Geum.ru

Жили-Были «Дед» и «Баба»

Вид материалаДокументы

Содержание


Не везет тому, кто не везет
Подобный материал:
1   ...   4   5   6   7   8   9   10   11   ...   39
^

НЕ ВЕЗЕТ ТОМУ, КТО НЕ ВЕЗЕТ



Начало 90-х в Киеве было отмечено чуть ли не еженедельными открытиями и презентациями посольств со всего мира, филиалов различных фирм, совместных предприятий, представительств, и т.д., и т.п. Валентину Дидуху, после того как он стал работать в Кабмине, в транспортном управлении, по долгу службы приходилось посещать некоторые мероприятия. Однажды он даже участвовал в просмотре по спутниковому ТВ в американском посольстве инаугурации президента США. Впрочем, мероприятие оказалось на троечку, и то, чтобы не обидеть великую страну.

Могли бы получше подготовиться. Приглашали на семь вечера. Все, естественно, голодные, после работы, подзакусить и немного выпить считалось само собой. Ну, и телик посмотреть, пообщаться, если не с американцами, так со своими – где еще встретишь столько известных номенклатурных людей, собранных вместе. А их приветствовали «рамкой» на входе, как они шутили, миноискателем, собралась длиннющая, на улицу, очередь, моросил холодный ноябрьский дождь.

Несколько нардепов, попытавшихся пройти вне очереди и «рамочного» досмотра, были посрамлены и в знак протеста демонстративно ушли. Наивные, они не учли: работники посольства на следующий день легко выявили их по списку приглашенных и передали информацию в консульский отдел. Теперь обиженные попали в черный список иммиграционной службы и стали невъездными в страну США до конца жизни. Так же, как их близкие и дальние родственники.

Валентину вся эта дипломатия до лампопо, в Штаты он не собирался, и тоже бы сбежал, как депутаты, но пригласительный ему дал начальник, тому — его начальник, со строгим приказом присутствовать обязательно, иначе неприятностей не оберешься. В огромном полупустом зале их, вымокших, голодных и злых, ожидали скромные бутерброды с черствым батоном и «мокрой» колбасой, теплая кока-кола и по стакану холодного красного вина. Зато сюда, похоже, снесли все телевизоры из посольских кабинетов. До трансляции инаугурации оставался целый час. Валентин оглядел зал — одни мужики. Вот влип!

На этот раз руководство поручило ему представительствовать на презентации одного коммерческого банка, вернее, центральной его конторы в Киеве. Вспомнив прокол у американцев, Валентин решил позвонить организатору, чтобы уточнить сценарий и свою роль в мероприятии.

— Мы просим вас выступить минут на пять, без заранее заготовленного текста, поздравить от Кабмина. У нас все в виде фуршета, стоя, как сейчас модно. Кухня, кстати, из «Киевской Руси», а ресторан свой. Артисты заказаны, казино, стрип-бар и даже сауна, чтобы люди расслабились после трудовой недели. Так что никакого официоза.

Прощаясь, спросил:

— Простите, Валентин Иванович, вы раньше в ЦК работали? А я — в горкоме комсомола, вы меня не помните? Вы однажды посодействовали в проведении фестиваля с лейпцигским комсомолом, здорово помогли. Так что будет возможность отблагодарить. До скорого!

Молодцы эти комсомольцы, немного, казалось бы, времени прошло, а как выросли, возмужали. Вот что значит незашоренное мышление — еще три года назад фестивали горкомовские проводили, а теперь банки, казино, рестораны — по-взрослому!

Заказав машину, Валентин решил сначала навестить знакомый подвальчик на Карла Маркса. Он давно здесь не был — не складывалось. Раньше, когда работали в ЦК, по пути домой, отметиться обязательно — святое дело! Теперь же, во время службы в Кабмине, получалось не по дороге – крюк большой. Да и подвальчиков таких сейчас — на каждой улице, тогда — два-три на весь центр. Когда же дурацкий указ вышел, так и те, что функционировали, позакрывали или запретили. Сто граммов коньяку на разлив не выпить. Ввели ограничения и здесь, у Людмилы. Но Валентина здесь уважали, помнили, он считался постоянным клиентом. Поэтому, когда падходила его очередь, кроме кофе, во вторую чашку наливали коньяк. Он молча расплачивался, не привлекал внимание. Как давно это было! А прошло всего восемь лет!

