 у времени в плену

Вид материала

Документы

Содержание "Живое серебро" Чехословакия, 1963, 0.15, реж. Иржи Трнка, летопись летних гастролей "Кефир в шоколаде" "Коллапс якорей"

Подобный материал:

• М. М. Пришвин «Деревья в плену» Цели урок, 45.79kb.
• Пастернак Борис Леонидович у времени в плену?, 187.24kb.
• Дайджест прессы. Февраль 2011г.(48) Средства массовой информации о Бауманском университете, 227.4kb.
• Машина времени или механизм перемещения в пространстве и времени, 134.4kb.
• Социология свободного времени понятие свободного времени, 54.58kb.
• Фёдор Григорьевич Углов, 14350.81kb.
• Ломехузы над пропастью, 2695.42kb.
• Урок: математика. Класс: 3 А. Тема: Единицы измерения времени. Календарь. Неделя, 50.55kb.
• Сценарий Нового года «Дед Мороз в плену у Соловья-разбойника» Ведущие (девочка и мальчик), 65.5kb.
• Координационный совет российского союза научных и инженерных общественных организаций, 61.28kb.

"ДЖАЗМЕНЫ"

СССР, 1988, 1.41, реж. Владимир Хотиненко, в ролях: Андрей Жигалов, Николай Стоцкий, Сергей Колтаков, Вита Гребнева, Иван Бортник, Наталья Акимова, Авангард Леонтьев, Андрей Дударенко


Сегодня был праздник - Тиме снился его любимый сон: гленномиллеровский оркестр с серенадой солнечной долины, и он, Тима, в таком же, как у всех, снежно-белом смокинге солирует на трубе, самозабвенно, отрешённо. Свет софитов слепил, выжигал глаза, и когда они погасли, Тима не сразу смог разглядеть в зеркальном отблеске камеры притаившего на шее паука - это была чёрная бабочка, как метка, как знак, как предупреждение. Она всё туже сжимала его горло, а руки не слушались: кто-то, стоящий сзади, схватил их и тряс сильно, беспокойно.


Макс безуспешно пытался разбудить Тиму, у которого уже и голова ходила ходуном: звонили обеспокоенные родители Тимы. Диалога не получилось: "Я у Макса", - и на другом конце провода бросили трубку, с раздражением и с облегчением.


Было пять утра: голова не трещала, она раскалывалась. Дипломники музучилища до трёх ночи репетировали, выпивали, слушали своих темнокожих кумиров: Дюка, Дизи, Луи и многих других, имена которых ничего не говорят непосвящённым.


Дэн, самый подвижный, неусидчивый, деловой, не раз выбегал за бутылочной подмогой. Иногда пропадал надолго, зацепившись разговорами со знакомыми девушками. Но музицирование с друзьями брало верх - и он возвращался.


Друзьям подыгрывали батареи центрального отопления: жильцы сверху и снизу задавали ритм их сейшн-отрыву. Но им было глубоко безразлично, что о них думают полусонные люди: на то были свои причины, о которых не хотелось думать.


Жизнь была прекрасна: через три месяца их ждал Афган - с бородатыми духами, с наркотой, с госпиталями, с раскалённым солнцем, на котором никогда не было пятен.


"ДУША-ПОГОДА"

США, 1949, 1.39, реж. Билли Уайлдер, в ролях: Уильям Холден, Джон Лунд, Фрэнк Фентон, Джоан Фонтейн, Сиг Руман, Роберта Джонэй, Говард Да Сильва, Роланд Кулвер


Душа-погода металась по акварельному небу скуксившимся облаком: её подгонял слабый ветер, который затихал заворожённый, когда обнаруживал, что душа сама была ветром. Она была и ветром, и дождём, и градом - неуловимой, непредсказуемой, изменчивой, как майская погода.


Она видела всех, но никто не видел её - не было нужды или проку задирать голову вверх: там творилось то же, что и вчера, и неделю назад. Повторение изменяемого - с этим надо примириться или отвергнуть его, но этого не сделаешь на бегу, между прочим, без достаточных причин.


