у времени в плену
| Вид материала | Документы |
- М. М. Пришвин «Деревья в плену» Цели урок, 45.79kb.
- Пастернак Борис Леонидович у времени в плену?, 187.24kb.
- Дайджест прессы. Февраль 2011г.(48) Средства массовой информации о Бауманском университете, 227.4kb.
- Машина времени или механизм перемещения в пространстве и времени, 134.4kb.
- Социология свободного времени понятие свободного времени, 54.58kb.
- Фёдор Григорьевич Углов, 14350.81kb.
- Ломехузы над пропастью, 2695.42kb.
- Урок: математика. Класс: 3 А. Тема: Единицы измерения времени. Календарь. Неделя, 50.55kb.
- Сценарий Нового года «Дед Мороз в плену у Соловья-разбойника» Ведущие (девочка и мальчик), 65.5kb.
- Координационный совет российского союза научных и инженерных общественных организаций, 61.28kb.
"ПАЛАЦЦО ДЕЛЬ ОРНО"
Италия, 1983, 1.47, реж. Паоло и Витторио Тавиани, в ролях: Массимо Бонетти, Норма Мартелли, Маргарита Лозано, Серджо Дальяна, Сабина Ваннукки, Омеро Антонутти, Дарио Кантарелли, Джузеппе Фуриа
Запах роз буквально душил Дольфа. Он приостанавливал дыхание, вертел головой, метался на короткой цепи, расшатывая свой деревянный домик, который был надёжно притянут к сеяной траве четырьмя металлическими штырями.
Всё напрасно: глаза его слезились, выворачивая наружу нестерпимую обиду, которую он хотел утаить от занятых собой обитателей палаццо.
Грозно поднятые уши повзрослевшего щенка, и слёзы в его глазах: они будут смеяться над ним, не понимая, как это тяжело, оказаться на цепи после двух месяцев полной свободы.
Дольф нашёл самый скрытый уголок за густыми кустами роз и затих. Он положил голову на передние лапы и притворился спящим: Дольф поджидал свою молодую хозяйку, прекрасную Анну-Луизу.
Он всё еще надеялся увидеть в её глазах понимание и сочувствие, но опять натолкнулся на холодный камень в непреклонном взгляде, с трудом подавляя предательский вой, который подползал к горлу.
Дольф вспоминал тепло и аромат её тела, когда гибкие и красивые руки прижимали его, совсем маленького, к себе - и неожиданно для себя бросился вперёд. Его челюсти сомкнулись в сантиметре от её белой, изнеженной кисти. Он остался доволен: его коробило от собственной ожесточённости, но он видел, как страх пойманным голубем взметнулся в её глазах - и был, хотя бы частично, удовлетворён.
Нельзя быть жалким, беспомощным, молящим о снисхождении. Воздух палаццо был насыщен разладом, непониманием, грядущим распадом семьи. Каждый мёрзнул, коченел в своём одиночестве - и этот холод касался уже всех без исключения.
Маленькие дети хозяйки, четырёх и шести лет, не ожидали от Дольфа проявлений свирепости и с плачем убежали жаловаться: "Мама, мама, Дольф рычит на нас".
Анна-Луиза ничего не сказала, только еще плотнее сжала губы. Друг или слуга: она уже сделала свой выбор и заставит его смириться с ним.
"ПАЛЕРМО. ПРОБУЖДЕНИЕ"
Италия, 1964, 1.38, реж. Марио Бава, в ролях: Кристофер Ли, Тони Кендалл, Ида Галли, Харриет Медин, Далия Лави, Борис Карлофф, Густаво Де Нардо, Лидия Альфонси
"Откуда такая безысходность - словно чёрным асфальтом закатанная лужайка - прозрачный лабиринт, где за каждым поворотом запертая дверь.
Ты еще не знаешь, но уже, по спёкшейся, оторвавшейся лёгкости в груди, чувствуешь, как гнётся, ломается крепь, как рушатся, засыпаются штольни света.
Чем чаще просыпаются надежды, тем, с каждым разом, их дольше и труднее хоронить, а поставленные на них кресты всё тяжелее и неподъёмнее.
