у времени в плену
| Вид материала | Документы |
Содержание"Комната потерянных снов" "Креветочный стон" "Наша весёлая больничка" "Не до смеха" "Оголённые провода" "Олфато: круг замкнулся" |
- М. М. Пришвин «Деревья в плену» Цели урок, 45.79kb.
- Пастернак Борис Леонидович у времени в плену?, 187.24kb.
- Дайджест прессы. Февраль 2011г.(48) Средства массовой информации о Бауманском университете, 227.4kb.
- Машина времени или механизм перемещения в пространстве и времени, 134.4kb.
- Социология свободного времени понятие свободного времени, 54.58kb.
- Фёдор Григорьевич Углов, 14350.81kb.
- Ломехузы над пропастью, 2695.42kb.
- Урок: математика. Класс: 3 А. Тема: Единицы измерения времени. Календарь. Неделя, 50.55kb.
- Сценарий Нового года «Дед Мороз в плену у Соловья-разбойника» Ведущие (девочка и мальчик), 65.5kb.
- Координационный совет российского союза научных и инженерных общественных организаций, 61.28kb.
Россия, 2004, 1.49, реж. Олег Степченко, в ролях: Анатолий Кравченко, Максим Коновалов, Олег Степченко, Юрий Цурило, Анна Чурина, Андрей Мерзликин, Петр Федоров, Андрей Краско
Еще не тайга, но уже не приволье средней полосы. Еще не глушь, но уже подкатившее к горлу отчаяние. Еще не ночь, но уже глубокие сумерки сознания.
Трактор наматывал на гусеницы судорожно цепляющуюся за пролесок траву и тащил за собой связку краденых брёвен. Прыгающий свет от замызганных фар, душный рёв двигателя, нервая пляска шахрай-греха в кабине - размотали молодого доктора по ниточкам и вызывали его к запредельной откровенности, которая теперь не давала заснуть клюющему носом трактористу.
"И главное, никогда не успеваю убрать часы", - хриплый, раскатистый голос бородатого доктора выражал то ли недоумение, то ли восхищение собой. Буйная растительность лишь отчасти скрывала плотоядные, всегда влажные губы, жадные до свежих, новых тел.
Особенности поведения местных русалок несколько шокировали, особенно в бахвалистом пересказе чужака-горожанина, скрывающегося в верхневолжских лесах от недремлющего ока военкома.
Студёной водой в глаза: выхваченный из темноты одинокий вид милицейского мотоцикла с коляской прогнал сон тракториста Василия.
Испуг сменился удивлением: вышедший из кабины Василий узнал мотоцикл своего кума, участкового Матвеича. Тот был брошен в канаву совсем недалеко, связанный по рукам и ногам, осуждающе смотрел на Василия и на подошедшего доктора, что-то возмущенно мычал сквозь скотч, залепивший рот.
Бессильным бревном Матвеич лежал на разъезженном пути воровства и мародёрства, опутанный родственными связями и кумовством.
Конвейер работал безостановочно - уже подъезжал следующий трактор: кто мог его остановить?
"КОМНАТА ПОТЕРЯННЫХ СНОВ"
США, 2003, 1.42, реж. Дон Коскарелли, в ролях: Брюс Кэмпбелл, Ларри Пеннелл, Линда Флэммер, Брюс Рэвитц, Син Окада, Хайди Мэрнхут, Чак Уильямс, Вирджиния Браун
К утру все змеи сползались в узкую, как продолговатая кладовка комнату. Дверь в неё давно была забита толстыми, кривыми досками, едва державшимися на ржавых, трехдюймовых гвоздях, многие из которых были уже без отвалившихся шляпок.
Худое место: скажет каждый, кто подойдет к нему достаточно близко, но не настолько, чтобы вступить в чуть присыпанные пылью ручейки жидкости, цвета и вязкости мазута, но с красноватым оттенком.
Ручейки вытекали из небольших, будто высверленных отверстий, в которые и заползали утомлённые змеи. Спрессованный мрак человеческих мыслей, который обволакивал шкурки посланников снов, давно не помещался в переполненной комнате и выдавливался наружу сгустившимися, измельчёнными отжимками.
Здесь не было снов о полётах, о вдохновении, о светлой любви: люди эти грёзы, как правило, оставляли себе, возвращаясь к ним в трудные минуты. Эта была колыбель их надежды - хрупкая, но колыбель.
