Книга Н. Смита рекомендована слушателям и преподавателям факультетов психологии и философии вузов по курсам общей психологии и истории психологии, системных методов ис­следования и преподавания психологии

Вид материала

Книга

Содержание Конструкты традиционной психологии. Обвинения в адрес традиционной психологии.

Подобный материал:

• Первые программы психологии как самостоятельной науки. 20. Роль Вундта в оформлении, 24.84kb.
• Морозов А. В. М71 История психологии: Учебное пособие для вузов, 3214.19kb.
• Современная Гуманитарная Академия, 197.44kb.
• Темы рефератов по дисциплине «История психологии», 21.19kb.
• План: Предмет и задачи психологии как науки > Место психологии в системе наук и структура, 1231.11kb.
• Программа минимум кандидатского экзамена по курсу «История и философия науки», 121.23kb.
• Лекция по дисциплине «Методика преподавания психологии» тема: Предмет методики преподавания, 128.25kb.
• Модуль Социальная психология как наука, 415.34kb.
• Методические рекомендации по методике преподавания психологии. Тематика семинарских, 78.25kb.
• Вопросы к зачету по методике преподавания психологии, 18.95kb.

Язык. Конструкционисты утверждают, что лю­бые притязания на истину имеют в своей основе со­циальные конвенции языка. Поскольку эти конвен­ции меняются от группы к группе, а язык никогда не является однозначным и всегда содержит разные зна­чения для различных групп и исторических перио­дов, он не может использоваться в качестве носителя истин о мире. Следовательно, невозможно подвер­гать проверке гипотезы, невозможно установить ка­кие-либо фундаментальные истины о мире, так как они тоже структурируются языком. Помимо того что существуют барьеры между различающимися меж­ду собой групповыми значениями, исследователь всегда может привлечь более общие (широкие) пред­положения относительно контекста своих гипотез, так что та или иная их формулировка никогда не сможет быть окончательно подтверждена как истин­ная или опровергнута как ложная (Stam, 1990).

Хотя язык и не является носителем истины или рационального мышления, он все же обеспечивает средства для взаимопонимания; и эти акты взаимо­понимания зависят от способа социального исполь­зования языка. Из повествовательных текстов члены сообщества конструируют свои версии реальности. Научные письменные источники представляют лишь одну из версий реальности, которая имеет не боль­ше прав претендовать на истину, чем литература. То, что мы называет знанием, это не более чем нечто, по поводу чего мы пришли к социальному соглашению, представленному в языке. Наше знание, наши реаль­ности состоят из слов, которые мы упорядочиваем с целью описания этих реальностей. Мифология, фольклор, наука и оккультизм представляют собой социальные конвенции, имеющие свое основание в исторических и культурных языковых конвенциях. Язык, а не индивидуальные разумы или когниции, обеспечивают для нас возможность структурировать мир в соответствии с особенностями использования языка конкретной социальной группой и особеннос­тями ее контекста (Gergen, 1994b).

^ Конструкты традиционной психологии. Герген (Gergen ,1994b) отмечает, что трудно найти референ­ты таких конструктов, как личный опыт, осознавание (awareness) и сознание (consciousness); однако спра­шивая, как используются данные слова, чему посвя­щены те типы дискуссий, в которых они фигуриру­ют, и какого рода социальные дискурсы их содержат, мы можем деобъективизировать эти конструкты и поставить вопрос о том, представляют ли они какую-либо реальность. При этом мы будем использовать психологические дискурсы как средство участия в определенных социальных отношениях, а не как по­пытки отражения какой-либо реальности. Харре (Нагге, 1986а) утверждает, что эмоции не существу­ют в том смысле, в котором существуют вещи или присущие людям психологические черты, а были со-

215

циально сконструированы в субстанциальной форме лишь относительно недавно. А согласно Хейли (Haley, 1963), такие понятия, как вхождение в кон­такт со своими чувствами, проработка определенных эмоций, избавление от них и приобретение свободы в выражении чувств, относятся к области народной психологии (folklore psychology).

