Geum.ru

Плутишкина сказка

Вид материалаСказка

Содержание


Плеть до земли склоняет Темные лбы воловьи
Да. Если он остается львом.
Наивность? Хватит лицемерья!
Да, все так.
Подобный материал:
1   ...   41   42   43   44   45   46   47   48   ...   59

Плеть до земли склоняет

Темные лбы воловьи,

Но головы не склоняет


Лев в белозубом реве…

Да. Если он остается львом.


 


Но что же все-таки произошло? Почему в Гросланде большинство так легко позволило обмануть себя и покорно встало на колени, совершив самое страшное предательство за всю историю страны? Да, именно предательство – вещи надо называть своими именами. Самое страшное предательство из всех возможных – потому что преданы мертвые, которые не могут встать и защитить себя. Их великими трудами и жертвами веками собиралась, строилась и защищалась от врагов страна, а сегодня ее без боя дали разрушить и позволяют грабить и уничтожать то, что еще уцелело.

Почему многие так легко поверили лжецам и пошли за ними? Не потому ли, что многим в глубине души хотелось быть обманутыми? «Ах, обмануть меня нетрудно, я сам обманываться рад». Прав был Поэт…


Да, можно и нужно проклинать предавшую народ «элиту», но нельзя и с народа снимать ответственность за то, что он всегда обязан делать сам – думать.

Что, разве он, инженер Каспар, не был среди тех, кто вначале поверил последнему королю, что тот решил провести давно уже требовавшиеся реформы, сделать жизнь в стране лучше, убрав то, что действительно мешало людям жить и работать, а стране – становиться сильней и богаче? И он, Каспар, верил поначалу многим продавшимся писакам, что они начали говорить правду. Но ведь сумел же он разобраться, что к чему на самом деле! И вовсе не потому начал он подвергать сомнению то, что видел и слышал, что пришел «хороший вождь» и открыл ему глаза на то, что происходит на деле. Просто сам Инженер начал замечать, что у «реформаторов» слова расходятся с делами, а также со всем известными с детства фактами. Стало быть, дело было нечисто, и следовало в этом срочно разобраться – ведь речь шла не о болтовне на кухнях, а о будущем страны! И разобраться он смог без особого труда – информации о том, что на самом деле происходит, и что еще только готовится, оказалось достаточно – просто надо было захотеть ее найти. Она была – в тех газетах, что не продались, и в книгах на прилавках магазинов. Но эти книги мало кто покупал…


Чтобы понять, что происходит, ему, Каспару, не потребовалось каких-то умственных сверх-усилий, надо было всего лишь захотеть подумать над тем, что видишь и слышишь, и захотеть разобраться в происходящем. Спрашивается, что помешало сделать это другим – кроме душевной лени и мечты о Большой Халяве?

Наивность? Хватит лицемерья!


Она отнюдь не благодать!

Наивность может быто от лени

От нежелания понять,

От равнодушия к потерям,

К любви… Но это тоже лень.

Куда спокойней раз поверить,

Чем жить и мыслить каждый день.

Да, все так.


Но на чем же конкретно сумели сыграть лжецы?…

Незадолго до восстания Каспару довелось во время отпуска участвовать в исследовании того, что думают по разным поводам люди в одном из гросландских городов.

Четыре недели он говорил с людьми в домах и на улице, самыми разными людьми – рабочими и учителями, политиками и врачами, учеными и военными, безработными и коммерсантами. Без малого двести человек, выбранных по принципу «первый встречный»…


Результаты его ошеломили. В абсолютном большинстве это были прекрасные люди и Инженер лишний раз смог убедиться, какой все-таки замечательный в Гросланде народ. Эти люди прекрасно понимали все, что сотворили со страной. И тем поразительнее было то, что сами же они, если и не мостили этому дорогу, то не оказали никакого сопротивления преступникам. Почему одни позволили обмануть себя, как малых детей, а другие, казалось бы, все понимая, остались в бездействии? Почему они, потомки многих поколений Воинов и Мастеров, так легко позволили пустить по ветру то, что получили в наследство от предков и должны были защищать и преумножать? На чем в них можно было сыграть, чтобы превратить их в покорное стадо?…

Доверчивость, доходящая до легковерия? Да, прежде всего, пожалуй, именно это…

Слишком многие не давали себе труда хоть немного задуматься над тем, что им говорили, сравнить словеса с тем, что им самим должно было быть прекрасно известно еще из курса школьной истории – той ее части, которая никак не зависит от чьих-то мнений и взглядов на историю – простой хронологии событий.

