Geum.ru

Совестью

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   8   9   10   11   12   13   14   15   ...   44

Ре­ак­ции же на свои соб­ст­вен­ные сти­хи, на­пи­сан­ные, как ут­вер­ждал те­перь Со­ко­лов, еще в сту­денчес­кие го­ды, Мо­ро­зов в се­бе по­ка не об­на­ру­жил, но друг его не сда­вал­ся и про­дол­жал сти­ха­ми ут­вер­ждать, что ны­неш­ний Сер­гей Ми­хай­ло­вич Мо­ро­зов, мол, и в те дав­ние го­ды был уже не ка­ким-то там рас­ще­п­лен­ным чело­ве­ком, от­даю­щим­ся раз­ным стра­стям, а впол­не цель­ной лично­стью, сочетаю­щей в се­бе, как при­ня­то в та­ком случае го­во­рить, ду­хов­ное бо­гат­ст­во, мо­раль­ную чис­то­ту и фи­зичес­кое со­вер­шен­ст­во:

Да­вай вы­пьем с то­бой за до­ро­гу,

За ро­ман­ти­ку ки­ло­мет­ров,

За девчон­ку-не­дот­ро­гу,

За не­при­знан­ных по­этов...

— И здесь, Се­ре­га, ты те­перь из­ме­нил толь­ко пер­вой строчке. Да­вай даль­ше по­смот­рим:

За ре­бят, не­по­го­дой про­сту­жен­ных,

За се­мей­ных и не­за­муж­них,

За чуд­ных и не­уго­мон­ных,

Ув­ле­каю­щих­ся и влюб­лен­ных...

— Что здесь?.. Ны­не, прав­да, вот под этой кров­лей, воз­ле та­кой мо­гучей рус­ской печи и ря­дом с ды­мя­щим­ся са­мо­ва­ром, раз­ные не­по­го­ды, а с ни­ми и про­сту­ды нам не гро­зят. А даль­ше-то, даль­ше-то как хо­ро­шо:

Да­вай вы­пьем с то­бой за друж­бу,

За муж­скую, очень нуж­ную...

— А ведь врачуешь ты ме­ня, врачуешь, Мо­ро­зов, по-преж­не­му — и врачуешь сво­ей чес­т­ной друж­бой, — Со­ко­лов удов­ле­тво­рен­но и бла­го­дар­но к хо­зяи­ну до­ма ка­кое-то вре­мя по­молчал, но за­тем сно­ва при­нял­ся читать сти­хи:

За свя­тую жен­скую стро­гость,

За уп­рям­ст­во и за твер­дость...

— Ну, а здесь я, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, со­всем пас — уп­рям­ст­вом не ода­рен и твер­до­сти в се­бе осо­бой, чес­т­ное сло­во, не ощу­щаю. Нет, не князь при щи­те и мече ваш по­кор­ный слу­га Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич Со­ко­лов — увы, нет. Но ору­же­нос­цем ва­шим быть мо­гу! И да­же очень вер­ным, чес­т­ное по­ря­дочное сло­во.

"Свя­тую жен­скую стро­гость" в толь­ко что про­звучав­ших сти­хах Со­ко­лов почему-то про­пус­тил, не от­ком­мен­ти­ро­вал эту строчку ни в свою сто­ро­ну, ни в сто­ро­ну сво­его дру­га. Мо­ро­зов хоть и не очень что­бы вслу­ши­вал­ся в Жор­ки­ны из­лия­ния, но этот факт про се­бя от­ме­тил, от­ме­тил и то, что в этом мес­те ора­тор буд­то чуть спо­ткнул­ся, и что­бы из­ба­вить Со­ко­ло­ва от ка­кой-ли­бо не­лов­ко­сти, по­дал го­лос и тем са­мым обор­вал по­этичес­кий ут­рен­ник:

— Ты, бра­тец, ни­как с ут­ра уже к сво­ей фля­жечке при­ло­жил­ся?

— Нет-нет, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, це­ла у ме­ня фля­жечка, це­ла — бе­ре­гу по твое­му со­ве­ту для прие­ма Ва­си­ли­сы Ни­ко­ла­ев­ны...

— Ну, то­гда да­вай-ка к сто­лу — са­мо­вар го­тов.