Проехали в центре водочный магазин. Знаменитый ЦГ! Сюда в самые беспросветные времена съезжались со всего Киева к закрытию, одиннадцати ночи, любители «добавить» последние сто грамм. Вытряхивалась из карманов последняя мелочь вперемежку с табачными крошками. Ровно без одной минуты одиннадцать включался пронзительный звонок, последний, как в школе. Один поэт, который здесь, у ЦГ, и ночевал, и жил, сочинил бессмертные строки: «И будет ваш звонок последний этот на погребальный колокол похож..» Они, впрочем, сюда редко опаздывали, поскольку все вечера напролет слонялись вдоль и поперек «Креста», их здесь знала каждая собака, и они – всех. «Злачные» места закрывались рано, до одиннадцати – и «Чайник», и «Ливерпуль», и «Мичиган», даже на «Слонике» было сурово. Иногда они задерживались в «Петушке», на Ленинского комсомола, у самого стадиона «Динамо», где в те времена играл киевский «дубль», на который ходило больше народу, чем сейчас на основной.

Какими бы богатыми весь день они не считались, к вечеру, становились безденежными – посему «стреляли» и «сшибали», но это занятие не приносило удовлетворения. Во-первых, крупицы стыдливости мешали, во-вторых, на Крещатике вечером этим промышляли все, так что шансы оказались минимальными – на последнюю бутылку никогда не хватало. Заблаговременно занималась выгодная позиция у самого входа в надежде, что повезет, удастся что-то перехватить до того, как звонок начнет противно дребезжать. Хорошо в дни футбола – толпа сметала все вокруг, и если команда выигрывала, дело выгорало – щедрые души угощали всех, в том числе и незнакомых.

Однажды, в другой жизни, семейной уже, отмечали какое-то торжество, гостей полон дом. Вокруг все почти нищие, жили копейка в копейку, мелочь, бывало, считали. Но вот что интересно: в гости ходили и к себе приглашали по двадцать человек. Сейчас не то, хоть и бабки есть, а к кому-то тащиться – облом. Тем более, самим гостей принимать, у себя в доме. Еще чего не хватало!

И где только доставались продукты? На какие шиши? А «горючее»? Это была его позиция, за спиртное он отвечал. На работе целый день черт-те что, как белка в колесе, вгору некогда глянуть, без обеда остался. Только к вечеру вспомнил — дома-то хоть шаром покати в смысле выпивки. Кинулся вниз по лестнице на Карла-Марла — мама родная, очередь чуть ли не на Крещатик! А до семи часов, то есть до закрытия магазина, сорок минут. И он двинул сюда. По две «русской» в руки, очередь на улицу Ленина, к театру русской драмы, запускали внутрь по десять человек. Выхода нет, пришлось стоять и молиться, чтобы успеть, главное - внутрь магазина проникнуть, где и после закрытия отоваривали всех.

Пока стояли, с двумя мужиками сговорился, если повезет, они ему еще по бутылке возьмут, деньги передаст, сами они по одной пляшке берут. Рубль, конечно, придется дать на двоих. Черт с ним, с рублем! Лишь бы успеть! Продавщица знакомая, да у нее, правда, сейчас весь Киев в друзьях, а ему у нее надо еще две вина выпросить. С этим – целое дело, в очереди, он успел заметить, одни «биомицинщики», те, кто «чернила» пьет, вой могут поднять – по одной бутылке на рыло! Все никак не напьются, ити его налево, как любит говорить Иван Бабенко.

По закону пакостности очередь и время двигались синхронно медленно, и за минут десять до семи, то есть закрытия магазина, стало ясно, что уповать остается только на чудо. А тут еще инвалиды пошли: тот – без ноги, тот — без руки, и все к прилавку лезут. Попробуй, не пусти! Мафия у них, покупают их алкаши их за полстакана и запускают в очередь.

Вокруг сплошной мат-перемат, мужики злые, недопитые, за сто граммов готовы на все. Хорошо, сегодня драк нет. Валентин все отворачивался так, чтобы знакомые с улицы не увидели, не то встретишь кого, завтра – разговоров не оберешься. Да ладно знакомые, какой-нибудь мудак из орготдела домой и, увидит через стекло – утром начальству доложит. Будто он не за свои деньги, будто ворует. И за что такие позор и унижение?

Наконец, и его очередь в магазин, к прилавку заветному. Без четырех семь. Неужели успеет? А дома, между прочим, они на семь звали, водки — ноль. И только он собирался постучать пятаком грузчику, стоящему на дверях, за определенную мзду, за бутылку водки, а, может, и за ночь с продавщицей, как вдруг кто-то сильно ударил его плечом в спину.

— Посторонись-ка! Кому говорю: с дороги! Да уйдешь ты или нет, пьянь кабацкая! — и рукой его взашей. Выхлопом таким обдал — закусывать надо.

Не сразу Валентин и понял, что к нему обращаются.

- В чем дело, товарищ, вы, кажется, не стояли?

