Этого выпуска- модель демократии поистине комплексный сюжет для короткого предисловия! Поэтому я хотел бы ограничиться в этот раз личными впечатлениями из моей повседневной практики

Вид материала

Документы

Содержание Американская демократия между претензией и действительностью И на солнце есть пятна

Подобный материал:

• Валентин соломатов, 1718.67kb.
• Я уже забыл, 793.6kb.
• Усманова А. Повторение или различие, или «еще раз про любовь» в советском и постсоветском, 1116.95kb.
• Автор сочинения: Зубайдов Хумайни, 8б класс,, 52.27kb.
• Программа зачетной работбы по модулю 2 дисциплины «Микроэкономика», 28.39kb.
• Все женщины делают это диля еникеева маленькая женская месть москва аст, 10422.57kb.
• Всборнике приведены краткие биографии студентов этого выпуска и их воспоминания, фотографии., 26.72kb.
• Экспериментальное исследование влияния асинхронного электродвигателя на ток короткого, 46.26kb.
• Четыре года назад, будучи в отпуске, мы с женой неделю гостили в Краснодаре у моей, 20.92kb.
• Хаеши биографические и генеалогические сведения, 465.86kb.

Искаженный образец

^ Американская демократия между претензией и действительностью


Глобальный крестовый поход американского Президента Джорджа Буша в защиту демократии представляет собой более или менее удавшийся синтез национальной самонадеянности и морализирующего лицемерия. Этим он похож на вильсонизм. Когда Президент Вудро Вильсон дал своему Министру иностранных дел просмотреть проект «Программы мира» от 1918 года, состоявший из 14 пунктов, тот, возвращая его назад, написал на полях названия латиноамериканских стран, в которые ввел войска Вильсон. Однако он воздержался от того, чтобы добавить к ним Виргинию. Президент был как раз родом из Виргинии и придерживался твердого намерения не предоставлять большинству проживавших в стране афроамериканцев гражданские права. К счастью, решение Верховного суда по поводу «affirmative action» (целенаправленного содействия), принятое в июне 2003 года, означает, что внушительный прогресс в деле социальной интеграции темнокожих сограждан, достигнутый в США за последние пятьдесят лет, будет продолжаться. Что касается этого пункта, то мы, американцы, можем гордиться собой. Несмотря на это вера в то, что американцы являются образцом во всех отношениях (она присуща не только Бушу и его сторонникам, но и широко распространена в обществе), оказывается при более тщательной проверке несостоятельной.


Демократия требует, чтобы информированные граждане активно участвовали в политике. Они должны быть способны и готовы принимать участие в общественной дискуссии на важные темы. Демократии требуются неподкупные избранные народные представители, которые должны быть в состоянии противопоставить общее благо кровным интересам их электората.


Далее она нуждается в образовательных учреждениях, готовых поменять эксклюзивные услуги для элиты на интеллектуальное развитие широких слоев населения. Демократия зависит также от редакторов, журналистов и публицистов, которые рассматривают всю свою деятельность как заказ на народное просвещение и не подчиняются политическому или экономическому диктату. И наконец, демократия должна всегда сочетать требование национальной солидарности с правом (и в долгосрочной перспективе с преимуществами) инакомыслия. Во всех этих аспектах американская демократия обнаруживает крупные недостатки.


В истории Соединенных Штатов было много социальных гражданских движений. Так, например, американская революция сама зародилась из подобного движения (или из многих движений); еще одним движением была революция Джексона в американской политике, избавившая правительство от железной хватки торговой и плантаторской аристократии. Постоянно возникали религиозные движения и проекты светского облагодетельствования. Отмена рабства и возникновение столетие спустя движения за гражданские права, которое покончило, в конечном счете, с гражданской войной, были достижениями морально неудовлетворенных слоев общества, не дававших покоя самодовольным элитам. То же самое относится к обеспечению прав рабочих и женщин. Акции протеста против войны во Вьетнаме были самыми массовыми и самыми успешными антиимпериалистическими выступлениями в современной истории. Самоназначенная Партия прогресса была не единственной «крестной матерью» этого движения: консервативные и фундаменталистские группы всех видов также успешно проводили вербовку и мобилизацию соратников. Взять хотя бы, например, восхождение протестантских фундаменталистов в течение жизни последнего поколения от их опорных пунктов на юге и западе США к общенациональному движению.


