Жили-Были «Дед» и «Баба»

Вид материала

Документы

Содержание Кредитная история

Подобный материал:

• Жили-были дед да баба. Была у них курочка Ряба… Замечательная сказка! Ловко сложена, 116.29kb.
• Сказка про Корку, 12.58kb.
• Как прожить в лесу без математики (сказка), 72.05kb.
• Звери: волки, белки, зайцы, 167.45kb.
• 1 страница Жили-были дед да баба…, 491.75kb.
• Конкурс: «Налоги в шутку и всерьёз» "налоговая сказка", 52.42kb.
• Жили-были дед и баба. Удеда была дочка, и у бабы была дочка. Все знают, как за мачехой, 29.81kb.
• Звучить тиха мелодія, на сцені темно. Дід І баба спляти, 132.02kb.
• Новогодняя сказка -2009, 139.58kb.
• На темы русских народных сказок, 313.63kb.

^

КРЕДИТНАЯ ИСТОРИЯ

Есть много вещей, о которых ты знаешь и которые сидят в душе, но в жизни никогда не пригодятся, лежат на дне мертвым грузом. Например, китайский язык, который семь лет Макс изучал в интернате, у черта на куличках, туда из городского транспорта только трамвай ходил – 23 –й номер «Бессарабка – Святошино», часа два с половиной пыхтел. Когда было, в другой жизни, не узнать Святошинский район – почти духсоттысячный массив, метро, свои микрорайоны с высотными домами, озера, благоустроенные пляжи. Летом – не надо в Турцию ехать, вот она, курортная зона, отдыхай – не хочу. В их времена - выселки самые настоящие. Днем зубрили и решали задачки, по ночам выходили на улицы, шмонали залетных алкашей и влюбленных. Кругом лес, частные слободки, редко кто после десяти нос из дому высунет. А парочки сюда забредали себе на беду. Интернатовские их не щадили. Сначала попрыгать заставляли, и если мелочь звенела в карманах, приказывали вытряхивать. Разве не смешно, как взрослые дяди и тети прыгают?

- Не сачкуй, давай, повыше, как положено, - незлобно советовали интернатовские. – Прыгай, хуже будет.

И прыгали. Что оставалось? Потом отбирали не только мелочь, но и девушек. Мужиков раздевали, связывали ремнями, отводили на ту сторону, почти к речке Ирпень. Били прутьями, свежими вениками, которые ломали тут же, в низине, перевязывали плети душистой травой, запах стоял головокружительный, как на лугу во время покоса разнотравья. Девушек раздевали, к деревьям привязывали ремнями, губы чем-нибудь завязывали, тогда ведь лейкопластыря не знали. Или скотча, как сейчас.

Однажды попалась им пара на сверкающем мотороллере, перламутровые ручки, зеркала, колеса новенькие. Экспроприировали, конечно, гоняли по проселочным тропам и ухабам, на танцы в село заруливали с шиком, когда наскучило, сдали на толчке, в Ново-Беличах, накупили пива, водки, в лесу сабантуй устроили, неделю гудели.

По утрам старательно изучали китайский язык. Кто-то, видать, умный придумал, чтобы детдомовские, круглые сироты, зубрили иероглифы дурацкие? Может, шпионов готовили? Для десантирования в Пекин на случай войны? А что? Глаза прищепками в щелки превратить, и готово!

А вообще, китайцев они уважали. Макс помнил времена, когда с Союзом они дружили, как родные братья. Делегации приезжали в интернат и они набрасывались на гостей в надежде выклянчить что-нибудь: если повезет, - авторучку шариковую – по тем временам большую редкость, или жвачку, или конфету, невиданную, иностранную, которая казалась божественно вкусной. Татарин, с которым они сидели на одной парте, выпросил как-то настоящую авторучку, что надо заполнялась чернилами. Иногда он, сжалившись, давал Максу – сосед все же! – пописать. Но не долго. Макс и сейчас помнит, какое блаженство получал писать настоящей китайской ручкой! Да такой хоть целый день шкрябай – не скучно!

Этому Татарину везло по-черному. В пятом или шестом классе у него нашлась мама. Или, как он говорил, матка.

- Понял, у меня матка нашлась!

- Брешешь!

- Зуб даю! – он щелкнул большим пальцем о верхний щербатый зуб. Клятва такая: если соврал – зуб на отсечение. Можно вырвать, сломать, лишить зуба за вранье. Зубом не шутили.

- Что же она тебя не забирает?