С такими мыслями, с такими ощущениями лучше пробуждатья уже в могиле, в дощатом, тесном склепе, который пахнет древесной смолой и тяжестью наваленной сверху земли".
Еще не открыв глаза, Лучиано пытался поджать под себя колени, но только смял и прижал белый атлас к ровной, чисто струганной доске. То, на чём он лежал, рывком дёрнулось, и этот рывок протащил гроб по наклонной поверхности. Толчки слабее уже не могли сдвинуть деревянный ящик с места - он застрял под наклоном так, что голова Лучиано упёрлась в торцевую доску.
Ему повезло: открывающуюся половинку крышки не успели заколотить - и он выполз в лунный ландшафт загородного кладбища. Было плохо: от мыслей, которые заставили его очнуться, от тошнотворной слабости внутри, которая всегда появлялась после приступов летаргии, от поваленных и вывернутых словно после бомбёжки каменных крестов и огромных плит, от задавленных каменными исполинами и провалившихся в расщелины земли бездыханных тел, от необходимости снова продолжать жизнь, на которую не было никаких сил.
"Всё не как у людей - это ему говорили еще с детства, сетуя на его неуклюжесть, сонную неторопливость, углублённость в себя. Обидеть, чтобы побудить его исправиться. Он старался исправиться, но получалось еще хуже - ломалось естество. Неуклюжесть ушла, а обида осталась. И вся оставшаяся жизнь - чтобы стереть из памяти эту обиду и избавиться от одиночества, которое было тяжелее любой, даже самой горькой обиды.
Ночь живого мертвеца: у него получался только парафраз, повторение уже пройденного, кривая копия ровного оригинала".
Вот тут Лучиано ошибался: его болезнь была настолько редкой, что каждый год регистрировали не больше десяти случаев. Это был его звёздный час - в прямом и в переносном смысле: театр одного актёра и одного зрителя.
"ПЕРЕБОР"
США, 1954, 1.37, реж. Николас Рэй, в ролях: Джеймс Дин, Эдвард Платт, Кори Аллен, Вивека Линдфорс, Рэй Тил, Мерседес МакКэмбридж, Роберт Ньютон, Ирвин Бэйкон
Мандалина из гуталина: поздравляю, не густо - это всё, на что ты сегодня способен? А если всё-таки хорошо подумать - но думать совершенно не хотелось.
Из пробитого бака тоненьким ручейком струился бензин. Машина стояла на взгорке, и жидкость ленивой змейкой стекала прямо к Ренфро, который лежал на боку и пристально смотрел на неё. Как она беззаботно блестит: Ренфро щёлкнул зажигалкой и ждал встречи огня и углеводородов. Пламя радостно побежало к машине, Ренфро успел перекатиться в придорожную канаву. Она была глубока и полна воды после вчерашнего ливня.
Волна огня схлынула, и Ренфро вынырнул с чувством сожаления: всё прошло на редкость легко и неинтересно. Перестраховщик: думать так о себе было неприятно.
Послушай, далось тебе это солнце: он говорил что-то не то или всё-таки именно то. Чёрный диск давал только зной, а не свет, но одежда сохла очень быстро.
Жажда: но не пить же из этой вонючей лужи. Два глотка - и Ренфро едва сдержал рвоту. Без машины: без желания думать Ренфро побрёл к белым холмам вдалеке. Зелень отвращала его, он хотел только белого: не светлого, а именно, белого.
Скорпион полз ему навстречу, не сворачивая, словно не замечал: может быть, меня уже нет. Об этом стоило хорошенько подумать, но – думать по-прежнему не хотелось.
На вершине самого высокого из холмов Ренфро уселся поудобнее: не то - и он опять улёгся на бок. Пальцами он выковыривал мелкие камешки и пытался столкнуть их вниз, но они застревали на ближайшем выступе. Всё не так, как хотелось.
Было скучно: он ждал её с самого утра, но она не приходила - смерть играла с ним в прятки, а ему было всё равно.
