Жили-Были «Дед» и «Баба»
| Вид материала | Документы |
СодержаниеЗеркало для журналиста Глава 1. виктор цветков. день рождения в токио |
- Жили-были дед да баба. Была у них курочка Ряба… Замечательная сказка! Ловко сложена, 116.29kb.
- Сказка про Корку, 12.58kb.
- Как прожить в лесу без математики (сказка), 72.05kb.
- Звери: волки, белки, зайцы, 167.45kb.
- 1 страница Жили-были дед да баба…, 491.75kb.
- Конкурс: «Налоги в шутку и всерьёз» "налоговая сказка", 52.42kb.
- Жили-были дед и баба. Удеда была дочка, и у бабы была дочка. Все знают, как за мачехой, 29.81kb.
- Звучить тиха мелодія, на сцені темно. Дід І баба спляти, 132.02kb.
- Новогодняя сказка -2009, 139.58kb.
- На темы русских народных сказок, 313.63kb.
ЯНВАРЬ, 2006
В метро случайно подслушала анекдот: «Одно греет – москалям холоднее». Это ж надо, подумала, какие чудеса в Киеве происходят. Декабрь – теплынь, как осенью, на Новый год сколько лет подряд снегу не выпросишь, только дождь и туман. А на Крещенье, как по заказу, - морозы лютые, не продохнуть. Прогнозы неутешительные: до конца марта теперь такая холодрыга продержится. Раньше в Киев, как на курорт ездили, из той же России - в селах на Десне семьями с детьми маленькими селились за копейки, вода с йодом, молочко парное, яйца, сметана, масло, овощи-фрукты. А воздух какой! После Чернобыля – как отрезало.
Климат поменялся – на месяц все сдвинулось. Днепр сковало, про озера и заливы и говорить нечего. Если посчитать, получится, что осень и зима теперь больше, чем полгода занимают. Лета же того – с гулькин нос. А она помнит, как пацаны второго мая уже в Днепре купались, после девятого – и девки пробовали воду. Весь октябрь теплынь, в сентябре же – просто лето, на Труханове в палатке ночевали. Куда все подевалось, кому мешало?
Давно подмечено: чем хуже жизнь складывается и больше терпеть приходится, преодолевать, тем больше люди ерничают, ехидничают, высмеивают все вокруг и себя в том числе, но беззлобно, не обидно, так что никто не дуется. Сколько после взрыва реактора анекдотов про радиацию гуляло! Такая, видно, у нас, хохлов, защитная реакция на все жизненные и природные катаклизмы. А что – кто водкой горькую глушит, кто - слезами, кто – юмором. Да, после Чернобыля, страшно подумать, 20 лет минуло!
И сегодня, кстати, 20-е число. 20 января 2006 года. Когда из дому выходила, на градусник глянула, что у консьержки внизу висит, – мама дорогая! Да с непривычки и не разобрать, куда это ртуть упала: то ли двадцать, нет, двадцать пять! Ночью за тридцать прыгало!
- Вот и наступил конец света! - приветствовала Наталью консьержка.- Говорят, сто лет назад, с 1906-го года Киев холодов таких не знал.
Когда позавчера по телику смотрела в новостях московские ужасы, подумала: и к нам ведь скоро должно дойти. Всегда так: если в Москве дождь, через два-три дня до Киева обязательно достанет. Диктор, между тем, вместо того, чтобы предупреждать о надвигающейся беде, безмятежно подтрунивал над северными соседями, которые, по его словам, «померзли, як цуцики». Вероятно, в его понимании, это считалось верхом остроумия.
На улице даже не морозильник, в нем, должно быть, теплее. Дорогу, понятно, никто месяца два не расчищал, сотни людей угрюмо брели сквозь снежные заносы к автобусной остановке. «Как в кино про ссыльных и Магадан» - подумала Наталья. На остановке - столпотворение. Многие пытаются тормознуть попутку; такси, понятно, и в помине нет, впрочем, как и автобуса. Несколько частных машин и обломавшихся маршруток стояли поперек дороги, многие в тот день так и не завелись. Время от времени, лихо их объезжая, выруливали крутые тачки, их владельцы никак не реагировали на голосующих у обочин, мчались дальше под глухой хрипловато-злобный матерок.