- Самой жить негде. Да и мужик у нее, и дочка маленькая, сестра как бы мне. Два года назад родилась. На Куреневке сарай снимают. Там даже уборной нет, понял?

- Куда ж они ходят?

- На улицу, в яму. Как в селе, видел? Нет, как по мне, я лучше здесь, в интернате поживу. Там ведь и воды нет.

- Как же они моются?

- Они и не моются. Чешутся только!

Татарин, Димка Татаринов слыл известным шутником. И дрался беспощадно. Одно время, в восьмом классе, им разрешали по субботам, раз в неделю, в село на танцы, где цеплялись с местными, Татарин стоял насмерть, лупил так, что головы у парней отлетали, а ведь после армии ребята. Безжалостным и жестоким был, до конца стоял на своем, его даже интернатские побаивались и не залупались.

Из-за него танцы запретили. После той сильнейшей драки менты из интерната долго не выводились, Татаринова и еще двух пацанов таскали, дело шили, потому, как забили одного местного в потемках. Осень поздняя, слякоть, лужи кругом, не видно ни фига, в слепую дрались. Одному местному кто-то кашне на шею накинул, передавил горло. Кашне-то их было, интернатское а местные на Димку и показали. Не доучился Татарин, так и выпускался Макс без соседа по парте, один сидел. Говорили, в колонию по суду отправили не совершеннолетний, легко отделался.

Он Татарина как-то встретил потом, в другой, взрослой жизни. Макс в «Желтой газете» управляющим делами – вроде завхоза - только-только начинал. Столкнулись в аэропорту, в «Борисполе»: лето, жара, тридцать градусов, круговорот, в час пик попали – одни прилетели, другие улетают, те встречают – жуть, в общем!

Макс уговорил шефа, вырвался в Крым, на неделю в отпуск. Ехали со Светкой, его тогдашней начальницей. Макс, после окончания универа, с дипломом экономиста, распределился к ней на практику, продлилась она недолго, месяца два. Так получилось, что потом уже Светка проходила у него практику, значительно дольше – почти год тот кошмар длился, чуть по глупости не женился.

В буфете не узнали друг друга, хотя стояли в очередь в затылок.

- Как ты, Татарин?

- Не жалуюсь! Капитан уже.

- Служишь? В каких войсках?

- В милицейских, знаешь такие? – ловко, привычным жестом достал из нагрудного кармана тенниски удостоверение, махнул перед глазами – понял?

- Погоди, как же тогда – все образовалось?

- Все путем, Макс. Как ты, где ты, что ты? – И на ухо, привлекая к себе, - Телка у тебя классная, погляжу! Да ты всегда до этого дела охотник был… Извини, мой рейс объявляют, кажется… Ну ладно, бывай! Телефон запиши, может, понадобится, когда…

Второй раз он увидел его у шефа. Вернее, в больнице, где лежал шеф после идиотской аварии. Из-за дуры одной, сельской училки, попал в передрягу – врагу не позавидуешь. Его навороченный джип оказался в кювете, сам шеф – в «Феофании» с двойным переломом бедра. Вот не повезло! Та дура переходила дорогу в неположенном месте, шеф на дачу ехал, сам за рулем. Остановился, чтобы пропустить на переходе. Она тоже остановилась. Шеф тронулся, и училка сделала шаг. Шеф затормозил и махнул рукой – проходи, мол. Она продолжала стоять. Тогда шеф поехал, и она пошла. Успел свернуть в дерево и в кювет. Ну, не умора ли? Шеф вызвал его в больницу по срочному делу, Макс находился в палате, когда туда постучали, и в дверном проеме показалась голова Татаринова:

- Разрешите, Сергей Семенович?

Тот Пришел в неописуемую ярость. Охранник как раз в туалет отлучился, второй – то ли заболел, то ли офигел, кто их разберет, ну, и Татаринов без доклада оказался чуть ли не в палате.

- Макс, выйди, пожалуйста, скажи ему, чтобы посидел пока, сам дождись охранника, пусть он ко мне заходит, а ты на часах постой, чтобы этот… посетитель в палату не вошел. Не сочти за труд, пожалуйста…

- Потом, потом, подожди, Димка, плохо ему, - Макс кивнул в сторону палаты.

Пришел, наконец, охранник, он, оказывается, за сигаретами бегал.

- Макс, мы у одного дяди работаем теперь? Ну, классно! Очень рад! Чем вообще занимаешься?

- Да так, в оркестре играю. Ты лучше о себе расскажи, Татарин.

