Жили-Были «Дед» и «Баба»

Вид материала

Документы

Содержание Кофейня на пушкинской

Подобный материал:

• Жили-были дед да баба. Была у них курочка Ряба… Замечательная сказка! Ловко сложена, 116.29kb.
• Сказка про Корку, 12.58kb.
• Как прожить в лесу без математики (сказка), 72.05kb.
• Звери: волки, белки, зайцы, 167.45kb.
• 1 страница Жили-были дед да баба…, 491.75kb.
• Конкурс: «Налоги в шутку и всерьёз» "налоговая сказка", 52.42kb.
• Жили-были дед и баба. Удеда была дочка, и у бабы была дочка. Все знают, как за мачехой, 29.81kb.
• Звучить тиха мелодія, на сцені темно. Дід І баба спляти, 132.02kb.
• Новогодняя сказка -2009, 139.58kb.
• На темы русских народных сказок, 313.63kb.

^

КОФЕЙНЯ НА ПУШКИНСКОЙ

Валентин теперь часто приходил на Майдан. А куда еще, скажите, податься праздношатающему человеку, где такое увидишь? Да здесь кайфуешь от одного запаха давно нестиранной одежды, мочи, слежавшихся вещей, прелых портянок, немыслимого варева из пакетов, дыма – когда едкого, вонючего, а когда - приятного, щекочущего ноздри. Его манил этот рубенсовский винегрет - давно не мытых и не бритых людей, грязи, ошметок одежды, горы окурков, полиэтиленовых бутылок, пакетов, повсюду разбросанных дров, щепок, железек, обрывков газет, бумаги, в том числе и туалетной, ядреный аромат вареной бурды, кислой капусты, людских испражнений и еще неведомо чего, что давало ему полное право небрежно кривить губы: «Все осквернено, все! Так вам, подонки, и надо!» Однажды к его ногам упал использованный презерватив малинового цвета с еще дымящейся жидкостью, из палатки донесся довольный женский смех.

Город вымер, людей никого, в магазинах пусто, редкие, озябшие с мороза, группки по три-четыре человека, с оранжевыми лентами, заскочат, отоварятся на всю компанию, и бегом назад, на Майдан. Между тем, Новый год-то уже на пороге, а по приметам не скажешь, суета совсем не та. Елки стоят, правда, но в оранжевом убранстве. Он слышал мельком, как немолодой, бородатый мужик, в оранжевой накидке, громко выкрикивал:

- Пока все не решится, никаких праздников! Надо будет – Новый год здесь встретим!

Толпа аплодировала. «Или фанаты, или шизики. Другого – не дано».

Валентина на Майдане кое-кто уже узнавал. С Викой, продавщицей, что угощала чаем, и с ее сменщицей Валентиной они теперь друзья, как-то в выходной их в ресторан пригласил, хорошо посидели, да и только что посидели, дальше ничего не склеилось. Девушки вроде не против, да он стушевался, что-то перемкнуло, непривычно скороговоркой, огородами, огородами да и слинял домой. Часто видятся на Майдане, и девушки кричат ему издали: «Дядя Витя, когда в ресторан пойдем?» — «После победы!» — отвечает в тон им. В былые времена без проблем, шутя, зацепил любую из подруг, чтобы потом выпендриться в мужской компании: «На Майдане чувих снял!» Вот какой наш пострел, и здесь поспел! Но как-то, честное слово, не хотелось, ломало. А вот вискаря граммов сто засосать — и на Майдан, послушать-посмотреть,— с удовольствием. Воображаешь себя сталкером, попавшим в Зону, осторожно пробираешься от палатки к палатке, от городка к городку, прикидываешься своим, разговор поддерживаешь общими фразами.

Когда-то смотрел по видику: город заболевает странной, незнакомой медикам болезнью. Бесчинствует неизвестная инфекция. Зараженных помечают специальной меткой, подобно маске. И вот поначалу - десяток человек в масках, на них никто не обращает внимания, они растворяются легко в толпе. Через несколько дней инфицированных - больше, их невозможно не заметить. В толпе на них оборачиваются, ситуация становится неуправляемой, все как бы катится с горки, количество «меченых» увеличивается в геометрической прогрессии. Теперь подозреваются другие, кто без масок, на них оглядываются, их задерживают, закрывают в кутузки.

Такое ощущение, когда шел по Киеву. Если забывал повязать на руку оранжевую косынку, от него чуть ли не шарахались, подозрительно смотрели вслед. Если же символика присутствовала, едва ли не на шею вешались. Поначалу действительно изгоем себя чувствовал, пока не сказал себе: «Да пошли вы все к чертям собачьим! Кто кого обманет – еще вопрос. У меня ведь тоже оранжевый платок имеется, так что круг от бублика вам, а не Шарапов!»

… Стояла там, в центре, одна палатка, возле которой толпа зевак языки чесала, все последние новости по беспроволочному телеграфу можно узнать. И хотя отсюда прекрасно виден большой экран, каждый час передавали новости пятого канала, у вуйка Василя их все равно узнавали на полчаса раньше. Для избранных вуйко держал отличный самогон, наливал только своим, да и то, когда стемнеет. Как-то Валентин под обед угостил его из фляги виски, и вуйко ответил фирменным самженэ. Валентин инстинктивно поморщился - все же послевкусие специфическое, вискарь его – шотландский, натюрлих, с тройной перегонкой, а здесь, неровен час, и карбиду подсыпать могут для дури. И, действительно, через минут десять он почувствовал удивительную легкость в теле, появилась мотивация к полету, хотелось петь, плясать, с кем-то целоваться и просто, в конце концов, заплакать от полноты чувств. Ну, на худой конец можно лозунги поскандировать от души, с интонацией!

