 у времени в плену

Вид материала

Документы

Содержание "Навстречу волнам" "Неутопленное счастье" "Осколки ломкой суеты" "Оставленный город" "Отвалилось крыло" "Отрубленные головы" "Очарование и безвинность"

Подобный материал:

• М. М. Пришвин «Деревья в плену» Цели урок, 45.79kb.
• Пастернак Борис Леонидович у времени в плену?, 187.24kb.
• Дайджест прессы. Февраль 2011г.(48) Средства массовой информации о Бауманском университете, 227.4kb.
• Машина времени или механизм перемещения в пространстве и времени, 134.4kb.
• Социология свободного времени понятие свободного времени, 54.58kb.
• Фёдор Григорьевич Углов, 14350.81kb.
• Ломехузы над пропастью, 2695.42kb.
• Урок: математика. Класс: 3 А. Тема: Единицы измерения времени. Календарь. Неделя, 50.55kb.
• Сценарий Нового года «Дед Мороз в плену у Соловья-разбойника» Ведущие (девочка и мальчик), 65.5kb.
• Координационный совет российского союза научных и инженерных общественных организаций, 61.28kb.

"НАВСТРЕЧУ ВОЛНАМ"

Япония, 1948 , 1.38, реж. Акира Куросава, в ролях: Тосиро Мифунэ, Норико Сенгоку, Акира Тани, Кензо Осада, Масао Шимицу, Саюри Танима, Шиеко Накакита, Хидеко Такамине


"Океан раздробился и бросал водную взвесь в лицо, в безуспешных, остервенелых попытках сбить с ног, заставить хлебнуть его йодной соли, охватить своим осенним холодом, забрать окоченевшее, бездыханное тело в свои свинцовые дали, которые уплотнялись чернотой ближе к горизонту.


Для этого надо было расшататься, разозлиться, рассвирепеть и бить - бить и бить - в пирс-волнолом, который бетонным копьем удерживал океан на себе в часы безудержной злобы воды".


Путь Ринтаро на оконечность пирса (в его памяти) был для него закрыт, загорожен стеной поднимающихся и опускающихся в ритме волн мыслей. Только здесь, на краюшке искусственной тверди, он мог не только слышать себя, но и видеть начало шторма, который позвал, потянул его за собой, нарушая его призрачный покой, больше похожий на временную остановку. Остановок было всё меньше - они съедались качанием бескрайней воды, которое он чувствовал в себе уже за несколько километров.


"Дома его ждут и любят, любят и ждут. Но если бы близкие знали: если бы они могли знать, что их власть над ним не была полной. Они владели его добротой, его мягкостью, его теплотой, его слабостью, но не могли заполонить его силу, которая была одинока, неприступна, высока и беспощадна к себе.


Океан притягивал его силу и отдавал ему свою: две силы сплетались верёвками в канаты, которые расплетались уже с трудом - они хорошо помнили и искали все изгибы былых переплетений, оставляя друг на друге кусочки пеньковой бахромы".


Погнувшаяся, искривлённая сталь поручней, тронутая всеядной коррозией, не пускала Ринтаро туда, куда его неумолимо тянуло. Грохот всё круче поднимающихся волн, их безостановочный напор, размывали волю слабости, которая удерживала его на берегу, но укрупнял, упрочнял волю силы, которой было тесно и слишком одиноко внутри.


"Можно ли удержать две разнородные силы в гармонии, и сколько эта гармония может длиться. Нет ли в этом призыве соединения обманной обёртки, за которой скрывается поглощение песчинки бурей и простой захват одного масштаба другим.


Гул свирепости океана заглушал все остальные звуки, в ней крошились, завивались бурунами волн мысли, которые вытеснялись одной, сливались в одну - подчиниться, не рассуждая и не противясь".


Ринтаро прыгнул с пирса, смог выплыть - и удержаться на поверхности. Что-то разумное стало появляться в его действиях, в которых еще много осталось от жизни и от неприятия любого подчинения.


Нельзя же так распускать себя: в этих словах была вернувшаяся ясность рассудка и запредельное желание выжить. Ринтаро остановился у самой грани: он выплёвывал из лёгких солёную воду, сбрасывал с себя инородные, ненужные ему потёки, ручьи, капли. Пришло неожиданное прозрение: ему не нужна была чужая сила, но и свою он никому не отдаст.


