у времени в плену
| Вид материала | Документы |
- М. М. Пришвин «Деревья в плену» Цели урок, 45.79kb.
- Пастернак Борис Леонидович у времени в плену?, 187.24kb.
- Дайджест прессы. Февраль 2011г.(48) Средства массовой информации о Бауманском университете, 227.4kb.
- Машина времени или механизм перемещения в пространстве и времени, 134.4kb.
- Социология свободного времени понятие свободного времени, 54.58kb.
- Фёдор Григорьевич Углов, 14350.81kb.
- Ломехузы над пропастью, 2695.42kb.
- Урок: математика. Класс: 3 А. Тема: Единицы измерения времени. Календарь. Неделя, 50.55kb.
- Сценарий Нового года «Дед Мороз в плену у Соловья-разбойника» Ведущие (девочка и мальчик), 65.5kb.
- Координационный совет российского союза научных и инженерных общественных организаций, 61.28kb.
"ПЕЙЗАЖ ПОСЛЕ ЖАТВЫ"
США-Испания, 2000, 1.56, реж. Виктор Сальва, в ролях: Джонатан Брек, Брэндон Смит, Мисси Крайдер, Джефф Голдблум, Шин Патрик Флэнери, Патриция Бельчер, Джейсон Бер, Мэри Стинбурген
Эухенио прыгал на одной ноге по свежескошенной ржи и держал в руке свою ступню - было от чего впасть в горячку. Бледно-бирюзовый цвет опоясывающих ручейков вместо привычной, обязательной красноты - при нервных прыжках мысли разлетались как обкуренные дымом пчёлы. Шоковый дальтонизм или что-то пострашнее: значит, он тоже пришелец, тоже чужак.
Поспешность, паника всегда подводили Хени: ступню он пришьёт себе через час, вытащив её из салатной чаши со льдом - это-то полбеды. Белиберда о инопланетянах: как лёгко от ей поддался - как быстро нашёл ей подтверждение.
Да стоит ему захотеть (не стоит!) - и он докажет всем, что пришельцы живут у каждого под кожей и ждут только подходящей минуты, чтобы напомнить о своём существовании.
Лёд, лёд: где же лёд - до ближайшего дома метров сто, сто пятьдесят. Сквозь бинокль отпускающего боль шока: трудно доверять глазам (да, и не доверял он им никогда). Вразброску, мимоходом - о пришельцах - накликал беду.
Прыгать зайцем в столбе неземного света - они умеют унизить, когда чувствуют (чем же они чувствуют, хотелось бы знать) даже скрытую насмешку. Берут под руки, помогают - тоже мне санитары.
Кладут ступню в кювету со льдом: чёрт возьми, ничего себе оперативность. Будто отлетели прикрытые веки - так много света в глаза - а это, по всей видимости, у них приёмный покой.
Дайте, дайте обезболивающее - неужели не видно, как плохо. А это лишнее: я сам, я сам - нужна только иголка и шёлковая нить - не первый же раз, я уже привык.
Хорошо, хорошо, только на рёбра не давите - дайте вдохнуть полной грудью, уж больно воздух у вас вкусен - будто снова вернулся в детство - как кружится голова, отравился вашим кислородом.
А шов-то на заглядение: у меня так никогда не получалось. И не спрашивайте, конечно, останусь, если завтра утром не передумаю: не вижу у вас ни муравьёв, ни жуков - без них мне будет трудно, ох как трудно.
"ПЕРИФЕРИЯ"
Япония, 1994, 1.44, реж. Шодзин Фукуи, в ролях: Мика Кунихиро, Онн Шан, Нао, Киоко Хара, Коджи Кита, Раньяки Микутэи, Сосуке Сайто, Хиеми Эндо
"Ты плакса, ты дрянь, ты маленькая тварь", - Ичиго (клубника) смотрела, как почерневшие ручейки слёз ветками врастали в её лицо - зеркало было бесстрастным, оно не чувствовало соли, затекающей в рот, и то, как стягивает матовую кожу щёк корочка засыхающей влаги. Никто и никогда не поймёт её - так страшно, когда в первый раз осознаешь это - сама, без подсказки.
