Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   15   16   17   18   19   20   21   22   ...   44

Где-то встречалось Мо­ро­зо­ву та­кое очень точное оп­ре­де­ле­ние: мол, во­ро­ны – при­знак вар­вар­ст­ва чело­ве­ка, мол, где по­мой­ки, свал­ки, по­гро­мы, где чело­век не уби­ра­ет за со­бой и га­дит зем­лю, там, мол, и во­ро­нье. Взды­бит­ся во­ро­нье ста­ей над го­ро­дом, по­сел­ком, знай: здесь, брат­цы, грязь-ан­ти­са­ни­та­рия, здесь не лю­ди жи­вут, а вар­ва­ры, не по­стиг­шие еще куль­ту­ры туа­ле­та... А ведь точно! Все точно! При­бе­ри за со­бой, не ос­тав­ляй грязь и не бу­дет во­ро­нью пи­щи и по­ду­ма­ет оно, как ему быть и в ка­ком чис­ле даль­ше пло­дить­ся. Чес­т­ное сло­во, ес­ли и не са­ми во­ро­ны, так при­ро­да за них обя­за­тель­но по­ду­ма­ет. А тут рас­пло­ди­лись на на­шей же гря­зи, раз­мно­жи­лись, а там и на­ки­ну­лись го­лод­ной тол­пой на все жи­вое...

Нет, в Мо­ро­зо­ве ни­ко­гда не бы­ло не­на­вис­ти к чему-ли­бо, но пра­во ак­тив­но вме­ши­вать­ся в ту жизнь, ка­кую уст­ро­ил сам чело­век, Мо­ро­зов се­бе ос­тав­лял и тут считал се­бя впол­не пра­вым.

Ес­ли лю­ди всей сво­ей жиз­нью раз­ве­ли тех же во­рон, и те­перь от во­рон стра­да­ет во­круг все жи­вое, то ска­жи­те, по­жа­луй­ста, не­у­же­ли не име­ем мы пра­ва со­кра­щать чис­лен­ность этих раз­бой­ных птиц? Со­кра­щать до тех раз­ме­ров, до то­го чис­ла, в ко­то­ром эти во­ро­ны еще не так дав­но бы­ли в при­ро­де...

А та­кое бы­ло. И пом­нил Мо­ро­зов то вре­мя, ко­гда всех охот­ни­ков и при­зы­ва­ли, и да­же обя­зы­ва­ли стре­лять всех и вся­ких хищ­ных птиц, яко­бы ви­но­ва­тых в том, что в ле­су, в по­ле ста­ло мень­ше охот­ничей дичи. И стре­ля­ли. И па­да­ли вниз на зем­лю и кор­шу­ны, и со­ко­ла. Вы­би­ли лю­ди бла­го­род­ных пер­на­тых охот­ни­ков, ка­ких боя­лись те же во­ро­ны. Вот и не ста­ло у во­рон вра­гов. Как же те­перь, ко­гда пло­дят­ся и пло­дят­ся эти спут­ни­ки чело­вечес­ко­го вар­вар­ст­ва? Кто ос­та­но­вит их, ес­ли не сам чело­век? Или на­де­ять­ся толь­ко на ка­кую-ни­будь эпи­зо­отию — на ка­ко­го-ни­будь мик­ро­ба-не­ви­дим­ку, ко­то­рый уй­мет всю эту тварь...

...А ведь и у нас с то­бой, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, то­же вро­де бы нет ни­ка­ких ви­ди­мых вра­гов... Кто нас с то­бой уй­мет? А? Нам с то­бой то­же ждать толь­ко мик­ро­бов-не­ви­ди­мок? Они-то при­стру­нят чело­ве­ка. Это точно! А как же наш ум-ра­зум? Для чего он то­гда, ес­ли на­ше соб­ст­вен­ное вар­вар­ст­во мо­жет ук­ро­тить по­ка толь­ко не­кая эпи­де­мия?..

От по­доб­но­го экс­кур­са в мир па­ра­зи­тов и в мир ан­ти­жиз­ни сейчас, на озе­ре, в ут­рен­ней ти­ши­не, за­ку­тан­ной сле­пым ту­ма­ном, ка­за­лось бы, от все­го, что мог­ло быть где-то во­круг, Мо­ро­зо­ву сде­ла­лось не то, что­бы зяб­ко, а про­сто не­ве­се­ло... И вот все­гда так, ко­гда на его пу­ти по­па­да­лось ка­кое-ни­будь во­ро­нье, по­лучив­шее от са­мих лю­дей ре­жим наи­боль­ше­го бла­го­ден­ст­вия.

