Серпантин

Вид материалаДокументы

Содержание


Наплывала тень, догорал камин
Бог, полный милосердия
Подобный материал:
1   ...   41   42   43   44   45   46   47   48   ...   74

Наплывала тень, догорал камин



В доме – библиотека из четырех тысяч томов примерно. Привезенных из России, купленных здесь, подарочных изданий, выкраденных с поля боя (такое бывало тоже). Из этих тысяч пятая часть – детская литература, почти исключительно на русском языке. Мы с дочерью читаем и обсуждаем книги, начиная с поздней весны 2001-го, с того времени, как ей исполнилось семь месяцев. Это было, должно быть, смешно для окружающих. Она знакома с Чиполлино и всей его мафией растительных люмпен-пролетариев, не путает Пиноккио с отечественным Буратино, в курсе, чем отличается индивидуализм психологии Скуперфильда от коллективистского мировоззрения придурочного Незнайки. Любит беззаветной любовью Снорка, уважает Ондатра, чем-то схожего, по её словам, с её собственным отцом, но при этом брезгует Хемулем. Она не понимает Тофслы и Вифслы, жалеет Морру, преклоняется перед Смелым Львом, вздыхает об утраченной для грядущих веков мудрости Бастинды, и боится – инстинктивно-генетически, надо полагать – добрых волшебников.


Она знает, чем отличается фауна современной Антарктиды в районе моря Королевы Мод от сновавших по саваннам Гондванны хрюкаюших аборигенов Лемурии с третьим глазом во лбу.


Трижды мы прочли библиотеку, и поняли с ужасом, что любое дальнейшее чтение вслух, даже с комментариями, означает повторение. Повторение немыслимо в мире познания нового, разве что оно служит закреплению материала, – но это бывает так редко, – ибо подлинно талантливый материал закрепляется без повторений.


– Папочка, а что мы будем читать сегодня? – этот вопрос, как клич Рыцаря, Лишенного Наследства на пыльном поле турнира в Ашби, терзает мне слух и нервы.


И я, вооружившись копьем любомудрия, щитом иронии, колчаном стрел терпения и доспехами родительской веры, трубно провозглашаю в детской – темными, беззвездными вечерами, перед ней, единственной Дамой моего сердца, восхищенно глядящей на меня, как леди Ровена на Айвенго в Шервудском лесу, крутя седоватой башкою, как мастодонт перед боем:

– Я не люблю фатального исхода! Да сбудется… Вперед, о дочь моя! О дочь моя, дукаты… Не обращай внимания, это из Шекспира. Итак – вперед!..


И она машет рукой, и хлопает в ладоши, посыпая невидимыми анемонами осенний пепел моих волос. И глаза ее горят во тьме квартиры, как глаза пумы на далеком острове Великого Вивисектора полтора века назад, и мать боится зайти к нам в такие минуты, и я теряюсь, потому что счастлив, и пою перед ней, и танцую.


И, за неимением новых книг, я ежевечерне придумываю ей новые сказки. Несказанные. Потому что ни объяснить, ни даже рассказать их толком – нельзя. Потому что их корни, их кожа, их плоть растут из моих воспоминаний, из моей любви.


Из тех чувств, что лишь предстоят ей.


…В принципе, я сторонник той консервативной точки зрения, что в любом рассказе, равно как и в сказке, которую автор излагает на бумаге, должна быть хоть какая-нибудь мораль; чтобы вышло не просто хорошо, а чтобы мораль была запомнена, а при случае – применена. Но в моих сказках, которые я выдаю вслух ребенку методом спича, нет никакой морали, а есть лишь голое нагромождение ассоциаций – с учетом того, что реализовывать сказки нужно Во Имя. Чего – не знаю…


Сейчас у нас идет устный ежевечерний сериал о семействе, где папашей был дракон, мамашей – королева по имени Афос, дочкой – принцесса Майя, которая как-то испекла колобок; колобок оказался с сыром внутри, отчего возгордился, и нарекли его принцем Хачапури. Он даже говорил с легким грузинским акцентом, который сам у себя старательно вырабатывал. Потом его покрасили черным лаком, которым в старые времена красили себе зубы японские гейши, и он стал – Император колобков. И чтобы поддержать свое реноме, он отправился учиться в университет города Зурбагана, на кафедре эльфоведения которого познакомился со скромным принцем с крылышками, которого впоследствии познакомил с принцессой Майей, – ведь, как-никак, она приходилась ему матерью, и Хачапури желал устроить ее личную жизнь. Ну, а потом принц-эльф с крылышками женился на Майе, и жили они долго и счастливо, и не то что не умерли в один день, но до сих пор даже живут, и вполне толерантно относятся к соседям – ламиям, альвконнурам и троллям...


И вот скажите мне – а где же тут мораль? Нету тут никакой морали...

Дайте мне жизнь – или дайте мне смерть, говорил Том Сойер. И – ассирийцы шли, как на стадо волки. Как в старой песне – "спина к спине мы стояли, и – ваших нет."


Я не знаю, каким наказанием казнит меня Господь, говорил праведник, – но гарантией совершения преступления будет то доброе дело, которое я совершил последним.


Бог, полный милосердия



Когда я сижу в зубоврачебном кресле, то реву, как бешеный медведь. Меня держат четверо, и у них в ушах дрожат беруши (вы знаете, что такое беруши?). По дороге к врачу меня сопровождает жена, чтобы я не сбежал. Я знал в Иерусалиме трех зубных врачей, и все они были с причудами.

Доктор Рина во время сверления зуба обожала петь. Пела она классические арии, но так фальшиво, что я отказался ходить к ней.

Доктор Вера не желала колоть клиентам новокаин – даже за тройную плату, но взамен, в процессе сверления зубов, разрешала пациентам хватать её за любую часть тела. Один только раз я пошел к доктору Вере, и, как только уселся в кресло, она с готовностью подставила мне колено. Я не понял, что ей было нужно, зато это отлично поняла моя жена, которая, как всегда, конвоировала меня. Короче говоря, к доктору Вере я больше не ходил.


Теперь я хожу к доктору Нане. На семейном совете было решено, что нравственность этого доктора на высоте, и я вполне могу его (её) посещать. Нравственность доктора Наны на высоте, потому что она родилась, выросла и приехала сюда из Грузии, где, как известно моей жене, женщины, в отличие от мужчин, славятся своей скромностью и сами подставлять клиенту колено не станут. Но доктор Нана тоже с причудами. Она работает художественно. Она сверлит зуб в такт и со всеми переливами молитвы "Эль мале рахамим", которую принято читать на кладбище за покойника. Молитва эта довольно длинная, особенно в самом начале. Если учесть, что название траурной мелодии в переводе на русский – "Бог, полный милосердия", то становится ясна своеобразная ирония ситуации. Из-за доктора Наны я не могу теперь присутствовать на похоронных церемониях, у меня сразу начинают болеть зубы.