"ПЕСЧАНОЕ НЕБО"
Венгрия, 1976, 1.39, реж. Марта Месарош, в ролях: Каталин Берек, Лили Монори, Петер Фрид, Тибор Криштоф, Флора Кадар, Ференц Сомло, Ержи Варга, Аника Кисс
Взлёт был внезапным. Так привыкшая к неволе птица с удивлением взирает на распахнутую, вероятно, по забывчивости дверцу клетки, не понимая, что она уже на свободе. И взмывает вверх безрассудно быстро, на разрыв сердца, будто это последний полёт в её жизни.
Душа взлетала к небу вертикально - камнем падая вверх, к источнику своего главного притяжения.
Облако встретило её искрящимся налётом, издали похожим на дроблёные, сверкающие алмазы. Ничего не подозревающая душа ударилась в песчаную насыпь, напоминающую упругую наждачную ткань с приклеенным абразивным слоем.
С ободранным полосами покровом нежная душа повернула обратно к земле, где её уже ждала защитница и хозяйка - сидящая за столом с закрытыми глазами Ева.
Полёт закончился бесславно. Такова была плата за её поездку? Ева вчера вернулась из своего очередного вояжа: журналистика удачно накладывалась на её склонность к внутреннему кочевничеству - мыслей, чувств, настроений.
В далёком городе, у самой границы случилось то, что и должно было случиться. Бросить всё: налаженную, достойную жизнь, которой многие завидовали, всех, кого она любит или ненавидит (что, в общем-то, одно и то же), устроенный, комфортный быт - это не желание, а уже готовое решение свалилось на неё как приговор, который был подписан ранее, но который Ева забыла огласить.
За неделю командировки, наряду с работой, Ева с полной серьёзностью, но с какой-то внутренней усмешкой, занялась склейкой картонного домика новой, будущей жизни: подыскивала жильё, формировала круг знакомых, среди которых выделяла возможных спутников жизни, нарабатывала модели поведения - совершенно незаметно для окружающих, которые только поражались неукротимой энергии журналистки из столицы.
Это было полным безумием, провалом в дыру времени, сном наяву. Ева знала, что всё это закончится, как только она сядет в поезд, но не могла отказаться от искушения.
Пешт, куда она вернулась, встретил, но не принял Еву. Она оторвалась от него, как кусок засохшей, сожжённой солнцем краски, отставшей от куска жести. Энергия и желания покинули её, вытекли как из проржавелого, прохудившегося ведра, оставив место только для бездеятельной созерцательности.
Но мысль о возможности побега крошечной живой точкой билась в сознании, исподволь собирая вокруг себя союзников-повстанцев.
"ПИНГВИНЁНОК И ЛАЗАНЬЯ"
Франция, 1956, 1.47, реж. Роже Вадим, в ролях: Бриджит Бардо, Лила Рокко, Стефен Бойд, Кристиан Маркан, Курт Юргенс, Изабель Коре, Жорж Пужули, Жак Сирон
Стекло затрещало как брезент, пропоротый ножом. На месте трёхдюймового разреза свисали стеклянные лохмотья, которые звенели, сталкиваясь при порывах ветра. "Закройте, дует!" - рыбой с разорванной пастью закричал Дени - и проснулся (точнее, очнулся после наркоза).
Чёрный пакет на его голове был разорван кем-то сзади: Дени слышал, как шелестели, сминались сухие листья под уходящими шагами. Он был привязан к дереву широким кожаным ремнём, который острыми шипами-наклёпками врезался в живот Дени.
Почти идиллический осенний пейзаж открывался ему через дыру в пакете: прямо перед его ногами, которые увязли в мокром песке, начиналось небольшое озеро. Оно было густо усеяно опавшими листьями, а на противоположном берегу, в метрах в пяти-шести располагались две юные художницы, на вид не больше семнадцати лет.
"Да, неплохо", - сказала одна, а потом повторила другая - они внимательно осмотрели живописные полотна друг друга, которые были начаты примерно часа два назад. Дени понял это, когда художницы развернули подрамники и показали ему свои труды, при этом приветливо помахав ему кистями.
Девушки были немногословны, из их редких реплик Дени уяснил, что стройную брюнетку зовут Пингвинёнок, а рыжую толстушку - Лазанья.
Чем-то они были всё же недовольны. После короткого совещания бойкая рыжуха крикнула: "Вальтер, разорви на нём рубашку". Стараниями невидимого для него Вальтера Дени стоял теперь голый по пояс.