...А на­до же, – вспом­нил Мо­ро­зов, — до чего же ум­ны, па­ра­зи­ты. Ведь зна­ют точно, ко­го на­до бо­ять­ся. Этих, как озер­ных чаек, об­щей тре­во­гой не про­ве­дешь – ведь ни­ко­го в де­рев­не не бо­ят­ся, толь­ко его од­но­го. Ин­те­рес­но, а как сейчас, в ту­ма­не, ес­ли си­дят здесь, на сво­ей бе­ре­зе, уле­тят или не уле­тят?.. Так и есть... В ту­ма­не Мо­ро­зов почти тут же ус­лы­шал шар­ка­нье крыль­ев, шар­ка­нье не­спеш­ное, тя­же­лое, ле­ни­вое... Так и есть – ус­лы­ша­ли лод­ку, под­пус­ти­ли на столь­ко, на сколь­ко счита­ли до­пус­ти­мым, и уб­ра­лись... Мо­жет, и не уз­на­ли, что это имен­но он, а про­сто уб­ра­лись на вся­кий случай... Ведь ту­ман...

Здесь, на Бо­ду­но­ве ост­ро­ве, у во­рон бы­ли и гнез­да. Из го­да в год во­ро­ны ве­лись здесь на од­них и тех же де­ревь­ях. Тут, воз­ле во­ронь­их гнезд, уст­раи­ва­ли свои гнез­да и си­зые чай­ки, уст­раи­ва­ли от­кры­то, пря­мо на зем­ле. И си­зые чай­ки как-то ужи­ва­лись с во­ро­на­ми, и се­рые ма­ро­де­ры не толь­ко не со­ва­лись к гнез­дам чаек, но ста­ра­лись из­бе­жать встречи с са­ми­ми бы­ст­ро­кры­лы­ми пти­ца­ми. Прав­да, ка­ж­дую вес­ну, еще до уст­рой­ст­ва чай­ка­ми гнезд, Мо­ро­зов на­блю­дал тут од­ну и ту же кар­ти­ну...

До при­ле­та чаек во­ро­ны бы­ли хо­зяе­ва­ми ост­ро­ва, ора­ли там во все гор­ло, но вот по­яв­ля­лись си­зые чай­ки и тут же уст­раи­ва­ли во­ро­нью пред­ва­ри­тель­ную треп­ку: день, дру­гой, тре­тий они го­ня­ли се­рое во­ро­нье по­всю­ду, где толь­ко мог­ли встре­тить, и толь­ко по­сле это­го и ус­та­нав­ли­вал­ся тот мир, в ко­то­ром и пре­бы­ва­ли даль­ше на ост­ро­ве во­ро­ны и си­зые чай­ки.

Вы­хо­ди­ло, что и тут, в пер­на­том ми­ре, уме­ли чув­ст­во­вать, знать си­лу друг дру­га. И во­ро­ны по­сле треп­ки-пре­ду­пре­ж­де­ния ра­зом сти­ха­ли и да­же к сво­им гнез­дам на Бо­ду­но­ве ост­ро­ве ка­ж­дый раз кра­лись молча, при­жав­шись к во­де, буд­то чув­ст­во­ва­ли за со­бой ка­кой грех. А ес­ли случалось дру­гой оп­ло­шав­шей во­ро­не в сво­ей до­ро­ге к соб­ст­вен­но­му гнез­ду на­ткнуть­ся на хо­зя­ев ост­ро­ва, то она тут же ус­ту­па­ла до­ро­гу и исчеза­ла в кус­тах. И та­кое ува­жи­тель­ное от­но­ше­ние к се­бе со сто­ро­ны во­рон на­ших си­зых чаек, ви­ди­мо, впол­не уст­раи­ва­ло.

