у времени в плену
| Вид материала | Документы |
- М. М. Пришвин «Деревья в плену» Цели урок, 45.79kb.
- Пастернак Борис Леонидович у времени в плену?, 187.24kb.
- Дайджест прессы. Февраль 2011г.(48) Средства массовой информации о Бауманском университете, 227.4kb.
- Машина времени или механизм перемещения в пространстве и времени, 134.4kb.
- Социология свободного времени понятие свободного времени, 54.58kb.
- Фёдор Григорьевич Углов, 14350.81kb.
- Ломехузы над пропастью, 2695.42kb.
- Урок: математика. Класс: 3 А. Тема: Единицы измерения времени. Календарь. Неделя, 50.55kb.
- Сценарий Нового года «Дед Мороз в плену у Соловья-разбойника» Ведущие (девочка и мальчик), 65.5kb.
- Координационный совет российского союза научных и инженерных общественных организаций, 61.28kb.
Украина, 2002, 0.15, реж. Евгений Сивоконь, анимационные болота киевских подземных переходов
"Что ж вы злыдни-то такие", - эта фраза засела в голове Назара как отколовшаяся от разрубленной доски щепка, впилась в утомлённый и застопорившийся мозг болезненной занозой, жалила потревоженной и разозлённой осой.
Кого он конкретно имел в виду - для Назара было неясно. Но то, что они точно были злыднями, не было никаких сомнений.
Его раздражали яркие фонари полуночной улицы, по которой перемещались какие-то инфернальные личности, порочные служители тьмы и удовольствий.
Их приклеенные улыбки-ухмылки не украшали, а уродовали их, придавая их лицам вампирский, ждущий крови оскал. Только глаза не горели еще жёлтым пламенем, а затуманивались пеленой безазартности не нашедшего пока жертву охотника.
Мрак безвкусным сиропом заливал, обволакивал душу Назара, а это было признаком того, что настоящим виновником своего минусового настроения был он сам. Он был недоволен собой - и в этом был весь секрет опущенности и бескрылости его мыслей.
Назар спустился в подземный переход, освещенный тускло-зловещим красным светом. Его одинокий проход по длинному тоннелю прервался на его середине чуть слышным, но внятным голосом: "Ты звал нас?"
Голос заставил Назара остановиться и оглянуться, он вызывал не испуг, а ударно-знобкую остановку крови, перегороженной сотнями, тысячами плотин ужаса и жути.
Его звал злыдень, которого он узнал по картинке из сети: земельного цвета, стоящие дыбом волосы, налитые алым тлением-жжением глаза, зеленовая серость и лягушачья гладкость кожи. Он по пояс выглядывал из жидкой грязи мутной лужи, которой тут точно не было раньше, когда Назар шёл по переходу.
Один за другим - злыдни и криксы - вылезали из лужи-болота, окружали Назара, который словно прирос к бетонному полу. Злыдни лезли к Назару на плечи, видимо, желая на нём покататься, а криксы протягивали руки, гундосили, канючили: "Пусти, пусти нас". Их пальцы свободно проходили через рёбра Назара, трогали лёгкие, сердце, мяли желудок, крутили селезёнку. Один, самый ловкий из них, уже полностью забрался внутрь Назара и вместе с ним плюхнулся, завозился в сером месиве болота, погружаясь всё глубже. За ними потянулись и все остальные.
Взбаламученная лужа и брызги от неё на стенах перехода съёживались, сохли на глазах, оставляя после себя землянисто-серый налёт въевшейся в кафель и бетон пыли.
"КРОЙЦ-АКВА"
США, 2000, 1.23, реж. Крэйг Болдуин, в ролях: Джефф Каллан, Шон Килкоин, Рик Перкинс, Джерри МакДаниэл, Бет Лисик, Алан Блэк, Каролин Кёбел, Захери Тай Брайэн
Уже к вечеру завезли неподъёмные чугунные фланцы и с грохотом побросали во дворе водной станции. Вирт и Дорс остались на ночь, чтобы перегрузить фланцы в подвал.
Обычная заторможенность к полуночи превратилась в полусонный разнобой, когда голова не понимает, что делают руки, а движения становятся похожими на перемещения механической куклы, у которой сели батарейки.