К сто­лу, к са­мо­ва­ру Со­ко­лов об­ра­тил­ся не сра­зу — свой вос­торг жиз­нью, явив­ший­ся к не­му этим ут­ром, он еще про­дол­жил, су­нув­шись и к ок­ну, за ко­то­рым бод­рое солн­це, раз­го­няя по озер­ным за­ли­вам по­след­ние клочья ту­ма­на, обе­ща­ло и се­го­дня та­кой же яс­ный и ти­хий день, как вчера, а за­тем и к ку­хон­но­му сто­лу, где в боль­шой эма­ли­ро­ван­ной мис­ке ле­жал при­со­лен­ный, до­жи­дав­ший­ся печи, его, как ска­жут тут, рыб­ни­ко­вый, при­го­тов­лен­ный к пи­ро­гу-рыб­ни­ку, окунь-ги­гант.

— Се­ре­га, а хо­ро­ша рыб­ка! А? Хо­ро­ша! И здесь, в мис­ке, и то кра­са­вец! Не кра­са­вец, а как тут го­во­рят — кра­со­вец!.. Чудо! Про­сто чудо!

За­тем они пи­ли чай, уже без сти­хов и вос­тор­гов, хо­тя и от­мен­но­го качес­т­ва здеш­ний чай, здеш­няя во­да вот-вот го­то­вы бы­ли вы­звать у Со­ко­ло­ва не мень­ший вос­торг, чем его чудо-окунь, ко­то­рый вечером явит­ся им здесь на сто­ле за­печен­ным в тес­те... По­сле чая Мо­ро­зов со­брал­ся на ту сто­ро­ну за­ли­ва, к баб­ке Ли­зе — на­до бы­ло от­вез­ти ста­ру­хе ры­бу, пой­ман­ную вчера.

— Все ме­ст­ные ста­ру­хи при ста­ри­ках-ры­ба­ках жи­ли — ры­ба на сто­ле ка­ж­дый день бы­ла. А те­перь вот ста­ри­ков нет — нет и ры­бы. Стра­да­ют на­ши баб­ки без ры­бы. Вот и при­хо­дит­ся тут быть за ста­ри­ков, — обь­яс­нил Мо­ро­зов свою по­езд­ку к баб­ке Ли­зе, а там от­вел от бе­ре­га лод­ку и ос­та­вил Со­ко­ло­ва в оди­ночес­т­ве воз­ле за­тих­ше­го са­мо­ва­ра.

А день дей­ст­ви­тель­но обе­щал быть пре­крас­ным. И это Со­ко­лов чув­ст­во­вал по той лег­ко­сти, ка­кая обычно при­хо­ди­ла к не­му лишь то­гда, ко­гда впе­ре­ди, на це­лый ме­сяц, он не пред­ви­дел ни­ка­ких тре­вог. В та­ком свет­лом со­стоя­нии и пи­са­лись все­гда его са­мые лучшие ве­щи. Ко­гда же впе­ре­ди маячило что-то не­оп­ре­де­лен­ное, а по­то­му и тре­во­жив­шее его, ра­бо­та у не­го ни­ко­гда не по­лучалась. Этот ме­сяц впе­ре­ди без тре­вог, как ус­ло­вие ус­пеш­но­го творчес­т­ва, он пол­но­стью по­за­им­ст­во­вал у Кон­стан­ти­на Ге­ор­гие­вича Пау­стов­ско­го, ко­то­ро­го в сво­ей ли­те­ра­тур­ной юно­сти про­сто бо­го­тво­рил:

"Пи­са­те­лю, ко­гда он ра­бо­та­ет, нуж­ны спо­кой­ст­вие и по воз­мож­но­сти от­сут­ст­вие за­бот. Ес­ли впе­ре­ди ждет ка­кая-ни­будь, да­же от­да­лен­ная не­при­ят­ность, то лучше не брать­ся за ру­ко­пись. Пе­ро бу­дет ва­лить­ся из рук или из-под не­го по­пол­зут вы­мучен­ные пус­тые сло­ва... Хо­ро­шо пи­сать, ко­гда впе­ре­ди те­бя ждет что-ни­будь ин­те­рес­ное, ра­до­ст­ное, лю­би­мое, да­же та­кой пус­тяк, как рыб­ная лов­ля под чер­ны­ми ива­ми на от­да­лен­ной ста­ри­це ре­ки..."

Вот так вот, и ни­кам иначе.