Океан сопровождал его уход с пирса затиханием, ослаблением разгулявшейся злости: на этот раз не получилось, но впереди было еще немало попыток.


"НЕУТОПЛЕННОЕ СЧАСТЬЕ"

США, 1966, 0.30, реж. Мартин Скорсезе, в поисках жёсткого стиля


Карезглазый прикрыл веки и закружился в хороводе серых солнечных зайчиков, которые забрались ему под ресницы.


Один из зайчиков остановился и стал расти, превращаясь в коричнево-выгоревшую дубовую бочку с землянисто-зелёной водой, пропахшей тиной и лягушками. В этой воде рядом с кудряшками облаков отражалось угрюмое, сосредоточенное лицо Громилы Билла с неопрятной, всклокоченной бородой.


Его левая рука вместе с неподкатанной вылинявшей ковбойкой была по локоть погружена в воду, крепко удерживая барахтающиеся тела: это были Белобрюхий и Кареглазый. Они активно и бестолково сопротивлялись, не понимая, что происходит.


Неожиданно Громила Билл развернулся: мокрые, почти задохнувшиеся щенки улетели в траву, правая рука, выхватившая охотничий нож из голенища, описала в воздухе немыслимую дугу и рассекла шею Большой Берты до позвоночника. Её зубы, впившиеся в бедро хозяина, разжались, и она обвалилась у бочки, заливая всё вокруг темно-вишнёвой кровью.


Тяжело дышавший, прихрамывающий Громила Билл вломился в дом, грохнув дверью что есть силы. Короткохвостый тем временем облизывал чуть шевелящихся братьев, настойчиво тормошил их. Через час все трое уже выбрались к Миллуоки Драйв, по которой сухой крупой разносился песок, захваченный воздушными вихрями от проезжающих автомобилей.


Щенки дремали на обочине, окончательно обсыхая после бочкового купания. Самый дерзкий, самый непоседливый: Кареглазый почти вылез на дорогу, радуясь своей смелости и своему спасению. Большая Берта давно отогнала бы его подальше от горячего асфальта, но её рядом не было.


Серебристая точка издалека трубно гудела брачащимся маралом, предупреждая о предстоящем обгоне. Чёрный каток широкой шины был совсем рядом, когда Кареглазый понял, что с ним не играют. Он из последних сил прыгнул в сторону, чувствуя как крутанулся его хвост стремительно удаляющимся колесом. Значит, всё-таки решил поиграть - подумал Кареглазый, но дремать устроился уже в придорожной траве.


"ОСКОЛКИ ЛОМКОЙ СУЕТЫ"

Франция, 1973, 0.20, реж. Эрик Ромер, в ролях: Патрик Баухау, Жан-Клод Бриали, Беатрис Романд, Герард Фальконетти, Анник Морис, Фабрис Лучини, Анна Дюбо, Даниэль Поммерейль


Суета была для Бежара спасением, только она отвлекала от мыслей, которые были невыносимы. Они были еще и преступны - переступали через него, через других - легко, свободно, без рефлексии, без лишней озабоченности.


Попался - проговорился - теперь попытаешься замкнуться. Не старайся, не выйдет - надо пройти, не шатаясь, всю тропинку до конца.


Отстань, что ты привязался. придумал про какую-то тропинку - ты просто бредишь. Как клещ вцепился - и мотаешь душу. Совершенно дурацкая привычка - тянуть жилы из живого человека.


Хорошо говоришь, складно, поднаторел уже. Улитка заползает в домик - не иначе. Какие мы нежные - сил нет смотреть. Так и быть, вернёмся к нашей теме: что же ты хотел сказать про суету.


(Вот так всегда, насажают в бока тумаков и ждут новых песен - как ни в чём не бывало). По суете - да бог с ней, с суетой, а впрочем, продолжим, но только с красной строки.


Погружаясь в суету, Бежар мог посмотреть на себя со стороны - зрелище не впечатляющее, но местами интересное. Ловкач, проныра, хитрец - (два лица неуловимых) - с сожалением отмечал Бежар. А уже через минуту: простак, неумёха, неуклюжий слон - (упрямство запоздалое, долгая заклинка) - досадовал Бежар с еще большим сожалением.