Эти движения часто возглавляли харизматические личности или люди с необыкновенным организаторским талантом и тонким политическим чутьем; их вызывали к жизни и обычные граждане с пламенными страстями. Постаревшие, измотанные, побежденные или торжествующие они продолжают жить не только в памяти, но и в политических убеждениях и в поведении миллионов - многие даже не сознают подчас это наследие.


Нынешние социальные движения стали более профессиональными и превратились в лоббистские группы. Возглавляемые личностями, которые живут политикой и ради политики, они собирают деньги со скорее пассивных членов и благодаря своим кампаниям, контактам с конгрессменами, правительством и средствами массовой информации оказывают влияние на общественное мнение.


Они – часть этой вашингтонской системы, которая дает работу десяткам тысяч людей, с тем чтобы они определяли политическую повестку дня, оказывали финансовую поддержку кандидатам и монополизировали экспертизу (при случае обманным или зачастую идеологически предвзятым путем). Итальянцы так называемой «Первой республики» дали прекрасное определение своей версии этого феномена: Sottogoverno – теневое правительство. Американским эквивалентом этого понятия могло бы быть словосочетание «теневой кабинет» или еще лучше «псевдообщественность».


Главный вопиющий недостаток американской общественной жизни состоит в том, что в ней участвует максимум половина населения. Во время последних президентских выборов лишь 50% избирателей сочли необходимым прийти к избирательным урнам. На выборах в Конгресс явка избирателей снижается даже до 40%.


При этом имеются существенные региональные различия (американцы в Миннесоте проявляют гораздо больший политический интерес и активность, чем их сограждане в Миссисипи). Этнические различия (афроамериканцы и латиноамериканцы представлены в электорате недостаточно); классовые различия (на избирательные участки приходят скорее те, кто пообразованнее и побогаче, нежели остальная часть нации) и, наконец, возрастные различия (к избирательным урнам идут скорее старые, чем молодые, может быть, потому, что они заботятся о своей доле в медицинском страховании пожилых людей, в «Медикейр», пенсиях или социальном страховании. Совсем молодые, кстати, вообще не ходят на выборы).


Не все эти ограничения гражданских прав происходят добровольно. Нарушители закона часто сталкиваются с тем, что и после возвращения к нормальной жизни они не могут избирать. Вследствие этого уменьшается участие в выборах афроамериканцев и самых бедных граждан. Поскольку законы о выборах устанавливают сами штаты, пристрастные положения, которые применяются произвольно, приводят к отстранению многих граждан от выборов (как показал подсчет голосов во Флориде во время президентских выборов 2000 года). Здесь могли бы помочь новые федеральные законы, однако государственного финансирования для претворения этих законов в жизнь недостаточно.


Из-за сокращения электората вся государственная система становится восприимчивой к возросшему влиянию набирающих силу групп заинтересованных лиц или лоббистов. Многие из них тщательно следят за тем, чтобы завуалировать свои действия вводящими в заблуждение разглагольствованиями или вообще утаить их. Это обстоятельство позволяет таким группам и партиям направлять свою энергию и средства стимулирования на то, чтобы завоевать места в Палате представителей или Сенате, за которые ведется особенно яростная борьба, или концентрировать их в тех штатах, где становится туго. Вследствие этого политика ввергается кое-где в оцепенение (1).


Что касается внутренней политики, то здесь такая раздробленность, что подлинно «национальная» политика как таковая вообще уже не просматривается. Между тем политические фикции стали важнее, чем всеобщая воля или воля всех граждан. Все они – будь то мнимая значимость амурных похождений Билла Клинтона или угроза, создаваемая якобы оружием Саддама Хусейна, используются зачастую лишь для того, чтобы отвлечь от эндемичных проблем нации.


В США имеется примерно сотня колледжей и университетов, которые не только венчают пирамиду образования в собственной стране, но и равных которым еще поискать в мире. Так называемое «высшее образование», находящееся в середине и в нижней части этой пирамиды, уже не столь и высоко: большинство американских студентов получают в вузах скорее своего рода профессиональное образование, чем введение в культуру и историю своей страны. Что касается школ, то здесь чрезвычайно отчетливо проступают колоссальные различия в финансировании, особенно когда наблюдаешь за систематической неспособностью многих граждан указать, в какую историческую эпоху они живут, или критически проанализировать то все более низкопробное и коррумпированное, что они слушают и смотрят по телевидению. Образованные ремесленники и джентльмены революционной Новой Англии (а также окультуренные рабовладельцы, такие как Томас Джефферсон и Джеймс Медисон) не узнали бы себя во многих своих потомках.