Художницы достали из сумок детские луки и стали запускать в него стрелы с мини-трезубцами на концах. Маленькие копии гладиаторского оружия глубоко врезались в его кожу, образуя трёхглавые потёки крови. "Наш святой Себастьян", - так теперь его звали девушки между собой.
Им чего-то опять не хватало, они ожесточённо спорили. Теперь уже обозлённый Пингвинёнок подал голос: "Вальтер, не спи, сделай ему надрез на лбу, как в прошлый раз".
Охотничий нож рассёк лоб Дени по диагонали: кровь сплошными потоками заливала его лицо. Художницы заметно повеселели - теперь уже ничего не мешало воплощать их замысел.
Через час Дени стал засыпать от потери крови, проваливаться в тихие грёзы. Заметив это, девушки опять повернули подрамники к нему и спросили, хорошо ли он получился. Умиротворённый, расслабленный Дени одобрительно закивал головой.
"ПЛЕКСУС"
Австралия-Нидерланды-Испания, 1999, 1.49, реж. Рольф де Хеер, в ролях: Тимоти Сполл, Ферерико Келада, Джон Брумптон, Катерине Фитцжеральд, Гильермо Толедо, Ули Бёве, Сид Бриксбэйн, Фил МакФерсон
Профессор МакМолланд обернулся вовремя: самец кенгуру целился под колено, чтобы сбить погруженного в собственные мысли Штайни (так профессора звали его друзья за любовь к камням необычной формы и причудливой расцветки, которые он чемоданами привозил из археологических экспедиций). Удар в коленную чашечку напоминал столкновение с бревном - и высекал из болевого шока поминальную песню об утраченной ноге.
Закрывая голову руками, а распухающую ногу другой ногой, Штайни занял активную оборону, лёжа на спине. Самец прыгал и бил, прыгал и бил, действуя с человеческой расчётливостью и терпением. Изумление учёного взяло верх над каскадом боли: кенгуру нанёс несколько ран своими короткими острыми рогами. "Это же доисторический рогатый кенгуру", - пытался думать профессор и старался запомнить как можно больше деталей.
Штайни неосторожно раскрылся, силясь разглядеть тень самца-убийцы - тени не было. "Чудеса", - успел удивиться профессор и пропустил сильнейший удар в голову. Нокаут, граничащий с уходом: еще один такой удар - и уход не заставит себя ждать.
Его спасли дети: брошенные ими короткие копья превратили празднующего победу кенгуру в ощетинившегося дикообраза. Гримаса благодарности никак не складывалась на лице избитого профессора, на лицах же взрослых охотников в набедренных повязках он читал любопытство и сочувствие. Это были мини-люди ростом не более одного метра: их останки нашли недавно на одном из островов близ острова Ява.
День был щедрым на чудеса - для археолога, по крайней мере. Он-то хорошо знал и понимал, какие существа к какой исторической эпохе относятся. Штайни вспомнил все изустные рассказы о странностях Квинсленда, которые сопровождали их экспедицию все четыре месяца, которые они здесь находились.
Возможно, времена здесь слишком тесно смыкаются, начал выдвигать версии профессор - насколько это, конечно, позволяло его жалкое физическое состояние.
Охотники промыли и перевязали раны Штайни, соорудили над его головой что-то в виде тента и, захватив с собой рогатого кенгуру, скрылись в знойной дали.
На вторые сутки Штайни добрался до лагеря экспедиции, но коллекцию мистических рассказов пополнять не стал - он сам хотел во всём разобраться после своего выздоровления.
"ПОКРЫТАЯ МРАКОМ"
Великобритания-США-Германия, 1995, 1.57, реж. Роберт Олтман, в ролях: Мерил Стрип, Сэм Шепард, Дженнифер Джейсон Ли, Дермонт Малруни, Стив Бушеми, Роберт Дювал, Уте Лемпер, Форест Уайтакер
Джейн всегда оставляла на ночь включённым светильник в ванной: эта полоска света из-под двери была ей насущно необходима в жизни, как и многое другое, от чего она могла отказаться, но не хотела.
