Geum.ru

Перевод с английского Ю. В

Вид материалаДокументы

Содержание


Послесловие автора ко второму русскому изданию
Раннее христианство
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   17

Обострившееся положение привело к более резким действиям против христиан. Примерно в 165 г. Юстин погиб мученической смертью в Риме. Никто громче него не заявлял о верности империи, но правительство, возможно, имело сомнения в искренности апологета, который, обращаясь к нему, отвергал революцию, а обращаясь к христианам и евреям, прибегал к зажигательному иоанн'итскому «Апокалипсису».

Христианство стало теперь распространяться на западные провинции: Галлию и Африку. В них обеих налоговый гнет тяжко давил на обнищавшее крестьянство. Галлия, в особенности с имперской точки зрения, представляла собой угрожаемый пункт благодаря своей близости к рейнской границе. Христианство было привнесено в Галлию миссионерами из Малой Азии, некото-

276

рые из которых, несомненно, являлись монтанистами: мы обнаружим повднеё в галльских церквах противодействие отлучению монтанистов, а Ириней (хотя и не будучи монтанистом) сочувственно упоминал их «пророческие дарования» 1.

Проникновение этого подрывного движения в провинцию, столь близкую к северной границе, объясняет дикие гонения, проводившиеся в 177 г. против церквей Лиона и Вьенна. Современный и не содержащий каких-либо чудес рассказ, приведенный Евсевием, носит отпечаток подлинности2. Первое, что явствует из этого рассказа — это усиление антихристианской пропаганды. Власти напуганы. Стандартные обвинения в людоедстве и кровосмешении, подкрепляемые показаниями, вырванными у рабов под угрозой пытки, используются для разжигания ярости толпы против мучеников и для того, чтобы не вызвать сострадания к их судьбе. Другой примечательный момент — это та роль, которую сыграл сам Марк Аврелий. После казни большого количества мучеников наместник Лионской Галлии, подобно Плинию в более раннем случае, обнаружил, что это дело ему не по плечу, и обратился к .императору за указаниями. Марк, подобно Траяну, приказывает, чтобы христиан, если они отрекутся, освобождать, а не отрекшихся наказывать со всей строгостью закона. В соответствии с этим тех, кто являлись римскими гражданами, обезглавили, а остальных (включая мальчика 15 лет и девочку-рабыню) после ужасных мучений бросили зверям.

Марк не мог -поверить самым нелепым обвинениям против христиан. Единственное упоминание о них в его «Размышлениях» относится к их «слепому упорству» 3 — это очень мягкое обвинение в отношении кровосмесителей и людоедов! Его действия свидетельствуют о том, что он считал христианскую пропаганду смертельно опасной для империи.

1 «Сочинения святого Иринея», стр. 589.

3 См. «Сочинения Евсевия Памфила», стр. 225—248. Сверхкритический Ван-Манен нехотя соглашается признать этот рассказ «историческим», даже если он кое-где и искусно приукрашен. См. «Encyclopaedia Biblica», статья «Old Christian Literature».

3Марк Аврелий, Наедине с собой, М., 1914, стр. 160.

277

8. Цельс

То, что это было теперь общим мнением правящего класса, показывает полемическое произведение, направленное против христианства, которое было написано между 177 и 180 гг. Цельсом, философом-платоником, возможно из Александрии. Как и другие антихристианские произведения, оно было уничтожено после того, как христианство сделалось государственной религией; но так как власти забыли уничтожить ответ, написанный Оригеном, то большая часть сочинения Цельса сохранилась в цитатах Оригена'.

Цельс нападает на христианство как по теоретическим, так и по практическим соображениям. Его теоретические нападки проводятся очень искусно и в некоторых отношениях предвосхищают современную критику. Христианство, говорит Цельс, — еврейского происхождения, и, однако, евреи от него отрекаются. По их словам, его основатель 'был проходимцем низкого происхождения; в Египте он научился магии и стал выступать в качестве чудотворца и сына божия2. Те места в сочинениях пророков, которые, по словам христиан, относятся к Иисусу, на самом деле не имеют с ним ничего общего. Первоначальное евангелие переделывалось «трижды, четырежды и многократно» в интересах христианской пропаганды3. Рассказ о воскресении имеет целый ряд параллелей в языческом мифе и основан на свидетельстве безумной женщины и горсточки мечтателей, одержимых и отъявленных лжецов. Воскресший бог должен был явиться своим судьям! Спор между евреями и христианами, говорит Цельс, — такая же глупость, как спор между червями и лягушками о том, кто из них является избранником божиим. Христианские учителя — преимущественно ткачи, сапожники и прочий сброд; их пропаганда обращена не к образованным людям,

1 Ориген, писавший через 70 лет после Цельса, ошибочно отождествляет его с эпикурейцем Цельсом, другом сатирика Лукиана. Но цитаты показывают, что оригеновский Цельс — платоник-идеалист.

2 Это показывает, что раввинистическое опровержение евангельского рассказа, позднее включенное в Талмуд, уже имело хождение во второй половине II в.

3Origen, Against Celsus, 11, 27. (В русском переводе см. А. Р а н о в и ч, Античные критики христианства, стр. 42, 43. — Прим, ред.)

278

а к женщинам, детям и рабам; они учат, что мудрость — это зло, а безумие — добро. Бог, будучи совершенным и неизменным, не мог стать человеком; его можно видеть только духовным оком; христиане, поклоняясь богу, имеющему плоть, являются грубыми материалистами.

Не менее интересно и осуждение Цельсом христианства по практическим соображениям. Христиане представляют собой тайное и противозаконное общество. Они почитают не какого-либо древнего и признанного бога или героя, а вождя недавнего мятежа; тем самым они проявляют непокорность империи в то время, когда империи угрожает огромная опасность. Как же они могут ожидать терпимости? Если подобная непокорность распространится повсеместно, то империя будет захвачена дикими варварами, которые покончат с греко-римской культурой, а заодно и с христианством. Пусть христиане веруют во что угодно, но пусть они уважают освященную временем религию государства и примут участие в спасении цивилизации, пока еще не поздно!

Этот настоятельный призыв Цельса показывает, насколько ухудшились дела империи в эпоху Марка Аврелия. Теперь уже недостаточно, чтобы христиане отреклись от революции: Цельс призывает их принять активное участие в обороне империи. Подобно другим представителям правящих классов в момент кризиса, он игнорирует тот факт, что для ;возрастающего числа ее подданных жизнь под властью империи была столь невыносима, что эту жизнь не стоило больше защищать. Пойти на такое сотрудничество, какого он требовал, христиане не собирались. Даже если бы епископы предложили это, они не могли бы отвечать за рядовых христиан. Церковь никогда официально не запрещала военной службы, но большинство христиан не хотело служить в армии'.

1 Сохранившийся у Евсевия рассказ о христианском легионе, молитвами которого в нужную минуту была вызвана гроза, представляет собой выдумку. Название «Громоносный легион», якобы присвоенное Марком Аврелием этой части, на самом деле относится к эпохе Нерона, если не Августа. Гроза, однако, действительно произошла, и она изображена на колонне Антонина в Риме. Возможно, что рассказ был навеян этой скульптурой. Уже во время Тертул-лиана (197 г.) имело хождение поддельное письмо Марка, в котором дождь приписывался молитвам солдат-христиан. См. «Творения Тертуллиана>, СПБ, ч. I, 1847, стр. 15.

279

9. Ириней

О политике христианских руководителей в эту эпоху можно составить представление по произведениям Ири-нея. Будучи по рождению азийским греком и в юности учеником Поликарпа, Ириней сопровождал других азийских христиан в Галлию и обосновался в Лионе, где •после гонений 177 т. он стал епископом. Он рассказывает, что, как ревностный миссионер, он изучил кельтский язык, чтобы иметь возможность проповедовать галльским крестьянам. Его основное произведение — «Обличение и опровержение лжеименного знания» (о'бычно его цитируют под более коротким заглавием «Против ересей») было написано в тот момент, когда гонения стихли после смерти Марка Аврелия в 180 г. Основная цель этого произведения, как показывает заглавие, — защита, как бы мы теперь выразились, «генеральной линии» христианства II в. от раскольнических уклонов и в особенности от гностических сект, учивших, что материя — зло и что только «духовное» меньшинство человечества может спастись.