- У нас дела, что ты! Как я рад, что мы встретились. Подождешь меня, я на машине, поедем куда-нибудь, отдохнем. Деньги есть, можешь не сомневаться! – Татарин вытащил пухлую пачку стодолларовых купюр – тысяч десять, может, больше. Ты что думал? Работаем! Поехали, Макс, есть такие телки! За бабки все делают…

- У меня без денег - то же самое!

Посмеялись. Вышел охранник с похоронным выражением лица.

- Вы – заходите, пожалуйста, - сказал Максу. – А вас Сергей Семенович сегодня не примет, у него процедуры, обследование через десять минут. Когда надо будет, он вас найдет.

- Да я проведать только, без никакого дела! – обиженно прогундосил Татаринов.

- Ну, будь здоров,- Макс протянул руку,- меня не жди, я здесь долго буду.

И сейчас, добравшись до конца его письма из тюряги, Макс долго и тупо глядел в одну точку, не разбирая ни слов, ни букв, не вникая в смысл, делал вид, что все еще читает. Сам же тянул резину, убивал время, не знал, что говорить, как объясняться с Файкой.

Сомнений не могло быть – Татаринов прокололся и теперь валил всех, в том числе и шефа. Просто чудо, что письма попали к Фаине, а от нее к нему. Знает ли обо всем этом С.С.П., как его называет Татаринов? Немедленно надо связаться, и где гарантия, что эти письма больше нигде не гуляют?

Черт! Такие стрессы в один день. Перед тем, как дать ему почитать, она призналась, что беременна, спросила, что будем делать. По ее тону, интонации Макс понял, что нафантазировано там много - семья и все прочее, как теперь переигрывать все, переубеждать? Хорошо, когда она была в своей Японии! Да нет, ничего такого он не хотел и не стремился. Миша Поплавский пригласил в конкурсную комиссию по отбору на хореографический факультет – такой молодняк продвинутый, жуть! Презервативы после кастинга валялись повсюду. Сам Миша по этому делу не боец, но уже который год влиятельных и нужных ему людей на этот кастинг приглашает, и самое интересное – все приезжают, валом валят, на молодое мясо так солидных мужиков тянет! Шутка ли сказать – только из Кабмина человек десять было, и все «шишки»! Из администрации президента, депутаты, пара министров. Миша, губа не дура, всех потом отрабатывать заставляет, за ним не заржавеет!

Как объяснить Фаине, что не собирается он в данный момент заводить семью? Не входит в его планы. Пока - во всяком случае. Ни жена не нужна, ни тем более ребенок. Разве им так плохо вдвоем? Куда гнать картину? Какие дети? Какая женитьба? Суши теперь голову! Была бы другая, проходная телка – послал бы на три буквы, не задумываясь! Здесь – не то. Шефа задание, все время спрашивает, интересуется. Да и сколько сил, сколько бабок вложено в раскрутку, только-только отдача наметилась. И вот тебе благодарность за все! Нашла время беременеть. Если рожать – верные два года коту под хвост. За это время конкуренты убегут так далеко, что нам их видно не будет. Два года – по нынешним меркам как десять раньше. И бабки, главное, накрылись медным тазиком. Кто же надоумил – рожать в такой момент? Долго надо думать, чтобы на такое решиться, но еще больше – чтобы поломать планы. И ведь обещала же предохраняться. Сказала бы, корова, я бы презерватив одевал. Вот лажа!

Лажа. Ха-ха! Старинное словечко времен детдомовского детства. Вспомнилось, пришлось, как нельзя, кстати. Лажа, бирлять, сурлять, вирзать, кирять, чувак, кочумай! Их музыкантский, лабуховский слэнг. Когда они с Татарином учились на духовых. Вот откуда, почему и вспомнилось, всплыло. Один тромбон, или как они говорили, «транбон», на двоих. Дули, что есть силы, передавая друг другу мундштук, перед этим вынимали и сливали на землю скопившуюся после себя слюну. Приняв мундштук, каждый небрежно вытирал его о подол интернатовской робы. И сейчас в ушах звучит, как фальшивили, и Изя, рябой здоровый детина-переросток, руководитель их музбанды, кричал хриплым от смеси никотина с альтом:

- Эй, чуваки! Лабухи! Кочумайте! Бирлять все хотят? Ни хера вам никто не забашляет, никуда на шару не попадете на халтуру в лагеря, кирять никто не будет, чуваки!