— Ты заходи, Виктор (Валентин, после того, как девушкам представился Виктором, конспирацию не нарушал), не брезгуй, ко мне, знаешь,— он перешел на шепот,— даже со сцены иногда заскакивают для поднятия тонуса…

И действительно, Валентин видел, как под вечер к его палатке подвел гостя один из тех, кого тогда, да и сейчас, называли ди-джеем майдана, и он, оставив гостя с вуйком, ненадолго исчез за крыльями палатки. Через несколько минут его охрипший, чуть картавый, как у Ленина, голос раздавался с главной сцены Майдана.

«Под наркотой они там все, что ли? Похоже! Разве по трезвянке нормальный человек станет такое исполнять?»

Здесь, возле палатки вуйка Василя, Валентин и столкнулся с Натальей, которую не видел со времен ЦК КПУ, когда она была его любовницей. Случается такое в жизни – не встречаешься годами с человеком, и вдруг где-нибудь на перекресте, в электричке, средь рева переполненного стадиона – бац: монетка не орлом и не решкой – ребром выпадает!

Вдвоем с молодой девицей, которую он, было, принял сзади за свою Алю, когда она запустила в своего папочку «розочкой» из стеклотарой на съемной хате. Похожи, тот же мальчиковый тип. Наталья в засаленном и когда-то белом халате напоминала тетку, из тех, кто торгует на улице беляшами. Впрочем, когда она сняла халат, Валентин узнал прежнюю Наталью, как всегда ярко накрашенную, в модной голубой дубленочке колоколом, румяную, с тем самым хищным блеском в глазах, который заставлял мужиков делать глупости. Когда-то и Валентин повелся на этот блеск и ни разу потом не пожалел об этом. Узнали друг друга в толпе сразу же:

— Наталья?

— Валентин Иванович!

Не расцеловались, но обнялись.

— Вот так встреча! Ты куда?

— Ребят кормить, у меня здесь десять человек с Волыни, живут у меня дома, вот Яся… А вы — тоже с нами… то есть на Майдане?— она кивнула на оранжевую ленту.

— Да, частенько здесь бываю.

— Так мы каждый Божий день, правда, Яся?

— Я этого господина запомнила,— сказала Яся.— Только вуйко Василь его почему-то Виктором зовет.

— Какой же он Виктор, я его триста лет знаю, это Валентин, помнишь, я тебе рассказывала…

— Это я для конспирации Виктор, вообще – Валентин,— он протянул руку этой Ясе, которая в ближнем рассмотрении оказалась еще моложе и привлекательнее. И прямо вылитая Алька!

— Пойдем с нами,— Наталья взяла его под руку.— Познакомим с ребятами.

- Да я вообще-то не предполагал…

— Пожалуйста, пойдемте, пожалуйста, — попросила жалобным голосом Яся.

Валентин никогда не мог устоять перед подобными интонациями. «Надо будет к Ясе присмотреться, кажется, она в моем вкусе».

Видимо, такой это был день, 25 ноября 2004 года, полный сюрпризов, похожих на феерию. Потому как по дороге к палаткам, где жили волыняне, они встретили Ивана. Вернее, что значит, встретили? Того сопровождали или, лучше сказать, конвоировали двое охранников через лагерь от Пассажа в сторону городской мэрии. По внешнему виду Иван ничем не отличался от тех, кто был на Майдане, — изрядно поношенная спортивная куртка, кажется, даже «Адидас», ботинки на шнурках, видавшие виды темные вельветовые джинсы, кепка времен гражданской войны. Что же тогда имеют к нему эти церберы в характерных униформистских костюмах цвета зеленки, которые в первые годы были так популярны в Афгане?

— Иван!— крикнул Валентин.— Тебе помощь нужна?

И пока тот соображал, Наталья рванула к нему и, крепко обняв за шею, поцеловала в губы.

— Что же ты, друг любезный, куда же ты пропал? Я тебе звонила столько раз!

— Можно полюбопытствовать, уважаемые, что он успел натворить? —Валентин шагнул навстречу охранникам, выставляя вперед руку с оранжевой повязкой.

— Все в порядке, дядя, мы его проводили на ту сторону, ему в Пассаж надо по работе, теперь сопровождаем обратно.

— Это наш человек, под нашу ответственность пусть останется, поможет продукты носить ребятам.

— Вы гарантируете?

— Сто процентов.

Вот так они и встретились.

— Эх, мальчики,— сказала Наталья,— это дело надо обмыть. Шутка ли, раз в десять, с кем и больше лет, встречаемся. Ведь в одном городе живем. Давайте так, если никто не спешит, конечно. Покормим наших орлов, я знаю здесь местечко подходящее, неподалеку. Магазин, короче, один, мне там ключи могут дать хоть на всю ночь. Там и пообщаемся. Выпить-закусить у нас найдется. Правда, Яся? Вот, Иван, познакомься, Ярослава из Луцка. Не против, чтобы с нами пошла?

— Почему я должен быть против, ети в железку? У меня вообще-то времени мало… Дела, свата-брата в качель!

— Да ты у нас государственный деятель, типа, я погляжу… Сколько не виделись, а он — дела!

— Ты, Валентин, здесь свой человек,— сказал Иван, когда женщины ушли немного вперед.

— Бери выше — активист Майдана! Нашивка даже есть, вручил десятник. Помнишь, в армии - хохол без лычки, что сало без хлеба! Ты как здесь очутился?

— Да почти случайно, в офис заходил один, на Заньковецкой, так не пускают, обходите, говорят, через Печерск.

— Ничего себе, ближний свет.

«Вот с Валентином легко. Сколько лет не виделись, а разговор начали с того места, что закончили тогда».

«Такой же неприкаянный, все с коммунистами своими перебивается. Неужели не понимает, что после Майдана им полный капут настанет?»

«А Наташка-то какая, разбогатела, наверное. И похорошела. Чего она на Майдане-то ошивается? Кстати, как с Валентином им себя вести, он же не знает ничего, надо с ней пересоветоваться».

«Не поехать ли нам с этой Ясей ко мне на Горького? Отмыть ее в ванной, горячая вода в наличии, и выпить-закусить найдется». Кажется, нехилый вариант наклевывается».