Ему, Инженеру, не раз доводилось показывать людям, как они сами позволяют себя дурачить.

В начале «великих реформ» один из писателей сказал в своей книге устами ее главного героя: пока у нас вместо Знания вера – нас будут водить за нос. И сам же это подтвердил. Потому что Каспар прочел в газете интервью с этим человеком, который сказал, что вот, мол, его тетка, жившая в нынешней столице Гросланда в те годы, когда последняя королевская династия сбросила прогнившую насквозь династию предыдущую, которая довела страну до разрухи, работала в самую голодную зиму в детском саду для детей министров и этим детям привозили свежую клубнику – когда все другие голодали в разоренной стране.

- Вы верите в это? – спрашивал Инженер у людей.

Ответы были от «Верю! Ишь, сволочи!», до «Кто его знает, все может быть…». Нашелся, правда, один, задавший резонный вопрос: «А где ж они ее тогда могли взять – клубнику?!».

- Но ведь вам же известно из курса истории, - говорил тогда Каспар, - что в ту

зиму правительство находилось не в нынешней, а в Северной столице

Гросланда, а в нынешнюю перебралось только весной – когда Северной

столице начали угрожать вторгшиеся в страну войска Де Маликорнов.

Стало быть, все врет та писателева тетка.

Тут слушатели начинали чесать в затылке – они ж, и в самом деле, знали это!

Но им и в голову не приходило проверить своими знаниями то, что им старались внушить.

И точно также верили они в рассказ о том, что королевский министр иностранных дел «в тот голодный год позволял себе пить шампанское и танцевать на дипломатических приемах» – «вот ведь какой аморальный тип!». Почти никто не удосуживался припомнить, что Гросланд и его новую династию в тот год не признавала ни одна страна мира и, стало быть, ни на каких приемах министр просто не мог бывать. Когда Каспар напоминал об этом, люди тоже скребли в затылках: а ведь и в самом деле… Но кто, спрашивается, мешал им вспомнить об этом без Каспара?

И было много другой лжи, в которую люди верили точно так же. Верили, забывая о том, что Знают…

Не отсюда ли и склонность смотреть больше на слова, чем на дела? И короткая память? Ярчайший пример – вера в герцога Гросландского, в его обещания, хотя они всякий раз оказывались ложью.

Или генерал Свон…


После Нисланда, после боев за Торн, когда гросландская артиллерия смела наступающих волонтеров Варганда, многим, и в их числе самому Каспару, казалось, что это – настоящий человек и солдат. Но потом…

Потом стало известно, что Свона послали в Нисланд только для того, чтобы он не позволил тамошним гросландским полкам перейти под нисландское командование, ведь тогда Нисланд стал бы слишком силен. И единственным способом выполнить это задание оказался артиллерийский огонь – в любом другом случае цель Свона оказалась бы слишком явной. Что ж, он успешно выполнил задание герцога Гросландского. А потом – предал нисландцев, сделав так, что в залитый кровью Торн вернулась варгандская полиция, из-за присутствия которой и началась в свое время история, закончившаяся резней…

А на следующий год Свон предал защитников Белого Замка, не дав нисландцам перебросить им на помощь людей и оружие. Если бы не это предательство, восстание в Гросланде могло бы закончиться иначе.

После этого Свон предал лучших офицеров Нисланда. Это были люди из бывших западных земель Королевства, которых там разыскивали, чтобы упрятать в тюрьмы за то, что они сражались против тех, кто разрушал страну. Они воевали в Нисланде под чужими именами, но Свон их выдал, и из тех герцогств послали наемных убийц. Но Нисланд, к счастью, не Гросланд – убийства сумели предотвратить…

После этого Свон совершил еще два предательства. Сначала он собрал под свое знамя миллионы людей, кляня, на чем свет стоит, герцога Гросландского, а потом, когда герцог проводил очередной «референдум» о законности своей власти, призвал их… голосовать за герцога. Да, мало кто из тех людей последовал его совету, но, сбитые с толку, они не подали свои голоса и против герцогской власти.

