у времени в плену
| Вид материала | Документы |
Содержание"Уикенд с синевой и позолотой" "Уплывающий город" "Фатальное невезение" "Футляр для света" "Хватит. нет, подождём" |
- М. М. Пришвин «Деревья в плену» Цели урок, 45.79kb.
- Пастернак Борис Леонидович у времени в плену?, 187.24kb.
- Дайджест прессы. Февраль 2011г.(48) Средства массовой информации о Бауманском университете, 227.4kb.
- Машина времени или механизм перемещения в пространстве и времени, 134.4kb.
- Социология свободного времени понятие свободного времени, 54.58kb.
- Фёдор Григорьевич Углов, 14350.81kb.
- Ломехузы над пропастью, 2695.42kb.
- Урок: математика. Класс: 3 А. Тема: Единицы измерения времени. Календарь. Неделя, 50.55kb.
- Сценарий Нового года «Дед Мороз в плену у Соловья-разбойника» Ведущие (девочка и мальчик), 65.5kb.
- Координационный совет российского союза научных и инженерных общественных организаций, 61.28kb.
Великобритания, 2004, 1.49, реж. Гай Ритчи, в ролях: Джейсон Стэтем, Декстер Флетчер, Ивен Бремнер, Джейсон Флеминг, Вера Дэй, Стив Коллинз, Сюзи Рэтнер, Вэс Блэквуд
Килл-билл-желание было непреодолимым. Оно вспухало, росло зубным флюсом, горело и светилось проглоченным карманным фонариком, таранило шампурами височную часть головы.
Брюс, Брюс, Брюс - многократным эхом билось внутри собственное имя, теряя вес, содержание, наполнение. Не было работы - три гадких, предательских слова, превращавших жизнь в грязь, которая становилась всё гаже и всё жиже, как земля за домом, пропитанная нескончаемой влагой беспамперсных небес.
До головной, до мучительной боли - стремление стряхнуть, выйти из этого состояния, любой, даже самой высокой ценой.
"Напрасно ты так, Брюс, напрасно", - говорил он себе, но был плохим, неавторитетным утешителем. Утешить его могла только безоглядная злость - как негнущийся позвоночник удерживаемого с трудом смысла.
Дэйв и Ричи. энергичные спутники опустошения, уже полчаса шатались без дела у паба. Когда Брюс поравнялся с ними, втроём они, ни слова не говоря, стали спускаться по круто уходящему вниз асфальту к дымящейся от испарений Темзе.
Среди скрипа лебёдок, криков стропальщиков, всплесков мутной воды - они рассеянно думали об отдыхе, который был теперь им недоступен. Постоянное, горячее напряжение - ни сбросить, ни отвлечься.
Алкоголь, травка, съём - ничего не меняли. Небольшой глоток кислорода - и снова нырок в непрозрачную, всё более глубокую безоглядность.
Тройной комок озлобления, а навстречу еще один. Дивно было смотреть на своих близнецов: в таких же кожаных куртках, с небритыми, тяжёлыми лицами, с оценкой развития неминуемой встречи.
Кастеты, обхватившие пальцы, вздувающие карманы курток, придающие уверенности, что уклониться не захочется. Стойкий запах еще не пролитой крови, цепкое, быстрое изучение будущих жертв, которые могут стать палачами. Не обойтись без крайнего удивления: собственная тупость, которая скрадывала, пожирала все оттенки цвета, собственная проницательность, щедро выкладывающая картины будущего, которое наступит через десять минут.
"Брюс, опомнись, ты же сходишь с ума", - неужели и это не отрезвит его. Резким, не терпящим возражения жестом он остановил Дэйва и Ричи. Все трое повернулись, как по команде, и, вытащив руки из карманов, не спеша стали снова спускаться к реке.
"УИКЕНД С СИНЕВОЙ И ПОЗОЛОТОЙ"
США, 1936, 1.37, реж. Карл Фреунд, в ролях: Питер Лорр, Колин Клайв, Сара Хэйден, Артур Байрон, Виктор Мур, Глория Стюарт, Хенри Колкер, Фрэнсис Дрейк
Аллан попросил держать дверь помещения открытой и пододвинул стул к самому выходу: его руки делали очень много движений, но они никак не были связаны с тем, как и что он говорил.