Се­го­дня это счас­тье — не знать впе­ре­ди на ме­сяц впе­ред тре­вог бы­ло ря­дом с ним, и его во­лей-не­во­лей, хо­тя он и не со­би­рал­ся тут ничего пи­сать (да и где пи­сать — ес­ли толь­ко в ба­не у Мо­ро­зо­ва, как Пау­стов­ский в Со­лотче), по­тя­ну­ло в ли­те­ра­ту­ру. Вчераш­ний день, став­ший для не­го уже про­шлым, те­перь, как лю­бил оп­ре­де­лять это со­стоя­ние Со­ко­лов, раз­ло­жил­ся на сю­же­ты, то есть, вы­звав ра­нее ка­кие-то чув­ст­ва, отгорел в серд­це, а по­то­му мог быть уже трез­во оце­нен.

... А сю­же­ты вчера бы­ли. Чего сто­ит од­на часо­вен­ка в раз­ва­лив­шей­ся де­ре­вуш­ке и кот — ме­ст­ный хо­зя­ин-до­мо­вой! А сель­ское клад­би­ще этот ряд мо­гиль­ных хол­ми­ков над мо­ло­ды­ми рус­ски­ми му­жи­ка­ми, и тут же, воз­ле них, мо­ло­дые рус­ские жен­щи­ны, от­ка­зав­шие­ся доб­ро­воль­но от жиз­ни! Пи­сать бы все это, пи­сать! Ка­кие бы это бы­ли рас­ска­зы!

Но рас­ска­зы он, Ге­ор­гий Со­ко­лов, пи­сал те­перь, увы, все ре­же и ре­жу, хо­тя рас­кла­ды­вать жизнь на сю­же­ты по-преж­не­му про­дол­жал, но чего-то для ро­ж­де­ния рас­ска­зов ему те­перь не хва­та­ло... Мо­жет быть, те­перь он все боль­ше и боль­ше те­рял свое преж­нее чув­ст­во жиз­ни, все мень­ше и мень­ше пе­ре­жи­вал вме­сте со свои­ми ге­роя­ми — рань­ше вот, чего гре­ха та­ить, и сле­зу час­тень­ко ро­нял над лис­том бу­ма­ги... Рас­су­дочность да­вит. Рас­су­дочность. Воз­раст — к ос­мыс­ле­нию все­го тя­нет, к от­ве­там на во­про­сы. Дру­гой раз и вос­пла­ме­нит­ся вро­де бы серд­це ка­кой-ни­будь встречей-сю­же­том, год­ным для рас­ска­за, но толь­ко вос­пла­ме­нит­ся и тут же почти по­гас­нет огонь... Что де­лать?

Как-то оза­дачила его тем же са­мым во­про­сом ум­ни­ца-дочь:

— Па­почка, а почему у те­бя те­перь все мень­ше и мень­ше рас­ска­зов?

Как мог, он по­ста­рал­ся объ­яс­нить ей то же са­мое, что объ­яс­нял и се­бе: мол, тя­нет на фи­ло­со­фию, а это рас­су­ж­де­ния — это уже длин­ный раз­го­вор. Объ­яс­нил, но чув­ст­во­вал, что что-то не до­го­во­рил, а не до­го­во­рил он са­мо­го глав­но­го... Рас­су­дочность, все боль­ше от­кры­вав­шая­ся в нем, все ре­ши­тель­ней ос­во­бо­ж­дав­шая те­перь его от преж­них чувств-слез и чувств-улы­бок, увы, во­все не ве­ла его к ка­кой-то фи­ло­соф­ской глу­би­не-по­зи­ции, и он все чаще и чаще свои преж­ние чув­ст­ва в сло­ве под­ме­нял про­сто мно­го­сло­ви­ем-опи­са­тель­но­стью. Его, ли­шен­но­го те­перь преж­не­го по­ле­та серд­ца, ко­нечно, ре­ши­тель­но при­зем­ли­ло в де­та­ли­ров­ку со­бы­тий. Но хо­ро­шо бы эта де­та­ли­ров­ка-уг­луб­ле­ние обер­ну­лась у не­го ана­ли­зом пси­хо­ло­гии опи­сы­вае­мых лиц... Ан, нет — та­кой ана­лиз ему ни­как не да­вал­ся, да и не осо­бен­но тя­ну­ло в ту сто­ро­ну — его чаще влек­ли толь­ко цвет и звук, и будь он жи­во­пис­цем, он обя­за­тель­но по­кло­нил­ся бы им­прес­сио­низ­му... Как это пре­крас­но у то­го же Пау­стов­ско­го — оран­же­вые апель­си­ны на тем­но-зе­ле­ной во­де Ба­тум­ско­го пор­та!

