как, с ка­ки­ми ис­то­рия­ми, с ка­кой вой­ной тут жизнь с жиз­нью рас­ста­ет­ся... Вот так вот, Жор­ка — вот так...

— Ну, а эта несчас­т­ная — се­ст­ра род­ная четы­рех сво­их до вре­ме­ни ушед­ших брать­ев Ге­ра­си­мо­вых... Три бра­та ее опе­ре­ди­ли, а вот чет­вер­то­го она тут обо­гна­ла. И то­же, как Во­ло­ди­на вдо­ва, са­ма на се­бя ру­ки на­ло­жи­ла... Но толь­ко не в во­ду, а в пет­лю по­шла... Дом, что ря­дом с мо­им сто­ит, са­рая­ми к нам в ок­на, ви­дел? Так вот, в этом са­мом до­ме, как раз на тех са­ра­ях, что мы с то­бой из окон ка­ж­дый день ви­дим, Ва­лен­ти­на Ми­хай­лов­на, в де­вичес­т­ве Ге­ра­си­мо­ва, как ска­жут у нас, и уда­ви­лась... Отчего? От жиз­ни... Ге­ра­си­мо­вы все но­ро­ви­стый, ха­рак­тер­ный на­род был. И Ва­лен­ти­на та­кая же. Вот со свек­ро­вью да свек­ром и не ужи­лась. А муж ее, хоть мил и лас­ков был, а ха­рак­те­ром же­ни­ным не об­ла­дал, что­бы се­мью за­щи­тить или уй­ти ку­да жить в дру­гое ме­сто... Как ка­кая бе­да в до­ме, муж-то и прочь из из­бы к ма­га­зи­ну ви­ном сла­бость свою за­ли­вать. Уж что там и как, не знаю точно, а толь­ко не ста­ло на этом све­те ми­лой Ва­лен­ти­ны Ми­хай­лов­ны... А кра­си­вая бы­ла, лад­ная во всем — вот бы ка­ко­му пут­но­му му­жи­ку та­кую в же­ны, ко­ро­лем бы му­жи­ка ум­но­го сде­ла­ла. А тут вот как все обер­ну­лось. И ведь не к от­цу с ма­те­рью с го­рем сво­им по­бе­жа­ла — дом-то род­ной ря­дом, толь­ко ули­цу пе­рей­ти — а на тот свет... Вот те­бе, Жор­ка, и Ка­те­ри­на из "Гро­зы" ста­ри­ка Ост­ров­ско­го... И то­же не в го­ро­дах, не сре­ди бо­гат­ст­ва, а тут, где, считай, по на­шим ны­неш­ним гос­по­дам-ра­зум­ни­кам и жизнь-то ни­ка­кая не мо­жет су­ще­ст­во­вать...

— Вот, брат Ге­ор­гий, пе­ред то­бой и почти вся фа­ми­лия Ге­ра­си­мо­вых. И все рус­ский, брат, на­род, рус­ский, ко­рен­ной, но, увы, не по­лучив­ший пра­ва-счас­тья до­жить не толь­ко до вну­ков, но кто и до де­ти­шек сво­их... Не­кра­со­ва пом­нишь: "А по бо­кам-то все кос­точки рус­ские... Сколь­ко их! Ва­нечка, зна­ешь ли ты?" Прав­да, есть у них еще жи­вая од­на един­ст­вен­ная се­ст­ра — Ма­рия Ми­хай­лов­на, как с ико­ны пи­сан­ная вы­ли­тая Бо­го­ро­ди­ца. И мать-ста­ру­ха еще жи­вет. Ста­рик не вы­дер­жал всех смер­тей — тут же по­сле Вла­ди­ми­ра и его вдо­вы и пре­ста­вил­ся, а мать вы­тер­пе­ла, жи­вет — ста­рая, боль­ная со­всем, а все жи­вет. Считай, од­на почти за всех сво­их Ге­ра­си­мо­вых и не­сет пе­ред людь­ми эту служ­бу. Но ме­сто се­бе ря­дом со ста­ри­ком вы­го­ро­ди­ла, взя­ла уже се­бя в об­щую ог­ра­ду — тут ве­ле­ла и по­хо­ро­нить, ко­гда пом­рет. Да ты те­тю Ка­тю еще как-ни­будь и уви­дишь, по­ка­жет­ся — здесь она, и Ма­рия Ми­хай­лов­на сейчас тут при ней — од­ну не ос­тав­ля­ет. Вот и сле­дят за мо­гил­ка­ми, при­бра­ли все, по­кра­си­ли...