Да, я пошутил, не обращайте внимания - но эта шутка была неудачной, ты же сам видишь. От твоего юмора порою хочется удавиться - как ты сам живёшь с этим (юмором, конечно).


А куда же деваться: хочется отойти от себя подальше, скрыться на некоторое время - да не получается что-то. Отвлечёшься, расслабишься, успокоишься, растечёшься сиропом - так ведь ненадолго же.


Гореватель ты наш несчастный - притворства тебе не занимать, я и говорю - ловкач. Городишь, городишь - не перепрыгнуть. Дал тебе бог ума (не обольщайся, мог дать и больше) - да не подсказал, как им распорядиться.


Продолжаешь издеваться - постою, послушаю. Ждёшь, когда опять проговорюсь. Так вот - это я всё придумал, чтобы тебя сегодня позабавить. Забава это всё, забава.


Закрутил метель, вывернул всё наизнанку: к тебе сегодня уже не пробьёшься - пустое занятие - круговая оборона - везде пулемёты.


"ОСТАВЛЕННЫЙ ГОРОД"

Великобритания, 1968, 1.48, реж. Теренс Фишер, в ролях: Оливер Рид, Герберт Лом, Сюзан Денберг, Питер Кушинг, Вирджиния Филд, Клиффорд Эванс, Барбара Шелли, Пэт Буни


Полгода прорубаться через тропические леса, и уже три месяца здесь, в мёртвом городе - какое адское терпение нужно иметь, чтобы не развалиться, не превратиться в тупое животное, не опуститься до уровня притязаний заторможенных, спящих на ходу носильщиков и копателей.


Чем дольше Ричард отрывался от своих лондонских привычек, тем больше открывал в себе дикий нрав первобытного человека, который безмятежно дремал, а теперь беспокойно, недовольно ворочался внутри. Ричард еще прижимал, не выпускал наружу растревоженного дикаря своей блестящей выучкой археолога и исследователя, традициями, культурой интеллектуальной элиты бриттов. Но уже - признавал их излишнюю тонкость и незакреплённость - в условиях нерегламентированной природы, слитой с призрачным покоем ушедшей отсюда цивилизации.


Он прибыл сюда (с таким трудом) приоткрывать, заполнять неведомые страницы истории, а всё больше открывал себя: склонного не к рефлексии, а к жёсткой определённости поступков, безудержного в проявлении своих эмоций, не терпящего пределов своим разбушевавшимся фантазиям. Он менялся, заострялся, ощетинивался - укрупнялся в собственных глазах.


Что расшатывало сознание: мрачная грандиозность местных построек, нескончаемость, изобилие барельефов со сценами царивших здесь жесточайших нравов, от которых невозможно было отвернуться, тени когда-то живших здесь людей, с которыми он сталкивался, взаимодействовал постоянно, которые исподволь втягивали его в свои обряды, игры, интриги, в затейливость своих мыслей, уже переплетающихся с его собственными. Всё это - или еще что-то, чего он до конца не понимал, но которое напирало, вторгалось, захватывало - подсознание прежде всего.


С тех пор, как Ричард раскопал, вскрыл, прикоснулся к захоронениям их харизматического правителя, он потерял контроль над ситуацией, над тем, кого уже не мог удержать в себе.


Кровь расползалась бурыми пятнами на бриджах впереди. Только это не хватало: он смирился с тем, что ему надрезали язык, верхние фаланги пальцев на руке, мочки ушей - обрядовое кровоспускание от теней из прошлого уже порядком его утомило. Оно уже не пугало его, только докучало, но сегодняшний обряд значил гораздо больше. Ричард знал из барельефов, что надрезают гениталии и спускают кровь из этих ран только тем, кого жрецы выбрали как будущего правителя. Это было заключительное испытание, кровавое посвящение - далее только трон.


Они оставляют его себе, возможно, чтобы с его помощью возродиться в будущем. Как он может так спокойно рассуждать: сердце билось в груди гулким колоколом, уже принимая безграничную власть, словно Ричард всю свою жизнь к ней стремился.


Ему уже беспрекословно подчинялись: с низким поклоном в его руку вложили топор, который без промедления принялся за работу. Он рубил головы подводимых пленников: на третьем десятке казнённых ручейки крови объедились в багровую реку, которая неотрывной массой поползла вниз, по крутым ступенькам обрядового дворца. Утопая в крови по щиколотку, по ступеням поднимались новые, будущие жертвы со связанными сзади руками. Они скользили, падали, их поднимали - не спеша, терпеливо, не нарушая молчание отрезанных криков.