Итак, ни своя, ни чужая ду­ша не влек­ли его к се­бе для ра­бо­ты-ана­ли­за, и, те­ряя преж­ние крас­ки-вос­торг жиз­нью, он, мас­тер сло­ва, почти клас­сик, имя ко­то­ро­го во мно­гих ли­те­ра­тур­ных ис­сле­до­ва­ни­ях стоя­ло обычно чуть ли не вслед за име­на­ми Бу­ни­на и Пау­стов­ско­го, по­тя­нул­ся, ра­зу­ме­ет­ся, к ана­ли­зу качес­т­ва ве­щи... Сначала это но­вое для не­го де­таль­ное вы­пи­сы­ва­ние пред­ме­та его пу­га­ло, но за­тем он на­шел се­бе оп­рав­да­ние: он ста­но­вил­ся мас­те­ром-ми­ниа­тю­ри­стом, хо­тя и те­рял при этом свой преж­ний рас­сказ­-чув­ст­во, те­рял, увы, горь­ко.

Все это дочери он то­гда не объ­яс­нил. Но она, ум­ни­ца, что-то по­ни­ма­ла са­ма, и глав­ное, по­ни­ма­ла его те­пе­реш­нее со­стоя­ние.

— Па­почка, — пред­ло­жи­ла дочь, — но ведь сю­же­ты рас­ска­зов к те­бе все рав­но долж­ны при­хо­дить. А зачем их за­бы­вать? Их на­до со­би­рать. Обя­за­тель­но со­би­рать и не­мно­го об­ду­мы­вать. И то­гда бу­дут у те­бя свои "за­те­си", как у Вик­то­ра Пет­ро­вича Ас­тафь­е­ва, или "мгно­ве­ния", как у Юрия Ва­силь­е­вича Бон­да­ре­ва... А чем пло­хо "ка­меш­ки на ла­до­ни" Вла­ди­ми­ра Алек­сее­вича Со­ло­ухи­на? Ну как, па­почка, начнем не те­рять сю­же­ты?

... Мо­ло­дец, дочур­ка, мо­ло­дец, Ни­ну­ха-ум­ни­ца!... Она уго­во­ри­ла его тут же и да­же при­ду­ма­ла-по­да­ри­ла ему на­зва­ние его бу­ду­щих за­пи­сок — "ка­п­ля за ка­п­лей". Ничего, пусть так и бу­дет — "ка­п­ля за ка­п­лей", а мо­жет, что дель­ное и со­бе­рет­ся, на­ка­па­ет. По край­ней ме­ре, свою связь с преж­ним сво­им рас­ска­зом, с преж­ним со­бой он те­перь сра­зу не обор­вет, не по­те­ря­ет.

— Ну, а те­перь, па­почка, руб­лик за идею...

Бы­ла у них ко­гда-то та­кая иг­ра: он ода­ри­вал дочь руб­лем за сю­жет-идею для рас­ска­за. И бы­ва­ло, Ни­ну­ха да­ри­ла ему тут чудес­ные мыс­ли. Для на­гра­ды дочери он то­гда по­сто­ян­но дер­жал в бу­маж­ни­ке не­сколь­ко но­вых руб­ле­вых бу­ма­жек. Но эта иг­ра в сю­же­ты и на­гра­ды как-то не­за­мет­но им под­за­бы­лась, и, за­гля­нув в бу­маж­ник, Со­ко­лов не об­на­ру­жил там ни од­но­го руб­ля. Из мел­ких ку­пюр бы­ла толь­ко пя­тер­ка, и он тор­же­ст­вен­но про­тя­нул ее дочери:

— Ми­ло­сти про­шу.

— Бла­го­да­рю по­кор­но, — от­вечала, вы­дер­жи­вая тон иг­ры, дочь. Но, па­почка, это­го не­сколь­ко мно­го­ва­то — те­бе тре­бу­ет­ся сдача.

Она вы­дви­ну­ла ящик сво­его пись­мен­но­го сто­ла, дос­та­ла от­ту­да не­боль­шой тол­стень­кий блок­нот в при­личной, не то экс­порт­ной, не то им­порт­ной об­лож­ке, вы­трях­ну­ла что-то из это­го блок­но­та об­рат­но в свой стол, а сам блок­нот, сде­лав на нем над­пись, тор­же­ст­вен­но про­тя­ну­ла от­цу. Со­ко­лов при­нял по­да­рок и прочел над­пись, сде­лан­ную дочерью на пер­вой стра­ни­це: "Г.Со­ко­ло­в. Ка­п­ля за ка­п­лей".

