Серпантин
| Вид материала | Документы |
СодержаниеВставай, страна огромная Чтение на ночь |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
Вставай, страна огромная
Толстая Фира, тетя моей жены, перемудрила: из центра страны полгода назад переехала в Ашкелон, бо там жилье дешевле. Вчера в ее квартиру попала ракета. Сидит тетя Фира за обеденным столом в салоне своей новой квартиры, кушает. Кушать она любит обстоятельно. Накрыла, значит, стол, сидит, обсасывает пятую куриную ножку, и пивом это дело запивает. Хорошее пиво, я у нее был – пробовал. Это суперпиво тете Фире Дядя Миша из Чикаго с нарочным присылает ежемесячно. Не простое пиво – черное, пенящееся, двенадцатиградусное. "Аль Капоне" называется. Итальянская мафия гонит. Нет, варит. И как раз перед сочельником, как дар истых католиков истым иудеям, по поводу праздника три ящика вручили Дяде Мише. Дяде Мише пива нельзя, врачи запретили, – он махнул рукой, как старик Хоттабыч, и дежурный негр тут же вылетел в Ашдод к тебе Фире с ящиком под мышкой. И вот, значит, села Фира за стол, пивом обложилась, вполуха радио слушает. А там – опять обстрел, и опять, и еще, и вот там, и туточки. Ну ничего, говорит Фира набитым ртом, – это у них, это не у нас, плевать; лишь бы не думать. И только она это – лишь бы не думать – прочавкала, как – бац! – какая-то, извините за выражение, уйня уякнулась откуда-то сверху, и дом подскочил. Новый дом, между прочим, только что ремонт при переезде закончили. И оказалась тетя Фира минуты на полторы в таком вот, знаете, безвоздушном пространстве. Ну, в невесомости. Уяк! Уяк!! Уяк!!! Рассказала: сидю это я, значит, за столом, и парю в воздухе. И стол со мной. И стул. И кушаю. И смотрю вверх. А там, типа, дыра. В потолке. Приятно так обдувает. А я продолжаю, эта, кушать. Только чувствую – скрыпит на зубах кура. Глядь вниз – весь стол в какой-то известке, как в снегу. И пол. И я. Вбок глядю – передо мной, прямо в тахте, эта, уйня какая-то торчит. Во-во, ракета без головы. Я тады чикагского пива глотнула, шоб горло прочистить, и тебе звонить пошла. Уйня какая-то. Броня крепка и танки наши, значит, быстры. Потом во двор вышла, одна бутылка в одной руке, вторая в другой, и во рту ишшо одна, как соска. Зубами держу. Шок. А во дворе уже полно народу, полиция, врачи зачем-то. И эта... с кино. Меня, типа, снимают. Шо вы имеете сказать? – Это ко мне. – Я имею вам сказать пару слов, сказала тетя Фира. Вставай, страна огромная. И обратно в дом ушла.
Чтение на ночь
За восемь лет ежевечернего чтения я прочел Бусе практически всю детскую классику на русском языке. От Чуковского до Гринвуда, от Перро до Кэролла. Книжки для начальных классов из небольшой школьной библиотеки на иврите она уже перечитала тоже. И мы пошли записываться в районную бибилиотеку. Разрешено брать три книжки за раз. Пользуясь детским билетом, из трех книжек одну беру я – для себя. Это всегда мучительная задача – выбрать книжку. Чувствую себя Буридановым ослом. В последний раз стоял перед полками полчаса, не в силах выбрать между до сих пор не читанными "Зияющими высотами" Александра Зиновьева и точно так же не читанным Гарепотером. Ну же, решайся, – подбадривал я себя, – Зиновьев не убежит, а Гарепотера все давно уже прочли, как не стыдно; ну же! Ну! Ай-ай-яй.
Не мог себя заставить. Прямо камень преткновения какой-то. Пусть, значит, мойры рассудят. Закрыл глаза, протянул руку, пошевелил пальцами, схватил первое, что попалось. Не открывая глаз, ощупал – твердый переплет, не очень толстый. Вытащил, пошел к библиотечной стойке, споткнулся о ковер, открыл глаза. Н-ну?..