Вот ря­дом с та­кой ак­тив­ной, жи­вой, от­важ­ной, сплочен­ной си­лой и нель­зя ни­как про­явить­ся во­ро­нью, раз­ве­ден­но­му чело­ве­ком. И тут, ря­дом с си­зы­ми чай­ка­ми, под их за­щи­той-по­кро­ви­тель­ст­вом жи­ла-бы­ла и дру­гая са­мая раз­ная птичья жизнь, что по­ти­ше и по­сла­бей. Здесь, воз­ле си­зых чаек, все­гда ве­лись и речные крачки, ко­то­рым са­мим по се­бе вряд ли от­сто­ять свои гнез­да от во­ронь­их от­ря­дов. Не раз от­мечал Мо­ро­зов, что воз­ле си­зых чаек все­гда в боль­шом чис­ле ве­лись и са­мые раз­ные пер­на­тые, са­мые что ни на есть птички-не­ве­лички... Сунь­ся во­ро­на и к та­ко­му гнез­ду, тут же за­ве­ре­щат, за­бес­по­ко­ят­ся мать или отец, а бес­по­кой­ст­во-тре­во­га еди­ны, по­жа­луй, у всех птиц. И тут же под­ни­мет­ся на кры­ло бое­вой от­ряд бе­ло­го во­ин­ст­ва Бо­ду­но­ва ост­ро­ва. И при­дет­ся лю­бо­му во­ро­нью, при­жи­ма­ясь к зем­ле, вы­кручива­ясь, вы­вер­ты­ва­ясь, а то и те­ряя по пу­ти пе­рья, не­стись прочь с ост­ро­ва, где си­зы­ми чай­ка­ми на­прочь за­пре­ще­но на­ру­шать лю­бую пер­на­тую жизнь.

Все же ос­таль­ное, что бы­ло по­сла­бей, не име­ло си­лы для от­по­ра вра­гу и не на­шло се­бе почему-ли­бо за­щи­ты-по­мо­щи в на­ших си­зых чай­ках, рас­тер­зы­ва­лось во­ронь­ем мгно­вен­но, уничто­жа­лось с та­ким упор­ст­вом, та­ки­ми изо­щрен­ны­ми прие­ма­ми, что Мо­ро­зов во­лей-не­во­лей за­ду­мы­вал­ся: а не рас­су­ж­да­ют ли эти во­ро­ны на ма­нер чело­ве­ка?..

На Бо­ду­но­ве ост­ро­ве, почти на са­мом Ост­ром мы­су, из го­да в год ве­лась чер­но­зо­бая га­га­ра. Здесь бы­ло ее гнез­до, здесь вы­во­ди­ла она сво­их птен­цов и ка­ж­дую вес­ну стре­ми­лась толь­ко сю­да.

Уж что имен­но значил для га­га­ры этот не­боль­шой учас­ток су­ши, ок­ру­жен­ный со всех сто­рон во­дой, Мо­ро­зов не знал, но толь­ко уже в начале ка­ж­до­го ле­та воз­ле Бо­ду­но­ва ост­ро­ва он обя­за­тель­но встречал­ся с но­вым вы­вод­ком га­гар и из­да­ли лю­бо­вал­ся ма­те­рью, от­цом и дву­мя пу­ши­сты­ми га­га­ря­та­ми, ко­то­рые ве­се­ло кру­ти­лись на во­де воз­ле ро­ди­те­лей и вме­сте с ро­ди­те­ля­ми тут же исчеза­ли в во­де при пер­вой опас­но­сти.

...Мо­лод­цы пти­цы! Ве­дут­ся се­бе и ве­дут­ся на од­ном мес­те. А ка­кие упор­ные ры­бо­ло­вы! Но сто­рож­ки, не ве­рят на во­де ни­ко­му. Жи­ви­те, дру­зья, жи­ви­те! – ра­до­вал­ся Мо­ро­зов за сво­их га­гар. И эта ра­дость бы­ла у не­го осо­бен­ной, ибо ка­ж­дый год над бу­ду­щи­ми га­га­ря­та­ми бу­к­валь­ным об­ра­зом ви­се­ла по­сто­ян­но уг­ро­за во­ронь­е­го по­гро­ма.

Уж почему не уст­рои­ла га­га­ра свое гнез­до по­бли­же к си­зым чай­кам, что­бы под их за­щи­той пре­спо­кой­но вы­вес­ти птен­цов? Мо­жет быть, в то вре­мя, ко­гда на Бо­ду­но­ве ост­ро­ве впер­вые поя­ви­лось га­га­рье гнез­до, си­зых чаек тут еще и не бы­ло?.. А мо­жет быть, и по дру­го­му – мо­жет, силь­ная, боль­шая пти­ца, спо­соб­ная са­мо­стоя­тель­но встре­тить почти лю­бо­го вра­га, и не ну­ж­да­лась в осо­бой за­щи­те... А мо­жет быть, к то­му же пти­ца-личность и не до­пус­ка­ла для се­бя ка­кой-ли­бо по­сто­рон­ней ус­лу­ги, а вот так вот бы­ла са­ма по се­бе по­сре­ди бурь и прочих не­по­год. Кто зна­ет...

