Книга Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии

Вид материала

Книга

Содержание Развитие и некоторые вопросы Социальный конструкционизм Претензии на истину.

Подобный материал:

• Первые программы психологии как самостоятельной науки. 20. Роль Вундта в оформлении, 24.84kb.
• Морозов А. В. М71 История психологии: Учебное пособие для вузов, 3214.19kb.
• Современная Гуманитарная Академия, 197.44kb.
• Темы рефератов по дисциплине «История психологии», 21.19kb.
• План: Предмет и задачи психологии как науки > Место психологии в системе наук и структура, 1231.11kb.
• Программа минимум кандидатского экзамена по курсу «История и философия науки», 121.23kb.
• Лекция по дисциплине «Методика преподавания психологии» тема: Предмет методики преподавания, 128.25kb.
• Модуль Социальная психология как наука, 415.34kb.
• Методические рекомендации по методике преподавания психологии. Тематика семинарских, 78.25kb.
• Вопросы к зачету по методике преподавания психологии, 18.95kb.

Глава 8. Постмодернизм и социальный конструкционизм

ВВЕДЕНИЕ

Термин «постмодернизм» может показаться нам странным, когда мы впервые слышим его. Действитель­но, разве мы живем не в современную эпоху? Разве может какой-либо предшествующий период по отно­шению к настоящему моменту быть более современ­ным? Как можем мы говорить о периоде после совре­менности, если современность — это то, что происхо­дит сейчас? И все же был изобретен такой термин, как «постмодернизм», для обозначения тотальной револю­ции в мышлении о литературе, философии и науке. Постмодернизм отвергает наследие «модернистского» («современного») мышления, начало которого он отно­сит к эпохе Просвещения XVIII столетия. Он предре­кает, что современный период истории подходит к кон­цу и мы вступаем в постсовременную эпоху. Модер­низм поставил человека в центр Вселенной и провозгласил его рациональным существом, которое может использовать свои рациональные способности для приобретения нового знания и обеспечения про­гресса человечества. Однако постмодернизм ставит под сомнение притязания модернизма. По отношению к сфере психологии используется также термин «соци­альный конструкционизм», обозначающий знание, сконструированное конкретной социальной группой и не имеющее силы за пределами этой группы. Некото­рые авторы используют термин «постмодернизм» и по отношению к психологии либо употребляют его наря­ду с термином «социальный конструкционизм».

Говоря кратко, постмодернизм и социальный кон­струкционизм утверждают, что невозможно прийти к объективному пониманию мира, поскольку все знание социально сконструировано из слов, которые обретают свои значения благодаря социальным процессам, и эти значения изменяются от группы к группе и от одного периода времени к другому. Знание представляет собой не более чем совокупность социальных конвенций, вы­раженных в языковой форме. Наша реальность состо­ит из слов, с помощью которых мы описываем эту ре­альность. Мы неразрывно вплетены в ткань культур­ных значений, и эти культурные, или «локальные», значения представляют собой все, что мы когда-либо способны знать. Истина — не что иное, как согласован­ность взглядов, а ошибка — просто расхождение во мне­ниях, ибо каждый прав со своей точки зрения. Соглас­но Квэйлу (Kvale, 1990), постмодернизм представляет собой не столько систематизированную теорию, сколь­ко интерпретацию существующей культуры.

^ РАЗВИТИЕ И НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ

Постмодернизм

Термин «постмодернизм» (известный также как «по-мо» [ро-то] или «помо» [рото]) впервые был