Тем удивительнее было их мотовство, их расточительность по отношению ко многим другим снам: о матерях, о возлюбленных, о друзьях, о детях. Их тепло, которым они грелись, казались им естественным, нескончаемым, вечным - и подобные грёзы рассыпались, забывались, отодвигались на задний план. От забранного тепла они остывали, холодели, в них оставались лишь слёзы, беспокойство, горечь, сомнения.
Змеи, собиратели забытых снов, не могли их согреть, но аккуратно подбирали и собирали в этой заколоченной комнате. Ведь призрачные, слабые надежды на то, что кто-то вспомнит о них, оставались. Но возвращались они, уже пропитавшись чужим страданием, которое и составляло основной багаж этого необычного хранилища.
В комнате было очень тесно, но никто не стремился, не мог уплотнить один уголок, где хранились последние сны невинно убитых или погубленных.
Здесь был сон о темнокожей матери, которая махала шёлковым платочком маленькому мальчику, который уходил от неё по просторной дороге. Он широко улыбался ей, когда оглядывался, но она прекрасно видела, как он смахивал слёзы, когда отворачивался.
Мартин вспоминал этот сон, когда стоял на балконе гостиницы в Мемфисе. Мысли - сон о маме споткнулся и потерялся, когда пуля ударила в голову.
Свинец лишил снов и воспоминаний JFK и его такого же несчастного брата - и многих-многих других, которые сами выбрали дороги, по которым летали пули.
"КОРАЛЛЫ"
Испания-Германия, 2005, 1.43, реж. Дэвид Каррерас, в ролях: Дэмиан Бихир, Мирисоль Мембрилло, Даниэль Хартвиг, Инго Брош, Артур Саме, Карлос Ласарте, Джессика Шварц, Винсенте Гил
Страсть к самоуничтожению - пробьёт головой потолок! - скапывающая вниз сталактитами, насыщенная потной влагой, пропитанная розоватой сукровицей - пойманная в перископ холодеющего от прыжка сознания.
Девственно чистая площадка вокруг - никого, кто бы захотел и смог оценить такое необычное пристрастие. Шоковое онемение - и мигом рухнувшая надежда остановить неотвратимое падение. Скрип паркета - жалобнее, чем обычно, как-то сразу померкнувший стоваттовый свет. Может быть, обойдётся - жалкая опора на жалкие слова.
Пафосно-гнетущая невразумительность: произнесённые вслух слова обесцениваются уже на последнем слоге - и остаются в памяти растрёпанными лохмотьями. И тишина, которую нечем заполнить - и невозможно забинтовать.
Разливающаяся ядом беспечность - когда уже некуда отступать, когда кирпичная стена холодит затылок, но не может остудить кровь. Свинцовый ворох рассыпанного набора, пахнущий типографской краской и пока не торопящейся гибелью.
Икер подбирал крохотные буквы, перетирал их кончиками пальцев, искал то, что было рассыпано уже внутри - и складывал слоги-наконечники, которые вонзались в мозг.
Все стрелы начинались одинаково и поражали своей заговорщицкой схожестью, которая добивала поверженного.
Безразличие, безрассудство, безответственность: и разломившие, расщепившие их две стрелы, попадающие точно в центр поражённого круга - безнадёжность и безысходность.
Зачем ты сделал это: не сумел сдержаться, поддался минутной слабости, попал в область затмения, уступил собственному упрямству, всё еще хотел что-то доказать, плохо просчитал последствия. Всё вместе - и всё не то.
Да, просто не мог иначе.
Осознанное безрассудство расширялось, ломалось, болело внутри жёсткими кораллами, из которых уже никогда не вырастет полусказочный риф.
"КОСЯЧОК"
США , 1996, 1.44, реж. Ларри Кларк, в ролях: Лео Фитцпатрик, Джастин Пирс, Эдриан Браун, Луис Нуньес, Хлое Сивиньи, Алекс Глен, Сара Хендриксон, Кристиан Бруно
Стоит на полчаса отойти за травкой, и твой уютный игрушечку-домик превращают чёрт знает во что - не успеешь отлучиться из своего занюханного жилища, а здесь уже и не пахнет жизнью - грёбанные фараоны: превратили обжитую ночлежку в заляпанную кровью скотобойню: Марти трезвел, прояснялся на глазах - поменьше розового и голубого, побольше бурого и красного.