Большинство конструкционистов критически на­строены по отношению к конструкту «разума» и к конструкту мозга как его заместителя. По мнению Коултера (Coulter, 1989) разум, или субъектив­ность, есть взаимодействие. Такие его атрибуты, как характер или опыт, являются производными куль­туры. Он находит, что антропоморфные характери­стики, которыми наделяется мозг, практически ли­шены смысла, как и утверждение, что мой мозг, а не я сам, испытывает жажду. «Предположение о том, что это мой мозг нуждается в стакане воды, чтобы утолить жажду, является в лучшем случае неудач­ной шуткой» (р. 123). Зрительные впечатления, ут­верждает он, не находятся в мозге или где-либо в другом месте, хотя мозг может участвовать в их по­явлении. Утверждение о том, что мы имеем (полу­чаем) впечатления, не обязательно предполагает, что мы ими обладаем, и следовательно, что они где-то локализованы. «Иметь деньги» — предполагает их конкретное местонахождение, но «иметь возра­жение» — нет. Аналогичным образом иметь зри­тельное впечатление не предполагает его местона­хождения. То, что предполагается в качестве про­дукта, находящегося внутри нас, разума или мозга, на самом деле возникает в ходе наших повседнев­ных интеракций.

Герген (Gergen, 1994b) указывает на то, что мента-лизм снова возвратился в психологию в форме когни-тивизма, и демонстрирует противоречия, возникаю­щие при использовании таких конструктов, как реп­резентации, ментальные карты и т. д. Он также указывает на то, что менталистские термины исполь­зуются для определения других менталистских терми­нов. Герген призывает вытащить разум из головы и поместить его в сферу социального дискурса. Скарр (Scarr, 1985), напротив, предлагает конструкционис-тскую позицию, которая является в значительной сте­пени менталистской/когнитивистской: знание — это конструкция человеческого разума. Сенсорные дан­ные фильтруются через познавательный аппарат на­ших органов чувств и превращаются в восприятия и когниции. Человеческий разум также конструирует­ся в социальном контексте (р. 499).

Это последнее утверждение возвращает разум в сферу социальных конструкций, однако автор отда­ет предпочтение менталистским конструкциям. Харре (Нагге, 1987) превращает разум в диалоги (conversations), организованные вокруг таких тем, как обязанности, ожидания и этические отношения. Иными словами, наш разум конструируется в диа­логах, а потому не обладает независимым существо­ванием.

^ Обвинения в адрес традиционной психологии.

Герген (Gergen, 1997) перечисляет ряд обвинений, с которыми социальный конструкционизм выступает в адрес психологии. К ним относятся подрыв демо­кратии и роли сообщества, поддержка идеологии ин­дивидуализма, выступления в пользу патриархаль­ной системы, проповедь нарциссизма и пособни­чество западному колониализму. Поскольку психология стремится к объективности, утверждает Герген, она подавляет альтернативные точки зрения, тем самым солидаризируясь с тоталитаризмом. Ее вера в истинность своих методов препятствует уста­новлению диалога с альтернативными подходами. Герген не имеет возражений против общепринятых психологических методов исследований, но лишь по­скольку те не претендуют на истинность, распро­страняющуюся за пределы языка сообщества иссле­дователей. Векслер (Wexler, 1987) обвиняет психоло­гию в поддержке корпоративного либерального капитализма, в котором менеджеры и работники со­трудничают друг с другом, полагая, однако, что со­циальный дискурс может помочь нам понять, каким образом история формирует как культуру, так и лич­ностные характеристики. Сходную точку зрения вы­сказывает Герген (Gergen, 1997), считающий, что конструкционист может значительно расширить воз­можности психологического исследования.

