у времени в плену
| Вид материала | Документы |
- М. М. Пришвин «Деревья в плену» Цели урок, 45.79kb.
- Пастернак Борис Леонидович у времени в плену?, 187.24kb.
- Дайджест прессы. Февраль 2011г.(48) Средства массовой информации о Бауманском университете, 227.4kb.
- Машина времени или механизм перемещения в пространстве и времени, 134.4kb.
- Социология свободного времени понятие свободного времени, 54.58kb.
- Фёдор Григорьевич Углов, 14350.81kb.
- Ломехузы над пропастью, 2695.42kb.
- Урок: математика. Класс: 3 А. Тема: Единицы измерения времени. Календарь. Неделя, 50.55kb.
- Сценарий Нового года «Дед Мороз в плену у Соловья-разбойника» Ведущие (девочка и мальчик), 65.5kb.
- Координационный совет российского союза научных и инженерных общественных организаций, 61.28kb.
"У ВОДЫ НЕТ НИ ЖИЗНИ, НИ СМЕРТИ"
Испания-Мексика, 1999, 1.43, реж. Гильермо дель Торо, в ролях: Эдуардо Норьега, Федерико Луппи, Норман Ридус, Ирен Виседо, Джош Бролин, Маргарита Изабель, Хосе Мануэль Лоренцо, Гленн Банг
Не пошевелить ни рукой, ни ногой: вода двумя ручейками медленно струилась в пытавшиеся сжаться ноздри. Напрасно: тонким потокам с застрявшими в них пузырьками воздуха было вольготно затекать, соединяясь, в воспалённое горло, в нежные трахеи, во вздымающиеся потерянным ритмом мешки лёгких.
Пытка Элоя: так судороги привязанного, обнажённого тела войдут в медицинские справочники - с плевками воды из продолжающего борьбу рта, с посиневшими пальцами, с вздувшимися венами, разрывающими кожаные ремни - с осязанием тончайших, прозрачных трубок, за границы которых вода не могла вырваться.
Подспудные желания всегда исполняются - в виде своего чудовищного отрицания, когда радость превращается в ужас, а светлая грусть в кошмар беспробудной тоски. Слишком долог был путь, слишком много потеряно на его ухабах - растряслось и уплотнилось.
Склонность к экспериментированию над собой: завидное постоянство одиночки, позабывшего ощущение общности - с остужающей рассудительностью срединности: и не пытайся выплюнуть из себя это слово.
В наглухо задраенное окошко операционной билась, стучалась, скреблась лапками синичка: не слишком ли беспокойное желание проникнуть в покои оживающих покойников - в дёрганье теряющего силы Элоя - в ненавистное стремление нажать одну из двух кнопок, чтобы остановить пытку у самой перегородки запредельности. Не мешай, не мешай, не мешай.
Боль как огневое очищение сознание, как вырывание зубной ломоты памяти: из окровавленной головы синички-грифона, пробившейся через третьдюймовость закалённого стекла, вырывались языки пламени - в сходящихся стенах комнаты факиру негде было развернуться, но он уже привык купаться в собственном пожаре, ныряя в него головой.
Вода в невидимой оболочке светилась раскалившимся жаром, который белыми углями попадал в залитые жидкостью альвеолы: безобразный сговор огня и воды, объединивших проникающую мощь и мучительную подвижность.
Только две кнопки вместе: безопасность работы с молотом, с фрезой и с резаком - немеют, не гнутся пальцы, парализованные синевой - не у кого и незачем просить пощады - слишком поздно - слишком далеко всё зашло - даже этот обречённо-оправдательный тон - такой слабый, такой беззвучный.
"УГАДАЙКА"
США, 1998, 1.40, реж. Айра Сакс, в ролях: Шэйн Грей, Мэй Галлард, Ричард Даггетт, Полли Эдельштайн, Рон Гефарт, Патриция А. Гилл, Лай Уолден, Ламар Сорренто
"А не зарубить ли нам этого джентльмена? - Вам он тоже не нравится? - Еще как, да и не джентльмен он вовсе. - Вы правы на все сто: он думает, что нам доставляет удовольствие ходить и подбирать дымящиеся кишки его душевного стриптиза. - Вы угадали мои мысли: именно об этом я и хотел поговорить - никакой корректности, сдержанности, приятности, наконец. - Диалоги, какие ужасные диалоги: невозможно понять, кто и когда говорит - сплошной бред, одним словом. - А где классический, привычный стиль. - Кстати, топор-то при вас? - Какой топор, ах да, топор - вы же знаете, у меня всё всегда наготове. - В вас я никогда не сомневался".
Если циклиться на всём этом, то можно сойти с ума: Джошуа так ясно представлял себе своих виртуальных оппонентов, что был даже разочарован их терпимостью. К своему маргинально-кремационному стилю у него было куда больше претензий.
Да бог с ними, с оппонентами: Джошуа особо и не хотел кому-то нравиться, слащавость и обтекаемость - не его удел. Острыми углами неподдельной грусти расцарапать, разорвать ухоженную кожу умеренности и благопристойности, ощущить, вскрыть в себе безмерную пустоту, из которой вдруг начинал падать густой снег отчаяния, завывать ветер безысходности или лить дождь бежевой печали.
"Зачем ты опять раскрылся, зачем подставился", - вместо того, чтобы забиться в дальний уголок безызвестности, Джошуа снова оказывался на подиуме перед улюлюкающими, вечно раздражёнными зрителями, которые готовы распинать его так долго, пока им это не надоест, пока они не устанут.
Надо отвлечься, нельзя же бесконечно топтать себя. Джошуа наугад раскрыл премудрости знатоков звёзд и выхватил первую попавшуюся на глаза фразу: "Запаситесь терпением - всё в ваших руках". Чем большим терпением запасался Джошуа, тем крепче сжимал в своих руках ёлочную, из хрупкого стекла игрушку своей судьбы. В любой момент она могла не выдержать его давления и осыпаться в сомкнувшейся ладони тончайшими осколками, растечься по кисти красными ручьями, обагрить сознание напоминанием о законченной игре.