"Не волнуйтесь, расскажите всё по порядку", - в голосе инспектора появилось участие - и просто любопытство. "Мы с Магдой получили приглашение на уикенд к Рочестерам. Если вы знаете, они вернулись из Индии четыре месяца назад и с тех пор полностью переоборудовали свой замок".
Аллан замолчал и стал пристально смотреть на свои руки, которые прекратили свои хаотичные движения. Он вертел, а затем долго рассматривал со всех сторон бриллиантовую запонку на левой рукаве рубашки. Не обращая ни на кого внимания, Аллан пересел к столу и стал молча писать на листе бумаги, который ему пододвинул инспектор.
"Откуда взялся этот сумасшедший дядюшка? Ведь всё шло хорошо: граф сначала показал усадьбу, потом холл, гостиную, биллиардную, свой рабочий кабинет, а затем гостевые комнаты. Почему он начал с ванной? Ах, да, изразцы, которые он вывез из Мадраса.
Роспись синим по белому: мы с Магдой наклонились к стенке, чтобы рассмотреть детали. Брызги, веер воды из душа (я едва успел закрыть от них Магду) - костлявый, старый, абсолютно голый дядюшка поливал себя ледяной водой и что-то кричал на каком-то индийском диалекте.
Граф извинился, быстро вывел нас из ванной - мы направились в комнату, которую нам отвели. Там была небольшая прихожая, сделанная в виде четырехместной каюты со спальными местами в два этажа. Здесь мы не задержались: недоумение и вопросы умножились, когда граф провёл нас в комнату.
Комнату? Это был корабль - огромный овальный кабинет с синими гобеленами, шторами, балдахинами, с синими постелями-нишами (их было не меньше десятка) - с отделкой всех деревянных деталей новенькой позолотой (невообразимая роскошь!).
Все спальные места были застелены (конечно же, синим постельным бельём), многие одеяла были смяты, отброшены, словно кто-то только что покинул эти ложа. В дальнем углу, на одной из постелей (под одеялом само собой) слышалась какая-то возня (не мне вам объяснять, что происходит в спальнях после одиннадцати).
Граф не обращал на это никакого внимания, он подвел нас к постели, которая предназначалась нам с Магдой. Он откинул толстое, синее, пуховое одеяло - ни один мускул не дрогнул на лице графа: на кровати лежал тот самый дядюшка в строгом смокинге, со сложенными на груди руками - это был покойник с восковым лицом.
Когда граф наклонился к нему, покойник открыл глаза и заговорщицки подмигнул ему. Граф ответил ему тем же. Магда упала без чувств, а меня ударили чем-то сзади по голове. Дальше я ничего не помню".
Аллан положил ручку, отодвинул лист бумаги и стал смотреть прямо перед собой ничего не видящим взглядом. Он был далеко отсюда, но где именно - никто не знал.
"УПЛЫВАЮЩИЙ ГОРОД"
Россия-Чехия, 2005, 1.38, реж. Денис Нейманд, в ролях: Юсуп Бахшиев, Марек Даниэль, Игорь Черневич, Алена Бабенко, Павел Лиска, Ива Янзурова, Зденек Раузер
"Хорошо бы сегодня полетать", - совершенно не в тему думал Рушат и вошёл в вагон подземного электропоезда на конечной станции. Вчера на "Надражи Голешовице" вагоны забились под завязку, а сегодня не заполнились и наполовину.
Тёрпкий, горький запах заполнял вагон. "Какой мудрец разлил канистру с оливковым маслом", - дивился Рушат тому бреду, который окружал его с самого утра. Полусонные, рассеянные пражане шарахались от жёлто-зелёного пятна и разносили аромат испанского лета по всему вагону.
Карта города выпала из кармана куртки и приземлилась точно на жирный масляный след. "Чёрт возьми, что за день сегодня", - стал злиться Рушат, сожалея об испорченной карте, которая вся была в его пометках об обследованных местах города. Он хотел посвятить сегодняшний день посещению пригорода, а потому быстро задремал, экономя силы.
