Geum.ru

Доклады Центра эмпирических политических исследований спбгу издаются с 2000 года Выпуск 6

Вид материалаДоклад

Содержание


Природа современного официального
Политический процесс
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   10
Е. О. Негров



^ ПРИРОДА СОВРЕМЕННОГО ОФИЦИАЛЬНОГО

ПОЛИТИЧЕСКОГО ДИСКУРСА В РОССИИ


Чтобы понять природу официального политического дискурса, сначала необходимо обратиться к понятию дискурса как такового, достаточно полно и подробно рассмотренного в науке.

«Современный философский словарь» под редакцией В. Кемерова определяет дискурс таким образом: «Понятие, впервые выдвинутое структуралистами для анализа социальной обусловленности речевых высказываний. Понятие “дискурс” особенно популярно в постструктурализме и деконструкции. Сейчас, как правило, применяется в философии, социологии, политологии, когнитивных анализах, семиотике. Нередко используется просто как синоним “речи”» (Современный философский словарь, 359).

«Словарь иностранных слов» под редакцией Керимова дает следующее определение термину «дискурсивный»: «От латинского discursus (рассуждение) – рассудочный; обоснованный предшествующими суждениями. Противоположное понятие – интуитивный» (Словарь иностранных слов, 428).

Стоит заметить, что факты латинского языка позволяют произвести очень важное разграничение двух, по сути, омонимов, различающихся лишь ударением – понятий дúскурс и дискýрс, а также образованных от них прилагательных дискурсúвный и дискýрсный (Перспективы метафизики, 141): дúскурс – это термин, обозначающий тип западноевропейской интеллектуальной стратегии рационально-классического ряда, а дискурсúвный как раз и является рассудочным, понятийным, логическим, т. е. опосредованным и формализованным, в то время, как дискýрс – термин, обозначающий лишь определенный лингвистический феномен, актуализацию одного из периферийных значений discursus – беседа, разговор.

Развитие значения «основного» понятия «дúскурс» связано с метафорическим переосмыслением ряда значений того же латинского слова discursus, но связанных с движением (мысль как движение, логическое развитие мысли как поступательное, как бег). В этом смысле, к примеру, следует понимать заглавие трактата Р. Декарта «Discours de la methode», которое в русском переводе мы знаем как «Рассуждение о методе», а на латыни название звучит как «Dissertatio de…». Однако необходимо отметить, что эта двойственность самого понятия (а не только значений, стоящих за ним) и рождает как большую разноплановость подходов, так и саму интердисциплинарность категории дискурса.

Отсюда же исходит и двоякое понимание собственно термина «дúскурс». Так, Ю. Руднев в статье «Концепция дискурса как элемента литературоведческого метаязыка» пишет: «Дискурс – такое измерение текста, взятого как цепь или комплекс высказываний (то есть как процесс и результат речевого (коммуникативного) акта), которое предполагает внутри себя синтагматические и парадигматические отношения между образующими систему формальными элементами и выявляет прагматические и идеологические установки субъекта высказывания, ограничивающие потенциальную неисчерпаемость значений текста» (Руднев).

С. Зенкин в книге «Введение в литературоведение: теория литературы» дополняет определение «Современного философского словаря»: «Дискурс – это весь уровень речи, повествующей о событиях, в отличие от самих этих событий» (Зенкин, 74). А повествовать о событиях может только текст, добавим мы от себя. Действительно, «речь» какого-либо актора практически всегда фиксированный письменно текст. Текст же – понятие, очень хорошо изученное наукой. Но в чем тогда разница между понятиями дискурса и текста?

Эту проблему решает достаточно убедительно известный нидерландский ученый Т. ван Дейк: «Дискурс – актуально произнесенный текст, а «текст» – это абстрактная грамматическая структура произнесенного. Дискурс – это понятие, касающееся речи, актуального речевого действия, тогда как «текст» – это понятие, касающееся системы языка или формальных лингвистических знаний, лингвистической компетентности» (Ван Дейк, 35).

Итак, все перечисленные подходы к категории дискурса дополняют друг друга, в результате чего дискурс понимается как исторически и социально обусловленное, хронологически и географически очерченное, количественно и тематически неограниченное, кроссжанровое сверхтекстовое пространство, обладающее своей специфической модальностью и способное выступать как «машина порождения» высказываний, также обладающих указанной модальностью.

Таким образом, дискурс является как бы «языком в языке» – это «использование естественного языка для выражения определенной ментальности, предусматривающее свои правила реализации этого языка. …За единством дискурса стоит некий образ реальности, свой мир» (Саморукова, 4).