"Успокоить себя не удалось, да и с тем, чтобы позабавить других, тоже большие проблемы", - Джошуа опять остался собой недоволен, но не настолько, чтобы не начать новый разбег - планка была так высоко, что кружилась голова.
"УКУШЕННЫЙ. ЗАДУШЕННЫЙ"
Франция, 2004, 1.38, реж. Седрик Клапиш, в ролях: Венсан Эльбаз, Зинедин Суалем, Жослин Лагарриг, Тьери Фламан
Ночная усыпальница для разума: всё самое плохое случается во сне, с вами, но без вас. Негде скрыться, некуда бежать - у вас нет ног, но зато есть открытый для всех череп - и пульсирующий, притворяющийся отдыхающим мозг.
Камнем свело икроножную мышцу: даже сквозь сон Лоран прочувствовал несколько надрывов, которые сразу сделали его хромым.
В одноместной палатке свет фонаря был ярче солнца, которое упало, но почему-то не жгло. Только через минуту глаза привыкли к свету, и Лоран увидел синеватый укус с красным обводом, который медленно расползался вокруг раны.
За плохим следует еще более плохое - если оставаться под гипнозом этой мысли. Охотничий нож был равнодушен к чарам любого рода, он отметил и аккуратно вырезал дюймовую область, постепенно углубляя её.
Кровь, много крови - вымывающей, удаляющей яд. Не увлечься, не растеряться, правильно всё оценить - с кровью уходит жизнь, часто незаметно, не спеша.
Наживка, крючок, поплавок, грузило - в одном лице: запах ночной крови будоражил, распалял голодное воображение хищников. Особенно одного из них, мощного вожака стаи шакалов, который всем своим видом и всем своим поведением опровергал детско-приторную легенду о трупоедной вторичности этих животных.
Когтями он раскроил полотно палатки и убедился в частичной неподвижности Лорана, который к тому же заматывал открытую рану порванной рубахой.
Нож только немного порезал ему шею: для шакала рана не была смертельной. Горло, клапан жизни, теперь было вожделенной целью обоих.
Силы были примерно равны, выигрывал тот, кто был хитрее: Лоран не пожалел свою правую щеку, которую раздирал зубастый хищник, сам же сдавливал всё сильнее трахею зверя.
Клапан жизни закрывался для одного, но восстанавливался для другого - в таких поединках нужна была только чистая победа, набранные очки здесь никто не считал.
"ФЛЮГЕР-АМНЕЗИЯ"
Великобритания, 2002, 1.53, реж. Ник Хэмм, в ролях: Тора Бёрч, Десмонд Хэррингтон, Лоуренс Фокс, Вероника Даффи, Франциско Рабаль, Рэй Уинстон, Пол Бигли, Питер Капальди
"Я...": - забывчивость приходила и уходила - без предупреждения и без возможности спросить у неё, зачем она это делает. С трудом вспоминать-подбирать слова, которые порою значат гораздо больше, чем то, о чём они могут сказать.
Какая-никакая, но в словах была опора, обручами скрепляющая бочку памяти, из которой всегда сочилась вода событий, которые усыхали сами по себе, утрачивая свой эмоциональный накал, чтобы освободить место для еще более раскалённых всплесков.
Фиона (Декслер) не любила (не любил) без лишней нужды выставляться на всеобщее обозрение, если не предстояло закрепить за собой ранее завоёванные позиции. Тут необходимо следить в оба глаза (в четыре глаза), чтобы с тобой считались, даже опасались, - непредсказуемости поведения, готовности нанести ответный, разящий удар, если в этом, конечно, была потребность.
"...тебе...": - прямое обращение друг к другу было чрезвычайным событием, это был сбой, утрата кода, признание появления просвета, пугающего зазора. Взаимопонимание могло быть полным - и вдруг рассыпаться на глазах, упасть в пропасть тотального опустошения, когда не веришь не только другим, но и себе.
Призрачность грани, границы между ними (доверие) могло - без всякого перехода - обозначить непреодолимый барьер расхождений (полное непонимание) - с удалением, отрыванием, отсечением любых точек соприкосновения, которые теперь выросшими шипами акаций впивались в кожу, а то и прямо в душу.
"...надоел": - для Декслера это не был вопрос, это была констатация свершившегося разрыва, который чудом, по счастливому стечению обстоятельств не состоялся ранее. Если Фиона не понимала происхождение этого "не вопроса", то удерживать её тем более не имело смысла. Полное понимание - единственная центробежная сила и единственное оправданное средство - для него, по крайней мере.
"...надоела": - в вопросе Фионы всегда была уступка и всегда шаг навстречу, радикальность, которую она всегда стремилась заменить незаметным, без всяких объяснений примирением - продолжением как будто бы никогда не прекращавшегося диалога - с полной пушистостью сторон.
Ветер менял направление - и флюгер весело вертелся, забывая о том неудобном положении, которое он занимал еще минуту назад.
"ФОНАРИ ВСЕ ПОГАСНУТ"
Испания, 1979, 1.39, реж. Амандо де Оссорио, в ролях: Сюзана Эстрада, Хосе Антонио Кальво, Виктор Петит, Лоне Флеминг, Хавьер де Ривера, Даниэль Мартин, Анхель дель Поцо, Фернандо Санчо
Это был удачно проведённый день: без бликов безумия в голове, без навязчивого желания спрыгнуть с церковной колокольни, без обожжённой ладони, которой она обычно гасила ряды свечей - со светом, радостно вторгающимся из солнечного дня через полуоткрытую дверь её прихода.
