Geum.ru

Министерство внутренних дел

Вид материалаМонография

Содержание


Глава III. Состояние английских тюрем и
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17
§ 4. Утилитарная философия наказания Иеремии Бентама


Иеремия Бентам (Jeremy Bentham, 1748-1832) является типичным идеологом английского буржуазного либерализма. Его учение во многом ассиметрично идеям школы естественного права и, в частности, теории общественного договора. Считается, что Бентам и его школа, сторонников которой называют «философскими радикалами» или «молодой Англией»,1 унаследовали основные черты своей философии от Локка, Хартли, Гельвеция и Гольбаха.2

Бентам являлся потомственным юристом. После окончания Оксфордского университета по настоянию отца он становится адвокатом, но достаточно быстро разочаровывается в этой профессии. Такое отношение будущего всемирно известного реформатора к адвокатуре было обусловлено её безобразным состоянием в бытность ученого, наличием в общем праве массы противоречивых норм, отсутствием законодательной систематизации, преобладанием бессмысленных казусов, процессуальных формальностей, разнообразных подвохов и уловок, практиковавшихся на судебном процессе.3 В результате Бентам, не желавший «перешагивать» через собственную совесть, покинул адвокатскую профессию и занялся исследованием теории государства и права.

Исследователями научного наследия Иеремии Бентама отмечается, что он «стал знаменитым еще при жизни. Можно сказать, что он последовательно выступал за изменения в праве не только для своего времени, но и на всем протяжении истории английского права. Помимо других важных изменений, он указывал на необходимость кодификации законодательства… Аргументы Бентама использовались его современниками – противниками смертной казни… Но значение идей Бентама не сводится к его месту в истории. Идеи продолжают оказывать влияние и по-прежнему интересуют ученых, работающих в самых разных областях науки. Бентам был одним из основоположников теории юридического позитивизма; он дал классическое толкование утилитаризма в морали, а его идеи о расчете полезности предвосхитили современный анализ иерархии и экономики благосостояния».1

Впервые «принцип полезности» («principle of utility»), являющийся содержательной основой утилитарной философии2, сформулирован Бентамом в его «Очерке о правительстве» («A Fragment on government») – кратком эссе, выполненном в 1776 году,3 как «принцип величайшего (возможного) счастья или благоденствия» («greatest happiness or greatest felicity principle»).4 Изданное в 1789 году «Введение в принципы морали и законодательства» («Introduction to the principles of morals and legislation»), а также работа «Рациональное наказание», которая была опубликована в 1811 году в соавторстве с Дьюмонтом во Франции, но под другим названием «Теория возмездия»,1 содержат более детальное описание бентамовского учения утилитаризма.2

Пытаясь научно обосновать и построить систему законодательных и нравственных норм Бентам полагал, что достигнуть это возможно посредством познания механизма человеческих поступков и их управления. По мнению ученого, решающим двигателем человеческого поведения выступает польза, которая становится основополагающим мерилом человеческого счастья. Человек действует лишь из соображений личной пользы, поэтому исходным и основным началом для Бентама выступает личный интерес: для каждого человека самое близкое и дорогое – это он сам. Однако личный интерес не противоречит общественному интересу, поскольку общество представляет собой сумму составляющих его индивидуумов и, следовательно, интерес общества есть ни что иное как сумма интересов отдельных его членов. Стремясь удовлетворить собственные интересы индивид тем самым решает проблему достижения общественных интересов.3 Известный ученый, профессор Гейдельбергского университета К.Ю. Миттермайер в свое время отмечал, что «Бентам был основателем особой теории, которая, разлагая человеческие действия, находила причину преступления в тонком эгоизме, руководимом страхом или надеждой, и признавала наказание средством, которое угрожая злом, превышающем значительно удовольствие, доставляемое преступлением, должно было остановить совершение преступления».1 Таким образом, все социальные проблемы, с позиций Бентама, заключены в свойствах самого человека, по сути не включенного в социальный процесс, находящегося за рамками общественных отношений, но стремящегося к достижению личных интересов (пользы) и избегающего страдания.

Однако, как уже отмечалось, «принцип пользы» как основа индивидуальной морали распространяется и на общество в целом. В силу чего, исходя из логики рассуждений Бентама, рассматриваемый утилитарный принцип приобретает свою завершенную формулировку – «наибольшее количество счастья для наибольшего числа людей». Согласно данному принципу личная польза и эгоизм совпадают с общей пользой.2

Таким образом, идеи Бентама были положены в основу становления классической утилитарной философии наказания и ее ядра – теории устрашения. Так, Бентам дает следующее краткое описание рассматриваемой теории: «Страдание и удовольствие являются важнейшими источниками человеческих поступков. Когда человек осознает или предполагает, что боль будет последствием его поведения, он действует в соответствии с тем, насколько сильна сила страха, препятствующая совершению преступления. Если страх перед совершением преступления будет выше ожидаемого результата от его исполнения, то будет очевидна превентивная роль такой устрашающей силы».1 Бентам, наполнив теорию теоретическим содержанием (Беккария изложил ее нравственную основу), был также сторонником ее практического воплощения. Гарантом конструктивности теории выступало должное и соразмерное преступлению наказание.

Учение Бентама нельзя не сопоставить с идеями Беккария, который в заслугу законодательной власти по сути также ставил общественную пользу. Однако утилитарная философия Бентама не церемонится с нравственной оценкой властных достижений. Так, по справедливому мнению И.С. Джабадари, человеческое правосудие у Беккария не может быть «воплощением правосудия абсолютного», поэтому итальянский ученый «за общественной пользой не забывал человека, его нравственного я и ставил… границей уголовного закона – закон нравственный».2

Критики бентамовских воззрений в этой части совершенно оправданно указывают, что на его идеях лежит отпечаток крайнего номинализма и механицизма, свойственных английской философии. Поэтому для Бентама существуют лишь единичные явления, «общее» находится за рамками смысла; для него реальны лишь отдельные, строго определенные и ограниченные психические факты (в первую очередь – ощущения удовольствия и страдания) или физические объекты, тогда как явления, сопряженные с категориями «отношения» и «форма», фиктивны. И главный аргумент критики заключается в том, что «специфика социальных отношений совершенно выпадает из поля зрения английского утилитариста. Он далек от мысли об особой социальной закономерности исторического процесса».3 Также отечественными специалистами не без основания отмечается, что на уровне реализации наказания подобная теория несостоятельна по причине того, что учет лишь мотивационно-целеполагающей сферы преступника (в рамках, ограниченных теорией Бентама) при его исправлении оставляет без внимания иные свойства личности, в частности, привычки, «антисоциальное настроение». Следовательно, идущие вслед два типа мотивационного воздействия (восполнение мотивации и её исправление) «не исчерпывают содержания наказания».1

Поэтому из поля зрения Бентама выпадает смысл и значение социальных способностей человека, которые позволили бы ему «влиться» полноценной личностью в общество, или, как справедливо указывал Харт, которые немыслимы без участия в их формировании многих членов общества.2 Видимо именно поэтому исправительная идея бентамизма лишь номинально соответствовала цели реформирования преступника, поскольку не учитывала требований социальных отношений.3 Так, говоря парафразой, Бентам во главу угла исправления преступника ставил попытку привить к нему «принцип пользы», то есть по сути эгоистически и гедонистски, без должного уважения общественных ценностей реализовывать свои личные интересы, что слабо приближало подобную концепцию к некому балансу между индивидом и социумом. Кроме того смутно вериться, что в бентамовской схеме, где каждый лелеет собственное удовольствие, законодатель будет гарантированно заботиться об удовольствии целого народа. В этой части можно даже предположить некоторую утопичность бентамизма, согласно которому любой закон должен ставить своей целью предотвращение вреда и всякое наказание должно «действовать так, чтобы не могло быть совершено вообще никаких преступлений», что в принципе недостижимо с учетом сложности механизма человеческих поступков и регулируемых уголовным законодательством общественных отношений.