— Крестись, когда кажется! Ах ты хлыщ! Я из горкома партии! И партбилет имеется!— он высоко над головой враз умолкшей очереди потряс пустой бутылкой «коленвала» — самой дешевой и забористой водки.— Из горкома!!!

Валентин заметил, как по стенке бутылки медленно ползет слеза — капелька живительной влаги. Видимо, только что употребили здесь же, во дворе, - не хватило, оказалось мало. Сбросились по рублю – и вперед! Под одобрительные возгласы очереди член горкома, оттерев окончательно Валентина, предъявив «партбилет» грузчику, продирался к прилавку.

- Повторяем! – гордо крикнул грузчику.

Тот понимающе кивнул. А, повернувшись к очереди, дыхнул густым, устойчивым перегаром:

— Все, амбец! Семь часов, время!

— Так нечестно, — тише, чем обычно, сжимая кулаки, произнес Валентин.— Впустите меня, я стоял, моя очередь…

— Впустите, — сказал кто-то сзади.— Тот был из горкома, этот — из ЦК. Рожа слишком гладкая, как утюгом кто прошел…

В очереди рассмеялись.

— Заходи, раз из ЦК, — смилостивился грузчик.

Самое интересное: летом отдыхал в доме отдыха, один кадр, из Минфина, вместе пиво пили, спросил Валентина:

- А ты что тогда, в гастрономе, удостоверение предъявил? Да, не обижайся, я не поверил, не видел, далеко стоял, но слышал, как кричали, что из ЦК. Оказывается, тогда в одной очереди стояли – брат по крови. Ничего удивительного, Киев, как известно, большая деревня, здесь все друг про друга знают.

Вот и заветный подвальчик.

— Как давно вас не было!— Людмила даже из-за стойки вышла, благо народу совсем мало.— А мы ведь закрываемся, купили нас.

— Это плохо или хорошо?

— Да как сказать… Для меня плохо, работу надо искать. У вас там, кстати, ничего подходящего нет?

— Для вас поищем, телефончик оставите — отзвоним обязательно.

Заказал кофе и пятьдесят граммов. Сначала хотел сто, но потом передумал — незнакомые люди, а представитель Кабинета Министров будет с запахом. Еще настучат, чего доброго. Все здесь, как прежде. Только еще больше запущено - грибок по стенам, стулья разболтанные, столы — ножки шатаются, обшарпанное, занюханное, на ладан дышащее.. И правильно, что закрывают, свою роль этот погребок уже сыграл.

Валентин вспомнил, как приходил сюда и не только, чтобы дернуть спасительные сто граммов, уколоться, как они говорили, но просто посидеть, побыть одному, пораскинуть мозгами. Почему-то он вбил себе в голову, что это место – для него фартовое, и в самые стремные минуты его, как домкратом, тянуло сюда.

И после разноса Щербицкого, уже давно покойного, и пожара, когда в их кабинете стол Толи Марченко сгорел. И когда с Натальей разбежался окончательно. Теперь же и, подвальчик исчез за ненадобностью, вовсе уходя из его жизни. Однако, пора и на мероприятие.

Валентин приехал вовремя — как и положено представителю высокого органа. Его удивило, что так много народу, женщины вышивали в вечерних платьях, некоторые мужики - в смокингах, столы ломятся, дорогие вина, коньяки. Все расхаживают по огромному холлу — мрамор и золото — с бокалами, шампанское, джин-тоник, орешки, фисташки, маслинки. Да, как-то быстро мы влились в этот поток цивилизованного питья и тусовок. Нынешний банкир — бывший комсомолец — обхаживал его всесторонне и качественно. Наговорил Валентину массу комплиментов, оценил пару-тройку острот, старательно замаскированных в его кратком, но весьма, как выразился комсомолец, поучительном и остроумном спиче

— Ну что ж, с вашего разрешения, Валентин Иванович, можно приступать и к работе, — комсомолец кивнул в сторону банкетного зала.

— Да, да, — в тон ему сказал Валентин, — до роботи, і негайно! — была когда-то такая шутка в комсомоле.

Все-таки стоя — не то, что сидя. И тарелку, и рюмку, и вилку надо держать почти виртуозно, не забывая угощать и наливать дамам, и светскую беседу вести. Самое главное, чтобы ни у кого не создалось впечатление, что ты сюда жрать и пить пришел. Этим искусством он давно овладел, и сейчас неторопливо передвигался то влево, то вправо, непринужденно общался с несомненно достойными дамами и господами. Выпил он немного, рюмки три или четыре французского коньяка, поел вкусненький салат из морепродуктов, запил кофе и уже собирался уходить, когда мелькавший по залу комсомолец в компании двух весьма эффектных девиц потащили его в соседний зал на дискотеку.