Обращаясь к примерам, демонстрирующим недо­статки деконтекстуализировашгой психологии, мож­но указать на работу Кашмена (Cushman, 1991), кри­тикующего с позиций конструкционизма книгу Дэ-ниэла Стерна (Daniel Stern, 1985), посвященную развитию в младенческом возрасте. Кашмен приво­дит следующий ряд критических замечаний: положе­ние Стерна о том, что младенцы начинают отличать себя от других объектов и людей — что у них форми­руется чувство собственного Я, — не является уни­версальным, как утверждает автор, а представляет собой интерпретацию с точки зрения белых предста­вителей среднего класса, живущих в условиях запад­ной культуры конца XX века. Стерн помещает Я внутрь организма, где оно выступает в качестве гос­подина, направляющего наше поведение; он наделя­ет Я и другими чертами, которые рассматривает как универсальные. Однако жители племени Чевонг (Chewong) из Малайзии помещают Я в печени, а древние египтяне помещали его в сердце. Жители западно-африканского племени талленси (tallensi) верят, что Я относится к прошлому и контролирует­ся внешней силой. Индусы также верили в то, что Я относится к прошлом}', но считали, что оно контро­лируется внутренней силой. Стерн игнорирует эти культурные различия, свидетельствующие о том, что предлагаемая им модель характерна лишь для не­большой части мира, хотя автор полагает, что она имеет врожденный и универсальный характер. Если Я действительно является врожденным, странно, по­чему лишь столь небольшая часть земного шара раз­деляет данное представление. Приводимые Стерном данные скоре всего достоверны и надежны, однако

216

его интерпретация этих данных является культуро-специфичной, как и его интерпретация бессознатель­ного, утверждает Кашмен:

«Заявляя, что он обнаружил научные доказа­тельства того, что человеческий младенец авто­матически формируется как западный младенец, Стерн делает крайне политическое заявление. Он неявно предполагает, что пустой, нецелост­ный, нарциссический, дезориентированный и изолированный современный западный индиви­дуум, для которого поддержание глубоких личных отношений и сотрудничество в общественных на­чинаниях составляют почти непреодолимые труд­ности, представляет собой естественную и един­ственно возможную форму человеческого бытия» (Cushman, 1991, р. 217).

Обращаясь к традиционной психологии, Кашмен утверждает, что поскольку человеческие существа конструируются локальными группами, а психоло­гия это игнорирует, «психологическая программа невыполнима» (р. 206). И поскольку претензии пси­хологов на истину базируются на лабораторных экс­периментах, «привилегированном источнике», кото­рый они рассматривают как изолированный от ис­тории и политики, «деконтекстуализированная психология», являющаяся результатом таких иссле­дований, «политически опасна». Иллюстрацией это­го факта, указывает Кашмен, является попытка Стерна вменить в вину гипотетическому Я изоляцию и отчуждение, оставляя вне поля зрения социальные и политические структуры, вероятно, фактически от­ветственные за такое положение вещей.

Приводимый ниже отрывок представляет собой свидетельство того, что сторонники конструкциониз-ма предрекают грядущий конец объективизма с его поддержкой сил социального зла:

«Практически невозможно найти такую гипоте­зу, эмпирическое свидетельство, идеологичес­кую установку, литературный канон, ценностное убеждение или логическое построение, которое нельзя было бы развенчать, опровергнуть или дискредитировать с помощью тех или иных име­ющихся в нашем распоряжении средств. Только крайняя предвзятость, сила привычки или болез­ненная месть униженного эгоизма способны ока­зать достаточно мощное сопротивление тем ин­теллектуальным разрушительным средствам, ко­торыми мы располагаем. В наши дни в научном мире всем заправляют капиталистические экс-

плуататоры, проповедники мужского шовинизма, культурные империалисты, поджигатели войны, фанатики WASP*, бесхребетные либералы и дог­матики от науки. Однако силы уничтожения и обезглавливания не ограничиваются научным ис­тэблишментом. Постэмпирики находят обилие объектов для своей критики во всех слоях обще­ства. Оплот эмпиризма может быть обнаружен во всех сферах, где принимаются решения на выс­шем уровне — в правительстве, бизнесе, армии и т. д. ...Революция в разгаре, повсюду летят го­ловы, и нет пределов потенциальным разрушени­ям» (Gergen, 1994b, p. 59-60).