Представители современной науки также подвергают бентамовское учение определенной критике. Так, известные ученые-пенологи Микаель Кавадино и Джеймс Дигнан указывают, что учение Бентама было значительным, но не всеобъемлющим, поскольку идеи утилитарного редукционизма стали известны своей рациональностью для наказания, но в то же время оставляли без внимания проблему кары либо возмездия наказания.1

Однако при всей критике бентамизма стоит признать его два непреложных достижения. Во-первых, на основе «принципа полезности» стала набирать популярность и научную обоснованность идея о равных социальных правах и возможностях людей. Данная идея имела инноваторский характер, она стала основой программы реформ, в том числе в сфере уголовного правосудия, выдвинутой «философскими радикалами» и имела большую популярность во многих странах, не исключая Россию.2 Во-вторых, развивая свое учение Бентам не раз косвенно приходил к выводу, что добиться величайшего (возможного) счастья для наибольшего числа людей возможно только в том случае, если социальные условия жизни остаются достаточно стабильными.1 Таким образом, два достижения – равенство и безопасность явились предвосхищаемым результатом бентамовского учения.

Нельзя оставить без внимания отношение ученого к категории «свобода», которую он относил к менее важному в условиях человеческого существования элементу. Бентам относил свободу к чему-то метафизическому, но различал естественную свободу и свободу через безопасность. Первая – это отсутствие сдерживающего начала, она, по мнению реформатора, несовместима с правом, так как любое право с необходимостью ограничивает свободу. Свобода через безопасность понималась им в смысле отсутствия угнетения и охранялась законом. Исследователи этой стороны бентамовского учения отмечают, что «свободу во втором ее значении Бентам включал в свою концепцию безопасности. Как объяснял сам Бентам, он искал безопасности от преступников, с одной стороны, и от орудий правительства – с другой. С этой точки зрения свобода, понятая как безопасность, в теории Бентама была скорее центральной нежели периферийной или инородной. Как писал сам Бентам, даже в паноптикумах для пауперов несчастные заключенные имели бы большую свободу. Чем когда-либо прежде, если бы свобода определялась как «безопасность от всего, что попахивает тиранией».1 На этой основе Бентамом был разработан своеобразный проект Конституционного Кодекса, в котором отводилось место и правовому закреплению свободы личности от преступных посягательств, а также должной системе мер ограждения личности от последних.2

В качестве преступления им понималась болезнь политического (государственного) тела, следовательно меры избавления от данного недуга должны представлять предупреждение, пресечение, восстановление (вреда и убытков), а также наказание в целях: 1) исправления преступника, то есть воздействия на его волю (to correct the will; reformation); 2) ограничения возможности преступника впредь совершать преступление; 3) удержания от его совершения под страхом наказания.

Сформулированный и описанный «принцип полезности» таким образом был положен в основу главных начал назначения наказания, которые имеют актуальное значение и по настоящее время. Так, Бентам во «Введении в принципы морали и законодательства» излагает тринадцать правил «нравственной арифметики» соразмерности между преступлениями и наказаниями, которые могут быть обобщены в следующие пять групп: 1) зло и тяжесть наказания должны превосходить выгоды преступления; 2) чем меньше возмездия несет в себе наказание, тем более длительным и распространенным оно должно быть; 3) при совокупности преступлений более суровому наказанию должно подвергаться более вредное из них, для того что бы преступник имел мотив остановиться на менее вредном; 4) суд должен с большей решимостью назначать более суровые наказания за наиболее тяжкие преступления для того чтобы более успешно предупреждать преступления подобного рода; 5) карательная практика не должна строится на одном наказании, но сочетаться со всеми имеющимися видами наказаний.3 Резюмируя данные правила, стоит отметить два общих бентамовских принципа, заложенных в основе функционирования указанных правил: 1) любое наказание представляет собой зло, поэтому наказание допустимо лишь постольку, поскольку оно устраняет еще большее зло; 2) принцип исправления, предполагающий исправительный эффект наказания не только одним его страхом, но и «переменой в характере и привычках» преступника.

В унисон данным правилам Бентам обращает внимание на свойства, которые должен иметь комплекс (система) наказаний. К таковым по мнению утилитариста следует относить: 1) «изменяемость», то есть комплекс наказаний должен состоять из такого количества наказаний, что бы адекватно предупреждать все разновидности преступных деяний; 2) «равномерность», означающая обязательное наличие «лестницы» наказаний, позволяющей устанавливать адекватное соотношение между степенью страдания, причиняемого конкретным наказанием (в том числе в зависимости от условий и продолжительности тюремного заключения), и глубиной причиненного вреда от преступления; 3) «соизмеримость», требующая ясной и очевидной разницы в свойствах и тяжести отдельных наказаний; 4) «характерность», указывающая на взаимосвязь и соотносимость конкретного наказания и преступления. Так, Бентам отмечает: «Наказание может действовать только в той степени, насколько уму человека представляется идея этого наказания и его связи с преступлением. Если идея его не присутствует в уме человека, оно не может действовать вовсе»;1 5) каждое наказание комплекса должно иметь особенную и отличную «церемонию», то есть собственный механизм его исполнения для того, что бы подчеркнуть внутренние свойства каждого из них; 6) «умеренность», требующая ограничить излишнее и ненужное страдание, то есть «не делать его больше, чем сколько требуется»;2 7) «содействие исправлению» («свойство исправительности»), являющееся таким свойством наказания, которое посредством ужесточения условий, увеличением размера и (или) его продолжительности позволило бы вызвать у осужденного «отвращение к преступлению»; 8) «действенность наказания в отнятии способности к преступлению», то есть предупреждение преступлений посредством демонстрации и устрашающего эффекта государственной репрессии. Кроме того «это свойств способно вообще становиться в противоречие со свойством умеренности; так как в большей части случаев нет верного средства лишить человека возможности делать вред. Не лишая его в то же время и в значительной степени возможности делать добро – и себе, и другим. Поэтому вред преступления должен быть так велик, чтобы он требовал весьма значительной доли наказания для цели примера»;1 9) «удобство для воздаяния», заключающееся в исключительно карательной (возмездной) функции наказания, но строго пропорциональной характеру преступления и причиненному им вреду; 10) также Бентам рекомендует соблюдать свойство «популярности», однако являющееся второстепенным и зависящим от свойства «характерности», и означающее «удобство» (допустимость) и одобряемость конкретного наказания для общества. По его мнению назначение этого свойства «состоит в том, чтобы служить напоминанием законодателю – не вводить без настоятельной необходимости никакого способа или доли наказания, к которым бы он заметил сильное отвращение в массе народа»;2 11) «отменяемость», то есть возможность освобождения от отбывания наказания вследствие обнаружения, например, невиновности осужденного лица. Особенно важно данное свойство, по мнению Бентама, в случаях отбывания лицом тюремного заключения. Любопытны его рассуждения относительно возможности отмены наказания в случае досрочного исправления преступника, например «по причине какого-нибудь хорошего поступка, сделанного им после того, как началось наказание». По этому поводу им указывается на то, что в случае соблюдения всех правил соразмерности между преступлениями и наказаниями (что еще, по представлениям Бентама, далеко от совершенства) «цель примера более важна, чем цель исправления… никакое исправление преступника не может давать права для отмены какой-нибудь его части».1