употреблен в 60-х годах по отношению к литератур­ной критике и затем распространился на архитекту­ру, танец, театр, живопись, киноискусство, музыку и, наконец, на более широкий культурный контекст (R. Brown, 1994). Одними из первых провозвестников этой системы явились такие французские философы, как Жак Деррида и Мишель Фуко. Деррида (Derrida, 1992,1997) утверждал, что язык не может обеспечить истинного выражения чего-либо, включая мир. Реаль­ность содержится только в текстах (языке), а тексты лишены стабильности и противоречат сами себе. Фи­лософия также состоит только из письменных источ­ников, которые не соотносятся ни с психическими репрезентациями, ни с логикой, а лишь с другими письменными источниками. Философские поиски ре­ферентов или якорей (точек привязки) в мире оста­ются тщетными, настаивает Деррида, — ибо един­ственная реальность фиктивна (вымышленна, в смыс­ле литературна [fictional]). Реальность есть лишь то, что содержится в определенных паттернах слов; а по­скольку они изменяются для каждого читателя, меня­ется и сама реальность. В результате интерпретаций, предлагаемых несколькими различными читателями, появляется повествование, которое является продук­том этих интерпретаторов, а вовсе не авторских зна­чений (смыслов). Смысл возникает из развития не­прерывно меняющегося настоящего и его контекста. Поскольку окончательный смысл отсутствует, един­ственным показателем реальности становится правдо­подобность повествования или интерес, который оно представляет для определенной культуры в опреде­ленный исторический период. Однако, противореча самому себе, Деррида утверждал, что в его собствен­ных текстах четко определены те значения, которые ему удалось понять.

Деррида также развил теорию, которую он назвал «деконструкционизмом». Данный термин образован сочетанием слов конструкция (созидание, construction) и деструкция (разрушение, destruction) и означает, что устаревшее разрушается и замещается новым. Это процесс развенчания (undermining) текста с целью демонстрации того, что согласованность — это резуль­тат определенных способов использования языка и культурных паттернов, в частности, тех, которые слу­жат принижению роли женщин и небелых людей по отношению к привилегированному положению белых мужчин. Таким образом, деконструкция — это привле­чение внимания к тому, что было опущено и сделано незаметным. Данный процесс приводит к уничтоже­нию (undoing) или разрушению (collaps) текста. При­менение деконструкции к научным письменным ис­точникам может выявить исторические и социальные влияния, лежащие в основе социальной конструкции, и продемонстрировать тот факт, что объективности не существует. Основной акцент данной процедуры, со­гласно Рихтеру (Richter, 1992), переносится на разру­шение, а не на созидание.

Фуко (Foucault, 1980) также подвергал сомнению представление о том, что язык является носителем

211

какой-либо истины. Он утверждал, что язык опреде­ляет наше мышление, а следовательно, мысли не мо­гут отражать мир. Язык обретает свою форму под воздействием коренящихся в нашей культуре сило­вых источников, благодаря которой он структуриру­ет нашу жизнь. Третий французский философ Жан-Франсуа Лиотар (Jean-Francois Lyotard) распростра­нил взгляды данной системы на физические науки, утверждая, что научный язык — это игра, в которой самый богатый игрок имеет наибольшие шансы счи­таться правым. Иными словами, наука становится средством установления господства (власти) через свои притязания. Как и Лиотар, Фуко указывает на такие силовые источники влияния, в особенности — на политику и бюрократию. Эти источники оказыва­ют влияние на научные решения и интерпретации, тем самым лишая науку ее нейтральности. Обрета­ют силу закона те научные притязания, которые ис­ходят от обладающих властью и которые служат их личным и социальным интересам, поскольку наука является продуктом силовых источников, питающих ее. Будучи последовательным в своих взглядах на науку как представляющую собой лишь инструмент власти и не имеющую законных прав притязать на истину, постмодернизм признает, что он также не может претендовать на законность своих оснований и является лишь прагматическим подходом.

Появившаяся в последнее время литературная те­ория (Eagleton, 1983; Fish, 1980) также оказала вли­яние на развитие постмодернизма и социального конструкционизма. В противоположность давней традиции, согласно которой письменные источники содержат информацию или являются выражением взглядов автора, «новая критика» («new criticism») утверждает, что автор не имеет власти над тем, что он намеревается сообщить. Вместо этого централь­ным является значение (смысл) для читателя, и сам читатель создает то, что означает текст. Каждый чи­татель реконструирует текст при каждом прочтении. Следовательно, текст не имеет единственного значе­ния, как не имеет он и устойчивого значения.