Ириней обвиняет гностиков в том, что они берут высокую плату за свое эзотерическое учение, едят идоло-жертвенное мясо, посещают гладиаторские игры, отрицают необходимость мученичества, предаются разврату под тем предлогом, что плоть не может загрязнить дух и что, короче говоря, они ничем не лучше язычников. Это, разумеется, осуждение, высказанное с позиции определенной партии.. К обвинениям в разврате следует отнестись сдержанно: они выдвигались язычниками против христиан вообще и против движений меньшинства почти во все периоды мировой истории. Прочие обвинения, несомненно, истинны. Вспомним рассказ Адриана об александрийских сектантах за 50 лет до того. Делая скидку на предубежденность Иринея, мы можем видеть, что гностики распространяли недоступные для понимания фантастические религии, не имеющие ни малейшего основания превратиться в массовое движение, и что, выступая против них, Ириней защищал будущее.

На противоположном полюсе к гностикам находились евиониты, или «бедняки» — евреи-христиане Палестины и Сирии, продолжавшие соблюдать еврейский закон, осуждавшие Павла как вероотступника и пользо-

280

вавшиеся только арамейским евангелием, которое приписывалось Матфею. Ириней говорит о них лишь вкратце. Вряд ли о них много слышали в Галлии, расположенной значительно западнее.

Выступая лротив этих противоположных уклонов, он излагает то, что позднее стало католическим критерием ортодоксии, — общую доктрину церквей, идущую, как он заявляет, через непрерывный ряд епископов от апостолов. Ириней выбирает (и он первый, поступающий подобным образом) Римскую церковь в качестве образца, на которую должны равняться все церкви и все верующие, так как ее традиция восходит к славным апостолам Петру и Павлу. Здесь Ириней порывает с историей и следует вымыслу Гегесиппа. Рассказ о том, как Петр и Павел основали Римскую церковь, никак не сообразуется ни с паулинистскими «Посланиями», ни с «Деяниями апостолов». На самом деле епископский сан в том смысле, как его понимает Ириней, был неизвестен до эпохи его учителя Поликарпа. Высокое мнение о Римской церкви не помешало Иринею протестовать вместе с другими епископами, когда через несколько лет Виктор, епископ Римский, попытался навязать свои взгляды о дате пасхи посредством отлучения азийских церквей. До папской непогрешимости было еще несколько столетий.

В' социальном и политическом отношении Ириней, подобно Павлу, консервативен. Существующие имущественные отношения — от бога. Он выступает в защиту собственности в таких тонах, которые наводят на мысль, что он сам был неплохо обеспечен:

«Ибо всем нам принадлежит или малое или большое достояние, которое мы приобрели от «мамоны неправды». Ибо откуда у нас домы, в которых живем, одежды, которыми 'Покрываемся, сосуды, которыми пользуемся, и все прочее, необходимое для нашей ежедневной жизни, как не из того, что, будучи язычниками, приобрели по своей жадности или получили от языческих родителей, родственников или друзей, приобретших это неправдою? — не говорю, что приобретаем мы теперь, когда сделались верующими, ибо кто продает и не хочет получить прибыль от покупателя? И кто покупает и не желает, чтобы с выгодою для себя приобрести что-либо от продавца? Какой промышленник занимается

Ш

своим промыслом не для того, чтобы через это питаться?»

Ириней подкрепляет это искусной ссылкой на евангелия:

«...и по сему-то Господь сказал: «не судите, да не судимы будете, ибо каким судом судите, таким будете судимы?» Не то, чтобы мы не наказывали согрешающих или одобряли злые дела, но чтобы не осуждали несправедливо распоряжений Божиих, так как он справедливо печется о всем, что будет служить ко благу» '.

Подобным же образом царства этого мира, говорит Ириней, не от дьявола, но установлены богом, чтобы не допустить всеобщих войн.

«Поелику человек, отступив от Бога, дошел до такого неистовства, что почитал своего единокровного за врага и бесстрашно предавался всякого рода буйству, человекоубийству и жадности, то Баг наложил на него человеческий страх, так как люди не знали страха Бо-жия, чтобы подчиненные человеческой власти и связанные законом достигали до некоторой степени справедливости и взаимно сдерживали себя из страха, носящегося в виду всех меча...

И поэтому сами правители, имеющие законы как одежду правды, за свои справедливые и законные действия не подвергнутся взысканию и не понесут наказания. А если они будут действовать к ниспровержению справедливости, нечестиво, противозаконно и тиранически, то за это и погибнут, потому что праведный суд Божий равно простирается на всех и никого не минует» 2.

То, что Ириней уделяет этому доказательству столько места, показывает, что очень большое число христиан все еще считало существующий социальный и политический строй сатанинским. Ириней знает, что они будут цитировать, возражая ему, пламенные осуждения «Апокалипсиса» против «Вавилона, города великого» и семи-голового зверя. Он принимает этот вызов. Он признает апостольское происхождение этой книги (не обладая литературным чутьем, он не видит, почему бы не приписать «Апокалипсис» и Четвертое евангелие одному и

1 «Сочинения святого Иринея», стр. 513—517.

2 Там же, стр. 645,

282

тому же Иоанну) и отвечает своим противникам искусной уловкой. После написания «Апокалипсиса» прошло 90 лет: намеки, бывшие злободневными в эпоху императора из династии Флавиев, стали уже непонятными и могут означать все что угодно. Ириней утверждает, что антихрист — это не римский император (ни Нерон, ни Домициан, ни кто-нибудь еще), а тиран, который появится после разрушения империи. Это будет еврей-вероотступник. Он будет править три года и шесть месяцев в Иерусалиме и будет врагом как христианства, так и язычества, так как он воцарится как единственный бог. Его тирания кончится с пришествием Господа в шеститысячном году от сотворения мира. Тогда наступит золотой век. Ириней, цитируя Папия и «пресвитеров, видевших Иоанна, ученика Господа», заканчивает наивно материалистической картиной изобилия, которое будет в мессианском царстве'.

Подобным образом Ириней примиряет покорность империи, ставшую политикой христианского руководства, с надеждами на золотой Бек, которые все еще поддерживали рядовых христиан. Церковь и империя не враги, им суждено стать союзниками, так как антихрист будет общим врагом и тех и других. Антихрист будет евреем, а его столицей станет Иерусалим. Золотой век наступит не после уничтожения Рима, а после уничтожения врага Рима.

10. Конец II века

Таким образом, к концу II в. католическая церковь 2 пришла как высокодисциплинированная массовая организация, руководимая епископами, которым удалось обуздать потенциально революционных последователей и склонить их к далеко не революционной политике. Руководители держат в подчинении рядовых христиан посредством распределения пожертвований из церковных фондов, находящихся под их контролем, и поддерживают их дух некогда революционными лозунгами, но официально они отвергают революцию и готовы на союз с империей при одном условии — признании католического христианства государственной религией, причем

1 «Сочинения святого Иринея>, стр. 672—675. См. гл. V, § 2 выше. 3 «Католическая» здесь в смысле «вселенская». — Прим. ред.

283

его духовенство должно взять на себя те социальные функции, которые империя уже не в состоянии осуществлять. Их пропаганда направлена не против империи как таковой, а против ее наиболее уязвимого органа, а именно ее, официальной религии — против языческих культов, принадлежностью которых были «смрадные жертвоприношения» '; против гладиаторских игр, пережитков человеческих жертвоприношений, и против культа императора. Во всех этих отношениях христианство в тогдашних исторических условиях играло прогрессивную роль.