В этом полумраке он не сразу рассмотрел лица девушек, не запомнил в суете их имена, не успел как следует адаптироваться, как одна из них — вовсе не в его вкусе — невысокая, но с точеной, почти балетной фигурой, брюнетка, потащила его в круг, где человек тридцать гостей отплясывали быстрый танец. Почувствовав его неловкость и неуклюжесть в этом молодежном дансинге, она смело сделала шаг Валентину навстречу и обняла за шею двумя руками, крепко прижавшись всем телом. Волосы у девушки были распущены и струились за плечи, и он, обнимая ее, чувствовал руками их шелк.

«Вот черт, как же все-таки ее зовут? Надо обязательно спросить у комсомольца». Впрочем, совсем скоро эта проблема перестала волновать, он даже инстинктивно отстранялся назад, но не тут-то было, она обнимала его сильнее, так что дистанция сохранялась. Вернее, ее не было совсем, мешала только одежда. Валентин чуть повернулся к ней, чтобы хоть немного рассмотреть, кто это на него так основательно повесился. Она подняла голову, смело посмотрела на него, выдержав взгляд. Не прекращая танца, чуть приподнялась, держась за его плечи, выпрямилась и поцеловала, слегка проведя язычком по его губам. Это был не тот долгий и страстный поцелуй, который обычно предшествует постели. Но чувственность его трудно недооценить, поскольку после ничего ни объяснять, ни говорить уже не надо. Валентин слегка отступил и приостановился. Она засмеялась:

— Тебе разве плохо?

Они, оказывается, на «ты»! И с кем – с представителем Кабмина!

«Пить надо меньше», — подумал Валентин и крепко прижал ее к себе. Она не сопротивлялась.

— Поедем куда-нибудь?— спросил, когда танец закончился, и они сели на кожаный диван передохнуть.

— Я не могу сегодня. И вообще, мне по вечерам облом, я дневная бабочка. Если хочешь, давай завтра встретимся, часа в три.

— В три? Гм, я же на работе. Впрочем, неважно. У театра Франко скверик знаешь? Только не подведи…

— Я девушка серьезная. Ты не пожалеешь.— Она как бы в шутку провела ноготочками по его брюкам, чуть выше колена, с внутренней стороны. Этот жест хорошо знаком тем, кто в совершенстве познал науку любви. — Ладненько, мне пора ехать.

— Проводить тебя?

— Кстати, меня Аленой зовут. Можно просто Аля.

— Валентин.

- Это мне известно, я же была с самого начала. Как же, представитель Кабмина.

- Я на машине, могу тебя подвезти.

— Спасибо, я тоже. Не подлизывайся, я все равно с тобой сегодня не поеду. А вот завтра – очень может быть.

Она засмеялась, придвинулась к нему и еще раз поцеловала в губы, таким же поцелуем, как тогда, во время танца.

Да не снилось ли все это Валентину? Он вернулся в зал в надежде встретить комсомольца, но того ветром сдуло. Валентин выпил еще три рюмки коньяку в какой-то сборной компании, какие складываются обычно под конец каждого фуршета и вышел из зала на свежий воздух. После долгого нахождения в прокуренном помещении с острым запахом алкоголя и жрачки это оказалось как нельзя кстати.

Весь следующий день прошел в тумане. Кто работал в учреждениях типа Кабмина в те доблестные времена, знает, как нелегко сачкануть оттуда в середине дня. Ты можешь имитировать работу, вообще ничего не делать, демонстративно читать книгу, только, будь добр, сиди на месте сиднем. После долгих раздумий и поиска наиболее правдоподобных вариантов отлучки, Валентин отпросился к стоматологу. Начальник пристально на него посмотрел, но это был тот случай, когда все равно, что о тебе подумает начальство, – впереди у тебя такое ответственное свидание.

В обед он вместо буфета выскочил в гастроном но не в ближний, что на Садовый и где вечно толпился праздношатающиеся народ, а в тот, что подальше - у Дома офицеров, взял бутылку шампанского, коробку конфет, в аптеке на углу — две упаковки презервативов.

Алену он повезет на широко известную в узких кругах подпольную базу на Горького, 16. Валентина давно уже терзали сомнения по поводу этой хазы. Если честно-откровенно, такую девушку нельзя было тащить в эту давно не знавшую пылесоса, не прибранную студенческую берлогу. И сколько раз он собирался или основательно привести ее в порядок, или снять другую, поприличнее. Нельзя сказать, что однокомнатная хата была совсем убитой, но то, что туда порядочного человека неудобно привести, не скроешь. Больше года, как Виктор, его однокурсник, уехал в командировку в Гвинею-Бисау, или, как они шутили, в Гвинею без сала, ключи оставив Валентину, спасибо ему сердечное. Время от времени он приводил девушек, а одну, Зойку, даже поселил сюда месяца на два. Потом, правда, выгнал, хорошо, что без скандала обошлось.