Вот этот блок­нот и ле­жал сейчас пе­ред Ге­ор­ги­ем Ва­лен­ти­но­вичем на сто­ле, ря­дом с почти ос­тыв­шим са­мо­ва­ром, и наш мас­тер сло­ва, почти клас­сик, об­на­ру­жив в се­бе счас­т­ли­вую лег­кость, ка­кая из­вест­на толь­ко оду­хо­тво­рен­ным твор­цам, со­брал­ся ос­та­вить по­том­кам свою очеред­ную за­пись-тво­ре­ние.

... Шут­ки-шут­ка­ми, — то под­смеи­ва­ясь над со­бой, то все­рь­ез рас­су­ж­дал про се­бя Со­ко­лов, — а вот пом­ру вдруг, и не ос­та­нет­ся ведь без этих "ка­пель" ни­ка­ких за­пи­сей-за­ве­ща­ний. А?..

У не­го, ко­нечно, бы­ла счас­т­ли­вая ли­те­ра­тур­ная жизнь — все на­пи­сан­ное им пуб­ли­ко­ва­лось. У не­го ни­ко­гда не бы­ло ру­ко­пи­сей "в стол", ко­то­рые ока­зы­ва­лись ли­бо не­со­звучны­ми вре­ме­ни, лю­бо не­со­звучны­ми вдруг с са­мим ав­то­ром... Нет, он ни­ко­гда в сво­ей про­зе не кричал "ура!", ни­ко­гда не мыс­лил ло­зун­га­ми, не пи­сал по за­ка­зу, на зло­бу дня — он про­сто пи­сал, ища для се­бя, а там, вы­хо­ди­ло, что и для лю­дей, до­б­рый свет в жиз­ни, пи­сал, пы­та­ясь уга­дать до­ро­гу к прав­де, к чис­то­те. И все это как буд­то всех тро­га­ло, всем нра­ви­лось. А ес­ли что-то и не под­хо­ди­ло, не уст­раи­ва­ло почему-то ре­дак­то­ра-из­да­тель­ст­во, он обычно не со­про­тив­лял­ся, а по­то­му и не стро­ил сам се­бе осо­бых пре­пят­ст­вий на пу­ти к чита­те­лю.

Кни­ги его вы­хо­ди­ли бы­ст­ро, про­сто, обычно тут же рас­ку­па­лись, а там и пе­ре­во­ди­лись на дру­гие язы­ки. Чес­т­но го­во­ря, он, да­же при встречах с за­пад­ны­ми из­да­те­ля­ми ни­ко­гда не ин­те­ре­со­вал­ся: кто имен­но чита­ет его там, на За­па­де, кто там его чита­те­ли? Но поз­же, по­бы­вав в раз­ных стра­нах-го­су­дар­ст­вах, сам по се­бе встре­тил от­ве­ты на во­про­сы, ко­то­рые в об­щем-то и не за­да­вал се­бе — там его чита­ли те, кто пи­тал сим­па­тии к ху­до­же­ст­вен­ной рус­ской ли­те­ра­ту­ре. Сен­са­ций в его кни­гах ни­ко­гда не ис­ка­ли, а це­ни­ли язык, мас­тер­ст­во — зна­ли его на За­па­де не толь­ко в пе­ре­во­дах, но и в под­лин­ни­ке, и тут, прав­да, по-ев­ро­пей­ски сдер­жан­но бла­го­да­ри­ли за му­зы­ку сло­ва и за крас­ки. И Со­ко­лов был от все­го это­го от­кро­вен­но счас­т­лив.

Счас­т­лив он был, ко­нечно, и от­то­го, что все на­пи­сан­ное им не за­ле­жи­ва­лось у не­го на сто­ле. Но вот, по­ди же, поя­ви­лись эти "ка­п­ля за ка­п­лей", и он оза­бо­тил­ся мыс­лью, что случись — пом­рет, и же­не с дочерью нечего бу­дет по­смерт­но пуб­ли­ко­вать.