Конечная победа церкви была обеспечена. Год от года империя все меньше и меньше была в состоянии обеспечить сносную жизнь массам или хотя бы средним классам. Вслед за войнами Марка Аврелия наступили чума и голод. При безответственном Коммоде (180— 192 тг.) империя явно стала склоняться к анархии. Неслучайно Ириней предсказывал ее разрушение. Дезертирство и бунты в легионах и крестьянские восстания, в особенности на Западе, стали хроническим явлением. Восстание Матерна в 186 г. охватило Галлию и Испанию, и для подавления его потребовалась целая армия. В 189 г. были голодные бунты в Риме. В 193 г. император Пертинакс упразднил ассигнования, выделявшиеся Нервой, Траяном и Адрианом «а воспитание бедных детей в Италии: империя уже не могла себе позволить подобной роскоши. После убийства Пертинакса в результате четырехлетней опустошительной гражданской войны императорская тога досталась африканцу Септи-мию Северу. Его совет своим сыновьям обогащать солдат и презирать всех остальных подданных мы воспринимаем как декларацию о банкротстве римского империализма — если его еще можно было называть римским, когда Рим и Италия всецело зависели от провинциальных полководцев и провинциальных армий.

И еще одно обстоятельство благоприятствовало церкви. В империи, которая больше не расширялась, а все время оборонялась против варваров, экономический базис которой сменялся — совершался переход от рабства к крепостничеству, — людские резервы которой

1 «Творения Тертуллиана», ч. I, стр. 58.

284

уменьшились благодари чуме и избыточное богатство которой непрерывно таяло, языческие культы стали восприниматься средними классами как тягостное бремя. Тертуллиан в своей блестящей, дерзкой и часто остроумной «Апологии», вышедшей в Карфагене в 197—198 гг., говорит о жалобах язычников на уменьшение доходов храмов и отвечает на это: «Нас не станет на то, чтобы давать дары и людям и вашим богам» '. Церкви, за которой шла масса, так как церковь могла ей предложить больше, чем империя, достаточно было только отлучить непримиримых, типа монтанистов, и выдвинуть свои условия. Рано или поздно кто-либо из претендентов на императорскую тогу сочтет, что стоит купить поддержку христиан. Когда Тертуллиан хвастался большим количеством христиан, говоря, что «весь мир есть наша республика», и намекая, что «достаточно было бы одной ночи с несколькими факелами», если бы им было позволено воздавать злом за зло, то это, должно быть, ставило епископов в очень неудобное положение2. Можно не сомневаться, что они вздохнули с облегчением, когда через несколько лет он примкнул к монтанистам. Монта-низм не был единственной ересью Тертуллиана. В связи с откровенным материализмом его книги «О душе», вышедшей незадолго до его отпадения, возникает интересный вопрос, не -был ли он до своего обращения в христианство эпикурейцем. Для Тертуллиана душа —• материальная субстанция, передающаяся от родителей к детям в процессе размножения, и нельзя себе представить никакого бессмертия, кроме «воскресения плоти». Только революционное происхождение христианства, непрерывное недовольство рядовых христиан (проявлявшееся меньше в активном сопротивлении, чем в апокалиптических обличениях и отказе от военной службы) и естественная реакция правящего класса, припертого к стенке, задержали еще на столетие союз между католической церковью, которая положила золотой век в долгий ящик, и империей, 'Находящейся на

1 <Творения Тертуллиана», ч. I, стр. 88.

2 См. «Творения Тертуллиана», ч. I, стр. 76—79. То, что Киприан, епископ Карфагенский, в середине III в. называл Тертуллиана «учителем», означает всего лишь восхищение его стилем. Киприану не пришлось иметь дело с Тертуллианом при жизни последнего,

285

пути к феодализму и Римской только по имени, — империей, которая должна была вскоре под натиском варваров распасться на феодальные монархии последующей эпохи'.

11. Заключение

В этой книге мы рассматривали вопрос о происхождении христианства. Выводы, к которым мы пришли, расходятся >как с ортодоксией, так и с наиболее распространенным рационализмом.

Ортодоксия принимает за истину книги Нового завета, несмотря на содержащиеся в них противоречия. Согласно ей, необходимо верить, что бог, не переставая быть богом, стал человеком в лице Иисуса Христа, был казнен при римском прокураторе Иудеи в I в., затем воскрес, основал католическую церковь, а впоследствии вернется судить живых и мертвых.

Рационалист справедливо указывает на противоречия в ортодоксальной вере и в тех документах, которые должны ее подкреплять, а также на отсутствие независимого исторического подтверждения ее притязаний. Это вынуждает его искать правдоподобного объяснения фактов. Пока еще рационалисты не пришли к единодушному заключению. Наиболее консервативные считают, что учитель по имени Иисус жил и умер, согласно с традиционными датами, а сохранившиеся в синоптических евангелиях его изречения дают ему право называться основателем христианства. Наиболее радикальные отвергают исторического основателя и рассматривают Иисуса исключительно как мистического бога. На затруднения, с которыми сталкиваются сторонники и той и другой точек зрения, уже указывалось. Никто из них не может объяснить всех фактов. Никто не придает достаточного значения тому, что ранее христианство являлось массовым движением, появление которого было обусловлено разложением рабовладельческого общества

1 Константин был не первым императором, думавшим об официальном признании христианства. Сириец Александр Север (222— 235 гг.) предложил допустить одновременно распространение христианства, иудейства и язычества. Филипп Араб (244—249 гг.) действительно был христианином, но военная оппозиция уничтожила его еще прежде, чем он успел что-либо предпринять в этом отношении.

286

древности. И все же в известном смысле и те и другие правы, так как и те и другие делают совершенно законные выводы из некоторых имеющихся данных.

Это кажущееся противоречие исчезает, как только мы начинаем понимать, что тексты, поддерживающие и историческую и мифологическую теории, относятся к двум противоположным тенденциям в раннем христианстве '. Некоторые из этих текстов, в особенности в синоптических евангелиях, относятся к революционному движению 'беднейших классов в I в.—движению, центром которого была Палестина и которое было связано с ес-сеями. Вокруг распятого вождя этого движения или, что более вероятно, вокруг слившихся легенд о нескольких вождях был создан первоначальный евангельский рассказ. Другие тексты, в особенности в паулинистских посланиях, относятся к мистическому культу говоривших по-гречески евреев диаспоры, Иисус Христос? которых не был вождем из плоти и крови, а богом, который даст верующим искупление из этого грешного мира и который обладал притягательностью как для богатых, гак и для бедных новообращенных. Пропаганда этих обоих направлений проводилась среди беднейших слоев населения городов Средиземноморья. Их непримиримую вражду можно проследить в паулинистских посланиях и в иоаннистском Апокалипсисе.

После иудейского восстания и разрушения Иерусалима паулинистские руководители стали принимать меры к тому, чтобы лишить движение его революционного содержания и таким образом не допустить, если возможно, столкновений с Римом, в которые и они, вероятно, были бы втянуты. Они добились этого, во-первых, используя находившиеся в их распоряжении фонды для раздачи пожертвований, чего не могли себе позволить революционеры, и, во-вторых, заново Написав евангельский рассказ и нейтрализовав его революционную направленность, придав его герою облик своего собственного мистического бога. Первый процесс передал контроль над церквами в надежные руки; второй превратил евангелия в те противоречивые компиляции, которые мы видим сегодня.

1 Можно сказать, что Тюбингенская школа критиков указала, как прийти к этому заключению. Но ее представители были гегельянцами и интересовались только борьбой идей.

287

Во II в. церковным руководителям Пришлось сделать резкий поворот и повести борьбу с другим врагом — с ультрапаулинистами, стремившимися перерезать еврейские корни христианства, и с гностиками, которые стремились придать ему настолько мистический вид, что оно потеряло бы всяческую притягательность для масс. Результатом явилось возникновение епископата и создание канона Нового завета.

Вследствие этого в Новом завете проявляются непреодолимые противоречия: еврейский мессия, родившийся человеком, но который тем не менее с самого начала является богом; материальное царство божие на земле, и все же царство не от мира сего, которому не наследуют плоть и кровь; обличение богатых и видения о падении Рима наряду с увещеваниями, чтобы рабы повиновались своим господам и чтобы все повиновались власти. Эти противоречия иллюстрируют различные точки зрения, свойственные различным общественным классам, — мечты о золотом веке бедных и голодных и мистический уход от действительности более состоятельных, — которые способствовали образованию католической церкви и католических вер последующих столетий. Догматическая, авторитарная сторона новой религии сделалась идеологией феодализма. Ее революционная сторона, связанная с мечтой о золотом веке, отошла в то время на задний план, но она способствовала формированию народной и .прогрессивной мысли последующих веков.

ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА КО ВТОРОМУ РУССКОМУ ИЗДАНИЮ

Предлагая второе издание этой книи вниманию советских читателей, я позволю себе сделать несколько замечаний относительно вступительной статьи, написанной профессором С. И. Ковалевым к первому русскому изданию (1956 год).

Эта вступительная статья в некоторых аспектах является для меня лестной, однако в других носит весьма критический характер по отношению к данной книге.

Частично критические замечания Ковалева относятся к терминологии — например, по поводу употребления мной слова «революция» («revolution»). Если я пра-в'ильно понимаю профессора Ковалева, то различие здесь, по-видимому, между общепринятым английским и общепринятым в советской марксистской литературе употреблением этого слова. В английском языке слово «revolution» употребляется обычно для обозначения любого радикального изменения в людских делах или даже в идеях. Так, мы говорим о «промышленной революции», положившей начало машинному производству, и даже о «коперниковской революции» в астрономии. Английские мафксисты еще не дифференцировали свою терминологию в этом отношении от терминологии буржуазных историков. Советские же ученые, по-видимому, ограничивают употребление этого слова теми случаями, когда речь идет о передаче политической власти от одного класса к другому. Я не являюсь специалистом по русскому языку, но мне сообщили, что слово «революция» употребляется только в вышеуказанном смысле, тогда как слово «переворот» употребляется в более широком смысле, в котором английские авторы употребляют

19 Арчнбалд Робертсон

289

слово «revolution». Возможно, что в русском переводе эти два значения недостаточно разграничены.

Ковалев критикует также употребление мной слова «империализм». Несомненно, что Ленин применял это слово к последней стадии капитализма. И все же, как показывает сам Ковалев, Ленин пользовался этим словом также и тогда, когда речь шла об империях древности, таких, как Рим и Карфаген. Если он так поступал, то почему нельзя мне? Эксплуатация человека человеком, как нам известно, принимала «е одну форму. Вследствие этого существовали и различные виды империй. А разве не могло также существовать несколько форм империализма? Неужели же, поскольку мы, социалисты, более непосредственно интересуемся нынешней формой империализма, против которой нам приходится вести борьбу, мы должны отказывать в этом названии более ранним формам? Было бы весьма странно, если бы мы могли говорить о Египетской, Ассирийской, Вавилонской, Персидской, Македонской и Римской империях, но не об их импернализмах!

Все же в одном месте Ковалев и я оба стали жертвами несчастного случая при переводе. Говоря об императорах из дома Флавиев, я писал: «Переворот, благодаря которому они оказались на престоле, произошел из-за непомерной эксплуатации провинций столицей (capital). Английское слово «capital» имеет несколько значений: оно может обозначать как главный город страны или государства, так 'и богатство, используемое для получения прибыли. Я употребил это слово здесь в первом смысле. Русский переводчик понял его в экономическом смысле и передал словом «капитал».

Но я не должен занимать внимание читателя пустяками. Подлинное обвинение, которое выдвигает против меня Ковалев, носит не терминологический, а исторический характер. Под мистической шелухой Нового завета я вижу небольшое историческое ядро. Он же не видит никакого и полагает, что благодаря этому допущению я лью «воду на мельницу клерикализма» и в значительной степени ослабляю свою марксистскую позицию.

Это было бы весьма серьезным недостатком моей работы, если бы соответствовало истине. Но разрешите мне, прежде чем переходить к деталям, сделать одно общее замечание. Материалистическое понимание исто-

290

рии — это одно; вопрос об историчности того или иного персонажа — это другое. Я так же строго, как и Ковалев, придерживаюсь материалистического понимания истории. Я отвергаю любое действие независимого от материи духа, любое божественное вмешательство в историю и в соответствии с этим любую гипотезу о происхождении христианства, которая возводит его к одному-единствен-ному учителю, .состоящему в личных отношениях с богом — независимо от того, как истолковывалась эта гипотеза. Но1 вопрос в том, внес ли какой-либо распятый претендент на звание мессии, носивший обычное еврейское имя Иисус, некоторые элементы в легенду об Иисусе Христе, является таким вопросом, относительно которого мы можем прийти как к положительному, так ' и к отрицательному заключению, не нанося ущерба материалистическому пониманию истории.

А теперь я перейду к детальному разбору критических замечаний Ковалева.

Он полагает, что главная слабость моей книги в том, что я принимаю историчность таких традиционных персонажей, как Иисус, Иоанн Креститель и некоторые из апостолов и евангелистов. То, что происхождение христианства окутано мифом, не является для нас предметом спора. Но в каком-то месте миф должен закончиться и должна начаться история. Начиная с определенного пункта мы обнаруживаем существование христианских церквей и дошедшие до нас сочинения христианских авторов, причем подлинность этих сочинений никто не отрицает. Где же мы должны поместить этот пункт? Мне представляется, что Ковалев поместил бы его где-то во II веке. Но можем ли мы, действительно, начинать оттуда? Один из христианских авторов II века, Папий из Гиераполя, написал книгу, озаглавленную «Изъяснение Господних изречений». Книга эта, к сожалению, утрачена, за исключением цитат, встречающихся у позднейших христианских авторов. Один из них, Евсений, цитирует отрывок, в котором Папий описывает свой метод исследования. «Если мне случалось встретить кого-либо общавшегося со старцами, то я заботливо расспрашивал об учении старцев, например что говорил Андрей, что Петр, что Филипп, что Фома или Иаков, что Иоанн или Матфей, либо кто другой из учеников Господа, что Аристион и пресвитер Иоанн — ученики Господни. Ибо

19* 291

я полагал, что книжные сведения не столько принесут мне пользы, сколько живой и более внедряющийся голос» '. Палий, таким образом, во втором веке старался получить сведения у тех, кто знал людей старшего поколения, которых он называет «учениками Господа» и большинство имен которых совпадает с именами традиционных евангельских персонажей. Нам нет необходимости здесь подробно анализировать этот отрывок из сочинения Палия. Но мы можем хотя бы поставить вопрос, расспрашивал ли оно мифических личностях. Мы должны где-то спуститься на почву исторических фактов; и второе столетие представляется нам не более безопасным местом для приземления, чем первое.

Таким образом, когда Ковалев спрашивает, для чего историку нужен исторический Иисус, то один из ответов гласит, что он нам нужен для объяснения таких отрывков, как этот. Историк обязан объяснить все факты. Если теория мифов в состоянии объяснить девять фактов из десяти, но имеется еще десятый факт, который эта теория не объясняет, то десятый факт необходимо объяснить как-то иначе. Исторический Иисус, на которого указывает десятый факт, может быть незначительной фигурой и отнюдь не являться основателем христианства. Нас интересует не это. Если он необходим для объяснения фактов, то мы должны временно допустить его существование.

Но, настаивает Ковалев, нет ни одного нехристианского свидетельства относительно существования такого лица. Начнем с того, что он не хочет считаться с сообщением Светония о том, что император Клавдий изгнал евреев из Рима, так как они, «по подстрекательству Хреста, заводили непрестанные смуты»2. Я согласен, что этот отрывок не является доказательством существования исторического Иисуса. Я говорю только, что здесь 'имя «Христос» впервые появляется в римской истории. Ковалев не соглашается даже на это. Он настаивает, что Хрест и Христос — это различные имена и что имя Хрест было довольно распространенным. Я согласен, но эти два имени легко смешивались. Мы знаем от Тертуллиана (Апология, III, 5), что в его время слово

1 «Сочинения Евсевия Памфила», т. I, стр. 163—164.

2 Светоний, Жизнеописание двенадцати цезарей, стр. 346,

292

«Христианин» часто неправильно произносили Kak «хрё-стианин». Для греков или римлян, не знакомых с восточным обычаем помазания царей, было вполне естественным заменить имя «Христос» (помазанник) более известным «Хрестос» (добро). Вот почему вполне вероятно, что евреи, изгнанные из Рима Клавдием, являлись мессианистскими агитаторами. Но поскольку это не имеет отношения к историчности Иисуса, на этом вряд ли следует настаивать.