Если деконструкционизм и литературная теория имеют дело преимущественно с литературными тек­стами, то постмодернизм, как это имеет место в слу­чае Дерриды и Фуко, оспаривает философские и на­учные претензии на объективное знание. Данную линию размышления подхватывает Рорти (Rorty, 1979). Он также относится к числу философов, от­мечающих, что философия (а также, можем мы до­бавить, и большая часть психологии) предполагает, что психические репрезентации мира или психичес­кие процессы делают знание возможным. Он назы­вает эту точку зрения «разум как зеркало» — разум, отражающий внешний мир. Вся совокупность допу­щений западной философии и науки о знании поко­ится на данной метафоре, считает он. Вопреки этой традиции Рорти утверждает, что мы можем оправ­дать (justify) (по)знание только как социальный про­цесс с использованием языка, а не как отношение

между познающим субъектом и реальностью. «Мы принимаем (understand) знание, когда принимаем (understand) социальное оправдание (обоснование) доверия к нему, и таким образом, для нас отпадает необходимость рассматривать его как точность ре­презентации» (р. 170). Попытки философии проде­монстрировать объективность и рациональность как точные репрезентации мира, утверждает он, являют­ся упражнениями в самообмане; ибо предполагаемая объективность и рациональность состоит не более чем из поддерживаемых в настоящий момент дискур­сов и диалогов. А эти дискурсы обладают значения­ми только в рамках социального контекста. Идея ра­зума как зеркала также позволяет провести границу между философским изучением психических собы­тий как источника знания и научным изучением фи­зических событий как источника знания. Философия претендует на изучение репрезентаций, а наука — на изучение репрезентируемых объектов. Постмодер­низм отказывается от традиционных поисков объек­тивности или реальности, находящейся вне лингви­стической системы, и обращается к исследованию социального дискурса, языковой системы, в рамках которой мы достигаем локального соглашения о том, что представляет собой мир.

Поскольку логика и фактические свидетельства больше не являются основанием знания, место, ра­нее занимаемое этими столпами западной культуры, позволено занять коммуникации. Коммуникация де­мократична, ибо каждый волен сообщать другим о своих мнениях и убеждениях и быть в курсе того, что сообщают другие. Знание больше не является преро­гативой элиты, использующей логические аргумен­ты и фактические свидетельства. Постмодернисты отказываются от элитной экспертизы знания и науч­ных авторитетов и становятся собственными экспер­тами и авторитетами. Так как знание не является принадлежностью какой-либо особой группы или личности, каждый может объявить себя преподава­телем любого предмета и преподавать его остальным. Никто не может являться учителем универсального знания или истины, поскольку таковых не существу­ет. А раз не существует окончательных истин, разно­гласия также становятся невозможными: каждый индивид обладает своей собственной истиной в рам­ках определенного социального контекста или «дис­курсивного сообщества» («discourse community»). Постмодернисты, однако, практикуют «игру веры» («believing game»), и предполагают искренность го­ворящего, прежде чем решить, что из декларируемо­го им они готовы принять.

Постмодернизм подвергает сомнению не только предпосылку, что реальность может быть познана независимо от ее вербальных описаний, но также и предпосылку о существовании индивидуального по­знающего или «субъективного я» независимо от дис­курсивного сообщества. Познающий сливается с по­знаваемым. Наши «я», утверждают постмодернисты, это социальные конструкции, чей опыт неотделим от

212

социальных взаимодействий. Фактически люди об­ладают множеством «я», каждое из которых функци­онирует особым, присущим только ему образом, с тем чтобы отвечать конкретным социальным услови­ям. Поскольку мир и наши «я» представляют собой социальные конструкции, человеческая жизнь состо­ит из игры. Игра замещает собой представление о познаваемом реальном мире. Человек может играть с чувством собственного «я». Постмодернистский образ жизни принимает — и даже с восторгом — то, какими вещи представляются в окружающем соци­альном контексте, осознавая, что это то, чем они не являются. Некоторые сторонники данной системы даже полагают, что постмодернизм может предло­жить решение проблем нашего общества. Однако вопреки такому представлению, постмодернизм от­вергает идею человеческого прогресса. Разрешение данного противоречия могло бы состоять из конкрет­ного набора слов (pattern of words), которые обрета­ют смысл только будучи частью локальных соци­альных взаимодействий.