После первой сотни Ричарда сменил главный жрец. Работа предстояла тяжелая: две с половиной тысячи пленников - это надолго, на целый день.


К вечеру весь воздух пропитался запахом крови, всё вокруг было окрашено в красный цвет - и даже сытое солнце, которому и предназначалось это жертвоприношение.


"ОТВАЛИЛОСЬ КРЫЛО"

СССР, 1989 , 1.42, реж. Юрий Мамин, в ролях: Анатолий Калмыков, Виктор Михайлов, Любовь Аркус, Николай Траньков, Нина Усатова, Сергей Донцов, Нийоле Адоменайте, Валентин Маслов


Коллективные сновидения начала восемьдесят второго года.


"Крыло заскрипело, затрещало, затряслось - и отскочило от фюзеляжа, как круглая, юркая мишень на стрелковом стенде. Но полетела не вверх, а стала планировать вниз - на запоздалый сентиментализм дассеновских Елисейских Полей.


Путь вниз преграждал Sunny-мажор псевдотевтонской темнокожей четвёрки. Но попробуйте удержать тяжеловесное крыло на вашем безрассудном оптимизме, который тем только и хорошо, что безрассуден.


Но вы то это счастливо не замечаете. Зачем вам эти мелочи, если есть боевой настрой - или только строй привыкших к ранжиру мыслей?


Иллюзии - без конца и без края: в новогодней мишуре всплывает (или тонет) Айсберг Примадонны, а вы на крыле подлетаете прямо к нему. Приземление прошло успешно? А как еще может быть в беспробудном сне.


А что вам еще нужно: лететь, бежать, дышать - лишь бы вперед, в радужную неизвестность. Эта неизвестность только ваша и ничья другая: вы вместе со всеми, а думаете, что сами по себе".


Ремарка: это сейчас, в восемьдесят восьмом, вы считаете, что сами по себе, а на самом деле, вы всё еще вместе - вместе, как никогда.


Это сон может быть коллективным, а пробуждение у каждого свое: у кого с похмелья, у кого с ясной, но ничего не понимающей головой.


А самолёт всё-таки упал. Обидно, больно - жаль.


"ОТРУБЛЕННЫЕ ГОЛОВЫ"

Венгрия-Италия-Германия, 2002, 2.26, реж. Бела Тарр, в ролях: Петер Фитц, Золтан Камонди, Дьёко Росич, Андраш Боднар, Ференш Каллаи, Георги Барко, Эрика Бок, Лайош Добак


Восьмиконечная звезда освещала путь аравийским караванам: последние ночи она стала заметно бледнее, кончики её длинных лучей словно окунулись во что-то красное, из которого они не смогут выбраться до своего окончательного затухания.


Волхвы заночевали в доме Младенца: завтра их возвращения ждал Ирод. Валтазар слышал, как ворочались Гаспар и Мельхиор. Возможно, ими владели те же чувства, которые не давали заснуть и ему: потрясение, шок, необычное воодушевление и невероятную тревогу - всё было намного серьёзнее и намного более масштабным, чем им это представлялось из плодородного Междуречья.


Сердце Валтазара гулко и часто билось в тесной клетке груди: какой сон, если они находились рядом с таким ярким сиянием, которое встречалось среди людей так же редко, как самородок золота в кулак величиной.


Будущий царь царей принял сразу все дары: и смирну, и ладан, и золото, выбором редкостей подтверждая свою исключительность, границ которой не было видно - это и восхищало, и страшило.


Было ясно: он перевернет мир людей - внутренний, не внешний, откроет им то, что спрятано внутри их самих. Для властей, для наместников культа он был опасен - страшнее голода и пожара, засухи и бунта. Они были спокойны, пока души спали, но их пробуждение означало конец их господству.


Позже будут говорить, что решение спасти Младенца придёт волхвам во сне, но ведь они всю ночь не сомкнули глаз. Остаток ночи волхвы уговаривали Иосифа и Марию немедленно бежать в Египет: дары помогут, защитят их во время нелёгкого и опасного путешествия.