Соединенные Штаты действительно имеют политическую элиту (включая прежде всего владельцев средств массовой информации и их редакторов, дискредитировавших самих себя, провозглашая глупую империалистическую идеологию режима Буша), которая в силу своего образования, доходов и привилегий избежала экономической и социальной участи большинства граждан. Это относится также к высшим слоям профессуры. Однако большинство американского профессорско-преподавательского состава преподают не в элитных учебных заведениях, как те, что в Чикаго или Гарварде, а возятся с полуобразованными студентами в условиях, которые обрекают их на участь пролетариев с белыми воротничками. Ведущие университетские ученые являются в большинстве своем отъявленными карьеристами, не выдерживающими критическую дистанцию по отношению к институтам власти (особенно в сферах, связанных с публичной политикой). Кондолиза Райс гораздо более типична, чем Наум Хомский.


У квакеров есть изречение, получившее длинный отголосок в американской истории: Speak truth to power – сильным мира сего нужно говорить правду. Но есть и другой американский идеоматический оборот, имеющий гораздо большее значение: «Money talks» (Pecunia non olet). Предвыборные кампании и распространение политических мнений стоят дорого. Законы о финансировании предвыборной борьбы - это можно сказать с определенной уверенностью - не дают равных шансов всем конкурентам: их можно обойти или проигнорировать. Предполагается, что Буш будет в состоянии перекозырять своих демократических противников в финансировании предвыборной борьбы перед президентскими выборами 2004 года. Соотношение будет три или даже четыре доллара к одному. Члены Палаты представителей, сенаторы, губернаторы и депутаты парламентов отдельных штатов тратят существенную часть своего времени на собирание пожертвований.


Некоторые из этих акций столь же щекотливы, как действия главных героев фильма «Крестный отец»: члены Палаты представителей и сенаторы, обладающие законодательной компетенцией по отношению к определенным отраслям промышленности, просят фирмы из этой отрасли поддержать их переизбрание. У этого процесса есть еще один особенно бесчестный аспект: вышедшие на пенсию, проигравшие выборы депутаты, сенаторы и их сотрудники работают в качестве лоббистов групп, проталкивающих свои интересы. Чтобы быть правильно понятым: политику «одних впускать, других выпроваживать» практикуют не только крупные финансовые и промышленные предприятия. Президент Буш отказался недавно принять генерального секретаря Национального церковного совета (НЦС) – крупнейшего объединения американских протестантов - Роберта Эдгара, который хотел обсудить с ним возражения НЦС против его политики. Эдгар – бывший конгрессмен-демократ, и президент считает его слишком пристрастным. Но Буш не возражал против приглашения в свое правительство представителей и глав предприятий, зависящих от правительственных заказов и постановлений. (В этой связи можно понять также Криса Паттена, комиссара, курирующего внешние связи Европейского Союза, который недавно сказал, что Ираку хочет помочь Европейский Союз, а не «Хеллибертон» - фирма, принадлежавшая раньше Вице-президенту Ричарду Чейни). Если коррупция расцветает таким пышным цветом, кто же будет заботиться об интересах всего общества?


Конечно, необходимо еще обсудить, что это за интересы, и с чем их надо увязывать в каждом конкретном случае. Что однако не обсуждается, так это то, что общественная дискуссия в США огрубела и стала тривиальной. В нее не включается фактический и моральный анализ крупных сфер американской политики. Нарциссическое сострадание к самому себе и намеренная историческая слепота вопроса «Ну, почему они нас ненавидят?» отражают неспособность общества взглянуть в глаза горькой правде о роли Америки в мире. Эта неспособность сформирована систематически. В США нет высокоскоростного поезда, а «Боинг» не выдерживает состязания с европейским аэробусом. Но США лидируют в области высоких технологий достижения консенсуса, причем совершенно неважно, о чем идет речь. Липовые гражданские инициативы, которые на самом деле выдвинуты рекламными агентствами, распространение лживых выкладок экспертов, введение в оборот глупых истин, не выдерживающих серьезной проверки, - все это следствие засилья в сократившейся как шагреневая кожа общественной сфере тех, для кого весь мир суть один сплошной рынок.