Наука, с точки зрения постмодернизма, это набор сложных культурных конвенций, которые сформиро­вались в западной культуре на протяжении опреде­ленного исторического периода. А потому наука не является, как мы обычно полагаем, совокупностью знаний или методологий по проверке предположе­ний и теорий о природе, а лишь дискурсом или дис­куссией, создаваемой нашим интерпретирующим со­обществом как часть комплекса политики, экономи­ки и социального контекста. Как и в отношении любой социальной группы, поскольку знание коре­нится в нормах данного сообщества, оно не имеет силы за пределами этой группы. Следовательно, при­тязания науки на познание мира являются лишь во­просом социальных конвенций; ее претензии на ис­тину имеют не больше оснований, чем заверения предсказателей. Как средство, разработанное для отыскания предполагаемой истины, научная методо­логия имеет смысл только в рамках конвенций соци­ального научного сообщества, которое и наделяет эту методологию смыслом.

С точки зрения постмодернизма, ученые являют­ся причиной многих болезней общества, а образова­ние — их служанкой. Образование в современном виде, от начальной школы до университета, сформи­ровалось еще в эпоху Просвещения и нуждается в замене. В авангарде постмодернистской культуры, выступающей против всех зол науки и образования, стоят литература, псевдонаука и антинаука, с лите­ратурой во главе.

Постмодернизм подчеркивает роль взаимодей­ствий в локализованных контекстах. Он рассматри­вает субъективного индивидуума и объективные универсальные законы как абстракции укорененно­сти человека в мире. Что имеет смысл и что являет­ся истинным — вопрос тех решений и последствий этих решений, на которых сходятся люди. Постмо­дернизм замещает универсальные системы знания

локальным знанием, а универсальные смыслы зна­ния — локальными смыслами. Такие полярные оппо­зиции, как универсальное/индивидуальное или объективное/субъективное, уступают место локаль­ному контексту (Kvale, 1990).

Развивая идеи Дерриды, Фуко и Рорти, постмодер­низм придает важное значение языку. Язык не отра­жает реальность; вместо этого каждый отдельный язык в каждой локальной ситуации создает свою соб­ственную реальность. Индивидуальное «я», как гово­рящий, уступает место говорящему как посреднику (medium). Культура выражает себя через говорящего, функционирующего в качестве посредника (Kvale, 1990). Таким образом, язык децентрализует человека (лишает его центрального места во вселенной). Речь (language) — это не передача информации, а повество­вание о культуре, история, в которой рассказчик и слу­шатель взаимно определяют свое место в социальном порядке. Функция повествования — поддерживать ценности и социальный порядок в сообществе, члены которого, участвующие в использовании языка, явля­ются частью данного сообщества. Отказавшись от по­исков универсальной истины или смысла и перенеся акцент на коммуникацию, культура находит новую роль для повествователя. Повествователь не просто передает информацию слушателю, оба они (в процесс коммуникации) переопределяют свое положение в социальном порядке.

Большинство психологических систем пыталось об­наружить универсальные законы, но одна система, гу­манистическая психология (см. главу 4) исповедует то, что Квэйл (Kvale, 1990) назвал «культом индивидуально­сти», придавая основное значение человеческой «само­сти» (self): самоопределению, самоактуализации и т. д. Как гуманистическая, так и бихевиористская психоло­гия отрывают человека от его контекста, утверждает Квэйл, и этой деконтекстуализации подвергаются как испытуемые при проведении экспериментов, так и па­циенты при прохождении психотерапии. Квэйл нахо­дит, что для современной психологии характерна двой­ная абстракция, при которой деконтекстуализуется как индивидуум, так и его поведение. Он отмечает, что по­пытка квантифицировать (количественно измерить) психологические события, а также предпосылка об уни­кальности индивидуума сменяются в постмодернизме изгнанием индивидуума или «я» с того центрального места, которое он занимал в бихевиористской, гумани­стической и когнитивной версиях модернизма, и отве­дением ему роли стороны языковых и контекстуальных отношений.