Более важным является свидетельство Тацита. Ковалев обнаруживает в том месте, где этот историк рассказывает о казнях христиан при Нероне, ряд несообразностей.

Во-первых, заявляет он, совершенно невероятно, чтобы слово «христианин» уже в 64 году стало широко известно. Во-вторых, слово «христос» является не собственным, а нарицательным именем. Эти два утверждения Ковалева, как мне кажется, исключают друг друга. Если бы слово «христос» было именем освободителя, которого ожидал еврейский народ, то имя «христианин» применялось бы к приверженцам возможного освободителя, где бы и когда бы он ни появился. Нам, однако, известно от Светония (Веспасиан, IV, 5), что в I веке ожидание владыки мира, который появится в Иудее, было широко распространено на Востоке. Как Иосиф, так и Светоний приписывают еврейское восстание 66 года этому ожиданию. Таким образом, в I веке было много «мессий» или «христов», каждый из которых имел своих приверженцев — «христиан». Почему же тогда слово «христианин» не могло быть известным?

Ковалев обнаруживает третью несообразность в том обстоятельстве, что Тацит «называет имя рядового римского чиновника Понтия Пилата». Право же, прокуратор Иудеи, обладавший властью над жизнью и смертью, не был таким уж незначительным; Тацит, когда представляется случай, упоминает Антония Феликса и Гессия Флора, которые занимали ту же должность, что и Пилат. Почему же он считал бы ниже своего достоинства упомянуть о Пилате?

Четвертую несообразность, о которой говорит Ковалев (характер преступления, в котором признавались жертвы Нерона), и пятую («огромное множество», упоминаемое Тацитом) я сам рассмотрел в своей книге

20 Арчнбалд Робертсон 293

(стр. 184). Я рассмотрел также вопросы о том (стр. 133—134), не является ли этот отрывок христианской интерполяцией или же, напротив, не воспользовался ли Тацит, если он написал его, сведениями из христианских источников. К этим абзацам я отсылаю своих читателей. Я не прошу их, чтобы они на слово поверили мне, а не Ковалеву, но пусть они взвесят мои и его аргументы и решат сами.

Я не буду останавливаться на замечании Ковалева относительно послания Плиния Младшего Траяну по поводу христианства. Как он говорит, там не содержится никаких данных об историчности Иисуса. Именно это я и говорю в своей книге (стр. 135); следовательно, здесь нет повода для спора.

Переходим к Иосифу. Ковалев возражает против моего утверждения, что Иосиф, насколько возможно, старается не упоминать о мессианском движении. Он указывает, что Иосиф сообщает о восстании под предводительством Иуды Галилеянина, о движении самарян при Пилате и о движении под предводительством Февды. Это верно. И можно прибавить еще и другие примеры. Но Иосиф не говорит, что кто-либо (из этих повстанцев выступал в качестве мессии, упоминаемого в пророчестве. (Все же возможно, что это было так: обещание Февды приказать расступиться реке Иордан дает основание полагать, что он выступал в качестве нового Иисуса.) Нежелание Иосифа возводить такие движения к какой-либо народной традиции проистекает из его последовательного изображения еврейских восстаний как дела рук «разбойников», а не хороших евреев. Этого было бы достаточно, чтобы объяснить его молчание относительно движения, столь преступного, по мнению римлян, как христианство, если он действительно хранил молчание. Но как раз это-то нам и неизвестно.

Несомненно одно: если Иосиф В'Се же дал враждебное описание первоначального христианства, то христиане после прихода к власти должны были уничтожить эти строки, как они уничтожили все антихристианские произведения Цельса (по счастливой случайности они частично уцелели благодаря тому, что христиане упустили из виду, что надо было уничтожить и ответ Ори-гена!), Порфирия, Гиерокла, Юлиана, а возможно, и еще многих других, о ком мы не знаем. Что в действи-

294

tельностй писал Иосиф, остается гипотезой — в этоМ я согласен с Ковалевым.

Предположение Ковалева, что молчание Иосифа объясняется тем, что в Палестине в I веке не было христиан, является довольно-таки смелым. Но как же тогда увязать это его утверждение с другим, а именно, что самым ранним документом в Новом завете является Апокалипсис?

Давайте в целях ведения дискуссии примем ту датировку Апокалипсиса, которая дана Энгельсом. Величие Энгельса отнюдь не умаляется оттого, что он принимал ту датировку Апокалипсиса, которая была предложена Тюбингенекой школой, но которая не вполне выдерживает критику. В своей книге (стр. 198—199) я отношу некоторые разделы Апокалипсиса к дате, даваемой Энгельсом. Но в других частях упоминается о культе императора, насильственно введенном Домицианом, и эти части следует соответственно датировать. Если же мы примем датировку Энгельса, то что тогда? Апокалипсис является наиболее еврейской книгой Нового завета. Автор чувствует себя евреем, ополчается на тех, «которые говорят о себе, что они Иудеи, а они не таковы», он пропитан еврейской литературой, называет Иерусалим «святым городом» и ожидает, что появится «Иерусалим, новый», как столица возрожденной земли. Он не силен в греческом языке и не может писать на нем грамматически правильно. Где бы он ни писал, он, несомненно, является уроженцем Палестины и его родным языком был арамейский. И тем не менее в Палестине будто бы не было христиан в I веке!

Апокалипсис, скажет Ковалев, является в конце концов лишь иудео-христианским произведением. Согласен: я сам говорю это в моей книге (стр. 214—215). Но иудео-христианин — все-таки христианин. Мы вряд ли можем отказать в этом имени тому, кто провозглашает, что «царство мира» станет царством «Господа нашего и Христа Его», и кто заканчивает свою книгу восклицанием: «Ей, гряди, Господи Иисусе!»

Но независимо от Апокалипсиса единодушное утверждение языческих авторов, что христианство произошло от иудейства, нельзя игнорировать. От Тацита (произведения которого Ковалев может отвергнуть как интерполированные) к Цельсу, от Цельса к последнему

20* 295

языческому поэту, Рутилйю Намацйану, Свидетельства древних представляют непрерывную цепь. Христианство зародилось среди евреев.

Относительно свидетельства, содержащегося в Талмуде, я уже выразил свое мнение на стр. 130—131. Надеюсь, что я не преувеличиваю его значения. По большей части все это не особенно убедительно. Но я не думаю, что к истории, приписываемой Элиэзеру бен-Гир-каносу, можно отнестись так же легко, как и ко всему остальному. Если эта история была выдумана, то зачем ее выдумали? Зачем понадобилось какому-либо еврею приписывать Иисусу Назарянину, ненавистному основателю ненавистной секты, этот выпад против священничества Иерусалима? Равви не любили шервосвященни-ков. Они сами могли сделать этот выпад.

Ковалев спрашивает, почему современники первых христиан — Сенека, Плиний Старший, Ювенал, Мар-циал, Дион Хрисостом, Фшгон и Юст из Тивериады — ничего не говорят о христианстве. Ответ напрашивается сам собой: они ничего не говорят о нем потому, что они не являются историками. Филон и Сенека были философами, Ювенал и Марциал — поэтами, Дион — ритором, Плиний — натуралистом (он написал также и историю, но она утрачена). Ожидать сведений о христианстве от этих авторов столь же нелогично, как ожидать сведения о марксизме от философов, подобных Спенсеру, очеркистов, подобных Мэттью Арнольду, или от поэтов, подобных Теннисону. Юст относится к другой категории. Он написал два исторических сочинения, и оба они утрачены— «Хроника еврейских царей» от Моисея до Агриппы II и «Иудейская война». Фотий в IX веке был удивлен, не обнаружив у Юста упоминания об Иисусе Христе. Но в хронике еврейских царей не представлялось 'случая упомянуть Иисуса, поскольку в его эпоху не было царя; в истории же иудейской войны этот вопрос не вставал.

