Жили-Были «Дед» и «Баба»

Вид материала

Документы

Содержание 1994. Наталья: новый бизнес

Подобный материал:

• Жили-были дед да баба. Была у них курочка Ряба… Замечательная сказка! Ловко сложена, 116.29kb.
• Сказка про Корку, 12.58kb.
• Как прожить в лесу без математики (сказка), 72.05kb.
• Звери: волки, белки, зайцы, 167.45kb.
• 1 страница Жили-были дед да баба…, 491.75kb.
• Конкурс: «Налоги в шутку и всерьёз» "налоговая сказка", 52.42kb.
• Жили-были дед и баба. Удеда была дочка, и у бабы была дочка. Все знают, как за мачехой, 29.81kb.
• Звучить тиха мелодія, на сцені темно. Дід І баба спляти, 132.02kb.
• Новогодняя сказка -2009, 139.58kb.
• На темы русских народных сказок, 313.63kb.

^

1994. НАТАЛЬЯ: НОВЫЙ БИЗНЕС

Такой это город — Москва. Которая слезам не верит. Еще вчера канала, загибалась в безденежье и нищете, жрать людям нечего, прилавки опустошены, как после войны, а сегодня — бац! — на иномарках все! Только это — показушное, надувное, не настоящее, непостоянное, потому как завтра может накрыть новый обвал — и снова соси кукиш! И те ушлые, что придумали МММ, скопировали на самом деле всю жизнь московскую, ее суть: кто не успел, тот опоздал. Ну, а кто успел, додумался, догнал — в супермаркетах паркуется, по разным «Гуччи» и «Армани» отоваривается, в Эмираты, на Кипр и в Турцию среди лета самолетами греться летает.

Очень быстро, как будто их сюда эшелонами перебросили неизвестно из каких краев, буквально на дрожжах, поднялись эти новые русские. Да и Москва сама — большая, бурлящая, кипящая страстями, многонациональная, не Киеву чета. Что Наталью здесь больше всего поразило — черных перебор явный. Причем, не так негров, иностранцев, как наших бывших, через два — третий. Азербайджанцы, армяне, осетины, калмыки, татары, чеченцы, дагестанцы — язык сломаешь, пока выговоришь.

Валерий – тот все национальности ихние знает, она только по цвету кожи да разрезу глаз различает, они для нее на одно лицо. Не любит, боится, десятой дорогой обходит. Вот интересно: в Киеве их как волной смыло. Раньше, бывало, на рынках торговали, сапожный бизнес, ключи-шмучи там всякие, под ногами путались. А куда сейчас и как исчезли – неизвестно. Ну, и ладно! Это же не сравнить, что в Москве на рынках делается! Да там встретить славянское лицо за прилавком – уже праздник. Сплошные черножопые! Все в Москву лезут!

У них теперь с Россией граница, и в этом смысле хорошо, что от этих нацменов отгородились. Два раза в неделю, переезжая Хутор Михайловский, границу, привычно раздумывала, пока пограничники по вагону шастали: ну, какая может быть между русскими и украинцами граница. Наталья не сразу-то и заметила, как быстро все поменялось. На ее глазах! Как будто еще вчера были братьями и сестрами, соседями из коммуналки.

Одно время киевлянам завидовали: у вас, мол, как на курорте, жизнь посытнее, столько мяса да сала вывезли мешочники на Киевский вокзал. И как в миг все переменилось. То есть, Киев так на месте и топчется, а Москва разбогатела, что ты, масло из ушей течет. Крутые чуваки с пейдждерами, а сейчас и с мобильными телефонами несутся сквозь тебя — ужас! А барышень сколько за рулем — машинки импортные, малюпусенькие, симпатичные, яркие, из них фифы со свежей укладкой, в расстегнутых шубах на шпилечках перебегают в бутик какой. Это тебе не старомодный Киев, где на «Волгах» до сих пор щеголяют да в квартирах сплошь советский, еще жековский, ремонт держится уродливый – плитка с фасадов на головы падает, все обшарпанное. неухоженное, заброшенное, ужас!

И с каждым годом, да что годом – каждый день! – видно, как по живому режет этот водораздел: богатые в одну сторону, все остальные – в противоположную. Вот и в поездах мафия, нахлебников столько, и каждому – дай, отстегни, поделись! Казалось, система, в которую ее ввел Валерий, будет вечно приносить хороший, стабильный заработок. А дудки! На глазах буквально прибыль стала таять, с ней - их зарплата.