— Ребята, я буду занята немного,— говорила своим Наталья.— И Яси не будет. Пожалуйста, ключ у вас есть, так что не ждите, у нас важное и ответственное дело…

— Спецзадание? – уточнил Роман.

— Тебе, Роман, одно на уме. Думаешь, я не видела, как ты вчера после ужина в палатку к львовянкам бегал?

— Я, кстати, Наталья Игоревна, жениться задумал, здесь еще две пары есть, в субботу священника привезут, чтобы все вместе. Так что готовьтесь, приглашаю всех!

— Спасибо, ты лучше за ребятами присмотри, чтобы все нормально было…

Вчетвером они поднялись вверх по Прорезной к хорошо знакомой Валентину кофейне. Студентами они просиживали здесь пары, собирались по утрам на кофе, его здесь классно варили. Сбрасывались по рублю, покупали вино, бездельничали в скверике, к обеду перебирались на «Слоник» или в «Кукушку», По дороге, в гастрономе у Пассажа, покупали традиционную студенческую закуску – докторской колбасы полкило, батон, два плавленых сырочка, банку болгарского «Лече» или обыкновенной кабачковой икры. Основной «капитал» уходил на знаменитое киевское дешевое крепленое вино.

Как оказалось, то и был их расцвет! Эх, если б знать! Они – молоды и беспечны, уверены в своей правоте, твердо знают: пока все это понарошку, будто черновик пишешь, а настоящее - еще впереди, когда-то наступит. И тогда они начнут жить всерьез, и все самое лучшее - пока они разминаются, готовятся - ждет их, обязательно будет. Увы, лучше тех денечков в жизни больше и не было, когда они так беззаботно, без угрызений совести, бездумно и по-пижонски прожигали свое золотое время наивысшего расцвета и абсолютной свободы. Если б знать!

… Сколько не думал потом Иван, не вспоминал, так и не понял, отчего все сразу опьянели? Голодные, правда, ходили целый день на воздухе, а, может, не раз сам слышал, апельсины оказались наколотыми, об этом даже жена Януковича на митинге в Донецке говорила. Ей, кстати, надо бы больше выступать на митингах, речь такая образная, раз сказала про валенки американские и наколотые апельсины, и все сразу запомнили. Иные же депутаты с утра до вечера с трибуны не слазят, такую белиберду несут, не то что забывается через секунду, вообще, за гранью смысла.

Мы-то, в основном, на апельсины и налегали, у этой Яськи их минимум полмешка нашлось. Наталья водила знакомство со всеми в кафе, нам комнату отдельную выделили с видом на Майдан, тепло, светло – и мухи не кусают. Свет решили не зажигать, чтобы с улицы не увидел кто, как мы тут отдыхаем, и какая-нибудь падла кирпичом по окнам не шандарахнула. Революция все же, ети ее в качель. А как по первой-второй дерябнули, совсем хорошо стало, уютно так. Вот что значит с хорошими людьми выпить!

Кофейню эту на углу Прорезной и Пушкинской в прежней жизни Иван помнил плохо, бывали несколько раз – вечные посиделки на ящиках во дворе, очереди за кофе с утра, только время зря терять. Все какие-то бородатые здесь заправляли, хипники и битники – в помятых штанах, небритые, заросшие, все равно, как те, что сейчас на Майдане. Те, правда, журналы толстые почитывали или вид делали, ходили с книгами, часто сидели на них, подстелив под задницу, на парапете. Девицы с ними - бледные, худые, невыспанные, курят и курят одну за другой, да по три-четыре «двойные половинки» кофе лупят, как же не побледнеешь? Конкретные кофеманы.

Иван частенько наведывался в эти края по другому поводу — за углом Ленинский райком партии. В этом здании и в партию принимали когда-то давно очень, еще при покойном, вечная память, Константине Ивановиче. Мужик был что надо, настоящий вожак, заводская косточка, на «Арсенале» рабочим начинал, в электроцехе. Когда партбилеты вручали, история интересная случилась. Приехали организованно в райком, собрался полный зал народу — ветераны, комсомол, активисты местные, заслуженные люди — секретарь райкома любил, чтобы не для галочки, чтобы запомнилось мероприятие на всю жизнь. Разделись, значится, в гардеробе, волосы пригладили — и вперед. После, как одеваться стали — бац, ни у кого шапок нет! Сперли. И это — в здании лучшего райкома партии, в самом сердце Киева! И в такой волнительный день! Да и шапки те – так, старье-барахло.

Скандал мог возникнуть жуткий. Да секретарь лично перед каждым извинился, руку пожал. На следующий день на работу звонок: надлежит явиться срочно в райком! Приезжаем, а там в торжественной обстановке, понятно, не в такой, как вчера, новенькие ондатровые шапки вручают, в коробках и с ярлыками. Бесплатно! Вот так! Наши-то были кроличьи, потертые, эти, по указанию секретаря, прямо с базы доставили, где все для начальства выписывалось.

Пока Иван предавался таким приятным воспоминаниям, Валентин уже третий тост провозглашает, как только он умеет, про женщин, которые нас вдохновляют и ради которых мы, ну, в общем, известная песенка в его всегдашнем исполнении. Выпили, как и положено, стоя, локти назад отвели, по-гусарски, женщины — до дна, Ярослава слезу смахнула: хорошо здесь у вас, говорит, мужчины такие интеллигентные. А у нас, говорит, вдруг что не так – бежать надо, куда глаза глядят, не то калекой сделают при первой же возможности. И давай плакать.

- Мне здесь так хорошо с вами, не поверите, уезжать не хочется. Вот мы сегодня ехали сюда, дом там строится, мы его всегда проезжаем, сначала два этажа торчало, теперь – четыре уже. И я бы могла в нем жить…

Видать, уже совсем готова, к Валентину без всякого стеснения жмется, в глаза заглядывает. Он обнял ее за плечи, шепчет что-то. Известное дело, что. Уж по этой бабской части он у нас академик. И как они чувствуют, что надо к нему цепляться, а не кому другому, например. Да ладно, пусть жмется, оно, может, и лучше, они с Натальей останутся.

