Серпантин
| Вид материала | Документы |
СодержаниеЗдесь птицы не поют – здесь птицы плачут Неэвклидовы начала |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
Хамсин
Плюс тридцать и нет тени. Белесое небо без малейших проблесков солнца. Горячий ветер накатывает волнами, и начинает плавиться привычный ко всему асфальт. Прохожие на улице ступают медленно и неуверенно, еле перебирая ногами, как во сне. За лобовыми стеклами автомашин – выпученные, оловянные глаза водителей. Над Городом дрожит воздух, и со склонов белых холмов видна далёкая низина Мёртвого моря, над которым воспаряют, переворачиваются и исчезают причудливые, призрачные гигантские фигуры чего-то совершенно нереального, необъяснимого, не укладывающегося ни в какой опыт – и потому не описываемого. Пыль и мельчайший песок скрипят на зубах горожан, и даже прохожие бедуины шествуют, торжественно прижимая худые длинные пальцы к вискам по краям своих куфий. Волны жара, медленно надвигающиеся из Саудийской пустыни, тяжело нисходят на Город и рождают странные, прихотливые, неузнаваемые разумом мысли и такие сказочные образы, что чувствуешь себя обитателем времён Салах-ад-Дина или Гарун аль-Рашида. "Жаркий-ветер-ста-двадцати-дней" нетипичен для ранней весны и приходит редко, наполняя собой всё – центральные трассы, древние переулки, городской рынок, хасидские районы, забираясь и в кондиционированные корпуса Университета.
В такие дни люди становятся неуправляемыми, напоминая себе и окружающим о глубинной своей первобытной природе. Резко вырастает число скандалов, драк, дорожных аварий, преступлений и изнасилований. Люди тогда – от страха потерять контроль над собой – уподобляются тиграм, как говорит арабская пословица. Я вышел на улицу купить сигарет и добрёл, качаясь, как пьяный, до киоска. Мимо двигались фигуры, за которыми я наблюдал лениво, лишь краем сознания. Спотыкаясь, брели девочки-солдатки с огромными вещмешками и автоматами, громко стукавшимися о придорожные камни, ибо тащили они их за ремни, волоча по земле. Звук этот раздражал и бил по нервам... Я остановился, глядя на них, не понимая, где я нахожусь и для чего вышел на улицу. Странные образы посетили меня, и я вспомнил Её, живущую так далеко и так иначе, что сама реальность её существования подвергалась сомнению в воспалённом моём мозгу. На минуту я "стал, как пантера юга" – так сказано в "Сказке о двух братьях" – но уже через минуту апатия и полуобморочное состояние взяли верх.
На углу стоял старик-перс и плакал, глядя в небо выцветшими глазами. "О чём ты плачешь, господин мой? Могу ли я помочь тебе?.." – "Никто не может мне помочь, сын мой, но благодарю тебя. Я вспомнил родину у подножья Демавенда и снег на его вершинах".
Величайшая вершина хребта Эльбурс мелькнула перед моими глазами, и я вспомнил, что Демавенд был родиной племени магов, они пришли в Персию и Мидию от его подножья.
"Благодарю тебя, отец мой. Ты напомнил мне о важном. До свидания, отец". – "Будь благословен, сын мой, но я не понимаю... Мир и благословение тебе. Прощай".
Я вернулся к себе и записал этот рассказ.
Здесь птицы не поют – здесь птицы плачут
То криком и галдят наперебой
А по ночам бездомные собаки
Ласкаются точь в точь как мы с тобой
Быть может это только в ад предбанник
Где сладкий кофе пьётся задарма
Сиди в пыли соси восточный пряник
Кричит мечеть – и молится тюрьма. *
------------
*Стихотворение Григория Люксембурга
Неэвклидовы начала
Мы отдали дочку в школу с математическим уклоном не потому, что Буся склонна к математике (она к ней, по-видимому, совсем не склонна, она похожа на меня в этом), а потому что из всех окрестных школ, куда мы могли попасть, эта, по отзывам – единственная приличная.
