Этого выпуска- модель демократии поистине комплексный сюжет для короткого предисловия! Поэтому я хотел бы ограничиться в этот раз личными впечатлениями из моей повседневной практики

Вид материала

Документы

Содержание Скепсис и оптимизм Перспективы для Ирака Ислам и общество

Подобный материал:

• Валентин соломатов, 1718.67kb.
• Я уже забыл, 793.6kb.
• Усманова А. Повторение или различие, или «еще раз про любовь» в советском и постсоветском, 1116.95kb.
• Автор сочинения: Зубайдов Хумайни, 8б класс,, 52.27kb.
• Программа зачетной работбы по модулю 2 дисциплины «Микроэкономика», 28.39kb.
• Все женщины делают это диля еникеева маленькая женская месть москва аст, 10422.57kb.
• Всборнике приведены краткие биографии студентов этого выпуска и их воспоминания, фотографии., 26.72kb.
• Экспериментальное исследование влияния асинхронного электродвигателя на ток короткого, 46.26kb.
• Четыре года назад, будучи в отпуске, мы с женой неделю гостили в Краснодаре у моей, 20.92kb.
• Хаеши биографические и генеалогические сведения, 465.86kb.

Примечания

1 Ср.: Jean-Franсois Revel, So enden die Demokratien, München 1986 (Жан-Франсуа Ревель. Так приходит конец демократическим системам. Мюнхен, 1986).

2 Ср.: Martin Kriele, Die demokratische Weltrevolution. Warum sich die Freiheit durchsetzen wird, München 1987 (Мартин Kриле. Мировая демократическая революция. Почему свобода пробьет себе дорогу. Мюнхен, 1987).

3 UNDP 2002, Human Development Report 2002. Deepening Democracy in a Fragmented World, New York, S. 15.

4 Francis Fukuyama, Das Ende der Geschichte. Wo stehen wir?, München 1992 (Фрэнсис Фукуяма. Конец истории. Где мы находимся? Мюнхен, 1992).

5 Samuel P. Huntington, The Third Wave: Democratization in the Late Twentieth Century, New York, 1993

6 Michel Crozier, Samuel P. Huntington, Joji Watanuki, The Crisis of Democracy. Report on the Governability of Democracies to the Trilateral Commission, New York 1975.

7 Ralf Dahrendorf, Can European Democracy Survive Globalization?, in: The National Interest, Nr. 65, Herbst 2001, S. 17–22.

8 Mohamad Mahathir, Shintaro Ishihara, The Voice of Asia. Two Leaders Discuss the Coming Century, Tokio 1995.

9 Ulrich Beck, Weltrisikogesellschaft, Weltöffentlichkeit und globale Subpolitik, Wien 1997, S. 12 (Ульрих Бек. Общество всемирных рисков, мировой общественности и глобальной субполитики. Вена,1997, с.12)

10 Stefan Zweig, Die Welt von gestern, Stockholm 1992, S. 15.(Штефан Цвейг. Мир вчерашнего дня. Стокгольм, 1992, с.15).

11 Бек (см. выше), с.47 и далее.


Проф. Удо Штайнбах,

директор Германского института востоковедения,

Гамбург

Иракский мираж

Демократический проект в исламских странах: обречен на провал?


С 1 мая 2003 года, когда американский Президент Джордж Буш объявил об окончании войны в Ираке, на Ближнем Востоке было мало что сделано для развития демократии. В самом Ираке часть арабского населения все еще оказывает сильное сопротивление оккупационным державам, в особенности США. Хотя глава Временной гражданской администрации Пол Бремер и назначил Переходный совет, что стало первым шагом оккупационных властей по пути к передаче управления и законодательства самим иракцам, с его назначением уже началась борьба за полномочия совета. Впрочем, все важнейшие решения все же по-прежнему принимает сам Бремер.


В ближневосточном регионе между Египтом и Персидским заливом также все осталось по-старому. Выборы в Йемене и референдум по новой конституции в Катаре в апреле 2003 года, а также выборы в Иордании в июне сильно не дотягивают до установленной Вашингтоном планки демократизации. Этот вывод укрепит позиции тех, кто с самого начала скептически отнесся к американской претензии на демократизацию региона.