Как-то волнами накатывалось, постепенно. Стали замечать, что их бизнес мельчает, вымывается, как галька на берег. Поборы на границе достигли немыслимых пределов, пограничный рэкет распоясался, никакого спасу нет от него. Отстегивали, конечно, и раньше, но как-то не по-живому, каждый оставался при своих, жить-то надо. Теперь ястребами набрасываются, никаких договоров знать не желают, обдирают, как липку. Получается, себе в убыток работаешь. Дошло до того – платить заставляют за то, что себе везешь, за «семечки», как называл Валерий, новые, только что в Москве появившиеся заграничные штучки. Например, на Рижском рынке они с удовольствием брали по ящику часов «Ролекс». Не настоящих, понятно, за двенадцать долларов штука, в Киеве такие уходили вдвое-втрое дороже, да и сувенир классный, всегда можно кому-то презент сунуть. Или те же пейджеры, с которыми уже пол-Москвы ходит, а у нас только начинают разбираться, майки с крокодильчиком, фирмы «Лакоста», опять же, молодежь с руками отрывает… Подумать только, везешь всего ничего, а платишь по полной. Пару-тройку видиков с телевизорами брали, друзьям и знакомым, навар небольшой, зато приятное людям делаешь. Отрубили, гады, и это!

Поменялся и контингент. Сейчас из Москвы вагоны почти пустые идут, не то что раньше. Она несколько раз слышала по ящику, Кучма все обещал сблизиться с Россией, чтобы как раньше было, да что-то, видно, не получалось. Солидных, как они их называли, дорогих командировочных, с которых в дороге можно хоть что-то поиметь, становилось все меньше, а коммерсанты и бизнесмены, деловой люд, предпочитали самолеты, им все некогда. Хотя в Москву ехало много народу, в основном, это были заробитчане, голодные, почти без багажа. Валерий как-то ей показал западенцев, занявших три купе подряд.

- Наши негры, видала, на заработки едут, коттеджи для новых русских строить, дешевая рабочая сила…

Свои деньги Валерий держал в Москве, в банке. Во-первых, безопасней от таможни, в поездах-то декларации ввели. Проценты, само собой, капали. Сначала говорил: «А что, снять всегда успею, зачем каждый раз через границу возить туда-сюда?» Потом узнала, он в разные общества вносил, чтобы не лежали без движения, крутились, прибыль приносили.

Наталья добросовестно возила, от таможни на всякий случай в трусы доллары прятала, боялась и переживала каждый раз жутко. И в Киеве ни с какими банками и трастами, доверительными товариществами дела не имела, никому, кроме ящика в комоде, кровью и потом заработанные бабки не доверяла. Валерий пробовал ее на Русский Дом Селенга уломать — не поддалась, проявила неожиданную твердость, шкурой чувствовала: ничего хорошего, обман один. Ездили пару раз на окраину, где МММ, их рекламные ролики по телику крутят с утра до ночи, да там такие очередюги, а как им стоять, когда ехать надо, а те с ночи занимают?

Таможня вконец обнаглела, когда сигареты пошли — «Бонд», «Магна», «ЛМ». Девочки придумали: лентой липкой или скотчем блоки перехватывали, как пояса, и под куртку, по три пояса нацепляли, сами необъятные, как снеговые бабы, ни вздохнуть, ни перднуть, идти тяжело, сиди и сопи в две дырки. И есть за что мучиться — в Киеве пачка в пять раз окупается!

Короче, как-то они крутились-вертелись, уставали страшно, и энтузиазм уже не тот, и надоело! Да что делать, не на улицу же идти? Двигались, как в немом кино, без мыслей, туда-сюда — как роботы какие. Обрушилось как-то неожиданно и сразу. Сначала рухнул его Русский Дом Селенга, все бабки накрылись медным тазиком в одну минуту.

Когда случилось, они были как раз в Москве, Валерий кинулся туда, в центральный офис, может, успеет забрать. Позже позвонил: возвращайся сама, остаюсь, очередь занял, переклички каждые четыре часа, буду стоять до победного! Еще на что-то надеялся, она-то сразу поняла: влетели! Как раз все совпало — и война в Чечне, и финансовый крах — МММ, Дом Селенга, «Хопер», «Властилина» — почти в одночасье объявили о банкротстве.

