у времени в плену
| Вид материала | Документы |
- М. М. Пришвин «Деревья в плену» Цели урок, 45.79kb.
- Пастернак Борис Леонидович у времени в плену?, 187.24kb.
- Дайджест прессы. Февраль 2011г.(48) Средства массовой информации о Бауманском университете, 227.4kb.
- Машина времени или механизм перемещения в пространстве и времени, 134.4kb.
- Социология свободного времени понятие свободного времени, 54.58kb.
- Фёдор Григорьевич Углов, 14350.81kb.
- Ломехузы над пропастью, 2695.42kb.
- Урок: математика. Класс: 3 А. Тема: Единицы измерения времени. Календарь. Неделя, 50.55kb.
- Сценарий Нового года «Дед Мороз в плену у Соловья-разбойника» Ведущие (девочка и мальчик), 65.5kb.
- Координационный совет российского союза научных и инженерных общественных организаций, 61.28kb.
США, 1954, 1.42, реж. Джозеф Лео Манкиевич, в ролях: Джеймс Дин, Ким Новак, Джон Сэндерс, Энн Бэкстер, Барбара Бейтс, Хью Марлоу, Роджер Плауден, Герри Меррилл
"Что вам надо - шоколада", - к счастью, это не был магазин, здесь ничего не продавалось и не покупалось.
В пять часов утра Бостон напоминал побитую ночью собаку, которая разрывалась между необходимостью зализывать раны и неумолимым желанием подремать часок-другой.
Друзья-товарищи провели - подставили! - Дэвида ловко и почти безжалостно: игра начиналась, как обычно, в полночь в знакомой компании, но после двух подъехали приятели приятелей, и игра приняла нешуточный оборот - появились серьёзные игроки.
Дэвид играл не просто хорошо, он мог проделывать с картами что-то такое, чему не было объяснения - в такие минуты все следили за его руками как заворожённые.
Мозг Дэвида полыхал утомлённым костром, в который всё время приходилось подливать бензин, чтобы он не терял своей силы. Уже невозможно было контролировать параллельность видений-снов, которые всё-таки наезжали друг на друга и служили попеременным фоном для главенствующего действия.
Что-вам-надо: в этом тоне едва пробивалась благожелательность, но в нём не было холода, и он не падал до грубости, хотя и мог бы. Это был сладкий молочный шоколад, всё еще покрытый истончившимся слоем горького, чёрного какао без сахара.
Гастрономия вытеснялась царившим за столом напряжением: руки Дэвида выделывали такие пасы, которые он сам не понимал и не мог бы повторить их в спокойной обстановке.
Двести, триста, пятьсот, тысяча баксов - ставки стремительно возрастали. Видения сомкнулись, и Дэвид купался в море молочного шоколада, из которого постепенно уходила горечь.
Его уже не интересовал результат игры на усыпанном деньгами столе: Дэвиду до крайности, до зарезу нужна была одна, только одна доза. Его ноздри, носоглотка, лёгкие, кровь - жаждали белого порошка, который выведет Дэвида на новый виток видений - и снова на шоколад, на горький шоколад.
"ДВА ТИГРА"
Китай, 2001, 1.56, реж. Сунь Чжоу, в ролях: Сунь Хонгли, Гунь Ли, Вонг Юмей, Чжу Ксу, Лин Квинг, Чжуан Ю, Гао Ксин, Лю Липинг
Мягкость и упрямство - два тигра внутри: первый не любит без нужды выпускать когти из мозолистых подушечек на лапах, а второй - сама приглушённая ярость, которую ничто и никто не заставит смириться.
"А нервишки-то ни к чёрту", - чёртом для Чжанга был маленький, вертлявый дракончик с двумя хвостами, который непременно крутился под закрытыми веками в мучительные часы бессоницы.
"И чёрт (опять этот чёрт!) меня дёрнул согласиться на эту работу", - не в первый и не в последний раз Чжанг досадовал на свою мягкотелость, которой он был обязан многими неприятностями в жизни - а вот она жила без обязательств и без сожаления.
