Серпантин
| Вид материала | Документы |
Содержание…и вечный бой |
- Программа «орленок next» Специализированная зимняя смена «Новогодний серпантин» (02., 65kb.
- Колбёшин Анатолий Иванович Заслуженный артист России. Художественный руководитель Ярославского, 15.41kb.
- Методи І форми реалізації основних напрямків виховної роботи, 48.96kb.
- Конкурс детского творчества «Новогодний серпантин», 72.44kb.
- Программа 6 классы кл рук-ли 6-х классов 10. 00 Цдб "Новогодний серпантин". Конкурсно-игровая, 56.82kb.
- Новогоднние приключения в сказочном лесу или Злыднин Новый год, 187.69kb.
…и вечный бой
Тубаретка. Лисапед. Колготки. Тудой. Сюдой. Заплотить. Ложить. Покласть. Регилиозные. Пойду поброюсь.
Это – из области ежедневных битв за русский язык ребенка. Не исправлять родственников на месте не получается. Получается обида. – Бусенька, говорить нужно не так, а вот так. – У нас всегда так говорили, мы в заграницах не обучались, слава Те, а в люди вышли! Не хуже прочих. – Господа, ну нельзя же так! Ребенок с детства всё запоминает... – Господа все в Париже! – Я хочу, чтобы моя дочь говорила на нормальном русском языке! – А мы, значится, ненормальные! Вишь ты, как он нас уважает... Я ей говорил – смотри, кого берешь! Своих брать надо! – Папа, не переходи на личности! – Чего ты за него выступаешься? А, чё с ней толковать – ночная кукушка дневную перекукует... Муж, объелся груш. – Он хочет, чтобы она говорила правильно! – Ах-ха, а мы, значит, неправильно! Мы такие, да... мы простые для вас. – Да не простые вы! "Это дубли у нас простые". – Чего? Какие дубли? – Это он цитирует чего-то. – Не уважает! – "Получается так, что мы мелкие козявки, а ты, значит, Каин и Манфред!" – Чего?! – Это он опять цитирует. – Начитались... Кушать садятся – ни ответа, ни привета, сразу книжку на стол. Жрет и читает. Ты, это... во-первых, это вредно. И тебе, значит, раз в её уткнулся, не о чем с нами поговорить. – Да, не о чем! – Во! Недаром говорят – "интеллигенция гнилая". – Да, я вижу, вам тоже есть что процитировать... – Во. Язвит. Ребёнкин язык ему нужон. Книжки он ей читает. Про завров. И откедова они там пишут, как эти завры выглядели. Тогда ж и людей не было, откедова они знают, как они выглядели? А?! Ну, чего скажешь? Молчишь... – Да раскопки! Археология! Палеонтология! – Логии какие-то, хуё-моё... Начитались. Пять шкафов книжек начитались, гарнитура некуда впихнуть в квартиру.
И вот при всем при том три дня назад я забирал ее из школы, и учительница подозвала меня и сказала, сильно волнуясь, и я уже заранее присел, как пантера, потому что думал, что будут ругать; а она сказала – как приятно слышать хороший литературный язык вашего ребенка, я давно уже такого правильного русского языка у детей не слышала, у меня собственные внуки говорят чудовищно, между собой вообще на русском не разговаривают, про акцент я уже не говорю, а у вашей акцента никакого нет, как будто она в Москве родилась, а не здесь. Вы из Ленинграда? Ну, в Ленинграде. У вас, наверное, дедушка с бабушкой внучкой занимаются, когда вы на работе, у вас, наверное, дедушка – филолог? – Нет, у нас дедушка – зубной техник...
И я вспомнил, как, когда мы в Питере гуляли в Парке победы, в детском городке, я ей говорил вполголоса – Двора, если будут спрашивать, как тебя зовут, ты отвечай, что Верой. – Зачем? – На всякий случай.
***
– Вот, – говорю я дочке, – ты вырастешь, будешь совсем взрослая девочка, и ты заведешь вот тута – и тычу пальцем в монитор – свой, понимаешь, дневник, и будешь в него писать всякие интересные вещи; и – представь себе только! – вот ты сядешь в своем платьице в креслице перед экраном, вся такая красивая, и вдруг начнешь делать чудовищные ошибки, и ничего без ошибок не сможешь написать, кроме "я люблю маму"; а ради того, чтобы оповестить весь свет об этом факте, стоит ли заводить дневник – а, Буся?
– Нет, – рапортует она четко, как пионер, преданно глядя мне в глаза, – нет, папочка, не стоит для констатации этого факта заводить дневник.
– А что нужно для того, чтобы не делать ошибок при ведении дневника, и не позорить тем самым себя, маму и папу? – вопрошаю я, плавно подводя ее к закономерному выводу, сформулированному великими педагогами прошлого.
– Учиться, учиться и еще раз учиться! – кричит она и, всплеснув руками, в неожиданном приступе какой-то щенячьей нежности кидается ко мне на шею.
– Как завещал… кто? – замогильно вопрошаю я, пошатнувшись от напора и с трудом удерживая ее на руках. Двадцать с лишком кило всё ж таки, ничего так себе выросла, нивроко, чтоб не сглазить.
– Ты, папочка!..
Мымра
Все свои слова нужно обдумывать, говорил Жванецкий.
