Geum.ru

Министерство внутренних дел

Вид материалаМонография

Содержание


Глава I. Тюрьмоведение как теоретико-правовая категория
Глава II. Теоретические исследования в области
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   17
^

Глава I. Тюрьмоведение

как теоретико-правовая категория



С формально-юридической точки зрения и вне тесной связи с английской уголовно-правовой парадигмой тюрьмоведение может рассматриваться как один из системообразующих элементов теоретического обоснования и сопровождения системы уголовного правосудия, поскольку данный феномен является научно-описательной надстройкой функционирования тюремной системы, исполнения соответствующих наказаний и их правового обеспечения, функционально направленной на достижение задач уголовного правосудия и цели реформирования лиц, осужденных к тюремному заключению. Тюрьмоведение безусловно следует воспринимать с поправкой на историчность данного феномена. Зарождение данной отрасли знаний тесно связано с реформой уголовной юстиции, и тюремным движением, в частности, возникшими во второй половине XVIII столетия. Постепенно с последовательным совершенствованием права и механизмов правового регулирования общественных отношений, в том числе в области исполнения уголовных наказаний, тюрьмоведение выходит за рамки лишь метафизического представления о её содержании и категориального аппарата, более не ограничивается и не является «простой» парадигмой форм, средств и методов воздействия на осужденных с целью их исправления, а также сопутствующей научно-теоретической надстройкой, но выступает отраслевой (относительно обособленной) системой правового регулирования соответствующих общественных отношений, в условном смысле первостепенный атрибут которой – правовая норма.

Сложно согласиться с мнением о том, что утрата тюрьмоведением своего имени явилось последствием её бесполезности.1 В частности, Л. Альперн отмечает: «тюрьмой перестали «ведать», перестали её «наведывать», тюрьма совсем закрылась для посторонних, среди них оказалась и наука».1 Как представляется, это не «лингвистический казус», но результат вполне объяснимого и закономерного изменения содержательной стороны самой дисциплины и соответствующей системы знаний как науки, что свойственно как для России, так и для стран Европы. Термин «тюрьма» используется и по настоящее время в качестве обозначения конкретного вида исправительного учреждения, перед которым стоят свои задачи, в которых используется определенный арсенал форм и средств исправления, существует отличная от других видов исправительных учреждений «атмосфера». В странах с англо-саксонской системой права спектр данных учреждений, собственно как и наказаний, качественно отличных друг от друга, не столь велик, нежели в государствах с континентальной системой права (на что имеются веские причины). Основным видом исправительного учреждения Англии до сих пор остается тюрьма, наверное именно поэтому традиционно их деятельности корреспондирует тюремное право (Prison Law).

В этой связи важно обратить внимание на одну из основополагающих проблем тюрьмоведения – различное смысловое понимание одного и того же явления. Так, через преломление разнородных убеждений и идеологических препарирований тюрьма, её правовая оболочка, практическое наполнение и научное сопровождение, получает различное оформление и содержание. Поэтому важно дать адекватный ответ на вопрос о том, какова социальная ценность и правовая сущность тюрьмы и её основных атрибутов? Важно выявить подлинную картину общественных отношений и явлений, сопутствующих становлению и развитию английского тюрьмоведения, и тем самым опровергнуть либо согласиться с имеющей место сокрушительной критикой рассматриваемого феномена. В частности, известный английский правозащитник Питер Гитченс отмечает, что «…парадокс английских тюрем сегодня состоит в том, что их внешняя оболочка скрывает не столь многозначительный секрет. Возможно правительство заинтересовано в этом. Мы – жертвы или потенциальные жертвы преступности – можем обманывать себя, но до сих пор пенитенциарная система является мрачным оплотом унижения заключенных, которые в полосатых одеждах существуют на картошке и выполняют тяжелый физический труд. Между тем …границы XIX столетия скрывают результаты едва наметившихся положительных тенденций, имевшая место работа не была успешной и по сути осталась лишь только попыткой реформирования тюремной системы».1 Не менее негативно-обличительной является критика тюремной политики капиталистических стран со стороны зарождающейся советской пенитенциарной теории. Так, Е.Г. Ширвиндт и Б.С. Утевский указывают на её исключительно классовый характер, отсутствие открытости для публики и реального исправительно-воспитательного эффекта тюремного заключения и «мучительные условия» содержания в тюрьме.2