В три ноль пять он подъехал на тачке к скверику у театра Франко. Алены не оказалось. Шеф согласился подождать, но только десять минут. Погода мерзопакостная, какая бывает в Киеве в ноябре. Разве что февраль может посоревноваться. Обойдя несколько раз пустынный и совсем унылый скверик, Валентин отпустил такси. Место для свидания не очень — некуда спрятаться и погреться. Где же эта девушка? Он ждал уже двадцать минут. Дурацкая ситуация. С работы еле отпросился, и что же - зря? Да и настроился на классный пистон, в душе надеялся даже, что это будет не обычный пистон, – что-то проклюнулось у него к этой девушке, ему хотелось чего-то большего, чем просто перепихнуться. Потому и нервничал, и носился весь день, как угорелый, и сейчас лихорадит. Вообразил себе черт те что – неужели эта пигалица вскружила ему, как все считают в их кругах, секс-террористу с таким солидным стажем, голову? Да быть такого не может!

«Это больше, чем смешно, мы же с ней двух-трех фраз, если по-честному, не сказали, Он уже готов на такие подвиги!. Ты же о ней ничего не знаешь. Может, она обычная проститутка? Сразу так решительно охомутала, поцеловала первая, прижималась, как липучка. Ты и слюни распустил. Или выпила, а утром протрезвела, опомнилась. На фиг ты ей нужен, старый пень, она же совсем еще девочка. Интересно, кто она, может, студентка? Где-то работает? Почему сегодня не пришла? Вспомнилась старая студенческая песенка: «А ты опять сегодня не пришла, А я так ждал, надеялся и верил…» Вот блин, день получился испорченный, и с работы зря слинял! Может, все к лучшему? Пора, наверное, рвать когти, двадцать пять четвертого. Если бы летом, а так продрог весь, как цуцик. Немедленно в погребок, тут же совсем рядом, граммов сто пятьдесят залпом – огонь! Нет, положительно, голову потерял от какой-то заурядной чувихи».

Он развернулся и почти побежал в сторону погребка, и, когда перебегал дорогу, не обратил внимания, что кто-то сигналит. Машин на Карла Маркса в это время много, только успевай уворачиваться, он отпрыгнул от той, которая и не думала его пропускать на пешеходном переходе.

Они потом долго смеялись, ведь в ней ехала Алена, в голубеньком «Фиате», за рулем.

— Валентин, прыгайте!— перегнувшись, приоткрыла дверь рядом с собой.— Прыгайте же, ну!

Сзади им сигналили. Она крепко поцеловала его в губы, не трогаясь с места, не обращая никакого внимания на какофонию клаксонов машин, столпившихся сзади.

— Какой вы холодный! Замерзли? Извините, я немного опоздала, возле не того театра стояла. Вы сказали у театра, я подъехала на Ленина, смотрю, где там скверик, нет никакого скверика, я только тот театр знаю, про этот совсем забыла, вышла спросить, так один молодой человек надоумил. Умора! Не сердитесь! Я не специально, — она дотронулась рукой до его колена.— Куда мы едем?

— На Горького, ко мне в гости. А мы разве на «вы»?

— На «ты», конечно, это я от волнения, могли бы запросто разминуться. Ты ведь уходить собрался? Кошмар! Горького-Горького, подожди, а где это?

— От площади Толстого налево, в самом начале, почти на углу Саксаганского.

— Ага, так через Красноармейскую поедем, потом вверх поднимемся, на Толстого поворота левого нет.

Вот так девушка! Сама за рулем, ведет прилично, так еще не хуже любого водителя повороты всякие знает. И машина приличная, иномарка! Ну дела! Все же в темноте не промахнулся - красивая баба! Впрочем, какая же она баба? Молоденькая совсем. Таких у Валентина очень давно не было, с тех времен, когда сам молодым считался. Эх, другую надо было квартиру подыскать для такого случая! Когда зашли, Алена, быстро исследовав все углы, вдруг стала громко смеяться.

— Ну, ты молодец, мужик! На такую хазу разве порядочных девушек водят? Да кто же согласится здесь спать с тобой? Что, кофе хоть есть у тебя?

И пока он готовил кофе, она, найдя ведро с тряпкой, оказывается, и такое здесь водилось, за двадцать минут вымыла пол, вытерла от пыли подоконники, собрала весь мусор, сняла запыленные занавеси — постираю на следующий раз, — с грозным видом напустилась на Валентина:

— Постель чистая есть? На этой я спать не буду. А полотенце? Как в душ идти?