Фонари-прожекторы выхватывали из тьмы овалы растоптанной грузовой площадки, по которой зимними мухами сновали дремлющие тени. Последние фланцы лежали вне круга света и напоминали валуны, которые могут покатиться в любую сторону - стоит задать им начальное направление после уже слабеющего толчка.
Не обошлось без обычных травм: неловко перевалившийся фланец наехал на ступню зазевавшегося Вирта и основательно раздавил её. Боковые, истрёпанные кожаные лямки сандалии прорвались, оттуда выпирало блинообразное месиво из костей, мяса и крови. Вирт еще плотнее стиснул зубы: взрослые парни не плачут, если у них не болит душа.
Всё было отработано до автоматизма: Дорс подставил стул под обмякшего Вирта, выхватил из походной аптечки бинты, перекись водорода и баллончик с заморозкой. Через пять минут смертельно бледный Вирт с колобом бинтов на ноге значительно приободрился, но еще не мог произнести ни слова - мышцы лица свело судорогой.
Скоро работы возобновились, но разнобой в действиях был уже чересчур заметен. Когда Дорс зачаливал последний фланец, два пальца попали между стропами и чугунным литьём. Так и не пришедший в себя Вирт не заметил этого и нажал на кнопку электрической тали. Дорс повис на защемлённых пальцах: такое у них уже бывало. У них была чёткая договоренность на этот случай: пальцев не жалеть - ведь никто точно не знал, где могла оторваться рука, в локте или в предплечье.
Вирт проявил удивительную для его состояния проворность: точным ударом кухонного тесака он отсёк по две фаланги с каждого пальца - рука Дорса была спасена. Тот с благодарностью посмотрел на проявившего характер друга и провалился в бессознательность.
Скоро обрубки пальцев были замотаны бинтами (самый расходуемый материал на их водной станции), в руку вколот анальгетик для местного обезболивания. Наконец, в дело пошёл нашатырь - и Дорс вернулся на свое рабочее место.
В подвале друзья проявили определённую сметливость: в дополнение к неплохому освещению они включили еще три лампы-переноски по двести Ватт. Надо было свести риск к минимуму: новые травмы явно выведут их из строя - и теперь уже надолго.
Кровь из носу - надо было поменять к утру один из фланцев на главной линии. Работа закипела, только изредка они щедро орошали друг друга из спасительных баллончиков с заморозкой: разрывался от боли уже любой участок на их коже.
К утру всё было закончено: Дорс оказался покрепче, он в одиночку затягивал последние болты на новой фланце и подавал воду в магистральную трубу - Вирт лежал в углу подвала и лишь изредка шевелился.
Правила выполнялись неукоснительно: Дорс вызвал сразу две машины скорой помощи и даже сам вышел встречать их к воротам водной станции. Что-то похожее на долгожданный покой играло на его осунувшемся, почти зелёном лице, когда его коснулись первые лучи восходящего солнца.
"ЛЕДЯНАЯ ВАННА"
Япония, 1997, 1.42, реж. Хисаясу Сато, в ролях: Садао Абе, Кимитаке Хираока, Миса Аике, Такеши Ито, Киёми Ито, Тадаши Шираиши, Масуми Накао, Юмико Хаяши
Холод и вода: два непримиримых друга, два покладистых врага, извечная дружба и мимолётная вражда - всегда готовы объединиться против человека, против его обнажённой, трепещущей плоти.
Вторжение, диффузия, проникновение - под оболочку, под кожу - в горячий ток кровеносных сосудов - в сердце, в мозг и в душу. Сырой стылостью, морозной влажностью, подсыхающей стужей - врастание в ледяную глыбу, растворение в ней однородной, анабиозной массой.
Хотелось согреться - и Дзиро наливал для себя ванну с ледяной водой. Огромная комната с выбитыми оконными стёклами, с медной ванной посредине - и посвист морозного ветра со снежной крупой, которая недоваренной кашей залепляла уголки и выпуклости помещения, разорвавшиеся батареи и расщелины высохшего пола.
