Серпантин
| Вид материала | Документы |
СодержаниеНочь в Кедровой долине |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
Ночь в Кедровой долине
Мне установили программу Skype на домашнем компьютере. Несколько дней, при отличном качестве звука в наушниках, не работал микрофон, поэтому я мог лишь слушать абонентов. Первым собеседником стала К., о которой я всегда думал, что она из Питера, а оказалось – наоборот.
К. решила даром времени не терять и, узнав, что у меня работают лишь наушники, стала зачитывать вслух отрывки из книги Соломона Волкова. При этом она смущалась и даже закурила, хотя чтец она хороший и смущаться было совершенно нечего; атмосфера при чтении была славная, я бы сказал – теплая, домашняя такая атмосфера. Я, в свою очередь, тоже смущался, потому что не мог ничем ответить её бескорыстному чтению; поэтому, сохраняя непринужденные позу и выражение лица, выкурил подряд полпачки "Ноблесса". Моему восприятию Соломона Волкова не мешала даже параноидальная беспрерывная стрельба из ручного стрелкового оружия разных видов, доносившаяся из-за Стены, строящейся в четырехстах метрах от моего дома. Стена эта – новая граница с будущим палестинским государством, а я теперь, стало быть – невооруженный гражданский пограничник, обреченный добровольно жить на передовой, хотя никогда туда не стремился.
Была непроглядная ночь с субтропическими звездами, намаявшийся за день в тридцатичетырехградусную жару город спал, уже не обращая внимания на стрельбу, окно кабинета было распахнуто настежь, с ближайших холмов медленно наплывали волны жара, пахнущие раскаленным за день песком. Рядом с включенным компьютером уютно горела настольная лампа с зеленым абажуром, вокруг неё крутились огромные белые бабочки с незрячими глазами, неподалеку мирно гукали автоматические винтовки, вплетая – не сказал бы, что диссонантно – своеобразный ритм в чтение книги Волкова о Бродском. Иногда голос чтицы прерывался, нервно шелестели страницы, и тогда одиночные хлопки выстрелов из "М-16", приближаясь, сменялись на немузыкально рявкавшие очереди из "Калашникова". Чтение с соседнего континента возобновлялось – и пальба разочарованно затухала. Я сидел в крутящемся кресле, смотрел на звезды за открытым окном, курил, слушал и думал об ассоциациях, рождающихся такой ночью. Это были смешные, трогательные и неожиданные ассоциации: реальная Стена напоминала мне путешествие во времени у фантастической Стены одного из героев раннего романа Стругацких, чтение вслух за три тысячи километров – путешествие Незнайки в Солнечном городе.
Неожиданно заработал микрофон. Мы прервали Соломона Волкова на полуслове и стали разговаривать. Голос у меня противный, и для его коррекции я выкурил ещё полпачки сигарет. Ни вина, ни самогона в эту ночь во всем моем доме не оказалось, и я был трезв и грустен. Мы говорили о семидесятых годах, о питерских хиппи и рокерах, о молодом БГ, о надеждах поколения, давно канувшего в Лету.
От пулеметных очередей проснулась Софа. Она вошла в ночной рубашке в кабинет и предложила закрыть окно – во избежание прямого попадания, как она выразилась. Мне было странно слышать, что стекла закрытого окна могут предотвратить прямое попадание восьмимиллиметровой пули, и я представил Чтицу и Жену друг другу. Во избежание прямого попадания мы расстались с голосом из соседнего континента, Софа ушла спать, в доме вновь воцарилась сонная ночь, огромные звезды за окном мигали сочувственно. Я, не выключая лампы, полез под стол – выяснять, отчего прежде молчал микрофон. Раздался звонок по телефону, и хриплый голос коменданта соседней военной базы, прикрывающей во время обстрелов наш район – совершенно незнакомый мне голос – раздраженно осведомился, отчего я не сплю, как все добрые граждане, и не выключаю свет в своем окне, – разве я не понимаю, что последние полчаса из-за Стены стреляют уже исключительно по нему, как по единственному ориентиру. Я растерялся и ответил, что мы с подругой читали стихи. Голос помолчал и после паузы осведомился, не издеваюсь ли я; и когда я ответил, что нет – предположил, что я являюсь огневым наводчиком противника. Это родило во мне ещё одну ассоциацию, на этот раз – со старой детской книгой патриотического содержания – "Зеленые цепочки", о шпионах в Питере во время блокады, которые с городских крыш приманивали немецкие самолеты, бомбардирующие ночной Город-На-Неве. Я рассказал Голосу об этом, на что в ответ услышал, что этой книги он не читал, так как по-русски он читать вообще не умеет, зато хорошо умеет другое – распознавать реальных арабских шпионов, прикидывающихся знатоками русской литературы.