И в том же году Свон, посланный герцогом в Игеру, предал сражавшуюся там армию, подписав позорнейший мир с тамошними бандитами-сепаратистами – именно тогда, когда победа была уже в руках гросландских солдат. И вот сегодня льется кровь в Дагане и люди гибнут под руинами взорванных бандитами домов. Но несколько миллионов людей продолжают верить, что Свон – хороший человек и против герцога – потому что он снова начал его ругать. А когда им напоминают обо всех предательствах Свона, они недоуменно моргают: «Но ведь сегодня-то он вон что говорит…».

«Говорит»! Да не в рот ему смотреть надо, а на то, что он делает! Впрочем, и то, что он сейчас говорит, стоит того, чтобы задуматься. Идет война в Дагане, и Свон уже заявил, что готов прекратить ее, как и ту, что шла в Игере. То есть еще раз предать армию и сдать Даган вслед за Игерой. Но идиоты уже аплодируют: «Он спасет наших мальчиков!». То, что война после этого перекинется в самый центр Гросланда, где, как и в Игере и Дагане, тоже живут те, кто исповедует ислам, не приходит в «умные» головы идиотов…


За этим стоит еще одно, на чем сыграли враги. Стремление уклоняться от правды, если она неприятна. Много ли было тех, кто прислушивался к людям, которые, подобно вещей Кассандре, кричали о том, кто и для чего затеял все эти «великие преобразования», и чем все это неизбежно закончится? Инженер испытал все это на себе. О неприятном слушать не хотели, хотели – о Большой Халяве.

И точно так же большинство затыкает уши сегодня. Им говоришь об истинном положении в стране, о том, что впереди невиданная катастрофа – мертвые города без света, тепла и воды – неизбежная, если люди так и не опомнятся и не начнут действовать, чтобы ее предотвратить, а они в ответ лишь вздыхают, да морщатся. И ждут, когда ты уйдешь, чтобы продолжить обсуждать очередной футбольный матч или идиотский телевизионный сериал.

Потому что, если принять страшную правду такой, какова она есть, останется либо жить в ужасе, либо начать действовать. Но ни того, ни другого не хочется. Хочется уповать. Может, «само рассосется». Упование так свойственно организму…

И боже упаси – признавать собственные ошибки! Что бы ни стряслось – виноват у нас всегда кто угодно, кроме нас самих.

Те, кто раз за разом своими голосами на референдумах помогал герцогу Гросландскому оставаться у власти, сейчас стенают, испытывая на собственной шкуре результаты своей глупости, но виноваты в случившемся, по их мнению, не они, а герцог.


А нынешние матери солдат, требующие от армейского командования, чтобы оно пресекло происходящее в казармах издевательство части служащих второй год солдат над новобранцами? Эти издевающиеся подонки – они что, с неба свалились? А не ваши ли это дети, которые на первом году службы не могут сплотиться для защиты собственного достоинства, а на втором году сами издеваются над тем, кто на год моложе? Не вы ли воспитали их такими – без достоинства, без чести и совести, а перевоспитывать должны офицеры? Их призвали на воинскую службу, полагая, что они уже способны защищать страну, но они не способны защитить даже самих себя. Так кто же воспитал их такими? Но попробуй скажи такое этим женщинам!…

А те, кто вздыхал «Мы жили так трудно, так пусть уж детки наши поживут легко!» – и воспитал стада паразитов, способных только жрать и развлекаться – многие ли, глядя на плоды «трудов» своих, нашли в себе мужество сказать «Моя вина – мне и ответ держать»? Хоть бы одного такого увидеть…

Да, виноват у нас всегда кто-то другой. И делать все за нас тоже должен Кто-то…


Каспар взял с полки книгу и раскрыл ее на закладке.

«…Как ни велика была «нужда», но всем почему-то полегчало от мысли, что где-то есть какой-то человек, который готов за всех «стараться». Что без «старания» не обойдешься – это одинаково сознавалось всеми; но всякому казалось не в пример удобнее, чтобы за него «старался» кто-нибудь другой».

Вот оно, знаменитое гросландское «А мне что, больше всех надо?». Герцогские прихвостни сегодня кричат, что это, мол, последняя королевская династия сделала людей такими. Но ведь книга-то эта написана при прославляемой этими прихвостнями предыдущей династии!