А наивная, ну, умора! В доме многоэтажном из красного кирпича жить хочет. Да ты знаешь, что там один квадрат стоит больше, чем ты за жизнь заработала. Спрашивает у Валентина:

— Вы в какой палатке, с кем?

— Да случайно я здесь почти, из командировки, в Африке был, вернулся недавно, машину купил. Хотел забрать, ездить на ней, так со станции все на Майдан ушли. Теперь жду… .

— Давайте попросим, скажем – для нужд Майдана! Нам, знаете, вторая машина не помешает, мы бы столько успели, правда, Наташа?

«Вот я всю жизнь мечтал возить твоих бомжей, на Майдан и обратно. Неужели такая наивная? В этом даже шарм какой-то имеется…»

- Что, правда, из самой Африки? Как интересно! Расскажите, как там, жарко?

— Да загар еще не сошел, если хотите, покажу потом.

Это он, значит, намек такой ей тонкий, как бы на пистон приглашает, проверяет ее на вшивость.

— Меня чего же не приглашаешь загар смотреть? — подает Наталья свой медовый голосок.

«Вот дура набитая! Сама на него прыгает, напрашивается. Зачем тебе его загар, ну и хорошо очень, что не тебе будет показывать, мы тогда вдвоем останемся».

— Да я так, чтобы разговор поддержать. Кого мой загар интересует — пожалуйста! Вот скажи, Наталья, ты в партии какой состоишь или просто активистка за идею, я смотрю, здесь вас целая команда.

— Нет, Валя. Не в партии я. Работаю на Троещине, там два места имею, купи-продай. Здесь даже не за идею. Человека одного от несправедливости защищаю. Юлю Тимошенко. Ее Кучма и его прихвостни в тюрягу запроторили, да мы отбили. Я, когда на Лукьяновке, под тюрьмой, стояла, бронхит хронический подхватила, но, поверь, ни капельки не жалко, и теперь тоже. Ведь если что случится — проиграем, например, выпрут нас с Майдана, Юле первой хана. Потому-то и ходим. Я за нее, Валя, любому пасть порву! Осуждаешь?

— Наоборот. Меня всегда восхищали люди, которые без остатка себя за общее дело. Как Иван, например. Я так не могу, увы…

Здесь я уже не выдержал:

— Напрасно, ты, Валентин, на себя наговариваешь! Да ты, может быть, лучше нас всех.

— Может быть. Господа и дамы, предлагаю испить чашу братства и единения. Наливаем сейчас полную кружку, вот так вот. Первый по солнцу пусть выпьет, сколько сможет, и тост скажет самый сокровенный, пить до дна не обязательно, заставлять не будем…

— Это уже хорошо.

— Почему?

— Ясенька, мы же договорились, загар смотрим только по любви. Так что не перебивай, пожалуйста. Выпиваем и каждый о себе расскажет, пятнадцать лет не виделись, или даже больше, а с вами, Ясенька, вообще, первый раз.

Пошел, значит, ее кадрить. Первой выпало Наталье.

— Что рассказывать, братцы мои? Вот замуж собираюсь за болгарина одного, доктор наук, профессор, а красивый какой! Сын у него - спортсмен известный, теннисист. Наверное, перееду туда, там всегда много солнца, море теплое, питание, такая рыбка на обед, вино! Всю жизнь собираюсь-собираюсь, да никак не выскочу. А вот он позвал…

— Ты думаешь, так хорошо замужем?

— Да нет, Яська, знаю, была. Так и одной тоже. Особенно бабе. Ну, а в целом, жизнь не плохая. Когда наша бражка в ЦК распалась, Иван немного помог поначалу, спасибо, тебе, Ваня, потом на «железку» устроилась, недвижимостью немного позанимались, теперь с компаньоном торгуем на рынке. Крутишься, как белка в колесе, света белого не видишь, ни одного светлого пятна в жизни. Ни одной положительной эмоции. Разве что Юля, да наш Майдан, так и то скоро разойдутся все, опять тоска несусветная. Мой тост:

- За Вас, за всех!

Ого! Наталья залпом осушила почти полкружки. К тому же оказалось, что она плачет, и слезы капают на ободок кружки, и на рукав моей куртки, и там их поглощает водоотталкивающая ткань. Я взял у нее кружку, приложился, как положено, рассказывать мне, в принципе, нечего, все по-старому у меня. Не буду же им говорить, что с Васей Чеботарем пролетели из-за неразберихи московских товарищей, теперь работаем в штабе Януковича, а дети наши на Майдан ходят.

— Вас жизнь,- говорю,- разбросала — кого на Троещину, кого в Африку. А я, как был на Банковой, в нашем Белом доме, так там и работаю. И мимо кабинета нашего могу хоть десять раз на дню пройти.

Они – давай смеяться. Ну, я им тогда выдал еще:

— И в шахматы, между прочим, усовершенствовался, дебюты по учебнику разыгрываю, такие позиции ставлю, Валентин, тебе в жизни меня не обыграть. Мою кандидатуру, представьте себе, на председателя федерации Украины выдвигали. Избрали бы, если бы не нынешние времена, сказали: неси деньги, да где же я возьму… Я пью за нашу шайку-лейку, как Валентин сказал, что в белом здании ЦК была тогда, и за те времена!

- Да,- сказал Валентин,- бывали хуже времена, но не было подлей!

— Все скрываешь, Ванечка,— Наталья меня локтем подтолкнула,— пей, Ваня. Ты вот скажи мне, кто в нашей комнате сейчас? И стоит ли там стол Толи Марченко, тот самый, на котором мы с тобой первый раз согрешили, когда Валентин в командировку ездил…

— Молчи, дура, ну зачем ты?

— Что здесь такого? Подумаешь, что было, то было, быльем поросло..— Наталья скорчила Валентину рожу и высунула коричневый от апельсина язык.