В ходе дискуссии о социальном страховании многие граждане думают, что это создаст угрозу для его финансирования. Если бы взносы в рамках социального страхования распределялись более справедливо, то лица с более высокими доходами платили бы пропорционально им столько же, сколько граждане с более низкими доходами, и гипотетический дефицит исчез бы. Однако такие темы не выносятся на обсуждение (разве что профсоюзами, отдельными исследовательскими центрами, независимыми экономистами и меньшинством депутатов). Сделать это означало бы затронуть щекотливый вопрос классовых различий и экономического неравенства.


В США невозможно внести в повестку дня многие темы, поскольку сама общественность этого не требует, а к тем, кто хочет это сделать, она относится зачастую откровенно враждебно. Провинциальное моральное и социальное мещанство лучше всего можно показать на примере надзирательской культуры христианских фундаменталистов. Механизмы психологических репрессий и политического преследования заметны, хоть и неявно, далеко за пределами протестантских анклавов юга и запада страны. Неистовый шовинизм и невежественную идеологию периода после 11 сентября 2001 года трудно заменить более зрелыми размышлениями, поскольку они политически полезны Президенту и его сторонникам. Политический оппортунизм вынудил оппозицию в лице Демократической партии избегать ответственности, а многие профессора, чинуши и публицисты, которые должны были бы лучше разбираться во всем, дали обет молчания по соображениям карьеры. Эта своего рода гражданская оборона оказалась довольно успешной, чтобы воспрепятствовать в целом проведению серьезной общественной дискуссии об ударе по Ираку и внешней политике Буша. В значительных секторах американского медиа-сообщества синьор Берлускони чувствовал бы себя, видимо, как дома.


Всеохватывающий закон, который Конгресс, проявив почти что недостойную прыть, принял считанные недели спустя после 11 сентября, так называемый «Патриотический акт» предоставляет правительству далеко идущие, не соответствующие конституции полномочия в борьбе с «терроризмом». Оно не только воспользовалось ими, но и еще больше расширило их путем принятия административных решений. Первыми жертвами серии последовательных нарушений конституции правительством (например, что касается личных прав и свобод, права на честный судебный процесс, суды присяжных, состязательность сторон и оспаривание доказательств обвинения) стали иностранцы, а также некоторые американские граждане. В этих обстоятельствах, видимо, законно задаться вопросом, не является ли самой большой угрозой для американской демократии стремление к имперскому всевластию (тот, кто не с нами, тот против нас). Мы имеем здесь дело с усилением одной из тенденций 20-го столетия, которую Артур Шлезингер младший назвал «имперским президентством». Мнимые потребности внешней и оборонной политики позволяют, видимо, Президенту брать на себя властные полномочия, не предоставленные исполнительной власти конституцией.


В то же время прошлое вновь и вновь настигает Америку. Те, кто читал десятый номер «Federalist Paper» Медисона (быший как актом о провозглашении республики, так и Декларацией независимости) знают, что опасение «тирании большинства» Алексиса де Токвилля оказалось все же скорее преувеличенным. Определяющие элементы американской конституции направлены против большинства. К ним относится выделение каждому штату независимо от его величины двух мест в Сенате и непрямые выборы Президента коллегией выборщиков, в которой все голоса одного штата достаются лидирующему кандидату, а все голоса, поданные за его противника, пропадают. Ал Гор и Джо Либерман, имея преимущество в полмиллиона голосов, фактически выиграли выборы в 2000 году. Если прибавить к ним еще 2,8% голосов, которые получил Ральф Надер, то можно сказать, что Джордж Буш избран меньшинством. (Это верно даже в том случае, если игнорировать акт юридической кражи, благодаря которому голоса от штата Флорида достались Бушу). Конституционные положения, направленные против большинства, берут свое начало от защиты рабовладельческими штатами своего права владеть людьми, от боязни рабовладельцев как на севере, так и на юге того, что их богатство и их власть будут ограничены.


Рабство было отменено в 1865 году, однако доктрина «прав штатов» позволяла продолжать узаконенный расизм на юге еще в течение столетия. Она была отменена лишь федеральным правительством, и ограничение власти этого правительства в экономических и социальных делах является целью, под которой подписались бы те северяне и южане, кто считает, что слишком много потерял. Если большинство (как во время прогрессивных реформ Теодора Рузвельта, «нового курса»Франклина Делано Рузвельта и «великого общества» Линдона Джонсона) вновь решит поддержать проекты социального страхования и экономического равенства, оно столкнется с сопротивлением, которое стало возможным лишь благодаря конституции, устроенной таким образом, чтобы предотвращать крупные социальные трансформации.


