Geum.ru

Серпантин

Вид материалаДокументы

Содержание


Развязанная завязь
Подобный материал:
1   ...   24   25   26   27   28   29   30   31   ...   74

Интервью



Приехали брать интервью, и по этому поводу я провел господ корреспондентов в директорский кабинет. Дверь я предусмотрительно прикрыл. Прикрыл я ее не просто так.

...Целый день по архиву ходил странный человек – новый посетитель. Еще утром его препроводили ко мне. Всех сумасшедших направляют именно ко мне. Можно подумать, я спец по психопатам. Хотя, если вдуматься, – почему нет?..

Человек представился доктором исторической философии эпохи позднего декаданса; но это ладно. И не такие к нам хаживают.

В ходе беседы выяснилось, что, во-первых, доктор сделал историческое открытие – научился мгновенно отличать рукописи на арабском, турецком языках и фарси. При условии, что хоть где-нибудь на листе фигурирует латинскими буквами название города: например, Дамаск, Истанбул, Тегеран. Тогда сразу становится ясно, в какой стране и на каком языке писалась рукопись. Потрясающе, сказал я. Позвольте пожать вам руку. Мы пожали друг другу руки, и доктор продолжил доверительную беседу. В дальнейшем выяснилось, что, во-вторых, доктор родом из города Сызрань, происходит из семьи лудильщика обуви. Так, сказал я. Это еще не всё, предостерегающе подняв руку и понизив голос, продолжал он. Со стороны мамы мой род восходит к великому испано-египетскому раввину одиннадцатого века Моше бен-Маймону Рамбаму по кличке Маймонид. А со стороны папы – к Владимиру Красное солнышко, понимающе кивнул я.

Потому что я стал раздражаться.

Совершенно верно, энергично кивнул он в ответ. Извините, пожалуйста, мне нужно немножко поработать, предпринял я неловкую попытку избавиться от наследника аристократических родов прошлого. Он с готовностью поднялся, а я пошел встречать интервьюеров.


...Доктор терся в коридоре, разглядывая старые плакаты и портреты известных общественных деятелей второй половины позапрошлого столетия. Иногда он начинал разговаривать с ними, подмигивая, как добрым знакомым. Он дружелюбно сопел вслед проходившим сотрудницам. Сотрудницы, особенно молодые, инстинктивно ускоряли шаги.

Теперь вы понимаете, почему я прикрыл дверь.

Когда стали записывать видеоролик, дверь распахнулась. Потомок Маймонида и Владимира Красное солнышко вошел в кабинет, уселся в директорское кресло и сказал, с беспокойством крутя головой:

– У вас пахнет мышами.

Удивленные корреспонденты прервали съемку. Я сказал, что в подвале у нас живут крупные крысы-мутанты, от которых нужно держаться подальше. Я думал, он испугается и уйдет. Он не ушел. Он попросил разрешения остаться тут же, в кабинете. Я никому не буду мешать, сказал он. Корреспонденты посмотрели на меня, я пожал плечами. Камера была включена, я постучал пальцами по лбу и постарался вспомнить, на чем мы остановились. Через минуту гость стал шумно чесаться. Я возвысил голос, потому что корреспонденты знаками показали мне, что нужна полная тишина в аудитории, иначе будут проблемы со звуковым сопровождением. Он чесался долго, страстно, с наслаждением, с каким-то привизгиванием. Я говорил все громче и громче. Я потерял нить рассуждений.

Наконец, доктор исторической философии успокоился и откинулся на спинку вертящегося кресла. Я вздохнул и понизил голос. В какой-то момент я открыл рот, чтобы сказать что-то, но он сказал вместо меня:

– Все-таки у вас удивительно пахнет мышами.

Это было записано на пленку. Блядь, тихо сказал я и посмотрел на него, но он не смутился. Ну ладно, уже немного осталось, махнул рукой оператор, черт с ним, мы просто вырежем этот кусочек, пусть сидит в комнате, ладно.

Можно мне войти уже в мой кабинет? – спросил директор, деликатно заглядывая в дверь. Еще минуточку, сказал я, одну только. Он кивнул и прикрыл дверь. Оператор включил запись и показал на пальцах – ну, еще пару предложений, и баста. Давай. Я открыл рот, и потомок великих древних родов громко сказал:

– Потрясающе просто пахнет мышами, неестественно как-то даже.