Другие версии конструкционизма. В качестве альтернативы строгому конструкционизму некото­рые авторы утверждают, что мы должны рассматри­вать конструкционистский мир как имеющий некий объективный базис, чтобы избежать солипсизма, представления о том, что не существует ничего, кро­ме собственного Я. В противном случае исследова­нию может подвергаться лишь социальный базис со­циальных конструкций.

Разновидность, получившая название контексту­ального конструкционизма, отвергает солипсизм и оставляет место основаниям (знания), принадлежа­щим миру природы и выходящим за пределы кон­струкций социального сообщества. Этот подход при­зывает обратиться к здравому смыслу, предполагаю­щему, что знание возникает при контакте с реальным миром, включающим многие контекстуальные усло­вия, оказывающие влияние на конструкционистские исследования. «Сам факт получения информации от информантов оказывает влияние на форму и содер­жание реакций. Исследователи и аналитики, как бы они не старались, не могут не привносить собствен­ные интересы, если не свои профессиональные про­граммы (agendas), в свое взаимодействие с инфор­мантами» (Sarbin & Kitsuse, p. 14).

Один из аргументов, развиваемых в данном на­правлении, гласит, что для того чтобы более полно понять конструкции обычного человека с улицы, конструкционист должен обращаться к чему-либо поддающемуся объективной проверке (Best, 1993). Конструкционистская программа социального дей­ствия, включающая такие проекты, как улучшение положения нуждающихся, престарелых, женщин и социальных меньшинств и сохранение естественных мировых ресурсов, также требует изменить свой под­ход в соответствии с условиями повседневной жиз­ни в мире. Это изменение точки зрения могло по­следовать в направлении, указанном философом и психологом Джоном Дьюи, утверждающим, что зна­ние состоит во взаимодействиях между людьми и их

*WASP — сокр. от White Anglo-Saxon Protestant («белая кость», «истинные американцы», т. е. американцы англо­саксонского происхождения и протестантского вероисповедания, которые в период образования США считали себя и считались другими элитой общества). — Примеч. науч. ред.

217

миром; началом знания не является та или иная тео­ретическая система. Очень близких позиций придер­живается интербихевиоральная психология Кантора (см. главу 10).

Примером контекстуального интеракционизма является критика Андерсеном (Andersen, 1994) IQ как меры интеллекта. Он полагает, что существуют две «метафоры» интеллекта. Согласно одной из них, интеллект — это решение задач в уме, а согласно дру­гой, контекстуальной, интеллект — это «оцениваемое качество взаимодействий и взаимоотношений чело­века со своим окружением» (р. 126). Он находит, что IQ часто используется вместо более точного терми­на «показатель IQ-теста» («IQ test score»), что при­водит к овеществлению данного конструкта. Кроме того, когда конкретные ответы тестируемых на во­просы теста преобразуются в числовые абстракции тестовых показателей IQ, эти показатели являются порождением разума (creations), а не исходными дан­ными. Многие авторы теорий интеллекта не прини­мают во внимание тот факт, что интеллект является конструкцией, а не природным (естественным) явле­нием. «Реальным существованием обладают показа­тели тестов интеллекта (IQ), но не сам интеллект (IQ); IQ принадлежит царству хоббитов, единорогов, крошечных фей и других мифических созданий» (р. 132). Последствия этого неразличения проявля­ются и в утверждении о том, что IQ является нор­мально распределенной переменной; при этом упус­кается из виду тот факт, что исследователи разрабо­тали тест таким образом, чтобы его результаты соответствовали колоколообразной кривой распре­деления, которая вовсе не присуща природным явле­ниям.

Субъективность, утверждает Андерсен, появляет­ся с появлением индивида, однако социальный про­цесс придает ей публичную объективность. Он упо­добляет данный подход к объективности системе по­жарной сигнализации, в которой отдельные датчики, расположенные в различных местах, каждый в сво­ем субъективном ракурсе, в совокупности определя­ют объективное местонахождение очага пожара. Ис­пользуя аналогичное сравнение, он отмечает, что психометрический подход к измерению интеллекта, с его игнорированием того обстоятельства, что ин­теллект является конструкцией, встречает возраже­ния со стороны различных дисциплин — с присущих каждой из них точек зрения, — а это может привести к более объективному пониманию интеллекта. Пси­хометрическому подходу, как механистическому взгляду на объективность, он противопоставляет объективность контекстуального интеракционизма, согласно которому интеллект понимается как взаи­модействие между тестирующим и тестируемым, контекстом тестовой ситуации и мыслительными процессами тестируемого.