Теперь, выяснив, что такое дискурс вообще, необходимо перейти к понятию дискурса политического. Однако здесь приходится столкнуться с проблемой интердисциплинарности самого концепта политического дискурса. Его изучением занимаются политологи, психологи, философы, социологи, филологи, экономисты, специалисты по теории коммуникации, лингвисты.

Многие исследователи считают, что политическое мышление, политическое действие и языковая форма находятся в тесном единстве, тем самым признавая, что политический дискурс является объектом междисциплинарных исследований. Возросший интерес ученых к изучению политических текстов, что, по сути, и составляет основу всякого дискурсивного анализа, можно объяснить несколькими факторами. Во-первых, внутренними потребностями различных собственно филологических дисциплин, которые обращаются к реальным сферам функционирования языковой системы, к речи. Во-вторых, политологическими проблемами изучения политического мышления, его связи с политическим поведением; необходимостью построения предсказывающих моделей в политологии, а также необходимостью разработки методов анализа политических текстов и текстов средств массовой коммуникации для мониторинга различных тенденций в сфере общественного сознания. В-третьих, социальным заказом самого российского общества – попытками освободить политическую коммуникацию от манипуляций общественным сознанием.1

Косвенным подтверждением бурного развития в нашей стране различных направлений науки, занимающихся политическим дискурсом, является тот факт, что среди исследователей нет общепринятого определения самого языка политики. В научной литературе наряду с понятием «политический дискурс» (Е. И. Шейгал, А. Н. Баранов) употребляются понятия «общественно-политическая речь» (Т. В. Юдина), «агитационно-политическая речь» (А. П. Чудинов), «язык общественной мысли» (П. Н. Денисов), «политический язык» (О. И. Воробьева).

Помимо вышеперечисленных исследователей, проблематикой дискурс-анализа занимаются многие российские научные школы – Москвы (Д. О. Добровольский, М. В. Ильин, Ю. Н. Караулов, В. И. Тюпа), Санкт-Петербурга (М. В. Гаврилова, А. О. Зиновьев), Екатеринбурга (Ю. Б. Феденева), Самары (Н. К. Данилова), Волгограда (Е. И. Шейгал).

Необходимо отметить, однако, что теоретической базой в исследованиях российских ученых почти всегда выступают работы зарубежных авторов, так как на Западе данное направление зародилось гораздо раньше – начиная с работ американских ученых Г. Лассуэлла и Б. Берельсона, первыми проведшими в 40-х годах прошлого века анализ текстов политических выступлений лидеров фашистской Германии. Необходимо упомянуть и такие имена пионеров изучения дискурса в качестве самостоятельного направления в науке, как М. Фуко, Р. Барт, М. Пешё, и последовавшие за исследованиями этих ученых работы П. Серио и Т. ван Дейка, которые разработали достаточно полные дефиниции самого понятия дискурса, и представителей современных западных школ изучения различных методик дискурс-анализа (Э. Ле, Д. Херадствейт, У. Нарвесен, Д. Винтер, Р. Водак).

В научной литературе существует широкое и узкое понимание политического дискурса. Приведем высказывания ученых, придерживающихся широкого определения данного термина, под которым понимаются: «любые речевые образования, субъект, адресат или содержание которых относится к сфере политики» (Шейгал, 23); «сумма речевых произведений в определенном паралингвистическом контексте – контексте политической деятельности, политических взглядов и убеждений, включая негативные ее проявления (уклонение от политической деятельности, отсутствие политических убеждений)» (Герасименко, 22); «совокупность дискурсивных практик, идентифицирующих участников политического дискурса как таковых или формирующих конкретную тематику политической коммуникации» (Баранов, 246).

В качестве языкового материала могут быть использованы выступления политиков, политических обозревателей и комментаторов, публикации в средствах массовой коммуникации, материалы специализированных изданий на различные темы, касающиеся аспектов политики. При таком подходе исследование политического дискурса включает в себя рассмотрение практически всех семиотических систем.

Однако существует ряд исследователей, которые рассматривают политический дискурс как язык исключительно публичной сферы. Так, в коллективном исследовании «Politically speaking: a worldwide examination of language used in the public sphere» группа ученых выдвигает положение о том, что политическая функция характерна практически для всех публичных высказываний. Таким образом, политический дискурс понимается как актуальное использование языка в социально-политической и, шире, в публичной сфере общения.