Первый, внешне спокойный тигр слушал всё это и был откровенно удивлён - какая чудовищная неблагодарность. Да сколько раз он спасал Чжанга от сокрушительных поступков, заранее обернутых в полотно стыда и позора. Вот так-так, ну и слепец - гордец без совести и без чести.
С обеда пошёл вал - со всей провинции поступали "брошенки": так здесь называли покинутые хозяевами оболочки - несчастные, отринутые кальки беспринципного соглашательства, потерь достоинства, отвергнутых чувств, рассеянного наплевательства, нескончаемых предательств.
Некоторые оболочки были ослаблены сверх всякой меры - жизнь в них едва теплилась. Энергии в них было еще достаточно, но она была порвана, болталась обвисшими кусками - расползающиеся свищи превращали хрупкий баланс в хаос.
Чжанг тщательно заделывал все дыры и разрывы - оболочки теплели, оживали, у них появлялась надежда на будущее. Невозможно было запомнить их лица, они были размыты, стёрты, затянуты пеленой - да и не было времени на это.
Второй тигр внутри, упрямец и работоголик, не позволял расслабиться и сникнуть от конвейера страданий и обид, он передавал свое упорство Чжангу, и тому становилось легче от того, что он ощущал хотя бы чью-то поддержку.
Сбой произошёл в конце дня: тревога вонзилась в сердце раскалённой иглой, что-то знакомое промелькнуло в долговязой, худой оболочке с типичными травмами падения с большой высоты. Об энергии здесь можно было говорить только в форме пожелания - это было сплошное решето с длинными разрывами.
Оболочку выловили недалеко от моста через Цяньтаньцзян вблизи Ханчжоу: холодный пот прошиб врачевателя - ведь Чжанг был в тех местах вечером. Впервые оба тигра были заодно: от их гнева всё внутри Чжанга бушевало огнём - кошмар становился явным, он вылезал наружу, заполнял всё вокруг. Цена предательства оказалась неизмеримо большей, чем это представлялось вчера. Чжанг погружался в ужас открывшегося преступления без видимых шансов на спасение. Тигры в клочья разрывали его внутренности - им не нужен был такой хозяин, они рвались на свободу.
"ЗАХВАТ: БЕЛОЕ ПЛАТЬЕ ВЕРОНИКИ"
Франция-Испания, 1972, 1.48, реж. Яромил Иреш, в ролях: Ярослава Шалерова, Карел Энгел, Ян Клусак
Голуби в вышине курлыкали, хлопали крыльями, кувыркались, падали камнем вниз, успевая увернуться от серой пыли, покрывающей выбоины дороги.
В этих выбоинах, в пуховиках пыли купались воробьи, непоседливые и беззаботные сиротки природы. Они не обращали внимание на брачные игры голубей и резвились от души, ненормально быстро прыгая и поворачиваясь.
Вероника в ослепительно белом платье упёрлась коленями в траву, выдавливая из неё майский зелёный сок на подол платья. Послушание не было закреплено в ней вбитыми колышками непреклонной воли взрослых. Колышки мешали, и Вероника вырывала их как бы ненарочно: от них тускнело солнце и угасал день.
Перед ней была расстелена на траве бледно-розовая скатерть, на которой стояла суповая тарелка с теплой, вязкой, темно-красной жидкостью. Скорее всего, это была кровь, которая всё больше густела и переливалась через края тарелки набухшим киселём.
Можно было подумать, что в тарелке скрывался невидимый источник, который подпитывал её изнутри. Красные сгустки попадали на скатерть и меняли её цвет разом по всей поверхности - от розового к белёсо-красному, а затем от алого к малиновому.
Когда цвет скатерти стал тёмно-вишнёвым, настала очередь Вероники. Белым было не только её платье, но и гольфы, а также башмачки с металлическими застёжками. Они-то и начали первыми розоветь, передавая волной по ногам вверх все оттенки красного. Волна нового цвета быстро прошла до середины бёдер и остановилась.
Вероника не проронила ни звука, но из глаз непрерывно текли слёзы, которые заливали, остужали её еще полудетскую грудь, чуть выглядывающую через глубокий вырез платья.
Она чувствовала липкое тепло крови там, где её еще никогда не было, а также боль разошедшихся, живых тканей (врачи, обследовавшие Веронику на следующий день, будут удивлённо качать головами, а её родителям шёпотом скажут, что их дочь стала одновременно и девушкой, и женщиной).