Толь­ко бурь и не­по­год на до­лю га­га­ры-личнос­ти вы­па­да­ло воз­ле Ост­ро­ва мы­са Бо­ду­но­ва ост­ро­ва впол­не дос­та­точно...

Ка­ж­дый год, как толь­ко га­га­ры при­бы­ва­ли на озе­ро и раз­би­ра­лись по сво­им ост­ро­вам, Мо­ро­зов обя­за­тель­но ви­дел на Бо­ду­но­ве ост­ро­ве воз­ле Ост­ро­го мы­са, как раз там, где и долж­но бы­ло быть гнез­до чер­но­зо­бой га­га­ры, во­ро­ну-до­гля­да­те­ля.

Этот по­сто­ян­ный до­гля­да­тель все­гда си­дел на вер­ши­не оси­ны и не то спал, не то от­бы­вал там ка­кое-то по­ло­жен­ное ему за тяж­кие гре­хи на­ка­за­ние, но толь­ко был здесь все вре­мя, по­ка га­га­ра си­де­ла на гнез­де, и Мо­ро­зов не мог оши­бить­ся: это­му са­мо­му "про­ви­нив­ше­му­ся" до­гля­да­те­лю бы­ло по­ло­же­но во­ронь­им от­ря­дом зор­ко сле­дить за чужим гнез­дом и тут же по­дать сиг­нал раз­бой­ной шай­ке, ес­ли гнез­до ос­та­нет­ся без при­смот­ра хоть на ка­кое-то вре­мя.

Еще со­всем не­дав­но точно так же ме­ст­ные во­ро­ны сто­ро­жи­ли и гнез­до ут­ки-кря­к­вы. До­гля­да­тель и там почти все­гда был на мес­те, вы­жи­дая, ко­гда ут­ка по ка­кой-ни­будь ну­ж­де ос­та­вит на вре­мя свое гнез­до. Но ут­ка все­гда ос­тав­ля­ла свое гнез­до так не­за­мет­но, так тай­но от­пол­за­ла от гнез­да в сто­ро­ну, прячась сре­ди кочек, что до­б­рать­ся до ути­ных яиц, на па­мя­ти Мо­ро­зо­ва, во­ро­ны ни­как не смог­ли.

Га­га­ра же осо­бен­но не пря­та­лась, не таи­лась, а про­сто си­де­ла на гнез­де, со­гре­вая со­бой клад­ку. Ко­нечно, во­ро­не-до­гля­да­те­лю ее бы­ло хо­ро­шо вид­но с вер­ши­ны де­ре­ва, и тут "спор" ме­ж­ду во­ро­на­ми и га­га­рой вел­ся все­гда на од­ном ус­ло­вии: кто ко­го пе­ре­си­дит. Ви­ди­мо, га­га­ре по­мо­гал у гнез­да и суп­руг, отец бу­ду­щих га­га­рят, и, по­жа­луй, толь­ко по­это­му во­ро­нам ни­как и не уда­ва­лось уст­ро­ить свой на­бег – се­мей­ная спай­ка и тут ока­зы­ва­лась силь­ней лю­бой во­ронь­ей на­пас­ти.

Но су­дя по все­му во­ро­нья на­пасть не все­гда ог­ра­ничива­лась толь­ко спо­ром-вы­жи­да­ни­ем, ка­кие-то бои у гнез­да га­га­ры нет-нет да и случались и то­гда — Мо­ро­зов слы­шал и злые хри­пы по­би­тых во­рон, и гром­кий бое­вой клич чер­но­зо­бой га­га­ры...

На­блю­дая из го­да в год за этой вой­ной нер­вов, за во­ронь­ей оса­дой гнез­да га­га­ры, Мо­ро­зов серд­цем пе­ре­жи­вал за му­же­ст­вен­ную пти­цу и от­кро­вен­но же­лал ей ос­та­вить Бо­ду­нов ост­ров и пе­ре­се­лить­ся ку­да-ни­будь в дру­гое ме­сто, где не бы­ло столь­ко во­рон... И ост­ро­ва есть сво­бод­ные, и мес­та там не ху­же. Что же дер­жит те­бя здесь, ми­лая пти­ца? И на ко­го тра­тишь ты свои си­лы-от­ва­гу?.. А мо­жет, эта от­ва­га нуж­на тво­им де­тям – при­мут они от те­бя при­ме­ром му­же­ст­во и ос­та­вят се­бе его вер­ной судь­бой, и так же вот упор­но, не прячась, не та­ясь, бу­дут вес­ти свою но­вую жизнь-судь­бу, не­смот­ря ни на ка­кое кар­ка­нье во­рон. Мо­жет быть, вот так вот и от­тачива­ются ха­рак­те­ры из по­ко­ле­ния в по­ко­ле­ние и не толь­ко у птиц? Мо­жет быть, вот так вот и яв­ля­ют­ся нам вдруг ви­тя­зи-вои­те­ли, за­ступ­ни­ки не толь­ко сво­его род­но­го гнез­да?..