Дзиро заметно распарился, пока носил воду вёдрами со двора, из проломанного льда стальной бочки, но не хотел отказаться от своей сумасшедшей идеи. В этом был весь он: непременно довести любую идею до абсурда, отстоять свое право на безумную логику - вопреки всякой логике, доказать себе безграничную произвольность выбора - чаще всего во вред себе же.
На вреде его как-то застопорило: он отвлёкся новым поворотом мысли - и ванна, залитая на две трети, на глазах покрывалась морщинистой корочкой замерзающей воды. Все его действия были сегодня чересчур серьёзными - верный признак проскользнувшей в сознание неудачи.
Вредность неудачи или её полезность - однозначно последнее. Категоричность, целеустремлённость сегодняшних выводов - морозила сильнее навалившейся стужи. Гибкость промёрзла и ленилась подбрасывать сомнения, а значит, они в конце обернуться невосполнимыми потерями.
Размышления о том, что для него невосполнимые потери, были сегодня уже избыточны, неподъемны. Мыслям, да и ощущениям, не хватало свежести и воодушевления - и Дзиро стал ломать корочку льда на поверхности налитой ванны руками и ногами.
Иссечённая ледяными стёклами кожа покрылась неспешной сеткой вытекающей крови, которая превратила воду в розовато-серо-голубой раствор. Обнажённый Дзиро погрузился в него как младенец в купель - с надеждой и с доверием в направляющие его силы.
Пожар сопротивления пронизывающему до костей холоду вспыхнул и быстро разгорался. Было неизвестно, насколько хватит питающих его жертв, но горячность охваченных пламенем мыслей уже мешала делать точные оценки и выводы.
Их стало двое (изначально их и было двое, но второй прятался за спиной и вёл себя до сих пор спокойно) - обнажилось холодное оружие, то ли дуга короткой косы, то ли чуть искривлённый блеск укороченного меча. Была ли это борьба, или активное ожидание - не совсем понятно, но много воды и подкрашенного льда оказалось на полу. Можно было и утонуть, и замёрзнуть, но почему так бурно, с таким выплеском сил.
Термоядерный жар взошедшего внутри солнца выжигал всё вокруг: покрывающуюся язвами ледяную стужу, обладателя стального оружия, сами отточенные лезвия, мрачность разогревающейся до возгорания комнаты - и превращал всё в свет, близкий и негасимый.
"ЛЖИВЫЕ ГЛАЗА"
США, 2004, 2.03, реж. Мэттью Бэрни, в ролях: Мэттью Бэрни, Бьорк, Макензи Вега, Гарри Джад, Эмили Эстон, Нил Белл, Рейчел Вандервуде, Дэвид Дитмер
Понятно: когда раскачивающаяся на шпильках недетская, развитая грудь в светлом, тонком свитере, чуть запахнутая чёрным кожаным пиджаком - с шокирующе не вязущимся коротким, почти ёжиком волос - промелькнувшая в одно мгновение и затерявшаяся в широком горлышке воронкоподобной толпы.
Объяснимо: если тренированное напряжение скульптурно-стройной ноги в обманчиво закрытой лайкре - штурмующей без сбившегося дыхания каменные уступы лестницы - снизу вверх - и без того короткой юбки.
Антропофилия с ненанесенными границами несуществующих пределов - уже шепчете вы.
С криком изнутри: торжествующий, вакханальный эротизм визуализации - разбойная чувственность ваших глаз.
Загнанное в слово определение - оно ничего не объясняет, а только расширяет атакующую воинственность взгляда, который берет насовсем - образы-тени существующей отдельно от вас жизни.
Кого вы обманываете: а струящиеся змеи огненно-рыжих волос - это отдельно? - а хищно-беззащитный изгиб подбородка с наполненными желаниями губами и чёрные брови под высветленными волосами - это не с вами? - а огонь в глазах, полыхнувший как крест по диагонали поперек вас - опять вы в стороне?
Разум - натянутые вожжи или взвившийся над судьбою кнут. Когда произойдет включение - неизвестно, непонятно, туманно (с отключением еще хуже). Вздыбившаяся волна затихнет на непоколебимых утёсах волноломов или пройдет дальше, накрывая их как мелкую гальку - изменение, искривление масштабов - в любой момент и по любому поводу.