Вероника была далека от медицинских подробностей, она пребывала в шоке от открывшихся, прояснившихся деталей: от брачных игр голубей, от сумасшедшего задора петуха, от вечерней скрытности, хитрости взрослых, от их уже неосторожной, ночной ненасытности, от собственного, еще слабого омута внутри, в который всё больше втягивалась её, так неожиданно потерянная невинность.
Ко всему этому еще надо было привыкнуть.
"ЗАЧИСТКА"
Великобритания-Испания, 1999, 1.56, реж. Джонатан Глейзер, в ролях: Рэй Уинстон, Дэни Хьюстон, Джулиан Вайт, Роберт Атико, Тед Ливайн, Аманда Редман, Кэвин Кендалл, Новелла Нельсон
Зверь он или человек: для Луиса этот вопрос не был риторическим. Свирепый и кровожадный: он не мог отказать себе в удовольствии быть таким - зверем, который пока еще был заперт в клетке. Но что будет завтра, послезавтра, через неделю, наконец.
"Ощущать себя таковым и быть таким - большая ли между этим разница. Пропасть в три шага, которую необходимо будет перепрыгнуть или бумажная перегородка, которую можно ненароком прорвать.
Зверство - как крайний аргумент, как последняя возможность остаться человеком: даже такие парадоксы оставляют тебя равнодушным, ты явно надорвался с этим последним заданием.
Молодая женщина и умервщлённый ею младенец - это чересчур, слишком - даже для тебя.
Ты зачищал память расчётливых подонков, которые готовились к убийству годами, бестрепетных киллеров, для которых это доходное ремесло, жертв затмевающего разум гнева, который потом, постепенно убивал и их самих. Ты брал их провал, их вину, их грех на себя, чтобы потом раздробить, размолоть в пыль эти валуны злобы, разрушить эту чудовищную концентрацию мрака, который, как чёрный карлик, поглощал, впитывал в себя окружающий свет.
А что же на этот раз: ты растерян, опустошён, позабыл свои фирменные приёмы.
Тебе страшно: ты не можешь поставить себя на её место, очень маленький, хрупкий пятачок, чтобы удержаться на нём вдвоём.
Слишком много зла - в тебе самом: чужое зло уже не помещается, ты переполнен чернотой, ты погряз в ней, как в болоте.
Непосильные задачи - они все казались такими, пока ты не включался: надо, надо включаться".
Луис сидел на стуле, закрыв глаза руками, и думал: о снежно-белых облаках, повисших неподвижно на голубом небе, о скошенной два дня назад траве, которая отдавала ему свой глубинный, непередаваемо чудесный запах, о стойких ромашках, лепестки которых уже начало съедать беспощадное солнце, о вечно занятых муравьях, которые не ведали ни печали, ни страха.
"КАК ОТРУБИЛО"
США, 2005, 2.08, реж. Тодд Солондц, в ролях: Селма Блэйр, Эмани Следж, Лео Фитцпатрик, Тина Холмс, Роберт Уиздом, Ханна Фрейман, Уилл Дентон, Рейчел Корр
Сметливые лохари тусовались на Кройц-Авеню с самого утра: после полуночи один получокнутый ПРИВЕД из сети грохнул новостью - сбудутся ваши самые постыдные, дикие, потаённые желания. Всего ничего: надо обойти завтра до одиннадцати часов тысячу раз трёхсотлетний каштан, приговаривая свое желание.
"Зовут и зовут меня вдаль", - так сказал бы почти каждый, кого обуял зуд нетерпения и предчувствие гигантского облома. Это и должен быть облом, успокаивало лишь то, что он будет коллективным.
Веткой кипариса можно смести, стряхнуть пустячки-безделицы: надоел собственный храп, достали соседи сверху, которые вдруг падали на бетон перекрытия в тот самый момент, когда Морфей овладевал вами, безобразно топорщились уши, которые надо было прижимать банданой.