Принадлежность текста к числу политических определяется как его тематикой, так и его местом в системе политической коммуникации. Широкое понимание «политического языка» как языка, используемого в публичной сфере, учитывает растущее влияние средств массовой коммуникации, развитие новых коммуникационных технологий, расширение процессов глобализации и процесс коммерциализации политической коммуникации.2

Этого определения придерживается и один из ведущих исследователей данной проблематики, уже упоминавшийся нидерландский ученый Т. ван Дейк. Он считает, что политический дискурс – это класс жанров, достаточно четко ограниченный социальной сферой, а именно политикой. Правительственные обсуждения, парламентские дебаты, партийные программы, речи политиков – это те жанры, которые принадлежат сфере политики. Таким образом, политический дискурс – это исключительно дискурс политиков. Ограничивая политический дискурс профессиональными рамками, деятельностью политиков, ученый отмечает, что политический дискурс в то же время является формой институционального дискурса. Это означает, что дискурсами политиков считаются те дискурсы, которые производятся в такой институциональной окружающей обстановке, как заседание правительства, сессия парламента, съезд политической партии. Высказывание должно быть произнесено говорящим в его профессиональной роли политика и в институциональной окружающей обстановке.

Таким образом, дискурс является политическим, когда он сопровождает политический акт в политической обстановке (Van Dijk, 84–96). Той же точки зрения придерживается и известный российский ученый М. Ильин, который по этой причине ставит под сомнение и интердисциплинарность политического дискурса, считая, что его изучение должно являться прерогативой политической науки (Ильин, 47).

Однако глубокого противоречия между двумя этими подходам нет. Так, дополняя суждение Т. ван Дейка, австрийский исследователь Р. Водак утверждает, что «политический язык находится как бы между двумя полюсами – функционально обусловленным специальным языком и жаргоном определенной группы со свойственной ей идеологией. Поэтому политический язык должен выполнять противоречивые функции, в частности быть и доступным для понимания (в соответствии с задачами пропаганды), и ориентированным на определенную группу (по историческим и социально-психологическим причинам)» (Водак, 24).

Вывод из вышесказанного очевиден: политический дискурс можно определить как текст, отображающий политическую и идеологическую практику какого-то государства, отдельных партий и течений в определенную эпоху. В этих текстах актуализируется общественное сознание, и политический дискурс, таким образом, отражает политическую ситуацию, а его изучение дает более наглядную картину предпочтений в современном обществе, существенно дополняющую иные способы решения данной задачи, к примеру, социологические исследования.

При анализе языка политического дискурса обнаруживается совокупность всех речевых актов, использованных в политических дискуссиях в современном обществе. Итак, политический дискурс понимается нами как текст, обусловленный ситуацией политического общения, и объективно выделяется на основании следующих основополагающих признаков:

  • Тематически политический дискурс определяется полями функционирования политического языка и целевыми установками партнеров по коммуникации.
  • В политическом дискурсе мы имеем дело с одной целью: сознательное изменение или стабилизация власти. Даже если эта цель четко не просматривается или скрыта, она оказывает свое влияние на презентацию информации. Для достижения цели любым политическим актором выбирается определенная стратегия общения.
  • Своеобразие речевого общения политических и публичных деятелей состоит в отборе и организации лексико-фразеологических единиц в соответствии с прагматическими установками, целями и условиями общения, сложившимися в процессе профессиональной деятельности такого актора. В его речи получают языковое выражение отношения власти. Такие характеристики языка, как подвижность семантической структуры слова, трудность отграничения коннотаций от прямых денотативных значений, вариативность денотативных и коннотативных значений одних и тех же языковых знаков под влиянием социальных факторов, многокомпетентность как лексического, так и прагматического значения, наличие объективного и субъективного в значении, синонимические и ассоциативные связи слов, модальность высказываний, оценочность семантики и т. д., преднамеренно и целенаправленно используются политиками.
  • Политический дискурс строится не только на основе содержательной и логически выверенной связи. Реализуя единство функций общения и познания, дискурс включает в себя структуры, относящиеся к акту общения, метатекстовые элементы. К средствам метатекстового характера относятся, например, обращения, клише, приветствия, прощания.


Таким образом, учитывая все вышеизложенное, под официальным политическим дискурсом мы понимаем устойчивый набор высказываний на темы важнейших общественных категорий, норм, ценностей и теорий, используемый для публичного объяснения намерений и действий элиты того или иного общества. Определение «публичное» имеет здесь принципиальное значение, поскольку иные, неофициальные высказывания и недоступны, и не являются официальным дискурсом по определению. От идеологии, картины мира, системы взглядов дискурс отличается своей социальной составляющей, а именно, подразумеваемым существованием не только носителя (или коммуникатора), но и аудитории. При этом для продуцента дискурса важна не только собственная позиция, но и предполагаемая позиция аудитории. Важнейшей целью официального политического дискурса является воздействие на слушателя. Одновременно дискурс дает возможность аудитории получить представление и о самих коммуникаторах.

