Geum.ru

Рецензенты: доктор медицинских наук А. М. Иваницкий, доктор медицинских наук Р. И. Кругликов симонов П. В. и др

Вид материалаКнига
Подобный материал:
1   ...   16   17   18   19   20   21   22   23   ...   29

То есть именно по ссылкам на Додону и Дельфы я и решился отождествить Квинтовых «естественных» и Сокра-товых «неистовых» с гомеровскими предсказаниями, ибо в других отношениях много между ними различий. Прежде всего мне не удалось добыть доказательств их неистовства. Указание на то, что додонские пророки Зевса «не моют ног и спят на земле обнаженной» (16/234-5), исступление предполагает, но не доказывает. Квинт утверждает, что разум Пифии в состояние божественного вдохновения приводит «сила земли» ''2. Это также не следует из краткого упоминания о «Храме Феба пророка в Пифосе, утесами грозном» (9/405). Что же касается других предсказателей – не Селл и не Пифии, то они произвели на меня впечатление людей не только не исступленных, но по сравнению со вспыльчивыми героями даже хладнокровных.

Как предвидели и предсказывали? Некоторые указания носят характер констатации: Полидамас, например, «и минувшее знал, и грядущее видел» (18/250). Другие чуть уточняют: Калхас «говорил, боговозвещая» (2/322). Третьи указывают на конкретные духовные составляющие:

Елене ее прорицание всемогущие боги в дух вложили (015/172-3); Гелен «почувствовал духом» разговор Афины с Аполлоном (7/17-53). Несколько особняком от этих свидетельств стоит красочно-галлюцинаторное провидение Феоклимена, возвещающего «женихам»: «Вы, злополучные, горе вам! Горе! Невидимы стали головы ваши во мгле и невидимы ваши колена; слышен мне стон ваш, слезами обрызганы ваши ланиты. Стены, я вижу, в крови; с потолочных бежит перекладин кровь; привиденьями, в бездну Эреба бегущими, полны сени и двор, и на солнце небесное, вижу я, всходит страшная тень, и под ней вся земля покрывается мраком» (020/351-7). Однако и здесь ничего не говорится об исступлении прорицателя: «поднялся и сказал им» (350) – вот и все.

8 Заказ ;м» 2147

225


Очевидно, что решающую роль в прорицании играет дух (тюмос). Но кто на него воздействует? Кого он возвещает? Пророком среди богов назван Феб (9/405). Жрецу Аполлона дар предсказания «свыше вдохновен от Феба» (72). «Силу пророчества» Аполлон дал и прорицателю По-лифейду, отцу Феоклимена (015/252). Однако Елене предсказание «вложили» «всемогущие боги» (172-3); копя Ксанфа «вещим сотворила... лилейцораменная Гера» (19/ 407). Принимая во внимание роль Зевса в совокупном гомеровском мире, думаю, можно так сказать: Громовержец руководит всеми предсказаниями; в принципе провидческую помощь человеку может оказать любой из высших богов, но, в частности, в представлении людей Аполлон, пожалуй, самый благосклонный к предсказывающим.

XLIII. В особую группу можно выделить прорицания, сделанные в «пограничных» состояниях сна и смертного ранения. В «Илиаде» сновидческим пророчеством управляет божество Гипнос-Сон: посланный Зевсом, он «разливается» над головой Агамемнона, принимая облик Нестора, и дает Атриду заведомо ложное наставление, при этом напоминает ему, что тот спит, а себя называет «Крониона вестником» (2/16-35). В «Одиссее» провидческо-успоко-ительный сон Пенелопе посылает Афина, сотворив бесплотный призрак. Он проникает в спальню к царице, «ремня у задвижки не тронув», разговаривает с Пенелопой, став над ее головой, а после, «сквозь замочную скважину двери провеяв, воздухом легким, пропал» (04/795-841).