Нервический смешок при виде картинно разбросанных трупов выходил из Марти вместе с остатками кайфа. Какие в задницу фараоны: здесь явно изгалялись шизанутые курки, садисты, пересмотревшие "Хэллоуинов".
Они даже не успели закрыть глаза: рухнувшим планером Марти бросало из одного угла дома в другой - припозднившимся пастырем он закрывал глаза друзьям и просто знакомым.
Накатывал, цеплялся за ноги страх: лицо Венди с перерезанным горлом скрывала полутьма, и мозг Марти прокололо спицей узнавания - он закрывал веки самому себе. Б-р-р, мороз по коже, ледяная вода в захлебнувшихся лёгких - как тут не сойти с ума.
Его заботливость, его горячечная деловитость дико выглядели на фоне растёкшейся по паркету крови, липких, красных следов от кроссовок, всё еще тлеющих косячков.
Какое вопиющее надругательство над здравым смыслом: эта фраза дорого стоила Марти, он совсем утомился, выдохся, растёкся.
"Они наверняка вернутся", - остатки рассудительности еще сопротивлялись смертельной усталости, но безвольное, разбитое тело не хотело совершать никаких движений, даже самых необходимых. "Всё похрену", - Марти калачиком свернулся прямо на полу у газовой плиты: на кухне запах жизни еще преобладал.
"КРАХ"
Италия, 2006, 2.04, реж. Франческа Инауди, в ролях: Франческа Инауди, Массимо Чечерини, Джованна Меццоджиорно, Макс Галигани, Карло Монни, Анджела Финочиаро, Элио Германо, Алессио Бони
Как промахнувшийся дайвер, на последних остатках кислорода в лёгких - Франческа вынырнула из чёрной дыры сна-болота: с иррациональным чувством конца всему, полного краха и без того зыбких ожиданий.
Ощущение краха было настолько безутешным, что впору было тут же наложить на себя руки. Такое с ней было впервые и совсем не вязалось с её собственными представлениями о себе, как о волевой и крепкой духом женщине.
А сон был совершенно дурацкий: она потеряла ключи и от квартиры, и от машины, металась, дёргалась в попытках вспомнить, где это могло случиться. Какой-то странный, пугающий подземный переход, который вдруг перетекал в земляную горизонтальную шахту с входом и выходом в виде канализационных колодцев с несдвигаемыми чугунными крышками. В руках кожаный, белый чемодан, который она всё время порывалась оставить под землей и который отрывал, оттягивал руки каменной тяжестью. И тёмные, незнакомые личности, предлагающие помощь, похожие больше на тихих, занудливых мошенников, которые и стеснялись, и гордились своим нечистым промыслом.
Франческа тёрла руки мылом до красноты, до боли - лишь бы смыть липкую грязь сна, который гарью лесных пожаров удушливо зависал в сознании.
Если бы кто-то знал, как тяжело, неподъёмно изо дня в день держать марку - уверенной, ироничной, мудрой женщины, которая всегда поможет, подскажет, найдет выход из трудной ситуации - с гордо посаженной головой, без тени сомнения в голосе, быстро, чётко, надежно.
А кто думает о ней? О её сомнениях, слабости, о хрупкости, ранимости её души, зажатой в извечных тисках выбора и колебаний.
В безлюдной, засушливой пустыне - ничто не могло сломить её упорства - добраться, дотянуться, доползти до тенистого, животворного оазиса-миража, где можно отдохнуть, набраться сил, возрождаясь снова и снова.
"КРЕВЕТОЧНЫЙ СТОН"
Германия, 2002, 1.52, реж. Рональд Сузо Рихтер, в ролях: Хайно Ферх, Николетта Кребитц, Александра Мария Лара, Феликс Эйтнер, Сара Кубель, Себастьян Кох, Уве Кокич, Клаудиа Михельсон
Уксусно-кислое предчувствие застревало в горле непрожёванным комом - коммерческим гостеприимством детей Поднебесной.
Времени было в обрез: через полчаса он должен улыбаться коллегам, слушать их остроты, обживая полумрак китайского ресторана.
Он проходил мимо ухоженных, осенне потухших двориков со следами летних мизансцен барбекю-откровений и с вложенными друг в друга пластиковыми стульями.
В этом городе его никто не знал, не ждал, не думал о нём. В таких местах он отключал свою мораль как пятисотваттовую лампочку, наматывающую на счётчик стоевровые бумажки - слишком хлопотно и слишком дорого.