Убей меня, не помню, как все вышло! Как ни стараюсь, не получается. Сначала водка пошла не в то горло, во-первых, поперхнулся, предупреждать же надо, и Валентин, во-вторых, как-то странно затих, напрягся. Наталия же совсем косая, видать, не соображает ни фига, нет, чтобы угомониться:

— И то, что Валентина ты обыграешь, и не только в шахматы, - козе понятно! И рога ему наставил!

В общем, не сдержался, ударил я ее по щеке, не очень сильно, чтобы в чувство привести, вменяемой снова стала. Она — раз, и с копыт!

- Ясе передаю кружку:

— Там уже ничего нет, давай долью. Вам на двоих как раз с Валентином осталось.

- Да не буду я пить! Что вы себе позволяете?

Дрожит вся. К Наталье бросилась, что-то шепчет, по волосам гладит. Одно слово: бабы! Как кошки, такие животные…

Валентин молчит, как партизан, хоть бы слово сказал. Я Наталье врезал из-за него, она же такую подлянку... А как все хорошо начиналось!

Яся отхлебнула, как птичка, и опять к Наталье, что-то щебечет ей на ухо.

— Эх вы, я почти влюбилась в вас, вы все развеяли, как дым! Для меня это такое потрясение, я ведь раньше жила, как в полусне, пока Майдан не случился…

Валентин взял у нее кружку:

— Хоть любви у нас не вышло — за любовь!

— Нет, ты расскажи, как жил все это время!— уже я ему.

— Иван! Ну, ты даешь! Совсем наклюкался. Может, рассказать еще, с кем жил? Ты ведь мне не рассказываешь, как у друга женщину отбивал!— он погрозил Наталье пальцем и, обняв за плечи эту Ясю, что-то зашептал ей на ухо. Та все время ржет, как будто он ее за пятки, а не в ухо щекочет! Разом поднялись и ускакали

…Потом Валентин уговорил меня ехать к его другу и смотреть загар, кроме того, он сказал, что в квартире этого друга давно не поливали цветы, и они завяли. Терпеть не могу, когда за цветами не ухаживают. В такси он так прижал меня, что я чуть не лопнула, а он все время целовал в губы. Перед шофером неудобно. Я была в свитере, так он залез туда рукой, снял лифчик и всю дорогу гладил груди, иногда сжимал их, я не представляю, как доехала, руку мою он сразу, как сели в машину, сунул себе под плащ. Лицо у меня горело, как сковородка, щеки пылали, губ не чувствовала.

В квартире цветов, конечно, никаких не нашли, да и то, я это не сразу сообразила, он меня еще на лестнице раздевать стал, потащил в ванную, мы, наверное, час или больше стояли под душем, он всю меня вымыл с мочалкой и мылом тер, старательно так. Я тоже ему спину помыла, а когда повернулась лицом, он меня развернул назад, так первый раз это и случилось. Я сначала голову не собиралась мочить, да как без этого, когда ванная маленькая, и совсем не предназначенная для таких дел. Пришлось руками в стенку упереться – без этого ничего бы у него не получилось.

Когда вышли, он из шкафа бросил чистый пакет белья, я разостлала, простыни свежие, с ярлыком магазинным. После душа, он под конец облил меня какой-то не то водой, не то шампунем, тело стало пахучим и гладким, лечь в такую постель — диван занимал всю комнату — ни с чем не сравнимое блаженство.

Все-таки мужчины в Киеве — не то, что в нашем захолустье, как они умеют женщине сделать хорошо! Могу сказать, что мой Бодя, парень тоже не из последних, так обленился, его в душ отправить — и то проблема. Что же касается постели, то он всегда о себе только и думал. Кончит свое дело — или курит, или газету читает, или сразу спит. С Валентином мы, кстати, тоже мало говорили. Но по другой причине — некогда было, руки и ноги все время заняты. Что значит обходительный мужчина — приятно дело иметь! Честно, никогда не думала, что познакомлюсь когда-нибудь с таким. В первую очередь, заботится о женщине, потом уж о своей выгоде. Спросил только однажды:

— Ты сколько раз кончила?

Я от стеснения сказать не могу, только два пальца ему показываю, на самом-то деле — три.

— Давай еще разок, теперь уже вместе.

И уснули тоже, наверное, вместе. Спали недолго, часа, может, два-три. Слышу, стреляют где-то близко. Вскакиваю, глаза открываю — Валентин бутылку открывает в окно.

— Ярослава, пора пить шампанское!

— Я готова,— говорю.— Хотя, если честно, никогда не пила шампанское под утро.

— На брудершафт!

Выпили, конфетами - «Птичье молоко» - закусили. Голова как воздушная, плывем на нашем корабле, соединившись. Все, как в угаре, но приятном, ни о чем не думаешь, только его сильное тело обнимаешь. Когда немного выдохлись, лежали без сил, я спросила:

— Вы раньше так дружили втроем?

— Кто тебе сказал? Работали вместе. Потом жизнь развела, не виделись триста лет.

- Друг к другу относитесь нежно.

— Ничего себе, страсти, чуть не подрались. Со стороны, оказывается, выглядит нежно.

— Этот Иван – на вид смешной такой, что, кажется, мухи не обидит. А поди ж ты! Когда он ее ударил, я дара речи лишилась. Не знаю, как в таких случаях вести себя. Думала, ты с ним драться сейчас начнешь.

— Не хватало, много чести. Да я, вообще, драться не умею. Думал, Наталья ему засветит.

— Наталья?

— А что? Женщина бывалая, могла бы запросто за себя постоять. Известное дело…

— Ты любил ее?

— Любил? Не помню. Когда-то, давно. В другой жизни. Наверное. Не знаю.

- Что ж, не защитил? Обиделся, что она - с Иваном?

— Выходит, что да.

— Ты не знал? Только сегодня… первый раз…

— Ярослава, я тебя прошу. Ты, когда много говоришь, возбуждаешь у меня желание. Знаешь, какое самое лучшее лекарство от любви?

— Какое же?

— Другая любовь! А-а-а!