В заключение надо сказать еще пару слов о судебной власти. Верховный суд со времени провозглашения республики действовал как последний арбитр политики. В 1857 он решил не предоставлять свободу рабу Дреду Скотту, что сделало неизбежной гражданскую войну. Его решение от 1898 года узаконило расовую сегрегацию на юге, а его решение от 1954 года покончило с ней. Что касается власти общества по отношению к рыночным силам, гражданских прав личности, ограничения власти правительства, то суд действительно является высшим арбитром американского общества. Судьи назначаются Президентом и утверждаются большинством голосов в Сенате. Они изо дня в день проводят политику, хотя она худо бедно замаскирована под толкование конституции. Много политической энергии уходит на то, чтобы занять пост Президента и получить возможность контролировать состав аппарата правосудия. Конституционные слова «Мы, народ» имеют обязательное дополнение: «Суд считает, что…»


В этих условиях почти удивительно, что Соединенные Штаты Америки - вместо того, чтобы сосредоточиться на противоречиях, недостатках и проблемах американской демократии, - утверждают, что только их институты и их политические действия могут спасти летящий в тартарары мир. С теологической точки зрения это нечто такое, что правительство Джорджа Буша должно было бы однозначно назвать грехом высокомерия, но оно не делает этого, поскольку лишено необходимых для этого качеств: смирения и способности заниматься самокритикой.


Примечание

1 На президентских выборах 2000 года партийное руководство демократов решило за несколько недель до их начала прекратить предвыборную борьбу Ала Гора в штате Огайо, хотя тамошние демократы заявляли, что, действуя более энергично и усилив внимание, они получат шанс склонить штат на свою сторону.


Соня Марголина,

свободный публицист,

Берлин

^ И на солнце есть пятна

Как российские политики - реалисты учились западному цинизму


Во время «холодной войны» мир был еще в порядке; существовали четкие координаты и непреодолимые границы: друг и враг, добро и зло, демократия и диктатура непримиримо противостояли друг другу. Абсолютная полярность была идеологически предписана конфронтацией систем и находила свое ультимативное выражение в угрозе взаимного уничтожения. Однако если тогда говорили о морали и правах человека, речь шла, конечно, не об этих понятиях, а о веских, значимых собственных интересах. Сегодня уже ни для кого не секрет, что в борьбе против Советского Союза все средства были хороши, что риторика прав человека была лишь одним из многих таких средств, что правам человека отводилось не универсальное, а инструментальное значение. В конце концов, существовало достаточно много диктатур, среди них и такие, которые были вызваны к жизни Соединенными Штатами и поддерживались ими, где дела обстояли гораздо ужаснее, чем в империи Леонида Брежнева.


Таким образом, нарушения прав человека делились на те, которые «за», и те, которые «против» свободы и демократии. Одни как минимум принимались во внимание, другие были заклеймены позором как преступления коммунистического режима. От противников режима в Советском Союзе эта сторона западной политики интересов оставалась по преимуществу сокрытой, они были слишком зациклены на внутриполитических проблемах. В том, что Запад запутался в нарушениях прав человека, как, например, в Южной Америке, не верили - в том числе и потому, что сообщения об этом считались коммунистической пропагандой. Для советских противников режима СССР Запад был масштабом всего, чем хотелось быть и что хотелось иметь самим, но чего собственными силами достичь не удалось. Запад олицетворял идеально-типический образ «нормального» государства, в которое со временем должен превратиться Советский Союз. В этой картинке не было места различиям между отдельными странами и исторической динамике. Примечательно, что таких представлений придерживались и большинство эмигрантов. Если они все же критиковали «капиталистическую систему», как, например, Александр Солженицын, то эта критика носила принципиально-этический, право-консервативный характер и была направлена против демократических основ западных обществ. Все же для большинства критиков советского режима по обе стороны «железного занавеса» Запад был солнцем, которое всегда стояло в одном и том же месте над горизонтом, и стремление к достижению которого стоило некоторым икарам свободы, а иногда и жизни. Когда проклюнулись новые надежды и Михаил Горбачев мечтал об «общеевропейском доме», население в целом в значительной степени усвоило нормативный образ Запада: никогда после этого столь большое количество людей в России не считали себя европейцами. Однако надежда на то, что Россия за несколько лет станет «нормальным» государством, начала исчезать вместе с проведением преступной приватизации и первой чеченской войной, и произошло это очень быстро.