Сквозь липкий полусон Рушат отметил, как стал затихать перестук колёс, который его убаюкивал. Поезд замедлил ход в туннеле и вёл себя как тяжело гружёная лодка с заглохшим мотором: шум рассекаемой воды становился всё более низким и вялым.
В дремотное забытье Рушата стали впрыгивать пищащие, невидимые комки чей-то плоти, которые метались по вагону и будили пассажиров, ударяясь в их вытянутые в проход или поджатые под себя ноги.
Ропот, визг, крики - никто не мог поверить своим глазам: в открытые окна вагона впрыгивали десятки, сотки крыс. Они барахтались в потоках воды, которая стала заливать пол, а затем и сиденья.
Поезд давно остановился, но никто этого не заметил. Все искали спасительные выходы. Один Рушат оставался на месте, лишь стряхивая с себя обезумивших крыс. Он ждал, когда вода остановится, - это и был единственный путь к спасению.
"УСТУПКИ"
США, 1990, 1.46, реж. Стивен Содерберг, в ролях: Джеймс Спайдер, Стивен Брилл, Дэвид Фойл, Симон МакБарни, Лаура Сан Гиякомо, Дэвид Дженсен, Питер Галлахер, Роберт Флеминг
Тишина зависла внутри прозрачным облаком, которое не могли сдвинуть с места никакие дуновения внешних настроений. Тишина пустого безмолвия или тишина застывших, притаившихся звуков - в этом еще предстояло разобраться. Но Теренс не хотел этого делать, изменяя своим привычкам, самому себе - в этом была тайна, которую пока почему-то не хотелось приоткрывать.
Даже намёк на уступки делал тишину хрупко-раскалённой - от этой тишины можно было оглохнуть, как от шелеста-биения крови в висках, наполняющихся тяжестью накопившегося напряжения.
Этот намёк способен превратиться в быстро улетающий дым, осыпаться разбившейся наледью от морозной дрожи вишнёвой веточки, нырнуть набравшей вес тяжестью под спокойную гладь водного зеркала - он не имел никакого наполнения, но уже существовал во всегда готовом обмануться сознании, которое делало с ним, что хотело - или не хотело.
Сами уступки могли еще десять раз упасть и затеряться, но их обозначенная возможность превращалась в бесплотно-ёмкую ценность для чуткой души, которая была напитана, заполнена подобными редкостями: травяным хождением-парением по колено в тумане, удивлением от роста капельки крови от неожиданно небольного, случайного пореза ножом, ночным купанием в несметном количестве звёзд, которые были рассыпаны по невозмутимой, тёплой глади, блюзовыми импровизациями Джея МакШенна, чёрные, толстые пальцы которого извлекали из белых клавиш и из вашей души казалось навсегда потерянную мелодию.
Намёки, подвижки, тенденции, возможности вскрывали душу консервным ножом. Через острые, неровные края выреза не останавливалась уже лавина: убийственных полётов со сломанными крыльями, неловких падений вниз головой, глухих ударов о прозрачные, неподвижные стены, фонтанных втыканий в мокрый, пахнущий тиной песок - после вдохновенных, безобманных, опрометчивых, безрассудных разгонов.
С изумлением и со страхом разум взирал на это неостановимое образоизвержение. Ошеломлённый, растерзанный, он с масляным шипением падал в распалившуюся от жара сковороду, цеплялся за ломкие края не отпускающей проруби, медленно сползал по крутому каменистому склону, оставляя после себя кровавые полосы, с грохотом бился в запертые двери запутанного лабиринта, камнем падал с отвесного выступа, открыв счёт бесконечным секундам - нескончаемый декатлон испытаний продолжался.
Подскажите, наконец-то, кого же надо спасать - разум или душу?
"ФАРМАКОПЕЯ"
Франция, 1940, 1.41, реж. Жан Ренуар, в ролях: Жан Габен, Герард Ландри, Колетт Реджис, Андре Тавернье, Эдди Дебрей, Жан Ренуар, Энн Майен, Пьер Магнье
Сколько таких людей перевидал Клод - не счесть. Он узнавал их сразу (потому, что сам был таким же). Они долго, тщательно, как понравившееся полотно, разглядывали витрины, внимательно читали надписи на пузырьках и бутылочках, с видом знатоков сравнивали цвет и прозрачность стёкол, из которых те были изготовлены.