Я помню, как в первом классе нас учили решать примеры. И я пришел к парадоксальному выводу, что ответом на любой пример по математике является результат предыдущего примера плюс один.
И вот я подумал: как же так; ведь я еще маленький, я только что открыл новенькую, любовно обернутую мамой в цветную бумагу, тетрадочку в клетку, на обложке которой кудрявился веселый и умный мальчик моих лет – дедушка Ленин; а сколько таких тетрадей будет еще в моей жизни; и сколько примеров по математике я должен буду в своей жизни еще решить, – в том числе и когда вырасту и стану уже дядей с бородой, как сосед, добрый алкоголик Саша; и когда стану папой и буду учить математике своего ребенка; так что же получается – отныне я всегда, в течение всей жизни, должен носить с собой очередную тетрадь, потому что в любой ситуации мне может понадобиться вдруг решить какой-нибудь пример или задачу, – мало ли какие ситуации могут быть в жизни; поэтому я должен носить тетрадь всюду – и в гости, и в туалет, и на свидания, а потом, когда вырасту, не забыть взять ее в армию и на свадьбу; и при решении задач раскрывать ее и списывать результат последнего примера, и прибавлять к нему единичку. Я должен беречь эту тетрадку, я ни в коем случае не должен потерять ее, иначе нарушатся все причинно-следственные связи, и тогда с момента ее пропажи и до конца моей жизни я ни при каких обстоятельствах уже не смогу решить ни одного примера – ведь я не буду знать, к какому числу прибавлять единицу.
И в моей голове промелькнул образ высочайшего, размером с Эверест, шпиля из сложенных друг на дружке тонких и толстых, в бумажных и коленкоровых переплетах тетрадей, блокнотов и амбарных книг с примерами и задачами, уже заполненных и только что начатых, и горе мне, если когда-нибудь очередную тетрадь я забуду в кафе или на катке, или ее украдут у меня по ошибке; и ведь у каждого, у каждого! – у такого же двоечника, как я, и у любой отличницы, как Оля Городущенко, – такие тетради есть, и они тоже будут беречь их всю жизнь. И я представил себе нашу улицу, и район, и город, и страну нашу СССР, и весь необъятный мир, наполненный крадущимися людьми с тетрадками под мышкой, старающимися не приближаться друг к другу и бережно обороняющими локтями, в городской суете, эти тетрадки, каждый – свою.
И босховская картина эта промелькнула в моей голове в течение каких-то четырех с половиной секунд, и я, сидевший за первой партой, одной из трех в классе, предназначенных для отличников и двоечников, ужаснулся так, что взвыл во весь голос. И учительница подбежала ко мне и спросила – в чем дело, Мишенька? И я, давясь слезами и ужасом, рассказал ей, как мог.
Тогда классная руководительница наша, милейшая Тамара Георгиевна, которую я никогда не забуду, впервые посмотрела на меня странно. Второй раз она посмотрела на меня так же, уже когда не была нашей классной руководительницей, когда мы учились в восьмом классе, и я написал порнографический роман "Приключения мальчика Лёни", и когда роман этот растрепанной грудой рукописных листов со вставками и зачеркиваниями лег на стол директора школы, старого красного партизана Иван Силыча. Тогда Тамара Георгиевна подошла к моей маме, которую вызвали на педсовет, и тихо сказала – у мальчика явные способности, и лучше всего будет, если вы отдадите его в литературный кружок при Дворце пионеров. Только не говорите на педсовете, что я вам это посоветовала, пожалуйста.
И вот уже после того, как директор назвал меня прилюдно дегенератом, порнописателем и вырожденцем и пообещал, что никогда не даст мне направления в десятилетку, родители вспомнили Тамару Георгиевну и действительно отдали меня в литературный кружок при Дворце пионеров, называвшийся – клуб "Дерзание", и руководил им замечательный детский писатель Рудольф Михайлович, которого, как и Тамару Георгиевну, я никогда не забуду.
Впрочем, это совсем другая история, да я уже, кажется, и рассказывал о ней.