Когда в декабре 1994 года первые бомбы упали на Грозный, российское общество было потрясено. Но к ужасу демократических сил реакции на Западе практически не последовало: главы государств и правительств дисциплинированно съехались в Москву на 50-летие победы во второй мировой войне. Международный валютный фонд (МВФ) своевременно выплатил обещанные кредиты, Борис Ельцин получил для своей предвыборной борьбы солидную помощь из Германии. Одновременно с этим Россия была принята в Совет Европы. В США также охотнее делали ставку на коррумпированного Ельцина, чем на слабых демократов, якобы снова стало актуальным предотвратить опасность возврата коммунистов к власти. Кредиты финансировали - прямо или косвенно - также и войну в Чечне. Уверенность прозападно ориентированной общественности, которая никогда не ставилась под сомнение, что Запад олицетворяет право и поэтому также «истину», становилась все более шаткой, но еще несколько лет сохранялась на уровне рефлекса. В своей беспомощности защитники прав человека по-прежнему апеллировали к Западу, хотя это не обнаружило никакого действия.


То, что потом, после 11 сентября 2001 года, произошло с образованием «коалиции желающих», освободило российский истеблишмент от последних «гуманитарных» барьеров. В начале июня 2003 года британская газета «Guardian», наблюдая за саммитом в Санкт-Петербурге по случаю 300-летия основания города, писала, что то, как Запад обращается с Владимиром Путиным, войдет в историю как образец реалистической политики. «Будет сложно сослаться на какой-нибудь другой случай, когда ведущие державы столь отчетливо демонстрировали вопиющий цинизм и столь открыто выставляли на обозрение отсутствие каких-либо угрызений совести». При этом имелись в виду прежде всего выступления Джорджа В. Буша и Жака Ширака. Как утверждала «Guardian», Президент Буш с дрожью в голосе описывал чудовищные нарушения прав человека в Ираке - и абсолютно забыл о том, какие военные преступления совершила армия его друга в Чечне. Ширак и вовсе блеснул непревзойденными пируэтами высшего риторического пилотажа: «Россия благодаря уважению прав национальных меньшинств, диалогу культур и уважению других народов находится в первом ряду демократических государств».


Итак, российские «демократы» наконец-то осознали действительность: на солнце появились пятна. В ситуации слабости демократической оппозиции - свою легитимность она выводила по большей части из ссылок на «западные ценности» - она быстро теряет мужество и замораживает свои «принципы». Вслед за разочарованием и усталостью приходит цинизм: если Запад не олицетворяет ни право, ни истину и не может более претендовать также на нормообразующую функцию, тогда - как в знаменитом романе Федора Достоевского - «все дозволено». Тем более что эгоистичному, руководствующемуся собственными интересами Западу нельзя отказать в одном: он успешен. Но успех - благосостояние, экономический рост - можно иметь и без ценностей. Конечно, нормообразующая функция навязывалась Западу отчасти романтическими представлениями и тоской противников режима многочисленных диктатур по идеалу, однако инфляция ценностей связана также с реальными процессами западного мира. В течение десяти лет происходит не только процесс перехода государств - бывших сателлитов Советского Союза от постсоциализма к «нормальному состоянию» развитых демократий, но и «развитые демократии» развиваются дальше. Они изменяются под влиянием глобализации и внутренней динамики, причем это изменение, очевидно, сводится к «преодолению» демократии, что с нормативной точки зрения можно было бы истолковать как эрозию демократии.


Демократия как институциональная система все больше проявляется как исторически преходящее явление. Это не удивительно, если представить себе связь между демократией и национальным государством, которое все больше попадает в зависимость от международных игроков и все больше лишается функций «суверена». Симптомы эрозии демократии многообразны, начиная с кризиса партийных систем, увеличивающегося превосходства исполнительной власти и коррупции бюрократии до своеобразного квазидемократического образования - Европейского Союза, который, если ему суждено добиться успеха, мог бы стать могильщиком послевоенной демократии. ЕС и так уже представляется неспособным сохранить политико-моральные претензии и правовое сознание «классической» демократии, как это показывает скандальный «случай Берлускони». С приемом новых членов будет много случаев наподобие Сильвио Берлускони, что могло бы привести к снижению стандартов и к тому, что требования к демократическим институтам будут принимать все более относительный характер. Для «запоздавших» государств, таких как Россия, где демократические институты обладают просто формальной функцией легитимации, эрозия демократии на Западе означала бы, что больше не надо напрягаться, а просто следует подождать, пока западная внешняя политика насовсем распрощается с «ценностями». Уже сегодня режим «управляемой демократии» черпает свою легитимность из «интеграции» в западный мир.