Её отражённая рука потянулась, чтобы потрогать наплывающий на глаз сине-бурый синяк. "Не трогай, не трогай меня", - закричала в исступлении Ичиго - с ней начиналась истерика, она стала рвать на себе волосы, и так торчащие из головы, как облитые смолой солнечные лучи. Эта ярость не приносила успокоения, она только повергала её в еще большее отчаяние, которое могло выйти только через боль, нестерпимую, физическую.
"Это опять не меньше, чем на полчаса", - Шинобу (твёрдая) была сегодня спокойна, а значит, деловита: она знала, как прекратить это самоуничтожение - раздавленной сапогом клубники. Она стала разматывать провода, проверять, не заржавели ли клещи-зажимы на их концах, ударом подкованного ботинка открыла погнутую дверь распределительного щита, подала напряжение на медные транквилизаторы.
Визгоскрип раскачивающейся металлической двери нашёл лазейку в мнимой твёрдости Шинобу: сжав зубу, она стала пинать дверь своими армейскими ботинками, всё больше распаляясь от того, что та никак не могла застыть в каком-то фиксированном положении - это бесило её невероятно.
Запутавшиеся провода еще больше выводили Шинобу из себя, она бросила всю связку на спящую Джанко (дитя чистоты), которая стала крутиться вместе с ними на засаленном до невозможности, цвета прелой земли матрасе. Джанко так и не очнулась: чуть успокоившаяся Шинобу стала будить её небольшим током, который щипал и дёргал чистое дитя, пока та окончательно не проснулась.
Уже вдвоём они стали мучить (в их представлении - лечить) бившуюся в истерике Ичиго: напряжение было настолько большим, что клубничный рот стал извергать из себя пену, а глаза вылезали из орбит.
"Прочь, сумасшедшие, прочь", - на помощь Ичиго подоспела ягодная защитница, их предводительница Макато (искренность). Она отключила рубильник, легко раскидала трёх бредивших подруг по разным углам подвала, но от такого хаотичного выброса энергии быстро сникла и тоже прилегла на один из матрасов.
Долгожданный покой воцарился здесь на ближайшие два-три часа. Расшатанные нервы и валяющиеся на полу шприцы - согласитесь, это не лучший фон для более точных прогнозов.
"ПЕСНИ НАДБРОВНЫХ ДУГ"
Испания, 1998, 1.53, реж. Хулио Медем, в ролях: Кармело Гомес, Чема Бласко, Хуан Хосе Суарес, Карра Элехальде, Нанчо Ново, Рикардо Амадор, Ане Санчес
При быстром шаге белая змейка оживала: она извивалась еще лениво, только-только стряхивая свой сон, но в её движениях уже появлялась ритмичность.
Выделяясь на смуглой коже бедра, змейка начинала прыгать, когда Рико перешёл на бег. Она и разрезала, и сшивала сокращающиеся в разных направлениях мышцы - пока не размывалась в выступавших каплях пота. Змейка как бы ныряла под зеркало воды, но плыла там еще быстрее, не давая зафиксировать свои извивающиеся движения.
На левой лопатке вставало солнце: от центра жёлтого блина исходили толстые, выпуклые рубцы, которые при напряжении вспухали, наливались розовой кровью и волнами выбрасывали конвульсии светокожи от десятки к периферии.
На правом плече в это время распускался цветок: это мог быть скучный пион, который ленился выкручивать свои кожелепестки, но это могла быть и роза, щедрая, свежая, белее белого, отчаянно разнообразная - всё зависело от темпа бега Рико.
Но королём положения всегда был огромный паук на худом животе - шедевр сумасшедшей шрамофилии Рика. Она заживал, капризничал, лихорадил, кровоточил целый месяц - пока не превратился в мохнатого монстрокрасавца, почему-то с грустными глазами.
Но в этом плоском скопище рубцов, шрамов, порезов, тонких и грубых швов, проколов и прострелов - не хватало только звуков, которые могли бы возникать только в определённом состоянии, когда сердце колотилось ровно и сильно, а мышцы ног жили самостоятельной жизнью, жизнью пожирателей пространства - час, два, а может быть, еще дольше.