Но нет, не случилось худ­ше­го – и на это ле­то га­га­ра вы­ве­ла на сво­ем Бо­ду­но­ве ост­ро­ве га­га­рят...

...Ну, уй­ди ты, уй­ди от­сю­да, ми­лая пти­ца! Ведь до­ко­на­ют они те­бя, добь­ют личность-оди­ночку сво­ей се­рой сво­рой...

Как это все бы­ло по­нят­но ему са­мо­му, ему, чело­ве­ку, пи­са­те­лю, по­же­лав­ше­му стать учите­лем-пе­да­го­гом рос­сий­ских ре­бя­ти­шек, по­же­лав­ше­му за­сту­пить­ся за оби­жен­ную, ос­корб­лен­ную зем­лю. И он то­же не спра­ши­вал, не раз­мыш­лял: кто под­ни­мет­ся вме­сте с ним, бу­дет ли ря­дом дос­та­точно вой­ска для под­мо­ги?

...Дер­жись, га­га­ра, дер­жись! Бей­ся за сво­их га­га­рят, за свой Бо­ду­нов ост­ров, за свою зем­лю, ко­то­рая, очень мо­жет быть, как и у лю­дей, у те­бя, на тво­ем птичьем язы­ке то­же зо­вет­ся род­ной зем­лей, ма­лой Ро­ди­ной, в ко­то­рую мы врас­та­ем и с ко­то­рой ни­ко­гда не мо­жем доб­ро­воль­но рас­стать­ся...

Со­ко­лов по-преж­не­му не спе­ша опус­кал и так­же не спе­ша под­ни­мал из во­ды вес­ла, ко­нечно, не до­га­ды­ва­ясь о тех чув­ст­вах, что вдруг при­шли к его дру­гу здесь, воз­ле Бо­ду­но­ва ост­ро­ва, ко­то­рый на­ши пу­те­ше­ст­вен­ни­ки так и не уви­де­ли за ту­ма­ном. А Мо­ро­зов по-преж­не­му дер­жал свое вес­ло-руль так, что­бы сле­дом за Бо­ду­но­вым ост­ро­вом на­пря­мую пе­ре­сечь озе­ро.

Быть с вес­лом на кор­ме для Мо­ро­зо­ва оз­начало боль­ше, чем от­вечать за вы­бран­ный путь. Почти всю жизнь ему при­шлось иметь де­ло с рас­паш­ны­ми лод­ка­ми, ко­гда си­дишь спи­ной на­встречу дви­же­нию и ру­ко­во­дишь этим дви­же­ни­ем толь­ко по ори­ен­ти­рам, что ос­та­ют­ся за кор­мой лод­ки. Та­кое по­ло­же­ние, ко­гда те­бе, греб­цу, дос­та­ет­ся толь­ко мир ушед­ший и ты ни­как не ви­дишь все­го, что бы­ло впе­ре­ди, не уст­раи­ва­ло Мо­ро­зо­ва ни­ко­гда – вот почему и нра­ви­лись ему боль­ше лод­ки-ки­жан­ки, где уся­дешь­ся с вес­лом на зад­нее се­де­лыш­ко и ра­бо­та­ешь-ра­бо­та­ешь этим од­ним-един­ст­вен­ным вес­лом, на­прав­ляя лод­ку в нуж­ную те­бе сто­ро­ну. Но, увы, ки­жан­ки, ему так и не уда­лось по­ка за­вес­ти, а по­то­му он все­гда ис­пы­ты­вал осо­бую ра­дость, ко­гда за вес­ла са­ди­лись его сы­но­вья или же­на про­си­ла дать ей по­гре­сти, что­бы хоть что-то про­ти­во­пос­та­вить го­род­ской ги­по­ди­на­мии. То­гда-то Мо­ро­зов, усев­шись с кор­мо­вым вес­лом сза­ди, ли­цом к дви­же­нию, и ис­пы­ты­вал обычно ра­до­ст­ное чув­ст­во: те­перь пе­ред ним был не ушед­ший, а иду­щий на­встречу ему мир, этот мир все вре­мя ме­нял­ся, при­бли­жа­ясь к не­му, и он на­сла­ж­дал­ся ви­да­ми сво­его озе­ра... Вот и сейчас у не­го бы­ла та­кая воз­мож­ность лю­бо­вать­ся озе­ром, но все озе­ро бы­ло в ту­ма­не, и он мог ви­деть толь­ко сво­его дру­га, вес­ла и при­под­ня­тый над во­дой нос лод­ки, и все. И да­же во­да, се­ро­ва­тая, бес­цвет­ная от ту­ма­на, почти тут же у лод­ки, сли­ва­ясь с са­мим ту­ма­ном, исчеза­ла для не­го...