Квэйл считает, что современная психология дви­жется в неверном направлении и «оторвана от со­циальной реальности постмодернистской эпохи» (р. 50). Как наука, она пребывает в состоянии «ин­теллектуальной стагнации» и ведет паразитическое существование, цепляясь за неврологию, вычисли­тельную технику (computer science), генетику, линг­вистику и т. п. Далее он утверждает: «Если пси­хологическая установка, постулирующая замкнутое

213

индивидуальное я с его психическим аппаратом, а также двойная абстракция, отрывающая человечес­кую деятельность как от своего контекста, так и от своего содержания, являются интеллектуальными тупиками, то психология как наука о человеческой деятельности, возможно, уже не поддается реабили­тации» (р. 50). Однако постмодернизм уже вторгся в ряд областей психологии. Он указывает на фено­менологию (см. главу 12), экологию (см. главу 7) и ролевую психологию как на родственные постмодер­низму направления, а также отмечает ряд других на­правлений психологии, развивающихся в сторону постмодернизма. Так, социальная психология заня­лась изучением вопроса власти, поскольку власть предполагает социальные значения; вопроса личной идентичности как социальной конструкции; а также вопроса использования повествований в социальных науках, где повествование принимается или отверга­ется в зависимости от его последовательности — от того, насколько осмысленна рассказываемая исто­рия. В прикладной сфере семейная терапия опреде­ляет социальную единицу — семью — как языковую систему, в которой терапевт выступает в качестве инициатора диалога. Патология рассматривается те­перь как коренящаяся скорее в структуре языка, чем в сознательной или бессознательной части разума.

Квэйл утверждает, что исследования с использо­ванием качественного анализа могут стать централь­ным методом в психологии, позволяющим погру­зиться в мир интерсубъективных значений. Такие качественные исследования представляют собой лингвистический поворот в философии науки. Об­щение между двумя индивидами замещает собой модернистскую конфронтацию психолога с приро­дой. А конвенциональные значения замещают собой поиск объективной реальности.

^ Социальный конструкционизм

Общие положения. Хотя мы можем обнаружить большое разнообразие типов социального конструк-ционизма, за исключением специально оговоренных случаев, мы будем иметь в виду строгий, или ради­кальный, конструкционизм, представленный работа­ми Кеннета Гергена (Kenneth Gergen). Далее следу­ет ряд основных исходных положений, выдвинутых Гергеном (Gergen, 1994b), главным архитектором социального конструкционизма.

• Существующее, чем бы оно ни было, не имеет требований к тому, как оно выражено.

• Отношения между людьми, которые культурно и исторически обусловлены, определяют формы вы­ражения, посредством которых люди познают мир. Ни мир, ни генетические детерминанты, присущие индивидуумам, не порождают описаний или конст­рукций мира. Такие конструкции являются резуль­татом социальных взаимодействий. Знание являет­ся не достоянием индивида, а побочным продуктом отношений между членами сообщества.

• То, в какой степени любое конкретное описание мира остается актуальным с течением времени, зави­сит от социальных процессов, а не является вопро­сом объективной истинности (validity). Описание может оставаться тем же, в то время как мир меня­ется, либо описание может меняться, в то время как мир остается тем же. Хотя научные методологии были основаны на представлениях, которые впослед­ствии изменились, эти методологии до сих пор ис­пользуются для научных описаний. В рамках науч­ных сообществ эмпирические методы связаны с пре­тензиями на истину. Эти сообщества подвергают проверке теории и принимают выводы, основываю­щиеся на использовании инструментов, статистики и других техник, принятых сообществом. Их «риту­алы» позволяют им делать предсказания. Однако на­учный метод не обладает «гарантией контекстной не­зависимости», позволяющей ему претендовать на истину в большей степени, чем могут претендовать на нее другие методы описания.

• Значение (importance) языка вытекает из той роли, которую он играет в структурах отношений. Язык не является ни зеркалом или картой мира, ни референтным событием или внутренним процессом, а представляет собой социальный взаимообмен. Язык — это не идеи в головах людей, а бесконечные ряды означающих (signifiers), которые не обладают единственным значением (meaning) или означаемым (signification). Интеллигибельность возникает как результат повторяющихся паттернов слов, а слова обретают свои значения из контекстов отношений.