Что значило: если и дальше будете так играть, никто в пионерский лагерь в оркестр на заработки не поедет, останетесь на все лето в интернате, голодные, ни выпивки, ни телок дармовых не будет.

Поехать в пионерлагерь, здесь же, недалеко, на Житомирском шоссе, на все три смены, где еда на шару, пионерки, вожатые и подавальщицы на кухне музыкантам сами на шею вешаются - мечта любого интернатского. Так еще и по сорок рэ за смену башляют тем, кто в музотряде, или как его называют, музбанде! Пусть один мундштук хоть двадцать человек до тебя слюнявили. Да там плантации клубники – за месяц не облазишь, и все – одна в одну, величиной с яйцо каждая ягода! А знаменитый малинник? А танцы на свежем воздухе в той же Белогородке? А футбол с местными? И они с Татарином дули так, что пупки болели по ночам от напряжения, с посиневшими больными губами ходили. Черт с ними, лишь бы попасть в лагерь, к пионеркам, у которых бюст уже проглядывается под белой блузой. Можно и перетерпеть, не за падло!

Теперь с Татарином - такая лажа! Как же залетел, кореш? И зачем письма дурацкие пишешь? Думаешь, кого-то разжалобить? Видать, конец тебе, амба! Не о том думаешь, не о Татарине, мудаке, сейчас беспокоиться надо, - о себе любимом! Ведь отвечать Фаине следует, зажала она тебя с двух сторон, как тисками. Что говорить, какие слова найти? Не скажешь же: не трогай, выбрось из головы письма этого недоразвитого – дело-то не просто рисковое, да за такое убить могут в два счета. Не дергаться, сделать вид, что читаешь, внимательно изучаешь, анализируешь, сам же думай, как все лучше преподнести. Шевели мозгами, Макс, от того, как вывернешься, многое зависит. И в ваших отношениях, и, вообще, в жизни. Один рекламист московский, когда приезжал сюда, как-то сказал, а Макс запомнил:

- Научись отказывать людям. Думаешь, так просто? Все решает сама форма ответа. Надо уметь так отказать, чтобы человек ушел от тебя с благодарностью.

Сейчас ты должен такие слова найти, чтобы она за счастье посчитала соскочить, бросить и не заниматься этим скользким дело. Давай рассуждать здраво. Поставь себя на место Фаины. Что для нее сейчас главное? Наверное, ваши отношения и то, что она забеременела. Не будем пока выяснять, кто виноват, считаем, она просто не фартовая чувиха. Залетела по любви. И здесь появляются все эти письма, сопли-вопли. Конечно, она понимает, куда лезет, чем это грозит и так далее – не дурочка же. И что перевесит? Как и для каждой бабы – муж, дети, семья. Поэтому, в качестве первого варианта, ты должен настоять, проявить твердость, решительность, приказать, пока она тебя еще слушается, строго так: «Запрещаю! Выбирай – я или вся эта канитель!»

Неплохо, но слишком грубо и недостойно таких мужчин, как ты. Она, понятное дело, выберет тебя, но осадок, неприятный привкус надолго останется, и будет вспоминать тебе при каждом удобном случае. Да и молва разнесет, у Цветкова такие же письма, и они собирались, советовались. Теперь, вдруг что случится или она спрыгнет с темы - станет известно, разнесется среди журналистов: вот, мол, Макс, деляга, когда понадобилось людей защитить, за справедливость встать, так он не только сам в кусты, но еще и Фаину Шумскую за собой потащил, кто бы мог подумать?

Тоньше надо, тактичней, чтобы не уронить, не расплескать то, что накапливалось с таким трудом. В нашем деле ведь как: пусть совсем без бабок, но имя честное и репутация незапятнанная все перекрывают, перевешивают. Раз так – путь ультиматумов и выдвижения условий не совсем здесь уместен. Постарайся сбить спесь, чтобы ни Файка, ни Цвет-губошлеп - у него кличка такая - не возомнили себя героями, а то забронзовеют раньше времени, чего доброго, от одного осознания, что делают благородное дело. Видали новоявленных борцов с мафией!

Макс перевернул последний лист, протянул Фаине:

- Читается покруче любого детектива.

- А то! Что скажете, господин Зацерковный?

- И ты, действительно, хочешь всем этим заниматься?

- Почему «хочешь»? Мы уже с Виктором Цветковым набросали план первоочередных действий. Я, правда, сказала, что мне надо с тобой посоветоваться… Как со специалистом по ТВ и человеком, с которым мы в одном проекте…

«Еще чего не хватало! Меня, оказывается, засветили!»