— А ста­руш­ка пом­рет, что то­гда?

— Как что то­гда? — пе­ре­спро­сил Мо­ро­зов.

— А то­гда кто бе­речь ста­нет мо­гил­ки?

— Как кто — Ма­рия! При­ез­жать бу­дет в от­пуск и бе­речь. Это, брат, не у всех еще тут за­бы­то — дер­жать мо­гил­ки в по­ряд­ке, не у всех, да­ле­ко не у всех здесь, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, па­мять даль­ше соб­ст­вен­но­го жи­во­та не идет. И ви­ни­щем за­ли­ва­лись, и над­ры­ва­лись, считай, ху­же ло­мо­вых ло­ша­дей — ло­ша­дей дру­гой раз ща­ди­ли, а се­бя — нет, а без па­мя­ти все рав­но ни­ко­гда не жи­ли. Мо­жет, она, па­мять-то, од­на толь­ко и по­мо­га­ла тут...

Клад­би­ще, встреча с по­гиб­шей семь­ей, мо­ло­дые жен­щи­ны, на­ло­жив­шие на се­бя ру­ки и не ро­ж­ден­ный ма­те­рью, уне­сен­ный ею вме­сте с со­бой в мо­ги­лу ре­бе­нок — это бы­ло се­го­дня тем по­след­ним, что Со­ко­лов еще мог как-то пе­ре­жить, ос­та­вить в се­бе и не тро­нуть­ся по­ка умом...

... Гос­по­ди бо­же мой! Да за что, за что лю­дям все это?.. И где те­перь, ку­да де­лась та мир­ная ти­ши­на ле­са, во­ды, ко­то­рая пре­ж­де лечила, от­во­ди­ла от не­го лю­бые во­про­сы, ос­тав­ляя од­но­го в мечтах и ве­ре в са­мое лучшее, как по­ка­яв­ше­го­ся греш­ни­ка в его хра­ме?

И се­го­дня он шел на озе­ро, ве­ря в тор­же­ст­во, в ис­це­ляю­щую си­лу это­го хра­ма-мо­на­сты­ря, где мож­но бы­ло, и пусть не­на­дол­го, по­быть од­но­му в счас­тье и со­гла­сии по край­ней ме­ре с са­мим со­бой. Но ни со­гла­сия, ни счас­тья, ни тор­же­ст­ва у не­го се­го­дня не по­лучилось. И храм-мо­на­стырь его во­ды, его ле­са то­же жил те­перь по за­ко­нам жиз­ни лю­дей, жил в му­ках и со­мне­ни­ях, в ко­рот­кой ра­до­сти и дол­гой печали...


Ис­то­рия, ко­то­рую Мо­ро­зов по­ка не рас­ска­зал Со­ко­ло­ву:

В той часо­вен­ке, на бе­ре­гу озе­ра, сре­ди по­гиб­шей лес­ной де­ре­вуш­ки, как и у всех часо­ве­нок, бы­ли ико­ны. Бы­ла там и та­кая ико­на, ко­то­рая почему-то ста­ла все­го до­ро­же де­рев­не. И ко­гда лю­дей уво­зи­ли-вы­се­ля­ли, ко­гда ухо­ди­ли из род­ных мест по­след­ние жи­те­ли, эту ико­ну-хра­ни­тель­ни­цу лю­ди унес­ли с со­бой...