Закутавшись с ног до головы, только щели для глаз остались, Наталья прокручивала оптимальный маршрут: как не то, чтобы быстрее, а просто добраться до больницы, где лежал Валентин. «И угораздило же его в такое время попасть в больницу! Меня же – ехать его навещать к черту на кулички! Все не как у людей».
Услыхала, что, оказывается, не минус 25, а минус 31, и это – абсолютный для Киева рекорд за все время погодных наблюдений. Как-то она смотрела, дети приносили, американский видик про глобальное похолодание на Земле. Его запросто можно сейчас снимать и в Киеве: унылые темно-серые скопища людей на фоне ядреного свинцово-серого неба, поднимающиеся вертикально дымы, метель, поземка, порывы и завывания ветра - как перед крушением света.
Редкое везенье: рядом затормозил неуклюжий, с полностью вымерзшими стеклами и без номера, должно быть, случайно забредший сюда, на Татарку, залетный автобус. Наталью внесла толпа, она обязательно упала бы, такой скользкий был внутри салона пол, все равно, что залитый каток. Как позже оказалось, он еще и жутко холодный, металлический – ети его в душу конструктора мать!
Она, конечно, грохнулась бы основательно, да спасло, что людей-то, как сельдей в бочке. Уткнулась в чью-то спину, сумку с продуктами утащило в сторону, рванула к себе что есть сил, хрустнуло, треснуло. Как потом оказалось, ручка одна оторвалась, но сама сумка с яйцами, сваренными вкрутую, теплой картошечкой, замотанной полотенцем, и термосом с шиповником, уцелела. Наталья прижала повыше, почти к самой груди, аж через дермантин чувствовала, как там тепленько, греет хоть немного тело. Ноги зато озябли жутко, попробуй, постой ступнями на застывшем металле. «Главное – не упасть, главное – не упасть», -- твердила как заклинание.
На Политехнической автобус почему-то не остановился, хотя многие и просили. Водитель, увидев, толпу, которая бежала навстречу автобусу, крикнул внутрь салона:
- Здесь остановки не будет! Следующая Шулявская!
Конечно, он рисковал, да что ему оставалось, ведь смели бы или перевернули автобус, вон некоторые еще продолжают бежать, словно дикари! Если кто из едущих, недовольный, то и к нему в кабину, если бы и хотел – не прорвался бы, такая внутри толкучка.
- Что хотят, гады, то и творят!
- Полный беспредел!
- А что вы хотели, нас давно уже за скотину держат. Что та власть, что эта.
- Эй, кто там ближе! Замантуль этому козлу в голову!
- Кто автобус поведет? Умник какой нашелся.
- Ты стой, бля, а то я тебя сейчас успокою!
- Мужчины, да не ругайтесь, без вас тошно.
Не чувствуя ни рук, ни ног, Наталья, наконец, выскочила из насквозь промерзшего автобуса, там натурально зусман хуже, чем на улице. Дальше рассчитывать на наземный транспорт бесполезно. Огромной вереницей пустые троллейбусы выстроились вдоль Шулявского путепровода. Маршрутки, как и на Татарке, или проскакивали мимо, или глохли и оставались на дороге. Прямо перед ней тормознуло такси.
- Куда ехать?
- На площадь Шевченко.
-Полтинник.
- Сколько?
- Не хочешь, не надо, ходи голодная! – тачка рванула вперед.
Здесь, за углом, когда-то ходил автобус на Виноградарь. Теперь у Натальи на него вся надежда. Ждала долго, три раза бегала в метро греться. Народа столпилось несметное количество, проезжавшие мимо троллейбусы и автобусы других маршрутов, в том числе маленькие «бусики», никак на них не реагировали, а проклятого автобуса 99-го маршрута все не видать.
«Хорошо, на работе отпросилась. Может, и вправду, за полтинник доехать, сил-то уже никаких нет, в ледышку вся превратилась!»
Некая фифа, в шикарном Джипе, с «понтом под зонтом», лихо развернулась вокруг клумбы, нарочито медленно прошуршала мимо «голосующего» вдоль трассы окоченевшего народа. В расстегнутой шубе, без головного убора, с широкой улыбкой кинозвезды. Через стекло поблескивали брюлики в ушах и на руках. Впереди развевался оранжевый флажок с известной помаранчевой символикой «Ющенко – так!». Вперед, на проезжую часть, выскочил мужик в довольно поношенной, скорее осенней, чем зимней куртке, с ребенком на руках. Барышня, не удостоив взглядом, неторопливо проследовала дальше.