• Социальное сообщество может оценивать, под­тверждать (validate) или не подтверждать утвержде­ния, порождаемые в рамках данного сообщества, но не может делать этого по отношению к другому со­обществу. Ученые могут оценивать работу ученых, но не служителей культа (cultists), и наоборот. Любая оценка — это оценка культурой того, что составляет ее часть и имеет для нее определенную ценность. Если оценка, произведенная посторонней группой, может быть сообщена оцениваемой группе и будет иметь в ней смысл, то «реляционные границы смяг­чаются» (р. 54).

^ Претензии на истину. Конструкционисты (в част­ности, Gergen, 1985, 1994b) настаивают, что претен­зии на истину на самом деле являются претензиями на то, что данное заключение обоснованно (war­ranted) или оправданно в том смысле, что другие принимают ту же группу слов, посвященную данно­му вопросу. (Конструкционисты избегают таких слов, как удостовериться, продемонстрировать, пока­зать, доказать, подтвердить, подкрепить (фактами), определить.) Они утверждают, что никакая теория или знание не может обосновать свою истинность ни с помощью фактических свидетельств, ни с помощью логики, поскольку такое обоснование предполагает круговую аргументацию: А обосновывает Б, а Б обо­сновывает А. Или если Б используется для обосно­вания А, нам необходимо некое В, которое обосновы-

214

вало бы Б, но в этом случае требуется Г для обосно­вания В, и так до бесконечности. С другой стороны, если эмпирический подход использует логику или логический подход использует эмпирические данные для подтверждения своих претензий, тем самым он подрывает собственные позиции. Мы можем апелли­ровать только к «групповым конвенциям», настаива­ют конструкционисты. Они также отмечают, что лю­бые интерпретации наблюдений и эмпирических данных варьируются от одной социальной группы к другой и от одной культуры к другой, и даже утверж­дения о существовании врожденного (inherent) ког­нитивного знания зависят от эмпирических методов. Следовательно, у нас нет никаких средств заложить какое-либо основание. Все интерпретации и все ло­гические аргументы зависят от конкретной социаль­ной группы, в которой формируются данные интер­претации, и лишены согласованности или интелли-гибельности за ее пределами. Поскольку мы социально конструируем вещи, само наблюдение не­отделимо от этих конструкций. Никакое научное ос­нование или знание невозможно.

Конструкционизм ничего не отрицает и не утверж­дает относительно мира или того, что находится за (его) пределами либо в (его) пределах. Социальный конструкционизм сам является социально сконстру­ированным и предлагает свою позицию как форму интеллигибельности. Конструкционизм не может провозгласить себя системой, имеющей какое-либо превосходство над другими видами знания, как и не пытается заместить собой эти конкурирующие виды знания. Его интересует лишь то, какими преимуще­ствами и недостатками обладает каждый из них. Он не спрашивает другие подходы об их заключениях относительно истинности и ошибочности, а предлага­ет им «играть с возможностями и практиками, согла­сующимися с интеллигибельностью, и оценивать их по сравнению с другими альтернативами» (Gergen, 1994b, p. 79). Аналогичным образом он не предлагает собственной позиции по вопросу моральных ценнос­тей, но открыт для исследования в научной и других областях. Хотя он подходит к вопросам морали и эти­ки как к относительным и полностью определяемым социальным контекстом, он не предлагает платформы, с которой можно было рассматривать другие позиции; поскольку все они являются взаимозависимыми с культурой и историей и с позиций одного невозмож­но оценивать другой. Мораль обретает свое значение исходя из «культурной интеллигибельности». Она является «формой коммунальной партиципации» (р. 103) в конкретном сообществе.

Поскольку все факты, вся информация, все про­цедуры, вся интеллигибельность — социальны, тео­рию невозможно подтвердить или опровергнуть, со­поставляя ее с реальным миром. Тем не менее Герген (Gergen 1994b) придерживается точки зрения, что при условии достижения соглашения в обозначени­ях и согласовании паттернов поведения науки могут предоставить полезные процедуры, информацию и

программы культуре, для которой наиболее важным фактором является «теоретическая интеллигибель­ность».