Унес­ли ее с со­бой ста­руш­ки, бе­рег­ли в чужих мес­тах, но в свой глав­ный пре­столь­ный празд­ник, ка­кие все рав­но чис­лят­ся за де­рев­ня­ми, да­же ес­ли де­рев­ни эти дав­но не значат­ся ни в ка­ких го­су­дар­ст­вен­ных спи­сках, эту икон­ку ста­руш­ки при­но­си­ли в свою часо­вен­ку. Сю­да, в де­рев­ню, на свой свя­той празд­ник ста­руш­ки, на­вер­ное, со­би­ра­лись со всех кон­цов све­та. Но бы­ли здесь обычно не­дол­го. На­ве­ща­ли клад­би­ще, по­ми­на­ли род­ных, преж­нюю жизнь и ухо­ди­ли об­рат­но, уно­ся с со­бой и свое бо­же­ст­во... И все бы­ло бы так и до се­го дня и да­же, мо­жет быть, мно­го даль­ше, ес­ли бы эта свя­тая икон­ка не пред­став­ля­ла со­бой еще и не­кую дру­гую цен­ность-значение для го­род­ско­го ис­кус­ст­ва.

Ко­гда-то часо­вен­ка и ее ико­ны бы­ли опи­са­ны ученой экс­пе­ди­ци­ей. И спи­сок этот не за­был­ся. Его пом­ни­ла од­на очень ученая да­ма и по­сле вы­се­ле­ния де­ре­вуш­ки пы­та­лась эту цен­ную для ис­кус­ст­ва икон­ку раз­до­быть. Яви­лась она в бро­шен­ную де­ре­вуш­ку то­же це­лой экс­пе­ди­ци­ей, на­ря­жен­ной за го­су­дар­ст­вен­ный счет, и очень на­дея­лась, что в часов­не все ос­та­лось на мес­те, но просчита­лась, не учла, что ин­те­ре­сую­щее ее про­из­ве­де­ние ис­кус­ст­ва бы­ло еще и про­сто свя­то­стью для пре­ста­ре­лых жен­щин. Но нау­ка есть нау­ка — она не обучена от­сту­пать и к то­му же уме­ет точно высчиты­вать бу­ду­щее. И та очень научная да­ма, ко­то­рая очень за­ин­те­ре­со­ва­лась ред­ким про­из­ве­де­ни­ем ис­кус­ст­ва, точно высчита­ла, ко­гда, в ка­кой день, в ка­кой, ста­ло быть, цер­ков­ный празд­ник, явят­ся "бо­жьи оду­ванчики" со сво­ей икон­кой в де­рев­ню. И не ошиб­лась...

Ста­руш­ки при­шли, по­ста­ви­ли на ме­сто свою дра­го­цен­ную икон­ку, от­пра­ви­лись на клад­би­ще по­мя­нуть род­ных... Тут-то и яви­лась не­ждан­но-не­га­дан­но на­ша ученый-ис­кус­ст­во­вед и изъ­я­ла, а по-рус­ски, по­про­сту вы­кра­ла икон­ку из часо­вен­ки...

Ста­руш­ки ви­де­ли эту "экс­пе­ди­цию", но ни­как не по­ду­ма­ли о худ­шем. А по­том вер­ну­лись с клад­би­ща к часо­вен­ке — по­мо­лить­ся на до­ро­гу, но ни икон­ки, ни "экс­пе­ди­ции" уже ни­где не на­шли...

Бог зна­ет, что пе­ре­жи­ва­ли то­гда на­ши со­ста­рив­шие­ся ма­те­ри, так и не по­те­ряв­шие до кон­ца дней сво­ей ве­ры в лю­дей и Бо­га... Но нам об этом они ни­ко­гда не рас­ска­жут, как не рас­ска­жет ни­ко­гда о сво­их пе­ре­жи­ва­ни­ях те­тя Ка­тя Ге­ра­си­мо­ва, ос­та­вив­шая на клад­би­ще, в ог­рад­ке, се­бе ме­сто ря­дом с му­жем, с дочерью, не­вест­кой и четырь­мя без вре­ме­ни ушед­ши­ми сы­новь­я­ми...