Что же касается синоптических евангелий, то я прошу читателя тщательно сравнить критику Ковалева с тем, что я в действительности говорю на стр. 109—127. На предыдущих страницах своего обзора я воздаю должное представителям мифологической школы за их вклад в разработку этого вопроса. Тем не менее я нахожу свидетельства относительно существования исто-

296

\

ричеокого ядра внутри мифа. В этом вопросе взгляды Ковалева и мои взгляды расходятся. Он утверждает, что нет повода считать какие-либо слои евангельской истории старше, чем другие. Я могу лишь предложить читателю обратить внимание на сравнения, которые я делаю, например, между строками, страстными по тоиу, и смягчёнными вариантами этих же строк; строками, в которых говорится об обещаниях материальных воз-награждений, и строками, в которых эти обещания спи-ритуализированы; менее чудесными описаниями и более чудесными вариантами тех же событий; строками, где показано, что возможности Иисуса ограниченны, как и у всякого человека, и другими строками, где показывается, что для его могущества нет предела. По мнению Ковалева, у нас нет оснований считать, что одно предшествовало другому. «Ведь не все адепты новой религии были настроены одинаково. Там были не только элементы бунтарские, анархические, непримиримые, но и люди, потерявшие всякую надежду на освобождение в этом мире...»' Таким образом, все они смешались друг с другом в начале, и все смешались в конце, и нет возможности 'Отделить раннее от позднейшего! Мне представляется, что здесь мы в какой-то степени нуждаемся в диалектике. Раннехристианские церкви не были статичными; они развивались. Факторы, которые вызывали их эволюцию: необходимость избегать, если возможно, открытого столкновения с империей; необходимость порвать с мятежным иудейством; необходимость воззвать к языческому миру, — были именно теми факторами, которые должны были привести к исключению или к смягчению «бунтарских, анархических и непримиримых» строк в евангелиях и к уподоблению центральной фигуры богам тех мистических религий, которые давно добились терпимости и признания.

Верно, как указывает Ковалев, что те сроки в евангелиях, которые допускают революционную интерпретацию, немногочисленны. Это в порядке вещей. Как отмечал Цельс в конце II века, церковное руководство к этому времени переработало евангельский рассказ «трижды, четырежды и многократно»2 с тем, чтобы

1 Стр. 19 настоящего издания. — Ред.

2 Оri gen, Against Celsus, II, 27 (в русском переводе см. А. Ранович, Античные критики христианства, стр, 42, 43).

297

удалить нежелательные черты. Удивительно не то, что строки, допускающие революционное истолкование, немногочисленны, а то, что они вообще имеются. Как могло случиться, что при наличии постоянной возможности, что против них будут использованы уличающие документы, редакторы евангелий во II веке не вычеркнули такие компрометирующие места, как те, которые перечислены на стр. 115—120 и 202—203? Очевидно, что эти строки слишком укоренились в христианской традиции, чтобы редакторы могли полностью с ними разделаться. Лишь один из наших евангелистов—четвертый — вычеркнул их полностью, и его евангелие получило признание гораздо позднее.

Я не хочу быть догматичным. Возможно, я ошибаюсь в своей интерпретации этих строк. Но я хочу оказать, что такая интерпретация не является ни произвольной, ни абсурдной. Интерпретируя аллегорически чудо с легионом бесов, я в действительности опираюсь на двух знаменитых представителей теории мифа. Именно Уилльям Бенджамин Смит (William Benjamin Smith), автор книги «Ессе Deus» («Се бог»), выдвинул предположение, что не только один рассказ, но и все евангельское повествование является аллегорическим. К сожалению, Смит был в политическом отношении реакционером, а в философском — идеалистом. Единственная аллегория, которую он видел в евангелиях,— это обращение мира от политеизма к поклонению истинному богу — символизированное, по его мнению, в рассказах об исцелениях и о заклинаниях бесов. К счастью, другой знаменитый представитель мифологической школы, Поль-Луи Кушу, в своей книге «Сотворение Христа» Paul Louis Couch oud, The Creation of Christ) более реалистично видит в легионе демонов намек на Legio Fretensis ', эмблемой которого был вепрь. Я развил дальше предположение Кушу с тем, чтобы дать более реалистическое толкование этому чуду, чем то, которое допускал идеализм Смита. Некоторые со мной не согласятся. Другие, возможно, сочтут, что этот метод можно распространить и на другие случаи.

Ковалев подчеркивает трудность примирения историчности Иисуса с христологией посланий Павла. Это

Legio Fretensis (лат.) — приморский легион. — Перев.

298

одна из тех трудностей, которые я пытаюсь разрешить. Несомненно, что Иисус Назарянин не играет никакой роли в паулининской теологии. Но нельзя заходить слишком далеко, категорически утверждая, что Павел ничего о нем не знал. Я обращаю внимание на стр. 170—172 "на подлинное упоминание о «другом Иисусе», чем Иисус Павла, — Иисусе, которого Павел (или тот, кто написал эти строки) отвергает и апостолов которого осыпает инвективами.

Я не попал в эвгемеристическую ловушку. Речь идет не об обожествленном человеке. Речь также не идет и об очеловеченном боге. Речь идет, как я пытаюсь разъяснить, о двух противоположных движениях: 1) о народном мессианизме, движении, которое «связывалось с именем то одного, то другого вождя и было в состоянии пережить смерть многих из них» (стр. 138) —одним из таких вождей был. Иисус Назарянин, и 2) о мистическом культе «Христа Иисуса», пропагандир01вавшемся Павлом и другими для противодействия народному мессианизму. Речь идет (что я тоже пытаюсь разъяснить) об этих двух противоположных движениях — одном, обладавшем притягательностью для масс, но не имеющем денег, и другом, имеющем деньги, но не обладающем притягательностью для масс, — сливающихся в одно для того, чтобы выжить. Это объективное слияние противоположностей отражается в теологической догме о богочеловеке, который является не двумя, а одним Христом. Прекрасный урок диалектики, которым пренебрегают буржуазные ученые, но, разумеется, не марксисты!

Ковалев утверждает, что моя датировка раннехристианской литературы делает непонятной эволюцию раннего христианства. В связи с этим следует заметить, что он приводит мою датировку не вполне точно. В своей книге я рассматриваю сначала подлинные части Посланий Павла и привожу основания, по которым считаю их подлинными. Я связываю их с «мы» — отрывками в Деяниях апостолов, но указываю, что эти отрывки состоят преимущественно из путевых записей и что в них весьма мало говорится об учении Павла. После них я ставлю не синоптические евангелия, как утверждает Ковалев, а те части Апокалипсиса, которые относятся к иудейской войне и поэтому согласуются с дати-.

299

ровкой Энгельса (стр. 198—199). Их современником является поддельное Второе послание к фессалоникий-цам, в которых те же события рассматриваются с противоположной точки зрения (стр. 201). Затем — и не раньше — я привлекаю первоевангелие (тесно связанное по времени с разрушением Иерусалима и его храма) и ясно указываю, что это евангелие нельзя приравнивать к какому-либо другому из дошедших до нас (стр. 202 — 204). Наши нынешние евангелия я отношу к различным датам, от эры Флавиев до середины II века, когда были добавлены последние штрихи и каноническое четвероевангелие приняло окончательный вид. К различным промежуточным датам на протяжении этого периода я отношу завершение Апокалипсиса, составление позднейших Посланий, Деяний апостолов и некоторых важных неканонических сочинений.

Насколько было бы проще, возражает Ковалев, если бы мы начали с Апокалипсиса, затем перешли к Посланиям Павла и закончили бы евангелиями! История в самом деле была бы проще, если бы ее порядок всегда был логичным. Насколько проще была бы история социализма, если бы мы начали с произведений утопистов, затем остановились на Марксе и Энгельсе и непосредственно перешли бы к Ленину и к построению социалистического мира! Но дело обстоит не так просто. Существуют Лассаль и государственные социалисты, Бакунин и анархисты, фабианцы и ревизионисты, левый и правый уклоны, которые усложняют повествование. Мы не должны ожидать, чтобы история раннего христианства, по отношению к которой даже мудрейшие бывали введены в заблуждение различного рода вздором, была проще, нежели истории современного социализма, когда мы гораздо лучше понимаем природу мира и тем не менее испытываем такие большие трудности, пытаясь перестроить его и сделать таким, каким бы нам хотелось. Мы имеем дело не с одним движением, которое логически развивалось от примитива Апокалипсиса через теологию Посланий Павла к законченному евангельскому мифу. Мы имеем дело с двумя движениями, которые сталкивались друг с другом и предавали друг друга анафеме, до тех пор, пока стремление выжить не принудило их создать общую организацию с общей литературой и общей теологией.