- И что – он? – как можно равнодушнее спросил Макс. - Давно не виделись с Цветом…

- Хорошо о тебе отзывался. Привет передавал.

- С Владленом Мирошниченко советоваться не собираешься? Вам ведь вместе работать…

- Почему «вам», а не «нам»?

- Понимаешь, дорогая, если тебя интересует мое мнение и ты хочешь этим заниматься, я в принципе - не против. И помогать тебе буду по мере возможностей. Конечно, времени и у тебя, и у меня всегда в обрез, а здесь - дело хлопотное, да и не журналистское. Чтобы до сути, до истины докопаться, специалисты нужны. Следователи, юристы, адвокаты, опера. Главное – политическая воля. Даже мне, не специалисту, видно, что за всем этим непростые человечки стоят. И что у них на уме, мы не знаем. То есть, реальный противник неизвестен. Воздух, конечно, сотрясать можно, но, я понимаю, тебе дешевая популярность ни к чему. Потому, будь я на твоем месте, торопиться бы не стал. Все надо самым тщательным образом проверить. Существует ли такой человек, вообще? Что представляет из себя адвокат? В чем конкретно обвиняется Татаринов? Убивал ли он людей? Пока не получим ответы хотя бы на эти вопросы, что-либо предпринимать, считаю, и глупо, и бесполезно, и опасно. Кстати, ты думала, в наш формат эта штука, мягко говоря, не совсем лепится. Правда? Может, в газете и прочтется, но со спецификой ТВ - есть вопросы. Нас и так критикуют за обилие говорящих голов. А здесь – какой видеоряд? Да и занимать время в прямом эфире, выделенное под развлекательные программы, у которых устойчивый рейтинг и свой сложившийся круг рекламодателей - кто позволит?

- И что ты предлагаешь? Сам ведь учил меня: критикуя – предлагай!

- Два варианта. Составить письмо на имя президента Украины, собрать как можно больше подписей, передать ему лично в руки все документы для тщательного расследования. После убийства Гонгадзе и вспыхнувшего кассетного скандала, президенту очень важно и престижно докопаться до истины. Тем более, если он ни в чем не виноват, а в письмах же намеки недвусмысленные на убийство Георгия. Сам Бог велел проверить!

- Второй вариант?

- Если Цветков так стремится очки набрать, пусть соберет пресс-конференцию и без обнародования деталей публично передаст документы в генеральную прокуратуру. Пойми, не наше это дело, не журналистское…

- Думаю, Цветков не согласится. Очень решительно настроен.

- А ты?

- Поначалу считала приблизительно так же, как и ты. Знаешь, я не первый раз замечаю, что мы примерно в одном в одном ключе с тобой, и похожи.

- Это не может не радовать, - Макс привлек ее к себе. – Что же потом, твое мнение изменилось?

- После разговора с Цветковым как-то поменяла свое отношение. Он меня переубедил, что надо действовать, причем, немедленно и решительно.

- Ты так легко внушаема? Не замечал. Что ж, флаг ему в руки!

- Знаешь, неудобно как-то одного оставлять со всем этим…

- Понимаю. Настолько неожиданно все, давай хоть переночуем с этим. Знаешь, как говорят, если дело слишком ответственное, надо с ним ночь переспать, может, что-то в голове и вызреет. Потерпит?

- До завтра, может, и потерпит. Но не позже, по плану Цветкова мы должны уже пахать.

Когда пришло время расставаться, стояла поздняя ночь. Макс, как обычно, вышел проводить ее до такси, которое они заказали по телефону. «Конец июля, макушка лета, а тепла пока не было», - подумал он, плотно закрывая дверь телефонной будки. Слава Богу, хоть трубка на месте, не оторвана. И фонарь светил сверху и наискосок, поэтому он легко разобрал и цифры на диске и время на своих часах: без двадцати два. Вставил карточку и набрал номер. Ответили ему почти сразу, значит, шеф не спал, хорошо, будить не пришлось. Приглушенная музыка – то ли телевизор, то ли гуляли допоздна.

- Это я. Добрый вечер.

- Добрый. Откуда вы звоните?

- Из автомата. У меня срочное дело.

- Насколько оно терпит?

- Вообще, безотлагательное. Могу сейчас приехать.

- Давайте сделаем так. Берите машину и подъезжайте к тому месту, где мы встречались с вами последний раз. Помните?