Скованным Гудвином выползали из приободрившихся голов (и пытались освободиться) пред- и постсексуальные страхи милых ребятишек, накручивающих вильнёв-круги вокруг каштана. Нереализованная озабоченность, отягощённая подъёмом не тогда, когда нужно, или пустым, растратным возбуждением, - этим могли похвастаться восемь из десяти. Признаться - увольте, а вот тысячу раз вокруг каштана - это в самый раз.
Грешно смеяться над чужим горем, если своего сполна - это понимали все и пытались сохранить до одиннадцати часов серьёзный вид - позвали ведь как людей.
Но как можно сохранить серьёзность и степенность, если Рыжая Ло уже не шептала, а сдавленно кричала о том, как бой-френд замордовал её своей ненасытной трах...й, какой неотвязчивой пиявкой вымаливал, выпрашивал, выуживал из неё - ночедневной непрерывностью - свои оргастические изыски тихого маньяка-прилипалы - будет этому конец или нет.
Крик души поддержали и другие: Таблетка стала рыдать в голос, захлёбывалась слезами, и что-то бормотала о каком-то профессоре-словеснике, который буквально засн...шал её мозги и девичье тело, пользуясь её зависимым положением и своими изворотливыми придумками.
Очаги рыданий вспыхивали то там, то здесь: многие отвлекались и перестали нашёптывать свои желания - это обернётся им позже большими (чем у других) потерями. Мало кто заметил, как к одиннадцами часам сверху, сквозь густую листву стали спускаться, одновременно разматываясь, стерильные бинты и ватные подушечки. Одним бредом больше - кого это сейчас интересовало. Напряжение росло - коллективное поле неизвестности и ожидания чуда буквально искрилось, потрескивало накопившимися зарядами.
Стали срабатывать будильники наручных часов (они были включены у всех), светлели исполненным желанием лица, сгорали в огне очищения самые докучливые грехи - в душах селились облегчение и покой.
Боль отсечения - какая это мелочь: каштаны маленькими, бритвенно-заточенными гильотинами падали вниз и отсекали по одному пальцу на ноге или на руке - и только у тех, у кого всё получилось. Кровавыми радиусами, размазанными красными дорожками окружался притихший каштан, который теперь хотел побыть в одиночестве.
Надо верить и ждать: всё сбудется - силою наших мыслей, запущенной стрелой наших желаний, верой в лучший исход.
"КЕФАЛЕВЫЕ НОЧИ"
Великобритания-США, 2004, 1.44, реж. Руперт Уэйнрайт, в ролях: Кеннет Уэлш, Мэгги Грейс, Эдриан Хоу, Соня Беннет, Тони Нэппо, Дона Кроус, Юджин Кларк, Роберт Джой
Сон тянул душу, и Чэд без сожаления покинул его. Ноги привычно утопали в паласах, которые покрывали всё пространство квартиры. Чэд почти не открывал глаза, направляясь на кухню. Маршрут был знаком и изучен до сантиметра. Белый пластик кефирной бутылки холодил руку, и Чэд сделал лишь один глоток, опасаясь, что утром в горле заскребёт пересохшая бумага простуды.
Уже сколько месяцев, ночью, к нему слегка прикасалось ощущение непоправимой ошибки, которую он уже совершил или вот-вот совершит. Это лёгкое касание несло в себе столько безысходности именно потому, что не относилось к чему-то одному, к тому, что можно было поймать в перископ своих размышлений, додумать до конца и разрешить. Именно, тихое, смутное отчаяние убивало ночь, которая насквозь пропиталась тревогой.
Чэду показалось, что в гостиной чуть слышно играет музыка - неужели он опять не выключил музыкальный центр. На дисплее выключенного центра горели нули невыставленного времени: укол-напоминание его затянувшейся отстранённости от действительности. Самый правый нуль был искажён чем-то посторонним: удивлённый Чэд смахнул большую каплю воды, которая повисла на дисплее.
Выходя из гостиной, Чэд почему-то оглянулся посмотреть на дисплей центра и увидел волнообразные, смятые отблески отражений, которые играли на музыкальном центре голубовато-бирюзовыми извилинами. Рядом с центром, вровень с паласом, образовался маленький прудик, в котором плавали, плескались несколько рыбин небесно-голубого цвета. Это были крупные кефали с удлинённым и сжатым с боков корпусом. Приглушённый свет шёл снизу и позволял хорошо рассмотреть морских созданий.