300

Наконец, Ковалев осуждает употребление мной прилагательного «революционный» по отношению к некоторым элементам раннего христианства — элементам, которые я, приводя соответствующие мотивы, характеризую по отношению к остальным как изначальные. Он настаивает на том, что ни одна религия сама по себе не может иметь революционного значения, поскольку всякая религия «переключает волю человека в иную, неземную плоскость и тем самым парализует революционную энергию масс»'. Таким образом, согласно Ковалеву, даже, по-видимому, революционные элементы в раннем христианстве не были действительно революционными, поскольку они принимали месоианистскую форму, ожидали помощи свыше и надеялись на царствие божие, которое с одинаковым успехом могло быть как на небесах, так и на земле.

Боюсь, что Ковалев ведет спор не со мной, а с историей. Увы, первые христиане не были марксистами и даже не были якобинцами! Они не слыхали ни о материалистическом понимании истории, ни даже об общественном договоре! Они слепо верили в бога, который вмешивается в дела людей, верили в ангелов и в чертей и в чудеса, которые могут случиться в любое время и в любом месте. Короче говоря, они были людьми I и II веков, а не XVIII, не XIX и не XX. Но когда Ковалев утверждает, что эти особенности раннего христианства парализовывали революционную энергию масс, то уместно спросить, какую революционную энергию проявили массы I и II веков, энергию, которая не обладала этими парализующими особенностями. Ответ гласит: «Никакой». Объективных условий для успешной революции не существовало. Вследствие этого вся имевшаяся революционная энергия тратилась на безнадежные чаяния, которые никогда не осуществлялись.

Но тщетность этих чаяний не была столь явной для людей той эпохи, как для нас. Историк должен объяснить, почему христианство представлялось столь опасным греко-римскому правящему классу, что его представители прибегали снова и снова к жестоким репрессиям. Императоры-гонители (за исключением одного

Стр. 25 настоящего издания. — Ред.

301

только Нерона) не были маньяками. Они были здравомыслящими людьми. Нельзя же допустить, что Траян и Марк Аврелий действительно считали, что империя в опасности, если какой-то ничтожный раб в Антиохии или в Лионе отказывался бросить щепотку ладана на огонь 'перед их статуями. Почему же просвещенные императоры преследовали христианство?

Несомненно, что, исходя из марксистского учения, можно сделать лишь один вывод. Такие жестокости практикуются лишь тогда, когда правящий класс считает, что он борется за свое существование. Самое имя «христианин» означало приверженца некоего Христа, еврейского мессии, мятежника, выступающего против цезаря. Гонители были убеждены, что христианство является заговором обездоленных классов против государства. Обосновано ли было их убеждение? И да и нет! Нет — в той степени, в какой речь идет о христианах-паулинистах. И да — в том, что касается безыменного множества — мужчин и женщин, веривших, что мессия обеспечил им царство на земле («ныне, во время сие... домов... и земель» ') лозунги наложили такой отпечаток на раннехристианскую пропаганду, что все редакторы в мире не смогли устранить его из евангелий или хотя бы исключить Апокалипсис из Нового завета.

Я готов согласиться, что эти революционные надежды, после многократных разочарований, постепенно увяли. Но греко-римскому правящему классу потребовалось длительное время, чтобы обнаружить, что ему нечего опасаться христианства и что оно даже может быть полезным.

Еще одно слово. Я с удовольствием бы использовал советскую литературу о происхождении христианства. Без сомнения, если бы я это сделал, то моя книга только выиграла бы. Я бы пополнил свои знания, даже если бы не по всем вопросам был согласен. К сожалению, работы А. Б. Рановича и Р. Ю. Виппера не опубликованы в Англии, а русского языка я не знаю. Эта трудность постоянно встречается на пути ученых-марксистов. Язык — вот настоящий железный занавес, и одной из первых задач социалистического мира будет разрубить этот занавес надвое — подобно легендарному покрывалу

Марк, 10, 30.

302

в храме — сверху донизу, сделав изучение основных языков обязательной частью общеобразовательной под-готбвки каждого человека.

Было бы невежливо с моей стороны, если бы я в заключение не выразил свою искреннюю благодарность профессору Ковалеву за его дружественную критику и за его более чем внимательное отношение к основному тезису моей книги. Я благодарю также советских читателей за теплый прием, оказанный первому изданию, что сделало возможным выпуск второго издания.

После появления первого издания этой книги возникла необходимость дополнить краткие упоминания о свитках Мертвого моря на стр. 89—90, 109 и 129 обзором литературы, вышедшей по этому предмету после того, как Дюпон-Соммер сделал предварительное сообщение, на которое я только и ссылаюсь в своем тексте.

Наиболее подробное описание этих открытий содержится в книге Дж. М. Аллегро! «Свитки Мертвого моря» (J. M. Allegro, The Dead Sea Scrolls, London, 1956); автор — один из участников международного коллектива ученых, занимавшихся раскопками и изданием свитков. Благодаря работам Аллегро и его коллег древнее происхождение документов в настоящее время вне сомнений; даже Драйвер не настаивает теперь на дате VI—VII век. Окончательное доказательство древности этих документов было получено с 'Помощью физических наук. Всякое органическое вещество содержит атомно-неустойчивую разновидность углерода, известную как углерод-14, помимо нормальной разновидности этого элемента (углерод-12). В неживой материи углерод-14 распадается с постоянной скоростью. Измеряя таким образом количество углерода-14 в любом образчике органического вещества, ученые могут определить тот момент, когда исследуемый образчик перестал быть частью живого организма. Анализ льняных переплетов свитков, извлеченных из первой разрытой пещеры, показал, 'что лен был срезан в период между 168 годом до н. э. и 233 годом н. э. Более точная датировка должна быть установлена на основании внутреннего свидетельства документов и может быть различной для отдельных документов.

Свитки из первой пещеры содержат две рукописи книги Исайи (одна хорошо сохранившаяся, другая

303

в плохом состоянии), устав секты, наставление относительно «войны сынов света против сынов тьмы», книгу гимнов и комментарий к пророку Аввакуму, который упоминается в моем тексте. Все эти документы представляют большой интерес. Рукописи Исайи интересны тем, что они имеют отношение к критике текста Ветхого завета, но в это мы здесь не будем вдаваться. Устав, или «Уклад благочиния», как его предпочитают называть некоторые, дает возможность отождествить эту секту с той, которой был составлен один документ, найденный в 1896 году в Каире и известный как «Дамасский документ», так как здесь содержится упоминание об изгнании секты в «Дамасскую землю».

Секта, которой были составлены эти произведения, называла себя «Завет» или «Новый завет»; среди ее членов существовала общность имущества, и они решали свои дела на собраниях, предусмотренных уставом. В секту допускались как мужчины, так и женщины; в гробнице общины были найдены женские скелеты. Нет никаких оснований сомневаться в том, что мы имеем дело с ессеями, описанными Иосифом, у которых также существовала общность имущества, причем некоторые из них вступали в брак, но более аскетически настроенные этого не делали.

Страсти больше всего разгорелись по поводу отношения этой секты к ранним христианам. Члены секты, о которых говорится в документах Мертвого моря, являются последователями некоего «учителя справедливости» (или, как переводит Дюпон-Соммер, «вершителя правосудия»), которого 'Преследовал «дурной священник». Об «учителе справедливости» ничего не известно, кроме сведений, содержащихся в свитках и в родственном им «Дамасском документе». Относительно личности «дурного священника» ведутся споры. Дюпон-Соммер, которому я следую в своей книге, отождествляет его с Аристобулом II (67—63 годы до н. э.) на том основании, что комментарий к Аввакуму содержит упоминание о несчастье, постигшем евреев в День искупления, и о предании «дурного священника» в руки его врагов. Если текст переведен правильно, то здесь может иметься в виду только захват Помпеем Иерусалима в 63 году до н. э., который приходился на этот день, и взятие в плен Аристобула, увезенного в Рим.

