Geum.ru

Николай Фёдорович Фёдоров статьи о литературе и искусстве печатается по

Вид материалаДокументы

Содержание


О поэме «цена жизни», или о памире и офирепосю-сторонних и потусторонних и о скифиикак мосте между ними
Подобный материал:
1   ...   14   15   16   17   18   19   20   21   ...   27
^

О ПОЭМЕ «ЦЕНА ЖИЗНИ», ИЛИ О ПАМИРЕ И ОФИРЕ
ПОСЮ-СТОРОННИХ И ПОТУСТОРОННИХ И О СКИФИИ
КАК МОСТЕ МЕЖДУ НИМИ


Цену жизни дает дело, дело общее или труд возвращения праху безжизненному жизни бессмертной.

«Цена жизни» — всемирно-историческая поэма* — должна дать ответы на все вопросы нашего времени. Это истинная переоценка всех ценностей. Это «восточное сказание», обращенное к Западу или ему посвященное, примиряющее Запад с Востоком. Это поэма русская, то есть русско-всемирная; а Россия — не Восток и не Запад, не Европа и не Азия и не особая часть света, а объединение всех частей света. Объединение в решении вопроса о жизни и смерти.

Поэма решает вопрос о цели существования, полагая его не во всеобщем обогащении, а во всеобщем возвращении жизни, жизни бессмертной. Для того, чтобы она была всемирно-русскою, нужно присоединить к заглавию: «Прах и Золото. — Памир и Офир и весы между ними, на которых надпись: мани, факел, фарес»188, <— весы,> на которых взвешивается золото (индустриализм, меркантилизм) и оружие (милитаризм) и скипетр, в смысле империализма, военного, а не мирного. Все это помещается на одной чаше весов, а на другой — один только иссохший череп.

Но что это за череп? чей он? Не череп ли праотца человеческого рода, тот череп, который мы видим в храмах изображенным под Распятием на «Горе черепов», потомков праотца, «первого Адама», на горе, орошаемой кровью «второго Адама»?..

Когда завоеватель приближается к весам, он видит одну чашку их опустившеюся до земли с черепом**. Здесь «Memento mori!» обращается с запросом к «Memento vivere!» Этот череп, представитель всех умерших, есть итог совокупных грехов всего мира, грехов всех живущих против всех умерших. Весы — это вопрос о смерти и жизни, а вместе с тем и о бедности и богатстве, иными словами: вопрос о том, что нужно для того, чтобы череп поднялся, то есть ожил?..

Когда к золоту и оружию и порфире мы прибавляем горстку праха, то чаша с черепом поднимается. Вопрос: почему такую силу, такую вескость получил прах, так, что одну чашу весов притянул к самой земле, а другую поднял к небесам? Потому ли, что этот прах некогда жил? или потому, что он «имеет востати»? (и в таком случае на чаше весов с порфирою, скипетром, короною горстка праха будет «акакиею» <т. е. тою, что обретается> в руках императора в день венчания его на царство и в день Пасхи) или, наконец, потому что праху должна быть возвращена жизнь? И тогда все, лежащее на чаше с горсткою праха, получит смысл и цель, кроме разве золота, хотя, быть может, даже и оно получит в свое время какой-либо смысл, хотя бы и небольшой.

Что касается эпиграфа к поэме, то можно бы в качестве него поставить следующий вопрос: Что ценнее — золото ли, отец войны и жизни губитель? или же прах, творец искусства и знания, жизни воскреситель, как объединитель сынов в чувстве и разуме?*

И самое место действия поэмы, истинный центр мира — Памир — есть именно царство праха, тогда как Офир — царство и золота, и голода**.

<Памир и Офир> или же Россия и Индия (часть Британии европейской, союзницы Британии американской, Британии американизованной), или, наконец, — Третий Рим и Третий Карфаген***.