И только лживые, услужливые глаза - всегда сами по себе, как изначальный сдвиг в иллюзорность - без ощущения, без прогноза последствий - как ластик, стирающий память, как безнаказанный шалун, которому не до смеха.
"ЛИФТ В НЕБЕСА"
США, 2003, 1.51, реж. Мишель Гондри, в ролях: Джим Кэрри, Кирстен Данст, Марк Руффало, Амир Али Саид, Эллен Помпес, Том Уилкинсон, Дэвид Кросс
Захотелось покататься - вызывайте лифт.
Вот только беда: не всегда быстро сообразишь - где же кнопка. Не надо оригинальничать: чем проще, тем лучше.
С десятого этажа отличный обзор: не надо иметь бинокль, чтобы заметить кнопку на пальмовых листьях зимнего сада, который уходит от вас и вверх, и вниз. Не промахнитесь.
У кого кружится голова, кто тяжеловат для полётов: не спеша, спуститесь к бассейну. Лучше пешком - есть время подумать, а может быть, и передумать. Не стоит кривляться - это не смешно. Сосредоточьтесь на своих мыслях - если еще есть охота думать.
С бассейном чуть сложнее: мешает яркий солнечный свет, который пронзает голубую лагуну через прозрачные стенки солярия, отражается причудливыми бликами от соседнего небоскреба. Не самая лучшая обстановка для вызова лифта: вы наверняка уже забыли, зачем сюда пришли.
Если нет: ищите кнопку на самом дне - не бассейна, а ваших лёгких. Откроете глаза - считайте, что ваше путешествие накрылось, возможно, медным тазом.
Не получилось - вернитесь в кабинет. Там всё близкое, почти родное, да и возможностей больше. Нет, с возможностями, видимо, погорячились. Фальш-потолки: где искать надежные, прочные крюки - слишком много суеты, можно подрастерять решимость.
Если вы чистюля и аккуратист, то искать кнопку на запястьях для вас сущая проблема: уборщица будет заниматься вашим кабинетом после вашего отлёта битых полдня - вы же не доставите ей столько хлопот. Багровые реки - не для вас.
Умница, сами догадались, что вам делать. Электробритву в руки - и в туалет. Штекер в розетку, струю воды пустите побольше, закройте слив в раковине носовым платком. Левую руку - в прохладу заполненной доверху раковины.
Лифт уже на соседнем этаже. Переведите переключатель бритвы на "ON", быстро погрузите жужжащий аппарат в раковину - вы у самого порога волшебного путешествия.
"ЛИХОРАДКА"
Италия, 2002, 1.58, реж. Азия Ардженто, в ролях: Азия Ардженто, Марко Кастольди, Паоло Боначелли, Лоредана Берте, Аллесандро Виллари, Франческа Д'Алоя, Джанлука Акропинто, Дариа Николоди
"Здравый смысл - как отслаивающаяся сетчатка глаза: утомление, задёрганность, тяжёлые мысли - отрывали его от спасительного овала глазного яблока, искажая действительность. Но стоило ненадолго закрыть глаза, дать им отдохнуть, выспаться, наконец - и этот смысл снова возобновлял свой привычный альянс с разумом.
К чему этот маскарад: она стирала, сдирала краску с тела жёсткой щёткой, и скоро пена в ванной покрылась хлопьями сажи - цвета её густых, мокрых волос.
Вчерашняя фотосессия осталась в неясной памяти, в уставшем теле, в орошённом несколько раз лоне, в свежих проколах вен на руках, в дрожащих от возбуждения пальцах - кошмарным, диковатым, поистине животным удовольствием. Орхидея Конфалоне - это и звучит, и выглядит вызывающе, провокационно, на притягательной грани приличия: топлесс-дива, смуглая кожа которой разрисована мазками туши, лишь подчеркивающей наготу. Наготу - но не доступность.
Слабость или сила: она никогда (или ей это только казалось) не колебалась - конечно же, сила. Она могла (и делала это) накричать, поставить на место, энергично и резко размазать обидчика, если кто-то сам на это нарывался. Никто не должен увидеть её слабой - но эту беспомощность замечал каждый, кто делал над собой усилие преодолеть первое впечатление.