Сверкающий хрусталь бокала в полутёмной гостиной, наполовину пустая бутылка Мартини, три часа ночи - тридцатилетний юбилей настоящей жизни был в самом разгаре. В десятилетнюю годовщину она называла это началом двойной жизни, но позже статус празднования повысился и утратил оттенок двусмысленности - всё же это была именно настоящая жизнь.
Левая рука Джейн была по-кошачьи вытянута на белоснежной скатерти, отяжелевшая голова уютно лежала на руке, как на подушке: со стороны можно было подумать, что она дремала. Однако немигающий взгляд был устремлён на свечу, в пламени которой трепетала её неуспокоившаяся душа.
Кем она была в начале, когда до юбилеев было неправдоподобно, нереально далеко - не такой ли свечой, свет которой пробивал тьму лишь на несколько метров вокруг. Светом, который был направлен внутрь себя и который поэтому замечали немногие (но это уже были их проблемы, не её).
За пять лет так называемой двойной жизни она превратилась в ярчайшее светило, в солнце, которое ослепляло, сжигало всех, кто был рядом. Она сама до тех пор не знала таких контрастов, зато другие об этом узнали - и многие потерялись, отошли подальше - жгло и пекло слишком сильно, как тут не растеряться.
Джейн старалась сдерживать себя, прикрывать огонь, но получалось это не всегда: взошедшее внутри солнце сжигало и её саму - что же тут говорить о других.
Всё пережитое, возвращённое памятью вновь - вполне могло быть придуманной сказкой, если бы не было правдой, от которой теперь нельзя было увернуться, да и стоило ли делать это. Немногим довелось испытать такое, а о прошедшем Джейн никогда не жалела.
Тэдд вошёл неслышно, положил руки на плечи Джейн, поцеловал её в короткостриженую, седеющую макушку: "Котёнок, пойдём спать, попраздновали - и будет". Джейн была удивлена, даже сквозь хмельную усталость поражена его проницательностью, которую явно недооценивала. Но сейчас она была благодарна ему, что он закрыл её тайный юбилей на такой щемящей ноте.
"ПОЛИ-НЕЗИЯ"
Австралия, 1990 , 1.38, реж. Филлип Нойс, в ролях: Сэм Нил, Билли Зейн, Лиза Блаунт, Брэндон Колл, Терри О'Куни, Керсти Элли, Лэнс Гест
Удушливой волной - придушенной слезой - подстреленной, падающей птицей:
отважный Фрай обогнул залив по крутой дуге, кипучим водным шлейфом нарушая покой и благостность еще не остывшего после дневного зноя песка.
Раздражённое шипение - или ему только показалось? - неслось следом, догоняя, накатываясь, опережая - и мысли, и чувства.
В открытый океан он вонзился, внедрился по чуть искривленной, почти прямой линии.
Притворно слабые лучи полуутонувшего солнца недовольно, непримиримо тормозили его набирающее скорость разгоноскольжение, набрасываясь, впиваясь отраженными под острым углом кругляшами, зайчиками без ушей и без лапок.
Сморщенное, старушечье волнозеркало наклонилось, изогнулось предгорным, задушливым склоном, сгибая, напрягая ноги Фрая, взбирающегося теперь вверх - к далекому, кутающемуся в дымчатую шаль горизонту, только что закусившему дремотным солнцеленивцем.
Вспухал, коробился гребнями, сворачивался дюнами - песок запоздало сыпался и супился навстречу падающему на него океану, который заливал, обволакивал, слизывал, проталкивал в себя райско-безмятежный остров.
"ПОЛОСКА ПРОХЛАДЫ"
Франция, 1961, 1.35, реж. Луи Маль, в ролях: Жан-Марк Бори, Гастон Модо, Морис Роне, Юдит Магр, Пьер Фраг, Мона Дол, Бернар Типхайн, Гиб Гроссак
Напряжение достигло своего предела, когда Морис расстёгивал футляр, в котором лежала бритва. Она называлась опасной: за плавный, закруглённый сход от тупого обушка к манящей плоскости лезвия, за зеркальный отблеск тревоги, за бескомпромиссность змеиного острия, за недопустимость дрожания рук, которое могло превратиться в паутины мелких порезов.