Такой видный пионер конструкционизма, как Ром Харре (Harre, 1986b), вероятно, также может быть отнесен к лагерю контекстуального конструкциониз-

ма. Мы познаем внеличностный (non-personal) мир вокруг нас, полагает он, проводя исследование с по­мощью диалогов, аналогично тому, как физики ис­следуют мир с помощью теорий. Естественно, утверждает Харре, наша собственная социальная си­стема накладывает ограничения на наши познава­тельные возможности, однако использование диало­гов представляет собой практический подход. Один из социально-психологических подходов, называе­мый «реализмом», или «трансцендентальным реа­лизмом», также, вероятно, является родственным контекстуальному конструкционизму (Manicus & Secord, 1983). Он пытается положить конец обще­принятой в социальной психологии практике ис­пользования оторванных от реальности эксперимен­тов, включая такие задачи, как дилеммы торга и зак­люченного, и заместить их повествованиями в духе исторического исследования, которые схватывали бы значения вещей для людей в обыденной жизни. Сто­ронники данного подхода не отвергают объективно­сти («обоснованной доказуемости» («warranetd assertibility»)) и не настаивают на тотальной относи­тельности.

Данцигер (Danziger, 1997) проводит различие между «мягкой», или «светлой», версией конструк­ционизма и его «мрачной» версией. Светлый кон-струкционизм не только не претендует на то, что он является путем к истине, но и проповедует терпи­мость к любым путям, пока идущие по ним не пыта­ются указывать, в каком направлении идти другим. Смысл непрерывно конструируется языковыми со­обществами. Темный конструкционизм подчеркива­ет роль отношений власти и тот факт, что они реали­зуются в социальных структурах и в человеческом теле, в частности, в биологии пола (biology of gender). Власть устанавливается и поддерживается благода­ря конвенциям, закрепляемым письменными доку­ментами и институционализированными социальны­ми практиками. Таким образом, маловероятно, что локальные социальные процессы могут явиться ис­точником социальных реформ, указывает Данцигер; а следовательно, множественность точек зрения, за которую выступает постмодернизм, может не до­стичь своей цели.

Раисе (Reiss, 1993) выступает в пользу скорее «постпозитивистской», чем постмодернистской по­зиции. Он солидарен с постмодернистами в их отри­цании окончательных истин и автономных фактов, однако он также отвергает постмодернистский то­тальный релятивизм. «Релятивизм неприемлем для постпозитивистов, поскольку он отвергает возмож­ность накопления доброкачественных (fair) научных данных, соответствующих научным стандартам. Да­лее, если все точки зрения относительны, то у нас нет способов обосновать более высокую эффективность одних форм социального и личного изменения по сравнению с другими» (р. 6). Он отмечает, что взгля­ды, претендующие на статус знания, публикуются и обсуждаются с целью прийти к более глубокому по-

218

ниманию тех или иных событий в мире, хотя при этом признается, что данное понимание может изме­ниться с появлением новых взглядов. Он подчерки­вает, что исследователь должен изложить свои исход­ные предпосылки (систему постулатов), так чтобы другие могли оценить их обоснованность, равно как и результаты основанных на них исследований, ибо факты являются таковыми только в рамках контек­ста, заданного исходными предположениями.