Душа-погода это понимала, но полёт-парение в своём одиночестве выглядит бесцельным, случайным, бессмысленным. Но это была поспешная оценка: соседи по голубой акварели не давали впасть в хандру глубоко - они наливались посеревшим свинцом и толкали душу вниз, будто было мало места в бескрайних просторах поднебесья.


Их лица-края кривились, сгущались завистливым уродством, они пытались скрыть его дымкой влажного тумана, который легко прорезался лучами солнца, занявшего сегодня сторону души. Та уклонилась от борьбы - светлая грусть сегодня (и всегда) казалась привлекательнее, чем сухой и тусклый лак неизбежного озлобления.


Была небольшая вероятность (зародыш надежды), что кто-то всё-таки мог ждать душу внизу, по неведомой ей самой причине или по склонности - несозревшей почке симпатии.


Но это не были почки, это были молодые листочки, которые росли без всякого порядка на пирамидальных, подстригаемых время от времени кустарниках. Колониальный стиль архитектуры не давил, но напоминал, что надо или подчиниться, или подготовиться к утрате своего грядущего роста - под щелчками садовых ножниц.


Случайность или неуловимый укол-тяга спасти того, кто в тебе нуждался, - ускорили полёт души вниз. Она подбирала скорость, чтобы оторвать листочки со стеблей, но не рассыпать, не разметать их при этом. Получилось почти хорошо: большинство листочков улетело с ней.


О каком одиночестве вы говорите: душа заходила на новый круг своих приключенческих спасений - она думала о других, значит, была уже не одна. Она сделала всё, что могла - и даже больше. Недоумевающий садовник в дальнем углу парка попал под сильный град при ярко светящем солнце и пошёл рассказывать об этом остальным дворовым - и листочки продлили свой земной срок еще на несколько минут, а может быть, и часов.


Опавшие при пролёте листочки были обильно смочены тёплым, ласковым дождём, чтобы быстро не засохнуть: теперь вы наконец-то поверили, что кроме обычной погоды - грустила, плакала, спасала, радовалась жизни и душа-погода.


"ЖИВОЕ СЕРЕБРО"

Япония, 1976, 1.55, реж. Тошио Мацумото, в ролях: Катсио Накамура, Шиеко Кабаяси, Масао Имафуку, Емико Азума, Осаму Огасавара, Тоширо Ишидо, Акико Кояма, Юро Кара


Танцпол затрясся мелкой дрожью, а затем стал рывками дёргаться, как при землятрясении. Через раны разрывов паркетного пола стали выползать - непрекращающимся потоком - жуки-альбиносы величиной со спичечный коробок. Упавшие танцоры, разгорячённые меркьюриевской "Ночью в опере" и шатанием земли, стали отползать к выходу, впопыхах раздавливая белёсых насекомых ладонями и коленями. Прозрачная, липкая масса, которая выходила из альбиносов, быстро густела. В неё попадали менее бойкие танцоры и отрывали, тащили за собой куски приклеевшегося намертво паркета.


Измотанный Масаёси выкарабкался из дрёмы за две станции до конечной остановки подземки. Свою станцию он только что проехал и теперь хотел сохранить лицо: готовился степенно, словно не было досадной оплошности, выйти на следующей станции, а затем вернуться назад.


Скамья вагона не пускала его: Масаёси вспомнил сон и то, что он забыл вытащить из заднего кармана брюк тюбик с клеем. За полчаса вытекший клей стал его булавкой, на которую он был теперь наколот - ничего себе гербарий.


Масаёси лихорадочно перебирал варианты спасения от невидимого его глазу коллекционера двуногих насекомых - и решил дождаться конечной остановки. Он притворился пьяно-спящим - и не откликался на призывы добросердечных пассажиров покинуть вагон. Всем было некогда, да и страшновато: сегодня это был последний состав - пустые вагоны, поскрипывая и раскачиваясь, неспешно погромыхали на ночную стоянку.


Впереди была ночь приключений - на что они ему сдались. Масаёси думал об этом с сожалением, но и с определённым задором - давно у него так не звенели нервы. Судьба всегда была к нему благосклонна, а точнее, снисходительна - а что же будет на этот раз.