- Вот сволочь, проститутка, блядь! – бессильно выругался он.- Да любые деньги заплатил, лишь бы ребенка в садик доставить! А она ржет! Стрелять надо, не думая! Я ведь тоже на Майдане тогда стоял!
Сзади засмеялись:
- Пойди еще постой!
- Когда это было?
«Ведь правда, когда? - подумала Наталья. - Года еще не прошло, а как все изменилось».
Когда бежала к метро греться, увидела троих пришибленных девиц – они шли без головных уборов и курили. Лица, посиневшие от холода, сигареты в вытянутых пальцах, носы зелено-синие, зато волосы распущенные, сосульки на морозе стекленеют. Совсем умом тронулись. Может, обкуренные? Сейчас так дуреют, что ты!
У входа в метро две бабули-торговки, закутавшись в пуховые платки, обвязав вокруг пояса пледы, в валенках предлагали безакцизные сигареты. «Коммерция – великая сила - что правда, то правда. Ее никакие морозы не испугают. Надо бы и себе сигарет купить, может, в вестибюле метро удастся курнуть?». У бабулек брать не стала, побежала к ларьку.
- Не холодно? – спросила у продавщицы.
- Но что делать? Вот две пары рейтуз натянула, пара свитеров, фуфайка под низом, 100 граммов с утра бахнула - и ничего, сижу, деньги-то в семью надо нести.
В метро два парня, с виду студенты, пили из горлышка пиво. Нет, такой народ не победим.
- Пивко-то небось теплое? – окликнул кто-то.
- Мы не разбираем, грызем и все!
И только в больнице вздохнула свободно. То есть, что значит, свободно? Кто хоть раз побывал в районной больнице, не даст соврать, этому учреждению можно смело отдавать третье призовое место вслед за такими уважаемыми объектами соцкультбыта, как районный суд и морг. Кладбища киевские, понятно, вне конкуренции.
На фоне унылых, темно-зеленых стен, с давно облупившейся краской, в почти тюремных рваных халатах, измученные, как в замедленной киносъемке, ползли немочные, бледные, желтолицые люди без всякой надежды на свою лучшую участь. Возле аптечного киоска извивающейся змеей толпилась гигантская очередь за всем – от лекарств и шприцов до марли и пластыря. Больницы давно ничем не обеспечивают, кроме железной койки без постели. Да и на койку молиться надо – это она поняла, когда увидела, что коридоры заставлены раскладушками.
«Да, старая власть постаралась, разворовали все, что можно! Как жалко, что Юля не успела ничего сделать! Ладно, вы еще поплачете, на коленях приползете просить, чтобы вернулась! А вот вам, выкуси!».
Прежде чем подняться на восьмой этаж, долго стояла в холле, у батареи, отогревалась, приходила в себя. Хотела сразу к нему бежать, да в зеркало случайно мелькнула, себя не узнала, такой вот промельк невеселый – пегая, седая старуха с фиолетовыми губами, нечесаная, с вытаращенными зеньками, как с креста снятая. Хоть расчесаться, немного отогреться, прийти в себя…
Как вспомнишь, что домой ехать, в пустую, опостылевшую квартиру - жить не хочется. У батареи совсем развезло, стало клонить ко сну. И то сказать: встала в полпятого, чтобы все приготовить, свеженькое. Сейчас-то уже, мать честная, начало двенадцатого.
«В окне забрезжило, засеребрило. Неужели солнышко проклюнулось? Да разве ж оно разогреет этот насквозь студеный воздух, его вдыхать – что жесть лизать. Все, хватит отдыхать, пора. Как моя картошечка, в сумке, в ледышки не превратилась? И к лифту – очередь! Придется стоять, на восьмой не поднимусь, ног моих не хватит. И очередь-то какая длиннющая, из трех работает один лифт, ну как такую безответственность терпеть можно?»
- Сталина на них нет! – пробурчал кто-то в очереди.
- Зато Ющенко есть.
- И Кучма!
- Омельченко все растащил, сволочь!