Всё выдавало в них постоянную, пытливую работу ума и одновременно сомнение, разочарование в его силе, в своей способности на него опереться. Горечь собственных провалов давно освободила их от иллюзии всесилия, а опыт поражений избавлял от необходимости завышать себе цену.
Их деликатность говорила о преодолённом, изжитом в себе эгоизме, а в печальных глазах навсегда застыла, отпечаталась больная совесть. Это не был их выбор, так сложилась судьба, но, чтобы смириться с этим, надо было перебрать все способы лечения.
Клод с пониманием выслушивал их просьбы, пожелания, намёки, но выписывал и продавал только то, что уже испробовал на себе - ведь болезнь была одна и та же. Они благодарили, с облегчением выходили из его фармацевтического изобилия, детская надежда непривычно мелькала на их лицах, но быстро гасла, подавляемая холодом недремлющего скептицизма.
Недели, месяцы спустя они возвращались: в их еще более печальных глазах осталась только вера в знахарское искусство Клода, который не прекращал, не уставал экспериментировать в поисках чудодейственного средства.
Он учил их самогипнозу, преподавал им методы релаксации, рассказывал об основах шаманства и практической магии. Они становились сильнее, увереннее в себе, лечили других, но собственная болезнь - больная душа - лишь снисходительно смотрела на все их попытки. Она была неизлечимой или ей нужно было совсем другое - эта мысль не давала покоя ни Клоду, ни его товарищам по несчастью.
Заглянуть в свою душу без страха и без жалости к себе - было труднее, чем пичкать её лекарствами. Все они топтались на пороге этого понимания, но не решались сделать первый шаг. Сам, один, без помощи других - здесь нужна была уже не отвага, а мужество - и сострадание к другим.
"ФАТАЛЬНОЕ НЕВЕЗЕНИЕ"
Тайвань-Япония, 2001, 2.12, реж. Эдвард Янг, в ролях: Нин-Джен Ви, Келли Ли, Панг-Чанг Ю, Эдрин Лин, Шу-Юан Хсу, Ивен Чен
Айзур крепко спал, тесно прижавшись спиной к стене с тиснёными обоями бледно-салатного цвета. Ему снился большой апельсин величиной с арбуз, который закатывался в гору, преследуя его по крутой дорожке из серо-розовых плит. Айзур шёл медленно, еле передвигая ноги, и апельсин то и дело утыкался в его голые пятки. "Брысь!" - шикнул на него Айзур и расхохотался - ведь это была не кошка.
Его весёлый смех потонул в скрежещущих завываниях вьюги, она закружила вокруг Айзура сечкой из острых, ледяных снежинок, которых, впрочем, не было видно. Ступни мёрзли, вязли в невидимых сугробах, а вой ветра всё усиливался.
Сверло дрожащего перфоратора с подвизгом пробило стену и вошло точно в позвоночник Айзура, который тотчас проснулся и стал стремительно наматываться на сверло всё более плотной тенью.
Такая славная - пропала еще одна оболочка: Айзур был невезучим призраком, примерно раз в месяц у него пропадали его полупрозрачные покровы. Сейчас он особенно жалел об утрате: последнюю оболочку он подобрал, отстегнул у восьмилетнего на вид мальчика: тот катался на велосипеде в парке, упал и потерял сознание.
Оболочка давно была ему мала (мальчик сильно подрос за последние полгода) и потому отскочила от него легко, правда запуталась в спицах. Айзур долго освобождал её, отгибая, распрямляя помятые спицы, аккуратно подшил, заштопал дыры и прорехи.
И вот теперь такая досада - кто мог подумать, что строители будут протягивать здесь какой-то кабель. Цементная пыль душила Айзура, а голова еще долго кружилась после вращения на сверле.
Сверло с намотанной тенью скоро сунули в ящик для инструментов - строители ушли на обед. В полной темноте Айзур стал потихоньку разматывать то, что осталось от оболочки - надо было как-то жить, пока он не найдет новую.