Опять эти противоречия - явные для неё и скрытые для других. Её приход был его приходом - Мануэля де Перейры, присвоившегося её жизнь, заменившего её имя (Муния стала Мануэлем). Быть или казаться: чем же она виновата перед господом - тем, что хотела служить ему и только ему: в обличии, в облачении мужского священника. Как режет слух это прилагательное - нет и не будет (она - исключение) женского священника, как и католического рвения, доведённого до степени её фататичного безрассудства.
"Успокойся, тебе сегодня ничего не угрожает", - Муния повторила эту фразу несколько раз, но тревога только нарастала - Мануэль был сегодня как никогда кровожаден. "Почему дети?" - свежие жертвы наполняли подвалы церкви, а Мануэлю и этого было мало. Муния уже давно перестала понимать его - логику беспощадного убийцы, который мог найти оправдание всему, что делал.
Она - сообщница или жертва, наблюдатель или непосредственный участник - это уже не была тревога, это был страх, который не смыть никакой молитвой.
Они думали, что она молится за них - столько огня и веры было в её глазах - но она уже давно молилась только за себя (или за Мануэля?). Даже, когда в церкви не было никого - сегодняшняя месса была без прихожан: не очень-то они торопятся к своему спасителю.
Мальчик еще дышал, его глаза изумлённо взирали на склонившегося над ним Мануэля: тот добил его хладнокровно, оставшись доволен его изумлением - и покорностью, которая была сигналом к прекращению мучений.
У Мунии кружилась голова, когда она вместе (как это нелепо и издевательски звучит) с Мануэлем поднималась из подвала. Руки в крови, со следами многочисленных ожогов на правой ладони - ведь это была её рука: как много засохшей крови на внутренней стороне сутаны.
В церкви было душно - как душно, беспросветно было в её душе. Ей нужен был свежий воздух - срочно: сколько раз она уже падала на каменный пол, не дойдя двух-трёх до входной двери. Но только не сейчас - Муния хотела увидеть свет фонарей, который сжигали газ на площади перед церковью.
Чугун фонарного столба был чёрен и надёжен: чёрное всегда держала на себе светлое - именно чернота была опорой свету. Навалившись плечом на чугунное дерево, Муния была близка к тому, чтобы потерять сознание и упустить, разбить свою последнюю мысль: фонари все погаснут, а звёзды будут светить всегда.
"ХАБАНЕРА"
США, 2003, 2.07, реж. Спайк Ли, в ролях: Эдвард Нортон, Бэрри Пеппер, Керри Вашингтон, Чарльз Эстин, Амбер Тэмблин, Джим Браун, Тони Сирагуса, Михаэль Генет
Воспоминания были беззвучны: Джёйк не обернулся на его шаги (он доверял ему), Логан подошёл совсем близко, уверенно, будто делал это каждый день, приставил дуло пистолета к левой лопатке и нажал на спусковой крючок. Опять были: отдача, выброс стреляной гильзы, отброшенное вперед тело Джейка, кровь, заливающая стул и стол - и снова не было звуков.
Логан был спокоен (и тогда, и теперь), абсолютно равнодушен, словно не участвовал в этом. Двенадцать лет, как они вместе бежали с острова: Логан прошёл через всё - братство, привязанность, любовь, ненависть - а теперь равнодушие.
Странно, эмоций не было, а действия были: в этой, загнанной вглубь безэмоциональности и был главный нерв их отношений. Эти отношения продолжались и теперь, после смерти Джейка, - в них стала появляться определённость, фиксированность, возможность остановить и понять их.
Теперь Логан всё время носил с собой маленькое зеркальце: украдкой, когда никого не было рядом, он изучал свое новое лицо. Тонкий, хищный нос, впалые, с глубокими морщинами щёки, скошенный острием подбородок: требовалось время, чтобы привыкнуть к незнакомцу и не шарахаться от него, обливаясь холодным потом, увидев себя в витрине магазина.
Логан побаивался незнакомца, не доверял ему вполне, ожидал от него подвоха, какого-то резкого движения, к которому еще не был готов. Незнакомец держал его в напряжении, словно проверял его стойкость и выдержку.
Наконец, с большим запозданием, пришла лавина звуков: усиливался, приближался стук каблуков, грохнул взрыв выстрела, падал набок стул, летели вещи со стола, кашлял кровью Джейк. Он смотрел на Логана безотрывно, будто хотел запомнить, и успел тихо прошептать: "Что же ты наделал".
"ХАЙ ПОТЕНЦЕН"
США-Германия, 2003, 1.58, реж. Абель Феррара, в ролях: Форест Уайтакер, Франка Потенте, Мэттью Модайн, Бено Фюрманн, Марко Леонарди, Кен Дукен, Стефания Рокка, Алекс Гразиоли
Подтвердить или опровергнуть - кого он хотел обмануть. Себя ли - но ненадолго. Чёрная кожа и белые брови - очевидный негатив (плёнки или судьбы?) - но не для всех. Тренировать сообразительность - удел резервистов мудрости, временной жилицы памяти.
Надувало в шею, и это была основная неприятность, с которой невозможно было примириться в данный момент, но которая выглядела смешной во всех остальных - доказательство гипертрофии физических ощущений.
На этой ярмарке амбиций Тайрону не было место: он не хотел или ленился его поискать. Размышления об этом ничего не меняли для него - только еще больше подчеркивали его обособленность, словно он сам к ней сознательно стремился.
А что, если эта обособленность - и есть сверхамбиция - без дивидендов и без послужного списка. Подвердить или опровергнуть: Тайрон кружил, путался, повторялся, чтобы неожиданно обрушить на себя же всю мощь своей ярости, которая была чиста как дыхание младенца, свежа как мартовский ветер, прозрачна как первый ноябрьский лёд.
Прикрыть, закутать шею - самоохранение, дисциплина, прежде всего: беречь себя - для чего, для каких целей. На всякий случай или всё это серьёзно, что даже себе невозможно признаться в этом - обернуть всё шуткой, насмешкой над собой, над своей судьбой, которую Тайрон всё еще пытался обхитрить.