Бентам не отрицал, что «…все наказания несут в себе вред: все наказания заключают в себя зло. Исходя из принципа полезности, если наказание и предполагается применить, то только настолько, насколько оно способно не допустить большего зла».2 По его мнению, при наличии адекватной системы санкций любое преступление всегда может быть наказуемо. Обобщая вышеизложенное следует обобщить мысли философа о том, что наказание не следует применять в тех случаях когда:
  1. не существует вреда, который следует предотвращать, то есть акт в целом безвреден;
  2. наказание не может предотвратить имеющийся вред деяния, то есть оно будет неэффективным;
  3. наказание может спровоцировать наступление еще большего вреда от его применения.3

Исследуя бентамовские воззрения о наказании нельзя не сравнить их с учением Беккария. Так, Бентам поддерживал и развивал идею о снижении в наказании элементов возмездия и кары. В этом плане его идеи различаются с философией Беккария, в отличие от которого он не уделял особого внимания идеям социального контракта и правам человека, получившим в то время широкую признательность. В частности, показательно его описание концепции естественного права как “вздор на ходулях”. Но как и Беккария он настаивал на ясном, доступном и должном уголовном процессе исключительно с утилитарных позиций решения этой проблемы. Вместе с тем, в идеях итальянского реформатора нет места тюремному заключению (только как временное заключение перед судом), но лишь оправдание каторжного труда как меры наказания. Благодаря же учению Бентама основной формой наказания вскоре становится тюремное заключение, содержанием – исправительный эффект режимных, дисциплинарных и воспитательно-трудовых мероприятий.

Бентам достаточно жестко критикует условия отбывания наказания в виде тюремного заключения, свойственные его времени, видит в таких тюрьмах лишь рассадник злодеяния, своеобразную школу обучения преступной морали и низложения всякой добродетели. Его основные требования сводились к необходимости радикального улучшения санитарно-бытовых условий содержания в тюрьме и сочетания заключения с принудительным трудом.

Паноптическая пенитенциарная схема Бентама, распространяемая вообще на властные и политические отношения, сделала ученого популярной фигурой для нескольких поколений политических деятелей и граждан. Так, Мишель Фуко указывал, что «Паноптикон многофункционален; он служит для исправления заключенных, но и для лечения больных, обучения школьников, ограничения активности умалишенных, надзора за рабочими и принуждения к труду нищих и лентяев. Он представляет собой некий тип размещения тел в пространстве, распределения индивидов относительно друг друга, иерархической организации, расположения центров и каналов власти, определения ее орудий и методов вмешательства, применимых в больницах, на фабриках, в школах и тюрьмах. Везде, где приходится иметь дело с множественностью индивидов, которым надо навязывать определенное задание или конкретную форму поведения».1 Изучение соотношения власти и паноптического устройства общественных отношений можно прийти к выводу, что такое устройство власти позволяет совершенствовать ее, придать ей свойства некоторого социального и открытого для публики механизма. Исследователи существа бентамовского Паноптикона, в частности, Джон Боуринг, отмечают, что паноптическая схема выступает «великим и новым инструментом управления… огромное превосходство которого заключается в наибольшей эффективности, которую он способен придать любому институту».2

Как сам создатель Паноптикона, так и исследователи рассматриваемой пенитенциарной схемы обустройства общественных отношений отмечают ее связь с архитектурными формами власти. По замыслу Бентама любой человек или специальная инспекция может посетить Паноптикон и через центральную наблюдательную башню как бы изнутри понаблюдать за механизмом его функционирование. Следовательно, отправление власти, если паноптическую схему спроектировать на реальные общественные процессы, может публично контролироваться всем обществом, будет демократично и не приведет к тирании.1 Такая схема, по мнению Джона Боуринга, способна «изменить мораль, позаботиться о здоровье, усилить промышленность, распространить образование, укрепить государственные позиции в экономике и разрешить вопрос о бедных – все это посредством несложной архитектурной идеи».2

Хотя паноптическая схема организации власти получила достаточно широкую известность, материальное воплощение данная идея могла получить только в исправительных учреждениях – реформаториях. В результате, тема Паноптикона как одновременного надзора и изоляции, наблюдения и прозрачности, индивидуализации и познания, безопасности и реформирования стала руководящей основой большинства английских тюремных проектов в 30-40 годы XIX столетия. Точка приложения наказания сообразно паноптической схеме перемещается с факта тюремного заточения преступника на властно-дисциплинарный процесс, направленный на надзор и наблюдение. Наказание действует исключительно в орбите утилитарного обращения с осужденным, применяется избирательно и направлено на переквалификацию (собственно даже не на исправление) преступника, посредством полезной дрессировки и повседневной муштры последнего. С архитектурных же позиций появились три интерпретированных формы паноптических тюремных учреждений: полукруг, крестовидная форма и звездообразная (лучеобразная) система расположения сооружений. В последствии с 1817 года архитектура тюремных сооружений приобрела одно из первостепенных значений в английском тюрьмоведении и остановилась на лучевой системе расположения зданий.

Таким образом, уголовно-паноптическая схема Иеремии Бентама включала не только репрессию, но и превенцию преступности. Данная схема в отличие от предыдущих уголовно-правовых достижений была основана не на умозрительных, но на позитивных критериях и средствах борьбы с преступностью. Фактически она оправдывала распространенный в XIX веке постулат1 о том, что государство лишено нравственной природы, следовательно оно не может и не должно предусматривать в наказании ничего иного, кроме как способа достижения своих материально-утилитарных целей.

§ 5. Исправительная идея наказания Самуила Ромильи


Самуил Ромильи (Samuel Romilly, 1757-1818) является ярким представителем английского просветительского движения, одним из идеологов филантропического движения. Он известен как активный государственный и общественный деятель, страстные речи которого в парламенте сыграли не последнюю роль в либерализации уголовных наказаний.