Освободиться от нелепого, унизительного плена - на это ушёл целый час. Брюки и задор удалось сохранить, но что-то уже изменилось в ночи - настало время растревоженной, неупокойной нечисти. Её не надо было видеть, обонять, осязать - она заполняла всё пространство своим густо-непредсказуемым присутствием, доверяя вашей чувствительной, готовой запаниковать интуиции.


Хвостатые тени со вздыбившейся шерстью, проскальзывание ног в гниющей, омерзительной плоти, хватание за руки бесплотными, наглыми грубиянами, дыхание в затылок смрадом преисподней - нечисть шутила так, как умела, потешаясь над всем белым светом, отдавшим ей на растерзание заполночные часы.


Масаёси брёл по пустынным путям к своей остановке, нехотя отбиваясь от инфернальных шутников - ему это уже было знакомо. Они чувствовали это, злились на его спокойствие - и были вынуждены подраскрыться, тратя ценную энергию на новые фантазии, которые приберегались для посвящённых.


Сначала по щиколотку, затем поверх ботинок, потом и по колено - он пробирался через жидкое зеркало ртути, отражаясь, множась и дробясь в нём. Неважно, откуда и почему появилось это зеркало: сможет ли он собрать себя после плавания в нём - это был самый трудный и самый неподъёмный для него вопрос.


Ему освещали дорогу заснувшие зелёным светом сигнальные фонари, но куда они вели, звали, заманивали его в эту ночь?


"ЗАТИШЬЕ"

Чехословакия, 1963, 0.15, реж. Иржи Трнка, летопись летних гастролей


Столкновение было неизбежным, но нежелательным для обоих.


Статус-кво необычного перемирия был хрупок и прозрачен: через него они видели самих себя без мантий и накидок, без грима и макияжа.


Румяна были стёрты, белила растворены косметическим молочком, тушь на ресницах смыта: им обоим надоела маскировка (возможно, только на время), хотя они и мёрзли от своей обнажённости.


Вернуться туда, где еще не было одеял приличий, где смысл был также непонятен, но не был погружён в туман стеснения, где у каждого звука был свой отзвук, без фальши и лжи, - это было и страшно, и заманчиво.


Недопонимание здесь стоило очень дорого, а расплачиваться приходилось собой, отрывая от себя кусочки с болью и со слезами.


Война истощила силы, а мир мог стать временной передышкой, хотя по-прежнему нечем было дышать.


За каждым поворотом была новая развилка дорог, которые двоились, троились бесстыдными, прожорливыми змеями, втягивая, заглатывая жертвы целиком, медленно и терпеливо.


Здесь всё было опасно: стоять, ползти, идти, бежать, падать, подниматься - один сплошной ковёр ударов и тумаков.


Выбор был не нужен: усталость и измотанность проведут его без них - это всё-таки театр марионеток.


Две куклы, Рами и Шери, готовились к гастролям, которые никто не заказывал и которые они оплачивали сами.


"ЗИППОВЩИК"

Франция, 2003, 2.04, реж. Жан-Жак Бенекс, в ролях: Жан-Юг Англанд, Ив Ренье, Катрин Муше, Лоран Бато, Элен де Фужероль, Ровер Хирш, Эстель Десанж, Ритон Либман


Лица угасшей жизни: сколько он их уже перевидал. Удивление, печаль, умиротворение, запоздалый страх: лишь бледные тени этих эмоций скрывались, прятались под восковым налётом каменеющих масок.


Рони всегда спешил прервать свои, никому не нужные наблюдения, словно опасался того, что они заберут с собой частичку его жизни, откусят, вырвут из него самые лакомые кусочки, в которых пульсировала, билась его витальность.


Мелкозубчатый, рваный звук застёгиваемой молнии успокаивал его. Рони ограждался, хотя бы частично, обосабливался пластиковой непроницаемостью от творящегося на его глазах перехода. Механизм его был для Рони непонятен, но завораживал как зловещий шелест листьев в ночной тишине при полном штиле.


Рони был опытным зипповщиком и никогда не становился у ног усопшего или у его головы - только сбоку. Другие были слепы, невнимательны к тонким материям, опрометчиво игнорируя их. Рони же научился различать в плоскости позвоночника крутящееся бледно-красное свечение - циркулярную пилу на невидимой оси, которая пробивала, прорезала путь для перехода, захватывая всё живое на своём пути, пользуясь даровой энергией, сжигая её как ракетное топливо на взлёте.