Боже, дай силы - сохранить спокойствие ярости, холод мыслей, девственность ощущений - не отбирай, подожди немного, ты сам всё увидишь - оценишь и поймёшь.
Тайрон ничего бы не просил (как никогда и ничего не просил), если бы мог справиться сам (а раз просил, значит, уже справлялся?). Не надо, погоди, нельзя же всё снижать, а как же полёт, парение и головокружение от высоты.
Подтвердить или опровергнуть: опять очередная хитрость, сметливая уловка - лишь бы приукрасить открывшуюся давно правду о себе, держать ногой калитку, которая уже должна закрыться - не выйдет, не проси.
Или попроси, как следует. Не знаешь как? Так думай же, Тайрон, думай. Сердцем и душой - не только головой.
"ХОЛОДРЫГА"
Италия-Турция-Испания, 2000, 1.49, реж. Ферзан Озпетек, в ролях: Джованна Меццоджорно, Мехмет Гюншур, Зозо Толедо, Францеска Д'Алойя, Халил Эргюн, Альберто Молинари
В глазах скакала весёлая жуть - это была Кларисса (можно Кло). Посиневшие от холода, распухшие от вчерашних поцелуев - губы, вздёрнутый и тоже синий - нос, чёрные с чужеродной медью, панковыстриженные - волосы. Из незаполненной анкеты не скрывался только возраст: он синусоидировался между цифрами шестнадцать и двадцать - в зависимости от освещения, настроения, количества выпитого и неразбуженных снов.
Мобильник болтался, почти без дела, на брелке с головой змеи, выпустившей жало и вонзившей латунные зубы. Кло тоже была без яда: он был то ли выпущен, то ли вообще не созрел. Но это её мало заботило: ветер и холод то выносили её к морю, то снова зазывали к ребристым мостовым города.
Вулкан энергии Кло элементарно замерзал: депрессия была ей неведома, но готова была выпасть первыми кристалликами тоски. Непрекращающийся зуд движения разбивал очаги кристаллизации, оттягивая момент первого погружения в отчаяние.
Занятия находились сами собой. Кло похоронила в прибрежном песке переставшую бороться чайку - не пожалев свои бусы для украшения маленькой могилки, прибрала в своем неуютном жилье, заброшенном и ржавом катере - в предверии вечерних ожиданий, сходила за горячим хлебом к булочнику - единственному месту в городе, где было тепло и уютно.
Жёсткая кожаная юбка топорщилась на полуоткрытых, загорелых, обветренных коленях - они привлекали почти всех, кто мог оторваться от понурости своих невесёлых мыслей. Их маршруты замыкались на давно приземлившихся точках, но это не делало их жизнь более предсказуемой и более нарядной. Как раз наоборот: даже поле их подвешенности было намного уже, чем у Клариссы. Ветер мог легко унести её из этих краёв, но только не в этот вечер, который уже выдавил её из города в прибойные окрестности катера.
Катер готов наполнится жизнью, если холод окончательно не завладеет им. Могло подморозить, что при колючей влажности моря близко к застыванию, к утрате жизни.
"ХРУПКИЙ ЧАСТОКОЛ СВЕТА"
США, 2005, 1.59, реж. М. Найт Шьямалан, в ролях: Брайс Даллас Ховард, Уильям Херт, Брендан Глисон, Селия Уэстон, Чарли Хофхаймер, Лиз Стобер, Черри Джонс, Фрэнк Коллинсон
Разбился - рассыпался - отразился - скрылся - растворился - перевернулся: свет играл с ней, как шкодливый школьник, который знает, что его не накажут, даже если выявят виновника проказ - ненаказуемое обаяние детскости.
Но разве ей было от этого легче: Джейн кружилась в свистопляске солнечных лучей, которые отражались от стремительно проносившихся мимо окон многоэтажных домов. К черту эту модерновую архитектуру с ромбической пузатостью остекленных выступов, терзающих её своей повторяемостью.
А как уклониться от них, если ты крепко привязана и зажата верёвками почти канатной толщины, заснувшими пеньковыми удавами. А сверху - что-то вроде пеленок, туго, ладно подвёрнутых.
Почему она не может зажмурить глаза, прикрыть веки, которые обручом сжимали глазные яблоки - только бы прервать эту вакханалию света-частокола.
Какой-то дурной, дешёвый фильм ужасов - и она внутри него, с сознанием как никогда ясным - и не способным ей помочь. Полная неподвижность - губ, век, бровей: нельзя отбросить, сдвинуть с глаз упавшие на них кудрявые волосы цвета выгоревшей соломы, которые и пахли этой соломой. Будто зримая похожесть вырывает из сознания и схожие запахи - как доказательство несокрушимости реальности, которая стала крупнее и агрессивнее.
Может быть, она сходит с ума: это было бы спасением для неё - в этом наглом издевательстве над ней. Джейн возили по кругу - одни и те же дома мелькали уже в третий, а может быть, и в четвертый раз.
В наказание за её несмирение - свет становился всё более колючим, всё более мелким - хрупким как промороженное в жидком азоте зеркало, с размаху брошенное на пол, а через несколько секунд собирающее свои осколки, выдирая мелкие иглы с впитавшей их кожи, которая отдавала осколки вместе с кровью.
Эта зеркальная кровь застилала поволокой её глаза - и давала им отдых - покой безчувственности временной передышки.
"ХЭЛБЕНТ"
США, 1972, 1.39, реж. Джон Кассаветес, в ролях: Джон Кассаветес, Билл Муми, Брюс Ричи, Джина Роулендс, Сеймур Кассель, Элизабет Уилсон, Вал Айвери, Марио Галло
Айвен был унижен, нет, он был растоптан, как его очки, которые хрустели под ногами этих подонков. Что-то им подсказало в тот вечер, что он ничем не сможет ответить: блуждающая полуулыбка на его лице, вальяжная походка никуда не спешащего человека - расслабленность, мягкость легко принять за трусость.