— Сумасшедший! Щекотно! Клин клином, да?

— Клин-клин! И еще один клин!

– Хочу это запомнить. На всю жизнь.. Вот только дома, в Луцке, надо будет притворяться, чтобы Бодя мой никогда ни за что ни о чем не догадался, в постели это можно легко заметить…

… Какой стыд! Выставлен полным простофилей. Значит, они оба меня обманывали, еще, наверное, и потешались, как здорово это делают, а я даже не догадываюсь! Что может быть позорнее: ходил перед ними гоголем, павлином хвост распускал, супермен местного разлива, они же трахались прямо в кабинете, у тебя за спиной, ты же еще и лобызался с ними. Все вокруг знали, что Наталья твоя женщина, ты ее привел, а драл ее на самом деле Иван. И кто бы мог подумать? Иван! Сто пятьдесят в кепке и на коньках, немытый вечно, помятый, пропитавшийся запахом козла и «Беломора» вонючего! Это ж какую фантазию надо иметь, чтобы соблазнить такого. В том же, что она была инициатором, сомнений никаких. Да если он приставать стал первый, Наталья его быстро бы на место поставила, умеет это делать, сколько раз с блеском отшивала таких «женихов».

Тогда зачем? Чтобы унизить меня в глазах Ивана? Зачем? И сколько лет скрывали? Какой-то меркантильный интерес — исключено, я ей любые вопросы тогда решал. Вот именно, не обидно, если бы с нужным человеком перепихнулась, за ту же квартиру, например. На здоровье, и сколько надо! А здесь — Иван! Может, у нее патология какая-то, читал, что иногда приступы находят, калеку хочется отодрать, как принцессу какую. Так то мужику, женщины же вряд ли выберут урода с гнилыми зубами, для них витрина много значит. Ну ладно, что случилось, то случилось! Но зачем понадобилось ей сейчас, когда пятнадцать лет прошло и никто ничего не знал, не ведал, обнародовать при всех, что когда-то она дала Ивану на рабочем столе Толи Марченко?

И как бы хорошо ни знал женщин, в голове все равно не укладывается, чем можно объяснить такие поступки. Кто тебя, в конце концов, за язык тянет? Ну, изменила, так молчи себе в тряпочку. Интересно, один раз только или… Про Ивана что-то такое еще сказала, будто он потом, после развала ЦК, помогал ей. Значит, спелись давно. Такого про нее не слышал, болтали мужики, будто бы она работала проводницей и чуть ли не пошла по рукам.

Постой-постой, да она под конец, особенно когда у него начались те неприятности в ЦК, вела себя довольно странно, что-то такое было, сейчас не вспомнить, переменилась, стала уклоняться от встреч, какие-то дела им все время мешали. И Иван, кажется, не так, как всегда себя вел, преувеличено радостно, что ли, как-то с энтузиазмом.

И — догадка, как молния, сверкнула: да она мстила тебе! За все те годы, что ты топтал ее в грязь, унижал бездумно, как трактором переезжал. Рабой бессловесной сделал: кнопку нажал, номер набрал — и раздевайся! Женщины очень чувствительны к такому. Ни ты ее, ни, тем более, она тебя, никто никого не любил, использовали друг друга. Ты ее для удовольствия, она — чтобы не пропасть, выжить. Вот назло рога и наставила. А чтобы обидней было — с Иваном, она прекрасно знала, что ты его презираешь, вместе ведь смеялись над его козлетонством. Даже не обязательно, чтобы ты в курсе, делала для себя, исключительно для внутреннего пользования. Ей, может, так жилось легче, спокойнее.

Ну и хорошо. В том смысле, что сегодня оборвалась последняя ниточка, что связывала меня с той жизнью. В которой я был-таки самым настоящим простофилей, и даже Иван мне запросто наставлял рога с моим же человеком, которого я подобрал почти на улице, помыл-выскоблил и кусок хлеба маслом намазал. Да еще какой кусок в те голодные застойные годы! Она ноги мне мыть должна каждый день до скончания века!

Почему все набекрень? В Африке так гадко себя не чувствовал. Приехал в Киев — жуткий депрессняк. А тут еще друзья подсобили, спасибо большое! Смешно сказать: в сорок четыре года жить не хочется. Будто лодка клюнула носом в песок, оглянулся — кругом выжженная пустыня: ни работы, ни семьи, ни друзей, ни любви. Так, одна лишь видимость. Зря сюда вернулся, ничего хорошего здесь не будет. И никто не ждет. Признайся, втайне хотел встретить и Ивана, мудилу такого, и Наташку, и Альку. Каждый день представлял, как вернусь, выйду на Крест, встречусь с ними, богатый и благополучный, снисходительно спрошу: «Может, денег дать? Разбогатеешь – отдашь». Какой наив!

Но на Ивана, как ни странно, ни злобы, ни ненависти… Кого с удовольствием поколотил бы - Наталью. Не поколотил - вмазал бы один разок от души, как Иван тогда, — и в расчете. Представляю, вдвоем в этой кафешке ее отметелили?

Какая только дурь не лезет в голову, когда пьяный и баба под боком чужая. Ну, заведешь еще одну такую же Ясю, ну две, десять… Сколько тебе еще осталось? Разница в чем — они, бедолаги, не ведают, что их ждет, им все внове, свежак, тебе же все по барабану, давным-давно изъезженная дорожка, знакомы все загогулины, и весь пробег — как бы вхолостую, не задевает даже по касательной, а у них на душе рубцы остаются, и раны потом долго саднят. Возможно, на этой почве и проявляются такие остаточные явления, как сегодня у Натальи.

С другой стороны, не кто иной, как я лично, один из немногих, умеющих угодить, сделать хорошо. Сами мне в этом не раз признавались. Сколько по-настоящему незабываемых минут я им подарил безвозмездно! И брал это, кстати, не из общей кассы, а тратил свое, кровное. К примеру, Яся. Видно даже дилетанту, что я у нее первый мужчина, хотя она два года замужем. Да девушка создана для любви! Кстати, уже просыпается. Продолжим ей праздник, она так хочет этого. Пусть поживет хотя бы два дня по-настоящему, как человек. Как человек или как женщина?