Не было нужды подвергать себя опасности, но Клаус уже подчинился своему инстинктивному азарту, отдав ему полную волю.
Этот дом излучал пустынность и едва уловимую заброшенность. Хватило трёх минут, чтобы вскрыть два дверных замка - почти бесшумно, если не считать отрывистого стука переместившегося в висок сердца.
В гостиной Клаус обчистил выдвижные ящики с драгоценностями и с деньгами - больше по привычке, чем по необходимости.
Вечерний полумрак только подчёркивал напряжённую неподвижность женской фигуры, которая сидела в столовой спиной к Клаусу. Её левая рука судорожно сжимала край стола, а правая лежала на трубке телефона - с готовностью оживить его в любой момент.
Её голова была опущена и выражала погруженность в свои мысли, которые только краем касались неожиданного вторжения. Клаус был в шаге от неё и не хотел прерывать её размышления. Но она сняла трубку - и рука Клауса закрыла ей рот.
Спокойное женское тепло, умиротворяющее, расслабляющее: Клаус не к месту вспомнил бывшую жену, но еще крепче сжал рот и нос своей невольной жертвы. Он не вполне понимал, зачем он делает это, но чувствовал, что это совпадает с желаниями женщины.
Но её выбор не был окончательным: её ногти в запоздалом порыве стали снимать кожу с кисти Клауса, рвать мышцы и сухожилия с его костей, но беда была в том, что уже он не мог остановиться.
Наскоро перевязав руку, вытряхнув добычу из карманов, Клаус медленно закрыл входную дверь - так тихо, словно не хотел будить её.
Голоса посетителей, приветствия коллег чужеродными пчёлами впивались в мозг, который разбух от затора мыслей, как запруженная льдом река. Нужен был динамит, чтобы прорвать закупоренную неподвижность.
Накалывая вилкой креветки, он различил едва слышные стоны. Они порождали ненужную, забытую жалость, давно умершее желание помочь, защитить. Ему было так плохо, словно он сам одеревенело остывал, коченел в столовой уже неживого дома - медленно и безвозвратно.
"НАША ВЕСЁЛАЯ БОЛЬНИЧКА"
Германия, 2003, 1.43, реж. Оливер Хиршбигель, в ролях: Мориц Блябтрой, Свен Грефер, Тимо Диркес, Ральф Мюллер, Маркус Рудольф, Дэнни Рихтер, Марен Эггерт, Тристан Востри
Невозможное достижимо и недостижимое возможно: Хоаким не подвергал сомнению справедливость обоих словосочетаний, но пытался теперь понять, в чём их отличие друг от друга.
Второе выражение казалось ему чересчур пессимистичным (недостижимое - значит перекрыты все пути, как ни старайся) и мягко-безвольным (ну, что значит, возможно, какая-то здесь кроется амёбность и выжидательность).
Первую связку слов он видел более упругой, вполне отвечающей его упорному, по-спортивному злому характеру. Достижимо: используй все шансы и тропинки, какими бы они не были замысловатыми и у категоричного слова постепенно расшатается, а потом и отвалится частица "не".
Только тут Хоаким поймал себя на мысли, что увлеченно предается своему излюбленному занятию - он "мёл пургу".
Он закручивал слова и мысли в белую вьюгу и наметал сугробы своих измышлений там, где ему заблагорассудиться.
Это была его дот-сыворотка от того сумасшедшего и непонятного мира, в котором он пребывал. Чтобы совсем не сойти с ума, надо самому стать безумным, но только слегка, понарошку, оставив люки нормальности незапечатанными.
"Валять дурака: тут главное не пережать, не увлечься, вовремя соскочить с иглы безрассудства.
А, кстати, где моя игла - в последний раз я наткулся на неё в левом кармане куртки - её белый колпачок был твёрдым и смешным, как нос утконоса - нельзя ставить рядом два похожих слова, надо найти что-нибудь более удобоваримое - удобно варить, что это такое - наварить, слышал, знаю - отвяжитесь от меня, не видите, что я ищу - что, что, это не вашего ума дело - не трогайте меня, я вам не кукла".
Санитары подоспели вовремя: они волокли Хоакима в душ Шарко - холодная вода под напором бодрит и освежает.