Довольно ясные представления, вернее, были бы ясными, не уточни Гомер, что во время спиритического сеанса Пенелопа пребывала в «безмолвных вратах сновидений». Объяснения самой Пенелопы еще больше запутывают: «Создано двое ворот для вступления снам бестелесным в мир наш; одни роговые, другие из кости слоновой; сны, проходящие к нам воротами из кости слоновой, лживы, несбыточны, верить никто из людей им не должен; те же, которые в мир роговыми воротами входят, верны; сбываются все приносимые ими виденья» (019/562-7).

Эти самые ворота я, как ни старался, не смог себе представить. Где они, в каком духовном мире – внешнем или внутреннем? Как гомеровские персонажи определяли, через какие из двух ворот пришел к ним сон, и могли ли в принципе определить?

Умирая, герои предсказывают своим противникам их грядущую гибель: Патрокл Гектору (16/852-4), Гектор Ахиллу (22/358). При этом никакой бог их не вдохновля –

226

ет, а предсказания даются весьма конкретные: «в Скей-ских воротах тебя ниспровергнут», – обещает, например, Гектор Ахиллу. Чем объясняется это явное усиление пророческих способностей? Последующие античные «психоаналитики» предложат целый ряд объяснений, и прежде всего такое: «Душа человека может быть способной к естественной дивинации только в том случае, если она настолько свободна, что у нее уже совсем нет ничего (общего) с телом» 53. Но у Гомера не только отсутствуют подобного рода объяснения, но и рисуется прямо обратная картина: даром предвидения обладают психеи непогребенных покойников (Эльпенора, 011/69-70, Патрокла, 23/80-1), тогда как окончательно бестелесные призраки-психеи ни предвидением, ни ясновидением не обладают, а пристают к Одиссею с вопросами: как там, расскажи, поведай. Исключение составляет лишь Тиресий. Но, во-первых, он и при жизни своей был знаменитым предсказателем. Во-вторых, ему единственному в Аиде сохранен разум, а в-третьих, его пророчество, пожалуй, самое невнятное и двусмысленное из всех встреченных мной у Гомера (см. ОН/ 110-4).

Как бы то ни было, гомеровские «вдохновенные дилетанты» показались мне намного духовнее месопотамских «научных работников». Вместе с тем, несмотря на ссылку Сократа на свидетельство древних, у гомеровских предсказателей я не встретил однозначного предпочтения прорицания птицегаданию или естественной дивинации искусственной. Гекуба, напротив, «Зевсовой птице» доверяет больше, чем рассказу мужа о явившейся ему Ириде (24/ 194-8).

XLIV. Естественная и искусственная дивинации, как я заметил, довольно часто сочетаются, взаимодополняя друг друга. Например, сложные сны требуют последующего истолкования, «что, собственно, представляет уже искусство, а не нечто естественное... (толкователи их выполняют ту же роль, что грамматики в отношении поэтов)» 54. И наоборот, Зевс послал знамение, которое «естественным» способом истолковывает Елена (015/167-73).

К тому же среди предсказателей очень трудно выделить приверженцев той или иной провидческой школы. С одной стороны, у них вроде имеется специализация, о чем свидетельствуют перечисления Приама («жрец, иль пророк илионский, или фимиамогадатель», 24/221) и Ахилла («вопросим жреца, иль пророка, или гадателя снов», 1/63-4). В «Одиссее» появляется целый ряд провидцев без

8*

227


яркой жреческой принадлежности, изгнанников и странников: Меламп, Полифейд, Феоклимен.

С другой стороны, даже Феоклимен, пророк по преимуществу, предсказывает по птице (017/151-61). Наоборот, Гелен, троянский «знаменитейший птицегадатель», большинство своих предсказаний делает «естественным» путем. Калхас же одновременно и «верховный птицегадатель» и «вдохновенный от Феба» (1/69, 72).

Еще более затрудняют классификацию герои. Ахилл, не жрец и не птипегадатель, обладает незаурядными провидческими способностями. Он четко знает свою судьбу, «ведал и то, что Приамова града, Трои, Патрокл без него не разрушит, ни с ним совокупно» (17/406-7). Объяснить это возможно с помощью еще одного вида вдохновения – «надоумливания».