Свои первоначальные воззрения в области тюрьмоведения Ромильи изложил в критическом очерке работы Мартина Мадана (Martin Madan) «Размышления о реализации правосудия» («Thoughts o Executive Justice»), вышедшем в свет в 1786 году. Ромильи, видя в причинах преступности прежде всего социальные корни, пороки общества, говорил о том, что адекватное преступлению наказание действует как несомненное средство удержания от его повторного совершения и служит общей превенции. Вместе с тем, учитывая фактор «человеческих недостатков», то есть естественные пороки и потенциальную склонность людей к совершению асоциальных поступков, филантроп указывал, что деяние будет преступным только в случае абсолютной доказанности этого; и только в этом случае должно следовать справедливое наказание. В результате в анализируемой работе он настаивал на обязательном перевоспитании лиц (Ромильи еще не говорит о комплексном исправительном воздействии), которые по-сути стали жертвами социальных деформаций. При этом одиночное заключение и физический труд, на его взгляд, являлись необходимым средством такого перевоспитания.1

С 1808 года Ромильи принимает активное участие в движении за снижение смертной казни в уголовном законодательстве Англии. Им был осуществлен значительный вклад в законодательное ограничение санкций в виде смертной казни за многочисленные преступные посягательства, которых по некоторым данным на тот период времени насчитывалось более 200. Так, Ромильи указывал на то обстоятельство, что «право нашей страны, действительно, написано кровью».2 По его мнению смертная казнь не сопоставима с сущностью уголовного наказания, которое кроме превенции и устрашения, направлено на исправление преступника. Как представляется, Самуилом Ромильи впервые с научно-теоретических позиций продемонстрирована взаимосвязь между ростом преступности и чрезмерной жестокостью наказаний. По этой причине в дальнейшем им предлагалось улучшение тюремных заведений и совершенствование средств и методов исправления осужденных. Ромильи доказывал возможность реформирования даже наиболее закоренелых (привычных) преступников, совершивших тяжкие преступления, и отрицал тезис о их принципиальной неисправимости. Единственно, когда по мнению этого аболициониста смертной казни, высшая мера наказания представляется возможной это совершение посягательства на жизнь человека, побег из тюрьмы или совершение нового тяжкого преступления в период отбывания наказания.1

Реформатором провозглашался принцип, в соответствии с которым целью уголовного наказания, согласованной с нравственной природой человека и интересами государства, должно в первую очередь выступать исправление преступника. Для достижения данной цели более приемлемым наказанием признавалось, по его мнению, одиночное тюремное заключение. В этой связи в 1811 году им было предложено парламенту создать специальную комиссию по изучению тюремного вопроса. Вместе с этим, Ромильи был противником Паноптикона Иеремии Бентама, поскольку ратовал за обширную реформу всей тюремной системы, но не спорадическое строительство отдельных тюремных комплексов. Однако не без его участия в 1816 году был возведен и в 1821 году полностью вступил в действие первый «национальный пенитенциарий» – Милбанк.

Движение за отмену смертной казни, мощный толчок которому дал Ромильи, после его смерти продолжало развиваться под руководством Джеймса Макинтоша и Дж. Ф. Бакстона, и привело к тому, что к 1837 году смертная казнь была отменена в отношении практически всех имущественных преступлений и заменялась ссылкой в Австралию.

Таким образом, Ромильи был противником взглядов Уильяма Палея, настаивая на приоритете принципа неотвратимости наказания и его исправительной роли перед жесткостью карательной политики государства. Так, «ставя совершенство карательной политики не в жестких уголовных законах, милостиво применяемых, а в неизбежности кары за совершенное преступление и в сообразности её с преступлением, он провел несколько статутов, которыми облегчены наказания за многие деяния меньшей важности, сурово наказывавшиеся прежде только в видах предупреждения массы».1 Им доказывался тезис о нецелесообразности применения жестоких наказаний, более только способствующих росту преступности, но не её снижению.2 Нельзя не заметить, что Ромильи развивал идеи Уильяма Блэкстоуна о сути и «силе» наказания, но в отличие от последнего более усерднее старался обратить их в практическую плоскость, придать очевидный, понятный и конструктивный смысл воздействию (эффекту) наказания.3 Так, Блэкстоун указывал на то обстоятельство, что «заключительное действие наказания должно лежать не только в искуплении преступления или возмещении нанесенного им вреда, но и во всемерном провозглашении силы правосудия; как предостережение от совершения преступлений подобного типа в будущем».4 Однако Ромильи на основе этого формулировал по сути юридический аспект исправительного воздействия наказания – противоправное поведение крайне невыгодно с позиций неизбежного (принудительного) наступления негативных последствий такого поведения. Также им развивалась идея социально-предупредительной роли наказания.

Также стоит отметить, что Ромильи фактически был основоположником учения об обстоятельствах смягчающих и отягчающих наказание, теории общих начал назначения наказания по английскому уголовному праву. Им отмечался постулат о том, что одно и то же обстоятельство может рассматриваться судом как смягчающее и как усиливающее наказание: легкость совершения преступления, его повторность, юный возраст преступника, который, в частности, может указывать, с одной стороны, на то, что преступник еще не закоренелый преступник, с другой – на то, что он преждевременно развратился. Проблема учета данных обстоятельств имела большое значение для достижения целей наказания. Вместе с тем Кортни Кенни указывал, что Ромильи приобрел заслуженную славу благодаря своим успешным усилиям очистить средневековое уголовное право от бесцельной жестокости посредством отмены калечащих наказаний, сокращения применения смертной казни и преобразования тюрем. На фоне достижений Самуила Ромильи в разработке учения об обстоятельствах смягчающих и отягчающих наказание, теории общих начал назначения наказания Кортни Кенни отмечает, что до XIX столетия проблема исправления преступников была недооценена, так как человеческие поступки объяснялись с позиций равной моральной ответственности, за исключением некоторых исключений. Поэтому не совсем верно было полагать, «что если наказание выбрано удачно, угроза его применения будет действенно удерживать нормальных людей от совершения преступлений… Большое число «рецидивистов»… показало, насколько преувеличены были надежды, которые когда-то возлагались на исправление как результат хорошо поставленного тюремного заключения. Для души, как и для тела, хирургия оказалась менее эффективной, чем улучшение условий жизни. Лечение преступных навыков дело – трудное дело, легче предупреждать их возникновение. Говорили, что самой примечательной чертой царствования королевы Виктории было уменьшение преступности. Но даже и в этом случае предотвращение преступлений было результатом не столько улучшений в области уголовного законодательства, сколько улучшениями в условиях жизни».1 Далее Кенни справедливо заключает, что «преступность уменьшилась не столько потому, что люди стали больше страшиться ужасов наказания, сколько потому, что они смогли подняться над искушением совершить преступления. Это произошло вследствие улучшения образования, большей трезвости, наличия более здоровых жилищ, возросшей бережливости, более систематического обеспечения на случай болезни. В отношении несчастных случаев и потери работы и более действенной помощи сиротам и другим нуждающимся детям».2 В связи с этим Ромильи можно считать одним из основателей теоретической концепции социальной превенции преступности как основной целью гуманных наказаний, которую он достаточно ясно изложил в «Замечаниях по уголовному праву Англии относительно наказаний смертной казнью и порядка их применения»3, вышедших в свет в 1810 году.