Аргументы о перспективах демократизации в регионе имеют как структурный, так и конъюнктурный характер. Структурный в том смысле, что по-прежнему выражается мнение, будто «ислам» и демократия несовместимы. Конъюнктурная аргументация ставит это под сомнение и ссылается скорее на недостающие общественные предпосылки для демократического участия граждан в принятии решений, низкий уровень развития многих исламских стран и отсутствовавший в прошлом интерес к поощрению демократии в регионе, с которым связаны важные политические интересы, интересы политики безопасности и энергетической политики множества чужеземных государств. Эти аргументы основаны на мнении, что в сформировавшемся под влиянием ислама регионе существует лишь несколько демократических, в западном понимании этого слова, государств. Импульс, приданный демократизации, который в 80-х и 90-х годах вывел в новую весовую категорию Латинскую Америку, затронул частично Азию и Африку и радикально изменил Восточную Европу, прошел мимо исламского мира, не оказав на него почти никакого воздействия.


Это мнение верно лишь отчасти. Так, демократия в Турции имеет традиции, восходящие к 50-м годам. Правда, ее недостатки постоянно подвергались критике. Однако в последние годы был достигнут существенный прогресс, и благодаря перспективе членства Турции в ЕС этот процесс приобрел дополнительную динамику. Это впечатляющим образом подтвердили выборы 3 ноября 2002 года, посредством которых турецкие избиратели наказали практически весь политический класс, несущий в значительной мере ответственность за блокаду процесса демократизации.


^ Скепсис и оптимизм


Индонезия – мусульманская страна с самым большим по численности населением – совершила после свержения в 1997 году автократического режима генерала Сухарто впечатляющий переход к демократии, которую с тех пор удалось консолидировать. Действующими демократиями можно назвать Бангладеш и - с известными ограничениями - также Малайзию. В основе демократического устройства - в особенности в Турции, Бангладеш и Индонезии - лежит кардинальное или полное разделение политики и религии.


Во многих других государствах исламского мира элементы демократических процессов введены в общественные и политические системы, которые сплошь и рядом имеют отпечаток автократии. Во многих из них ислам закреплен в качестве государственной религии, а исламское право, по-разному сформулированное в конституциях, представляет собой систему координат правопорядка. Если в Саудовской Аравии ригидный ортодоксальный суннитский ислам ваххабитской чеканки не дает даже подступиться к элементам демократии, то Исламская Республика Иран, выстроенная аятоллой Рухоллой Хомейни и покоящаяся на элементах шиитского ислама, допускает демократические процессы на национальном и коммунальном уровнях, которые не определяют, однако, направленность политики страны. Решающим фактором власти, демонстрирующим одновременно исламский характер государства, является религиозный лидер аятолла Али Хаменеи - наследник Хомейни, назначенный им самим. Совет стражей исламской революции, который также не избирается, контролирует решения парламента, обращая внимание на их совместимость с исламским правом. Он суть вышестоящая инстанция парламента.


Что касается вопроса об установлении демократических порядков, то обзор исламского мира от Мавритании и Марокко на западе до Индонезии на востоке дает повод для скепсиса и одновременно для оптимизма. Оптимистический взгляд можно подкрепить также эмпирическими наблюдениями: требование демократизации систем весьма популярно, в особенности среди образованной элиты. В крупных регионах исламского мира также с участием и надеждами наблюдали за крушением коммунистических диктатур в Восточной Европе, пока в 90-х годах не стало ясно, что установление демократических порядков не только не находит поддержки, но и не приветствуется за пределами затронутых государств. Подавление Саддамом Хусейном, использовавшим боевые вертолеты и сухопутные войска, народных восстаний в Ираке в марте-апреле 1991 года, чему не помешала победоносная коалиция под руководством США, созданная для освобождения Кувейта; срыв выборов в январе 1992 года (вызвавший беспрецедентную в исламском мире волну террора); уклон Президента Туниса Зина аль Абидина Бен Али к авторитарному правлению, а также в целом полное отсутствие заинтересованности в том, чтобы волна демократизации перекинулась из Восточной Европы на Ближний Восток, - все это факторы, которые погрузили потенциальные демократические силы в апатию.


В Иране тема «Демократия» стала предметом интенсивного, отчасти драматического внутриполитического противоборства. Можно ли трансформировать «Исламскую Республику» в либеральную демократию в западном понимании этого слова? Возможна ли «перестройка», в ходе которой здание будет переделано, а фундамент сохранится? Или отделение политики от религии является предпосылкой для осуществления той формы демократии, которая существует в воображении части реформаторов и в особенности протестующих студентов? Но это означало бы отстранение от власти религиозного «лидера» и вестернизацию системы – развитие событий, которое встретило бы решительное сопротивление закоснелого истеблишмента в Тегеране.