"НЕ ДО СМЕХА"
Франция, 2004 , 1.42, реж. Анн Фонтейн, в ролях: Эммануэль Беар, Кристин Аарон-Булонь, Жюдит Магр, Идит Себула, Прюденс Майду, Марк Риофоль, Иди Тешер, Пьер Манганелли
Мужчины были главным разочарованием её жизни. Влюблённые глаза, поющая душа - цветы, поцелуи, признания, объятия, ласки - еще размывали, сглаживали определённость, категоричность этого вывода, но не могли задвинуть его слишком далеко. Видимо, ей достался слишком большой кусок яблока с райского дерева познания.
Звонок вернул её на землю: срочная работа - голос Паскаля едва скрывал торопливость, он опускал тонкости, был слишком взволнован и подавлен, слегка отстранён. Это бывало с ним в двух случаях: или действительно была трудная, неотложная работа, или он снова впал в то состояние, которое она называла про себя "доброкачественная влюблённость". С этим она научилась справляться, арсенал средств был разнообразен и всегда наготове: уже через несколько дней Паскаль снова смотрел на неё горящими, преданными глазами, глазами ребёнка, который с облегчением обнаружил, что не подвёл мамочку.
Тревога осталась в сердце и ужесточила конкретность мыслей. Мужчины поражали и удивляли её: и умом, и силой, и размахом притязаний к жизни, но - и вздорностью, хаотичностью своего поведения. Отдаёшь всю себя: они принимают это как должное, считая, что эта цель уже поражена, и разворачивают свои боевые порядки на что-то другое. Они не понимают, не улавливают, что это только исходная точка, что самое интересное только начинается, что приятные, заманчивые открытия можно делать бесконечно.
С ними было трудно, иногда и невозможно: разыграть полнозвучную симфонию любви, с нюансировкой, гармонией всех инструментов-ощущений-эмоций-чувств. Этюд, пьеса, максимум соната - на большее у них не хватало ни терпения, ни времени, ни заинтересованности.
Или начинают вязаться с прозрачными намёками - поспешно, без шлифовки, забывая, обрывая предыдущие нити игры, с грубой маскировкой своих намерений. Или хуже того: лезут в душу, копаются там, как у себя в шкафу, шарахаются из стороны в сторону, как одичавшие лошади, сами не знают, чего хотят.
Она позвонила через час: голос Паскаля не скрывал усталости и раздражения, ему было не до неё, хотя он и пытался это затушевать. Всё-таки больше похоже на работу, но последняя фраза была уж очень странной - и это её задело.
Пассивность - это был не её удел: она всё чаще подумывала о признании - как женщины, как человека, как возлюбленной. Она сама могла бы организовать это признание, если бы захотела. Её мало заботило то, что злые языки назовут это признание любовником. Главное, она будет королевой положения, сможет отдавать и брать столько и тогда, сколько и когда сама пожелает. Её будут добиваться, она же будет владычицей, арбитром в этом состязании - и у неё всегда будет преимущество первого хода. И неуязвимость - о чём сейчас она могла только мечтать.
Обречённость, временность такой конструкции очевидна - и что с того: признание было ей необходимо сейчас - как воздух, как свет, как тепло.
К одиннадцати часам произошло долгожданное возвращение: Паскаль выглядел выжатым лимоном, но смотрел прямо в глаза, уже убирая её тревогу, запирая на ключ её подозрительность. Она ушла в столовую, еще не определившись, как себя вести.
Паскаль подошёл сзади незаметно, обнял с нежностью пухового одеяла, осторожно, трепетно поцеловал в шею. Это не были: извинения, примирения, оправдания - это была любовь. А для неё это было счастье, полное счастье.
"ОГОЛЁННЫЕ ПРОВОДА"
Белоруссия-Германия, 2006, 1.39, реж. Григорий Тисецкий, дебютный захват синематических территорий
В такие минуты Марыся могла многое: взломать любую систему, проникнуть туда, где одно название внушало трепет и ужас. Внешне легко, почти играючи она расправлялась с паролями, ловушками, блокадами, сметая всё на своем пути.
В семнадцать лет: единственная хакерша в столице, инфанта полесского андеграунда, непредсказуемый сгусток нервов и острого ума.
Легко вызываемое, сразу шкалившее на максимуме - состояние аффекта при безграничном разбросе сил, но при полном нравственном контроле.
Так, конечно, хотелось, но получалось не всегда. Замешкавшиеся, посторонитесь, иначе не сдобровать. Они падали, пытались отползти, жужжали, как ненароком сдавленные под газетой мухи, еще не понимая, что произошло.