— Яся, просыпайся, любовь моя! Сейчас будем пить шампанское. Как это ночь? Половина шестого утра, самое время. Но сначала под душ! Конечно вместе. Кто же утром под душ ходит по одному, где ты такое видела?

…В это же самое время Наталья проснулась от холода, зуб на зуб не попадает, курточкой укрыл кто-то, так и проспала всю ночь, цыпки по телу. Глянула на часы — мама дорогая! Половина шестого утра, да я же Майдан весь проспала! Вскочила, включила свет — Иван в углу под стулом храпит, в плащ-палатку завернулся, как заяц под елкой в лесу. Какой заяц, козел вонючий, вот кто он! В одну секунду все вчерашнее промелькнуло, словно обухом по голове, наружу полезло, да лучше удавиться, чем с этим жить. Будто на пленке проявилось — и как водку из кружек жрали, и Яська на Валентина вешалась при всех, и как Иван ей вмазал, когда она Валентину все выложила, на себя хотела его переключить. В подсобке тьма кромешная, так бывает только в конце ноября, еще время меняют, идиоты, так что то ли шесть утра, то ли три ночи, не понять без поллитры. Где уж тут рассмотреть, есть ли синяк под глазом, кажется, ничего нет.

Валентин слинял, конечно, с Ярославой, на хате где-то трахаются. Хороша, нечего сказать, все по дому сокрушалась, по мужу — как там, бедный, без меня пропадает, короче, целку из себя строила. Валентин мизинцем поманил, и ее ветром сдуло, какой там муж, к едрене фене!

Почему вчера так глупо вышло? Не надо было столько пить. Хотя не только водка виновата. Правильно говорят, что у пьяного на уме… Стоило увидеть после стольких лет разлуки, мозги перевернулись, голова кругом, себя не помнила, такое несла! Валентин разбудил все дремавшее внутри. Она-то думала, забылось, увяло, выветрилось. Ан нет. Увидела его — и сразу перемкнуло, да улыбнись он только, намекни — на край света, хоть в поезд, хоть полы мыть, хоть землю копать. Только бы с ним, ему служить.

Да ты в своем уме? Замуж собралась, Андрей Павел так красиво ухаживал, в Софию зовет. Блядун этот его мизинца не стоит. Слыхала же про подвиги Валентина — с какой-то малолеткой связался, наркоманкой, вены резали, в ментовке еле образумили, в Африку сбежал. Отец той малолетки, какая-то шишка, чуть не министр, упрятать в тюрягу хотел. Эх, Валька, куда тебя занесло, мало приключений на свою задницу в молодости имел?

Ну и она, под стать, просто супер. Во-первых, сколько надо иметь ума, чтобы такого мужика, как Валентин, променять на Ивана? Ну, хорошо, случилось. Так мужики друг другу не разболтали, сама по пьяни распатякала все. Вот какая я молодец, и с тем спала, и тому на столе давала! И, главное, на хрена при Ясе рассказывать? Да проболтайся она, когда были бы втроем, может, только посмеялись, подумаешь, шведская семья. Здесь же еще эта Яся — молодое мясо. Вот он ее и сгреб, чтобы тебе больнее. Как они теперь с Ярославой встречаться будут, в глаза смотреть?

А к Валентину путь заказан. Ну и хрен с ним, подумаешь! Мужиков сейчас полно, здоровые, как на подбор, накачанные, молодые, все при них. Сколько раз хотела на Труханов поехать или в Гидропарк, на пляж, подставиться пловцу какому-нибудь. Пусть только кошмар весь этот кончится, в мае обязательно съездит. Купальник французский зря, что ли, покупала? И фигура у нее — ни одной складочки, никакого целюлита, как была секс-бомбой в теле, такие мужчинам очень нравятся. Правда, сколько киснуть можно, жизнь-то проходит! Кроме своей Троещины вонючей, ничего не видит!

А вчера — ну что вчера, спьяну болтала, по морде получила, будем считать, по делу. Это она так с прошлым расставалась, теперь уж точно не осталось ниточки, которая связывала бы ее с той давнишней жизнью, с Валентином, Иваном, отношениями, что так переплелись и даже запутались, трудно разобраться. И жалко, что все прошло, протерлось до дыр, встретились — чужие ведь люди совсем. Кто же по увядшей молодости не тоскует, не плачет? Неохота в старуху превращаться, когда вокруг жизнь таким фонтаном хлещет, столько новых вариантов вокруг, когда у красавчика Валентина даже волоска седого нет и баб мнет, как молодой!

Ему завидовать, впрочем, не стоит — ну год, три, пять — и ку-ку, привет! И без того не просто, как ни хорохорится, — кругом один, глаза грустные, затравленные. Жизнь его по головке не гладила. Тянулся, как мог, а остался у разбитого корыта.

Выпить что ли, тоска зеленая, не хватало еще, чтобы депрессняк накрыл! Она налила водки, стакан перед этим долго споласкивала в раковине, горячей воды, понятно, нет. Прихватила со стола огурец, вышла на крыльцо. Светало. С Майдана долетели звуки музыки, какая-то пальба — то ли петарды, то ли хлопушки, новогодние декорации, вспомнила, как вчера елку наряжали оранжевыми игрушками. Время летит ужасно, вот скоро Новый год, ее сорокапятилетие, юбилей. Уехать бы куда, ведь на работе, на рынке, стол накрывать придется. Вот шаровики порадуются! Накось, выкуси! В Болгарию уедет, с Андреем справит и с его сыном Константином.

Закурила на крыльце и расплакалась. Какой Андрей, какой Константин — фантазии все, химеры. И кто такие даты отмечает, через пять лет — полтинник, жизнь прошла, ужас! Видно, до конца дней будет в одиночестве себе постель греть, суждено так.