В последнее время потерпели провал два реформаторских замысла Президента Мохаммеда Хатами и реформаторского крыла режима, которые должны были бы форсировать либерализацию системы, не подвергая ее принципиальному сомнению. Первый закон усилил бы власть Президента в противовес юстиции, подмятой под себя исламскими консерваторами, и таким образом укрепил бы свободу мнений. Второй лишил бы Совет стражей исламской революции права проверять участвующих в выборах кандидатов на их «пригодность» и при определенных условиях отвергать их. Отклонение Советом стражей исламской революции обоих принятых парламентом законов выявило всю безысходность тупика, в котором находится режим.


Политическая перепалка сопровождается философскими и теологическими дебатами. Они показывают, как сильно изменились со временем парадигмы обсуждения отношений между исламом и демократией. Первыми эту тему подхватили консерваторы, которые доминировали в дискуссии. По их понятиям, ислам был «демократической» религией, а государственные и общественные институты надлежало выдерживать в системе исламских координат. Так, парламент отождествлялся с советом (шурой), заповедь о которой содержится в Коране. В отличие от этого в нынешних дебатах о реформах в Иране в центре внимания находится западное понятие демократии. Сегодня задача заключается в том, чтобы совместить с ним исламскую религию. По мнению Абдулкарима Соруша, одним из первых осмыслившего новое понимание демократии, это происходит за счет использования интеллекта, прохождения через процесс обновления религии. Интеллект координирует религиозное понимание «с другими принципами и заповедями». Однако признание в том, что под этими «другими принципами и заповедями» понимается светская сфера, все еще может обернуться многолетней тюремной отсидкой.


^ Перспективы для Ирака


По поводу осуществления американских планов в отношении Ирака и Среднего Востока можно в целом заметить следующее: взгляд на демократизацию, ставящий ее под сомнение со ссылкой на «мусульманские традиции» подавляющего большинства иракцев - независимо от того, арабы они или курды - неадекватен. Возможно, внешние черты исламского мира настраивают того или иного эксперта по демократии на скептический лад, однако упомянутые выше страны показывают, что при определенных условиях мусульмане в состоянии создать демократические структуры. Установленные на примере Ирана тенденции в политической практике и теоретической концептуализации подводят даже к выводу о том, что многие мусульмане видят в демократическом устройстве (вкупе с уважением прав человека) вызов исламу в его универсальном измерении.


Скепсис по поводу американских планов имеет скорее конъюнктурный характер. Ауру провала, окружающую замысел построить в Ираке демократию, основанную на западных представлениях о ней, создают четко прослеживаемые аргументы и рамочные условия. При этом не следует с самого начала выставлять в ложном свете американские намерения, приводя тот аргумент, что «демократизацию» подверстали лишь позже и в тот момент, когда уже невозможно было поддерживать версию о причастности диктатора к международному терроризму в качестве оправдания смены режима.


С другой стороны, эти факты указывают на коренную проблему, с которой сталкиваются Соединенные Штаты: дефицит убедительности. США не пользуются на Ближнем и Среднем Востоке репутацией страны, прокладывающей путь демократии в регионе. Их грехопадение свершилось в 1953 году, когда в Тегеране в результате инсценированных ЦРУ беспорядков был свергнут популярный, вышедший из гущи националистского движения Премьер-министр Мохаммед Моссадык. Восстановление власти шаха завершило десятилетие сравнительно демократического правления в Иране и открыло эпоху автократии Мохаммеда Реза Пахлеви, который опирался во внешней политике на тесные отношения с США. В период зарождавшегося конфликта между Востоком и Западом в Вашингтоне не хотели терпеть в сопредельном с Советским Союзом важном в геостратегическом отношении (и что касается нефти) пункте Среднего Востока национального лидера, намеревавшегося национализировать нефтяную промышленность. Большинство людей в регионе воспринимают Соединенные Штаты Америки как страну, которая на протяжении многих десятилетий поддерживала правящие режимы и помогала им удержаться у власти. Американские призывы к «новому миропорядку» после изгнания Саддама Хусейна из Кувейта (1990/1991) умолкли после того, как эмир Кувейта вернулся в свою разграбленную страну. Вопреки прежним заявлениям он не создал структур для усиления демократизации Кувейта.


Однако исходная ситуация в самом Ираке еще важнее, чем недостаточное доверие к США. Совершенное извне свержение режима развеяло иллюзию, будто «иракцы» - это народ «иракской» национальности, который нуждается лишь в демократическом устройстве страны. Это неверная оценка, прежде всего ввиду проблемы курдов. После обвала государственного фасада, сооруженного Великобританией в начале 20-х годов, перед этническими и религиозными группами вновь открывается возможность заняться при определенных условиях организацией своей новой государственности. Это относится прежде всего к курдам. На всем протяжении истории Ирака отношения между курдским меньшинством и арабским большинством были напряженными. Курды практически непрерывно, в особенности после свержения Хашимитской династии (1958) и обращения различных багдадских режимов к ярко выраженному арабскому национализму, вели борьбу, сопротивляясь стремлению багдадских правительств провести централизацию и арабизацию страны. Это относилось, в особенности до 1991 года, и к баасистскому режиму во главе с Саддамом Хусейном, чьи методы подавления и ведения войны включали в себя систематическое изгнание и истребление путем использования отравляющего газа.