Эти звуки ожили лишь тогда, когда на лбу и на висках Рико появилась тончайшая паутина надрезов, которые стали источником предмелодий, настройщиком и вдохновителем внутренней музыки.
"ПЛЕН"
Россия, 2003, 0.35, реж. Дмитрий Фролов, монолог облитого кровью
"Невозможно, невыносимо тесно - и больно, как больно.
Прошу Вас, уберите свои иглы, свои лезвия, свои сверкающие стилеты. Так-то зачем? Колоть, вонзать, жалить в одну и ту же точку - что, не хватает фантазии?
Не увернуться, не подвинуться, не выпрыгнуть - только держаться из последних сил.
А теперь исподтишка, как мелкие, гнусные воришки - схватили, сжали, сдавили, истерзали - и убежали.
Даже клетка моя снаружи заросла, заскорузла, напеклась саднящей болью, отдающейся проколом, прострелом во мне.
Сколько горячей, бьющейся толчками крови, разносящей, вживляющей муку дальше, пока хватит сил таскать её неподъёмную тяжесть.
Повисшая ватная пустота внутри меня - наполняется безразличием и остекленелостью: возьмите всё и уходите.
Как долго, как вообще поддержать этот ритм - без передышки, без паузы, заскочившей в колесо белкой, когда хочется только завернуться в покой и заснуть, убаюкиваясь усмирившимся, застывающим пульсом.
Еще три-четыре толчка напоследок - так и быть".
"ПОДВЕСНОЙ МОСТИК"
США, 1948, 1.41, реж. Ханс Рихтер, сюр-симфония в расщелине гор
Осторожней, еще осторожней: дощечки были узенькие, троса тоненькие, а верёвки хлипкие - и уходящая эхом вниз пропасть, куда камень летел бесконечную минуту.
Мостик раскачивался от одного, самого малого движения - от дыхания, от прерванных снов, от невыплаканных слёз.
Эти слёзы висели на мокрых тросах и высыхали на напряжённых руках белёсыми ручейками соли.
Переход-проползание длится долго: шесть дней, в каждом из которых уместилось-поселилось по одному месяцу.
Несколько переломов-провалов - пять-шесть-семь дощечек разделились под тяжестью перехода пополам - и пиками ушли вниз, увлекая за собой, но недостаточно убедительно.
Прорыв (успех, падение) был неожиданный и грандиозный: неожиданный своей грандиозностью и грандиозный своей неожиданностью.
Кружилась, болела голова: от необходимости соблюдать еще большую осторожность и одновременно праздновать успех - на тоненьких дощечках, зовущих, подталкивающих вниз.
Густой туман заволакивал пропасть и выдыхался вверх: невозможно было сделать ни шагу - и ждать-ждать-ждать, когда он рассеется.
Икры ног сводило судорогой, но нельзя было обнажить ни боли, ни слабости, чтобы избежать еще большей боли, когда расплетутся, разовьются все верёвочки и повиснут на истлевающих ниточках, пропитавшихся и дождём, и туманом.
Терпение достигало своего дна, но находило силы сделать свой колодец еще глубже.
Однажды обломились сразу три дощечки и увлекли за собой, но за это время уже выросли крылья за спиной и птицей вернули на шатающийся мостик. Переход продолжался.
"ПОДСТРАХОВКА"
Канада, 1980, 1.44, реж. Дэвид Кроненберг, в ролях: Уильям Смит, Джон Саксон, Мэрилин Чамберс, Фрэнк Мур, Джо Сильвер, Сюзан Хоган, Виктор Дези, Мигуэль Фернандес
Убийцы - это так нереально далеко, а теперь так неудобно, неуютно рядом, как в узком, душном, скрипящем лифте, все части которого ноют и дергаются подкрадывающейся зубной болью.
Их руки, так похожие на твои, повисли плетью и прячут ладони, сжимают пальцы. Расслабить их и свои кисти, поскорее стереть, счистить, смыть красную гуашь, которая быстро, очень быстро сохнет. Жарко им или тебе: поскорее руки под холодную, бесстрастную воду. Эти руки ты ощущаешь уже только как свои, и пот на лбу твой и только твой: тождество сомкнулось, спаялось, спеклось.