Од­на­ж­ды как раз вот в та­ком ту­ма­не он и пе­ре­жил, по­жа­луй, пер­вый в сво­ей жиз­ни на­стоя­щий страх, явив­ший­ся вдруг и на ка­кое-то мгно­ве­ние объ­яв­ший его все­го це­ли­ком... Что это бы­ло: не­воль­ное предчув­ст­вие бе­ды, опас­но­сти, ко­гда на­мечен­ная то­бой до­ро­га вдруг пу­та­лась, об­ры­ва­лась и не там, на зем­ле, где за­плу­тав­ше­му­ся чело­ве­ку все­гда ос­та­ва­лась воз­мож­ность ус­та­ло опус­тить­ся на зем­лю, кос­нуть­ся ма­те­ри-зем­ли и, буд­то при­няв от нее но­вые си­лы, спо­кой­но об­ду­мать случив­шее­ся. Но здесь под то­бой не бы­ло зем­ли – бы­ла во­да, вро­де бы и по­нят­ная, и обычная, бы­ло озе­ро, вро­де бы и из­вест­ное, из­ме­рен­ное по глу­би­не, но все-та­ки чужое, не как зем­ля. И, на­вер­ное, за­блу­дить­ся, по­те­рять­ся на во­де и не почув­ст­во­вать в этот мо­мент зем­ли, ее по­мо­щи – и бы­ло ис­то­ком то­го стра­ха-чув­ст­ва, ко­то­рый им­пуль­сом вдруг кос­нул­ся то­гда его, в ран­нее ав­гу­стов­ское ут­ро, ко­гда он через та­кой же сле­пой ту­ман от­во­зил к ут­рен­не­му ав­то­бу­су же­ну, что­бы она по­па­ла на са­мо­лет, на ко­то­рый за­ра­нее был ку­п­лен би­лет.

Так же, как и те­перь, ко­гда они вста­ли и со­би­ра­лись в до­ро­гу, ту­ман не по­ка­зал­ся им слиш­ком гус­тым – через ту­ман уга­ды­вал­ся Бо­ду­нов ост­ров. До Бо­ду­но­ва, а там за Ост­рым мы­сом пле­со, а там толь­ко пря­мо – и через полчаса ты в кон­це озе­ра, в Кон­це­зе­рье, у причала-при­ста­ли­ща, где мож­но ос­та­вить лод­ку. А там еще часа пол­то­ра по лес­ной до­ро­ге до ав­то­бус­ной ос­та­нов­ки... И до Бо­ду­но­ва они до­б­ра­лись бла­го­по­лучно, обош­ли Ост­рый мыс, и Мо­ро­зов, ус­мот­рев над го­ло­вой через про­яс­нен­ную вдруг мглу узень­кий, чуть жи­вой сер­пик ут­рен­ней лу­ны, со­ри­ен­ти­ро­вал­ся и вес­лом-ру­лем на­пра­вил лод­ку точно в Кон­це­зе­рье.