... На­до. На­до, Ге­ор­гий Ва­лен­ти­но­вич, ос­та­вить сво­им жен­щи­нам ра­бо­ту по­сле ва­ше­го ухо­да, как го­во­рит­ся, в мир иной. А то ведь за­бу­дут и вас, и их. А ос­та­нет­ся по­сле вас что не­опуб­ли­ко­ван­ное, гля­дишь, где и поя­вит­ся это, ос­тав­лен­ное ва­ми, с обя­за­тель­ной при­пи­сочкой "пуб­ли­ка­ция та­кой-то и та­кой-то". День­жат от­сю­да же­не и дочери почти ни­ка­ких — уж та­кое на­ше ав­тор­ское пра­во: жи­вешь — рви, хва­тай, что­бы ко­пей­ку ка­кую ос­та­вить се­мье, ко­то­рая во­круг те­бя-пи­са­те­ля всю жизнь пля­са­ла, а не ус­пе­ешь при жиз­ни от­ло­жить се­мье на чер­ный день, даль­ше им, считай, ничего почти и не под­ки­нут... Ну, ма­те­рия — это по­том. Это как-ни­будь об­ду­ма­ем от­дель­но. Глав­ное, мо­ло­дец Ни­ну­ха, на­шла ме­сто, ку­да сю­же­ты не­на­пи­сан­ных рас­ска­зов скла­ды­вать! Мо­ло­дец! И Се­ре­га мо­ло­дец — по та­кой вчера чуд­ной до­ро­ге про­вел! И озе­ро то лес­ное — мо­ло­дец — оку­ня ка­ко­го под­нес­ло! А? И ты, са­мо­вар, то­же мо­ло­дец — на­стоя­щим ды­мом по­па­хи­ва­ешь. Вот так вот, брат, са­мо­вар, и даль­ше ды­ми-жи­ви, что­бы с элек­тричес­ким не спу­та­ли...

И стро­гость форм от­дав лу­не,

Я в жизнь уп­лел­ся за во­за­ми.

И да­же ло­шадь в та­бу­не

Мне боль­ше нра­ви­лась гла­за­ми...


... Мо­ло­дец, Се­ре­га, мо­ло­дец! Ничему, ничему не из­ме­нил! Ну, и мы, Сер­гей Ми­хай­ло­вич, по сво­ему то­же еще по­ста­ра­ем­ся. Чес­т­ное сло­во!

С этой ре­ши­тель­ной мыс­лью Со­ко­лов взял­ся бы­ло за ручку, что­бы ос­та­вить на стра­ни­цах блок­но­та-днев­ни­ка очеред­ную ка­п­лю сво­его пи­са­тель­ско­го тру­да, но тут в дверь не ме­нее ре­ши­тель­но стук­ну­ли, и не ус­пел он встать, дви­нуть­ся к две­ри и да­же про­из­не­сти до кон­ца: "Да-да, вой­ди­те", — как дверь рас­пах­ну­лась и в ком­на­те у сто­ла ока­за­лась не­боль­шо­го рос­точка жен­щи­на, в ре­зи­но­вых са­по­гах, в си­ней курт­ке с ка­ки­ми-то фор­мен­ны­ми на­шив­ка­ми, с бе­лым пла­ст­мас­со­вым би­дончиком в ру­ках и с рюк­за­ком за спи­ной, лям­ки ко­то­ро­го бы­ли пе­ре­хвачены на гру­ди жен­щи­ны тол­стым шнур­ком.

— Здрав­ст­вуй­те, — гром­ко по­здо­ро­ва­лась гос­тья. — А Сер­гей-то Ми­хай­ло­вич до­ма ли, нет ли?

— Нет его — он от­пра­вил­ся на ту сто­ро­ну за­ли­ва.

— А, ну-ну, к баб­ке Ли­зе, на­вер­ное.

— Да-да, — от­ве­тил Со­ко­лов, еще не до­га­ды­ва­ясь, кто пе­ред ним.

А пе­ред ним бы­ла почта — почталь­он Ан­на Алек­сан­д­ров­на или, по ме­ст­но­му, очень доб­ро, ува­жи­тель­но, про­сто — Ан­нуш­ка.

Толь­ко что пре­бы­вав­ший в до­ве­ри­тель­ных бе­се­дах с са­мим со­бой, Со­ко­лов был за­стиг­нут врас­плох стран­ным ви­зи­том, и те­перь, не зная, что го­во­рить, де­лать в при­сут­ст­вии этой бы­ст­рой жен­щи­ны, сто­ял ви­но­ва­то, рас­те­рян­но: мол, как же так, от­ку­да и кто вы?..

— Я — почта, — буд­то от­вечая на во­про­сы, пред­ста­ви­лась жен­щи­на, лов­ко рас­пус­тив шнур на гру­ди и уже дос­та­вая из рюк­за­ка стоп­ку га­зет...

— Это вам для Сер­гея Ми­хай­ло­вича га­зе­ты. А это пись­мо — то­же для Сер­гея Ми­хай­ло­вича. А это Сер­гею Ми­хай­ло­вичу ба­ночку пе­ре­дай­те, — она дос­та­ла из рюк­за­ка и стек­лян­ную бан­ку с бе­лой пла­ст­мас­со­вой крыш­кой. — Крыш­ку-то я возь­му об­рат­но.