XLV. Надоумливают боги преимущественно героев, а не предсказателей. Либо вещают открытым текстом, телесно представ: Афина, скажем, Диомеду (10/507-11), Аполлон Гектору (20/375-8), либо свои подсказки «вкладывают в душу», как Гера Агамемнону (8/218-9) и Ахиллу (1/54-5). Надоумливаиие не всегда можно отличить от «внушения», но, как правило, помимо вербального приказа, первое содержит также и аргументацию:

«нам же и самый Кронид благосклонее, чем аргивяпам, хо-щет победы; но вы лишь трепещете, стоя без битвы», – растолковывает Аполлон Энею (17/331-2).

Как и все в «Илиаде», божественное надоумливание носит преимущественно воинский характер: «быстро народ возбудить» (8/219), «время к судам возвратиться, да к ним не придешь ты бегущий, если троянских мужей небожитель враждебный пробудит» (10/510-1). Но Пенелопу божество надоумило «стан превеликий поставить», чтобы долгой работой отсрочить уступку «женихам» (019/138-9);

Ахиллу Гера «в мысли вложила» крайне сложный вопрос вынести на всеахейское собрание (1/54-5).

В первозданной своей телесности боги не хотят являться человеку (Ахилл, похоже, иногда составляет исключение), ибо «ужасны, явившиесь взорам» (20/131). Вернее, такими они являются, когда надо устрашить (см., напр.:

5/595-7). Для надоумливания же предстают в человеческом облике. Иногда посторонних людей: Афина-»младой, расцветающей девы» (020/30-1), Гермес – Ахиллова служителя (24/396). Но чаще под видом знакомых и близких «реципиенту» личностей: Ирида является Елене, «образ принявши любезной Елене золовки» (3/122), Аполлон

228

ГектОру – «Фенопса образ приявши, который Приамову сыну другом любезнейшим был» (17/582-4). Расчет у богов здесь тот же, наверное, что у Нестора, отправляющего Патрокла к Ахиллу: «сильно всегда убеждение друга» (11/792). Наконец, для вящей убедительности-в образе советных мужсп пли знаменитых прорицателей: Посейдон Калхаса (13/45), Афипа Феникса (17/555).

Как люди признают богов? Иногда «по невольному трепету сердца» (16/119), иногда по «гремящему голосу» (2/82), иногда по какой-то части тела: Аякс Оилеев Посейдона «по голепям мощным» узпал (13/71), Елена Аф-родиту – по «прекрасной вые» (3/396).

Но часто никак не признают, при этом иногда словно вопреки желанию бога быть узнанным. «Как же мог не узнать ты Паллады Афины, тебя неизменно в тяжких трудах подкреплявшей, хранившей в напастях?..» – отчитывает Одиссея его покровительница (013/299-301). Действительно, почему не узнал? А может быть, узнал, но сомневается, осторожничает?

Я вспомнил, что для подобного рода сомнений гомеровские боги дают достаточно оснований. Они часто обманывают людей. Не только в «пограничном мире» сирены сладким пением могут обольстить разум путника, но и Ойкумену боги запросто могут превратить в пограничный между разумом и безумием мир. Могут послать к человеку своих уполномоченных обманщиков: Сон-Гипнос (2/6). Атэ-Умопомрачение, «богиню могучую», «дщерь громовержца», «которая всех ослепляет» (19/90-5). Могут обойтись и без посторонней помощи: Афина самостоятельно «расстроила рассудок» женихов Пенелопы, и они стали дико хохотать, «лицами вдруг изменившись, ели сырое, кровавое мясо (020/346-8).

Боги и здравомыслящего человека могут обмануть, явившись ему в обманчивом виде: Аполлон заставил гоняться за собой Ахилла, приняв образ Агенора (21/600-22);

Афина обманула Гектора, приняв обличье его брата Деи-фоба (22/226-31).