О случив­шем­ся в бро­шен­ной де­ре­вуш­ке Мо­ро­зов уз­нал почти тут же. Он знал, от­ку­да объ­я­ви­лась в их­них кра­ях раз­бой­ная "экс­пе­ди­ция". И осе­нью, по до­ро­ге в Мо­ск­ву, за­шел в тот са­мый ин­сти­тут, где бы­ло за­пла­ни­ро­ва­но и рассчита­но в де­та­лях со­вер­шен­ное пре­сту­п­ле­ние.

Он оты­скал там и ту очень научную да­му, ко­то­рая со­вер­ши­ла гра­беж. Это дей­ст­ви­тель­но бы­ла очень научная да­ма, не пред­став­ляю­щая се­бя без нау­ки и нау­ку без сво­ей вы­даю­щей­ся личнос­ти. Она сме­ри­ла Мо­ро­зо­ва, оде­то­го во что-то до­рож­ное, со­всем не го­род­ское, взгля­дом свер­ху вниз и сни­зу вверх, как ме­ря­ют обычно шкаф, пре­ж­де чем вне­сти его в ком­на­ту. Мо­ро­зов чин­но по­здо­ро­вал­ся и пред­ло­жил этой очень научной да­ме по­слу­шать од­ну поучитель­ную ис­то­рию. На что да­ма стро­го от­ве­ти­ла, что это не к ней, так как фольк­ло­ром она не за­ни­ма­ет­ся...

— Про­сти­те, это не фольк­лор — это про се­го­дняш­ний день и лично про вас, — и Мо­ро­зов рас­ска­зал тут ис­то­рию, ко­то­рая при­ключилась этак лет два­дцать то­му на­зад и сви­де­те­лем ко­то­рой он так или иначе стал...

... Не­да­ле­ко от тех мест, где у ста­ру­шек бы­ла ук­ра­де­на их икон­ка-за­ступ­ни­ца, ко­гда-то жил, ра­бо­тал и мо­лил­ся Бо­гу муж­ской мо­на­стырь. За­ло­жил, уст­ро­ил его свя­той чело­век, имя ко­то­ро­го за­тем и пе­ре­шло мо­на­сты­рю.

Сначала мо­на­стырь, ко­нечно, был де­ре­вян­ным, за­тем на мес­те де­ре­вян­ных уст­рои­ли цер­ковь и сте­ны из кам­ня-кир­пича. В не­дав­ние ли­хие го­ды борь­бы с ре­ли­ги­оз­ным дур­ма­ном под клич "Ре­ли­гия — опи­ум для на­ро­да!" мо­на­стырь при­ня­лись бы­ло ло­мать... Го­во­рят, у ко­го-то бы­ло то­гда же­ла­ние ра­зо­брать сте­ны древ­не­го строе­ния на кир­пич для печей. До это­го, мол, печи в ок­ру­ге уст­раи­ва­ли толь­ко из сы­ро­го, не­обож­жен­но­го кир­пича-сыр­ца, а тут, мол, со­блаз­ни­лось, за­све­ти­лась мысль уст­ро­ить печи из кир­пича на­стоя­ще­го, мо­на­стыр­ско­го. Вро­де бы кто-то из ме­ст­ных ли­хих го­лов и при­сту­пил к сте­нам мо­на­сты­ря вме­сте с при­быв­шим не­весть от­ку­да раз­ру­ши­тель­ным от­ря­дом. И хоть кое-где мо­на­стыр­ские сте­ны в кон­це кон­цов и про­ло­ма­ли, но от­бить один кир­пич от дру­го­го, что­бы пус­тить та­ко­вой на строи­тель­ное де­ло, го­во­рят, не по­лучилось — креп­ки­ми, го­во­рят, бы­ли мо­на­стыр­ские за­маз­ки, на ко­то­рых и кла­ли всю сте­ну.