Конструкционизм и конструктивизм. Герген (Gergen, 1994b) различает, с одной стороны, кон­структивизм в том виде, в каком он фигурирует в ра­ботах Жана Пиаже и Джорджа Келли, и с другой сто­роны — социальный конструкционизм, который он сам проповедует. Согласно Пиаже, ребенок ассими­лирует реальность, но в то же время, благодаря ког­нитивной системе, аккомодируется (приспосаблива­ется) к миру. Следовательно, индивидуум, а не соци­альная группа, конструирует реальность. Согласно Келли, индивидуум конструирует (construes) или интерпретирует мир на личном уровне, однако, не­смотря на это, объективный мир существует. Таким образом, и Пиаже, и Келли верят в реальность, суще­ствующую независимо от социальных процессов. Гриер (Greer, 1997) проводит аналогичное различе­ние, указывая на то, что конструктивисты придержи­ваются более традиционной точки зрения, чем кон-струкционисты — точки зрения, полагающей реаль­ность, стоящую за социальными конструкциями знания. Конструкционизм отвергает как «разум», так и «мир», как обладающие реальностью вне дискур­сивного сообщества, тогда как конструктивисты предполагают реальность этих сущностей.

Как конструктивисты, так и конструкционисты высказывают сомнения в том, что существует какая-то «фундаментальная» (базирующееся на установ­ленных истинах) эмпирическая наука, являющаяся универсальной; к тому же и те и другие подвергают сомнению конструирование знания в уме на основе наблюдений. Каждый из подходов утверждает, что сама методология науки формирует (определяет) знание, а не добывает (открывает) его. Конструкци­онисты утверждают, что и научные методологии, и полученные на их основе результаты являются про­дуктами доказательств и умозаключений, представ­ленных в языке, а потому социально «оговоренных» («negotiated»). Конструктивисты придерживаются точки зрения западного индивидуализма с его пред­ставлением о (по)знании как о врожденном индиви­дуальном процессе. Для конструкциониста индиви­дуальность — это функция социальных отношений, как и личность, мотивы, эмоции, память и мышление, которые также являются таковыми функциями, а не компонентами разума или Я. «Индивидуумы — это

сконструированные сущности; они являются теоре­тическими конструкциями, социальными по проис­хождению» (Stam, 1990, р. 246). Конструкционисты полагают социальную причинность, тогда как неко­торые конструктивисты оставляют место для при­чинности, базирующейся на свободной воле. Конст­руктивисты идут еще дальше, чем конструкционис­ты, и полагают, что язык формирует (constitutes) социальную реальность, а не только функционирует в качестве носителя социальных соглашений (Niemeyer, 1995). Конструктивизм придает большее значение биологической причинности поведения, тогда как конструкционизм приписывает причин­ность исключительно социальным процессам (Hardy, 1993)¹.

Предложенная Келли (Kelly, 1955/1991) «психо­логия личных конструктов» вдохновила других ав­торов на попытки развить его теорию, объединив ее с социальным конструкционизмом (Mancuso, 1996). Келли утверждает, что мы интерпретируем мир в терминах наших индивидуальных когнитивных кон­структов, опосредующих для нас мир. Именно эти опосредованные интерпретации придают миру смысл. Согласно версии теории Келли, развитой Мэнкьюзо (Mancuso), посредниками являются лич­ные смыслы (private meanings). Личные конструкты принимают входные сигналы, исходящие от мира, и организуют их в смысловые значения вещей. Каж­дый индивидуум обладает иерархической системой таких конструктов и использует различные конст­рукты с различными входными сигналами, помога­ющие ему понимать мир. Это делает интерпретации конкретного человека — а не интерпретации социаль­ной группы — центральными в системе Мэнкьюзо. Данная теория ближе к идеям когнитивной обработ­ки информации, чем к социальному конструкциониз-му (Wortham, 1996); последний полагает, что инди­видуальные интерпретаторы являются частью более широкого дискурсивного сообщества и «заперты» внутри интерпретативных процессов этого сообще­ства (Burkitt, 1996). Уортхем (Wortham) оспаривает менталистские утверждения Мэнкьюзо о личной сфе­ре / внутреннем мире: «Предположение о том, что нам необходимо допустить существование внутрен­него мира, чтобы объяснить осмысленный опыт, при­водит нас к неразрешимому вопросу о достовернос­ти внутренних интерпретаций, о свободной воле и де­терминизме и т. д... Конструкты, придающие смысл нам и нашему опыту, настолько тесно переплетены с родственным контекстом (relational context), что этот факт заставляет нас предполагать, будто они интер-нализованы в индивидуальном разуме» (р. 81-82).