- Сыну своему на приданное собирает.
- Так сын в Верховной Раде, имеет всех ввиду.
- А другой плитку выпускает, чтоб на Крещатике такие лохи, как мы с тобой, ноги ломали!
- А что же вы за него голосовали?
- А я, вообще, ни за кого не голосовал. Пошли они в сраку!
Палата, в которой находился Валентин, рассчитана на троих, максимум на четверых. Лежало человек восемь. Он, увидев Наталью, показал рукой: мол, погоди, сейчас выйду. Их палата крайняя, в конце коридора, за углом – пост, разделяющий два отделения – его гастроэнтерологию и аллергическое.
- Ну, как ты здесь?
- Да попал вот по дурости. На дне рождения у приятеля загуляли, утром по скорой забрали.
- И какой диагноз?
- Да темнят что-то. Уже и УЗИ делали, и зонд глотал, и рентген желудка. Панкреатит запущенный, так еще и сахар подскочил, диабет, говорят, проявился. Вот теперь лечусь. В какой-то институт на консультацию к профессору везти хотят.
- Тебе нужно что-нибудь? Я здесь принесла…
- Да ничего не надо. Давай с тобой лучше коньячка дернем, за встречу. У меня есть немного, сейчас принесу, ребята проведывали на той неделе.
- Разве тебе можно?
- Да нет, не буду, свою бочку выпил. Тебе, с морозцу, а?
- Не хочу, брось!
- Что за речи слышу я, и от кого! Представить себе, чтобы наша Наталья отказалась! Постой, откуда узнала?
- «Наша Наталья». Сейчас уже не ваша.
- А чья, позвольте уточнить.
- Сама по себе. Мне Иван позвонил, что ты, мол, в больнице, операция нужна. Это правда?
- Говорю же тебе, темнят что-то, шушукаются. Слушай, да ведь это идея! У меня никого нет, ты не могла бы с завотделением поговорить, я тебя родственницей представлю. Хочешь – женой? Они скрывают что-то. Мне самому, знаешь, настраиваться же на что-то надо. Операция – одно, лечение – совсем другое. А?
- Если надо… Они мне скажут?
- Ну, а как же! Жене всегда говорят…
- Но если документы попросят? Давай не будем хоть сейчас. Ты всю жизнь и так врешь напропалую, хоть здесь…Скажу – знакомая, ладно?
- Пожалуйста! Я же хотел, как лучше, как тебе удобнее. Извини, не думал тебя обидеть. Давай – родственницей, племянницей, мало ли кем ты мне можешь быть?
- Скажу правду: работали вместе когда-то.
- Конгениально! В ЦК Компартии Украины, еще добавь. Будь проще, Натали, и люди к тебе сразу потянутся!
- Врать не буду. Я давно уже никому не лгу. В церковь хожу.
- Помогает?
- Пока не очень. Выдержки не всегда хватает. Но ничего, главное – вера.
- Узнаю натуру! Такая ты вся – то я тебе был нужен, то Юля Тимошенко теперь – сам Иисус Христос, бери выше! С тобой не соскучишься! Принципиальная такая девушка. Ты мне вот что ответь: ты, по-прежнему, с ними, ну, кто последний раз всю эту бузу затеял?
- Во-первых, я с ними не была, а только с Юлей, которую они вышвырнули. Через два месяца на выборах посмотрим, чья сверху будет. Вообще, в такую грязь вляпались, стыдно. Да не в этом сейчас дело. Тебя вытащить нужно. Ты мне скажи, что принести, лекарства какие? К тебе же, кроме меня, никто, наверное, и не ходит. И некому?
- Зачем мне кто-то? Подумаешь! Я всегда сам за себя привык отвечать. Да и не надо ничего, здесь сестрички славные, если чего надо – из дому принесут.
- Послушай, деньги у тебя есть? Им же бабки нужно совать?
- А то! У тебя, кстати, мелкие есть? Разменяй, сколько можешь, у меня все по «сотке». Здесь летят деньги, что ты!
- Сейчас посмотрю, держи вот, да брось, потом отдашь! У меня с этим как раз проблем нет!