Но она всегда хотела контролировать вспышки своего гнева - и боялась, опасалась своей силы: это был барьер, который она сама порою не могла преодолеть.
Её непомерная сила, её недюжинный интеллект - требовали, нуждались в помощи. Быть одной - означало сгореть в своей силе, поддаться её сокрушительному размаху, который она не могла удержать в себе без посторонней поддержки.
Только поэтому дружбу она ставила гораздо выше любви: в раскованном, избавленном от жёстких обязательств общении она ежедневно находила пути, возможности укоротить себя, сделать необходимые корректировки, чтобы не позволить себе разрушить то, чем она владела. Любовь же для неё была изматывающей, неподвластной слабостью, заполненной сомнениями, обидами, провалами - неестественной для неё неопределённостью.
Она разрывалась между любовью и дружбой: и всегда, в один и тот же момент времени, они имели разные лица, которые были так не похожи друг на друга. Она не принадлежала никому полностью - но никто не принадлежал и ей. Весь вопрос был в доверии: она еще не встречала мужчину, который доверял бы ей в полной мере. Это её очень обижало - и угнетало сверх всякой меры. Умом она понимала истоки такого недоверия, но принять его не могла - и боролась за себя до конца, до победного конца.
Лёжа в остывающей ванне, Орхидея сглатывала слёзы: она всё знала о себе - но ничего не могла с собой поделать".
Азия осторожно положила сценарий на журнальный столик: было о чём подумать. В то же время, она не могла сдержать улыбку: браво, Лучано, ты настоящий мистификатор. Контраст между ней и героиней был разительный: только самые близкие знали, что она, на самом деле, была пушистым зверьком, которому нужно было только тепло и ласка.
Простуда расклеила её: Азия заболела еще на фестивале, с которого вернулась вчера. На горле был повязан тёплый шарф, толстые шерстяные гетры до середины бедра только подчеркивали стройность её ног, лицо пылало, светилось вдохновением.
Знобило: Азия забралась под одеяло, чтобы хотя бы как-то утихомирить лихорадку - впереди был свет (и неизвестность). Она сама не замечала, до какой степени была сейчас погружена в самообман: Орхидея проросла в ней дурманящим и удушливым цветком.
"ЛИШЬ ОДНО УДУШЬЕ"
США, 1945, 1.40, реж. Джордж Кьюкор, в ролях: Ингрид Бергман, Роберт Тейлор, Чилл Уиллс, Осса Массен, Джордж Сандер, Элизабет Паттерсон, Роланд Юнг, Рут Гордон
Самый удобный момент: третью ночь подряд, перед рассветом, когда мысли растёрты бессоницей в белую известь, когда прошедшее заливает всё вокруг кислотным дождём - Жюстин твёрдо намеревалась это сделать.
Оно, решение, пришло и уже не отпускало - потребность, необходимость, желание - как ясная неизбежность, которую придётся пройти. В этом была нормальность, которая отвергала, зачёркивала прежнюю неестественность - неоткровенность, неискренность - надоевшую игру во "всё отлично".
Ей не нужны были оправдания аффекта - временного затмения, которое выбьет слезу из присяжных, смягчит их сентиментальные сердца: мелодрама - это не её жанр.
А сам Люсьен: сколько раз он думал об этом - не мог не думать. Также примерялся к погруженному в грёзы биению открытой жилки на шее, в которой жизнь едва теплилась.
Как он прекрасен сейчас: умыт как росой своим молчанием, своей покорностью - весь в её власти, ах, если бы это было на самом деле. Она долго не могла смириться с этим, а теперь смирилась: в этом смирении был приговор ему, а значит, и себе тоже.
Он оставил её без будущего - она заберёт у него настоящее: третью ночь она взвешивала на весах памяти два груза, но никак не могла их уравновесить.
Слёз не было - их высушила прежняя непримиримость, которая не перестаёт питаться надеждой, даже на чудо, которого между ними давно уже нет.
Даже воздух между ними чужой, он ничем не наполнен: а прежде они были одним дыханием - одним целым, которое осыпалось сначала медленно, а затем, всё быстрее - под беспощадными ливнями недомолвок и невнимания.