На этом мы расстались, я выключил свет и ушел в спальню. Стрельба действительно затихла, как по волшебству, и я смог ещё спокойно почитать перед сном о путешествии Незнайки на Луне.
Под утро я уснул. Мне снились арабские шпионы, подающие с крыш Вечного города сигналы немецким "Мессершмиттам" путем зачитывания отрывков из моих научных монографий, и Бродский, читающий мне через компьютерную программу Skype стихи К.
В пять утра рассвело. С холмов серебряной нитью тянулся первый призывный клич муэдзина, и огненноглазые джинны, взмахивая волосатыми ушами, улетали в свои пещеры.
Ночная сказка рассеивалась.
Под окнами взревел набитый солдатами бронетранспортер. Соседи на улице почтительно обозревали результаты Ночи – стены нашего дома, испещренные свежими неровными выбоинами.
Город тронулся в будничный свой поход.
Макраме
Один мой знакомый был заключенным в лагере в Восточной Сибири. В результате некоего конфликта он был раздет, привязан к сосне, обмазан кровью, выжатой из его собственных запястий, и оставлен умирать от гнуса в тайге. Через три часа он был уже почти мертв, но в последний момент снят с места казни двумя угрюмыми бородатыми мужиками из оказавшейся неподалеку глухой деревни. Имен этих мужиков он так никогда и не узнал. В деревню его не пустили. Он вернулся обратно в лагерь, и там первые сутки его никто не мог признать. Теперь он один из самых известных и уважаемых в России воров в законе старой закалки, а также доктор философии.
Другой мой знакомый – бывший профессиональный революционер и террорист в Аргентине времен президента Перона. Правительственные коммандос окружили базу в сельве на севере, которой он командовал, и после штурма взяли его живым. После допроса его раздели, обмазали диким медом, привязали к пальме и оставили умирать на лесной тропинке, ведущей к жилищам маленьких черных муравьев-кровососов. Такие муравьи обычно оставляют от тела голый скелет за полтора-два часа. Муравьи успели съесть его ноги до колен, когда он был снят с места казни двумя угрюмыми индейцами-контрабандистами, перешедшими недалекую бразильскую границу и оказавшимися в сельве в надежде поживиться тем, что осталось в разгромленном партизанском лагере. Он пересек границу на плечах контрабандистов, и в маленьком бразильском городке местный врач-мулат сделал ему без наркоза ампутацию костей ног – все равно мяса на этих костях не оставалось, и ходить на них он не смог бы. Теперь он живет в Иерусалиме при католической миссии, в двух шагах от Церкви гроба господня, и ходит туда на протезах. Он стал пацифистом и глубоко верующим человеком. Я зову его – Мересьев.
Я знаком с семьей бывшего потомственного неонациста из Шварцвальда, по неофициальному приглашению проходившего в семидесятых годах практику на территории тренировочного лагеря в южноафриканской пустыне Намиб. В порядке боевой подготовки к грядущей расовой войне местными товарищами по партии и движению по борьбе с черным засильем был изловлен негр, принадлежавший зулусскому движению по борьбе с белым засильем "Умконто ве-сизве" – Копье нации. Негра привязали к термитнику и сожгли живым. Через двое суток, ночью, на тренировочный лагерь напали друзья негра, тоже негры, которыми командовала белая женщина. Зулусы захватили в плен немца и хотели расстрелять его, но белокурая женщина с глазами василькового цвета воспротивилась этому: в виде воздаяния за общие грехи расы, к которой по недоразумению принадлежала сама, она предложила сжечь белую падаль привязанной к тому самому термитнику, где накануне был сожжен негр. Пока шли препирательства о судьбе туриста из Германии, с небес снизошли ангелы в форме десантников южноафриканского спецназа. Они расстреляли большинство бравых зулусов, а также прямым попаданием пули в лоб навсегда прекратили страдания женщины, вынужденной по иронии судьбы всю жизнь ходить в белой шкуре. Снятый живым с термитника немецкий неонацист был выслан из страны гордых буров в двадцать четыре часа, и вернулся в Шварцвальд просветленным. Произошедшее так подействовало на него, что он публично объявил об отходе от былых принципов, совершил обрезание и стал евреем. Он приехал в Израиль, назвался Хаимом и поменял фамилию. Он женился на местной уроженке, которая родила ему двоих детей, пошел служить в боевые части и погиб во время ливанской кампании восемьдесят второго года, вытаскивая товарищей из горящего танка. Ни жена, ни дети ничего не знали о его прошлом; жена была просвещена только на похоронах, – прилетевшими из Шварцвальда родителями покойного, – а дети белокурой бестии не знают этого до сих пор.
У троих этих людей нет ничего общего, кроме того, что в воспаленном моем сознании Норны причудливо связали гигантскими червяками между собой нити их жизни.