- А у меня, что – есть? Чего-чего, такого добра навалом! Спасибо тебе. Ты знаешь, я сюда, когда попал, вспомнил одного нашего цековского кадра. Лектор такой в пропаганде был – Синельник. Не помнишь? Он постарше намного, десять лет оттрубил, проводили его, кажется в институт какой – проректором. Почетная старость, как тогда говорили – машина, все блага, ненормированный день, а он через два года - обратно. Спрашиваю: ты чего?
- Так там Феофании нет, а я болею. Как представлю, что лежать где-то в районной больнице на коридоре придется… Нет, уж я лучше партийную муштру потерплю.
- К чему ты это вспомнил?
- Да как сюда попал, в коридоре полежал на раскладушке двое суток, понял его. А тогда по молодости, думаю: или врет, говорить не хочет, почему вернулся, или совсем мужик оборзел.
- Дидух! Где Дидух? Кто видел Дидуха?! – громко и неприятно завизжал женский прокуренный голос.
- Да здесь я, Карина, здесь!
- Дидух! Кто за вас капельницы делать будет, Пушкин, что ли? Где вы гуляете, Дидух?
Из-за угла стремительно вылетела миниатюрная сестричка, ну не дашь и восемнадцати, взъерошенная, худая, почти прозрачная, о таких мужики говорят: плоская, как стенгазета. Непонятно, как у этой кнопки может быть голос, как железом по стеклу? Таким голосом обычно объявляют на вокзалах и в аэропортах о задержках рейсов. И какая фамильярность: «Дидух!». Да он тебе в отцы годится.
- Сестричка наша, познакомься, Кариночка, это Наталья, родственница моя.
«Уже и Кариночка. Понятненько! Старый хрыч, неужели продолжает свои наскоки? Знаем мы этих родственниц!»
- Чего она так орет?
- О, это еще что, если бы ты слышала, как она в постели кричит!
Валентин, конечно, не подумал, не стоило все-таки, женщина ведь столько к тебе добиралась. С мороза, продрогла, еду принесла. Он ее даже не поцеловал. Хотела ударить его, так сестра помешала, дура набитая, за руку оттянула:
- Вы опоздали на капельницу. Я из-за вас двадцать гривен на такси отдала, чтобы успеть, по морозу, руки не сгибаются, он – здесь развлекается!
- Через две минуты буду. Только передачу сейчас заберу, и уже бегу!
- Передачи с восьми до полдевятого, вы что, не знаете, Дидух?
- Господи, почему ты так позволяешь с собой разговаривать этой кикиморе? Здесь все такие?
- Если бы не она, до сих пор в коридоре лежал. Капельница часа полтора, так что ты не жди. К заведующему в другой раз. Я позвоню. У меня даже твоего мобильника нет, давай запишу. В среду позвоню, лады? Ну, пока, малыш, будь умницей!
Плохо он знал Наталью. Как только потрусил в свою палату, она нашла туалет, поплакала там немного и через десять минут зашла в приемную завотделением.
Такая же кикимора, только еще ниже ростом, пила в пустом кабинете кофий.
- Что вам нужно, женщина?
- Мне с заведующим отделением поговорить.
- По какому вопросу?
- Я родственница больного Дидуха.
- Ждите в коридоре, Игорь Михайлович освободится, я вас позову, если мне скажут.
- Сколько ждать-то?
- Сейчас у него консультация, сколько продлится, сказать не могу. Может, час, может больше.
- Ничего, я здесь подожду, - Наталья удобно устроилась в кресле.
Секретарша чуть не подавилась печеньем.
«Буду сидеть столько, сколько нужно. Не привыкать. Всю жизнь жду»!
2005 г.
^ ЗЕРКАЛО ДЛЯ ЖУРНАЛИСТА
«И лишь немногие, очень немногие будут догадываться или даже понимать, что происходит… Но таких людей мы поставим в беспомощное положение, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества».
(Из газет).
«В мое кафе «Сентраль», где я по утрам пью кофе с круасаном и листаю «Фигаро», бросили бомбу. Кто – до сих пор неизвестно. Никто серьезно не пострадал… Много об этом говорили, больше месяца кафе было закрыто, сейчас опять хожу, пью кофе, из «Фигаро» узнаю, что в мире по-прежнему плохо, никакого просвета».
Виктор Некрасов. «Саперлипопет».
^ ГЛАВА 1. ВИКТОР ЦВЕТКОВ. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ В ТОКИО