Они жили где-то на соседней улице, всегда ходили вдвоём: с ними уже была одна небольшая стычка в подземке, где они, как бы невзначай, толкали Айвена. Они тогда гадко смеялись, но придраться было не к чему - всё выглядело случайностью, совпавшей с толчком тормозившего состава.
Айвен назвал их Пиджак и Шарф, но быстро стёр из памяти подземное унижение (накапливать зло - он не умел и не хотел это делать), но чувство несмытой грязи осталось.
Так всегда, он не может сразу ответить на наглость и хамство: не верит своим глазам и ушам, раздумывает, не ошибка ли это, ищет оправдание наглецам - и только потом уже каменеет от гнева. Иногда, с опозданием: как в тот вечер, когда очки раздавлены, а без них он не может ни для кого представлять реальной угрозы.
Лишать их жизней за разбитые очки. Да, не за очки, конечно. Это было намеренное, холодное зло, растоптавшее в тот вечер его веру в себя, в справедливость, в людей. Этого мало? А как жить без веры - это уже не жизнь.
Зло должно быть уничтожено - и не надо перекладывать эти обязанности на кого-то другого. Удобно - это не значит хорошо.
Судья, мститель, палач - какая разница, как это потом назовут. Он должен это сделать, и он сделает это - даже ценой собственной жизни.
Пистолет непривычно оттягивал карман плаща: из пивного бара они обычно выходят в половине двенадцатого - и у него, и у них уже было очень мало шансов остаться в живых.
"ЦЕНТИФОЛИЯ"
Великобритания, 2001, 1.51, реж. Линн Рамси, в ролях: Саманта Мортон, Уильям Иди, Руби Мильтон, Линн Муллен, Брайан Дик, Крэйг Бонар, Мэнди Мэттьюз, Дез Хамильтон
Было смешно, очень смешно. Эмили хохотала как защекоченный ребёнок, надрываясь от смеха, который в любой момент мог обернуться истерикой, неудержимой и опустошительной.
Надрывный, самобичующий рассказ о собственных, нелепых приключениях - как прорыв-возвращение в бесшабашную, разгульную юность - не жалко было отдать захмелевшим слушателям, которые готовы были заглотнуть и еще больший абсурд. Общее, панибратское веселье только набирало ход, и его предвкушение пьянило и вдохновляло сильнее, чем дорогое вино.
И вот эти самые фантомы разрывали в клочья её жизнь - это была насмешка, издевательская насмешка над ней. Она не верила своим глазам: как легко, как спокойно она может стряхнуть их с себя, ей даже не нужны помощники.
Не думать о них - просто выбросить их на свалку, пока не иссякла решимость, пока не пропал кураж. Иначе - снова барахтанье в липкой, безжалостной паутине.
Рыба в траулерных сетях: Эмили стало досадно и горько - как далеко её забросило в серое колыхание моря. Качалось всё, палуба ходила ходуном, предательски выскальзывала из-под неё - и из-под её фантомов.
Озябшие, продрогшие, ошпаренные морской волной - они всё еще пытались сохранить молодцеватый, наглый вид - но и мокрые курицы вызывали бы большее уважение.
Цепляясь за убегающие поручни, Эмили звала их, хотя они были совсем рядом - она не кричала, шептала: где вы, жалкие, трусливые создания, вам стыдно смотреть мне в глаза, негодные шкодники.
Язык уже плохо передавал искромётные оттенки её гнева - ей, как и большинству женщин, была чужда половинчатость: порвать, растереть в порошок, развеять прах по ветру - над свинцоводышащей волной.
Собственное геройство затмевало всё остальное, горело одиноким, покинутым маяком во мраке.
"Эмили больше не наливать", - друзья любили её (и, конечно, жалели, хотя и не подавали вида): бережно уложили её на диван, не забыв укрыть пледом.
Сон, как уходящий отлив, утянул её обезглавленных фантомов в глубины океана, который светился-гордился своим безбрежным планктоном.
"ЦУЗАТЦ"
Германия, 2005, 1.48, реж. Ханс-Христиан Шмид, в ролях: Томас Кретчманн, Август Диль, Хенри Хюбхен, Вальтер Шмидингер, Сандра Хюллер, Николас Райнке, Ирен Куглер, Фальк Роблер
"Готтфрид накрепко застрял между болезнью и полным выздоровлением. Таблетки, которые он принимал, избавляли его от кошмара тотальной разбитости, но подвешивали организм на ниточку тошнотворного и отвратного недомогания, которое меняло степень своего присутствия каждый час, словно издеваясь над ослабленной волей.
Возможно (да не возможно, а совершенно точно) он делал что-то не то, что явно противоречило внутренней, кармической предопределённости, но продолжал упорствовать в своих ложных и, по-видимому, гадких выводах, которые внушал себе день изо дня.
Гной этих выводов затапливал его самого, вызывая болезнь, которая плевать хотела на те таблетки, которыми он её подкармливал: "Так просто я от тебя не отстану, даже не думай".
Менять себя или уживаться с необычной болезнью, которая начиналась в голове, а заканчивалась в разбитых мышцах, ноющих костях, задыхающемся в тумане надорванности сердце. Приходилось делать и то, и другое.
Временами наплывало безразличие ко всему, и это было еще хуже (в сотни раз хуже), чем сама затянувшаяся болезнь. Готтфрид припечатывался к вертикальному стеклу и полз по нему тяжелым, неповоротливым пауком - вверх, в стороны, вниз. Это не были фантазии, это была болезненная явь, в которой на равных были представлены и дозволенные, допущенные к обдумыванию, и сброшенные, скрытые мысли, задвинутые в подсознание.