Дым с Майдана от костров и буржуек, уносимый ветром, медленно плыл по небу, с Крещатика плавно подымался вверх, на Прорезную, и дальше, через Пушкинскую, до бульвара Шевченко. С неба сыпала противная мелкая крупа. Падая на замерзшую землю, она смешно подскакивала, казалось, слышно тихий звон от ударов об асфальт. Подтаявший снег похож на талый сахар в блюдце. Все-таки за ночь промерзло, и отсюда, сверху, лужи казались усыпанными битым стеклом.

На деревья и кусты в маленьком скверике, где они так любили сидеть и пить пиво, выпал сине-белый иней. Под кустами лежали собаки, перемазанные инеем, натурально вписываясь в киевской поздней осени пейзаж. Отсюда, с холма, они походили на статуэтки, что стояли в витрине центрального универмага, только те были оранжевого цвета.

На Майдане снова громыхнуло, музыка и крики стихли. Кто-то резко, быстро затараторил в микрофон. Слов не разобрать, только рокот. Не война ли там настоящая, не Кучма ли войска ввел – ума хватит? Говорили ведь, что со стороны Василькова российский спецназ надвигается, вроде заблокировали, но надолго ли? Пора будить Ивана. Хлопнула дверь парадного, выбежали два милиционера, подозрительно косясь на Наталью.

— Милиция с народом!— поприветствовала их Наталья.

Менты, ничего не ответив, скрылись за углом. Она посмотрела им вслед. Елки! Отсюда прекрасно вырисовывалось здание, где когда-то сидело все начальство железной дороги, куда ее привела Нинка Толкачева, затолкала в кабинет Прокопенко Ивана, как же его, Семеныча, что ли, тот назначил ей свидание на съемной квартире.

Десять минут позора — и ваш вопрос решен положительно. Он так потом, после всего, ей и сказал:

- Ваш вопрос решен положительно. – И после небольшой паузы:
Вам отказали.

Это шутка у него такая, номенклатурная.

Память у Натальи избирательная. Вот квартиру помнит прекрасно, и кресло, стоявшее ножками на плинтусе. Когда он ее обнял и поцеловал, ножки соскользнули на пол, будто кресло падает, это продолжалось всего несколько секунд, но хватило, чтобы оба вздрогнули. Как часто бывает, одной такой мелочи оказалось достаточно, чтобы вполне объяснимое напряжение исчезло, установились непринужденные, легкие, почти дружеские отношения. Ей хотелось все время смеяться. Она еле сдержалась, когда уже разделась и он из другой комнаты вышел к ней в плавках. Они еще больше подчеркивали начальственный животик. Все сохранилось, а вот отчество стерлось, хотя звала она его и в постели по отчеству. Только имя — Иван. Что тот Иван, что этот.

Подруга! Кончай ностальгировать, пора что-то предпринимать, как-то домой добираться. А это чудо оставлять здесь, пока не проспится окончательно? А ключи кто девкам отдаст — на восемь на работу придут? Так что же теперь, на Майдан не идти?

Этот дым, клубящийся над Прорезной, никаких положительных эмоций не вызывает, все какая-то ахинея вспоминается, дурные мысли в голову лезут, не способствуют… Чему? Ничему не способствуют!

— Иван, вставай! Поднимайся, утро уже, люди сейчас придут, магазин открывается!

— Да отстань ты, мало вчера получила? Еще хочешь?

— Во-во, ты только это и умеешь! Что за вода, ты там случайно не обоссался?

— Нет, ты точно у меня схлопочешь. Где, кстати, здесь умыться?

— Может, тебе еще и опохмелиться? За углом раковина, там и туалет.

— Похмелиться хорошо бы, да на работу идти. А у тебя есть что, осталось?

— Так ты ж на работу собрался. Ладно, иди, налью. Закусывать будешь?

— Нет, я лучше закурю. Ты чего не похмеляешься? Или уже, в одиночку?

— Да и я тоже немного выпью с тобой. Плесни граммульку.

— Ты извини, Наталья, что я тебя… Пьяный, зараза, был, потому и…

— Ладно, за все хорошее!

— Хорошее? Где оно, хорошее? На Майдане?

— Ты опять начинаешь, не можешь без скандала, да еще с утра!

— Не знаешь, когда это все кончится? Долго еще стоять будут, людям мешать?

— Пока Кучму и его банду не победим.

— Значит, долго, всю жизнь.

— Нам некуда спешить, понял? Сколько надо, столько и простоим. Юля сказала вчера…

— Какая Юля, ее, по-моему, Ясей звали.

— Ты, блин, все мозги пропил. Юля Тимошенко! Лидер наш! Королева революции! Все Яся снится, на молодое мясо потянуло?

— И что тебе та Юля сдалася? И этот Майдан? Думаешь, что-то изменится, если Кучмы не будет?

— Придурок ты, Ваня, и не лечишься! Да все изменится, мы будем жить в прекрасной стране! Ты хоть это понимаешь?

— Слушай, Наталья, я тебя прошу, не ори ты так, у меня голова болит. Налей лучше немножко, там что-то осталось? Я же не против.

— Не против чего?

— Ну, что мы будем жить в прекрасной стране. Если ты так хочешь…

В дверь постучали. – Жаль, на самом интересном месте прервали, – подумала Наталья. А Иван этот хоть и коммунист, но его запросто сагитировать можно. Какой-то он нестойкий, не уверенный в своих убеждениях. Может, хочет жить в прекрасной стране?

Когда они курили на улице, из парадного, что напротив, чинно вышли, даже выплыли необъятных размеров муж и жена, роскошная пара – он в богатой дорогой дубленке, она в норковой шубе до пят, оба в дорогих меховых шапках, важно прошествовали к припаркованному «Мерседесу». Донеслись обрывки фраз:

— Я же тебе говорила, на том Майдане одни бомжи собираются, а сюда, к нам в подъезд, ходят нужду справлять!

— Безобразие! И когда только это кончится?

На улице, тем временем, светлело, прояснялось.