Поэтому если бы курды апеллировали в изменившейся ситуации к принципу самоопределения, это ни в коем случае не было бы неверным. При этом они могли бы сослаться на развитие событий на Балканах после распада Югославии и на возникновение там новых государств. Уже в 90-х годах они обрели под американской защитой большую самостоятельность, которая продолжает укрепляться после свержения режима в Багдаде. Поскольку курды обратили вспять политику арабизации в своем регионе, проводившуюся баасистским режимом, пропасть между ними и арабами стала еще глубже. Каждый день сохраняющегося политического вакуума в Багдаде чреват, по-видимому, возникновением в курдском регионе на севере страны faits accomplis, которые осложнят создание в границах Ирака государственной структуры, учитывающей стремление курдов к самостоятельности.


Анкара неоднократно давала понять, что происходящее не может не коснуться Турции. Турецкое государство опасается не только появления курдского государственного образования, что связано с проблемой курдов в собственной стране. Анкара также сильно заинтересована в том, чтобы более активно участвовать в будущем в эксплуатации нефтяных месторождений в Северном Ираке. Временное задержание американской военной администрацией турецких солдат в Киркуке в июле 2003 года обнажило весь масштаб осложнений, которые могли бы возникнуть, если бы на кон было поставлено дальнейшее существование Ирака как государства. Для будущего режима в Багдаде это означало бы, что целостность страны можно было бы обеспечить, видимо, только при наличии значительной военной силы и абсолютной полноты власти.


Что касается арабского большинства, то крушение централизованной системы правления вновь поставило перед ним вопрос о перераспределении власти в Багдаде. После включения Месопотамии в суннитско-исламскую Османскую империю (1534) арабы-сунниты были доминирующим элементом управления. Это положение вещей не претерпело никаких изменений и при англичанах, хотя в прошлом соотношение суннитов и шиитов менялось по возрастающей в пользу последних. В годы правления светской партии БААС (с 1968 года) соотношение между суннитами и шиитами во власти в основном сохранилось.

^ Ислам и общество


Для нового упорядочивания политической системы необходимо внести ясность в отношении двух фундаментальных линий обустройства страны. Как заново определить соотношение шиитов и суннитов в органах власти? И какую роль будет играть ислам в государстве и обществе в новом Ираке? После падения режима БААС, который жестоко подавлял религию в обществе, шииты проявили свое новое самосознание. В Ираке они также перестали быть религиозной группой, безучастно живущей в тени великих святынь. Их также затронула политизация, которую вызвал к жизни Хомейни, свершивший революцию в Тегеране. Сегодня лидеры шиитов в Ираке проявляют властное сознание, которое нельзя не заметить, требуют себе роль, позволяющую на равных участвовать в формировании будущей системы. Исходную ситуацию осложняет тот факт, что у шиитов нет единой позиции. После возвращения из-за рубежа некоторых их лидеров в их стане началась борьба за власть и курс.


Возникает также вопрос о том, какую роль будет играть Тегеран при строительстве нового Ирака. Стране, воспринимающей себя как лидера шиитов, не может быть безразлично, как складываются властные взаимоотношения в соседнем государстве. Склонность Тегерана вмешиваться в строительство нового Ирака может усилиться по мере того, как будет нарастать напряженность в отношениях между Вашингтоном и Тегераном, и под предлогом того, что Иран стремится к обладанию ядерным оружием, будет проводиться смена режима в Иране. Тегеран располагает каналами и инструментами, позволяющими создать существенные проблемы для безопасности союзников в Ираке.


Ввиду новой роли шиитов по-новому ставится также вопрос о значении ислама в обществе и государстве. Худосочная суннитско-арабская государственная элита была по своему мировоззрению арабско-националистической и светской. Правители БААС злоупотребляли обоими этими качествами и довели их до абсурда. Арабский национализм не только привел к длительному кризису в отношениях с баасистами в Дамаске и другими арабскими националистами, но и вылился в кульминационной стадии в оккупацию и аннексию Кувейта в 1990 году. Сопротивление режиму оказывали в основном шииты и некоторые их религиозные лидеры. За это им пришлось расплачиваться со светским режимом большой кровью.