Ирод не стал ждать волхвов: к утру его воины уже подходили к Вифлиему. Волхвы вышли им навстречу, рассказами, уловками, хитростью, гипнозом, магическими чарами сумели их задержать, пока беглецы удалились за горизонт, за холмы и затерялись в паутине каменистых троп. Непотухший еще очаг в спешно покинутом доме сказал посланным воинам о многом, но не уберег город от напрасной резни - это была бессильная, требующая выхода злоба.


"Предатели", - подумал мрачный более обычного Ирод, когда перед ним из мешка вытряхнули три головы - это были Валтазар, Гаспар и Мельхиор.


Красноватая восьмиконечная звезда стала почти не различимой на синем ночном небе: всё началось с крови, а закончится еще большей кровью - капля за каплей она покинет ставшее восковым распятое тело царя царей.


"ОЧАРОВАНИЕ И БЕЗВИННОСТЬ"

Турция, 2001, 1.56, реж. Нури Билге Цейлан, в ролях: Нури Билге Цейлан, Эмин Топрак, Жуал Генкер Эркая, Ариф Аски, Хавва Заглам, Назли Айдил, Фатма Цейлан, Кихат Бютюн


Содержание - смысл - всегда в поисках своей формы, оно рождается глубоко в подсознании и иногда просачивается в пространство логики, но здесь ему неуютно, зябко, сиротливо - оно еще без устойчивой оболочки, без закреплённого каркаса и может в любой момент времени раствориться, ускользнуть, протечь, как вода сквозь пальцы. Оно не узнает, потеряет себя - и его никто не узнает, не найдёт.


Латиф находился в опасной, уязвимой зоне размышлений - его наверняка не поймут или поймут превратно. Этот поворот мысли был бы грустным, если бы не был таким печальным. Латиф всё еще сомневался, стоит ли так подставляться. Но чем большим было сомнение, тем (иногда, не всегда, конечно) безрассуднее была его решимость преодолеть его.


Сколько знакомых, малознакомых и совсем незнакомых глаз следят сейчас за ним, за прихотливым развитием его мысли - и какая волна неподдельного возмущения накроет его, стоит ему углубиться в пучину откровений - неудобных, задевающих, непривычных: "Как ты можешь" или "Как ты мог". "Ты совсем потерял стыд", - такое обвинение было совсем уж обидным, он совсем не хотел терять стыд - но ему приписывали многое, и бесстыдство было одним из самых спокойных обвинений.


Все наблюдающие с нетерпением ждут, о чём конкретно пойдёт или уже идёт речь - а излишняя конкретность может исказить, перевернуть, убить смысл - но ведь в этом нет (и не может) быть никакой конкретики, одни лишь мимолётные ощущения, которые слегка скользят по поверхности рассудка и совершенно далеки от безрассудства.


"Вам надоела вязь слов - я вас не неволю", - Латиф уже готов был отказаться от своей сомнительной затеи придать летучему как газ содержанию хрупкую форму малопонятных слов. "До этого места добрались лишь самые стойкие или самые любопытные", - непонятно было, в ком сомневался Латиф: в себе или в терпении наблюдающих за ним.


"Непроизвольный жест руки, поправляющей, направляющей волосы за ухо, открывающей бледные щёки, хмурость и озабоченность сдвинутых бровей, общую вечернюю усталость - тревожное беспокойство пойманных глаз, ощутивших на себе лёгкое прикосновение случайного, чужого взгляда - повторяемые, чуткие попытки за несколько долгих секунд определить природу и цель этого непонятного интереса - разочарование от того, что этот интерес прячется, маскируется, стыдится самого себя", - Латиф бодрился, но внутри был полон уныния от того, как огрубляются словами его легче пуха ощущений, какая двусмысленность проникает в их оформленность, как широки возможности их истолкования.


Латиф стремился достичь заведомо невозможного: показать очарование на фоне полной безвинности - не удалось на этот раз, может быть, получится в следующий. На чём был основан такой оптимизм, было непонятно. А вам - всё ли понятно в себе и в этом мире?