Крыш­ка под ру­кой жен­щи­ны лов­ко от­де­ли­лась от бан­ки, жен­щи­на тут же спо­лос­ну­ла ее под умы­валь­ни­ком и су­ну­ла об­рат­но в рюк­зак.

— Мо­ло­ка не на­ли­ваю вам, — она трях­ну­ла би­дончиком-ка­ни­ст­рой. — Сер­гей Ми­хай­ло­вич-то не пьют мо­ло­ка. Это баб­кам, баб­кам все но­шу. А мо­жет, вам что из на­шей почты на­до? Пись­ма от­пра­вить или кон­вер­ты ку­пить?

— Спа­си­бо, — на­ко­нец всту­пил в раз­го­вор Со­ко­лов, — пи­сем по­ка не пи­сал, а кон­вер­ты вро­де бы и не тре­бу­ют­ся...

— А нам вот тре­бу­ет­ся про­да­вать — по ко­пей­ке почта-то у нас день­ги свои со­би­ра­ет, — оп­рав­да­ла жен­щи­на свое пред­ло­же­ние по час­ти кон­вер­тов. И тут Со­ко­лов, со­об­ра­зив, что ку­пить кон­вер­ты мож­но не столь­ко для се­бя, сколь­ко для почты, спо­хва­тил­ся:

— А сколь­ко у вас этих кон­вер­тов?

Жен­щи­на бы­ст­ро дос­та­ла из рюк­за­ка пап­ку, вы­ну­ла из пап­ки стоп­ку почто­вых кон­вер­тов и, посчитав их, со­об­щи­ла:

— Четыр­на­дцать штук.

— Да­вай­те — я все-та­ки возь­му, на вся­кий случай.

— Смот­ри­те, ес­ли не нуж­ны, так и не бе­ри­те.

Но Со­ко­лов уже дос­тал из бу­маж­ни­ка руб­ле­вую бу­маж­ку и про­тя­нул ее жен­щи­не. Та бы­ст­ро отсчита­ла из ко­шель­ка не­об­хо­ди­мые для сдачи мо­не­ты и по­ло­жи­ла их на стол пе­ред Со­ко­ло­вым.

— Да что вы, не на­до ни­ка­кой сдачи — это вам за ус­лу­ги, как го­во­рят, на чай.

— А мы чай без де­нег тут пьем, — от­ве­ти­ла тут же жен­щи­на. — У нас не как в го­ро­де — у нас сдачу сда­ют вся­кий раз. Ну, все. Я по­шла... Мо­жет, что на­до при­нес­ти? Хле­ба? Или из ма­га­зи­на чего еще? Там сейчас яички есть, сыр­ки плав­ле­ные...

— Нет, спа­си­бо-спа­си­бо, — сму­щен­но, пе­ре­жи­вая свою не­лов­кость с ко­пей­ка­ми на чай почталь­о­ну, бор­мо­тал Со­ко­лов... На­ко­нец дверь за почтой за­кры­лась, и он тя­же­ло опус­тил­ся на лав­ку, буд­то толь­ко что за­кончил­ся очень труд­ный для не­го до­прос-рас­кая­ние. А почта ле­гонь­ко стук­ну­ла под ок­ном ка­лит­кой и бы­ст­ро-бы­ст­ро по­бе­жа­ла в го­ру, к до­му баб­ки Ва­си­ли­сы.

... Сколь­ко же ей лет, что она так бе­га­ет — по­за­ви­ду­ешь да­же...

Сколь­ко лет жен­щи­не-почталь­о­ну, он так и не оп­ре­де­лил, а точнее, и не по­шел в от­ве­те на свой во­прос даль­ше са­мо­го во­про­са. Те­перь вни­ма­ние его при­влек­ла бан­ка без крыш­ки, ос­тав­лен­ная на сто­ле почтой. В бан­ке ока­зал­ся тво­рог, да еще на­по­ло­ви­ну со сме­та­ной...

... Смот­ри-ка ты, Мо­ро­зо­ва-то тут как под­карм­ли­ва­ют. А? Не все ему од­но­му ба­бок ры­бой снаб­жать. И его кое-­чем снаб­жа­ют. Ну и почта!