Витя-фотограф из Харькова, Реувен из Сербии и я сидим втроем в моем кабинете, культурно выпиваем. Именно что культурно – памятуя о давлении, без излишеств. Даже не курим. Реувен рассказывает на языке оригинала хорватский анекдот времен войны с немцами. Открывается дверь, входит директриса, за ней какая-то блондинистая баба двухметрового роста: вот, госпожа Трампампам-чуне, это – М., это В., это – Р. Наши научные, так сказать, сотрудники. Бутылку под стол, я сказала, шипит директриса, сохраняя на лице приятную улыбку. Это что за мымра, спрашивает Витя по-русски, неторопливо убирая бутылку и жуя бутерброд с печеночным паштетом. Страшная-то какая, подхватывает Реувен – на сербском, но мы понимаем. Я молчу и ем куриную ножку. Мымра стоит и смотрит на нас, улыбаясь. Встать, охламоны, шипит директриса, что за хамство. Я встаю неспешно, пододвигаю мымре стул. Она садится. Смотрите, ребята, она на стол смотрит, она жрать хочет, говорит Витя, – естественно, по-русски. Директриса объявляет, что я должен провести для госпожи Трампампам... и так далее небольшую лекцию по истории фондов нашего архива, – и выходит. Больно много чести – лекции им читать, бормочет Витя с набитым ртом, доставая бутылку; пущай в Сорбонну едут. Лекции им... Ребята, говорит Реувен озадаченно, да она не только кушать, она еще и выпить хочет, вы посмотрите... Мымра не отводит глаз от стола. Вот вздохнула и почесала ногу. У нас самих мало – сварливо, голосом старой девы говорит Витя, – ненавижу, когда садятся на хвост. Я, матюгаясь негромко – дама всё-таки – достаю чистый стакан, наливаю доверху, достаю куриную ножку, делаю бутерброд с паштетом, и пододвигаю все это гостье. Бля, говорит Реувен с акцентом по-русски, а на каком языке с этой дурой разговаривать? Иврита же она не понимает... Вот ты и объяснись с ней по-аглицки, говорит Витя, – ну, бываем здоровы! Как сказано у классика – желаю, чтобы все. И выпивает. Прозит, говорит мымра, и тоже выпивает, и смачно занюхивает в рукав, и начинает жадно жевать бутерброд, и вцепляется белоснежными, острыми, как у хорька, зубами в куриную ножку. Это первое слово, которое мы от нее слышим. Голос мелодичный, низкий, чуть хрипловатый. Мы смотрим на нее. Она истово жует, опустив глаза. Мы тоже выпиваем. Да кто она такая, бормочет по-русски наш серб. Во – присоседилась... Сейчас всё выпьет. Смотри, как косится... Точно – дама начинает коситься на бутылку. Скрипнув зубами, я доливаю ей остатки в полупротянутый стакан. Зар-раза, говорит, приятно улыбаясь, Реувен, встает, идет в свой кабинет, приносит полупустую бутылку спирта, воду, смешивает и разливает. Мы обмениваемся нелестными замечаниями о прожорливости нежданной гостьи, сохраняя на лицах чичиковские улыбки. Мы совершенно забыли просьбу директрисы. Мы умеренно пьяны, нам хорошо, но нас беспокоит, что гостья не выказывает никаких намерений встать из-за стола. Европейка какая-то, бормочет Витя, блондинко... дура, наверное. И горазда же на халяву, ты смотри, а? Шведка, что ли? Финны тоже пьют хорошо, говорит Реувен. Смотри, как жрет, мне аж завидно, говорит Витя, что у них там, в Дании – блокада, что ли?.. Глаза у Вити зловеще косят. Гостья, улыбаясь нам всем по очереди, допивает третий стакан, со стуком ставит его на стол, аккуратно подбирает крошки горстью и ссыпает их в рот. Достает из кармана курточки зубочистку и, цыкая, начинает орудовать ею во рту.
– Во дает... – растерянно говорит Реувен. Мы смотрим на нее. Хрен знает, что такое, злобно говорит Витя, навалившись грудью на стол и сверля глазами гостью. Лицо у него побагровело. – Хоть бы спасибо сказала, с-сука. Явилась, на хвост села, всё выжрала, даже спирт вылакала, – а у меня еще ни в одном глазу... У меня недопой, ясно тебе, дура еловая? Хоть бы спасибо сказала...
– Спасибо, мальчики, – голосом поющей флейты, совершенно неожиданно произносит гостья на чистом русском языке с неуловимым акцентом и улыбается во весь рот. – Вы не представляете, как я вам благодарна. На всех приемах – одно шампанское, а у меня от него кислотность поднимается, тьфу – кислятина; в первый раз так душевно посидела, честное слово. Большое спасибо.
Мы прирастаем к стульям. Не знаю, как Витя, а у меня первая мысль – сколько раз себе говорил – следи за языком, мудила грешный. Господи, как неудобно-то... Впрочем – видно, она не обиделась. Баба, кажется, хорошая. А пьет!..
– А... Вы кто? – спрашиваю я виновато – естественно, по-русски. – Вы гостья нашей директрисы? Подруга? Ребята не знали, что вы по-русски говорите, извините, пожалуйста, нам страшно неудобно...
– Ничего, я понимаю, – приветливо говорит гостья с тем же неуловимым акцентом. – Я не обиделась. Я села на хвост. Я очень душевно посидела, и я вам очень благодарна. Я всего только неделю в должности, я еще не привыкла, я не знала, что у вас в стране так душевно посидеть можно. Можно, я еще как-нибудь приду? Со своей бутылкой, вы не беспокойтесь, пожалуйста... Будем знакомы. – Она церемонно протянула ладонь лодочкой. – Я – Кристина... Я новый посол Литвы.