Рассвет сушит промозглым холодом возвращающейся реальности, в которой нет уюта, лишь роскошь, щедрость безбрежной пустоты - не перешагнуть, не перепрыгнуть.
Она просто исчезнет из его жизни, растворится в утреннем тумане, который ему никогда не поймать - как он хорош, как прекрасен, и как далёк от неё.
"МАГАЗИН ИГРУШЕК"
Чехословакия, 1951, 0.25, реж. Карел Земан, шекспировские анимэ-страсти
Прилавок-стена-потолок, стена-прилавок-потолок. "Какой недоумок нажал на кнопку", - чертыхался Рафул. проснувшийся после первого кульбита, который закончился ударом головы о прилавок.
Магазин крутился в его глазах мельканием стеллажей, забитых игрушками, и не выключающихся даже на ночь светильников.
Прилавок быстро закончился, и напольный ковёр стал стремительно приближаться, падая на Рафула красными, упругими ворсинками.
Сознание возвращалось, но Рафул не хотел открывать глаза, опасаясь спугнуть фарфоровый холодок покоящейся на его лбу руки.
Он надеялся и желал, чтобы это была Зида, которая последние дни как-то странно тепло на него смотрела и тяжело вздыхала, когда он пытался поймать её взгляд.
Рафул чуть разомкнул веки и увидел, что в глазах Зиды стояли слёзы. Вид у неё был такой несчастный, что у Рафула сердце сдавилось в лепёшку от жалости к ней.
Гадкий, ехидный смешок раздался где-то сбоку от Рафула, который метнул туда сначала взгляд, а затем и лассо (он был куклой-ковбоем).
Тонкая, прочная удавка захлестнула горло неугомонного злюна Дарма, который давно нарывался на неприятности.
Он хрипел, молил о пощаде, но крепкая рука, ведомая холодной яростью, подтягивала его к расплате.
Внезапно веревка ослабла: бешенство не потухло в глазах Рафула, оно только остановилось - это был последний урок и последнее предупреждение.
"МАНУА-ЛОА"
Сингапур, 2002, 0.10, реж. Витрик Тынг, неудачная вылазка на природу гавайских кукол
"Расстроился? - Нет! - Может быть, больно было? - Нет! - Сильно челюсть опухла? - Нет! - Да, что ты всё заладил: нет да нет!" - в сердцах бросил Дзэн и пошёл искать потерянную тропинку.
Оди сидел на пеньке и скулил от боли, от обиды, от того, что упрямился сказать другу, как ему больно и обидно.
До этого он шёл по свежему, зеленеющему пуще прежнего лесу и уговаривал себя порадоваться предоставленной в его полное распоряжение красоте. А он и радовался, но потихоньку, не в полную силу, одним словом, не то, не сё.
Эта половинчатость, эта недосказанность восприятия и подвела его. Оди не поспевал ни за красотой, ни за дорогой. Он зацепился за недавно вылезший из-под дёрна корень и полетел вниз, головой прямо на острый, сухой сучок.
Вместо шишки была вмятина, и в эту синякворонку собирались теперь все его сомнения, обиды и неудачи. Когда они были порознь, то не так донимали его, а вместе жалили роем взбесившихся пчёл.
Оди жалел себя и ни о чём больше не мог думать. Вернувшийся Дзэн, убежденный в том, что друг просто злит его и притворяется (что с ним частенько бывало), упрекнул его недовольным тоном: "Хватит нюниться!" и хлопнул его по плечу.
Оди как подкошенный рухнул с пенька и распластался на траве вверх лицом, по которому расползалась волна мертвенной бледности.
Вот тут-то Дзэн не на шутку испугался: он и раньше смутно ощущал, что Оди одинок и хрупок как китайский фарфор. В такие минуты он чувствовал себя тяжеловесным, неуклюжим увальнем, который не улавливал, пропускал половину тонкостей.
Откуда ему было знать, что Оди вывихнул плечо при первом падении и теперь потерял сознание от болевого шока.
Домой они вернулись уже глубоким вечером, молча, чувствуя вину друг перед другом - каждый свою.
"МАФИРОЛ"