Мо­на­стыр­ские сте­ны до сих пор пу­га­ют лю­дей свои­ми ди­ки­ми про­ло­ма­ми. По­го­ва­ри­ва­ют, что их бу­дут вос­ста­нав­ли­вать, как вос­ста­но­ви­ли не­дав­но воз­ле мо­на­сты­ря ста­рую-пре­ста­рую де­ре­вян­ную церк­вуш­ку... Мо­на­стыр­ские сте­ны, ко­нечно, мож­но вос­ста­но­вить, а вот древ­ний де­ре­вян­ный крест, по­став­лен­ный буд­то бы еще тем са­мым чело­ве­ком, ко­то­рый и дал мо­на­сты­рю свое имя, уже, по­жа­луй, не вер­нуть. Те же ученые ос­но­ва­тель­но сви­де­тель­ст­ву­ют, что крест этот был, как буд­то, са­мым древ­ним де­ре­вян­ным па­мят­ни­ком по всей на­шей се­вер­ной зем­ле. Сра­бо­тан он был из ли­ст­вен­нично­го кря­жа, а ли­ст­вен­ни­ца, за­ка­ме­нев­шая от вре­ме­ни, тле­ну не под­да­ет­ся.

И сто­ял се­бе этот крест-па­мят­ник там, где его по­ста­ви­ли, считай, лет семь­сот то­му на­зад. И сто­ял бы до сих пор. И хо­ди­ли бы к не­му по­жи­лые ка­кие ве­рую­щие жен­щи­ны, не­сли бы к это­му кре­сту свои но­вые плат­ки, как дар-обе­ща­ние за по­мощь в тех или иных бе­дах, как на­де­ж­ду-ве­ру, что пре­одо­ле­ет те­перь чело­век и эту свою бе­ду-ли­хо...

Но по­ди же ты, поя­вил­ся по го­ро­дам ин­те­рес к раз­ным цер­ков­ным ут­ва­рям, и по­ва­лил од­на­ж­ды на наш Се­вер раз­ный пу­те­ше­ст­вую­щий на­род, ка­кой толь­ко для то­го, что­бы по­лю­бо­вать­ся ста­ри­ной, а ка­кой и с це­лью ста­щить что, раз­жить­ся за счет дур­но­го на­ро­да, по­за­быв­ше­го вро­де бы вме­сте с Бо­гом и все прочее, что ок­ру­жа­ло ко­гда-то его ве­ру в бо­же­ст­вен­ную си­лу. Вот эти мно­гочис­лен­ные пу­те­ше­ст­вен­ни­ки стре­ми­лись по­лю­бо­вать­ся и древ­ним кре­стом, ук­ра­шен­ным да­ра­ми-плат­ка­ми. Ви­де­ли эти го­род­ские лю­ди и ста­рух, мо­ля­щих­ся воз­ле сво­его свя­то­го мес­та. И не­хо­ро­шо ста­ло тут рев­ни­во­му ме­ст­но­му началь­ст­ву — не­хо­ро­шо ста­ло от­то­го, что раз­не­сет­ся, по­ди, те­перь при­шлым лю­дом весть по всем го­ро­дам, буд­то тут, у них, в се­вер­ной глу­ши, со­всем пло­хо с ан­ти­ре­ли­ги­оз­ной про­па­ган­дой. Пре­сечь! Во­все пре­сечь!..И рас­прав­лять­ся со ста­рин­ным кре­стом явил­ся сам ре­ти­вый ру­ко­во­ди­тель рай­она вме­сте со сво­им про­дув­ным шо­фе­ром.

Хоть и бы­ли эти му­жи­ки, как го­во­рит­ся, ра­жи­ми, сы­ты­ми — жи­ли, по­ди, не на ху­дых сель­ских, а на го­род­ских бо­га­тых харчах, но спра­вить­ся вдво­ем с за­ка­ме­нев­шей ли­ст­вен­ни­цей ни­как не смог­ли. Ста­ли скли­кать под­мо­гу, но де­рев­ня, все еще почитав­шая и крест и имя свя­то­го чело­ве­ка, чьи ру­ки этот крест уст­рои­ли, буд­то вы­мер­ла.

То­гда началь­ст­во по­шло по до­мам, ста­ло ра­зы­ски­вать сель­ских ак­ти­ви­стов, пар­тий­ных лю­дей. Но и те ку­да-то ра­зом за­про­пас­ти­лись. И толь­ко один, мо­ло­день­кий ди­рек­тор шко­лы явил­ся по при­ка­зу. Был он здесь чело­ве­ком со­всем но­вым, мно­го­го еще не знал, по па­мя­ти не­дав­ней ар­мей­ской служ­бы при­каз началь­ст­ва считал за­ко­ном для подчинен­но­го, а по­то­му и при­нял­ся вме­сте с рай­он­ным ру­ко­во­дством ар­тель­но ру­шить крест...