Холод ног и жар натруженных плеч - снег по колено в огнедышащем плавильном цеху - несогласованность, разомкнутость конечностей, облитых серой патокой апатии.
Двинулись слегка, чуть согрелись, споткнулись обо что-то (ноги), не проявили интереса, но заставили себя сосредоточиться (глаза), захотели пощупать, остановились на полпути, смутились вниманием глаз (пальцы).
Отвернувшееся, поверженное тело, с растёкшейся, стынушей лужей ненависти. Или ненависной любви: твои притянутые к луже, не растворяющиеся в ней мысли, ощущения, определения, вырвавшиеся и прилипшие.
Запаздывающее, опомнившееся эхо криков поднимает волосы на голове знобким ёжиком и крутит их, выворачивая из корней сдавленным, придушенным сипом. Мышцы трусятся под водопадом - под напирающим сквозняком воспоминаний. Сокращающаяся между сухожилиями память, в обход обманутого, отброшенного разума, который увлёкся вспышкофотографированием, разряжая закислившиеся батарейки рассудочности.
Скрыть или оставить так, как есть: важные улики - может быть, ты вспомнишь еще что-нибудь из чужой, инородной, неморыбной лексики. Давай по одному слову, вместе слишком тяжело: важные (существенные, определяющие, достоверные - как оживился жмущийся в уголке мозг) - значит, самые главные. Улики: земляная грязь от ботинок в отмытой до блеска прихожей - понимаешь, о чём я.
Не разваливайся, не складывайся пополам - дать тебе две, ладно три минуты передышки. Закрой глаза: не выпускай бьющий изнутри свет - тебе здесь только пожара не хватало.
"ПОЛИДРОМИЯ"
Франция-Великобритания, 2001, 2.03, реж. Арно Десплечин, в ролях: Мэтью Амальрик, Айэн Хольм, Берна Рэйф, Роланд Амстутц, Эммануэль Сэлинджер, Филиппе Дуклос, Леон Лиссек, Арнольд Браун
Отдохнуть, забыться - неисполнимое желание: Юмбер вытаивал его из вечной мерзлоты, выискивал его среди останков - трупов - лошадей, счищал с полуистлевших остатков сбруи, вдыхал его в себя вместе с запахом векового тления - но оно разлагалось потёкшим льдом на солнце и расползалось под летним дождем.
"Ты стал неосторожен", - с непомерным запозданием внушал себе Юмбер. Второй день он прикасался к коричневому месиву разложения не резиновой стеной перчаток, а онемелостью замерзающих пальцев - сквозь дыры в защитной оболочке.
"Да, что с тобой - тебя нельзя узнать", - привычка вести диалог с собой не укрепляла, как обычно, веру в себя, а только мешала понять, что с ним происходит.
Ныли мышцы, ломили кости, сжимало грудную клетку неохотой дышать - Юмбер явно заболевал. Апатия мыслей, безразличная ко всему заторможенность - еще страшнее, еще убедительнее.
И маленькая, неприметная ранка на открытом пальце, опухший, пульсирующий, беспокойный молоточек - непонятная, непривычная для него беспечность.
Юмбер осторожно уложил на белый лист бумаги очередной образец конского украшения - и написал фломастером номер. Ноль был узкий, кривой, разболтанный: может быть, 211, а не 210. Охватившее его сомнение было непомерно тревожным, словно будило другую тревогу - тяжёлую, тёмную, плотную.
Жёсткая кисточка обнажила на одно мгновение золотой лучик, но следующий комок накрыл его снова. Но выжженное крохотным светом зрение не возвращалось к Юмберу: золотая мушка толчками плавала на сером фоне слепоты. В помеченных прыжками местах зрение постепенно восстанавливалось - и в каждом месте открывалась новая площадка для раскопок.
Многоэкранное зрелище не было пассивным: несколько, много рук Юмбера тянулось к разным предметам: сёдлам, гребням, надгубникам, потемневшим от времени попонам. Все сокровища выходили из влажной земли чистыми, без грязи, без тления, без потери красок.