Однако, важно констатировать, что на рубеже XIX-XX столетий тюрьмоведение как эмпирико-теоретическая основа формирования пенологии и в дальнейшем тюремного (пенального, исправительно-трудового, уголовно-исполнительного etc.) права «затрагивало слишком много вопросов, не укладывающихся среди чисто правового материала уголовного права».3 В связи с этим следует согласиться с тем обстоятельством, что в результате развития карательной деятельности того или иного государства на философской, социально-этической и правовой основе создавались разнообразные теории наказания и это приводило к формированию специфической отрасли знания – пенологии.4 Поэтому тюрьмоведение непреложно выступило универсальной площадкой научных исследований «наказания как средства для борьбы с преступлением… наказания в его внешнем, фактическом применении и его внутреннем, выводимом из фактов, действий»1, то есть самостоятельным направлением уголовной политики, получившим теоретическое обоснование и закрепление представителями социологической школы уголовного права, в частности Францем фон Листом. В этой связи И.Я. Фойницкий справедливо указывает на тюрьмоведение как на особую отрасль политико-юридических наук. Однако им дается слишком пространное определение рассматриваемой категории, а именно как отрасль, «основывающаяся на данных опыта и стремящаяся к философско-практическому (позитивному) разрешению карательной проблемы. Содержанием своим она имеет определение институтов, способных оказать в полезную для общежития сторону воздействие на преступный класс путем тщательного изучения особенностей преступного населения и действительного влияния на него практикуемых мер… Тюремная деятельность стала ветвью деятельности по народному призрению и народному воспитанию, получающей свои особенности из особенностей преступного класса, к которому она применяется; и естественно поэтому, что успех её обуславливается твердой постановкой дела народного образования и общественного презрения».2 Исходя из данного определения просматривается явный «крен» на тюрьмоведение как на «панацею» от всех проблем преступности, тогда как развитие успехов в снижении преступности и повышении эффекта наказаний в каком-то смысле происходило лишь под эгидой данной зарождающейся науки и было связано с определенной социальной политикой государства, в то время как данная политика («народное воспитание» и «народное образование») ложно подменяется задачами тюрьмоведения.

Следует обратиться к основным элементам данного феномена, образующим «каркас» тюрьмоведения и наполняющим его содержание. Абсолютно справедливым будет подход, согласно которого национальная модель тюремной системы отражает основные признаки ее тюрьмоведческой науки, но вместе с этим (с практической позиции) не равнозначна способу размещения заключенных. Так, последний – это «вопрос второстепенный по отношению к вопросу о системе исполнения уголовного наказания в виде лишения свободы. Если способ размещения заключенных в конкретном месте лишения свободы лишь косвенно зависит от экономических и политических факторов, то тюремная система связана с ним теснейшим образом».1 Следовательно, тюремная система, отражая специфику тюрьмоведческой науки, поглощала систему размещения заключенных в местах изоляции от общества, зависела от социально-экономического и духовно-политического строя конкретного государства и включала определенные формы, средства и методы воздействия на осужденных с целью их исправления. При этом исправление, при всем многообразии подходов к определению данного термина, в целом воспринималось как насаждение и укрепление альтруистических, социально полезных мотивов (В.В. Пржевальский)2, преобразование преступника в безвредную для правопорядка и общества личность (Gross, Ahrens, Röder), «развитие чувства распознания добра и зла, предостерегающего от возможных нарушений в будущем» (Steltzer).3 Исходя из перечисленных определений можно прийти к выводу о наличии нравственной (реформирование духовной сферы преступника, приводящее к сознательной необходимости добропорядочного поведения и уважительного отношения к социально-правовым нормам) и юридической (формирование того понимания, что противоправное поведение крайне невыгодно с позиций неизбежного наступления негативных последствий такого поведения) компонент исправительного воздействия. Тогда как уголовное наказание воспринималось как принудительное правоохранительное средство, заключающееся «в вторжении в сферу правовых благ личности»,1 как нравственно законная мера, необходимая «для осуществления в общежитии (в государстве) всего возможного в данный момент прогресса, как мера психического противодействия деяниям [то есть устраняющая такое состояние психики преступника, которое угрожает повторным возникновением решимости совершить преступление], недопустимых с точки зрения общих интересов граждан».2 Из этого определения усматриваются исправительная и политическая цели наказания, однако в целом уголовно-правовая доктрина XIX века еще не отказывалась от её устрашающей (репрессивной) цели, которая постепенно трансформировалась в общую и частную превенцию. При этом ближайшую цель наказания продолжала занимать общая превенция, которая при возрастании многофункциональности тюремного заключения несколько изменила форму своего проявления. Общая превенция социально опасных проявлений стала отражать исправительно-воспитательные механизмы воздействия на преступника на каждом условно выделяемом историческом этапе их применения (религиозная обработка осужденных, каторжный труд, прогрессивная классификация осужденных и т.д.). Карательный эффект тюремного заключения воспринимался через призму функционирования данных механизмов, неизбежные дефекты которых и изменяли форму проявления общей превенции. Постепенное выдавливание (как представляется этот процесс имел вполне волевой и сознательный характер) из пенитенциарной сферы издержек и «перегибов» тюремной практики приводило к поэтапному элиминированию превосходства общей превенции над специальным предупреждением. Данная тенденция осуществлялась на фоне научно обоснованного и криминологически значимого появления различных типов преступников и причин преступного поведения, приводившая к настоятельному и отчетливому проявлению цели специального предупреждения (в частности, появление борстальских тюремных заведений для несовершеннолетних, института пробации, превентивного тюремного заключения).