Валерий снял квартиру, упрямый хохол, ночевал под офисом, да денежки – тю-тю! Растаяли, как дым. Уговаривала его, чуть не на коленях, — забери деньги из банка, пропадут ведь. Нет, не послушал. Здесь и черный вторник наступил, 11 октября 1994-го, когда 10 бумажных триллионов съели все сбережения. Слышала, как говорили в вагоне: двести человек с инфарктами в один день! Полным банкротом стал и Валерий, пил трое суток. «Теперь ты точно меня бросишь!» Молчала, ничего нельзя было говорить, по ночам гладила его по волосам, утешала, как могла. Совсем развезло мужика, раздавило. Наталья чувствовала: недолго им суждено вместе оставаться.

То гнетущее состояние очень походило на когда-то уже испытанное ею в ЦК, с Валентином. Те же пустота, безысходность, отчаяние, кругом одни потери. Тогда ничего не стоило посильнее оттолкнуться, отплыть от него, отчалить, предоставив самому справляться со всем тем дерьмом. А что могла сделать, чем помочь? Так перед собой оправдывалась. На самом же деле знала за собой: ее гнало и притягивало к сильным мужчинам, слабых, как вата, не любила. То же повторялось теперь с Валерием, а ведь она поначалу с ним чувствовала себя очень защищенной.

И о каких глупостях вспоминаешь во время бессонницы в поезде! Ведь думать должно совсем о другом: им предстоит решить, то ли они дальше ездить будут, то ли завязывают, ведь денег у Валерия нет, и сейчас таких уже не срубить, времена не те. Ну, допустим, будут фарцевать на ее бабки, да как отбить, когда этой шушеры столько, каждый норовит отхватить кусок побольше! Здесь даже подсчетов, которыми так славится Валерий, не требуется, все и так на виду, работать себе в убыток. Последнее время и так почти по нулям, разве что для форсу ездили, что-то возили, сдавали, но как бы по инерции. Что же делать? И когда он только протрезвеет? В Киеве придется расставаться, не везти его же в Дарницу, к матери?

Единственный выход — линять с этой «железки». Вопрос — куда? Поезд начал торможение. Она посмотрела на часы — половина шестого, Конотоп, наша таможня и погранцы. Рывком вскочила, накрыла Валерия одеялом, вступила в сапоги, вышла в тамбур, заперев на ключ купе, где они спали. Никто не должен его сейчас видеть, ни свои, ни чужие, пусть проспится.

— Жди, завтра позвоню, — прохрипел он, садясь в Киеве в тачку. — Все будет абгемат! На Чоколовку! — водителю.

Ну, кажется, пронесло. Может, протрезвеет к четвергу, когда ехать надо будет? Совсем сломался, а какой мужик был бравый!

Плохо она его, оказывается, знала. Валерий позвонил на следующий день, голос бодрый, как и не было ничего:

— Привет, Натаха! Что поделываешь? Могла бы ко мне сейчас заскочить, разговор деловой, кажется, что-то наклевывается. Есть вариант один, и, думаю, нехилый.

Судьба к ним благоволила. Приехав к себе на Чоколовку, Валерий застал дальнюю родственницу, дядьки своего жену, Эмму, с которой не виделся добрых лет пять. Эта Эмма вечно канючила, чего-то ей не хватало, заваливала просьбами, если все выполняй – только на нее и паши! Опять же – бегала с одного места на другое, все искала, где ей выгоднее, где понаваристее. Сейчас, оказывается, работала с квартирами. Вернее, как работала? Меняла, сдавала, продавала, — то ли маклер, то ли брокер по-современному. Эмма пришла с мужем — высоким, худым Анатолием, таких мужиков Наталья называла про себя крючками. Давно заметила: маленькие полноватые женщины, как Эмма, с удовольствием вешаются на такие крючки. В этой паре она выступала безусловным лидером, муж послушно кивал, чадил вонючей «Примой», со всем соглашался.

— Что мы хотим вам предложить… — Эмма затянулась сигаретой «Бонд».