Не раз Рони хотел подсказать родственникам, свидетелям, просто зевакам, чтобы они вышли из опасных зон, где их резала, кромсала пила забвения, превращая в потухшие свечи. Но что-то останавливало его: напрасность объяснений с непосвящёнными, пустая трата времени на последующее доказательство своей адекватности, пустота в глазах нелюбознательных, заторможенных людей.


Но Рони всегда просил родителей отвести в сторонку детей, которые особенно страдали в этих беспощадных, инерционно-могучих жерновах между жизнью и смертью. Их чистота, их наивность, их гармония вспыхивали как порох и ползучим дымом тянулись в туннели, которые чёрными радугами уходили в небеса над местами катастроф и погребений.


"КАМНЕПАД"

Канада-Франция-США, 2004, 1.39, реж. Джордж Э. Ромеро, в ролях: Джон Легуизамо, Саймон Бэйкер, Педро Мигель Арса, Криста Бриджес, Юджин Кларк, Дженнифер Бэкстер, Брайан Ренфро


Что за странные игры: взбираться вверх по крутой тропинке-ложбине, увёртываясь от камней, которые кто-то сбрасывает сверху с надоедливой периодичностью. Они бесшумно кувыркаются, ударяясь и отскакивая от вогнутых сторон ложбины. Что остаётся - только оттолкнуть их от себя или увернуться.


В руках у вас полупрозрачный планшет-дисплей, на котором камни точками передвигаются по ядовито-зеленой, изломанной линии. Да, вы еще и штурман-навигатор, забавно.


Вы стали невнимательны: серая громадина летит прямо на вас и рассыпается-исчезает без осколков и без контакта с вами. Или вас нет самого, или камни ненастоящие. Но почему так болят растёртые ноги, так пересохло в горле от напряжения, так хочется поскорее закончить подъём.


Вляпаться в чужую игру - ни правил, ни призов - один голый, обнажённый драйв, дигитальная готика, пока еще без капюшонов и без испанских сапогов.


Бестолковая, бесцельная беготня: по подвесным, качающимся настилам-мостам, которые опутали гору как строительные леса. Отталкивания, прыжки, полёты - через проломы в настилах, удары о прогибающиеся доски - грудью, животом, руками - с остановкой дыхания, со сдиранием кожи, с беспомощно болтающимися над пропастью ногами.


Разговоры-уговоры со своей тенью, которая либо опережает, либо отстаёт от вашего перемещения - и никогда не соответствует ему. Чёрный фон и белые тени - тихая жутчатинка, которая не хочет уходить.


Последний, финальный прыжок - и прощальный контакт окровавленных пальцев и грубой, неструганной доски - несостоявшееся соединение и долгий-долгий провал вниз.


"КАРАУЛ"

Великобритания, 2005, 1.45, реж. Шэйн Мидоус, в ролях: Пэдди Консидайн, Нил Белл, Лорен Додд, Эмили Эстон, Джил Мидоус, Пол Сэдот, Эндрю Шим, Пол Хертсфилд


Караул устал: сколько можно испытывать терпение безнаказанно, может быть, еще один раз - не больше.


Соберись: всё расплывается как пятно воды на бумаге. Синдром дефицита внимания: неужели эта детская болезнь настигла и тебя.


А твоя гиперактивность - не еще ли один признак заболевания. Суматошно, судорожно: собирать себя в одном месте, на живую нитку, всё временно - а в другом месте рассыпаешься, осыпаешься высохшими песчинками, которые тут же уносит ветер - не угнаться, не поймать.


Зачем же ты врёшь самому себе: нет в тебе никакой суматохи, одна лишь вбитая, заколоченная в тебя печаль, клином вошедшая и надолго застрявшая.


Активность только внешняя, обманчивая, пустая, а внутри цепкая, липкая заторможенность, в которой вязнет любая мысль.


Несменяемый караул на страже: ничего не выпускает наружу, а внутрь уже ничего не идёт - никому это не интересно и не нужно.