Добро и зло: при таком накале страстей, разбушевавшихся эмоций между ними не было чётких границ - как смятые, впечатанные друг в друга кусочки разноцветного пластилина, тающего в разгорячённых руках.
Бомжи, маргиналы, тихие сумасшедшие тянулись к ней как мотыльки к свету, прижигая её раскалённым железом свои кровоточащие - душевные язвы и раны. Марыся же, как воронка смерча, вынужденно вбирала в себя их продырявленные, прохудившиеся панцири, которые едва ли возможно было залатать и запаять.
Фантомы ночных улиц ходили за ней по пятам: призрачная свита отпугивала подслеповатую, зажиревшую квазинормальность.
Эта трезво хмелеющая нормальность бесстрашно пряталась в полумраке кафе, заколотив все окна и двери своего, такого близкого безумия.
Никто не мог выдержать весёлый, сумасшедший взгляд Марыси, чтобы не запаниковать и не обернуться назад, в свое прошлое, откуда вылезали, выползали, вылетали - и свиные рыла, и майские жуки, и божьи коровки.
"ОЛФАТО: КРУГ ЗАМКНУЛСЯ"
Испания, 1988, 1.51, реж. Агустин Вильяронга, в ролях: Гюнтер Майснер, Дэвид Саст, Мариса Паредес, Джек Биркет, Лиза Геррард, Бруно Тодечини, Хайди Бен Амар, Лючия Бозе
Они не тронули только детство: солнечную горечь спелой оливы, отгородившуюся разгорячённой кожурой щедрую сладость апельсина, расслабленное томление уставшего моря после заката, осторожную нежность вечернего ветерка, мелованную зажатость книжных страниц, когда буквы стали сливаться в сереющую блёклость рассыпанной сажи.
Мигель переоценил их забывчивость и недооценил их коварства. Один, только один день из детства - оставили ему, чтобы он понимал, как многого остального его лишили.
Безнадёжный провал и текущее, ежесекундное ощущение: они близнецы, но не братья. Их похожесть - лишь тождественное отражение в одном зеркале, но каждое из них смотрит в свое окно и рвёт родственные связи, чтобы не быть погребёнными под обломками друг друга.
Чтобы отвлечься от оплакивания своей ампутированной памяти, Мигель прошёл в лабораторию и занялся конкретным делом. Он пытался заполнить зияющие пустоты внутри, но этим только бросал камни в глубокий овраг ушедших воспоминаний, которому нужны были горы таких камней, чтобы выпрямить сломанную спину.
В последнее время его увлекли метаморфозы цитрусовых. Кожура давно лежавшего лимона из упругой становилась дрябло-водянистой, затем покрывалась бело-голубоватым с едва заметной зеленью налётом. Вслед этому менялся и запах: уходила, тускнела кисло-резкая свежесть, появились испарения намокшей коры, потом срубленной, слежавшейся древесины, а затем всё задушил густой запах мокрой земли, которая прела под толстым слоем опавших, вдавленных в почву многодневными дождями листьев.
Иначе вёл себя забытый всеми грейпфрут: от гордо-полезной горечи при долгой неподвижности его уводило к пыли высохших оболочек насекомых, а потом и вовсе к глухой душности утерянных ворсинок шкурок грызунов.
Мир гниения был созвучен поломанному состоянию Мигеля. Но как вырваться из этого мира и из этого состояния. Только шоковый удар тех ароматов, которые он сам придумал и сам описал. Вместо стёртой памяти ему осталось с десяток неприметных пробирок с номерами, но в них он собрал всё, что чувствовал, пережил в этой жизни.
Но выдержит ли его надорванное сердце эту атаку запахов: к чему размышлять, надо попробовать. Мигель стал открывать все пробирки подряд и глубоко вдыхать их пленённый аромат. Голова тонула в этих чудовищных волнах отборных запахов - слишком тонко и слишком много. Надо остановить всё, что мешает распознаванию: кровь, лёгкие, сердце.
Вернётся он или нет: Мигель впал в кому, и ответ на этот вопрос пушинкой повис в реке времени. Но уже без его участия стали заполняться выскобленные пустоты внутри - гармонией распускающегося водного цветка - теплотой древесных нот, глубоких и обволакивающих - тонким сочетанием пачули, какао и ванили - ярким цветочным светом гиацинта, нарцисса и ветивера - капельками жидкого золота, которые проступали через амбровую вуаль бальзама из горячей пустыни.