Найденные, бесценные предметы Юмбер рассовывал по карманам, (которых оказалось очень много), не забывая их заворачивать и нумеровать. Живой музей - но такой ли он живой, как ему казалось.
Площадки стали разом подвигаться к Юмберу, наползать на него своим тёмно-коричневым перегноем, который заползал в ноздри, в рот, в уши, в глаза.
Стало прохладно и темно - не к этому ли с самого утра стремился Юмбер. Что он там говорил про неисполнимость желаний - забудьте навсегда. Вы возражаете - но ему-то виднее. Откуда видней: но ведь уже совсем другой вопрос.
"ПО СЛЕДАМ НЕУДАЧНЫХ КОРАБЛЕКРУШЕНИЙ"
Япония, 200 , 1.48, реж. Хирокадзу Кореэда, в ролях: Рен Осоги, Юя Ягира, Акира Емото, Юи Нацукава, Ре Касе, Рии Миядзава, Канджи Цуда, Сусуму Терадзима
"Вас тысячи, а нам нужны единицы", - это невольное откровение преследовало Дзю-ити в самые неподходящие моменты, особенно глубокой ночью, когда не было привычного барьера (в виде суеты, мельтешения экрана, музыкальных картинок) между ним и всем миром.
Чего не сделаешь, чтобы не думать о забвении: только несколько известных клоунов, чтобы отгородиться ими от излишне глубоких мыслей - легче, еще легче - веселее.
"Вы бы еще в песочницы залезли", - не трогайте детей! - а кто их трогает, от них самих отбою нет. "Да, что они сами-то понимают", - не беспокойтесь, им всё расскажут, - и покажут, если это необходимо.
Звонок будильника перевёл Дзю-ити из яви бессоницы в сон рабочего дня. Этот сон был привычен, как мягкий электронный щелчок отпираемой машины. Его можно было смотреть с закрытыми глазами. В отличие от ночи слаженно работало всё: мозг, руки, ноги, уже готовый к заправке желудок.
"Надо сегодня опять вызвать на просмотр того мальчика", - тяжёлые и слишком общие мысли уже оставлили Дзю-ити: он весь был в атмосфере предчувствия выбора. "Его спрятанная в повороте головы улыбка: она многого стоит, не хватает только цепочки переходов", - Дзю-ити сейчас мыслил вполне конкретно - и эта конкретность еще крепко удерживала его от забвения.
Привычная оживлённость студии еще больше взбодрила Дзю-ити: его настроение уже можно было назвать почти хорошим. Он поговорил с редакторами и прошёл в монтажную. Вчерашняя цифровая съемка: на пробах он оттачивал стиль, убирал лишнее, чтобы не затемнять основного смысла.
"Не надо, я сам", - как он это сказал: упрямство, которого он не хотел, в котором он сомневался. "Да, он должен быть решительным, но чутким - неуверенность в себе удержит его от насилия", - Дзю-ити нащупал то, что давно искал - вокруг колебаний мальчика он построит весь фильм.
То, что давило на сердце, куда-то ушло - это было облегчение перед новой тяжестью, но это была тяжесть работы, а не выбора.
Дзю-ити стал насвистывать какую-то мелодию: он как никогда был близок к гармонии, и эта гармония отвечала ему взаимностью. Это была норма, которую он давно искал - Дзю-ити приветливо помахал своему забвению: "Не жди меня, я не скоро, наберись терпения - если еще не растерял его".
"ПРАВДОСКОП"
СССР, 1975, 1.37, реж. Николай Калинин, в ролях: Геннадий Сайфулин, Виктор Сергачев, Ева Мурниеце, Михаил Голубович, Леонид Кмит, Дмитрий Капка, Игорь Комаров, Виктор Чекмарев
Если бы борода могла говорить (ты спятил!) или хотя бы показывать: благородная, заслуженная годами седина насыщалась бы синевато-красным оттенком, выдавая бахусное оживление - с подробным списком виртуозно подобранных оправданий.
Складывающийся в идеальный перпендикуляр позвоночник (не отводить глаза!) - как стыдливый выплеск поломанной воли - на костылях объективных причин и субъективных факторов.