Ретроспективное исследование систем тюремного заключения как практической стороны тюрьмоведения приводит к выводу о том, что заключение в исправительное учреждение с одновременной изоляцией преступника от общества «как в более суровой, так и в более мягкой форме, сделалось центром существующих карательных систем и до сих пор удерживает это положение».1 Данный вывод объясняется высоким карательным (репрессивным) эффектом тюремного заключения, способного лишать человека одного из его главных благ – физической (нередко и духовной) свободы, а также возможностью в рамках лишения свободы применения широкой гаммы средств и методов воздействия на преступника. Так, М.Н. Галкин в свое время указывал на то обстоятельство, что данное наказание «может быть применяемо с самою разнообразною продолжительностью и строгостью, смотря по преступности и развитию каждого, и которое имеет еще то преимущество, что дает наибольшую возможность исправить преступника».2 Также Н.Д. Сергеевский отмечал преимущество тюремного заключения перед всеми другими видами наказаний, в силу его «постепенности» и «делимости», «устранения излишних мучений» и «хорошего влияния на преступника». По мнению ученого наказание в виде тюремного заключения вполне соответствует положению личности гражданина в современном государстве и современной общественной нравственности, поэтому оно «заслонило собою и смертную казнь, и наказания телесные, и наказания, направляющиеся на честь, и наконец, все другие формы лишения свободы. Необходимость специальных работ и исследований по вопросу об организации наказания лишением свободы вызвало выделение этой части учения о наказания в особую науку, Тюрьмоведение, как систему специальных знаний о наилучшей организации тюремного лишения свободы».1 В следствие чего, важной составляющей тюрьмоведения явилось научное наполнение данной отрасли и теоретическое сопровождение процесса исправления, она становится той отраслью знания, «которая освещает сделанные опыты общими научными идеями, проверяет, объединяет и оценивает их и на почве их строит свои указания относительно наилучшего, при современных условиях, состояния тюрем. Оно призвано освещать пути законодателя и тюремного деятеля в их стремлении к достижению пенитенциарных целей».2 Наука тюрьмоведения все более однозначно приходила к становившемуся непреложным выводу о том, что тюремное заключение в сравнении с иными наказаниями обладает наиболее широким спектром средств исправления, а рациональная организация тюремного дела позволит перевести в ранг исправившихся большую часть преступников. Не случайно известный английский исследователь проблем наказания Лайонел Фокс указывает на то, что впервые функции исправления осужденного были введены в тюрьмах.3 Таким образом, тюремное заключение и исправительные учреждения оказались в центре внимания, стала бурно развиваться парадигма научных исследований в данной сфере, появилось собственно тюрьмоведение как система знаний в области теории и практики исполнения наказания в виде тюремного заключения, преследующая главную цель – достижение должного исправительного эффекта.

Вместе с этим, в процессе становления различных моделей тюремного заключения выработался перечень основных требований к должному функционированию любой пенитенциарной системы или, как указывает Мишель Фуко, «семь универсальных максим хорошего «пенитенциарного состояния»1:
  • реформирование поведения заключенного преступника (исправление);
  • распределение заключенных в зависимости от правовой характеристики совершенного деяния;
  • изменение характера исправительного воздействия в зависимости от достигнутых результатов в преобразовании их поведения;
  • воспитание осужденных путем религиозного и педагогического воздействия, общего и профессионального обучения;
  • труд осужденных должен выступать главным средством реформирования и постепенной социализации преступника;
  • контроль тюремного режима со стороны специального персонала;
  • содействие заключенным вплоть до их полной реадаптации.

При определенной интерпретации данных требований некоторое и даже чрезмерное отступление от них не позволяли умалять и дискредитировать наказание в виде тюремного заключения (имела место лишь иногда достаточно жесткая критика).