Ромильи (а также Уильям Эден4) являлся членом комитета, учрежденного при палате общин в целях изучения английской транспортации как составляющей уголовной политики государства. Реформатор рекомендовал комитету следующие изменения для улучшения уже существующей системы ссылки, а именно: 1) необходимость «распределять ссыльных как можно раньше между свободными колонистами, на порядке обязательного труда; 2) принять меры к уравнению в колонии численного полов усиленным ввозом в Австралию женщин; 3) ограничить власть условного помилования, присвоенную себе губернаторами и преобразовать как управление, так и юстицию, применяясь к требованиям свободного населения».5 Однако планы комитета были искажены новым губернатором Австралии – капитаном Маккэри (1812-1822), который в целях экономического становления австралийской колонии сделал ставку на более дешевый труд ссыльных, нежели на свободных эмигрантов, ограничивая права последних и предоставляя обширные свободы первым.1

Таким образом, Самуил Ромильи явился видным представителем английской реформы уголовного права первой половины XIX столетия, направленной на либерализацию и гуманизацию государственной репрессии, а также рациональное применение средств государственного принуждения. Благодаря его реформаторской деятельности исправительная идея наказания приобрела более ясные очертания и практическую обусловленность. Ромильи удалось наполнить наказание элементами, отражающими его социальный смысл, и тем самым связать его с проблемами общественного развития, уголовной политики государства и тюрем, состоянию которых и посвящена следующая глава данного монографического исследования.

^ Глава III. Состояние английских тюрем и

уголовной политики в XVIII веке


Тюрьмы как места отбывания наказания являются относительно новым институтом; как места удержания в заточении – стары как и сама цивилизация. В этой связи справедливо утверждение о том, что «исходный пункт в истории наказания совпадает с началом истории человечества. Всюду, куда только в состоянии проникнуть историческое исследование, встречаемся мы с наказанием… как с вторжением в сферу воли и власти отдельного человека, вторгшегося в сферу воли и власти других людей. Наказание есть первичный исторический факт».1 Исследователями истории английского уголовного права отмечается, что одним из первых законов, упоминающих о тюремном заключении за совершение преступления, был статут 1275 года, который предусматривал наказание в виде двух лет тюремного заточения за совершение изнасилования либо похищение человека. Однако такое заточение по сути рассматривалось не как мера наказания, но как возможность духовного раскаяния заключенного, своеобразная форма покаяния, после которого уже примирившегося с богом преступника, как правило, казнили либо выдавали родственникам потерпевшей для расправы.2 В дальнейшем – фактически до 1789 года – за совершение фелоний (насильственные и государственные преступления, фальшивомонетничество, преступления против государственной собственности) преступники наказывались смертной казнью либо, после открытия Америки, высылкой в колонии Нового Света («транспортация»). В тюрьме эта категория преступников содержалась исключительно по мотивам мести и целенаправленного угнетения либо для досудебного заточения или ожидания приведения в исполнение приговора (как правило, смертного). При этом количество преступлений, карающихся смертной казнью, достигло своего пика именно в период бурного промышленного роста Британии. Так, в 1680-1730 годах их количество возросло с 70 до 350 преступлений.1 Оставление до первой половины XIX века в английском законодательстве значительного числа уголовно-правовых запретов, влекущих наказание в виде смертной казни, в том числе публичных (публичная казнь фактически отменена лишь в 1868 году2), объясняется, с одной стороны, спецификой уголовного правосудия в Англии, обусловленной наличием действенного суда присяжных, соблюдением положений Habeas Corpus Act 1679 года3 и публичным судоразбирательством, с другой – ужесточением уголовного законодательства в условиях всплеска социального возмущения (в том числе в результате французской революции и военного времени в Англии), роста пауперизма и преступности в 1780-1820 годах.1

Суровый характер английского уголовного законодательства о наказаниях рассматриваемого исторического периода отмечается многими специалистами. В частности, Джеймс Стефен указывал следующее: «Даже в Англии, в которой, как представляется, уголовное право имеет более передовой характер, а наказания являются менее неопределенными и произвольными, правосудие осуществляется публично и неизвестна пытка, в стране, в которой каждый преступник судится равными себе, уголовное право длительное время страдало пороком безрассудной и варварской жестокости. Примером такой жестокости выступает еще в XVIII веке ответственность в виде смертной казни за прорыв виновным плотины, в результате которого из водоема ушла рыба, обирание вишневых деревьев в чужом саду, до 1783 года смертной казнью карался человек, которого в течение месяца видели в обществе «египтян», то есть цыган».2 Отечественные ученые также отмечали данное обстоятельство. Так, А.А. Пионтковский в свое время писал, что «до начала XIX столетия смертная казнь в Англии применялась в пределах, достигавших чудовищных размеров. Она назначалась за сотни преступных деяний крайне разнообразных видов, начиная от убийства и измены и кончая кражею имущества ничтожной ценности».3

За совершение мисдиминор следовали колодки, позорный столб, штраф, плаха, избиение кнутом и другие жестокие и, так называемые, «калечащие» наказания.4 Тюрьмы использовались лишь как места удержания в заточении. Причем содержались в них, как правило, лишь те преступники, которые не сразу смогли выплатить штраф, часто эти лица подвергались тюремному заключению за истребование незначительных долгов либо в целях фактического вымогательства денежных средств или различных материальных выгод.

Таким образом, фактически до рубежа XIX столетия тюремное заключение в системе наказаний занимало маргинальное и исключительно ограниченное указанными выше конкретными задачами положение. Роль тюремного заключения в первую очередь сводилась к удержанию преступника, обеспечению некой залоговой гарантии, то есть реализации принципа ad continendos homines, non ad puniendos (для заключения человека, не для наказания), в последнюю – к карательной функции – лишь некой компенсации негодования со стороны правосудия по поводу совершенного акта нарушения законов и власти короля. Наказанию в смысле исправления место не отводилось.

Условия содержания в тюрьме не отвечали даже элементарным санитарным требованиям, в силу чего заключенные часто умирали от тифа и иных острых инфекционных заболеваний, появилась даже свойственная этим условиям «тюремная лихорадка» («gaol-distemper», «gaol-fever»). Места заключения зачастую были расположены ниже уровня земли, в сырых подвальных помещениях, где «заключенные не могли встать в полный рост, боролись с крысами за скудную пищу, которую бросали им через специальный люк».1 Такие помещения не предусматривали каминов и кроватей, вместо которых приспосабливали связанные пучки соломы. Заключенные постоянно страдали от голода и жажды. Как правило специальные сооружения под тюрьмы не возводились, приспосабливались помещения для скота, заброшенные замки и иные способные служить для этих целей постройки, что накладывало соответствующий отпечаток на условия содержания преступников.