В шифоньере нашла чистые простыни. Хорошо, в прошлый раз он купил сразу два комплекта, пригодились теперь.

— Послушай, ты кто?— спросил Валентин, когда после душа она нырнула к нему в постель.

— Сейчас увидишь и поймешь!

В постели Валя оплошал. Черт его знает, как так вышло! Опытный кадр, ничем не прошибешь, увы, значит, и на старуху бывает проруха. Он никогда не терял головы с женщинами. И пока партнерша три раза не кончит, контролировал ситуацию железно. Потом уже и себе позволял расслабиться. Но главное — удовлетворить женщину, без этого победа — не победа, кайф не тот. Уж если соблазнил, уложил в постель, трусики снять она тебе позволила, будь добр, не разочаровывай, чтобы не жалела и не думала после о тебе как об импотенте и козле паршивом.

Все это у Валентина получалось автоматически, заученно, в какой-то степени — обыденно. А вот сегодня, когда он так старался проявить себя и не упасть в ее глазах, оскандалился. Закончив все свои дела позорно рано, видел, как Алена удивленно вскинула брови. Хорошо, ничего не сказала, не стала задавать вопросы разные. Теперь оставалось одно: на голой технике отработать положенное, не опозориться окончательно, и ожидать, чтобы второй раз наступил как можно быстрее. Хотя – он точно знал – раньше, чем часа через полтора не наступит.

Больше всего боялся этих расчетов. Понял давно – со временем нечего соревноваться. Бесполезно. После фужера шампанского захотелось спать. Алена не пила: за руль садиться. У нее была классная грудь, третьего, наверное, размера, на ней-то и пристроился Валентин. Только она не дала ему уснуть. «Здесь халтура не пройдет!» — успел подумать Валентин, чуть приподнимая ее на руках, усаживая поудобней. «Кажется, все должно быть хорошо!» Прокувыркались они часов до восьми вечера, почти без слов и долгих остановок, в перерывах обессилено, складывая друг на друга руки и ноги. Выходя очередной раз из душа, глянула на часы.

- Ни фига себе, без двадцати уже!

Вскочив, бросились сразу же одеваться.

— Ты извини, я не смогу тебя отвезти. Доберешься сам? Не обижайся только, ладно? В следующий раз все объясню.

— А когда он будет, следующий раз?

— Подожди, сегодня среда… Ты в субботу сможешь, днем?

В субботу днем – как может давно женатый человек себе позволить в выходной… А хозяйственные дела по дому кто за него сделает? И почему обязательно надо днем? Странно, что он должен под нее подстраиваться, всегда диктовал женщинам, и те за счастье считали.

— Во сколько?— спросил хриплым голосом.

- Давай, как сегодня, часа в три. Я могу приехать прямо сюда. Какая здесь квартира? А номер дома — 14, да? Ну что, милый, до субботы?— и она, притянув его за лацканы пиджака, попрощалась своим фирменным поцелуем в губы. Но не тем страстным, после которого он едва сразу не кончил, как только они легли в постель пять часов назад, а легким, воздушным, облизав его губы своим язычком. В голове поплыло, собой он не владел, напрасно она так, это выше его сил, он, как бы в шутку, приподнял ее на руках, чтобы потом опустить на уже застеленную кровать.

Так все вышло, почти без всяких помех, за секунды - удалось найти все, что нужно, снять и расстегнуть именно то, что в данный момент и требовалось, и трусики аккуратно стянул через ее коричневые высокие ботинки, и она помогая ему, удивленно, как тогда, когда он не вовремя кончил, вскинула брови, высоко подняла ноги и обхватила его руками за плечи, прошептав: «Давай, давай, милый, со всей своей силы, черт с ним, что мыться надо будет, я готова!»

И эта сумасшедшая скороговорка, жаркий шепот, совсем задурманили сознание, и она уже постанывала, сначала негромко, потом все сильнее, и он рукой закрывал ей рот, она укусила довольно чувствительно, крик все громче, тут и Валентин застонал, протяжно, громко, резко, пока не успокоился в ее объятиях, время от времени вздрагивая всем телом, опустошаясь до конца, до самой последней капельки, и она ловила каждое его вздрагивание, прижимаясь еще теснее, ближе, крепче…

Когда Алена вышла на улицу, было без двадцати девять. Валентин курил на диване, бессмысленно рассматривая узоры на смятой простыне. Под сползшей подушкой виднелась так и не распечатанная пачка презервативов. Никто даже не вспомнил о ней, все получилось как получилось. Пора, однако, подниматься.