В качестве постановки проблемы, повышающей актуальность настоящего исследования, следует указать на то, что развитие английского правосудия начиная со второй половины XIX столетия по сути основывалось на завуалированной идеи о том, что тюрьма, безусловно имея ряд недостатков, представляла собой своеобразный фильтр, позволяющий отсеивать от лиц, якобы исправившихся, более многочисленный, как представляется, массив лиц, потенциально способных вновь «оказаться за решеткой». Таким образом, смысл данного наказания заключается в осуществлении определенного контроля именно за второй категорией лиц, уже прошедших через механизм криминологической и уголовно-правовой оценки, тщательного изучения и скрупулезного судебно-правового и пенитенциарного учета. В следствие чего, скрытое назначение тюрьмы сводится к ее инструментальной функции, а различных тюремных проектов – к более глубокому изучению преступной личности, ее всесторонней и вместе с тем ёмкой регистрации. В дальнейшем открылись огромные и намного более полезные в сравнении с дефектами тюремного заключения возможности. Ad locum для уголовно-правового механизма XIX столетия открылись безграничные возможности не только по осуществлению постпенитенциарного контроля за освободившимися лицами, но и дистрибутивному руководству последними, появились реальные рычаги воздействия на последних, методы их направления в русло менее опасных форм антиобщественного поведения (например, занятие проституцией), отделения от законопослушных граждан (в частности, образование своеобразных криминальных гетто, обязательство проживания в установленных местах), их помещение в маргинальные социальные условия (например, внедрение полицейских осведомителей в низшие социальные слои). Тюрьма как специализированное государственное учреждение выступило инструментом для запуска механизма, обеспечивающего «специализированное» существование ее бывших «клиентов».

На фоне подобной постановки назначения и эффекта тюремного заключения в XIX веке все же имело место постепенное элиминирование отрицательных свойств данного вида наказания, развитие научных основ тюрьмоведения и eo ipso конструктивное проявление результатов действия прогрессивной системы исполнения наказания (в частности, снижение рецидива). Закрепляя данную тенденцию, известный русский ученый-правовед М.П. Чубинский приходит к социально обусловленному выводу: «лишение свободы есть единственное серьезное репрессивное орудие современного общества, необходимое по отношению к более опасной и худшей части преступного люда».1 Безусловно, что тюрьма имела и продолжает нести также немало отрицательных свойств, связанных, в первую очередь, с определенной духовной изоляцией осужденного, частичной потерей социально-полезных связей и криминальной средой тюрьмы.2 Однако на момент становления и при дальнейшем развитии тюрьмоведения и исправительной идеи наказания основной целью было повышение пенального прагматизма, респектабельности и очевидного эффекта наказания в виде тюремного заключения.

Формирование тюрьмоведения как науки и поэтому теоретической категории, а также как прикладной отрасли юридических знаний было обусловлено, по справедливому замечанию А.П. Печникова, зарождением нового гуманного движения, основывающегося на уважении личности преступника и отмене жестоких наказаний, и опирающегося на филантропические и правовые идеи таких выдающихся людей конца XVIII начала XIX столетий как Джон Говард и Иеремия Бентам.3 Исследованию эпистемологических основ становления и развития европейской парадигмы наказания и, в частности, его гуманистической сердцевины, рассмотрению учений указанных реформаторов, а также иных прогрессивных английских деятелей и ученых, их роли в зарождении и формировании тюрьмоведения посвящена следующая глава монографии.

^ Глава II. Теоретические исследования в области

наказания (в контексте парадигмы тюремного

заключения)


§ 1. Парадигма европейской философии наказания:

эпоха Просвещения


Прежде чем приступить к анализу истоков и развития теоретических исследований в области наказания в виде тюремного заключения в Англии, исследованию корпуса научных парадигм, по сути очерчивающего всю форму карательных и исправительных свойств данного наказания, следует обратиться к основным чертам репрессивных элементов в политике средневекового европейского государства. Так, эпоха поздней античности и Раннего средневековья привела к созданию к XII веку по сути террористического процессуального права с квалифицированной смертной казнью в качестве основной меры возмездия. Фактическое провозглашение политики устрашения и требований законности привело к повсеместному ужесточению уголовного процесса и наказания. Как пишет известный шведский ученый Эрик Аннерс, «было совершенно естественно бороться с преступностью методом террора, который развращал людей и приучал их смотреть на жестокие казни с безразличием к страданиям казнимых».1 Основа данной политики состояла в признании теории легальных доказательств, заключающейся в юридической, но неравнозначной силе любого из доказательств. Взяв на вооружение данную теорию, судебный процесс тем самым отказался от ранее известных институтов вассальной присяги и Божьего суда (ордалий). Вместе с тем суть данной теории заключалась в признании в качестве главенствующего и достаточного для признания вины доказательства – само признание виновного лица (regina probationum). Таким образом, теория легальных доказательств явилась предтечей для введения в тайный уголовный процесс пыток как вполне естественного метода получения признания. Примечательно, что для системы общего права, к коей относится Англия, было характерно публичное уголовное судопроизводство, суд присяжных и отсутствие обширной практики применения пытки в ходе дознания (которая по некоторым данным полностью отменена в 1772 году).