Одна из 150 лондонских тюрем2 – Ньюгейт (Newgate – «Старые ворота») имела наиболее удручающую славу. Данные ворота в лондонское Сити были построены предположительно в середине XI столетия как дополнительный проход к собору Св. Павла. С конца XII столетия они, кроме своего основного назначения, стали выполнять роль тюрьмы для подследственных. В 1188 году Newgate перестраивается и получает более многочисленные и просторные помещения в сравнении со старым сооружением. С XIV века тюрьма приобретает статус королевской хотя и продолжала предназначаться для низших слоев населения. Сохранившиеся свидетельства современников указывают на эту тюрьму как на «унылое несчастное местечко… жилище страдания… хаос… бездонную пропасть насилия и жестокости».3 Попадая в эту тюрьму, ошеломленный узник сталкивался с оглушительным шумом сотен ее обитателей, толпящихся повсюду и гремящих кандалами. Затем приходилось терпеть удушающий едкий и всепроникающий смрад немытых тел заключенных с примесью табачного дыма, накапливающегося в едва ли проветриваемых когда-либо помещениях. Заключенные «содержались в вонючих и влажных подвалах, на сыром полу, на полусгнившей соломе. Редкая тюрьма имела особые отхожие места. Воздух пропитан был столь заразительными миазами, что посетитель выходя оттуда должен был проветривать одежду, бумаги, что даже крепкий уксус, взятый им с собою как средство против зловоний, терял очень скоро свою силу и приобретал нестерпимый запах».1 В каждом из помещений единственным источником освещения могла служить свеча, купленная за бешенные деньги. Также за деньги можно было получить отдельный уголок подальше от других заключенных, но купить уединенное место было невозможно либо стоило это баснословные деньги. Поэтому исповедь заключенного священнику, как правило, становилась достоянием остальных.2

С конца XV и по XVII вв. Ньюгейт становиться темницей для религиозных и политических преступников, что еще более ужесточает условия нахождения в ней узников. Безусловно, что население Лондона ненавидело данное место города о чем свидетельствует неудавшаяся попытка разрушить тюрьму в 1601 году. Имели место и попытки побега из неё, которые как правило оканчивались неудачей заключенных. В 1666 году в результате крупного пожара часть тюрьмы была уничтожена. Лишь в 1755 году ужасные условия содержания заключенных привели к капитальной перестройки старой тюрьмы с введением некоторых классификационных требований в отношении осужденных (по полу, отдельно стали содержаться должники и уголовные преступники, а также в зависимости от того, направляется или нет осужденный в ссылку). Однако радикальное улучшение условий (режима и быта) содержания заключенных произошло в середине XIX века, когда в 1857 году началась перестройка тюрьмы под систему одиночного содержания. Прекратила свое существование тюрьма Ньюгейт в 1902 году в связи с её сносом.3

Возвращаясь к ранее описываемому периоду временам будет небезынтересным указать на тот факт, что надзиратели тюрем всячески пытались выманить у заключенных деньги. Как правило, не прибегая к особым ухищрениям, деньги требовали за различное, но незначительное и в большинстве своем фиктивное улучшение тюремных условий. Заключенных, которые противились этому, лишали наиболее необходимых вещей и средств, помещали в самые сырые, переполненные или представляющие иным образом наихудшие помещения либо просто бросали в вонючую помойную яму. Зачастую, даже по истечению срока наказания заключенный не мог покинуть тюрьму без так называемого «отходного» взноса. Имели место случаи, когда заключенные, неспособные заплатить требуемую сумму, продолжали находиться в тюрьме годами. И даже после того, как заключенный умирал его тело гнило в подвале до тех пор, пока родственники не умудрялись выплатить надзирателям требуемую сумму.1 Так, в лондонских тюрьмах Флит и Дворцовая имелись помещения, специально приспособленные для обеспеченных лиц, послушно плативших смотрителям за содержание, и помещения для нищих. В первых «происходили кутежи, хотя и здесь заключенным приходилось терпеть от произвола тюремщиков, всячески вымогавших у них деньги. В конце XVIII века парламентское следствие обнаружило, что в лондонской тюрьме Флит более 50 лиц незаконно задерживались смотрителем в течение 9-11 лет».2

От массовых болезней, вызванных ужасными условиями содержания заключенных, страдали не только преступники, но и мирное население. По этой причине в XVII веке английский парламент неоднократно выступал инициатором мероприятий, направленных на отделение больных заключенных от здоровых.3 Однако, эти мероприятия касались не нормализации условий содержания заключенных, а представляли собой элементарные меры по профилактике распространения инфекционных болезней.

Фактически возможность раздельного содержания мужчин и женщин, взрослых и несовершеннолетних, различных преступников в зависимости от их криминальных свойств зависело от усмотрения смотрителя тюрьмы и наличия свободных мест в ней.1 То же самое можно сказать об отсутствии какого-либо разделения больных и здоровых заключенных, зачастую на общих основаниях в тюрьму помещались и лица, имеющие различные психические отклонения2. Вместе с тем, в силу отсутствия постоянного централизованного мониторинга за состоянием дел в этой сфере, тюрьмы были неизменно переполнены, заключенные, как правило, содержались без соблюдения условий их раздельного содержания.

Важно отметить то обстоятельство, что тюремный персонал рекрутировался из людей без какой-либо специальной подготовки, навыков и способностей к вверяемому делу.

Небезынтересным является тот факт, что заключенные могли беспрепятственно приобретать за деньги, в заклад каких-либо ценных вещей или оказание какой-либо услуги (например, половой) алкогольные напитки. В этой связи появились даже специальные «тюремные бары», владельцы которых извлекали на этом поприще хорошую выгоду. Противники указанных «тюремных баров» указывали, что отсутствие запрета на употребление заключенными алкогольных напитков стимулирует среди них пьянство, насилие, а также возможный бунт.3

Однако очевидно, что смотритель тюрьмы имел непосредственный доход и выгоду от работы «тюремного бара», тогда как государство еще не сформировало соответствующей уголовной политики и поэтому относилось к данной ситуации безразлично. Запрет на продажу заключенным алкогольной продукции был введен лишь в 1784 году.