Если идеология  представляет собой целостные постулаты, которые априорно известны исследователю, то дискурс включает в себя набор разнородных элементов, которые могут складываться в ту или иную конкретную, но заранее неизвестную конструкцию. Так, методологически изучение идеологии предполагает  сравнение индивидуальных взглядов  политика или общественного деятеля с уже известными идеологическими константами, а  изучение дискурса, наоборот, базируется на извлечении общих закономерностей из разрозненных и  неочевидных элементов, содержащихся в речах или письменных высказываниях субъекта.

Итак, выяснив природу официального политического дискурса, перейдем к его анализу в современной России. Несомненно, что, прежде чем говорить о современном российском политическом дискурсе, надо проанализировать особенности советского политического дискурса, так как сегодняшний российский политический дискурс диалектически с ним связан, ибо в первый период своего развития практически строился на его отрицании, а в настоящий момент, наоборот, во многом позаимствовал присущие советскому дискурсу качества.

Советский официальный политический дискурс характеризовался, в первую очередь, стратегическим устранением агентивности, т.е. субъекта, совершающего действия на основе бесчисленных номинализаций (повышение, внедрение, применение, достижение и т. д.). Все процессы как бы совершались без активного участия какого-либо субъекта, что позволяло совершать такие манипуляции с текстом, которые даже при отсутствии конкретного содержания создавали видимость значимости. «Пустота» официального дискурса советского периода становится очевидной при логическом анализе в терминах пропозиций, который показывает, что все номинализованные утверждения делаются от имени не реального, а обобщённого или отсутствующего говорящего, и рассчитаны на идеального слушающего, воспринимающего подобный абстрактный монологизированный дискурс в ситуации псевдодиалога.

Фундаментальная амбивалентность советского политического дискурса, создающая видимость желаемой (справедливое общество рабочих и крестьян, например) или отрицаемой (загнивающий западный мир) реальности, основывалась на десемантизации субъекта, пассивных конструкциях, идеологическом клишировании (партия — наш рулевой), абстрактной референции (призрак коммунизма как символ будущего), непрямых номинациях (воины-интернационалисты в Афганистане), нарушениях всех максим кооперации, ритуализации языка. П. Серио, изучавший подробно советские политические тексты того времени, охарактеризовал их термином «деревянный язык». Есть у него и второе название – «суконный язык», т.е. «жесткий, шершавый, корявый, или же вязкий язык, который вяжет рот, то есть наполняет его целиком и создает ощущение тяжести» (Куртин, 141).

Таким образом, советский официальный политический дискурс представлял собой неестественно стабильную систему: заранее заданный круг тем, социально санкционированные оценки, устоявшаяся система фразеологических средств, отобранные традиционно-стереотипные образцы.

После распада Советского Союза российский политический дискурс изначально представлял собой обсуждение проблем политики в средствах массовой информации, аналитике, просто разговорах и определялся простым противопоставлением, делением на два полюса: «новый» и «старый» – либеральный и коммунистический.

Любой политик, журналист, политический мыслитель, публичный деятель, если он не относился к числу либералов-реформаторов, записывался в стан «реакционеров» – «сторонников коммунистического прошлого». К примеру, именно на этом противопоставлении строилась пропаганда в избирательную кампанию 1995–1996 гг.

Но по мере разочарования в либеральных ценностях, с которыми большинство граждан нашей страны связывали резкое ухудшение уровня жизни, структурный кризис в промышленности, сильное расслоение общества, разгул преступности, безнаказанность чиновничества и множество других, не менее значимых, проблем, должен был трансформироваться и дискурс.

На данный момент представляется целесообразным выделить два основных типа российского политического дискурса. Первый, назовем его «либеральный», состоит в поддержке демократии, идеологического и экономического либерализма (свободный рынок), прозападной внешней политики и этнической толерантности. Второй, могущий быть обозначенным как «консервативный», характеризуется положительным отношением к авторитаризму, идеологическому консерватизму («государственничеству»), регулируемой экономике, независимой (в отдельных проявлениях – антизападной) внешней политике, идее национального возрождения, уникальности России и самих русских. Мы намеренно не вкладываем никакого оценочного смысла в данные типы дискурсов, а используем их только для демаркации позиций представителей политической и интеллектуальной элиты, формирующих его самого. Так, понятие «консерватизм» используется в нейтральном значении как несоциалистическая альтернатива либерализму, и наоборот.