Неудивительно, что не только взаправдашнее безумие люди привыкли объяснять «похищением разума». Не то говорит человек, что от него ожидается, – «разум твой, без сомненья, похитили гневные боги» (12/234). Мудрейший и многоопытпейший человек говорит – не важно, ибо божественной волей «самый разумнейший может лишиться мгновенно рассудка, может и слабый умом приобресть несказанную мудрость» (023/11-3). Оставил в лагере ман –

229


тию-»хитон лишь злой демон взять надоумил... никакого нет средства согреться» (014/488-9). И целой рати Афина «помрачила разум», когда троянцы согласились с военным решением Гектора (18/311-2).

Из-за всех этих обманов, породивших людское недоверие (одновременно с соблазном все неудачное, постыдное сваливать на божество), богам, когда они не лукавят, приходится иногда представлять человеку свои «верительные грамоты». «Я, Аполлон, златомечный, бессмертный, который и прежде сильной рукой защищал и тебя, и высокую Трою», – объявляет Феб Гектору (15/255-6);

«мы твои покровители, я и Паллада Афина», – сообщает Ахиллу Посейдон (21/290).

Как мне показалось, особенно громогласно боги объявляют себя в чрезвычайных ситуациях. Диомед, чтобы ополчиться на самих богов, должен быть уверен, что к нему в колесницу взошла Афина. Чтобы ахейцы могли остановить троянцев, их переднему ряду надо объявить и п о к а-з а т ь, что предводительствует им «Посейдаон, колеблющий землю, меч долголезвенный, страшный неся во всемощной деснице, равный молнии пламенной» (14/363-86).

XLVI. На этом я посчитал свои рассуждения законченными. Но тут вдруг вспомнил: «Однако эпическому певцу еще недоступно изображение такого сложного психического акта, каким является борьба между аффектом и рассудком... обособление (личности. – Авт.) еще не достигло того уровня, когда внутренний мир человека мог бы представлять самостоятельный интерес для эстетического сознания» 55.

После всего что я вспоминал и удалось вспомнить, мне даже обидно стало, ей-богу. Не за себя – за Гомера. Внутренний мир не представлял самостоятельного интереса для эстетического сознания? А это что такое: «Словно два быстрые ветра волнуют понт многорыбный, шумный Борей и Зефир, кои, из Фракии дуя, вдруг налетают, свирепые:

вдруг почерневшие зыби грозно холмятся и множество по-роста хлещут из моря, – так раздиралися души (в оригинале: дух) в груди благородных данаев» (9/4-8). Или подобное метафорическое описание духовной смуты эстетически неосознанно и без интереса к внутреннему миру человека родилось?

А многочисленные описания эволюции чувств: гнева, который «в зарождении сладостней тихо струящегось меда, скоро в груди человека, как пламенный дым, возрастает!» (18/109-10). Обрисовка характера Агамемнона на

230

основе чувственной эволюции: «вспыхнувший гнев он на первую пору хотя и смиряет, но сокрытую злобу, доколе ее не исполнит, в сердце хранит» (1/81-3).

Вспомненный мной ученый утверждает, что поэту, дескать, недоступно изображение борьбы аффекта с рассудком. Но что тогда происходит с Одиссеем, размышляющим:

«Горе! Что будет со мною? Позор, коль, толпы устрашася, я убегу, но и горше того, коль толпою постигнут буду один я: других аргивян громовержец рассыпал. Но почто мою душу (в оригинале: дух) волнуют подобные думы? Знаю, что подлый один отступает бесчестно из боя!» (11/404-8). Разве это не борьба страха с чувством долга, диктуемым рассудком? Помилуйте, «эпическому певцу» и более сложные психические акты доступны: например, внутренние терзания прекрасной Елены, которой одна богиня «влияла... в душу (тюмос) сладкие чувства, думы о первом супруге» (3/139-40), в то время как другая...