"ОШАЛЕЛОСТЬ"

Франция-Польша, 1987, 1.44, реж. Анджей Жулавский, в ролях: Софи Марсо, Жак Дютронк, Иржи Гралек, Лаура Киллинг, Салим Тальби, Ивона Бильска, Майкл Голдман, Гражина Дилаг


"Паровозики ночные, разбитные огоньки", - Дизи прикрывала глаза рукой, чтобы утихомирить разудалое буйство мелькающего света, но этот свет становился от этого еще ярче: он вырывался вспышками, всполохами из неё самой.


Бенефисная бесшабашность света наслаивалась на горячечное метание мыслей - таких же неуправляемых, таких же беспривязных.


Произошло что-то обвально-безвозвратное, то, что судорогой сжимает горло, из которого готов вырваться то ли плач, то ли крик, то ли стон.


Всё это вместе - плачекрикостон - подсаживало, ломало голос, который один пытался сохранить достоинство - проигравшегося вчистую игрока.


Дизи не понимала, не хотела понимать того, что творилось у неё внутри. Она всё еще надеялась, что хаотичный, бурный поток светомыслей промчится, прошумит, прогремит - и схлынет, вернув ей обычную невозмутимость и спасительную безмятежность.


И он действительно схлынул, но оставил после себя такую исцарапанную боль внутри, как будто всё тело - нет, душу - протащили голым по булыжнику и мимоходом бросили, как ненужную, наскучившую вещь.


Обет молчания: Дизи ненавидела каждое произнесённое собою слово, оно резало фальшью, надуманностью, умничанием - яростно обострившийся слух.


Ей были противны, гадки все эти её уверенные, надменные, величавые позы, которые еще вчера приятно ласкали самолюбие.


Дизи не научилась, не умела, не пыталась прежде осуждать, корить себя - и была сейчас беспомощна как ребёнок, который видит свою ошибку, но упорно, капризно, вопреки всякой логике не хочет признавать её.


Не было пути ни назад, ни вперёд - и обречённость бездействия застывала внутри невидимым для других кошмаром.


Надежда была только на бездымный паровозик, кочующий по игрушечным рельсам - по замкнутой, тупиковой колее.


"ПАВЛИНОГОРЬЕ"

Россия, 2004, 0.20, реж. Виталий Манский, документальный сюр-оазис


Дворы неуступчивых троп: Шеви-Нива, недовольно урча от напряжения, вывернула из-за поворота и накатывала на вас снизу вверх по узкой гравийке. Поединка не получилось: пожалев разъярённый двигатель, боясь расплескать по пустякам поселившийся в вас восторг, круторогим бараном вы бросились в атаку на каменистую тропу, которая вела, но не звала к закрытой калитке двора. Сочетание дождя и гладкой подошвы могли бы затормозить ваш турпоход, но небо было ясным, под стать вашему настроению.


Улицы без тротуаров (скачок памяти в вечер): ваше обычное пешеходное впитывание незнакомых прежде городов здесь подвергалось серьезному испытанию. Раздёрганные, разлохмаченные новыми впечатлениями, которые клокочущей горной рекой врывались в вашу давно не нарушаемую равнинность - вы не сразу заметили, как предательски ныли-болели натруженные и стёртые ноги в новеньких туфлях. Возмущённо-ловко уворачиваясь от и не думающих притормаживать машин, вы всё больше затачивались-заострялись, чтобы пробить не принимающий вас пока ночной сумрак.


Кварталы задраенных люков: подводные лодки всплыли и неповоротливыми, но упорными кротами вгрызлись в крутые склоны. Ни пяди вольной, разгульной земли - только в полтора человеческих роста кирпичные заборы и пригнанные до миллиметра жалюзи-ворота евро-гаражей, выходящих прямо на проезжую часть.


Города без зимних людей: оставляющих снежно-морозную хандру в бизнес-бойцовских мегаполисах и оберегающих как зеницу ока мечту-возможность побега-приезда, которая скрытым огоньком горит в душе - не достать и не потушить.


Субтропики торжествующих амбиций: пчелиными сотами вросшие в горы, ощетинившиеся хрупкими амбразурами благополучия, как внешний эквивалент полноты жизни, исключающий взгляд внутрь себя - зачем будить притихший страх.


Море с высоты птичьего полета (возвращение в солнечный день): ради этого стоить ждать, надеяться, жить - увидеть свою просветлённую душу, которая плескалась счастливым дельфином в подаренном вам море, щедро отдающем свою прозрачную синеву и припасенный только для вас солнечный свет - как будто так будет всегда.