Основываясь на данных исследования Е. Левинтовой (Левинтова), можно утверждать, что, если на первом этапе формирования политического дискурса в постсоветской России «идеалом» политико-экономического устройства было демократическое государство с либеральной идеологией и свободно-рыночной моделью экономики, находящееся в дружеских отношениях как с Западом, так и с Востоком, и строящее свою национальную политику на идеях национального и этнического равенства и терпимости (чистый «либеральный» дискурс), то нынешним «идеалом» является авторитарное  государство с государственнической идеологией,  стремящееся к многополярности мирового порядка, строящее свою национальную политику  на националистических идеях, но со свободно-рыночной экономикой (синтез «либерального» и «консервативного» дискурсов).

Эволюция официального дискурса была скорее плавной, постепенной, а не резкой, тотальной. Следует отметить только то, что до сих пор не зафиксировано полного и тотального замещения либеральных категорий на консервативные, и, видимо, предпосылок к такому абсолютному замещению нет.

Либералам удалось отстоять ключевой для них экономический либерализм (свободный рынок), тогда как консерваторы, пожертвовав периферийным для них регулируемым рынком, смогли привнести принципиальные для себя консервативные политические, идеологические, внешнеполитические и национальные  элементы. К сегодняшнему дню эту эволюцию можно представить как все то же упрощенное деление на правых и левых, но уже без той «неистовости» первой половины 90-х годов XX века.

Первоначальный либеральный дискурс соответствовал левым позициям в политике, идеологии, внешней политике и области национального развития  (т.е. был демократическим, интернационалистическим, западническим и толерантным) и правым позициям в сфере экономики (свободный рынок, минимальная роль государства в экономике). Первоначальный же консервативный дискурс соответствовал левым позициям в экономике (идея регулируемой экономики, более активная роль государства в экономическом развитии) и правым позициям в политике, идеологии, внешней политике и в области национального развития (т.е. был авторитарным, изоляционистским и националистическим).

Очевидно, именно правые составляющие являлись принципиальными как для либералов, так и для консерваторов. К нашему времени можно констатировать, что официальный дискурс соответствует правым позициям по всем направлениям.  Существовавшие прежде левые элементы как либерального, так и консервативного дискурсов почти утрачены.

Собственно же язык российского политического дискурса также претерпел плавную эволюцию. От чрезвычайной подвижности, которая характеризовалась тем, что большая часть лексики в политических статьях и выступлениях публичных деятелей имела определенную эмоциональную окраску, и в любом тексте было ярко выражено авторское начало, при этом тесно связанное с ценностными ориентирами в обществе, до частичного возвращения к «суконному языку» советского времени.

Тем не менее полный возврат к прежнему положению вещей представляется нам невозможным, ибо, начиная со второй половины 90-х годов XX века, наблюдается сознательное формирование российского дискурсивного пространства как арены соревнования различных дискурсов с всё большим преобладанием гуманизирующего дискурса. И это касается именно активно конституирующих действительность официальных дискурсивных процессов, т.е. того, на каком языке говорит и какими понятиями оперирует элита, на основе каких правил и структур эти дискурсы продуцируются.

Потому ситуация возврата к языку советского времени, как указывает А. Арбатов, коренным образом соотносится с социально-политическим прошлым, а не с тем фактом, что «авторитарные традиции, милитаризм, экспансионизм, мессианская идеология являются неотъемлемой частью русского национального характера» (Арбатов, 45). Они не могут носить имманентного характера (что порой пытаются доказать как западные, так и отечественные аналитики), и потому особенности историко-социального развития могут и должны меняться по мере изменения внутренних условий и внешнего окружения.

При благоприятном складывании экономических и социально-политических условий внутри страны (что, однако, будет возможно лишь со сменой господствующей среди элиты идеологии) вполне возможно активное восприятие и интегрирование нарождающихся структур нового мышления и языка политики, характерного для современной Европы. На фоне же отступлений и невозможности адаптироваться к переменам традиции способны оживать и получать общую поддержку.

Литература

Арбатов А. Г. Российская национальная идея и внешняя политика. Мифы и реальности. М., 1998.

Баранов А. Н. Введение в прикладную лингвистику. М., 2001.

Водак Р. Специальный язык и жаргон: о типе текста «партийная программа» // Язык. Дискурс. Политика. Волгоград, 1998.

Гаврилова М. В. Лингвистический анализ политического дискурса // Политический анализ: Доклады Центра эмпирических политических исследований СПбГУ / Под ред. Г.П. Артёмова. Вып. 3. СПб., 2003.