О богинь я споткнулся. Ведь это уже не внутренний духовный мир, и прав ученый, что «в эпосе нет еще даже понятия, обозначающего совокупность психических свойств и проявлений индивида («души») как единое целое. Больше того, психические свойства нередко трактуются как нечто отдельное от человека, существующее в нем самостоятельно и потому открытое для воздействия внешних сил...» 5в.

Но эти «внешние силы», рожденные, существующие и взаимодействующие в человеческом воображении, кто такие, что такое, зачем воображению понадобилось?

XL VII. Задав себе подобные вопросы, я сперва подумал о том, что гомеровские боги удивительно человечны, то есть не только человекообразно представлены, не только, как я уже вспоминал, скорее количеством, чем качеством своих возможностей и свойств отличаются от людей, но без последних им, богам, словно и делать нечего: во всяком случае, у Гомера я не встретил пространных описаний чисто божественного бытия (без соприкосновения с человеческим), которые появятся у Платона и наполнят творчество неоплатоников, некоторых византийских отцов церкви.

Затем я вспомнил, что очень часто боги называются не «богами», а «даймонами»; Гнедич с Жуковским переводят это слово «демон», но в гомеровских представлениях оно ближе нашему понятию «некое божество» или «божественная сила». Демон тогда появляется, когда очевидно божественное вмешательство, но кто именно вмешивается в людские дела, поступки и мысли – неизвестно или сомнительно

231


(см., напр.: 9/600-1, 012/294-5). В более поздней «Одиссее» демоны намного чаще упоминаются, чем в «Илиаде».

За этим вслед я отметил, что боги и демоны часто как бы объясняют пытливому воображению неожиданное решение, прозорливую догадку (см., напр.: 011/547-8). Они сопутствуют красноречивым ораторам: выступающему перед народом Телемаху Афина «образ... несказанной красой озарила» (02/12); когда же Телемах усомнился в своем красноречии, Афина его успокоила: «Многое сам, Телемах, ты своим угадаешь рассудком; многое демон откроет тебе благосклонный» (03/26-7). Уж больно все это напоминает то, что мы называем артистическим перевоплощением и творческой интуицией, подумал я.

И тут припомнил, что чаще всего боги помогают человеку, воздействуя на его собственные ум и сознание. Например, Афина надоумила Одиссея спрятать сокровища в гроте. Но разве она, богиня, не могла каким-то иным способом обезопасить сокровища (скажем, окутать облаком, что все боги умеют) ? Нет, она (и с Афиной воображение поэта) предпочла озарить Одиссея для гомеровских времен мудрой и весьма творческой мыслью. Более того, контакт с божеством, дарующим озарение и вдохновение, сопровождается характерными эмоциональными состояниями, знакомыми каждому творческому человеку: при приближении помощи свыше – «трепет» («быстрая вестница Зевса, при-ближася тихо к Приаму, голосом тихим (но трепет объял Дарданидовы члены), так говорила...» (24/169-71)), после радость и жаркий прилив сил («ныне, я чую, в груди у меня ободренное сердце (тюмос) пламенней прежнего рвется па брань и кровавую битву; в битву горят у меня и могучие руки, и ноги» (13/73-5).

Наконец, обнаружил я, что сам процесс вдохновения образует весьма устойчивые пары вдохновителя и вдохновляемого: Одиссей-Афина, Гектор – Аполлон, Парис- Афродита. «Кровным родством» эти пары не объясняются. «Национальностью» объясняются лишь частично: Аполлон может составить пару с вдохновителем ахейских ратей Калхасом, а Афина любит троянского зодчего Ферекла (5/359-61). Боги разным людям покровительствуют, а люди от разных богов принимают помощь. Но что есть Одиссей без Афины и что есть Афина без Одиссея? Что будет с Одиссеем, если лишить его источника его мудрости – Афины? И что станется с Афиной, если отобрать у нее Одиссея;

не поглупеет ли ее божественный разум, не потускнеет ли озарение, если воспреемпиками их окажутся лишь пылко –

232

воинственный Диомед или нерешительно-благодушный Менелай? Не дополняют ли человек и богиня друг друга и не составляют ли вместе некое неразрывное психическое целое?