Политические системы в большинстве незападных стран (за небольшим исключением) могут быть охарактеризованы как эвфемизмы демократии. Ситуация в России характеризуется понятием «управляемая демократия», к чему полноты ради следовало бы добавить понятие «бюрократически-олигархический капитализм» - как экономическую систему, являющуюся основанием «управляемой демократии». Известно, что разделение властей и функционирование демократических институтов без правового государства практически невозможно. Правовое государство - это фундамент демократии, первый шаг к ее выхолащиванию - смотри случай с Берлускони - происходит тогда, когда исполнительная власть распоряжается двумя другими ветвями власти. Конечно, для процесса трансформации требуются не только политическая воля и осознанное стремление общества, но и время, чтобы можно было постепенно преодолеть наследие, оставленное диктатурами.


Но как обстоит дело с правовым государством при режиме «управляемой демократии»? Как выглядит провозглашенная Путиным «диктатура закона»? Юлия Латынина, экономический обозреватель «Новой газеты», пишет по случаю приема России в Международную организацию по борьбе с отмыванием преступных доходов (Financial Action Task Force on Money Laundering/FATF) 23 июня 2003 года: «Проблема в том, что в стране нет законов. Есть личные отношения. То есть, писаные законы есть, они неуклонно совершенствуются, но по ним никто не живет. И это не то, с чем борется президент, это способ существования власти. Когда кого-то преследуют за нарушение закона, - как бы он ни назывался: Гусинский, Березовский... - это только способ обналичить личные претензии или получить личную выгоду. В стране, где нет законов, не может быть собственности. «Чего ты рыпаешься,- объяснял (в присутствии Латыниной/ С.М.) один бизнесмен другому, у которого федеральный министр просил долю, - это его поляна, значит, он прав». В стране 80% издержек производства приходится на газ, электричество, железные дороги и налоги, т.е. на услуги, цену которых определяет государство. Только 20% издержек формируется рыночным путем. Это означает, что хозяину завода невыгодно ценой больших усилий снижать издержки. Ему выгодно ценой мелкой взятки снижать тарифы. В стране две избирательные системы. Одна - официальная, с нищенскими взносами, другая - неофициальная. Открыто рассказывают, как с олигархов собирают на выборы, а точнее - в карман под предлогом выборов ... В стране нет демократической системы разделения властей: законодательной, исполнительной и судебной. Законодательная власть нажимает на кнопки (т.е. повинуется указаниям Администрации президента при голосовании по законам, прим. С.М.). О судебной власти лучше помолчать... В этих условиях разделение властей как принцип правления заменено враждой кланов».


В этом же издании «Новой газеты» цитируется Министр внутренних дел Борис Грызлов, который на пресс-конференции в Ростове-на-Дону сказал следующее: «Вал организованной преступности практически захватил Россию... криминал, представители правоохранительных органов и представители власти связаны преступной цепью, и такие явления достаточно часты». Заместитель председателя либеральной партии «Яблоко» Сергей Яковенко констатирует, «за три года своего правления» Путин завершил дело Ельцина - «создание полукриминальной системы господства». Чеченский вопрос в этом контексте является имманентной составной частью системы.


В связи с приближающимися парламентскими и президентскими выборами Николай Петров описывает в своей работе «Democracy, Russian-Style» в «Russia and Eurasia Review»(1), как была проведена консолидация системы «управляемой демократии» при Путине. Он описывает институты, которые были созданы, собственно, лишь для того, чтобы из Кремля контролировать исход выборов как на региональном, так и на местном уровнях и одновременно сохранять фасад демократических выборов. Не избиратели определяют результаты выборов путем голосования на избирательных участках, а избирательные комиссии и суды. Правоохранительные органы используются для оказания давления на кандидатов и «запуска» компрометирующих слухов в средства массовой информации и т.д. С помощью Центральной избирательной комиссии, называемой в народе «министерством выборов», каждый кандидат может быть снят с предвыборной гонки из-за предполагаемых нарушений Закона о выборах, ЦИК может распустить региональные избирательные комиссии или укомплектовать их своими ставленниками.