Всё! Хватит! – крикнул оператор и стукнул ладонью по столу. – Дайте нам закончить, пожалуйста! Еще пять секунд у нас осталось. Пожалуйста, – повернулся он ко мне. – Поехали быстренько. Еще фразу. Только с выражением. Ну, раз, два... Запись! Включено.

Я кивнул ему, откашлялся и с выражением произнес:

– Сегодня у нас очень пахнет мышами.


Развязанная завязь



Ну, на Лысую гору я не ездок (как говорит Дядя Миша Чикагский: "Я – ездок в Пиздок", подразумевая филистимлянский город Ашдод, но это совсем другая история) – но, тем не менее.


У троллей, помню, всегда со мной конфуз выходил: они на именинах сердца жрали такую гадость, что я и в рот не мог взять. Лягушки (пусть лягушек французы едят, а мы люди белые), головастики, трава болотная как приправа, и устрицы ("я устрицу в рот не возьму – я знаю, на что устрица похожа!") – тролли мне всегда глаза отводили, чисто из гуманитарных соображений, чтобы я с ними попировать смог бы от души, – но я всегда был на высоте. Единственное исключение – пил у них пиво, что Баба-болотница варит; пил, но во избежание – не закусывал, оттого к концу вечера лыка не вязал, на трухлявый пенек взбирался и, по гуслям-самогудам ударив, как в шаманский бубен, завсегда одно исполнял: "В темно-синем лесу, где трепещут осины, где с дубов-колдунов облетает листва..."


Тролли к тому моменту мордами и клыками лежали уж в блюдах с поганками, в курабье из ящеричной икры, обмотанной кожей василиска; гномы – подпевали: "а нам – всё равно!.."; эльфы – стеснялись; гоблины же, наряженные в шкуру неубитого медведя, делили между собой харчи и паи, типа – мою душу ставя на кон, но безуспешно. Один раз напугали, правда, до икоты: соседями по столу посадили Мертвую лошадь и Могильную свинью, и они, болезные, взгромоздившись на осиновый кол, стали жрать с прихрюкиваньем и присвистом... Я тады ведьму Кунигунду, бывшую подругу будущего святого Бешта, на подмогу вызывал по нуль-связи – прискакала, родимая, в чем на свет родилась, я ажно умилился. Ну, это история иная, – да, сказал капитан Врунгель...


..Вы спрашиваете, отчего я спился? Я вам, как родной маме, отвечу: оттого, что на торжищах троллевых брагу и пиво пил, не закусывая, к закуске оной приближаться брезгуя. Так от века было. Это вы можете за милую душу слопать сэндвич с сыром и ветчиной, а мне – западло.


И всегда – в темно-синем лесу, где трепещут осины – на звезды глядючи, меня, голову к ним запрокинувшего, в основном интересовало одно: отчего ближайшим направлениям религиозно-духовной мысли свойственна ненависть друг к другу, отчего родственнейшие учения упираются рогом, скрещиваются рогами, а потом рогов этих друг от друга отнять не в силах, и так в схватках погибают от голода, и палеонтологи обнаруживают в торфяниках их скелеты, сплетшиеся рогами? Оттого что они были – козлы и бараны?.. Вряд ли. Наверное, чем ближе духовное родство, тем сильнее оттачивается в поколениях не чувство локтя, а чувство... рога.


Бог слова ещё не сказал, а они уже ощерились – и стенка на стенку.


Чем ближе родство – тем сильнее ненависть. Где страшнее всего разборки? Правильно – в семье. Или – между соседями по одной коммуналке, намертво припаянными друг к другу, – а вовсе не между посторонними другу другу людьми, что живут в разных концах города, и друг о друге ведать не ведают. Тем друг на друга – плевать с высокой колокольни соседнего собора.


Чужие... они как-то не так волнуют. Далеки они потому что, далеки во всех смыслах. И можно себе позволить воссесть с ними, с чужими, за пиршественный стол, и похлопывать их по спинам – а спины топорщатся под рубашкой, ибо сложены там мохнатые крылья – и, вполглаза наблюдая, вкушать с ними общую трапезу.


А с исмаилитами, к примеру, так не получается. С ними, единокровными сынами дикой косоглазой Агари, в Того же, но по-своему верующими – нам, оскалив клыки, лишь кататься по брустверу в обнимку, хрипя и выкрикивая дикими голосам на разных языках слова одного и того же, доставая из широких штанин дубликат бесценного груза – стальной клинок, тонкий стилет, да...


И не оскудевает рука Играющего нами.