«Не иначе как привезенной только что из Москвы»,— подумала Наталья.

— Сейчас начался бум по чесу на ПМЖ в Германию, едут по социалке, на очень выгодных условиях. Бросают все — и родителей, и квартиры сдают по копеечной цене, и машины с гаражами. Там все им, вроде бы, компенсируют. Ну, да это их забота! Через наши руки прошло уже достаточно всего. Но денег у нас, сами знаете, немного. Если вы согласитесь, можно на ваших деньгах, на первых порах, скупать то, что идет почти бесплатно, а мы с Анатолием продавали бы по нормальным ценам. Скажу вам, сердце обливается кровью! Вот вчера, например, у людей виза на руках, в понедельник вылет, билеты на самолет заказаны, сдают оптом двухкомнатную квартиру на Лихачева, на старом Печерске, «Ауди», три года, гараж на Киквидзе, все за 32 тысячи, да и то еще уступили бы. Квартира, кстати, с мебелью, бытовой техникой, все в хорошем состоянии... Представляете? И такие предложения сейчас почти каждый день приходят.

— Какие ваши условия?— спросил Валерий.

— Вы даете деньги, под расписку, конечно. Мы, найдя вариант, сообщаем вам, вместе смотрим, решаем. Потом мы же продаем…

— Будем делать ремонт или сразу продавать?

— Я думаю, ремонт только все усложнит. Вы же знаете наших строителей, мы с ними натерпелись, — Эмма повела плечами.— Вспомню ремонт в своей квартире – плакать хочется. Они только на словах: платите бабки, за остальное не беспокойтесь. А как только отвернешься, он ручку не туда прикрутил, сволочь такая.

Все рассмеялись.

— Да и деньги оборачиваться будут намного дольше, ситуация же, сами знаете, меняется быстро, можно и потерять, — вставил свои пять копеек молчавший Анатолий.

— Это правильно, — Валерий обвел взглядом сидящих.— На каких условиях будем работать? Я имею в виду проценты.

— Вы даете тысяч сорок, для начала под десять процентов, на два месяца. После того, как мы возвращаем эту ссуду, наши с Анатолием – сорок процентов, ваши — шестьдесят.

— Условия неплохие, но давайте их немного подкорректируем. Так как вы начинаете с нуля, то ваша доля — тридцать процентов, наша — семьдесят. Так будет честнее. Да и отколоться вы не сможете быстро, чтобы свой бизнес открыть. Согласны?

— Не загоняй, Валерий, уступи хоть пять процентов, родственники все же, как-никак.

— В бизнесе не бывает родственников. Хочешь поссориться с самым любимым родственником — ссуди ему сто долларов. Он не отдаст, вся родня перегрызется. Не уступлю из принципа.

— И на том спасибо. Когда деньги можно получить?

— Наталья у нас по деньгам главная. Правда, Наталья?

— Правда. Давайте во вторник, здесь же, при свидетелях, так сказать.

— Лады, во вторник – в понедельник даже корабли в море не выходят.

— Часов в пять вас устроит?

— Вполне. Мы за это время, может, уже что-то подберем.

Валерий, конечно, молоток, поставил их на место, проявил твердость. Но рискую-то своими деньгами. И уже во вторник Эмма приволокла первую хату, двухкомнатную, на Сталинке, они сразу поехали смотреть. Молодая пара, лет по тридцать пять, собиралась в Германию, виза открыта, кончается срок, некогда торговаться. Отдали, смешно сказать, за 12 тысяч. В четверг квартира ушла, чистый навар — восемь штук. И уже на Подоле, в самом начале, у фуникулера, забрали за 18 штук трехкомнатную, в субботу нашелся покупатель за 32. Натальины деньги почти сразу отбились, кто бы мог подумать! Да в поезде такие суммы чтобы заработать, полмира проехать — и то еще коряжиться.

— Ну что, — спросил как-то ночью Валерий, — с железки будем увольняться?