Герасименко Н. А. Информация и фасцинация в политическом дискурсе // Политический дискурс в России–2. М., 1998.

Дейк Т. А.-ван. Язык. Познание. Коммуникация. М., 1989.

Зенкин С. Н. Введение в литературоведение: теория литературы. М., 2000.

Ильин М. В. Политический дискурс как предмет анализа // Политическая наука. 2002. № 3.

Куртин Ж-Ж. Шапка Клементиса (заметки о памяти и забвении в политическом дискурсе). М., 1999.

Левинтова Е. М. Российская интеллектуальная элита и ее дискурс. 2001 // ссылка скрыта

Перспективы метафизики: Классическая и неклассическая метафизика на рубеже веков / Под ред. Г.Л. Тульчинского и М.С. Уварова. СПб., 2000.

Руднев Ю. Концепция дискурса как элемента литературоведческого метаязыка. 2001 // ссылка скрыта

Саморукова И. В. Художественное высказывание как литературоведческая категория: постановка проблемы // Научные доклады и лекции Самарского государственного университета. Самара, 2000.

Словарь иностранных слов / Под ред. Т. Х. Керимова. М., 1998

Современный философский словарь / Под ред. В. Е. Кемерова. М., 1998.

Шейгал Е. И. Семиотика политического дискурса. Волгоград, 2000

Dijk T.-A.-van. What is political discourse analysis? // Political linguistics. Amsterdam, 1998.


^ ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЦЕСС

________________________________________________________


О.В. Лагутин


КОРПОРАТИВНЫЙ ЛОББИЗМ

В ГОСУДАРСТВЕННОЙ ДУМЕ РОССИИ


Прежде чем рассматривать корпоративный лоббизм как явление в различных сферах деятельности общества на конкретных примерах, необходимо определиться в составляющих этот феномен понятиях. Что касается корпоративизма, то можно взять за основу определение Филиппа Шмиттера, который определяет его как «систему представительства интересов, в которых составляющие ее субъекты организованы в ограниченное число принудительных, монопольных иерархических и функционально дифференцированных друг от друга категорий, признаваемых, а иногда и создаваемых государством, которое гарантирует им указанную монополию в обмен на определенную степень контроля за подбором их лидеров, выработкой их требований и приверженности» (Schmitter, 93–94). При таком подходе упор делается практически исключительно на организационную структуру ассоциаций интересов.

Г. Лембрух рассматривает «либеральный» корпоративизм как «особый тип участия больших организованных групп в выработке государственной политики, по преимуществу в области экономики, отличающийся высоким уровнем межгрупповой кооперации» (Lehmbruch, Schmitter, 214). Наибольшее развитие корпоративизм как «либеральный» или «социетальный» в трактовке Шмиттера, получил в экономической и социальной сферах. Здесь он не только утвердился, но и стал оказывать заметное влияние на принятие общественно значимых решений. Корпорации, действующие в этих сферах, по ряду признаков могут рассматриваться как интегральная часть гражданского общества. Однако у них есть своя специфика. Они жестко ориентированы на реализацию осознанных, узко групповых интересов и структурированы не только по горизонтали, но и по вертикали с выходом на политическую систему. Такие корпорации представляют собой некое подобие партий, которые, однако, в отличие от настоящих партий, добиваются своих целей не в рамках публичной политики, а путем прямого, чаще всего неофициального воздействия на политические структуры, сотрудничая, а то и сращиваясь с ними.

Корпорация как иерархически организованная и относительно замкнутая ассоциация, созданная в целях выражения и защиты коллективных интересов ее участников, объединенных для какой-либо деятельности, образует самостоятельный субъект права. Она представляет собой группу лиц одной профессии, связанных общими нравственными обязательствами. Корпоративные группы являются одновременно группами интересов, так как подходят под определение последних. Согласно классификации заинтересованных групп корпорации являются институциональной разновидностью последних, действующих в формальных организациях. Их влияние обусловлено близостью к процессу принятия политических решений. Также корпорации могут быть группами защиты и поддержки. К ним относятся, прежде всего, предпринимательские ассоциации и профсоюзы, которые призваны отстаивать материальные интересы своих сторонников. Они достаточно активно взаимодействуют с государством при решении основных вопросов.

Корпоративные группы являются и группами давления, так как они выражают институционализированные интересы, то есть интересы формальных организаций. В то же время их можно считать ассоциативными группами, выражающими интересы добровольных объединений. Корпорации имеют пристрастный характер, который выражается в наличии собственной политической цели, отражающей интересы группы. Они являются группами эффективного давления.