Вершился этот процесс на фоне, с одной стороны, существующей религиозной идеи покаяния, смысл которой заключался в том, что спасение души напрямую зависело от признания вины, с другой, – имеющихся религиозно-нравственных представлениях о войне и вражде как на разрешенные правом и церковью во имя справедливости (bellum justum), ужесточающих все сферы общественной жизни. Однако идея справедливости, состоящая в защите против зла либо посягательств на устои права, была настолько эфемерна, а регулирующие её религиозно-правовые нормы настолько сложны, что каждая из сторон находила свои аргументы правоты. Более сильная сторона объявляла своего противника преступником. Более того, в IX-X столетиях система государственного уголовно-правового регулирования общественных отношений, основывавшаяся на вергельде и компенсации, неразрывно связанная с институтами кровной мести и объявлением вне закона, в англосаксонском законодательстве образовывала фундамент уголовного права, надстройкой которого явилось наказание со всеми вытекающими свойствами, но исключительно как государственная прерогатива. Следовательно, использование по сути инквизиционных методов рассматривалось в качестве приемлемых методов борьбы с ересью, в том числе и с преступностью. Как указывает Эрик Аннерс, террористический и допускающий произвол уголовный процесс рассматривался как общественно необходимая и поэтому законная мера самозащиты против нарушителей закона, жестокость и такое требование законности распространило себя на всю пенитенциарную систему.1 Иначе говоря, страдание, причиняемое карательным по своему характеру и содержанию уголовным процессом, являлось фактической частью самого наказания.

Как уже было отмечено, Англия развивалась в русле системы общего права. Данное обстоятельство наложило существенный отпечаток на формирование английского уголовного правосудия и трансформацию социальной модальности наказания в виде тюремного заключения. Так, Англия, имеющая островное положение и подвергшившаяся нескольким захватническим вторжениям, по существу не знала состояния феодальной раздробленности, что не создало условий для формирования крепкого местного (корпоративного) права. В силу этого, правосудие осуществлялось из центра – именно королевская власть «подмяла» под себя основные государственные функции, включая судебную. Поэтому политическая и правовая устойчивость английского государства во многом объясняется его географическим положением. При этом важно заметить, что каждый завоеватель также стремился к объединению различных относительно самостоятельных территориальных образований и централизации политической власти. В частности, именно с завоеванием английского пространства датским королем Кнутом следует ассоциировать первый шаг к переходу от многовековых англосаксонских обычаев к принципиально новой модели уголовно-правового механизма регулирования государственных и общественных отношений.1 Вместе с тем такой «переход» не имел ярко выраженного характера, поскольку в основном все завоеватели, в том числе и нормандский герцог Вильгельм Завоеватель, стараясь представить себя приемниками англосаксонских королей, многие местные обычаи оставляли без изменений или только лишь частично их корректировали. Континентальные обычаи и законы, пропитанные духом классического феодализма, таким образом лишь незначительно вплетались в традиционное полотно обычного права Англии, но существеннее вживались в английское законодательство, а точнее – фактически его формировали.2

Начиная со времен Генриха II установилась идея вмешательства в правосудие через «королевские письма» и практика королевского влияния на другие суды через институт выездных судей («странствующих судей»).1 В этом наблюдался закономерный процесс последовательного стремления королевской власти взять под контроль законодательство и его реализацию (применение права). При этом данный процесс не имел респектабельной альтернативы и не встречал серьезного, в сравнении с континентальной Европой, сопротивления. Таким образом, возникло общее для всей Англии право («Common Law»),2 для которого было характерно включение материальных начал большей частью в процессуальную систему уголовно-правового механизма,3 отсутствие кодифицированного законодательства, превалирующее значение прецедентов – юридических предписаний, сформулированных судебной практикой на основе «stare decisis»,4 и формирование судебно-обычного права («Case Law»), основанного на конкретных судебных прецедентах, наличие доктринального толкования закона, выступающего в качестве одного из источников права (в частности, показательно юридическое значение «книги авторитетов»).1 В этой же связи известный русский ученый М.М. Ковалевский указывал, что «делая из охраны мира личное дело короля, отождествляя земский мир с миром королевским, полицейское законодательство англо-романского периода сделало из короля высшую инстанцию, как полицейского, так и судебного управления. Пред этой инстанцией принуждены были склониться рано или поздно все и каждый из патримониальных судей страны… Первенствующая роль короля в деле охранения мира сделала невозможным с самого начала присвоение себе феодальными владельцами королевских прав jura regalia и прежде всего право казнить смертью и членовредительством. Наделяя феодальных владельцев вотчинной юрисдикцией, короли средневековой Англии в то же время постоянно удерживали за собою эти неотъемлемые права государственного верховенства».2