- Да, это у…

- Ну и прекрасно. Сколько вам времени нужно, чтобы добраться?

- Минут двадцать.

- Я жду вас.

«Вот и все, - думал Макс, садясь в такси за поворотом, на ночном отстое. – Шеф быстро разберется и порядок наведет, тем более, что его имя замарано, если он правильно понял, хоть и косвенно, хоть и зашифровано. Значит, ему, Максу, представилась счастливая возможность еще раз потрафить шефу, подтвердить свою преданность».

Вспомнилось, как шеф сказал, когда все только начиналось:

- Я ничего от вас особенного не требую. Но, учтите, вы должны быть всю жизнь, каждый день, каждый час, каждую минуту мне преданным, как собака.

Тогда его слова рассмешили Макса, но со временем он понял всю глубину не совсем обычного требования. И, действительно, если разобраться, шеф никогда его по мелочам не дергал, но если просил или поручал что-нибудь, надо выкладываться на все сто, до конца, до капельки последних сил. Зато и отдача – ощутимая, шеф играл только по-крупному, на мелочевку не разменивался. Поначалу Макс думал, что с ним рассчитываться будут деньгами, но вскоре понял: не такого это калибра человек.

Спустя какое-то время почти физически ощутил, что за спиной у него появился сильный и мощный хозяин. И он, этот кто-то, легко справляется со многими проблемами, которые Максу раньше казались непреодолимыми. Начиная от защиты диплома на факультете, где Макс до того безуспешно обучался в течение пятнадцати лет! Студенты, с которыми запросто пили пиво и не только пиво, за это время успели защитить дипломы, диссертации, сами преподавали, а он все ходил к ним зачеты сдавать. Макс уже и не чаял, и не надеялся. Так сами позвонили, нашли, пришлось, конечно, покорячиться, но за год вышел на диплом!

На работе приняли хорошо, начальство благоволило, интересовалось его мнением. Поначалу проявлялось в пустяках: то в кабинет пригласят, планами поинтересуются, то поручение какое-то дадут не по профилю и рангу, так сказать. То и передачу Макса отметят, выделят из ряда других. Работать становилось интересней. Так обычно бывает, когда ощущаешь, что не безразличен ни ты, ни твои искания-скитания, они, оказывается, кому-то нужны, бывают востребованы.

Дальше – больше. Отобрали на конкурс его работу, хотя до этого два года бился, от него только отмахивались. Неожиданно подвалила командировка в Швецию, что в их кругу считалось престижным и обязательным условием успеха. Затем предложили выставить свою кандидатуру на должность заместителя главного продюсера студии, то есть, перепрыгнуть несколько ступенек в карьерной лестнице. Другие всю жизнь мечтают о таком повышении, ему – как с неба свалилось. Когда советовался с шефом, тот только плечами повел:

- О чем речь, Максим, для тебя должность и вводили специально.

Тогда признание шефа открыло глаза ему на многое…

В который раз Макс подумал о том, что вот уж, действительно, не знаешь – то ли проклинать, то ли благодарить судьбу за все ее зигзаги. Мог ли кто предположить в те далекие студенческие годы, что невинное, на первый взгляд, глупое приключение, так отобьется на всей жизни? Ему, конечно же, казалось, что история, в которую попал, хоть и неприятная, но не стоит выеденного яйца и ее, от нечего делать, так раздули, что теперь и сами рады задний ход дать. Да поздно, уголовное дело возбуждено! Был второй день ноябрьских праздников, и они – трое студентов-историков – слонялись, как обычно, по Крещатику без определенной цели. Стояли в телефон-автомат, чтобы позвонить знакомому, у которого, по слухам, наклевывалась пустая хата. Звонившие перед ними молодые ребята громко матерились в телефонной будке, так что на улицу слышно. И кто знает, если бы они перед этим не распили две бутылки дешевого вина на троих, может, ничего бы и не произошло. Но Макс с друзьями вспомнили, что они – члены добровольной дружины Ленинского района, и хотя сегодня не при делах, и не их день дежурства, решили проучить нарушителей. Один сразу сбежал, второго они скрутили и повели «в дружину», которая находилась почти рядом, на противоположной стороне Крещатика. Пацан, понятно, упирался, не хотел идти. Затащив его в парадное, что рядом с «дружиной», здорово его отделали, откуда только злость взялась. И надо же – спускавшаяся сверху по лестнице бабуля с перепугу вызвала наряд милиции – их и повязали.