И лод­ка по­шла ли­хо, силь­но, мо­жет быть, да­же слиш­ком силь­но – же­на пе­ред рас­ста­ва­ни­ем с де­рев­ней и озе­ром греб­ла от ду­ши, да и ут­рен­ний хо­ло­док по­мо­гал та­кой ра­бо­те. И сам ув­лечен­ный ско­ро­стью дви­же­ния, Мо­ро­зов на ка­кое-то вре­мя за­был по­смат­ри­вать на не­бо, где толь­ко что вы­ис­кал блед­ный сер­пик уже ма­ло­кров­но­го, ущерб­но­го ночно­го све­ти­ла. А ко­гда ог­ля­нул­ся на лу­ну, то ничего не уви­дел. По­ло­же­ние вес­ла он не ме­нял, но не учел дру­го­го не­при­вычная к ра­бо­те с вес­ла­ми же­на мог­ла гре­сти од­ним вес­лом силь­ней, чем дру­гим. Та­кое и случилось, и они по­шли по кру­гу, вычерчивая сле­дом от лод­ки ох­ва­ти­стую ду­гу по все­му озер­но­му пле­су. По часам уже по­ла­га­лось ви­деть очер­та­ния Боль­шо­го ост­ро­ва сле­ва или, на ху­дой случай, ес­ли бы он ошиб­ся и взял пра­вее, вы­со­кий лес­ной пра­вый от не­го бе­рег. Но ни ост­ро­ва, ни елей на бе­ре­гу он не ви­дел. Вре­мя, от­пу­щен­ное им на до­ро­гу, со­кра­ща­лось. Вот-вот и они долж­ны бы­ли бы подъ­ез­жать к Кон­це­зе­рью, но во­круг них толь­ко пред­ут­рен­ний мрак сле­по­го ту­ма­на и почти не от­личимая от ту­ма­на во­да.

Же­на, до­га­дав­шись, что про­изош­ло, ос­та­ви­ла вдруг вес­ла. Мо­ро­зов встре­тил ее рас­те­рян­ный взгляд, жду­щий от не­го от­ве­та, и вот тут-то, ко­гда от не­го жда­ли от­ве­та и он вдруг не знал, что ска­зать, как от­ве­тить, как ис­пра­вить по­ло­же­ние здесь, по­сре­ди чужой все-та­ки чело­ве­ку сти­хии, он и почув­ст­во­вал в се­бе на ка­кое-то мгно­ве­ние страх: во­круг не­го не бы­ло ничего... И чес­т­ное сло­во, у это­го стра­ха бы­ли то­гда фи­зичес­кие свой­ст­ва. Он был ле­дя­ным, жгу­щим... Но страх тут же от­сту­пил, ко­гда при­шло ре­ше­ние. Кое-как по ту­ма­ну Мо­ро­зов оп­ре­де­лил, где ту­ман был чуть по­свет­лей — там сейчас долж­на бы­ла за­ни­мать­ся за­ря, от­ту­да при­хо­дил сейчас к озе­ру свет. Итак, вос­ток все вре­мя дол­жен быть за ле­вым плечом, как не­дав­ний сер­пик лу­ны. Но ту­ман плыл во­круг них, клу­бил­ся, то гус­тея, то на­обо­рот ре­дея там, где толь­ко что ка­зал­ся очень гус­тым и тем­ным. Как не по­те­рять на­мечен­ный путь, ес­ли ту­ман вдруг за­гус­те­ет и на вос­то­ке и на­ро­ж­даю­щий­ся свет не спра­вит­ся по­ка с ту­ма­ном?..

Мо­ро­зов вспом­нил о сво­ей за­пис­ной книж­ке, дос­тал ее и вы­нул от­ту­да не­сколь­ко чис­тых ли­ст­ков. Те­перь через рав­ное рас­стоя­ние на мут­ной се­рой во­де ос­та­ва­лись бе­лы­ми пят­ныш­ка­ми клочки бу­ма­ги. Же­на сно­ва взя­лась за вес­ла, а он дер­жал вес­лом-ру­лем лод­ку так, что­бы бу­маж­ки, ос­тав­лен­ные на во­де, сле­до­ва­ли друг за дру­гом стро­го по пря­мой... Так и греб­ли они, греб­ли дол­го, по­ка на­ко­нец не кончилась бу­ма­га и не по­ка­зал­ся впе­ре­ди пра­вый лес­ной бе­рег. Ну, а даль­ше ос­та­ва­лось толь­ко ра­бо­тать и ра­бо­тать вес­ла­ми. К Кон­це­зе­рью, к при­ста­ли­щу, лод­ку гнал уже он сам. За­тем им при­шлось по­то­ро­пить­ся и на лес­ной до­ро­ге.

К ав­то­бу­су они ус­пе­ли, но то ран­нее ут­ро на лод­ке, по­сре­ди озе­ра, в гус­том-гус­том ту­ма­не и то блу­ж­да­ние по­сре­ди не­мо­го озер­но­го про­стран­ст­ва он за­пом­нил очень хо­ро­шо... На­до же, ге­рой-ге­рой –сколь­ко вся­кой раз­ной во­ды по­смот­рел, а все-та­ки ис­пу­гал­ся. А?.. Есть-есть еще в этой во­де ка­кая-то не­по­знан­ная на­ми си­ла, значит, не уг­ро­би­ли по­ка всю во­ду, ес­ли пу­га­ет она чело­ве­ка. И на­до, что­бы пу­га­ла, иначе не бу­дет нам, лю­диш­кам, ни­где ни­ка­кой ост­ра­ст­ки. Чес­т­ное сло­во. Иначе и ува­же­ние ни к чему жи­во­му не со­хра­ним...