Утраченный, потерянный интерес: в каждой мелочи, в каждом слове, в каждом несостоявшемся взгляде.


С этим невозможно бороться и с этим невозможно примириться - и ярость, и уныние одновременно. Они вынужденно уживаются друг с другом, оттягивая, задерживая момент победы - каждый своей - чтобы вместе потом её оплакивать.


Караул устал, притомился, растерялся: он точно знает, что охраняет ящик Пандоры, но что выйдет из этого ящика - пока не знает никто.


"КЕФИР В ШОКОЛАДЕ"

Франция, 2001, 2.06, реж. Бруно Дюмон, в ролях: Филип Тулье, Даниэль Леру, Северин Канель, Эммануэль Шотт, Кадер Чатоф, Роберт Бунзи, Пауль Грей, Жан-Люк Дюмон


Быть при деле - неважно каком - было спасением для мнительного и безалаберного Сошона. Его краснобокий мотоцикл с прикрученной курьерской сумкой можно было видеть казалось бы одновременно в нескольких частях города.


Дежавю раздвоившихся предметов, скорость перемещения, опережающее и сознание, и логику - это как раз и точно про него.


Оставаясь один, без людских глаз, Сошон немедленно превращался (в собственном восприятии, конечно) в груду не связанных друг с другом кусков плоти, с взаимоисключающими, быстроуходящими желаниями, с бормотанием сразу нескольких голосов внутри, которые невозможно было разобрать, отделить, остановить.


Просохнуть и проспаться - эти потребности глушили все остальные и останавливали необходимость наконец-то разобраться во всём этом.


Драные кошки, бездомные собаки были единственным родственным тормозом среди хаотичных метаний Сошона по городу. Их унылый, обречённый вид, необязательность, беспафосность поведения, непогашенная вера в сочувствие: Сошон не жалел ни времени, ни курьерской срочности (он был виртуозом беззастенчивого вранья), чтобы подкормить, помочь несчастным созданиям.


Корочка хлеба, кусочек колбасы, оплывший сыр - мимолётный взгляд благодарности среди жадных, торопливых движений челюстей - это было так выпукло, так правдиво, так нормально.


Может быть, стоит подождать, перемёрзнуть холод сомнений - и ясность сама подойдёт и встанет рядом, не требуя, не выторговывая ничего взамен, наполняясь добротой, состраданием, пониманием.


"КОЛЛАПС ЯКОРЕЙ"

США, 1993, 1.46, реж. Камерон Кроу, в ролях: Джеймс Ле Грос, Стейси Уильямс, Джереми Пайвен, Лили Тейлор, Эрик Штольц, Камило Гальярдо, Джон Махони, Биби Ньювирт


Заякорение состояния шло полным ходом. Айвен был после большого перепоя: всраскачку утюжил локтями пластиковую поверхность стола летнего кафе, словно жонглёр на качающихся цилиндрах. Пальцы сжимали голову: видимо, боялись её упустить вниз и разбить фарфоровой чашкой. Сдавленный стон, больше похожий на однотонное мычание, добавлял свежих (или стёртых) красок и окончательно живописал неловкую картину загустившегося похмелья.


Тут главное что: найти точку опоры в разжижившемся мозгу, застудить, зацементировать хотя бы один его уголок - и начать с него возвращение к своей потерянной статике, к своей подвесной балке, на которой висит весь мешок скомканного тряпкой сознания.


Айвен засушился громоздить такие пышные мыслительные каркасы, от которых драло выскобленное наждаком горло. Ледяная пепси подплывала к нему на маленьком подносике, отражалась в сочувствующих глазах официанта - оазис был рядом, стоит протянуть руку.


С первого раза не получилось - Айвен промахнулся. И немудрено: Зарина лезла к нему с поцелуями, ласково требуя продолжения вчерашнего. Голова Айвена закачалась болтающимся камертоном - первый брошенный якорь срезало напрочь.


Айвен пытался отвести от себя требовательные руки Зарины, но вместо этого проваливался в полупрозрачный манекен, так на неё похожий. Она смеялась, сжимала его в своих объятиях всё сильнее, губами не давала дышать: Айвен же только прорезал воздух вокруг себя. От огорчения он безвольно опустил руки - и похожая на призрак Зарина тут же исчезла.