Ста­руш­ки, по­ка­зав­шие­ся тут из сво­их до­мов в предчув­ст­вии ве­ли­ко­го ли­ха, мо­ли­ли школь­но­го ди­рек­то­ра: — Да, хо­ди­ли б вы, Иван-то Ива­ныч, в ту сто­ро­ну — грех ведь. По­ос­те­рег­лись бы — же­нуш­ка-то ва­ша как раз на сно­сях — ка­кой бы бе­ды не случилось...

Но мо­ло­дой чело­век, да­ле­кий от всех и вся­ких пред­рас­суд­ков, вме­сте с рай­он­ным началь­ст­вом ста­рин­ный крест на зем­лю сва­лил.

Что даль­ше?.. Сжечь!.. Об­ли­ли бен­зи­ном, по­дожг­ли. Бен­зин сго­рел, а за­ка­ме­нев­ший крест толь­ко ды­мил­ся, очища­ясь от га­ри-смра­да... То­гда вспом­ни­ли о ре­ке, и во­ло­ком-во­ло­ком стя­ну­ли уже по­бы­вав­ший в ог­не крест в во­ду... Он не по­то­нул — нет, это­го и не жда­ли — а мед­лен­но, раз­во­рачива­ясь, идя глу­бо­ки­ми кру­га­ми над бы­ст­рой ре­кой, дви­нул­ся вниз по течению, все еще ды­мя, от­хо­дя от не­дав­не­го по­жа­ра...

Ре­ка в этом мес­те де­ла­ла боль­шую пет­лю, об­хо­дя всю де­рев­ню с обе­их сто­рон, — так и плыл по ре­ке ста­рый, свя­той, ды­мя­щий­ся крест-мученик, про­ща­ясь то с од­ной, то с дру­гой сто­ро­ной де­рев­ни. И лю­ди, от­сто­яв­шие тут свою мо­лит­ву-про­ща­ние на од­ной сто­ро­не де­рев­ни, молча все пе­ре­шли на дру­гую и там, и то­же молча, про­дол­жи­ли вы­пав­шее им вот та­кое про­ща­ние-по­мин­ки...

Рай­он­ное началь­ст­во уе­ха­ло. Мо­ло­дой школь­ный ди­рек­тор вер­нул­ся к сво­ей же­не. Мо­ро­зо­ву вы­па­ло вско­ре по­се­тить это печаль­ное ме­сто, где он и уз­нал под­роб­но­сти случив­ше­го­ся. Ин­те­ре­со­вал­ся он ос­то­рож­но и кре­стом — мол, где он? Да­ле­ко ли уп­лыл? Ведь не по­то­нул же — су­хая ли­ст­вен­ни­ца не то­нет... Да и уп­лыть да­ле­ко не уп­лыл — не да­ли бы, по­ди, со­всем уп­лыть, на­шли бы — на­шлись бы ра­де­те­ли... Но на по­след­ний во­прос ему так ни­кто и не от­ве­тил. А он и не на­стаи­вал.

Спус­тя ка­кое-то вре­мя Мо­ро­зов сно­ва ока­зал­ся в тех са­мых мес­тах. И там сно­ва встре­тил­ся с не­дав­ней ис­то­ри­ей... О кре­сте он уже и не спра­ши­вал, зная, что ничего не ска­жут — вы­ло­ви­ли, ко­нечно, спря­та­ли где, от глаз по­даль­ше свою свя­ты­ню, свою па­мять. А о школь­ном ди­рек­то­ре спро­сил и ус­лы­шал страш­ное:

— Уе­хал, уе­хал от­сю­до­ва — от по­зо­ра уе­хал. Же­на-то раз­ро­дить­ся не мог­ла дол­го, а по­том раз­ро­ди­лась, да, го­во­рят, так, что ре­бе­ночка-то да­же не по­ка­за­ли ма­те­ри. Так од­на и вер­ну­лась из боль­ни­цы-то. Бог-то и на­ка­зал...