В субботу — то же самое, и в следующую среду, и опять в субботу, и так продолжалось три месяца. Как только она звонила в дверь, он бежал в коридор, и они набрасывались друг на друга, как из голодного края, чтобы довести себя до изнеможения. Много не говорили, больше взглядами, улыбками, подсказками, как и куда лечь или приподняться, чтобы лучше получилось, удобнее было достать. За это время, как ни странно, он не узнал о ней почти ничего. Разве, что учится на инязе, немецкий язык, живет на Левом берегу, ей 20 лет, значит, он старше ее больше чем вдвое — в апреле Валентин отмечал 44-летие. Впечатление такое, что она сознательно избегала о себе рассказывать, но и его не шибко выпытывала. Как-то резко, в своей манере, спросила:

— Ты женат?

— Да.

— Тогда, может, не надо по субботам. Не боишься, что уведу тебя от жены? Я ведь такая. Знаю и умею колдовские привороты, в натуре. Не для того, чтобы привлечь к себе внимание. Ворожба не терпит позы, если цепляет — то по-настоящему, навсегда, до гроба. Так что запросто могу приворожить тебя.

— Врать не буду, сталкиваться с подобными штуками не приходилось. Поначалу не верил во всякие забобоны, но после Кашпировского и Чумака… Хорошо, а как же тогда с любовью?

— Ха-ха! А ты веришь в любовь, с ума сойти! Никакой любви нет, есть только биохимия. Все это придумано в романах. С точки зрения науки любовь — это изменение гормонального фона. Если совсем точно, то организм начинает больше вырабатывать в крови молочной кислоты. Вот и вся любовь!

Вот она, нынешняя молодежь!

Валентин в семье полностью заврался, каждая субботняя отлучка давалась с колоссальным трудом, домой возвращался никакой. И по воскресеньям ходил, как прибитый мешком, зомбированный Алькой, их подпольными встречами на Горького, их жизнью. Да и на работе начальство все больше раздражалось: «Вас никогда не бывает на месте, Валентин Иванович!

Только ли в сексе дело?— задавал себе вопрос Валентин. Конечно, в их сумасшедших, на грани патологии, отношениях секс - на первом месте. Но, например, с другими, да с той же Натальей, а у них великолепная совместимость, такого наваждения не наблюдалось. Когда каждый час, да что там - каждую минуту - не прожить, чтобы не вспомнить, не прокрутить эти сладкие моменты, когда тела снова и снова сливались, и так хотелось с садистским упорством, прижать, ущипнуть, сделать друг другу больно, чтобы потом до изнеможения целовать это место, где бы оно не находилось.

Он как-то спросил:

— А складно у нас получается?

Она рассмеялась:

— Ты здесь ни причем. Это я тебя увлекла. Я всегда так делаю — кого хочу, тот будет мой! И чтобы ты знал на будущее: это слово «хочу» — волшебное, оно действует на мужчин безотказно, железно. Только скажешь жалостливым голосом: «хочу!» — и любой мужчина сразу твой.

— Мне же ты не говорила?

— Перескочила, сама тебя хотела жутко, поэтому поцеловала сразу, тебе ведь понравилось?

— Еще бы!

Два слова у нее превалировали. На первом месте «Я», на втором — «хочу». Если захотела — все, никаким бульдозером не оттащишь, пока своего не добьется. Эгоизм, возведенный в наивысшую степень, — вот что такое женщина. А есть еще женщина до мозга костей — это про Алю как раз! Однажды вынырнула из постели, подошла к трюмо, стала на кончики пальцев, себя рассматривала долго-долго, поворачиваясь в разные позы. Валентин думал, она для него старается, нет, просто своим телом любовалась.

— Люблю свое тело, вообще, себя люблю. А ты — любишь себя?

- Нет, пожалуй…

— Напрасно, себя надо любить, кого же любить, если не себя…

Иногда Алена все же проговаривалась, например, как в четвертом классе ей делали аппендицит, и будто она все чувствовала и слышала, несмотря на общий наркоз. Помнила реплики, которыми обменивались хирург и сестры, свои ощущения, при этом уверяла, что боли совсем не чувствовала. Но самое интересное другое: шрама на теле не осталось, той самой метки, которая остается у побывавших под ножом по поводу аппендицита Алена считала, что заросла со временем. Разве такое бывает? Они заспорили, больше в шутку, конечно, возможно ли такое? Алена привела убойный аргумент:

— А ты знаешь, у меня, когда становилась женщиной, крови вообще не было? Потому как конституция такая. И со шрамом тоже…

— Это интересно. Расскажи, пожалуйста, если не большой секрет.

— Да что интересного, как у всех, только без крови. Сохла я по одному парню, мне пятнадцать, он на три года старше, в таком возрасте разница ощутимая. У них компашка своя, не только со школы, но и со двора, где школа, он как раз с того двора. Торчали в баре на Свердлова, или в метро на Кресте. Он ужасно мне нравился, снился по ночам, девчонки за ним табуном ходили, ему - только руку протянуть стоило. И что со мной, девушкой нетронутой, ему делать? Как избавиться от этого?