304

Аллегрб, напротив, отождествляет «дурного священника» с Александром Яннаем (103—76 годы до н. э.), отцом Аристобула. Он мотивирует это тем, что в другом документе Мертвого моря, комментарии к пророку Науму, упоминается о том, что Александр имел обыкновение распинать на кресте своих врагов; это отмечалось как жестокость, никогда прежде не совершавшаяся в Израиле. Если исходить из того, что в комментариях к Науму и Аввакуму упоминается один и тот же угнетатель, то аргументация станет неопровержимой. Аллегро, однако, не объясняет того места в комментарии к Аввакуму, где говорится, что «дурной священник» попал в руки своих врагов. Александр правил до самой своей смерти. Тем не менее вполне возможно, что в свитках Мертвого моря упоминается несколько тиранов.

Но как бы то ни было, остается фактом, что примерно за сто лет до традиционной даты основания христианства ессеи поклонялись «учителю справедливости», который подвергался гонениям и был замучен одним из хармонейских священников-царей. Далее, они ожидали пришествия «учителя справедливости», «избранника», который будет вершить суд над всеми народами, и в особенности над лжеиудеями. Мы с полным правом можем заключить, что принявшей мученическую смерть учитель и тот, кто должен был появиться в конце, были одним и тем же лицом. Это соответствует еврейскому образу мыслей. Народ ожидал, что Илия вновь появится для того, чтобы помазать мессию; сам же мессия для некоторых должен быть Иисус redivivus'; Иисуса в евангелиях принимают за Илию, Иеремию, Иоанна Крестителя или за одного из пророков. Из всего этого следует, что среди евреев в христианскую эпоху ожидание возвращения покойного вождя в качестве освободителя не было неслыханным парадоксом, как это утверждают апологеты христианства.

Следует помнить, что «мессия» — «помазанник» — было званием, а не собственным именем. Вот почему нет ничего удивительного, что ессеи использовали это звание для обозначения двух различных должностных лиц: «мессии Аарона» или священника — толкователя

1 Redivivus (лат.) — воскресший, — Перев.

305

Закона в грядущие дни, и «мессии Израиля», война, кб-торый должен был вести народ к победе и установить царство божие на земле. «Учитель справедливости», убитый Хасмонеями, был, по-видимому, оппозиционным священником, выступавшим против иерусалимской иерархии, и ожидалось, что именно он вернется в качестве «мессии Аарона». Вместе с ним появится «мессия Израиля», и они вдвоем совершат революцию, которая свергнет князей с их тронов и вознесет людей низкого звания. В историческом христианстве отсутствуют какие-либо следы двойственного мессианства. Но, учитывая, что евангелия перерабатывались «трижды, четырежды и многократно» (как выразился Цельс1) в интересах паулинистской теологии, в этом нет ничего удивительного.

Нельзя ожидать, что христианские богословы примирятся с таким истолкованием фактов, которое сводит распятие Иисуса и веру в его воскресение и пришествие от единственного в человеческой истории события к чему-то, что уже было раньше и могло случаться множество раз среди низших слоев еврейства, которые грезили об отомщении царствам мира сего. В книге «Свитки Мертвого моря и самобытность Христа» («The Dead Sea Scrolls and the Originality of Christ», London, 1956) отец Джеффри Грейстон (Geoffrey Graystone) делает самую лучшую мину, какую только может сделать католик по данному поводу. В конце концов, в свитках Мертвого моря нет ничего ни о воплощении сына божия, ни об искуплении, ни о воскресении на третий день; точно так же в Новом завете нет ничего о ес-сеях; так что же между ними может быть общего? Еще бы! В свитках Мертвого моря точно так же не упоминается о девственном рождении, о непорочном зачатии, о перевоплощении и о непогрешимости папы. Аллегро опровергает этот аргумент, указывая, что Новый завет в своем нынешнем в;иде (не говоря уже о догматах церкви) «не может претендовать на то, что там точно отражены взгляды первых иудео-христиан из Иерусалима» 2. Я разбираю этот вопрос более подробно в своей

1 Origen, Agains Celsus, II, 27 (в русском переводе см. А. Р а н о в и ч, Античные критики христианства, стр. 42—43).

2 Allegro, The Dead Sea Scrolls, chap. XIII.

306

Книге. Один из протестантских богословов, профессор Миллар Берроуз из Иелокого университета, США, доводит уловки такого рода до степени изящного искусства, беря под сомнение любые позитивные выводы, основанные на этих свидетельствах. Хотелось бы знать, что сказал бы профессор Берроуз, если бы его скептические методы были применены <к библии!

Совпадения между обычаями секты Мертвого моря и обрядами раннехристианских церквей слишком многочисленны, чтобы быть случайными, — общность имущества; общая трапеза; причащение хлебом и вином; апокалиптическое ожидание конечной победы «сынов света» над «сынами тьмы»; самое название «Новый завет», под которым секта была известна ее членам. Неужели мы должны верить в то, что раннехристианская иерусалимская церковь ничего не знала и ничем не была обязана общине, которая находилась на расстоянии всего нескольких десятков миль и устав которой столь походил на ее собственный?

Арчибалд Робертсон

ОГЛАВЛЕНИЕ


Предисловие к русскому изданию-...... 27

Часть первая

ПРОЛОГ

Глава I. Как человек создал бога............ 31

Глава II. Кто были евреи?................ 42

Глава III. Царство Сына Человеческого.......... 69

Глава IV. Евреи в Римской империи........... 83

Часть вторая

РАННЕЕ ХРИСТИАНСТВО

Глава V. Легенда об Иисусе Христе........... 97

1. Традиционное христианство.......... 97

2. Новый завет................. 98

3. Мистические религии............. 104

4. Страждущий Мессия............. 106

5. Теория мифа................. 109

6. Историческое ядро.............. 116

7. Свидетельство евреев............. 127

8. Свидетельство язычников........... 134

9. Заключение................. 136

Глава VI. Павел..................... 140

1. Предпосылки................. 140

2. Павел—документы.............. 145

3. Павел из Тарса—по «Деяниям Апостолов» и по «Посланию к галатам»............ 147

4. Более ранние послания ............ 154

5. «Первое послание к коринфянам»....... 155

6. «Второе послание к коринфянам»...... 170

7. «Послание к римлянам»........... 173

8. Конец миссии Павла............. . 178

9. Позднейшие послания............ 182

10. Гонения Нерона............... 183

11. Смерть Петра и Павла............ 185

12. Социальная база паулинистского христианства 187

322

Глава VII. Разрыв с иудейством............. 195

1. Иудейское восстание 66—73 гг........ 195

2. Христиане и восстание........... 198

3. Династия Флавиев............. 201

4. Первоевангелие............... 202

5. Первоначальная организация церкви .... 204

6. Римское евангелие............. 208

7. Домициан и евреи............. 212

8. Апокалипсис................ 214

9. Послание к евреям............. 219

10. Конец династии Флавиев.......... 221

11. Сирийское евангелие............ 226

12. Лука.................... 230

13. Траян и христиане............. 236

14. Эфесское евангелие и послания....... 241

15. Христианство при Адриане......... 247

16. Последнее еврейское восстание 132—135 годов 253

Глава VIII. Зарождение католической церкви....... 255

1. Век Антонинов............... 255

2. Маркион.................. 256

3. Юстин................... 257

4. Герма................... 262

5. Епископат................. 267

6. Канон Нового завета............ 273

7. Углубление кризиса............ 275

8. Цельс................... 278

9. Ириней................... 280

10. Конец II века................ 283

11. Заключение................. 286

Послесловие автора ко второму русскому изданию..... 289

Послесловие ко второму изданию............. 308

Указатель ...................... 313