Вот и вся ис­то­рия ста­ро­го кре­ста, ук­ра­ден­но­го ко­гда-то у лю­дей...

Мо­ро­зов за­вер­шил свой рас­сказ и по­смот­рел на очень научную жен­щи­ну... Та бы­ла оп­ре­де­лен­но воз­бу­ж­де­на и так и не под­ня­ла на рас­сказчика глаз...

Мо­ро­зов встал, по­про­щал­ся и ти­хо по­про­сил на до­ро­гу:

— Вер­ни­те икон­ку-то ста­руш­кам. Бе­да им без нее. Вер­ни­те!

И ушел...

Бы­ло это толь­ко в про­шлом го­ду. В это ле­то ста­руш­ки в свою де­рев­ню еще не при­хо­ди­ли. Но та­кое у них бы­ва­ло — дру­гой раз при­хо­ди­ли они по­ми­нать сво­их близ­ких и по осе­ни: в той де­ре­вуш­ке бы­ло два боль­ших пре­столь­ных празд­ни­ка, один ле­том, а дру­гой — в сен­тяб­ре... И те­перь Мо­ро­зов ждал, ко­гда на­сту­пит сен­тябрь...


ДЕНЬ ПЯ­ТЫЙ


Как толь­ко са­мо­вар за­шу­мел, за­пел на раз­ные го­ло­са, от­ту­да, где спал Со­ко­лов, гром­ко и с па­фо­сом раз­да­лось:

И стро­гость форм от­дав лу­не,

Я в жизнь уп­лел­ся за во­за­ми,

И да­же ло­шадь в та­бу­не

Мне боль­ше нра­ви­лась гла­за­ми...

По­сле вчераш­не­го по­хо­да Со­ко­лов спал пре­вос­ход­но, без ка­ких-ли­бо сно­ве­де­ний, все, пе­ре­жи­тое про­шед­шим днем, ми­ло­серд­но ос­та­лось у не­го за чер­той ночи, и те­перь бод­рый, ро­зо­вый от вер­нув­ше­го­ся счас­тья сно­ва жить сво­ей соб­ст­вен­ной жиз­нью, он ог­ла­шал ок­ру­жаю­щие про­стран­ст­ва сти­ха­ми, а там и ком­мен­та­рия­ми к ним:

— А что, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, это ведь по­зи­ция! И пусть стиш­ки са­ми по се­бе с яв­ным сту­денчес­ким за­до­ром, но по­зи­ция есть. Да еще ка­кая! Смот­ри: от­каз от фор­ма­лиз­ма и путь к вы­со­кой ду­хов­но­сти на­ли­цо! Се­ре­га, а ведь все это, ока­зы­ва­ет­ся, бы­ло у те­бя еще со­всем то­гда, чуть ли не в дет­ст­ве. А?.. "И да­же ло­шадь в та­бу­не мне боль­ше нра­ви­лась гла­за­ми..." А это про­сто хо­ро­шо! Ей, Бо­гу!

Мо­ро­зов, за­ня­тый ут­рен­ни­ми ку­хон­ны­ми де­ла­ми, не вслу­шал­ся сра­зу, что имен­но гла­го­лит его друг, а ко­гда уз­нал свои соб­ст­вен­ные сти­хи и уло­вил в Жор­ки­ном мо­но­ло­ге упо­ми­на­ние сту­денчес­т­ва, то да­же по­ди­вил­ся, как этот пу­за­тый сло­во­блуд си­лен все-та­ки в хро­но­ло­гии: он сам-то за­был и эти сти­хи, и вре­мя, ко­гда они поя­ви­лись на свет, а Жор­ка пом­нит... Ему бы ис­то­рию пи­сать, ей Бо­гу, лег­ко бы она у не­го шла — вре­мя чув­ст­ву­ет. Но сла­бо­ват для хо­ро­шей ис­то­рии, ес­ли толь­ко за при­двор­ные ин­три­ги да за аль­ко­вые де­ла возь­мет­ся.