Серпантин
| Вид материала | Документы |
СодержаниеШоб я так жил Моим ведьмам |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
Книголюбы
Вышли под вечер погулять с Буськой. Как всегда, путь лежит через магазин русской книги. Все новые поступления старых хороших детских авторов нами давно скуплены, но чадо всё равно молча тянет меня к полкам. Как всегда, я объясняю, что дома места для книг нет, сначала почитаем то, что уже купили. Не действует. Горькие беззвучные слёзы. Закрывает лицо руками. Я обычно не выдерживаю и покупаю какого-нибудь очередного Муми-Тролля. Но на пятисотое посещение это становится невозможным.
– Зачем тебе Мэри Поппинс? Она для больших! Ты её не поймёшь!
– Пойму. Купи.
– Она стоит пятнадцать долларов, чёрт её побери совсем!
Молчит.
– Па-а-а... Вот Алиса стоит. Купи её. Ты про неё рассказывал.
А, дьявол.
– Она дорогая! И ты её не поймёшь! Я её сам не понимаю! Дорогая она! Двадцать баксов, у меня денег нету!
Молчит.
– Буся, меня мама ругать будет! Мама мне денег не даст больше! Ругается! За машину взнос и арнону платить надо! И тебе три с половиной года! Рано! Ну...
Вздыхает.
– Мама... да.
– Буська! Вот какой-то придурочный Чуня стоит. За пять шекелей. Чуню - хочешь?
– Про Чуню сам читай. Хочу Алису.
– Денег нет!
– Папаша! – Директорша магазина, с папиросой во рту: – Что же это – денег с собой намеренно не берете, когда чадо желает развиваться духовно! Девочка, скажи папаше, кто он после этого есть!
– Буська, чёрт! Смотри! Во – Витя Малеев стоит. И в школе, и дома стоит! А сколько стоит?
– Шестьдесят шекелей, па-па-ша.
Молча тащу Буську к выходу. Извивается.
– Малеева хочу! Витю! В школе хочу! И дома!
– Денег нет, блин, миллион раз повторять, цены заломили, блин! А, ч-чёрт...
Сзади – совиное уханье:
– Па-па-ша! Я с вас смеюсь!..
– Нет! Буся, нет! Меня мама убьет! Денег нет! Пошли, говорю! Блин! Я тебе потом куплю! Завтра куплю! Потом! На день рождения...
Распаренные, выскакиваем на улицу.
– Как же так! Совсем денег нет? Ты же обещал... Папа...
Выдергивает руку.
– Нет! Не могу я каждый день книжки покупать! Пошли!!!
Пошли.
Навстречу – смутно знакомая бабка в платочке. Из воронежских. Не то чтобы очень старая, но уже пьяненькая.
– Ой! Малая! Малая-та... Выросла как, а? Совсем невеста. У-тю-тю!.. Ты – невеста? Дусенька, что ты отворачиваешься? Скажи тёте – ты хочешь быть уже невестой?
– НЕТ! Я НЕ ХОЧУ И НЕ МОГУ БЫТЬ НЕВЕСТОЙ! У МЕНЯ НЕТ НА ЭТО ДЕНЕГ!!!
Шоб я так жил
Неторопливый питерский литературный язык, привитый мне с детства родителями, постепенно вошел в сплетение с пузырящимися бабелевскими диалектизмами родственников моей жены
Перекресток Невского и Дерибасовской нежно стучит в мое сердце.
Уже несколько лет назад, во время пребывания в суровой академической цитадели Петербурга, за чтением заблаговременно и тщательно выверенного текста доклада, я с пафосом дважды произнес по какому-то поводу: "...это две большие разницы". Ученые мужи весело воздевали брови. Они молчали прилюдно, но временами перешептывались между собой – "а и где родился этот мальчик?.."
Украинско-румынско-еврейские языковые кальки в обиходной речи переливаются водопадами идишских оборотов и чеканными, полустертыми траншеями цитат из допотопного иврита, отдельными вкраплениями органически вошедшими в обиходную речь моей безумной семьи.
Всё это не просто произносится, а кричится.
Мои родственники и друзья в России говорят, что у меня появился акцент.
Моим ведьмам
Когда у меня поднимается температура, я воочию вижу существа и сущности, добраться до которых иначе затруднительно – для этого требуется вся сила воображения. Более того – я разговариваю с ними. Родители и жена полагают, что это – бред; они начинают бегать по квартире, как сумасшедшие, капают какие-то мерзкие жидкости из маленьких бутылочек, запихивают их мне в черный обложенный рот, поддерживают голову, вызывают неотложку, звонят родственникам-врачам; а у меня, пребывающего в так называемом реальном мире лишь одной ногой, никогда не хватало силы сосредоточиться и объяснить, что мне – хорошо. Я уходил в мир троллей и древних языческих царств, я кидался в них, как в омут, вниз головой, и не было сил сказать родным, чтобы они оставили меня в покое. Таящееся от здоровых становилось подлинной реальностью. Я пересмеивался с Ходжой Насреддином у входа в мечеть Бухара и-Шариф, Благородной Бухары, в тени пенистого арыка, у старых смоковниц; я стоял на древней стене священного Илиона рядом с престарелым Приамом, почтительно поддерживая его под локоть, и мы наблюдали, как садится кровавое солнце над хребтом печальной Иды; вцепившись в плечо Александра, я тащился за ним пешком по мертвым красным пескам Гедросии, и он, хрипя, ободрял меня на своем варварском македонском наречии; я прятался в холмах Сноуфелла, заползая, извиваясь как уж, в подземелья черных гномов, чтобы обсудить неотложные вопросы добычи сокровищ у драконов; в полный рост я разговаривал со своими бывшими подругами, я видел их лица, но при этом иногда забывал имена. Это было то состояние духа и тела, когда я не боялся ничего.
Сегодня ночью я разговаривал с госпожой Киритсубо, полуослепшей от слез вдовой сёгуна Тайко; это было на Хоккайдо и, кажется, на дворе стоял 1600-й год. Я советовал ей приобрести очки. Она смеялась и отвечала, что ей не нравится действительность, и что она предпочитает тот туман, который ее окружает.
Утром у меня было тридцать восемь и пять, и я обрадовался. С двух часов ночи я разговаривал со своими друзьями, и они отвечали на причудливой смеси койне, арамейского и старояпонского. Я еще успел полюбоваться на зарю, встающую над империей Чосон из-за северных маньчжурских лесов, как раздался звонок будильника. Меня вернули в этот подлый мир, но я сообразил промолчать. Бормоча русские слова, я оделся во тьме иерусалимского восхода, и вышел из дома, не разбудив домашних. На работе я решил не работать, а посидеть просто так. Когда из-за шпиля мечети у Яффских ворот Старого города, которую отчего-то именуют башней царя Давида, вынырнул и молча ринулся на меня сонм наложниц покойного Сулеймана ибн Дауда – мир с ними обоими! – я приветственно помахал им рукой, недоуменно пожевал спекшимися губами и решил измерить температуру. Оказалось – сорок и две десятых.
И вот я вошел в интернет и, предварительно помолясь Аллаху на набатейском наречии, решительно открыл ту книгу, которую всегда читаю в бреду.
Ведьмы, я любил вас, будьте бдительны.