— Мне надо бы еще раз в Москву съездить, Нинке Толкачевой обещала помочь, больно уж товар сладкий пропадает. Там ненадолго, дня два-три. Да и то, – она говорила, – пассажирами можно добираться…

Ехали туда в СВ, как белые люди. Классно: тепленько, разделись, закрылись, чаек-кофеек, «выдудлили» две бутылки «Мартини», которое Нинка называла «рашен пепси-кола». И что там пить двум здоровым, уверенным в себе женщинам! Пустая тара ночью под столиком дребезжала, мешала спать, да вставать все равно не хочется, лень, пусть себе…

Настроение — выше крыши, пролялякали всю дорогу, прохохмили. Она еще и подумала: не к добру это, нехорошим обернется. Так и вышло, хотя поначалу все удачно складывалось. Во-первых, с турками познакомилась прикольными. Толкачева, оказывается, их давно знала, любовь втихаря крутила, когда в Москву вырывалась. Приехали на фирму, у черта на куличках – час, если не больше, на тачке добирались. Турки подсуетились, поляну в их честь накрыли — ананасы, шампанское, восточные сладости. Наталью, как увидели, глазами засверкали, кричат наперебой: «Наташка! Наташка!»

— Что за дела, — спросила у Толкачевой, — откуда они меня знают?

Та в хохот:

— Это они всех русских так называют!

— Так мы же украинки…

— Ну, подруга, ты даешь. Да им все равно, что украинка, что русская, что белоруска, славяне для них на одно лицо, поняла?

— Пока мы все трезвые, — объявил их начальник, — давайте сначала ознакомимся с образцами продукции, которую наши уважаемые гости сегодня отгружают.

И он достал из сейфа две блестящие перламутровые коробки, вынул из каждой по одному брелоку овальной формы и торжественно произнес на манер провинциального конферансье:

— Тамагочи, уважаемые дамы и господа!— раздались аплодисменты.

— Что-что?— не поняла Наталья.

— Да тихо ты, сейчас покажут!

Здоровый этот турок, их руководитель, говоривший почти без акцента, продолжал:

— Живая игрушка, с помощью трех кнопок на этом брелоке их кормят, одевают, спать укладывают. То есть, несешь в кармане или сумке, а они вдруг попискивать начинают, значит, что-то не хватает, надо им внимание уделить, позаботиться. Не будешь заниматься — зверек захиреет, загрустит, заболеет, может даже умереть. Задача в том, чтобы воспитать хотя бы одного такого тамагочи. Для жизни им отведено двадцать дней, когда заряд кончится, здесь есть адрес кладбища в Интернете, можно будет устроить похороны, потом приходить, виртуально, конечно, на могилу, навещать. Реальное кладбище брелоков тоже сейчас готовится, в Будапеште, один состоятельный человек покупает земельный участок, несколько гектаров.

— Ты поняла что-нибудь? Какой Интернет, какой Будапешт?

— Да тихо ты! Потом все объясню. Я на лимон этих штук беру, весь Киев на уши поднимем.

— На сколько?!

— На миллион!

- Долларов?

- Гривен!

— И кто же это все придумал?— громко спросила Наталья.

— Одна домохозяйка из Японии, неплохой капитал составила, больше десяти миллионов таких зверьков разошлось.

Перепало и Наталье, тот здоровый турок подарил ей сто игрушек, по три доллара каждый, но в Киеве и по десять пойдут. Подарил, понятно, не за красивые глаза, в гостиницу на Киевском вокзале они с Толкачевой так и не попали. Турки забрали их к себе, в пятизвездную. Долго сидели в ресторане, много танцевали, потом разошлись по номерам.

— Ну что, подруга, не жалеешь?— спросила Толкачева, когда утром в холле ожидали такси.

Наталья много слышала про турецкую любовь, теперь вот впервые испытала.

— Чего жалеть, от нас не убавилось ведь.

— Это точно. Эх, сколько той жизни, — она сладко потянулась.

«А ведь я первый раз Валерию изменила, — подумала Наталья.— Жалко мужика, да, видно, так назначено. Плохо только, что эти турки никаких резинок не признают и кончают, когда и куда захотят. Теперь в Киеве придется к врачу идти, проверяться».

Между тем, их дела продвигались. Кто бы подумал, что та, почти случайная встреча с этой бестолковой Эммой, принесет такие результаты. Кажется, ухватили удачу за хвост. Валерий без нее скупил и продал сразу же две двухкомнатные, навар — около 12 тысяч.

— Все, — сказала Наталья, — деньгами пока брать не будем, выбираем для меня хату!