Зачастую власти управление тюрьмами полностью передавали в частные руки. Это было обусловлено массой причин (например, слабой властью на местах, заинтересованностью в этом местных властей), но одной ключевой – отсутствием централизованной государственной тюремной политики и фактически индифферентным отношением Короны к должному исполнению уголовных наказаний, связанных с тюремным заключением. В результате, большей частью именно в этих тюрьмах повсеместной практикой было изменение условий содержания за денежную или иную мзду. В этой связи Лайонел Фокс отмечает: «единственной обязанностью содержателя тюрьмы по отношению к заключенным было их удержание, его только интересовало, какую пользу можно было бы извлечь из этой обязанности. Экономическая основа такого бизнеса была свободна, то есть могла находится как в рамках закона, так и вне их. Изменялся входной взнос, и удачливый содержатель тюрьмы вынуждал вновь прибывшего заключенного соглашаться на определенные обязательства, за выполнение которых преступник мог быть помещен отдельно от других или даже освобожден, тех же кто не мог платить ждала незавидная участь. Кандалы были плодотворным средством принуждения к выполнению обязательств».1 Кроме того, эти тюрьмы становились настоящими свободными притонами для различного рода разбойников с дороги, грабителей, «карманников», бродящих проституток и т.п. преступников и маргинальных социальных групп. Не мало этому способствовало содержание и в самих тюрьмах женщин легкого поведения. В этой связи, а также на основании иных фактов уголовное правосудие Англии до второй половины XVIII столетия, по мнению исследователей данного вопроса, в частности Г.Б. Слиозберга, «едва-ли можно охарактеризовать лучше, чем назвать его «узаконенным беззаконием».2

Относительно благополучными условия содержания были в Брайдуэллах (в некоторых исследованиях они неравнозначны Исправительным домам), исторически получивших такое название в честь одного из дворцов Лондона (св. Бригиты – St. Bride’s well), который Эдвард VI приказал перестроить под тюрьму.3 Именно появление Брайдуэллов связывают с появлением первых каторжных тюрем в Англии. Как указывает В. Купер Брайдуэлл стал «нарицательным именем для всех английских домов заключения…Король Эдуард VI отдал его [дворец] в наймы правительству для обращения в тюрьму, в которую можно было бы заключать профессиональных нищих, порочных учеников и вообще замеченных в неблагопристойном поведении людей. Периодические телесные наказания практиковались в Бридевеле [имеется в виду Брайдуэлле] по отношению к тем преступлениям, которые были совершены вне стен этой тюрьмы, но если арестанты, по мнению приставленных к ним надзирателей, небрежно исполняли возложенные на них обязанности (принудительная молотьба конопли, главным образом), то могли подвергаться властью тех же надсмотрщиков экзекуции палками или – в лучшем случае – плетью. Порочного поведения женщины, шатавшиеся с известной целью по улицам, либо такие, которые находились в компании и близких отношениях с ворами и разбойниками, затем мошенники обоего пола заключались по определению магистрата на более или менее продолжительное время в Бридевель».1

Вместе с тем создание первой подобной тюрьмы не является причиной того, что королевские власти проникнулись исправительной идеей наказания, но быстрее вынужденным шагом к решению достигшей огромных масштабов проблемы бродяжничества и нищеты. Так, постепенная замена натурального хозяйства товарными отношениями, резкое усиление эксплуатации и вытеснение из общественного производства значительных слоев населения, а также роспуск феодальных дружин по окончании войны Алой и Белой розы, закрытие монастырей в ходе реформации Генриха VIII, огораживание общинных земель и другие причины вызвали маргинализацию, общее падение благосостояния и обнищание населения. Резко возросло сопутствующее данному процессу бродяжничество, попрошайничество, воровство. При этом «проблема нищеты затрагивала все слои: неимущие страдали о неё, имущие несли значительные затраты, воспринимаемые ими как принудительное бремя, от которого нельзя избавиться, но которое желательно сократить».1 В следствие чего, начиная с 1576 года2 (в царствование королевы Елизаветы и по ее прямому распоряжению) тюрьмы (Исправительные дома) по типу первого Брайдуэлла, в который, как уже было описано, заключался специфический социальный контингент, были законодательно предусмотрены в каждом графстве страны. В них содержались воры, нарушители общественного порядка, бродяги, пауперы и др. При этом Брайдвеллы были первыми тюрьмами, подчиненными мировым судьям, а не шерифам графств, в ведении которых находились местные тюрьмы (Gaols). Однако изначально местами исполнения наказания они не стали, но предназначались главным образом для ожидания заключенными судебного разбирательства. Естественно, что лица, ожидающие суда, по долгу содержались в кандалах и оковах. С 1609 года законодатель обязал содержать в этих тюрьмах исключительно лиц, отбывающих наказание, с обязательным привлечением заключенных к тяжелому физическому труду. Причем оговаривалось, что работать осужденный должен частично для компенсации государственных расходов на его содержание, в остальном труд воспринимался в качестве содержания (сути) самого наказания.3

Однако жесткие условия труда (15 часов рабочего дня летом и 13 – зимой) и драконовские меры поддержания дисциплины (широко применяемые телесные наказания, а также оставление на «хлебе и воде») оставляли дурную славу за Исправительными домами. Так, мировой судья рассматриваемого периода времени писал: «Я посылал в исправительные дома много всяких подозрительных, бродяжничавших лиц, и все они всякий раз умоляли меня с горькими слезами не посылать их туда, а лучше направить в обыкновенную тюрьму. Когда я отказывал им в этом, некоторые из них нарочно признавались в каком-нибудь уголовном преступлении, будто бы совершенном ими, и, таким образом, рисковали своей жизнью, чтобы не быть посланными в исправительный дом, где их заставили бы работать».1

В дальнейшем строительство и функционирование Исправительных (работных) домов не имело большого успеха. Некоторый всплеск интереса к данному вопросу обнаруживается в конце XVII века с появлением так называемых «работных домов»2, представляющих «нечто среднее между ночлежкой, фабрикой, исправительной тюрьмой и богадельней».3 Так, в 1675 году в Престоне был создан на средства прихода первый «общественный» (publick) работный дом, в котором «пряли шерсть преимущественно женщины и дети, получавшие за свой труд заработную плату. До конца XVII в. работных домов в Англии было мало. Наибольшей известностью пользовался Бристольский работный дом, открывшийся по акту парламента 1696 г. В 1698 г. открылся первый работный дом в Лондоне, куда принимались поначалу бедные дети; им давали прясть шерсть и лен. Затем туда стали принимать и взрослых бродяг и нищих, которым также давалась работа. В 1697-1699 гг. парламентом были изданы акты о создании работных домов в Эксетере, Колчестере, Гулле, Шефтсбери и других городах; через несколько лет – в Линне, Сэдбери, Плимуте, Нориче и т.д. В 1723 г. был издан закон, предписывающий создание работных домов по всей стране. Бедняки, отказавшиеся поступать в работные дома, лишались пособия, и, таким образом, система работных домов стала официальной формой «помощи бедным». В 1732 г. в Лондоне насчитывалось уже около 50 работных домов, в графствах – около 60».1 Проведенное Ф.М. Иденем, известным английским деятелем, исследование значительного числа работных домов позволило заключить, что отсутствовало единство требований в организации труда постояльцев этих домов, кроме того были ужасающими условия их жизни, поскольку «в помещениях царила грязь, холод, запустение. В одной комнате стояло по 15-20 кроватей, покрытых кишевшей паразитами соломой. В такой кровати спали зачастую по 2-3, иногда 4 человека. Заболевшие не изолировались, и порой в работных домах свирепствовали эпидемии. Пища была скудной и плохой, заработок низким, нерегулярным. Самовольный уход из работного дома карался телесными наказаниями. Не удивительно, что бедняки избегали работные дома, а попав туда, часто старались убежать».2 Таким образом, данные места, лишь имея незначительное различие с Исправительными домами в своем предназначении и контингенте, обладали многими общими чертами: условиями жизни и труда, режимом, дисциплинарной ответственностью, принудительным помещением, что зачастую было свойственно для работных домов, etc.