В этой липкой от паучьих выделений реальности происходили бог знает какие вещи, в которых его тёмная изнанка чувствовала себя, как рыба в воде. Она делала то, что ей не позволялось делать в осознанном приличии - но могла ли она быть хуже, чем самые преступные мысли, вряд ли.
Паук опасался кнопок с загнутыми внутрь остриями, он обползал их далеко, словно это был открытый огонь ацетиленовой горелки. Это уже был паралич воли, её мохнатая, дрожащая, трясущаяся агония.
Все лапки распрямлялись, тело обвисало, но паук продолжал держаться на вертикали стекла - густота и качество его слюны пока не вызывали сомнений. Прямо ко рту на паутинках спускались его любимые таблетки, паук начинал их грызть, обкусывать, разжёвывать. А совсем напрасно - они были с растворяющейся в желудке оболочкой. Какая досада".
Еше пара-тройка таких снов, и Готтфрид окажется перед неизбежной необходимостью загасить дымящийся факел своего сознания - так будет лучше и для него, и для других - так будет справедливее.
"ЧЁРНОЕ НА СИНЕМ"
Испания, 1989, 1.49, реж. Педро Альмодовар, в ролях: Хавьер Бардем, Мария Барранко, Франциско Рабаль, Антонио Бандерас, Росси де Пальма, Анна Лизиран, Освальдо дель Гадо, Эдуардо Кальво
Зубы вязли в предательской, топкой мягкости миндального кругляша: это была ложная сырость увядшего теста с сеткой старости глянцевой глазури.
Испечённый тлен был сладок и чуть горьковат: горе потери покрывалось коркой печали - спёкшейся и остывшей пылью, которую нельзя было ни сдуть, не стереть.
Без зрачков, без радужной оболочки: неподвижные, сплошные, объёмные точки - глаза как чёрный отсвет притихшей жизни - голодное лицо на едкой синеве.
Руке были послушны лишь растираемые в порошок минералы - не было ни одной кисти без следов сгустившихся небес. Пересинённый холст как пересоленная паэлья - плотность въевшегося цвета вместо пресного безразличия воздуха.
Словами, красками, да чем угодно - закрыть кроваво-пороховые лучики простреленного виска - пробоину самопотопленной лодки.
Смоль, валик сомкнувшихся волос - сосисочным париком сдавливает голову: напряжение ожидания или ожидание напряжения - и порознь, и вместе - катастрофическая сшибка чёрного с густо-голубым.
Горизонт тела с вытянутыми по швам руками: за ним еще не видно авиньонских дев - взрывной темперамент наткнулся на пепелище, он только искупается в море разлившихся чернил, а потом снова запросит искр, чтобы поджечь высушенный порох.
"ЧУГУННЫЕ ГОЛОВЫ"
Франция-Канада, 2003, 2.08, реж. Кристоф Ган, в ролях: Самуэль Ле Биан, Дебора Кара Ангер, Максин Дюмон, Джереми Ренье, Вирджиния Дамон, Филипп Наон, Линн Вудман, Ноэль Боджио
Кожа на голове была рассечена поперёк всего затылка. Крови было мало: она выступала, набухала и быстро сворачивалась бурыми наростами. Обнажившийся, тускло-серый металл охлаждал рану и притуплял боль.
Дюгари не вставал: надеялся избавиться от противного головокружения, которое качало волной ночную унылость асфальта, а еще больше - въедливую ядовитость придорожной травы, вбирающей в себя свет горящей, перевёрнутой машины.
Его бычья шея (колесо не пожалело и её) отказывалась сдвигать с места ртутно-тяжёлую голову. Не отрывая её от дороги, упираясь в асфальт руками и ногами, Дюгари покалеченным раком стал отползать от факела облитого бензином металла.
Взрыв застал Дюгари в лоне густой травы, которая полностью укрывала его вынужденную беспомощность. Такая передышка не была ему по нраву: он должен уходить, уползать отсюда, как можно быстрее. Еще, еще одну минуту - Дюгари не мог заставить себя двигаться.
Голоса на дороге, отрывистые, лающие, вернули его в разлитый повсюду страх, в зыбучую и дрожащую безнадежность, к которой невозможно привыкнуть.
Отщепенцев не любили, их ненавидили, травили, выжигали, уничтожали: таков удел отступничества, такова цена сопротивления.
"Не трусь же, приятель", - заклинал, просил себя Дюгари, и в этой крайней точке своего изгойства он находил силы для внутреннего рывка, отрыва от собственного страха.
Литой металл уходил из его головы, он растворялся наконец-то поднявшейся с колен смелостью, давая возможность подняться голове с примятой травы.
Дюгари стал отползать всё дальше от чугунноголовых чужаков, которые уже вряд ли могли бы справиться с его обретённой свободой, которая стала его защитой от них - и от собственного страха.
"ЧЭНЕЛ"
Нидерланды, 1998, 1.39, реж. Йос Стеллинг, в ролях: Скарлет Йоханссон, Джеи Краайкамп, Стефани Экскоффье, Джим ван дер Вуде, Тон ван Дорт, Йоссе Де Пау
Бадья упала неудачно: сделала один оборот и ударилась дном о мутноватую поверхность городского канала. Еще одна попытка, и руки Гриды почувствовали привычное натяжение веревки: вода уступила и оказалась на булыжной мостовой, делясь с ней своей прохладой.
Тринадцать лет - рубежный возраст для девушки. Острые мальчишечьи коленки превращались во что-то совсем иное: мягкое, округлое, в средоточение нескромного внимания мужчин, которым помогал ветер, бесцеремонно поднимающий подол домотканной юбки.
В их взглядах была та жажда, которая не копилась в пересохшем горле, а вспыхивала пламенем внутри и вырывалась из-под прищуренных глаз хищным, безрассудным огнём. И этот огонь был тем сильнее (Грида уже отметила это своим цепким умом), чем неприступнее был вожделенный источник.