Развивая значение общего права в карательной политике английского государства, важно отметить то обстоятельство, что наказание в средних веках и фактически вплоть до XIX столетия имманентно выполняло не только юридическую, но и политическую функции. Так, презюмировалось, что любое преступление кроме своей жертвы посягало лично на государя (crimen majestatis), поскольку закон по сути представлял проявление его воли, сила короля состояла в силе утвержденного им закона. Поэтому даже не слишком опасный преступник, переступая данный закон, воспринимался как потенциальный цареубийца. Следовательно, в наказании присутствовала доля именно королевской репрессии и проявлялось нравственное удовлетворение оскорбленному политико-правовому чувству. Как указывает по этому поводу Мишель Фуко, «она [доля] является важным элементом уголовно-правовой ликвидации преступления».1 Таким образом, карательная функция государства выступала «прерогативой императора» (merum imperium) и восстанавливала его нарушенную власть. Такое возмездие отражало «асимметрию между подданным, осмелившимся нарушить закон, и всемогущим государем, демонстрирующим свою силу» и реактировало власть.2

В силу вышесказанного можно резюмировать, что чем сильнее государь и централизованнее его персонифицированная власть, тем жестче демонстрация данной «асимметрии», то есть возмездие приобретает более репрессивный характер. Отсутствие посредников (местных суверенов, создающих своей ореол власти) создавало наличие прямой связи между преступлением и королевской властью, увеличивало угрозу посягательства непосредственно на государя, и, следовательно, усиливало его охранительные механизмы, суть которых сводилась к ужесточению наказаний. Это состояние было свойственно для государственного пространства, на котором действовало общее право. Поэтому политическое функционирование судебно-правовой системы Англии, не знавшей власти суверенов на отдельных территориях и концентрирующей все нити правосудия в руках у короля, было в большей степени, нежели чем континентальных стран, связано с суровостью наказаний. Кроме этого, такая ситуация объясняется характером государственного террора, унаследованным со времен завоевания норманнами Англии в 1066 году, которые имели суровые нравы и жестокие наказания.1

Представители движения Просвещения были противниками имеющегося состояния уголовного правосудия. Можно сказать, что дух гуманизма эпохи Просвещения проистекал из «старшей и младшей школ». К первой относился Монтескье, Вольтер и Беккария, которые обрушили свою критику на теократическое учение о возмездии и одновременно с этим пытались рационализировать теорию устрашения. Главой «младшей школы» был неаполитанец Гаэтано Филанджери, который, в отличие от представителей «старшей школы», особое внимание обратил на исправление наказуемого. В одной из главных своих работ – «Наука законодательства», написанной в 1783 году,2 он указывал на то обстоятельство, что наказание должно служить исправлению преступника. Развиваемая им идея о необходимости надзора за преступником послужила основой современной теории профилактики преступления. В частности, он активно выступал за наказание в виде депортации в качестве реабилитационного метода, тогда как Чезаре Беккария видел в этом наказании простое дистанцирование преступника от правопослушного населения.1

Таким образом, уголовно-правовая доктрина эпохи Просвещения, заключившая в себя теорию рационализированного устрашения (значительно улучшенную гуманитарным наполнением) и секуляризированное учение о возмездии2, сделав прорыв в нравственно-правовых теориях, стала приматом уголовно-судебной практики в Европе XIX века.

Постепенное изменение общих представлений о телесных наказаниях, в том числе так называемых «калечащих» и возвышение исправительной идеи наказания образно описал Мишель Фуко: «Следует или вовсе не касаться тела, или касаться его как можно меньше, причем не ради самого тела. Возразят: тюрьма, лишение свободы, принудительные работы, каторга, запрет на проживание в определенных местах, высылка – занимавшие столь важное место в уголовно-правовых системах нового времени – являются «физическими» наказаниями; в отличие от взысканий, например, они воздействуют непосредственно на тело. Однако…Тело служит теперь своего рода орудием или посредником: если на него воздействуют тюремным заключением или принудительным трудом, то единственно для того, чтобы лишить индивида свободы, которая считается его правом и собственностью. В соответствии с такой уголовно-исполнительной системой тело окружается целой системой принуждений и лишений, обязанностей и запретов. Физическое страдание, собственно телесная боль больше не являются составными элементами наказания. Перестав быть искусством причинения невыносимых страданий, наказание становится экономией «приостановленных» прав».1 Вследствие таких рассуждений можно заключить, что история исправительного наказания, в том числе в виде тюремного заключения, отталкивается от моральных идей и гуманистических тенденций.