Оказалось – "Антиутопии ХХ века". "Мы" Замятина и "О дивный новый мир" Хаксли в одной упаковке. Замятина я читал в самиздате, лет не помню сколько назад, а Хаксли, к стыду своему, до сих пор не читал. Так же, как и гарепотера.
Есть вещи, которые я себя не могу заставить прочесть. Еще в институте мучение было: Гегеля читаю, а Адама Смита – ни за что. Мучаюсь, хожу рядом, а заставить себя не могу. С ПСС В.И.Ленина тоже, помню, дело было. Пятнадцатый том – ни за что. Четырнадцатый и шестнадцатый – пожалуйста, а пятнадцатый – хоть плачь.
Ну вот, вечером, уложив всех спать, перечел Замятина – поплохело, конечно, я же не умею воспринимать текст философски отстраненно; я же всегда рядом с героями, незримый, неслышный и страшно сопереживающий. Ужас. Сбегал, крадучись, на кухню, выпил водки из хрустального бокала, нырнул в постель, продолжил Хаксли. Так стало не по себе, что забрался под одеяло с головой и включил фонарик. Уснул к полуночи. За окном ветер гудит. Зло так, тоненьким голосом, у-у-у-у, я тебе, у-у-у... Как будто старик с длинным, крючковатым носом одним глазом заглядывает в комнату из-под штор и пальцем грозит. Как Старший брат.
Ночью, понимаете, по следам приснились два кошмара. Первый кошмар – в Ленинской комнате воинской части, где я служил, на возвышении стоят два роскошных ложа под балдахинами. В одном ложе – моя теща, с мокрым полотенцем на голове, во втором – Губерман. Без полотенца, но тоже, вижу – лихоманка трясет. И я в форме перед ними стою, честь отдаю. По уставу, между прочим, входя в Ленинскую комнату, положено идти парадным шагом и на сгибе левой руки держать головной убор. Я нарушил устав – руки, как отдал честь, сунул в карманы, а головного убора не было вовсе. Губерман приподнимается на ложе и тряским голосом говорит: ты еще здесь? Иди, иди, не могу я сегодня с тобой беседы вести, слышишь – зубы стучат? Кру-гом шагом марш.
Я повернулся и вышел в окно.
На этом один кошмар заканчивается и тут же начинается второй. На улице стоит машина Председателя. Он в нее забирается, на меня внимания не обращая, а машина не заводится. Он высовывается и говорит – подтолкни. Я ее подтолкнул, она поехала вперед, набирая скорость, я не могу ее догнать; тогда я поднатужился и полетел вослед. Я до сих пор летаю во сне. Мы выехали на площадь имени Льва Толстого, а там постовой милиционер, весь в погонах и орденах, играл с игрушечным автомобилем. Председателев автомобиль стукнул эту игрушечную машину, и от нее отлетел игрушечный бампер. Председатель дал газу и уехал, мне слова не сказал, а я остался на месте происшествия один. Милиционер засвистел в свисток, подбежал, схватил меня, стал писать длинный протокол, грозить открытием уголовного дела. Вокруг свидетели собрались – какие-то странные личности, потусторонние какие-то, мне на них и глаза поднять было боязно. Я смотрю – а протокол у милиционера в виде пергаментного свитка, длинный, завивается. Ты берешь на себя ответственность за преступление? – спрашивает меня милиционер скрипучим голосом, и свидетели молча кивают – бери, мол, не прогадаешь. Я подумал – Председатель, наверное, уже из сна уехал, его не догонят; что ж, говорю, признаюсь во всем, и все беру на себя. Герой, видите ли: сам погибай, а товарища выручай, это еще Суворов советовал.
А, ну хорошо, говорит, тогда всё. Свиток свернул и на тротуар кинул. Ешьте его! Пейте его! – закричал он, и свидетели молча на меня кинулись, руки протягивая. А пальцы у всех с длинными когтями. Я проснулся, с головой под одеялом, весь в поту. Фонарик горит, Хаксли открыт. На подгибающихся ногах кое-как поднялся и на работу пошел.
Какая все-таки Председатель каналья, меня бросил. Сегодня вечером на собрании всё скажу, что о нем думаю. Он человек порядочный, извинится все же, наверное. Должен извиниться. А вы как думаете?