Законы того времени были суровые. Как ни упирались родственники однокурсника Макса, преподававшие в тогдашней высшей школе милиции, а также поднятые на ноги коллеги-дружинники из районного штаба, им довольно энергично и умело – сейчас бы так! – шили дело. Причем, вменяли в вину не только избиение и нанесение телесных повреждений несовершеннолетнему. Дело быстро передали в суд. Суд уже установил, что, совершив тяжкое преступление, они не стали на путь признания своей вины и чистосердечного раскаяния. Наоборот – всеми силами пытались избежать ответственности. По статье 102 уголовного Кодекса каждый из студентов был осужден до двух лет лишения свободы и взят под стражу прямо в зале суда.

Когда зачитали приговор, Макс понял, в какую грязь упал. И по какой глупости! Прощай, университет, привет, тюрьма! Ни на что и ни на кого надеяться не приходилось. Чудо явилось в лице все того же отца их сокурсника, который, используя свои связи в милиции и судах, буквально «забомбил» жалобами все мыслимые инстанции, пока, наконец, не добился пересмотра судебного дела своего сыночка, заодно и его подельников, поскольку приговор касался всех троих. Медленно и со скрипом телега все же стала поворачивать назад.

Но прежде, чем Киевский горсуд отменил решение районного, их по одному приглашал следователь для беседы тет-а-тет. С ним в кабинете находился крепко сбитый, черноволосый красивый мужик, похожий то ли на известного актера Тихонова, то ли на члена правительства, портреты которого они носили на демонстрациях. Мужик говорил приглушенным густым голосом, часто улыбался, от чего характерная ямочка на массивном подбородке становилась еще выразительней. Следователь, записав ответы, касающиеся биографии, куда-то отлучался, и мужик начинал задавать вопросы, по мнению Макса, совсем не относящиеся к делу.

- Так ты своих родителей совсем не помнишь? Жива, говоришь у тебя только тетка? Где сейчас проживает? Часто ли видитесь, когда последний раз? А китайский в интернате выучил? Ну-ка, скажи что-нибудь. В дружине у вас, что на Крещатике, какой номер? 23? Часто вы били тех, кто туда попадал? А кто особенно, кто вас подначивал? А протоколы составлялись? Деньги у задержанных и другие вещи - каким образом изымались? А если, предположим, тебя выпустят, освободят, какие твои действия будут? Учиться хочешь дальше?

Постепенно Сергей Семенович и склонил его к сотрудничеству. Это означало, что теперь он будет беспрекословно и добросовестно выполнять все его задания и поручения. Макс подписал бумагу.

- Пугать не буду. Если разболтаешь кому или бежать куда вздумаешь от меня, сразу за решетку угодишь. И давай к этому больше не возвращаться. Будешь нормально работать – не обижу.

Макс почувствовал, почти физически, силу, уверенность и напор, которые исходили от него. Он называл Макса китайцем, такая теперь у него кличка. Макс шефа – бульдозером. Про себя, конечно.

- Со своими подельниками старайся не общаться. И так много успели, чуть в тюрьму не угодили.

- Почему – чуть? Шестьдесят шесть суток просидел под стражей.

- До года – не срок!

Как шеф ни старался, в универе их долго не восстанавливали. Ректор – известный ученый, член – корреспондент, их декан истфака – участник войны, без руки, инвалид – уперлись - ни в какую. «Не могут те, кто совершил тяжкое преступление, быть студентами, да еще Тарасового унивеситета!» Хоть кол на голове теши. Потребовалось вмешательство Москвы, союзного министерства, куда несколько раз снаряжали делегации активистов-дружинников, студентов, пока, наконец, не добились приказа самого министра высшего и среднего образования. Только тогда ректор вынужден был издать приказ об их восстановлении. Но только двоих – его и милицейского сынка. Их третий друг от предлагаемых шефом услуг, как подозревал Макс, отказался, отстал, где-то растворился в водовороте жизни. «Сынок» же пошел по стопам отца, работал на кафедре в милицейской академии, дорос до подполковника. Впрочем, они, как и положено, не общались. Так, краем уха что-то где-то услышишь, ведь Киев – большая деревня, все про всех знают… Макс долго бы еще учился, оканчивал вуз, если бы не шеф. И не быть бы ему тем, кем он стал, если бы не его уверенная направляющая рука шефа. Вместе они почти пятнадцать лет. Шеф за это время в элиту вошел, с ним и президент, и премьер считаются. Да он сам, если на то пошло, премьером может стать при определенном раскладе. Ну, и Макс за ним, как привязанный…

Вот и их «точка» – в скверике на Подоле, у памятника Сковороды, с тыльной стороны. Он, кажется, подъехал первым. Хотя, нет, впереди немытая «шестерка» с желтой лампочкой «такси», фарами мигает, шеф когда-то приезжал на ней. Сам за рулем. «Никак частным извозом промышляет в свободное от работы время. Ты, Макс, дошутишься!»