На основе сказанного выше можно сделать вывод о том, что корпоративным группам свойственны наиболее существенные признаки групп интересов и давления. Поэтому корпорации обладают и полным набором функций и средств, которые имеют в своем арсенале данные политические сообщества. Важнейшим признаком корпоративных групп является профессиональное единство, которое придает этим группам высокую сплоченность, мобильность в борьбе за свои интересы. Все эти признаки делают корпорацию достаточно мощным субъектом политики, способным оказывать влияние на процесс ее выработки и реализации. «Группы, обладающие определенными интересами, стремятся поддерживать постоянную связь с представителями власти. Они используют для этого различные средства: письма, телеграммы, средства массовой информации, организуют демонстрации и митинги, создают специальные конторы и агентства, чтобы оказать давление на законодателей и чиновников. Все эти способы влияния на представителей власти с целью принятия выгодного для ограниченной группы лиц политического решения называют лоббизмом» (Нуреев, 137).

Таким образом, лоббизм определим как деятельность социальных групп, социально-профессиональных групп, отстаивающих свои особые политические интересы, групп давления на органы законодательной и исполнительной власти. К ним относятся, прежде всего, представители профсоюзов, деловые ассоциации, общественно-политические объединения, всевозможные комитеты, комиссии, советы, фонды, бюро, товарищества. Лоббистские организации ставят своей целью оказывать влияние на принимаемые законодательные акты, деятельность партий, результаты политических выборов и решения судебных органов.

Лоббизмом как деятельностью занимается специальный аппарат профессионалов, принадлежащий к определенной корпорации, но имеющий свою организацию, формальную независимость, право заниматься своей деятельностью на законных основаниях. В современной России данная деятельность законодательно не оформлена, но как феномен достаточно давно существует. Существующий законопроект о регулировании лоббистской деятельности слабо соотносится с современными политическими реалиями, так как в нем не определены незаконные методы лоббистской деятельности. Государственная Дума, обладающая правом законодательной инициативы, давно стала объектом внимания лоббистов, действующих в интересах отраслевого и корпоративного капитала. Именно в нижней палате парламента всегда наблюдалась тенденция к непосредственному представительству отдельных корпораций.

Я. Паппэ ввел в научный оборот термин «отраслевая группа давления» для описания представительства отрасли (Паппэ, 62). К примеру, по его словам, представители топливно-энергетического комплекса, обладающие потенциалом мощного экономического воздействия, явились самыми эффективными лоббистами.

Классическим примером корпоративного представительства в органах законодательной власти современной России является политическая фракция Аграрная партия России (позже Агропромышленная депутатская группа). Это образование отвечает главному критерию корпоративности – единая профессиональная принадлежность ее членов. Как крупнейшая в стране экономическая ассоциация имеет четко выраженные корпоративные интересы, а как сложно организованный институт – в состоянии отстаивать их на политической арене. Аграрники, которые в отличие от других отраслевых групп опирались на устоявшуюся горизонтальную систему связей в масштабе отрасли и широкую социальную базу – наследие советских времен, добились значительных успехов в продвижении отраслевых интересов. Еще в советский период директора совхозов и председатели колхозов приобрели политический опыт, участвуя на съездах и пленумах КПСС, не говоря уже о заседаниях Верховных Советов РСФСР и СССР, т.е. республиканского и союзного парламентов.

«Аграрный союз» насчитывал на VII съезде Верховного Совета РСФСР 130 членов, из них только 12 человек не имели формального отношения к аграрному сектору (согласно их анкетным данным). Остальные 118 членов как минимум имели высшее сельскохозяйственное образование (за исключением нескольких депутатов, имеющих среднее образование, но работающих в аграрном секторе). Шестьдесят депутатов занимали на тот момент должности директоров совхозов или председателей колхозов. В данном случае можно говорить о единой профессиональной принадлежности 90% членов фракции, а, следовательно, об общих корпоративных интересах. Если фракции «Отчизна» и «Промышленный союз» объединены по корпоративному признаку лишь на 50%, и в них довольно часто имеют место внутрифракционные размежевания, то у аграриев они сведены к минимуму. «Аграрный союз» выделяется как наиболее сплоченная фракция в своем голосовательном поведении в отличие от других фракций. В результате в период образования нового законодательного органа постсоветской России имелось хорошо подготовленное аграрное лобби, которое, несмотря на его относительную немногочисленность, считалось едва ли не самым эффективным в Государственной Думе за все время его существования.