В XVIII веке в Англии произошел кризис идеи традиционно жестокого и нарочито публичного наказания. Идея воздаяния постепенно трансформировалась и взяла за основу концепцию о необходимом равновесии между наказанием и гуманностью, устанавливающей ограничения пределов карательного воздействия.2 Однако по ряду причин точным и понятным смыслом данная концепция была не сразу наполнена. Во-первых, реформаторы, занимающиеся пересмотром идеи наказания, в основу критики традиционного наказания ложили его суровый и чрезмерный характер, хотя эти свойства уголовного правосудия быстрее были обусловлены слабостью законодательной базы, неадекватной процессу стремительного развития общественных отношений, нежели желанием и возможность власти жестоко наказывать. Данное обстоятельство вносило определенный диссонанс в формирование новой идеи наказания. Во-вторых, пересмотр всей теории уголовно-правовой системы происходил изнутри, то есть в большинстве своем представителями самой системы – теми, кто был в состоянии понять механизм ее действия и внести определенные коррективы. При этом был неизбежен перенос центра тяжести с аппарата королевского правосудия на механизм относительно независимой публичной судебной власти, способной приблизить наказание к обществу, осуществлять карательное воздействие более равно (нивелируя сословное неравенство и иное социальное ранжирование), универсально (единообразным образом) и непреложно (без необоснованного вмешательства различных высших инстанций и в обход официального порядка). Очевидно, что для Англии, правовая система которой основывается на постулатах общего права, процесс реформирования системы уголовного правосудия, отказ от её традиционной модели и конструктивная реализация концепции необходимого равновесия между наказанием и гуманностью был более чем сложным и инерционным. В-третьих, перераспределение судебных и карательных функций с учетом общей теории договора привело к тому, что нарушая общественный договор и совершая тем самым преступление виновный, дисквалифицируя себя как правопослушного гражданина, по сути становился врагом общества и одновременно участником применяемого к нему наказания. При этих условиях также осложнялось достижение работоспособности концепции о необходимом равновесии между наказанием и гуманностью, ведь механизм ее действия намного понятнее (хотя может и несправедливее) в случае, когда наказание зиждется на королевской репрессии, нежели на её обобщенной функции, соединенной со всем обществом и каждым его членом (индивидуумом). Как метко отметил в свое время Б. Гомберг «Государство своей властной десницей укрощает всякий антисоциальный порыв. Движимое чувством самосохранения, оно приводит в движенье свой карательный аппарат, всякий раз когда посягательство отдельной личности или нескольких человек угрожает неприкосновенности нормативного блага, частного или общего. Воля множественная и воля единоличная приходятся друг другу смертельными врагами. Первая, закованная в панцирь и латы, самодовольная и торжествующая, с легкой усмешкой на лице, как выражением радостного сознания собственного достоинства, ждет лишь момента, чтобы разить противника – маленького, слабого, безоружного человека. Государство – символ власти, индивид – символ подчинения».1 Таким образом, возмездие общества за преступление превращается в защиту общества, но также не менее грозное и суровое. Однако дозировать карательную компоненту наказания, найти адекватную меру репрессии в условиях полигамности душевных и умственных качеств индивидуума оказалось не так просто. И, в четвертых, происходил лишь постепенный пересмотр смысла наказания с позиций профилактики преступности. Так, понимание новой идеи наказания осложнялось объяснением того, что в его жестокости рациональнее рассматривать не простой ответ на преступление и демонстрацию власти монарха, а, с учетом расчета последствий преступления, препятствие для его возможного прецедента.1 Таким образом, лишь путем множества своеобразных социальных экспериментов и верификации вырабатывался принцип экономии наказания и идеальная мера (форма) его эффективных, справедливых и, следовательно, гуманных масштабов. В этой связи важно заметить, что первый английский опыт в области исправительной идеи наказания во многом стал мировым образцом в данной области. Так, профессор Гейдельбергского университета К.Ю. Миттермайер в свое время указывал на то обстоятельство, что «в Англии, раздираемой сильными распрями, дух критики вызвал замечательные научные исследования и англичане при всех неблагоприятных обстоятельствах пользовались плодами цивилизации, обладая соединенными с нею учреждениями. Но все это долго не имело никакого влияния на остальную Европу, пока из Франции не стали приезжать даровитые люди и знакомиться с писателями и учреждениями Англии; проникнувшись уважением к последним, французские путешественники обратили на них внимание своих соотечественников и таким образом вызвали новые научные труды, которые, воздавая хвалу английским учреждениям, вместе с тем распространяли и новые воззрения на политические и юридические отношения и вскоре перешли и в другие европейские государства».2