Мгновенное, многодневное или растянутое на годы столкновение жажды и утоления неизменно выливалось в состязание характеров, которые в этом поединке определялись окончательно, как законченные скульптуры, вырубленные из бесформенных каменных глыб.
Грида всё больше ощущала в себе брожение непонятных ей сил, в которых мешались и утоление, и жажда, и то напряжение, которое сродни натяжению веревки, вытягивающей пойманную воду из канала.
Игра, пока еще только игра в опасность: Грида стала ходить за водой в опускающихся сумерках, но всегда успевала вернуться домой до разгула ночи.
То ли неосторожно, то ли намеренно: сегодня Грида как-то особенно мешкала, видимо, рассчитывая по-настоящему, с головой окунуться в тревогу ночи.
На половине пути, в квартале, который в этот час покидали самые благоразумные, её окружила компания молодых парней, прятавших свои лица в капюшоны и в длинные отвороты головных уборов.
Они до времени скрывали и свою агрессию, которая теперь распалялась при виде беспомощной, зазевавшейся жертвы.
В компании их наглость утраивалась, спеша подавить внутреннюю слабость, которая заставляла их держаться вместе.
В их сжимающемся кольце Грида наконец-то почувствовала то, что никак не могла вытащить из себя ранее - неукротимую, бешеную силу, которой трудно найти равного себе противника.
Её вытянутые вперед ладони испускали упругие, мощные волны этой силы, отталкивающей, сдвигающей, сминающей этих глиняноногих столпов трусости.
В эти мгновения определялось, кристаллизовалось её будущее: она станет колдуньей, которая найдет достойного соперника только в свой последний день: в разгорающемся костре, который будет - еще неохотно - лизать её голые пятки.
"ШЁЛКОВЫЙ ПУТЬ"
США, 1969, 0.35, реж. Стэн Брекхедж, преждевременные хлопоты
Свет от фонарей по углам кареты слепил глаза равнодушием неона: он тонул в чёрно-синих небесах и в низком тумане, который закрывал повозку наполовину. Санта Клаус в молоке: для тех, кто разучился различать цвета, всякая процессия - повод для застирывания грусти - пятна, от которого хочется поскорее избавиться.
Двуличие - как жжение змеиного укуса, как неиссякаемый родник печали - рапира, которая обломилась где-то глубоко внутри и которая шевелится при малейшем движении - осторожней, еще осторожней.
Кенет кутался в зелёный флотский бушлат, промокающий еще больше, когда он крутился в луже воды. Это был бывший снег, набросанный в прозрачный саркофаг и стаивающий грязным месивом - холодильником для тухнущей рыбы.
Какое разложение от еще живой плоти - в ней еще столько порывов, столько энергичной бессознательности, но края тесной постели из оргстекла надёжно склеены, чтобы порывы не выплёскивались наружу: предосторожность - своего рода вата для неожиданностей, которыми так полна жизнь.
Мелкие неудобства портят всё: одной рукой приходилось всё время подпирать клапан для прохода воздуха, тот падал вниз и надёжно поощрял удушье. А вы еще говорите: покойник - это процесс, а не результат.
За несколько километров он устанет - ему просто надоест бороться: всё было просчитано, поэтому его везли на самое дальнее кладбище города. Но плакальщицы старались уже сейчас - они привыкли честно отрабатывать свой хлеб.
Их плач, их рыдания - доносились до Кенета как мелодичное бульканье упавшего в воду телевизора, готового вот-вот разорваться от такой несправедливости - поминальная музыка рыбьих плавников, вырисовывающих аккуратные восьмерки из невидимого сопротивления солёных глубин.
Жалость как форма отстранения, как утопление неприятностей: кто-то мягкосердечный набросил на забрызганный изнутри грязными потёками саркофаг - шёлковое покрывало, муаровый отлив которого возвращал торжественность момента.
Никто не решался (и не решился) проверить исход неравной борьбы (клапан уже лишь изредка поднимал струящуюся воронёным блеском ткань). Нет ничего хуже прерванной церемонии: это понимали все или пытались себя в этом убедить. Ни речей, ни выстрелов вверх: молчание нарушалось только ударами сухой земли о ненатуральную гулкость пластика.
"ЭЛИТНЫЙ ДОНОР"
США, 2002, 1.52, реж. Уэс Андерсон, в ролях: Оуэн Уилсон, Майкл Гэмбон, Бад Кор, Кейт Бланшетт, Ноа Тейлор, Сью Хорхе, Сеймур Кассел, Кумар Паллано
Ларри тупо смотрел на огромный экран, где бегали, дрались и мстили друг другу диснеевские бескостные мультяши, которые растягивались резинкой при защемлении и сминались в лепёшку при ударе. У них было тело, но не было опоры - пластилиновые шары, раскрашенные яркими, однотонными пятнами.
Коричневый кожаный диван, на котором гвоздём сидел Ларри, был их полной противоположностью, но всегда поражал его своей холодностью. На нём невозможно было пригреться, создать уютный уголок, из которого не хотелось бы выползать. Диван колом высился посредине гостиной и лишь терпел присутствие теплокровных, нелогичных существ.
Чек лежал на журнальном столике уже две недели: немалая сумма, которая украшала его, успокаивала Ларри, была его позвоночником, его опорой, его воронкой, куда можно было сбрасывать свои невыносимо грустные мысли.
За последнюю неделю имплантат значительно окреп, младенчески порозовел и уже не выглядел огромной белой мухой, которая вцепилась в шею Ларри. Дней через двадцать его клетки создадут ровный, надёжный слой на пластиковом протезе носа, этот нос аккуратно вырежут из его шеи и тут же пришьют его банкиру-гонщику, который потерял свой где-то на автостраде под Вермонтом.