Багровые, опоясывающие шрамы на неотрубленных руках и пальцах, как живые, набухшие, только-только заживающие кольца и браслеты - знаки ненаказанного, непойманного воровства и мошенничества.
Раздувшиеся как варёные сосиски, не помещающиеся во рту, потерявшие гибкость языки (на нас, на всех нас страшно смотреть!) - вылезшие из укромных тайников посланники, орудия вранья и двуличия.
Чернённые, густо залитые тушью лбы - майданы вылезающей, выдавливающейся из нас ненависти.
Худые как решето, кровоточащие во многих местах виски - мишени не выпущенных пуль, не нагретые неприставленными дулами.
Проколотые спицами трусости и страха - лысые, сиротливые затылки - скромные гейши собственного предательства.
Пустотой обреченности заполненные глазницы - серые, безликие озера, в которые невозможно нырнуть.
Резко, без промедления, без пощады - голову под холодную, ледяную воду - застудить, смыть, растворить этот ужасный кошмар, в котором нет ни кислорода, ни надежды, ни здравомыслия.
"ПРЕДАТЕЛЬСТВО"
США, 2004, 1.44, реж. София Коппола, в ролях: Скарлетт Йохансон, Джованни Рибизи, Джош Хартнетт, Лесли Хэйманн, Анна Фарис, Франсуа дю Буа, Марк Уиллис, Хэйден Кристенсен
Ветер поднял с тротуара пыль, закрутил её змейкой и бросил навстречу прохожим.
Задумчиво-рассеянная Сюзан не успела прикрыть веки, и острая маленькая соринка впилась в левый глаз. И так сегодня что-то ничего не клеилось, а тут новая забота, обидно пустяковая, на первый взгляд, но отвлёкшая на себя всё внимание.
Маленькое зеркальце прыгало в нервно дрожащей руке, а соринка не желала покидать слезящееся и теплое убежище.
Наконец, чёрная крапинка очутилась на уголке носового платка. Сюзан показалось, нет, не показалось, а так было на самом деле, - облегчение, которое она испытала, намного больше того, что было связано с избавившимся от инородной частицы глазом.
Что-то крупное, угловатое выдавилось из неё, оставив после себя надорванные края открытой, но потерявшей чувствительность раны - и нарастающую радость освобождения от ненужного беспокойства.
Теперь Сюзан могла думать об этом спокойно, без дрожи, без сумятицы внутри. Но чтобы получить индульгенцию, вернуть, вживить снова былой покой, необходимо было выстроить в ряд всю цепочку воспоминаний и ощущений.
Только сейчас Сюзан осознала, когда Оно впервые в неё попало. Какой-то неловкий, пустячный микропроступок с её стороны, совершённый в запальчивости, в плохом настроении, за который она казнила себя больше всех. И вместо поддержки, понимания, сочувствия - тонкая, иезуитская насмешка, барьер отстранённости, унизительная необходимость что-то доказывать, когда тебя уже не хотят слушать и понимать.
Чужеродное, новое для её сознания вкрапление росло на дрожжах - рассказов замужних подруг о пикантно-двусмысленных ситуациях, зоркости распахнувшихся глаз, открывающих оборотную сторону прежде не подвергавшихся сомнению отношений, уверенного прикосновения чужой мужской руки к её колену в темноте кинозала, которое вызвало сначала тление-жжение, а потом и костёр внизу живота - и, наконец, вольных, постыдно-приятных мыслей о том, что надо ко всему относиться легче и не грузиться по любому поводу.
Сюзан вынимала, выуживала из себя ворох якобы забытых воспоминаний о том, как часто она зависала у самой грани, а иногда, и вообще переставала ощущать эту грань, проваливаясь в сон разума, увязая в болоте запальчивости и собственной бесконтрольности.
И всеми, разом натянувшимися нервами, холодной испариной прозрения - вдруг с убийственной ясностью Сюзан прочувствовала, что из неё вышел только самый большой Его кусок, но остались маленькие, оторвавшиеся когда-то части, эти недобрые, коварные, непонятные гремлины, поведение и путь которых был совершенно непредсказуем.
"ПУГОВИЦА"