В 80-х годах XVIII века наблюдается очередной виток интереса к совершенствованию законодательства о бедных, что привело, в частности, к принятию так называемого Акта Гилберта 1772 года, направленного на создание работных домов для трудоспособных пауперов и организацию при них мастерских совместными усилиями нескольких приходов. Автор проекта Т. Гилберт, занимавший с 1769 по 1795 годы пост казначея и одновременно с 1784 по 1795 годы председательствующий в комитете мер и весов, предусмотрел в законопроекте перевод работных домов в приюты для стариков, детей и женщин, но обязывал трудоспособных пауперов устроиться на работу вблизи своего прихода, что, по сути, нивелировало действие Акта об оседлости 1732 года. В 1787 году Т. Гилберт внес в парламент законопроект, согласно которому предлагалось введение единой системы (объединение) средств нескольких соседних графств для строительства местных работных домов. В качестве образца был приведен опыт графств Саффолк и Норфолк. Однако реализация данного предложения требовало значительных затрат, что обусловило энергичные возражения коммонеров против законопроекта и его провал.1 Важно отметить, что Статут Гилберта 1772 года и его последующие законопроекты имели непосредственную направленность прежде всего на снижение пауперизма, но не на решение проблемы обращения с преступными элементами и, соответственно, борьбы с преступностью. Вместе с тем, это был первый опыт осознанного решения проблемы пауперизма, связанными с ней социальными болезнями, по сути являющимися фоновыми явлениями преступности, со стороны наиболее радикально настроенной и дальновидной части правящих кругов Британии.

В специальной литературе по истории английского тюрьмоведения отмечается, что цель исправления в тюремных учреждениях XVIII века, которыми являлись общие (местные) тюрьмы (Gaols),2 образованные на территории графств, и так называемые Исправительные дома (House of Correction) или Брайдуэллы (Bridewell), не ставилась.3 Важно заметить, что с усилением исправительной идеи наказания в начале XIX века произошло фактическое объединение функционального назначения общих (местных) тюрем и Брайдуэллов (Исправительных домов) – с одновременной актуализацией идеи реформирования (исправления) преступного элемента.4

Организация сбора специального налога с населения графств на строительство и ремонт местных тюрем осуществлялось мировыми судьями, возведение или приспособление под тюрьмы уже имеющихся сооружений, а также их ремонт финансировалось из королевской казны. По причине контроля судьей финансовой стороны функционирования тюрем им же назначался штатный тюремный капеллан. Соответственно установился определенный контроль и влияние судебной власти на ритуал вероисповедания заключенного. Нравственный аспект процесса исполнения наказания имел недопустимую для реформирования преступника зависимость от воли и порой произвола государственных лиц. Данная ситуация сохранялась до 1773 года.

Первая серьезная попытка разобраться с фактическим состоянием тюрем была сделана на негосударственном уровне Обществом распространения христианских знаний. Так, в 1702 году со стороны этого Общества была осуществлена проверка Ньюгейтской тюрьмы и некоторых других в Лондоне. В результате был подготовлен «Доклад о реформировании Ньюгейтской тюрьмы и других тюрем в Лондоне и его округе». Однако Доклад был опубликован и доведен до широкой общественности только спустя 150 лет Уильямом Гепвёсом Диксоном в его известном произведении, посвященном изучению тюрем и известным реформаторам в этой сфере.1

Только в 1729 году правительство, более не пытаясь «закрывать глаза» на то, в каком страшном состоянии находятся тюрьмы Лондона пришло к выводу о необходимости изучения дел в этой сфере. В результате в феврале этого года была создана специальная комиссия, уполномоченная исследовать состояние всех тюрем в стране и подготовить соответствующий отчет с предложениями об улучшении сложившейся ситуации. Выводы комиссии оказались не утешительны. Однако правительство не торопилось предпринимать каких-либо решительных и конструктивных действий, направленных на реальное улучшение тюремных условий. Так, имевшая место в 1753-1754 годах последующая государственная инспекция отдельных тюрем показала практически неизменное их состояние.

В 1758-1759 годах со стороны властей были предприняты первые попытки оказать помощь заключенным, имеющим наибольшие долги перед тюремной администрацией. Кроме того, было заявлено о том, что заключенные более не должны были платить всевозможные тюремные взносы, не предусмотренные конкретным законом.1

В 1773 году член палаты общин Попгем внес в парламент законопроект о запрете взимания платы с заключенных в пользу тюремной администрации. Данный законопроект, вступивший в силу с 31 марта 1774 года, явился одной из первых законодательных попыток устранения злоупотреблений в тюремной системе.

Определенную роль в улучшении состояния тюремных дел сыграла проводимая правительством У. Питта-мл. реформа 1780-х годов. В частности, в 1782 году утверждается высший орган общественного порядка – Министерство внутренних дел (Home Office), а 23 июля 1785 года А. Макдональдом, занимавшим пост генерального солиситора (заместитель генерального атторнея, являющегося в свою очередь высшим должностным лицом британского общества адвокатов), в палату общин был внесен законопроект о «лучшем сохранении порядка в Лондоне, Вестминстере и местечке Саутуорк». Проект кроме общего реформирования судебной системы и организации работы столичной полиции предусматривал введение особых судов Gaol-delivery, специально решавших вопросы освобождения заключенных из тюрем. Как известно законопроект не прошел всей процедуры легализации как по причине риторической – дороговизна проекта, так и по причине достаточно радикальных на тот момент инноваций проекта, в частности касающихся недопустимого по мнению многих критиков предоставления права барристерам заседать в должности мирового судьи, значительного расширения прав полицейских должностных лиц и др.

Вместе с тем указанные и некоторые иные действия королевских властей, направленные на улучшение положения заключенных в тюрьмах, носили спорадический характер, не были объединены единой стратегией в этой сфере и поэтому не принесли значительного успеха. Основной причиной данной ситуации выступало отсутствие общественной и государственной заинтересованности и, соответственно, потребности в улучшении состояния тюрем и положения заключенных. Хотя ко второй половине XVIII века уже имелись все социально-экономические предпосылки, способные послужить не только толчком, но и движущей силой реформирования тюремной сферы, но все еще отсутствие понятной для всего общества и практически обоснованной для государства исправительной идеи наказания, приводило к наличию аверсивного отношения государственных властей к состоянию тюрем и положению заключенных, при котором считалось нормальным нахождение преступников в столь ужасных условиях заключения.

Постепенно наметившиеся воззрения в области гуманизации и исправительной идеи наказания перестали иметь «сомнительную репутацию» и стали приобретать ценность в глазах общества и рациональный смысл в государственных кругах. Как результат стали появляться разнообразные тюремные системы (проекты), средства исправления осужденных и практические эксперименты обращения с преступниками, исследованию которых посвящены следующие главы работы.