Под вечер Айзур выбрался из ящика и стал переползать, двигаться к ближайшему детскому саду: ребятишки были забывчивы, невнимательны и часто оставляли свои, ставшие им тесными оболочки. Новые, совсем тоненькие появлялись у них на следующий день, а из старых мог выбирать Айзур - наш добрый, тихий невезунчик.
"ФУТЛЯР ДЛЯ СВЕТА"
Испания, 2005, 1.50, реж. Брайан Юзна, в ролях: Уильям Миллер, Корнелл Джон, Паулина Галвез, Джасинто Молина, Айрин Монтала, Ллуис Омар, Иларио Биси-Педро
Рамон очнулся в восемь вечера. Это был тот момент, когда цветные витрижи храма стали непреодолимым препятствием для света.
Солнечный свет подбирал последние крохи уходящего дня и уже не мог проникнуть вглубь толстых мозаичных стекол. Свет же тысяч и тысяч свечей никогда и не пытался покинуть церковные границы, но это была не слабость, а сила: сила сосредоточенности на вере, которая требует полного погружения в неё.
Здесь всё было величаво и укрупнённо избыточно: гул мягких шагов служителей, их тихий шёпот, разносящийся по храму бездонным эхом.
Но не эта распахнутая настежь глубина ощущений беспокоила Рамона, а непонятное равнодушие служителей, которые проходили рядом с его скамьёй, совершенно не обращая на него внимания.
Его спутанные, давно не мытые волосы, лязгание цепи, которая сковывала движение его ног, его руки в ссадинах и глубоких порезах, с запёкшейся вместе с пылью кровью.
Он не прятался от них, а ждал помощи. Они же проходили от него так близко, что он чувствовал их дыхание на своей щеке. Не останавливать же их силой: это было бы нелепо в мире застывшей раз и навсегда гармонии.
На передней скамье Рамон заметил оставленную свечу. Её буро-оранжевое вытянутое тело уже было изуродовано потёками воска со следами копоти. Рамон раздумывал, стоит ли оживлять свечу: она выглядела как предмет, выполнивший свое назначение.
Пламя зажигалки заставило затрещать размягчившийся воск, который стал поддерживать пламя уже без посторонней помощи.
Вышколенность служителей, их страх перед пожаром, строгое следование предписаниям - и ближайший служитель быстро оказался рядом, выдыхая на свечу мощный поток воздуха.
От неожиданности Рамон приподнял руку, закрывая глаза от изогнувшегося пламени и от потока воздуха.
Сквозь свою ладонь он видел задуваемую свечу так отчетливо, словно между его глазами и свечой не было ничего.
Значит, дело, скорее всего, было в нём самом, но хватит ли сил на разгадку.
"ХАЙСБРЮКЕ"
Нидерланды, 1994, 1.44, реж. Алекс ван Вармердам, в ролях: Джек Воутерс, Тео ван Гог, Рик де Гойер, Лёс Воутерсон, Мик Вердин, Ольга Цудерхёк, Йоссе де Паув, Дари Соум
Лягушка подавилась досадой Гирта, закашлялась и выпрыгнула из его рта: она зашлёпала по цементной пыли как по пересыщенной солью воде, но кругов на поверхности не создавала.
Её хватило ненадолго: слизистые покровы напитались цементом словно вздувшийся от нагрева пирожок сахарной пудрой. Лягушка отяжелела, судорожно дышала ныряльщиком с кессонным отравлением - только прерывисно вздымалась шаром спина.
Гирт переключил свое внимание на более содержательное зрелище: Тео с утра вырубал угол десятиэтажки отбойным молотком и уже достиг потрясающих успехов - со второго этажа до фундамента красовалась зубчатая косая выемка безопорного воздуха. "Настоящий художник разрушения", - это была или похвала, или всё та же не покидающая Гирта досада.
Ответ на этот вопрос надо искать в другом месте: где не заходит серое солнце, куда не возвращаются птицы весной, превратившейся в осень - где можно свободно плавать - в толстом слое строительной пыли - в мягком болоте очищенной пудры, в которой не тонет тело, а только напитавшаяся ядом безразличия душа - в пуховой подушке без наперника, по которой скользит голова.