– Ты это о чем, Сер­гей Ми­хай­ло­вич? – Со­ко­лов вро­де бы ус­лы­шал от Мо­ро­зо­ва ка­кие-то сло­ва, толь­ко не ра­зо­брал ка­кие, а от­то­го и пе­ре­спро­сил.

– Да так, про се­бя что-то вспо­ми­нал...

Мо­жет быть, Со­ко­лов и еще о чем-ни­будь спро­сил бы даль­ше, но толь­ко тут в ту­ма­не со сто­ро­ны пле­са, чуть-чуть сза­ди, у от­став­ше­го те­перь от них Бо­ду­но­ва ост­ро­ва, раз­дал­ся гром­кий, ра­до­ст­ный крик га­га­ры: "ку­ку-вы! ку­ку-вы!"

...Жи­ва! Жи­ва под­ру­га! Мо­ло­дец! Мо­ло­дец пти­ца! А?.. А как ро­ди­ну-то бе­ре­жет-пом­нит! Как пре­крас­но все, брат­цы, ес­ли са­ма жизнь нам при­ме­ры по­да­ет! — Мо­ро­зов от ра­до­сти встречи с пти­цей, ко­то­рую толь­ко что вспо­ми­нал, чуть не вы­ра­зил весь свой вос­торг вслух, на что Со­ко­лов, уже оп­ре­де­лен­но за­ин­те­ре­со­вав­шись, о чем это про се­бя так вос­тор­жен­но вспо­ми­на­ет его друг-то­ва­рищ, сно­ва и уже на­стойчивей по­лю­бо­пыт­ст­во­вал:

– Так по по­во­ду чего все-та­ки ва­ши вос­тор­ги, Сер­гей Ми­хай­ло­вич?

– Да вот, по­ни­ма­ешь, Жор­ка, вспом­ни­лась мне тут уди­ви­тель­ная ис­то­рия... Бьют чело­ве­ка ли, пти­цу ли ка­кую, бьют и боль­но бьют, а они все за свое: то ли гнез­до свое от­стаи­ва­ют, то ли про­сто на сво­ем сто­ят и под все­ми ба­то­га­ми-би­ти­ем все рав­но ни­как от зем­ли, ро­див­шей их, не от­сту­па­ют. А вот дру­гие есть и бе­гут бе­гом. И не по сла­бо­сти, а про­сто бе­гут ту­да, где по­те­п­лей, по­сыт­ней...

– Это ты, бра­тец, что-то сре­ди та­ко­го ту­ма­на не тем де­лом за­нял­ся. До­ро­гу-то не по­те­ря­ешь, а то ведь за­блу­дим­ся тут к чер­ту.

– Не по­те­ряю, Жор­ка, не по­те­ряю. Рань­ше не по­те­рял, те­перь уже по­бе­ре­гусь, что­бы не по­те­рять... А ту­ман, бра­тец, это как раз про нас с то­бой – жи­вем все, как в ту­ма­не. Ку­да плы­вем? Ку­да едем? Ты зна­ешь? А?.. Кто мат­рос? Кто ка­пи­тан?.. Есть, брат, та­кое гру­бо­ва­тое, прав­да, вы­ра­же­ние: бар­дак на ка­пи­тан­ском мос­ти­ке. Вот, ду­ма­ет­ся мне, что у нас не толь­ко бар­дак на ка­пи­тан­ском мос­ти­ке про­ис­хо­дит, но и сам-то мос­тик-штур­вал, по­ди, уже где и про­гу­ля­ли.

Мо­ро­зов, по­жа­луй, го­тов был про­дол­жить эту те­му и даль­ше по­сле рас­су­ж­де­ний о си­зых чай­ках, силь­ных сво­им сплочени­ем, о раз­бой­ном во­ро­нье, о га­га­рах, вер­ных род­ной зем­ле, но Со­ко­лов, по­чу­в­­ст­во­ва­лось ему, та­кую ост­ро­со­ци­аль­ную те­му не го­тов был те­перь под­дер­жать, и Мо­ро­зов даль­ше ничего вслух не про­дол­жил.