Содержание же поэмы заключает в себе главное стремление всей всемирной истории. Памир и Офир — центр, к которому направлялись движения всех народов. Что влекло аргонавтов на Восток, на общую, первобытную родину: Золотое ли Руно или Гора Пропятия их предка, Прометея, первого «Кресителя» (= огонь как жизни разрушитель и как ее же воскреситель)?**** Что влекло ахейцев к Трое, матери первого Рима: мщение ли за умычку женщины или взятие передовой твердыни на пути к Памиру и Офиру? Второй Ахилл (Александр) был завершителем троянских и персидских походов греков. Что же влекло второго Ахилла на Восток; Меру (Памир) или Офир? Что влечет предков будущего создателя золотой интернационалки, Израиля: земля ли, текущая медом и млеком, или же могилы Авраама и Исаака? Что побуждает Рим, победивший Карфаген, стоящий на африканском пути в Индию, как Троя на азиатском, к борьбе с Персиею, союзницею Карфагена — вратарницею Памира и Офира? Не уничтожив Карфагена, они и не могли бы обратиться к Востоку.

<Но и дальше мы видим> продолжение борьбы ближнего Запада с ближним Востоком на пути к Дальнему Востоку, начавшемся мирным пелеринажем. Что такое Крестовые походы на Восток: вооруженное ли паломничество к могиле первого и второго Адама?* или же вооруженная торговая кампания, война за обладание страною, лежащею между двумя старыми дорогами в Офир, египетскою и сирийскою, птоломеевскою и селевкидскою? <Далее —> новые Крестовые походы Ближнего Запада к Дальнему Востоку кружною дорогою в тыл Исламу, религии войны, действительному обладателю Памира и Офира. Наконец, наше сухопутное движение к Офиру должно пройти по праху памирскому к золоту офирскому. Но уже и Памир лежит между двумя ветвями трансконтинентальной дороги от Мурмана, на рубеже двух океанов, Западного и Северного, идущей, раздвояясь, к двум же океанам — Великому и Индийскому. В этой-то дельте, между двумя названными ветвями, и заключен весь Дальний Восток**.

------------------

Не повторяя сказанного ранее о первых двух частях поэмы, Памире и Офире, мы переходим сразу к третьей части, к Скифии. Здесь, при самом входе, на околице сельской страны Скифии189, на стороже мы встречаем весы190. Они-то и должны показать, кому служили все исчисленные выше народы, начиная от Аргонавтов греческих и зендов до аргонавтов западноевропейских, открывших путь к Офиру с Запада и Юга и нашедших золотое руно на пути своих морских хождений, и до продолжателей войн южного Ирана с Тураном — северян.

Весы же могут иметь двоякое употребление: или сам народ может подвергнуть себя самоосуждению, или же пророческие угрозы будут исполнены, и дела всех этих народов будут взвешены и осуждены судом не-человеческим («мэне, мэне, текел, упарсин!»191). Настанет день гнева (Dies irae) не для одного, может быть, народа, но и для всего рода человеческого. На картине Страшного Суда весы занимают центральное место. Изображены там и четыре погибельные царства, лежащие на путях в Офир и превзошедшие Тир и Сидон, Содом и Гоморру нечестием, и даже все народы, не исполнившие закона, обвинителем коих является Моисей («Аз дах вам закон, а вы не приясте его»192).

Затем, <в изображении Суда,> Правда поражает Кривду193; то есть, после взвешивания исполняется Правдою приговор правильного мерила весов. Торжество же Правды выражается в осуждении одних народов на вечное страдание, а других — на созерцание этих страданий.

В поэме же «Цена жизни» весы имеют иное, противоположное значение. Принимая Страшный Суд за угрозу гнева Божия, имеющую целью привести к самоосуждению, перейти от трансцендентного суда к имманентному, блудные сыны сами себя осуждают. Местом самоосуждения и является Скифия, та страна, которая всегда говорила: «все народы исполняют свой закон, только мы одне не исполняем своего!» Этот народ можно уподобить мытарю, который так глубоко сознавал свою греховность, что это сознание сделало его образцом святости*. Этот народ заранее ставит себя ошуюю, хотя очень ошибается, когда, в мнимую противоположность себе, считает Запад агнцем, невинным.