Чэд прикрыл дверь гостиной, а потом снова открыл её: пруд исчез, и только музыкальный центр был весь в каплях воды.
На пороге кухни, куда Чэд вернулся, чтобы включить свет, он снова увидел прудик, но уже с кефалевым молодняком, который опасался приближаться к поверхности.
В своей холостяцкой постели Чэд завернулся с головой в синий атлас тонкого одеяла, желая поскорее заспать непонятные видения. Но вода, опять вода: разыгравшиеся кефали устроили перепрыжки через полусонного Чэда, который стал вскоре мёрзнуть под пропитавшимся водой одеялом.
Вцепившись в края одеяла, кефали потащили теряющее вес тело Чэда вниз, в сумрачный свет морских глубин.
"КИНДЕР-БАЛЬЗАМ"
Росссия, 1917, 1.21, реж. Николай Брешко-Брешковский, в ролях: Степан Кузнецов, Иван Мозжухин, Николай Панов, Александра Гончарова, Михаил Доронин, Варвара Янова
Не пожалел, не заглотил белого, шёлкового платочка: Ероша протёр с особым тщанием мытую, скоблёную столешницу, освобождая место для заветного пузырёчка с зеленовато-коричневым напитком. В его выверенных, скупых движениях было столько торжественности, столько веры, что можно было легко представить его готовящим причастие.
"Пора, пора бросать это беспутство", - уговаривал он себя, и так было приятно ощущать себя кающимся грешником, осознающим всю глубину, всю тяжесть своего падения, твёрдой рукой направляющего себя же самого на путь истинный.
Умиление и кротость мирровым ароматом умащивали его душу, которая слабым, дрожащим котёночком свернулась в клубочек, веря и не веря в реальность нагрянувших перемен.
Нескладно, неловко как-то и думать о том, чтобы возвернуться, вхлюпаться опять в это грязь-болото, в эту рассупонистую, расшершавую жизнь.
А ведь еще третьего дня они с Карпеем так славно, нет, так мерзко, назюзюкались, набрындарились, да так куражисто подсластили, насуропили глазастеньких кафушек, этих молоденьких, восторженных институток - есть, что вспомнить, жалко, не по теме это сейчас.
Влажным, размоленным, пристыжливым взглядом встретил Ероша ворвавшегося в ресторацию Карпея.
Наглыми, дерзкими глазами Карпей сразу же упёрся в это настоенное на травах, слабодействующее посмешище.
Слова возмущения пробкой застряли в горле, он что-то жестами показывал Ероше, молча качал головой - и был нестерпимо обижен отступничеством друга.
С глаз долой Карпей убрал невставляй-убожество - и водрузил на стол пойманный в стекло, настоящий, сорокоградусный напиток. И какие тут могут быть возражения.
"КОТКИН-ШОУ"
США, 1994, 1.45, реж. Ричард Линклейтер, в ролях: Джейсон Лондон, Адам Голдберг, Ричард Линклейтер, Мишель Бурке, Самуэль Дитерт, Джой Лаурен Адамс, Терренс Кирк, Коул Хаузер
Секреты своего тёзки разгадать не удалось, а воспользоваться ими - пожалуйста. Новые способности Дэвида опутали его в прямом и в переносном смысле. Сам себе он стал представляться пучеглазым великаном, несоразмерным себе и другим, с неловкими и неуклюжими движениями, которые изнутри казались продуманными и изящными.
Пространство искажённой оптики, связанное таинственными горными нитями, которых никто никогда не видел, но все верили в их магическую силу - не в мистическую, а именно, в силу мага, иллюзиониста.
Но стоит только не поверить: вы случайно задели чашку и она летит со стола, покрываясь по пути вниз трещинами будущих осколков. Великан стал поворачиваться затрещавшей скалой - и все остальные подобные чашки посыпались со шкафов, заполняя пол столовой фарфоровыми лепестками, которые благоухали фиалками и жимолостью.
Вы наклоняетесь, чтобы поднять их: лепестки успевают завянуть, выдавить сок из своих пожухлых, завернувшихся краёв и потерять свой исходный запах - смена декораций, которую вы не успеваете заметить.