Не стоит отвлекаться: Морис не хотел этого видеть, но увидел - бритва вся была в засохших пятнышках крови. И это была не его кровь.
"Не стой на моём пути", - не все и не всегда проходят долгий отрезок от декларативных, самоспасительных угроз к своему самоотрицанию, к собственному забвению, которое селится холодом металла в чужом перерезанном горле.
К чему эти ороговевшие наросты слов, которые кораллами известкуются в полуобморочном сознании, поражённого амнезией. "Ты ничего не хочешь вспомнить?" - вопросы разрушали амнезию, морозом пробегали по вдруг озябшей коже.
Морис кутался в шерстяной плед, но не мог согреть его - в нём не было тепла. "Все твои силы уходят на то, чтобы забыть", - островки неповреждённого разума еще попадались в безбрежном, бушующем море потерянности.
"Так, скажи - так ты резал его", - чтобы согреться Морис тонкими плёнками нарезал тускло-жёлтый сыр: он всё еще не мог согреться, но уже не дрожал.
"Разгадка - в гараже", - в салоне, на заднем сидении осталось выведенное пятно, сохранившее остатки своей бурости. "Это же кетчуп, ты что, забыл?" - Морис стал обретать былую уверенность, но быстро сник, когда обнаружил запачканный брезент в багажнике.
Брезент весь был в зелени травы, свежей, душистой - кого и куда ты тащил? "Хоть убейте, сейчас не могу", - осталось совсем немного, развернуть и исследовать брезент внутри. Но - утренний чай - он был нужен Морису как никогда. "Вернусь через час", - на краю в голосе Мориса появилась твёрдость и ясность: значит, еще не всё потеряно.
"ПОМОЛВКА"
США, 1939, 1.39, реж. Джон Форд, в ролях: Джон Уэйн, Томас Митчелл, Джордж Банкрофт, Нэнси Келли, Дональд Мик, Тим Хальт, Дик Хоган, Престон Фостер
Лошади с утра вели себя странно. Отряд федералов спускался в долину дольше обычного, то и дело останавливаясь, чтобы утихомирить очередное животное, которое совершенно без причины становилось на дыбы, крутилось на месте, стараясь закружить голову и себе, и всаднику.
Необычное поведение лошадей требовало объяснения - и его свели к близости индейцев, которые часто посылали своих разведчиков по следу отряда.
Несколько выстрелов, которые сделали федералы, должны были отпугнуть навязчивых индейцев и вдохнуть уверенность в приунывших солдат.
Тревога только возросла, когда отряд выехал к знакомому броду. Горная речка как-то неестественно вспучилась и на глазах всё шире растекалась по долине.
Стремительный и жизнерадостный гул быстрого течения сменился волнообразным, низким ропотом воды, словно её кто-то периодически подтягивал вместе с камнями и галькой вверх по течению - вопреки всем представлениям о силе тяжести.
Еще сложнее было поверить своим глазам: в некоторых местах буруны волн устремлялись вверх по течению, пока, наконец, не поглощались основным валом воды, который уже не стекал, а медленно сползал вниз.
От истоков реки, застрявших в густых лесах долины, быстро спускалась гряда кучевых облаков, выстроившихся в необычную, ровную цепочку. Они быстро приближались к переправе, спускаясь всё ниже.
Командир федералов не выдержал нагнёта близкой, как он считал, бури и приказал отряду переправляться. Прежде строптивые лошади и ошарашенные солдаты тоже предпочли искать спасения на противоположном берегу, который всё еще был освещён палящим солнцем.
Уже в самой середине брода отряд оказался в центре незнакомого явления природы - обмена водой двух стихий. Кучевые облака повисли низко, в каких-то пяти-десяти метрах над головами солдат и выливали на посеревший поток изгибающиеся струи дождя. Навстречу этим струям уходили вверх конусные воронки - всполохи, обрывки речных волн, которые встречались со струями дождя и закручивались в маленькие, локальные смерчи. Всё больше синих пятен от облаков появлялось на речном потоке, как и серых проплешин на нижних краях туч.
Позже, в разговорах между солдатами, чаще других звучало слово помолвка - летняя помолвка неба и горной реки.