Однажды сидели в ресторане, денег не хватило расплатиться. Они втроем поехали за бабками, меня оставили как бы в залог. До самого закрытия ждала-ждала, все столики опустели, официантки убирать начали, стулья переворачивали на столы, пол подметать. Так обидно стало, расплакалась, один парень подошел, узнал, в чем дело, расплатился и увел к себе. Потом узнала: работал в ресторане поваром. Пришли к нему на квартиру, там все и случилось. Он долго не хотел верить, что такая продвинутая барышня, и — первый раз. Но я же должна его предупредить, правда? Он комнату снимал недалеко, на Бассейной, там и кровати настоящей не было, диван один, и тот не раскладывался. Как-то пристроились, мне-то все равно, я так решила, иначе к тому, кого любила, не могла же подойти девушкой? Да он и разговаривать не станет.

Ну, а когда все случилось, он видит: крови нет. «Что ж, говорит, врала, я же вижу, не слепой, зачем?» Что ему ответить? Сама испугалась жутко, не знала, что мне делать. Назначил свидание, я не пошла. Думала, может, он не справился, не смог, но с тех пор ни разу крови не было, так что, видишь, не такая я, как другие, особенная.

Оба рассмеялись, каждый — о своем.

— А с тем парнем что?

— Ничего не слепилось, их компашка распалась, там одного милиция забрала, какое-то темное дело, всех тягать стали, он, говорили, уехал куда-то в Казахстан что ли, или в Узбекистан, никто не знал. Так что моя первая любовь получилась без ответа.

А однажды проговорилась, что у нее есть нянька, самая настоящая, которая укладывает ее спать, моет, одевает перед сном, будит по утрам, кормит. Потому может встречаться только днем. Ей говорит, что на факультатив остается - то на компьютерную графику, то на английский. А няньку любит, привыкла:

— Знаешь, так классно, встаешь — кофе пахнет, хлебом поджаренным.

Валентин чуть с кровати не выпал. У нее есть нянька! Потому-то по вечерам она не может, только днем! Вот это номер! В двадцать лет — нянька! Кто же тогда ее родители, что так заботятся о своем ненаглядном ребенке! И что будет, если они узнают, где их дочь проводит по полдня два раза в неделю, какую графику изучает. Родителям врала, что на факультатив ходить обязательно. А еще раньше, до него, уговорила машину купить, чтобы отцовская каждый день из института не забирала, а то - никакой личной жизни.

И как-то, выдался момент - только дверь входную открыл, пришел раньше, она сумку швырнула в коридоре, на столе у зеркала, обняла-поцеловала:

— Устала жутко, голодная, милый, я в ванную!

И он почти сразу — к ней в сумку! Студенческий билет, фамилию только посмотреть! А прочел — в холодный пот бросило. Не надо было, зачем! Чем меньше знаешь, тем лучше. А так - свидание все — на автопилоте, отвечал невпопад. «Как ты себя чувствуешь? Не заболел ли?» Вспомнил классику: фамилия моя столь известна, чтобы вам ее называть. Это вполне подходит к Алене. Он еще надеялся, может, однофамильцы, не прямое родство, фамилия-то не такая редкая все же. Да отчество-то, отчество!

Вот откуда и нянька, и «Фиат», и все остальное. Да, его Алена - девушка непростая, дочка руководителя спецслужбы, папаню по телику показывают, как он возглавляет борьбу с коррупцией в независимой Украине. Однажды они встретились в кабминовском коридоре, Валентин как раз выходил от начальства, а министр чинно так плыл навстречу по коридору, чело позначено заботами государственной важности. Поздоровались за руку — у министра другого выхода не было, коридор-то узенький, по ковру вдвоем не разминуться. Да и здороваться принято, приветствовать друг друга. Знал бы министр, что засидевшийся в нижнем ряду номенклатуры, уже начинающий седеть вечный инструктор дважды в неделю пилит его дочку, как врага народа!

Валентин решил взять паузу, сказался больным. Поскольку у нее телефона не было своего, а домашний не давала, они еще поначалу условились, что она будет звонить ему во вторник на рабочий. И вот впервые за их три месяца, вместо обычных парольных слов, она услышала в трубке:

— Все дела отменяются, побуду на больничном, до следующего вторника. Звоните.

Алена еще в субботу почувствовала: что-то не то. Значит, заболел. Хлипкий мужик нынче пошел, вот она, например, за время, что они вместе спят, не то, чтобы не болела, месячные не помешали ни разу…