В одном месте прибывает, значит, в другом убывает: примитивная, поверхностная логика двухполюсного мира - но не сообщающихся сосудов, паутиной охвативших иную логику.
Убывает, жухнет, ломается, киснет сразу везде - множественность прикосновений не нужна, господствует пьяный танец сторукого Шивы, который всегда отвечает только за процесс - результат же его совершенно не интересует.
Разбившаяся посуда - это только наглядный пример, чтобы пробить, протаранить вашу скучную нормальность, в которой вы лениво перебираете лапками, ножками опрокинувшегося на спину жука, наконец, увидевшего небо, но его не замечающего - только бы перевернуться обратно на брюшко - шевелитесь быстрее.
А ведь вам предстоит еще взлететь: скажите, зачем вам эти невидимые, горные нити - на них вы будете только висеть, но не парить. Не бойтесь показаться смешным или жалким, сил у вас намного больше, чем вы себе представляете: еще один шаг, еще одно усилие - и вы уже летите - вам это удалось.
"КРАСНЫЙ ЛЮК"
США-Франция-Великобритания, 1998, 1.58, реж. Джоэл и Этан Коэны, в ролях: Уильям Мэйси, Майкл Лернер, Стив Бушеми, Джуди Дэвис, Джо Грифази, Джим Тру-Фрост, Салли Уингер, Брюс Кэмпбелл
"Знаешь что, не стоит быть таким легковерным. То, что ты принимаешь за доброту - под широкими улыбками, ободрительными словами, дружескими приветствиями - всего лишь средство раскрыть тебя, найти твою уязвимость, добраться до твоей оболочки и распахнуть её настежь - как окно в осенний холод".
Ромеро пришёл в сознание - скажите вы. Просто он оторвался от собственных мыслей, которые не пускали его в полумрак подвальной щели, заваленной душно-пыльными тюками со старыми простынями и наволочками. Не сразу, долго не хотелось осознавать себя здесь: копаться в этой загадке - всё равно, что погружать руку в зачернелый болотный ил, ожидая укуса, касания каких-то неведомых червей или слепых насекомых.
Часы в углу пробили два часа - дня или ночи? Их облупившийся лак, их вышедший из моды еще сорок лет назад стиль, разбитое стекло на покосившейся дверце - маскировали еще живой часовой механизм, дань мастерству ручной работы.
Кусок остроконечного стекла на тёмном фоне стал для Ромеро полупрозрачным зеркалом: из переплетения многолетней, махровой паутины вырастали зрачки, синяк под левым глазом (били ногой) и ссадина на правой щеке (а это уже кулаком).
Тусклость узкого коридора была еще мрачнее - электрические светлячки под потолком, приколотые к серому бетону проволочной сеткой. Тёплые трубы на уровне виска, провисшие кабели, сломанные костыли, собранные гармошкой инвалидные коляски: лабиринты чрева муниципального хосписа с амбарными замками на всех тупиковых дверях своих бесчисленных ответвлений.
Серость серой серятины - и чёрный юмор уже не бодрил его: кремни высекали искры, но внутри не было сухого мха, который бы дал дымное пламя.
Случайно, рукой Ромеро захватил круг чуть выступающего из стены люка: он был густо замазан известкой (сомнительная борьба за гигиену и чистоту), сохранив на себе остатки светло-красной краски.
Покачивая впившиеся в круглую дыру бетона слабо пружинящие, длинные ножки люка, Ромеро вырвал из стены дальний свет на том конце длинной трубы.
Этот свет не принёс пока новой информации - это была замочная скважина в пустоту: первое впечатление и первое разочарование. Приложенное ухо принесло много больше: плач детей, трели соловья, гудки машин, визг тормозов - неправдоподобная смесь леса, квартиры и улицы. Этому можно было доверять (говорил же я тебе) еще меньше.
Плечи прошли в отверстие как в пальто на два размера меньше: теперь Ромеро думал о том, смешно ли это - избитый мыслитель, застрявший в трубе. Не смешно - и полез дальше.
"КРИКСЫ И ЗЛЫДНИ"