Обращаясь к английскому обществу в эпоху становления исправительной идеи наказания, следует указать, что правопорядку были противопоставлены фактические условия жизни значительной части англичан XIX столетия, характеризующиеся бедностью, неравноправием, и самым естественным образом приводящие к образованию бреши в «мантии закона». Данную ситуацию отражают слова Э. Ферри, полагающего, что на протяжении XIX века «места лишения свободы, представлялись чем-то желательным для их обитателей, которые в настоящее время в суровую зиму, по очевидной и крайне опасной несправедливости, становятся предметом зависти для честного, бедного земледельца, прозябающего в своей хижине или даже для честного работника, еле укрывающегося от холода в бедном жилище».1 Также по этому поводу Мишель Фуко как нельзя лучше замечает: «Ирония, с какой судья пытается окружить недисциплинированность величием закона, и дерзость, с какой обвиняемый возвращает её в число фундаментальных прав человека, создают показательную сцену для уголовного правосудия».2 Законодательные предписания более страдали не от совокупности преступных посягательств, но в результате несоответствия «духа закона» социальным условиям. Ответная карательная реакция государства, в основе которой лежало наказание с её исправительной сутью, зачастую оказывалась малоэффективной, если не бесполезной, перед лицом тех преступлений, которые совершались по существу на почве стремления человека к удовлетворению своих естественных потребностей (пища, кров и т.п.), в силу врожденных свойств человека к борьбе за свое существование. Следовательно перед наказанием ставилась задача исправления не самого «преступника», но фактически реформирование всего общества с его экономическими недостатками и лакунами в процессе цивилизованного развития. Данная ситуация представляла сердцевину проблемы эффективного наказания в XIX столетии.

Наказание в виде тюремного заключения необходимо воспринимать с учетом вышеотмеченного обстоятельства. Более того реформаторам и ученым было сложно добиться понимания смысла данного наказания (масштабов, глубины карательного воздействия, продолжительности) как меры средней между смертной казнью и наказаниями, не связанными с изоляцией от общества. По сути единообразность тюремного заключения за различные по своей степени тяжести и характеру преступления длительное время приводила к представлению о бессмысленной аллегории: «одно единственное лекарство от всех болезней». Данный образ «разбивал» многие, в принципе, прогрессивные идеи, препятствовал их воплощению в жизнь. Однако достаточно быстро данное препятствие было преодолено с помощью карательно-исправительного феномена тюремного заключения в совокупности с прогрессивной системой исполнения наказания.1 В контексте сказанного будет уместно привести слова известного русского ученого-юриста С.В. Познышева, указывающего на тот факт, что «в конце XVIII столетия явственно обозначился переход к новой эпохе в развитии карательной деятельности, к эпохе, отмеченной вымиранием тех карательных мер, которые господствовали в старинных законодательствах. В это время и в литературе, и в общественном мнении возникло новое гуманное течение, настойчиво требовавшее уничтожения некоторых кровавых форм уголовной репрессии, восставшее вообще против жестокости наказаний и проводившее иной уже взгляд на преступление и преступника».1

В развитии и углублении философии и эпистемологии наказания, имеющей место в Европе XVIII-XIX столетий, участвовали также английские ученые и реформаторы. Очевидный вклад в развитие данной сферы знаний внесли такие видные представители английской науки как Уильям Блэкстоун, Джон Говард, Уильям Палей, Уильям Эден, Иеремия Бентам, Мартин Мадан и Самуил Ромильи. Важно заметить, что их идеи, по сути, проистекали из теоретической парадигмы «старшей и младшей школ», но значительно их развивая, интерпретируя под специфику общественных отношений, свойственных для системы общего права, и трансформируя в новые направления философии наказания.

Рассматривая общие положения теоретической концепции тюрьмоведения в английской правовой мысли следует заключить, что реформаторы уголовно-правой системы связывали её качественные изменения с развитием реальных гражданских процессов и правовой культурой общества.2 При этом, если вопрос о сущности исправительной идеи наказания, в том числе в виде тюремного заключения оставался дискуссионным, то необходимость преобразования тюремной системы Англии в XVIII-XIX столетиях стала непреложной задачей государства и общества, а также должного научного сопровождения.