- Выкладывай, что у тебя. У нас минут двадцать есть, я тут на одном совещании, отпросился ненадолго.

«Да, ему не до частного извоза. Он хоть когда-нибудь спит?»

- Пойдем ко мне в машину, здесь холодно, простудишься еще.

Заботливый… Слушал, не перебивая. Когда Макс закончил, спросил:

- Сам эти письма видел? Читал?

- Да, по два раза, запоминаются трудно, много белиберды, мусора, записать сразу не получилось. Но, в целом, смысл такой, может, в деталях что напутал, не принципиально, не существенно…

- Ты с Фаиной Шумской, по-прежнему, спишь?

Спросил – как выстрелил. Всегда он так: кажется, про другое совсем только говорили, вдруг – бац - обухом по голове.

- Да, шеф, и она, кажется, беременна. Понимаю, что ни к чему…

- Почему? Это хорошо, нас импонирует.

Оба засмеялись. Шутка у них такая, когда-то, Макс в рапорте написал - вместо «нам импонирует» - «нас».

- Так что же мне, жениться, что ли? Я не собирался… Да и жить где? И ребенок сразу...

- Чего же? Дама она знатная, невеста завидная. Да и ты – не последний человек в Киеве. Так ведь? С жильем – что с жильем... Я в твои годы в общаге с супругой за занавеской… Только подумать крепко надо. Скажи: она, Фаина, нашим человеком могла бы стать?

«Ого, куда метит! Мало ему нас с Владом, Пестика, так еще и Файку залободать хочет! Тогда мне – капец, женитьбой повяжет на всю жизнь морским узлом, не отделаешься».

- Вряд ли, шеф. У нее такой ветер в голове гуляет. Влиять со стороны можно, но посвящать в наши дела… Проколоться недолго, идейная она. Типа Гонгадзе… Да еще Цветков голову задурил детективом, расследование свое, по дачам шастать…

- Тоже мне, нашел идейных – Гонгадзе, Цветкова. Замуж выйдет – все кончится, все расследования, всю дурь, как ветром сдует. Там такие кадры, как Фаина, нужны – край! Но, я смотрю, ты – не в очень большом восторге. Насильно такие вещи делать нельзя. Так что – подумай. Хочешь на аборт ее турнуть? Не жалко – такую девку? Впрочем… Ты, наверное, прав. В спешке нельзя решать. Я тебе позвоню. У вас как – терпит немного?

- В смысле женитьбы? Сегодня только узнал про беременность, не говорила… Удалось соскочить пока. Не знаю, как ей об аборте сказать. Все рухнет сразу. Она, кажется, втюрилась в меня серьезно.

- Как думаешь, Цветков на нее как мужчина впечатление производит?

«Вон куда клонит. Цвета хочет повязать, да зацепиться не за что!»

- Кто, Цветков? Так он не по этому делу. Ему бабы до одного места. Он жену любит! Да и Фаина, не преувеличиваю, втюрилась, плакала сегодня… Честно говорю!

- М-да. Подумаем, в общем. Не до соплей сейчас, сам видишь. Что касается конкретных действий, связанных с Татариновым, то ты должен иметь ксерокопию писем уже завтра, то есть сегодня. Под любым предлогом. Реально?

- Постараюсь, шеф. С ней общаться – каторга одна.

- Кто тебя просил ребенка заделывать? Сам виноват! Теперь выпутываться надо. Ничего, подумаем, дай срок небольшой. Копию сделать попроси, как бы для изучения. Связь круглосуточно поддерживаем. Вот, возьми. Здесь пять чипов мобильных, меняй после каждого разговора, одним номером дважды подряд пользоваться запрещаю. Следующая связь – после того, как удастся копии снять. Сразу их мне лично в руки передашь, встретимся в районе Севастопольской, на точке нашей, не забыл?

- Нет.

- Будь здоров, поспи немного, события нам предстоят, чувствую, не шутейные… Если они опубликуют письма, представляешь, что будет? Полный абзац! Действуй, Китаец!