Небезынтересным представляется также вопрос, что за «личный состав», какие кадры управляют «управляемой демократией». Ольга Крыштановская, специалист по изучению элит Института социологии РАН, раскрывает фундаментальные изменения в формировании политической элиты за последние три года(2). В начале 90-х годов основными политическими игроками были экономисты. После того как к власти пришел Путин, коридоры власти заполнились представителями военных кругов и спецслужб. Аппарат управления вновь образованных федеральных округов до 70% укомплектован военными, доля таковых среди губернаторов удвоилась, а число министров с военным прошлым увеличилось на треть. Путинские военные круги и спецслужбы не готовы подчиниться всеохватывающему контролю со стороны общества. Этот контроль до сих пор принимает формы маскировки, например, как описанный Петровым доступ к административным ресурсам во время выборов, создание представителями Президента в регионах потемкинских «институтов гражданского общества» и инфильтрация предпринимателей и средств массовой информации собственными влиятельными агентами.


Поскольку в России, как считает Крыштановская, не существует настоящего разделения властей, и правительство вновь предпринимает попытку установить свой контроль за всеми сферами общественной жизни, предприниматели становятся, очевидно, единственной оппозицией неоавторитаризму, так что государству приходится лавировать между Сциллой милитократии и Харибдой олигархии. В то, что олигархи - это единственная оппозиция, верит также и Латынина.


Но совсем необязательно разделять озабоченность в связи с отсутствием демократии. Может быть, ситуация не столь плоха, может, по критериям «глобального цинизма» она даже совсем неплоха, если окажется, что цены на нефть и иностранные инвестиции приносят успех и без правового государства. Концерны всегда проявляют готовность подчиниться обычному праву локальных культур. Россия - это не единственное государство, где политическая система функционирует так, как описано выше. Когда нужно политически корректно описать способ функционирования, для этого найдется также и более элегантный язык, чем тот, которым пользуется Латынина с ее склонностью к криминальному жаргону. Известная политолог Лилия Шевцова, например, пишет в своей книге «Putin’s Russia»: «Россияне должны противостоять важнейшему новому соблазну, а именно, соблазну следовать по тому пути, который кажется самым легким: имитировать рынок и демократию в их поверхностных аспектах, используя их как ширму для сохранения патронажно-клиентистских отношений, господства немногих и правления без ответственности...»(3). Различия в тональности выражают различия в модальности. Латынина в своей статье объясняет, как система функционирует на практике. Шевцова пишет в надежде на возможность преодоления этой системы. Неясным остается только вопрос о том, кто мог бы взять на себя совершение этого поступка. «Народ? - иронично возразила бы Латынина. - Я молчу про народ, потому что народ молчит. Народ заговорит, когда цены на нефть упадут. В прошлый раз, когда они упали, рухнули рубль и правительство Кириенко. В позапрошлый раз, когда они упали, рухнул Советский Союз». В самом деле, практически нет нефтяных государств с демократической системой правления. Поэтому некоторые российские либералы возлагают свои надежды на целительную силу обвала цен на нефть, который один был бы в состоянии покончить с «управляемой демократией».


Но в глобальном соревновании успех важнее демократии, и есть государства, как некогда Чили при Аугусто Пиночете и Чили сегодня, которые демонстрируют значительные успехи без разделения властей. Многие в России полагают, что и их страна может развиваться по схеме: сначала экономический рост приведет к благосостоянию, а потом благосостояние принесет с собой демократию. В этих своих воззрениях они получают существенную поддержку со стороны идеологов неолиберализма и руководствующейся собственными интересами американской внешней политики. В клубке мировых взаимосвязей участники и без того все больше и больше оказываются завязанными друг на друга. Для безопасности и национальных интересов - с небольшими вариациями дипломатической риторики в ту или иную сторону - важна не демократия, а взаимные гарантии. От международных игроков не следует ждать, что они говорят друг другу в лицо всю правду. Однако если официально утверждать то, что противоположно действительности, и создавать оруэлловскую конструкцию, как это сделал Ширак во время саммита в Санкт-Петербурге, Герхард Шредер или Тони Блэр по другим поводам, то возникает опасность быть пойманными на слове, быть использованным «управляемой демократией» и попасть в зависимость от нее. Готовность европейцев не считаться с реальностью - это больше, нежели просто дипломатический этикет. Оруэлловская ложь, которая одновременно является правдой, соответствует логике перехода к западной «постдемократии». Старая, отслужившая свое ценностная риторика прикрывает новые зависимости.