Феминизм и конструкционизм. В союзе с постмо­дернизмом конструкционизм выступает с феминист-

¹ Лиддон (Lyddon, 1995) дает краткую характеристику многочисленных версий конструктивизма и классифицирует их в соответствии с четырьмя родами причин по Аристотелю: формальной, материальной, действующей и финальной. Прават (Prawat, 1996) описывает шесть типов, в ряду которых социальный конструкционизм Гергена и тесно связан­ный с ним постмодернизм Рорти составляют единый стиль.

219

ской оценкой науки, в которой наблюдается значи­тельное преобладание мужских представлений в об­ласти методологии и интерпретации. Эвелин Келлер (Evelyn Keller, 1983), получившая подготовку в об­ласти теоретической физики, указывает на то, что женский подход к научным проблемам привносит в науку ценный взгляд, который может оказаться весь­ма плодотворным, примером чему является разрабо­танная Барбарой МакКлинток (Barbara McKlintock) процедура изучения генетики семян (corn genetics), предполагающая поиск организации и функции, а не рассматривающая ген как командный центр, облада­ющий абсолютной властью. Это позволило получить результаты, за которые МакКлинток была удостое­на Нобелевской премии по медицине в 1983 году, но при этом ей пришлось бороться с мужским негати­визмом в отношении некоторых ее концепций и фи­нансирования ее исследований. Келлер утверждает, что женщинам свойственно заниматься поисками более сложных взаимодействий, тогда как мужчины часто пытаются обнаружить лишь линейные причин­но-следственные связи. Это привело мужчин к пере­оценке контролирующей роли ДНК, не принимая при этом во внимание ее взаимодействия с другими молекулами. Аналогичное замечание делает Бон-ни Спэниер (Bonnie Spanier, 1995), микробиолог и специалист по женским исследованиям (women's studies). Несмотря на наличие фактов, свидетель­ствующих об интеракционной роли самых различ­ных сложных молекул, проведенный ею обзор учеб­ников и журнальных статей показал, что для них ти­пичен один и тот же шаблон приписывания гену контролирующих функций и помещения его на вер­шине иерархии молекул в клетке.

Большинство ученых-феминисток хотели бы при­влечь больше женщин в сферу науки и придать ей ка­чественное измерение, сохраняя количественное (Nemecek, 1997). Вдобавок они хотели бы, чтобы на­ука уделяла внимание социальным ценностям и ген-дерным предрассудкам, под влиянием которых на­ходятся ученые. В этой связи стоит напомнить, что признание факта влияния на эксперименты необъек­тивности как самих исследователей, так и испытуе­мых, привело к внедрению в научную практику двой­ного слепого эксперимента. Результаты многих более ранних исследований могут быть поставлены под сомнение, поскольку в течение многих лет такие средства контроля отсутствовали. Однако многие фе­министки пытаются выйти за рамки вопросов мето­дологического контроля. Они призывают перейти от взгляда на науку как мужскую прерогативу к рас­смотрению ее как общечеловеческой сферы деятель­ности, которая рассматривает и развивает различные точки зрения и отказывается от представлений о мужском интеллектуальном превосходстве — пре­восходстве, основанном на политической власти, а не на критериях науки, даже если оно является непред­намеренным и неучтенным. Более широкий подход, утверждают они, будет способствовать только разви-

тию, а не деградации науки. «Сама природа являет­ся нашим союзником, полагаясь на которого мы мо­жем создать импульс к действительным изменениям: ответы со стороны природы каждый раз заставляют нас пересматривать термины, в которых конструи­руется наше понимание науки» (Keller, 1995, pp. 175-76).

Критические замечания, аналогичные сделанным в отношении генетики, могут быть направлены и в адрес господствующих тенденций в психологии: ис­пользования количественных методов в ущерб каче­ственным и предположения линейной причинно-следственной зависимости в допущении об управля­емом мозгом организме или вызываемых средой реакциях.