Гирт очнулся от боли: обкусанным ногтем он продавил до крови, изорвал кожу на указательном пальце левой руки, на котором уже было несколько таких же - свежих, незаживающих - шрамов.
Услышав лёгкий шум за своей спиной, Гирт инстинктивно посторонился: разбрасывая вокруг себя фонтанчики цементных взрывов мимо него серыми комочками пронеслись малыши. Пробегая мимо котлована с обсыпашимися краями, превратившегося в глубокий овраг-озеро, они нырнули в него, поджав под себя ноги. "Утонут", - испугался за них Гирт, но сам же и посмеялся над своими нелепыми страхами: малыши вынырнули довольными собой с зажатыми пальцами носами. "Какие хитрецы", - искренне порадовался за них Гирт. "Вот уж кому уныние точно не грозит", - он прибавил шаг, хотя и никуда не спешил.
"Завтра будут сбрасывать воду в стальных бочках - надо поискать пластиковые канистры в обвалившемся доме, на который в прошлом году упала опора высоковольной линии - высокого напряжения - разряжения - жжения - песнопения.
Гирт пожалел свой изуродованный палец - и не стал тянуть дальше за цепочку собственного затмения - иногда и ему в голову приходят продуктивные мысли - не так часто, как в былые времена - но и не так редко, как ему бы хотелось.
"ХВАТИТ. НЕТ, ПОДОЖДЁМ"
Бельгия-Германия-Швейцария, 1998, 2.01, реж. Шанталь Акерман, в ролях: Жюльетт Бинош, Ричард Дженкинс, Винсент Галло, Генри Бин, Тиффани Фрэйзер, Фредерик Горне, Мэттью Бартон, Венди Вей
Стоило ли пересекать семь часовых поясов, чтобы в три часа ночи вспыхнуть яркой лампочкой, у которой заклинил выключатель. На экране четырнадцатидюймового "Грюндига" Ник Кэйв и Кайли Миноуг красиво и мрачно топили бедную жертву - в воде и в красных розах. Она же искала листок бумаги, который мог бы посостязаться бледностью с мертвенно белым лицом напрасно погибающей девушки.
В ящике тумбочки под истрёпанной Библией она обнаружила голубую папку с бумагами, на которой было напечатано её имя - "Мадемуазель Мишель Санторо": в Женеве хорошо подготовились к её приезду. Под аккомпанемент бессоницы и головной боли Мишель вывела на бумаге первое слово: "Хватит". Сколько возможно, пора заканчивать - это было убедительно. Но как можно заканчивать то, что еще и не начиналось - да, нелогично.
Мишель зачеркнула первое слово, а ниже написала второе: "Подождём". Ожидание и разрушало её, и давало ей новые силы - такое противоречие было очевидным, но необъяснимым. Она сама вся состояла из противоречий - легковесных и сложноразветвлённых, быстро стираемых и непреодолимых, видимых и спрятанных глубоко внутри. Раньше Мишель этого не замечала и не понимала: просто не было повода задуматься об этом.
Она быстро оделась, набросила плащ и покинула номер: её тянуло из пыточной камеры самоистязания в приглушённый шум и бестолковость ночного города.
Дьявол постоянно толкал её под руку: Мишель прошла мимо кнопок лифта и направилась к дверям лестницы запасного выхода. Темнота едва освещаемых пролётов успокаивала глаза и обостряла фантазию. "Лучше так, чем совсем никак", - вроде бы ни к чему не относящийся вывод заставил Мишель ускориться, пробудив в ней какую-то беспечность.
Кто-то стал спускаться вслед за ней - быстрее, чем она. Сильные руки остановили её, осторожно развернули. "Будь, что будет", - Мишель так устала от всего, что безропотно подчинилась. Её целовали, обнимали так нежно, так ласково, что найти аналогов в своей памяти она так и не смогла. В то же время пальцы всё сильнее надавливали на её сонную артерию, настойчиво сжимали её горло. Перед тем, как потерять сознание, Мишель нашла в себе силы посмеяться над собой: "Любовник-душитель - очень оригинально".
"Дождались", - уныло думала Мишель, когда очнулась следующим утром - привязанной к кровати и с плотной повязкой, закрывающей глаза.