Руки-то загребущие, глаза завидущие - и ту хочется, и ту, и другую. Кажется, надыбали подходящую — на Печерске, в самом начале Киквидзе, трехкомнатную, правда, на первом этаже. Зато площадь — почти 100 метров! И ремонта особого не надо, косметикой обойдемся, и цена некусючая — 26 штук. Просили 30, но Валерий, как всегда, набычился, зенками полоснул, сказал, как отрезал:

— За первый этаж вам никто такие бабки не даст. Намучаетесь вы. А мы сейчас забираем, реальные покупатели.

Те сразу хвост поджали, спесь, как рукой с них сняло. Да и брокеры подыграли:

— Боюсь, мы не успеем за неделю на эти деньги вам кого-нибудь найти, — сокрушенно сказала Эмма.

Дело выгорело. Наталья не могла поверить своему счастью — в ЦК когда работала, и то не удалось хату оторвать, а здесь — запросто. Валерий Викторович, губа не дура, тоже себе оторвал двухкомнатную, на Оболони, тринадцать тысяч. У него там дача за пивзаводом, возле Голубого озера, или, как его еще называют, министерского. Они однажды ездили, красивое место, зелени много, Днепр рядом. Вечером она приготовила кофе в термосе, пошли на берег, сели на дамбе — красота! Тихо-тихо, Днепр - как озеро, спокойный, ни волны, ни ветерка, сонный, засыпает. Серебристая дымка стелется, ивы плачут, закат малинового цвета. На противоположном берегу, на острове – костры рыбаки жгут, музыка долетает, палатки, шашлыки жарят, дымком потянуло — куда твоей Италии! Эх, поселиться бы здесь на старости лет, ничего больше и не надо!

Вот так и живешь, все самое лучшее на потом откладывая. Крутишься-вертешься, как белка в колесе, с надеждой, что вот когда-то заживешь без забот, в свое удовольствие. Какой тут отдых, когда такие деньги обрушились! Поначалу ездили смотреть каждую хату, волновались, суетились, торговались. Потом пообвыкли, Эмма с Анатолием все сами делали, им только деньги привозили, отчитывались. Народ полным ходом сунул в Германию, значит, живем на полную!

Оборвалось так же внезапно, как и началось. Сперва цены качнулись, поползли, они-то и не заметили, как на ноль соскочили — за сколько купили, почти за столько и продали. Навар все уменьшался, пока не испарился вовсе. Во-первых, массовый свал пошел на убыль, во-вторых, конъюнктура в Киеве на недвижимость поменялась, жилье стало стремительно дорожать.

— Что будем делать?— спросила как-то Эмма.— Не сегодня-завтра придется свои доплачивать. Может, свернемся?

— Давай еще попробуем, поиграем.

— Ты у нас известный игрок, — попыталась сострить Наталья, ведь знала прекрасно, как Валерий воспринимает такие шутки, юмора не понимал начисто.

— Про игры мы с тобой позже поговорим, когда вдвоем останемся.

Наталья вспыхнула и почувствовала боль внизу живота. В последнее время ощущала там дискомфорт, теперь — как током: турок, сволочь червивая, наследил, заразу принес, выходит, она ее Валерию по эстафете передала. Скандал!

Валерий-то и стукнул ее всего два раза, но кожа чувствительная, да и не бил ее никто никогда. Короче, два таких фингала посадил под глазом, дней десять на улицу не показывалась, стыдилась людей, матери, сына. Так в своей трехкомнатной на Киквидзе и прорыдала. Он ей деньги некоторые был должен, себе оставил, матом покрыл:

— Смотри, сука, ты мне теперь на лекарства всю жизнь зарабатывать будешь!

И дальше все в таком же духе. Не выдержала, трубку на рычаг уронила, опять в слезы. До чего ты дожилась? Подошла к бару в шкафу, вместе выбирали, в Доме мебели, грузчику, что устанавливал, тамагочи подарила, тот выпросил две, двое детей. «Если что надо будет, только свистните, меня там каждая собака знает, собрать или установить, да и поднести, для вас все сделаю…» Налила коньяку почти полный стакан, хлобыстнула, как воду, и снова на диван. Кажется, начиналась новая полоса — выжженная пустыня, безнадега полнейшая, за что, мамочка моя миленькая, за что такое горе?..