Да, «сам человек в эпосе еще не представляется духовным единством»«. Но ведь Гомер, изображая человеческие поступки, мысли и чувства, не представляет человека одного и самого по себе, а придает ему бога, дополняя недостающее и объясняя в границах человеческого существа пока необъяснимое, по уже воображенное как некое ипо-существо, иночувство и иноразум, отличное от человеческого, по тяготеющее к нему, проявляющееся в духовной жизни человека п через пее называющее себя: мудрой Афиной, мировластительпым Зевсом, свирепым Ареем, обольстительной Афродитой.

Не потому ли я выбрал такое неуклюжее слово «надо-умливапие», что в нем в отличие от «подсказки», «озарения» одновременно звучат «над» и «до» и слышится словно возвышающееся над сознанием человека и д о полня-ющее его нечто?

Впрочем, я не Ка-Мериамун и не дерзну отождествить Афину со сверхсознанием Одиссея, Афродиту со сверхсознанием Елены и т. п. Подводя итоги гомеровскому бого-вдохповепию, я лучше попытаюсь увидеть, насколько в самосознании и самопредставлении Гомер ушел дальше древнеегипетских создателей текстов, попутно как бы переводя духовные открытия гомеровского гения на язык современной мне «потребностно-психической триады» П. В. Симонова.

XLVIII. Взаимодействие божественной духовности с человеческой при руководящей роли Божественного Знания; представление о том, что знающий, одаренный человек в лучшие минуты свои говорит как бы устами божества; многоэлементность внутреннего рассуждающего и ощущающего «я»-все это было представлено и открыто уже в Древнем Египте. Но там, насколько я помню, взаимодействие внешней и внутренней духовности не становилось, как говорят ученые, предметом всестороннего анализа, творческое воображение не экспериментировало в этом направлении, может статься, из-за недостатка соответствующих экспериментальных возможностей. Здесь же, на корабле «вольных добычников», под аккомпанемент вдохновенной рецитации плывущих сквозь зыбкий туман времени и пространства, разом явились и благоприятные экспериментальные условия (отсутстлие религиозной догматики),

233


в удобная экспериментальная установка (героический эпос), и «субъекты» (человекоподобные боги и богоподобные герои), и экспериментальный метод (боговдохно-вение).

Перечислю лишь те результаты, которые мне открылись.

Во-первых, стал понятен метущийся между двумя побудительными мотивами человек. Почему Елена сперва «сладко» вспоминает о первом муже, Менелае, любуется им с троянской башни, а затем безмолвно уходит на ложе к прекрасному Парису? Египетский Синухет не смог бы объяснить этого (весьма мучительного для самой Елены) противоречия. Для Гомера очевидно: чувства к Менелаю Елене внушила Ирида, глашатая Зевсова домостроя (3/139-42), а к Парису ее толкает прельстительная Афро-дита (390-1). Вот бедняжка и мечется меж двух вдохновений. А мы бы сказали: между двумя лишь частично осознанными ею мотивациями.

Во-вторых, герой (даже такой хитроумный, как Одиссей) нередко совершает ошибки, когда принимает самостоятельное решение, и почти никогда не ошибается, если его надоумливает божество. Можно сказать: во всяком мудром решении, помимо опыта и здравомыслия, должна участвовать творческая интуиция.

В-третьих, Гектор «истребил бы свирепым огнем и суда их у моря, если бы Гера царю Агамемнону в мысль не вложила быстро народ возбудить, хоть и сам он об оном же пекся» (8/217-9); Афина и Одиссей «оба тогда, под широко сенистою маслиной севши, стали обдумывать, как погубить женихов многобуйных. Дочь светлоокая Зевса богиня Афина сказала:...прежде, однако, тебя превращу я, чтоб не был никем ты узнан» (013/ 372-98). Можно так интерпретировать: озарение чаще приходит к напряженно работающему сознанию: Гера помогла не праздному, а «об оном же пекущемуся» Агамемнону;