Теперь всё с самого начала: исходная точка была еще тяжелее - мутило, почти рвало. Айвен сложил руки на груди крест-накрест: легче не стало, но, по крайней мере, в глазах уже не двоилось, желание упасть вниз со стула и свернуться на тротуаре калачиком - было не таким непреодолимым.


"Хватит тебе потешаться, дурачок", - хотел было крикнуть Айвен, видя перед собой разползшееся блином лицо Бэртона, его друга, который никогда не оставлял его в беде - а тем более такой.


Но из горла сочился какой-то невнятный сип - бессильное шипение змеи, полностью отдавшей свой яд. Айвен попытался убедиться в том, что Бэртон не был призраком: действительно, живее не бывает. Но после прикосновения к нему Бэртон зеркально отразился в пространстве и оказался в той же позе на противоположном от него стуле - теперь уже другая щека была повернута к солнцу. Новая попытка Айвена закончилась тем же. Такой пин понг ему надоел, и он снова затих на шатком стуле: второй якорь даже не упал на дно.


Необходимо всё тщательно продумать: издевательское требование к самому себе - в таком-то состоянии, можно сказать, ниже уровня моря. Айвен осторожно стал спускать третий якорь, но ржавая цепь застряла на середине пути - надо было передохнуть.


"КОЛЮЧКА"

Великобритания, 1993, 1.38, реж. Теренс Дэвис, в ролях: Энтони Уотсон, Тина Мэлоун, Мэттью Лонг, Джин Бот, Николас Лэмонт, Робин Полей, Патриция Моррисон, Карл Чэйз


К утру заныло сердце, оно горело чуть тлеющей болью, которая просилась, рвалась наружу из тесноты и зажатости. Продырявленный сон еще как-то мог бы удержаться на этой боли, но постукивание покрасневшего, припухшего, наколотого мизинца уносило его прочь безвозвратно.


Неудобство и привычность обмана - как этот окутанный жжением палец: к этому приноравливаешься уже на третий день, это фон, декорации для перемещений - мыслей во времени, тела в пространстве.


Обман превращается в самообман, его приходится пеленать в сотни нелепых объяснений, подтасованных причин, несуразных оправданий, он плотно завернут в это затягивание времени, пока занавес лжи, надувательства, вранья не падает, обнажая собственную неумелую, слабую, слепнущую душу.


Слишком суров или слишком мягок: по отношению к себе всегда излишне покладист. Так застращает, попеняет иногда для острастки, а затем опять тишь, да благодать - как этот тихий, покойный сон под утро, в котором выписываешь себе окончательную индульгенцию.


Как ты двуличен: от такого обвинения не так-то просто отмахнуться, но совесть молчала. Уоллас был в замешательстве: как же он теперь поймёт, что было и будет худого в его жизни. Совесть его умерла, а он еще жив: Уоллас пребывал в растерянности - неужели эта надоедливая, ноющая колючка так изменила его жизнь. Ведь в это невозможно поверить, согласитесь, это же несерьёзно.


И сразу успокоительная мысль (закономерный продукт его всегдашнего соглашательства) - может быть, так станет легче (а до этого было тяжело - прямо рассмешил). Куда ж легче-то: и эта издевательская насмешка над собой, которая обычно разгоняла дремотную расслабленность души, - сейчас почему-то не срабатывала, проваливалась в его безличие-безразличие, в какую-то лужу, затянутую тиной наплевательства, в его безмятежность, которая всегда была для него оскорбительной, а сейчас вызывала только равнодушие.


У него нет теперь души - равнодушие и есть признак его бездушия. Такие рассуждения о себе были для Уолласа настолько непривычными, что он вовсе не знал, совершенно не представлял, что ему делать.


Как во сне (а может быть, и во сне) он взялся расковыривать палец смоченной в одеколоне иглой, с потемнением в глазах, с вынужденным стиранием зубной эмали, сдерживая дыхание от боли, вылавливая кончик чёрной колючки из крови, обрывков кожи - из так необходимого сейчас насилия над собой, над своей непробиваемостью - из гибельной для себя успокоенности.


"КОМАРИКИ"