Врачи и массажисты уже вовсю готовили слеюдующую донорскую площадку: каждый день они на один час приезжали после обеда и разминали, умащивали, натирали мазями кожу на левой плече, куда через месяц будут вшивать протез уха, требующий наибольшей заботы и внимания донорский орган.
Плечо - это куда ни шло, вот с левой лопаткой, на которой выращивался безымянный палец, было в своё время много хлопот. Ларри мог спать только на животе, эта предопределённость добивала его: после этого ему дали отпуск и отправили на Сейшелы. Он вернулся оттуда с глазами, полными жизни, но печаль из них не ушла - это была грунтовка, которую невозможно было замазать никакими масляными красками.
Детской песенкой затренькал будильник в виде пузатого гнома: Ларри в кроссовках стоически взобрался на бегущую дорожку тренажёра - врачи внимательно следили за его физической формой.
"ЭФ ДЖИ СИ"
Бразилия, 2004, 1.54, реж. Хосе Энрике Фонсека, в ролях: Мурило Бенисио, Хорхе Дарио, Лазаро Рамос, Мариана Хименес, Вагнер Моуро, Фернанда Монтенегро, Педро Кардосо, Андре Гонсалвеш
Сердце-персик с триерволновой оболочкой, погруженное в толстостенный, джекибрауновский сосуд с формалином - надо меньше смотреть апокалиптических фильмов: Жоффо раздувал свое имя воздухом лёгких как резиновый шарик с блёстками, которые с едва слышным треском осыпались с расширяющегося объема.
Эф: контрольный выстрел как зеркально отражённый привет, приват-прощание с головой, придавленной к асфальту сухим толчком прошедшей насквозь пули.
Джи: отсечённый мизинец как залог восстановленный чести в чужих глазах, как корыстный дар корпоративному братству - зверей, волков, животных - людей ли.
Си: потупленные глаза с признанием последнего предупреждения - с близким, но еще недоступным дыханием палача - с ощущением наглухо закрываемой за тобой дверью - в комнате без окон и без щелей.
Хвататься за символику как за спасительный круг, приплетать мистику в совершенно ясные дела, пахнущие остывающей кровью: Жоффо не замечал за собой раньше таких глубоких погружений в мыслительный процесс. Проснувшийся ум в обмен на опасность: только в играх можно меняться, подменить одно другим, забыть то, что и не запоминал, не пускал внутрь.
Еще проще, еще яснее: Жоффо, что ждёт тебя - пуля, удавка, вода в лёгких, отрава в крови. Но ведь это всего-навсего последнее предупреждение: на словах - да, но на самом ли деле. Как выкрутиться - не осознавая или осознать - чтобы выкрутиться.
Убежать, спрятаться - просто, но неумно. Исправляться, соответствовать - но это не классная комната, где дают много шансов и не торопят. Забыться, пустить всё на самотёк - и смотреть, как твое тело за волосы подтаскивают к плахе.
Не те, не те эти рассуждения: нет в них оригинальности, спутницы удачи. Жоффо, ты пережёвываешь самого себя: а кого же мне еще жевать.
Отдохнули, теперь снова за работу: из сердца-персика выковыривают косточку, а сердце опускают в сосуд для сохранения - так просто, так буднично люди сходят с ума - не ты первый, не ты последний.
"ЯСНЕЕ ЯСНОГО"
Великобритания, 1998, 2.13, реж. Майк Ли, в ролях: Тимоти Сполл, Энди Серкис, Катрин Картлидж, Декстер Флетчер, Марк Бентон, Элизабет Беррингтон, Ли Росс, Майкл Остин
Голос, интонация значили для Дэвида многое, если не всё. Две-три фразы, и накопитель пометок памяти полнился новыми папками: уважительно-заинтересованными (честнейший и достойнейший человек; какой хитрюга; открыто-доверчивая душа; не прост, ох как не прост), удивлённо-недоумёнными (что-то с ним не так; сколько спеси - хватит на троих; бедняга, думает только о себе), коробяще-угнетёнными (недалеко ушел от прародителей; воинствующее бескультурье; одна брань в голове).
Что он мог знать о незнакомых людях, а туда же - брался о них судить: с какого такого перепоя. Это он уже о своём, о больном: о грехе своём несмываемом - о гордыне.
В минуты прозрения, когда не другие, а он сам раскрывался перед собой во всей своей угловатой и диковатой неприбранности - ах, если не было этих минут. Дэвид напивался до беспамятства, лишь бы не видеть это ужасное зрелище - разобранную, вывернутую наизнанку душу, которая не умела прикрыть свою постыдную обнажённость - ей нечем было прикрыться или она не хотела этого делать - гордыня, проклятая гордыня - поистине, смертный грех.
Наутро болела, мутилась, страдала голова, как будто её всю ночь таскали волоком по паркету - заснувшей куклой с тряпичной шеей. Но собственное подземелье уже не казалось таким кошмарным, оно превращалось в детскую сказку-страшилку, далёкую, размытую, забытую, которая в детстве всегда исчезала перед погружением в уютный сон.
К вечеру оставался один стыд, но и он был какой-то праздничный, полный заинтересованных упрёков и дружеских пожеланий. Дэвид прощал себя самого, что-то бубнил о своих слабостях - и радовался им как дитя. Собственное унижение-развенчание примиряло, уравнивало его с другими. А самоирония уже брала бразды правления в свои руки - и он подчинялся ей безоглядно.
На самом деле, ведь он никому не желал зла - он только хотел, чтобы все стали добрее и лучше (и он сам, прежде всего). "Ладно, ладно, хватит оправдываться - мы верим тебе", - такая поддержка трогала до слёз. "Скажите, ведь я не так уж и безнадёжен", - это был сентиментальный перебор, но даже это ему сегодня прощали.
"Какая чистая, доверчивая, ясная душа", - Дэвид думал о конкретной душе и радовался тому, что испытывал белую, светлую зависть - сейчас ему не нужно было больше ничего.