Сле­дом за тво­ро­гом и сме­та­ной Со­ко­лов по­тя­нул­ся к га­зе­там и по­лю­бо­пыт­ст­во­вал, что имен­но почиты­ва­ет здесь, в сво­их ле­сах, его зна­ме­ни­тый друг-вои­тель... Тут бы­ла цен­траль­ная га­зе­та "Прав­да", об­ла­ст­ная га­зе­та и ху­день­кая рай­он­ка, ко­то­рая все­гда пред­став­ля­лась ему с обя­за­тель­ной пе­ре­до­вой стать­ей по час­ти рай­он­ных ус­пе­хов и с обя­за­тель­ным порт­ре­том очеред­но­го пе­ре­до­ви­ка со­циа­ли­стичес­ко­го со­рев­но­ва­ния тут же, на пер­вой по­ло­се.

К га­зе­там у из­вест­но­го про­заи­ка Г.Со­ко­ло­ва бы­ло свое осо­бое от­но­ше­ние. И пре­ж­де все­го — га­зет он обычно не читал, хо­тя почти вся прес­са в Мо­ск­ве ему дос­тав­ля­лась почтой на дом. Но этой прес­сой за­ве­до­ва­ли же­на и дочь — они-то все про­смат­ри­ва­ли, прочиты­ва­ли и, ес­ли на­хо­ди­ли вдруг что-то стоя­щее, очень нуж­ное пи­са­те­лю Ге­ор­гию Со­ко­ло­ву, то и об­ра­ща­ли его пи­са­тель­ское вни­ма­ние на та­кой ма­те­ри­ал... Он не про­смат­ри­вал обычно да­же свою пи­са­тель­скую "Ли­те­ра­тур­ную га­зе­ту", где пи­са­те­лям все-та­ки да­ва­ли по­боль­ше мес­та и где по­мень­ше, чем в дру­гих га­зе­тах, из­де­ва­лись над сло­вом.

Вот за это из­де­ва­тель­ст­во над сло­вом Со­ко­лов и не при­ни­мал ни­ка­ких га­зет. Сло­во бы­ло для не­го свя­то, чис­то, а по­то­му и ни­как не мог­ло быть от­да­но ни­ка­кой эк­зе­ку­ции.

... Нет, ко­нечно, в пер­вую очередь не са­ми га­зет­ные ра­бот­ни­ки, а раз­ме­ры га­зет­ных ста­тей, ку­да на­до бы­ло впих­нуть как мож­но боль­ше всячес­кой ин­фор­ма­ции, ду­ши­ли сло­во. Уж ка­кие там крас­ки, ка­кие то­на и по­лу­то­на, ка­кие ввод­ные сло­ва, час­ти­цы, меж­до­ме­тия, сою­зы — сло­вом, все то, что и при­но­си­ло рус­ской речи не­обык­но­вен­ную ме­ло­дичность звучания, ко­гда впи­хи­ва­ют те­бя в стро­ку, в стол­бец! Ко­нечно, ле­тит тут к чер­то­вой ма­те­ри пре­ж­де все­го весь тот вро­де бы и вспо­мо­га­тель­ный, но очень до­ро­гой для мас­те­ра сло­вес­ный ма­те­ри­ал, ка­ким ле­пит, ожив­ля­ет свои сло­ва-мыс­ли.

Нет, к га­зе­те Со­ко­лов близ­ко не под­хо­дил, бо­ял­ся отчаян­но и жур­на­ли­стов, ко­то­рые по­сле сво­их га­зет не­ред­ко при­хо­ди­ли в ли­те­ра­ту­ру и, ко­нечно, не­сли сю­да свои га­зет­ные по­ряд­ки по час­ти язы­ка и сти­ля. С язы­ком-то у них бы­ло со­всем пло­хо­ва­то — не бы­ло у них со­всем ни­ка­ко­го язы­ка-му­зы­ки, язы­ка-кра­сок, а по­то­му и на­пички­ва­ли они свою ли­те­ра­ту­ру ост­ро­сю­жет­но­стью и сен­са­ция­ми... И те­перь уж, брат, кричи ка­ра­ул — не ху­до­же­ст­вен­но­го, звучно­го и яр­ко­го сло­ва ищет в ны­неш­ней кни­ге наш, из­вра­щен­ный ост­ро­сю­жет­но­стью, мас­со­вый чита­тель — сен­са­ции ему по­да­вай... Про­гна­ли сло­во из ли­те­ра­ту­ры, ис­тол­ка­ли бой­ки­ми га­зет­ны­ми лок­тя­ми. А там по­те­ря­ли жи­вое рус­ское сло­во и во­об­ще.