Поэтому рвущимся к власти шиитам важно, видимо, не построить перво-наперво демократию западного образца, а скорее, установить порядок, в котором вновь появятся исламские элементы легитимного правления, даже если это необязательно будет исламская республика, скроенная по лекалам Хомейни. В пользу этого предположения говорит тот факт, что средний класс, который мог бы стать носителем светской демократической конституции, был тотально изможден, особенно в последнее десятилетие правления БААС, что явилось также следствием политических репрессий и экономических санкций. Общественный слой, стремящийся к демократии западного образца, находится еще в зачаточном состоянии.


Положение осложняется еще тем, что опора режима Саддама Хусейна на национальное согласие иракцев была лишь химерой. В действительности он сплачивал общество, преследуя высшую цель – сохранение власти. Выше уже говорилось о том, что тем самым он прежде всего довел дело до поляризации курдов. Жестокое насилие вкупе с раздачей политических привилегий племенам и семейным кланам и их лидерам в течение многих десятилетий придавали режиму его кажущуюся стабильность. Трудно сказать, как в условиях этой дезинтеграции общества должны формироваться и функционировать в качестве проводника демократической системы политические партии, которые суть нечто большее, чем просто инструменты для пробивания личных интересов. Ситуацию обостряют совершавшиеся на протяжении многих десятилетий преступления, которые могут, видимо, вызвать желание свести политические счеты.


С учетом сказанного не удивительно, что оккупационные власти еще не приблизились к провозглашенным ими целям. На самом деле на общество и государство наложили свой отпечаток перекосы. Это касается не только отношений между арабами и курдами (и туркменами), но и правления и управления в отдельных регионах и городах. При этом немаловажную роль играют шиитские религиозные лидеры. Сопротивление созданию новой системы оказывают в ходе партизанской войны остатки старого режима, отнюдь не утратившие свое значение. Следует опасаться того, что к ним начнут присоединяться и другие слои иракского общества, если оккупационным властям не удастся наглядно показать людям: осуществленная извне ценой огромных разрушений и жертв смена власти принесла им материальные и политические выгоды.


Поскольку из-за этих проблем развитие Ирака в обозримой перспективе будет, по-видимому, изобиловать конфликтами, США, увязшие в стране, будут полностью заняты тем, чтобы найти выход из этой ситуации. Остаток своей политической энергии на Ближнем Востоке они будут вынуждены использовать в Палестине, где также не просматривается легких решений. При этом провозглашенная первоначально цель демократизации всего Среднего Востока, видимо, исчезнет из виду.


Но в том, что это необходимо, не может быть никаких сомнений. Колоссальный разрыв между правителями и подвластными им людьми лишний раз проявился во время войны в Ираке. Демонстрации в Египте, в странах Магриба, в Иордании и даже на Аравийском полуострове были направлены против военных действий союзников. Одновременно они целились в режимы, которые - во внутреннем аспекте - практически не пользуются уважением значительной части населения, отказывающей им в легитимности, и сохранение которых - во внешнем аспекте - настолько зависит от США, что их пространство для маневра чрезвычайно сужено, и в конце концов, они следуют за Вашингтоном, хотят они того или нет.


Самый эффективный путь содействия демократизации мог бы состоять в том, чтобы поддержать силы гражданского общества и предоставить им самим выяснение отношений с их правительствами и создание системы по их собственному выбору. В итоге получился бы синтез из важных элементов современной демократии, а также элементов религии и культуры, исторического опыта и общественных структур. Импортированные или пуще того навязанные извне системы не приведут к стабильным решениям.


Самый большой вопрос состоит в том, можно ли демократизировать закосневшие режимы Аравийского полуострова. Если за прошедшие десятилетия общества за его пределами все же ознакомились - пусть и выборочно - с элементами демократии и демократических механизмов, то к консервативным системам это не относится. В Саудовской Аравии - и это справедливо mutatis mutandi также в отношении других обществ и государств полуострова – политика и правление столь прочно покоятся на традиционных структурах авторитаризма, что неясно, как здесь могут начаться демократические перемены в их современном понимании, не вызвав при этом глубоких разломов. Политические партии в их качестве организаций формирования политической воли здесь неизвестны. Поиски решений ведутся на основе личной, семейной и племенной лояльностей, традиции которых уходят в глубь веков. Однако в минувшие годы вновь и вновь обнаруживалось, что традиционные системы также испытывают давление, подталкивающее их к переменам. В последний раз это засвидетельствовал в мае 2003 года теракт в Эр-Рияде.


Норман Бирнбаум,

профессор в отставке юридического факультета Джорджтаунского университета,

Вашингтон,

советник Congressional Progressive Causus