Структурирование аграрных интересов не потребовало радикального пересмотра позиций, поэтому аграрии смогли создать завершенную систему представительства, которая опиралась на иерархию специализированных и организованных звеньев: корпоративное представительство (Аграрный союз России); политическое представительство (Аграрная партия России); парламентское представительство в лице фракции в Государственной Думе и группы аграриев в Совете Федерации; представительство в Правительстве (руководство Минсельхоза и пост вице-премьера, курирующего аграрные вопросы) (Василенко, 60).

Для Государственной Думы первых созывов было характерно то, что целый ряд комитетов нижней палаты парламента имел репутацию «вотчин» отдельных фракций, например, в комитете по аграрным вопросам 15 из 22 членов являлись аграриями. В некоторых случаях комитет, выработав консенсусное решение по законопроекту, становился его главным защитником и лоббистом. Такое положение было характерно только для проектов, затрагивающих в первую очередь корпоративные интересы, а не политические.

Таким образом, аграрный комитет Думы становился первым «политическим фильтром» для будущего закона. Если компромисс достигался в комитетской структуре, то «машина голосования» закрепляла его, как правило, на пленарном заседании. Это свидетельствует об огромной роли и известной степени автономии профессиональной парламентской элиты.

Рассмотрим более подробно деятельность аграрного лобби в Государственной Думе в процессе принятия решений. И проследим его влияние на решения корпоративного характера.

В 1992 г. на третьем съезде Всероссийского совета по делам колхозов и других форм хозяйствования был образован Оргкомитет по созданию Аграрной партии России. Инициатива создания АПР исходила также от парламентской фракции «Аграрный союз» Верховного Совета РСФСР, Аграрного союза России и профсоюза работников агропромышленного комплекса России.

На выборах 12 декабря 1993 г. за АПР проголосовали 4 292 518 избирателей по общефедеральному округу (7,99%), в результате чего партия заняла 4-е место и получила по пропорциональной системе 21 депутатский мандат. Еще 16 кандидатов от АПР и несколько сочувствующих были избраны в ГД РФ по территориальным мажоритарным округам. Два члена партии – Владимир Сидоренко (Псковская область) и Василий Стародубцев (Тульская область) стали депутатами Совета Федерации. 13 января 1994 г. была зарегистрирована фракция АПР в Государственной Думе в составе 55 депутатов. Председатель фракции – Михаил Лапшин, секретарь – Николай Харитонов. Председателем ГД РФ первого созыва стал член АПР Иван Рыбкин. В утвержденном 17 января 1994 г. коалиционном списке фракция АПР получила должности председателей комитетов по законодательству (Владимир Исаков) и по аграрной политике (Александр Назарчук). Последний вскоре был назначен министром сельского хозяйства. Как уже отмечалось, АПР является корпоративной партией по своему составу, так как ее члены профессионально заняты в одной сфере – АПК, интересы которого они и лоббировали на протяжении 10 лет. Анализируя политическую программу АПР также можно заметить ее корпоративный акцент. Согласно этому документу, АПР выступает в первую очередь за государственную поддержку сельского хозяйства и против дискриминации жителей деревни, засилья импорта продуктов питания, искусственного волевого расформирования крупных хозяйств.

В политической области АПР добивается выдвижения крестьянства на арену государственной и общественной жизни как самостоятельного субъекта политики. В сфере земельных отношений АПР выступает против свободной купли-продажи сельскохозяйственных земель; возврата земель бывшим собственникам; обезземеливания крестьян; передачи земель в собственность иностранным гражданам и юридическим лицам; появления крупных частных земельных собственников и рантье. Главный лозунг аграриев в земельном вопросе – «Земли сельскохозяйственного назначения должны принадлежать тем, кто на них трудится, – крестьянам!»

Поскольку с началом радикальных экономических реформ весь аграрный сектор страны оказался в депрессивном положении, каждый год традиционно в законах о бюджете объемы финансовой поддержки АПК увеличивались под воздействием представителей аграрного лобби в парламенте, так как в российской аграрной политике бюджетные трансферты сельскохозяйственным производителям составляют основную часть поддержки аграрного сектора. Сельское хозяйство является одной из наиболее поддерживаемых за счет бюджета отраслей национальной экономики. Ежегодно парламент принимает федеральный бюджет, в котором определяются размеры поддержки отрасли. Федеральные расходы составляют только одну треть совокупных государственных расходов на сельское хозяйство, а 2/3 расходов аккумулируются в бюджетах субъектов федерации. Приведем для примера таблицу увеличения статей расходов на сельское хозяйство и рыболовство в Законе о бюджете по сравнению с первоначальным проектом Минфина (табл. 1).