Нет, не одни «плохие вожди» виноваты, что у Белого Замка оказалось только тридцать тысяч защитников. Разве не было в те дни в стране миллионов людей, понимавших уже, что на деле происходит со страной? Были. Но они остались дома. Итог – Крест на Заставе у Замка и запоздалые признания немногих: «Они погибли потому, что мы остались дома…» Одним из самых тяжких воспоминаний Каспара о расстреле у Звонницы были тысячи окон, горевших в окрестных многоэтажных домах. Под этими окнами расстреливали безоружных и добивали раненых, а за окнами пили водку и сокрушались, что не работает телевизор…

А недавний день массового выступления тех, кто трудится, за свои права? В тот день некоторые бывшие герцогские приближенные, понимающие, что продолжение правления герцога может утянуть в могилу не только его, но и их самих, готовы были низложить герцога. Но для этого им были нужны миллионы людей на улицах и хотя бы двести-триста тысяч у стен столичной Цитадели, чтобы герцог понял, что ему уже не помогут никакие войска. Но вновь только меньшинство вышло на улицы и герцог, сияя от удовольствия, выступил по телевизору и сказал, что во имя поддержавшего его своим невыходом большинства он продолжит свое столь счастливое для Гросланда правление.

- Душевное вам спасибо! – сказал по этому поводу Каспар у себя на заводе тем, кто не пошел к Цитадели.

- Но ведь мы же послали представителей, - промямлили ему в ответ.

- Да плевали они в Цитадели на всех «представителей»! Там боятся только

одного – огромных колонн, которые в любой миг могут превратиться в

штурмовые.

- Ну, вот если бы нас туда отвезли…


Просто уму непостижимо. От них зависит судьба страны, их самих, их детей и внуков, а они не способны даже на то, чтобы безо всякого риска для себя потратить три-четыре часа для того, чтобы просто-напросто собраться всем вместе на улице. Они полагают, что где-то есть некий могучий Народ, который вот-вот выйдет на улицы - и все устроится. Что кроме них самих никакого другого Народа просто нет, в их головы не приходит.

Они уповают на «представителей» и ждут, что откуда-то – возможно, с летающих тарелок – явятся «хорошие вожди» и все наладят.

 

Нежелание думать. Да, и это тоже. И быть может, даже прежде всего. Иначе людей было бы просто невозможно обманывать. Тут можно вспомнить хотя бы об акциях и «дивидендах».

- Все заводы принадлежат королевской казне и вы, простые труженики, ничего не получаете от их доходов! Вы живете, как нищие! – кричал герцог Гросландский, мостя себе дорогу к власти. – А я раздам заводы в ваши руки, все вы будете иметь их акции и получать с этих акций доходы – дивиденды! Вы станете настоящими хозяевами!

И большинство повторяло, как попугаи: «Мы живем как нищие, как нищие! Поделим заводы и заживем, как у Де Маликорнов!». И никто из крикунов не давал себе труда задуматься о самых простых вещах. Да, королевская казна забирала львиную долю доходов заводов. Но куда шли деньги? На них строили заводы и электростанции, дома и дороги, школы и университеты, детские сады и больницы. На них содержали армию, врачей и учителей, ученых и студентов, детей и стариков.

А дивиденды? Завод, находившийся в казне, продавал продукции на миллион золотых, выплачивал налоги и другие, необходимые для производства, платежи, а остальное шло на плату рабочим, строительство для них жилья и детских садов, плату заводским врачам и конечно же, развитие самого завода. А на заводе, «поделенном» между акционерами, из того же миллиона часть надо было отдать в виде дивидендов тем, кто имел акции завода, не работая на нем, то есть заводу и его рабочим оставалось меньше, чем прежде! Но эта простая арифметика почему-то мало кому приходила в голову.


Что ж, заводы «поделили». А герцог в угоду Де Маликорнам начал проводить такую политику, что большинство заводов очень быстро разорилось. А на тех, что разорились не до конца, оказалось, что на «дивиденды» можно купить только пяток батонов хлеба. Во многих местах людям и вовсе перестали платить зарплату и многие, чтобы не умереть с голоду, продавали свои акции бойким молодым людям, приезжавшим к заводам с мешками невесть откуда взятых ими денег. Продавали и смеялись над теми, кто не хотел этого делать: «Мы получили хоть что-то за эти пустые бумажки, а вы и вовсе ничего!». От предупреждений о том, чем эта «удачная торговля» кончится, они отмахивались. Но предупреждения сбылись: там, где молодым людям удавалось скупить большинство акций, они приходили и вышвыривали с заводов рабочих и станки, а в опустевших цехах устраивали склады товаров, привезенных от Де Маликорнов. И выброшенные на улицу «удачливые торговцы» акциями плакали у закрытых заводских ворот, оставшись без надежды заработать хотя бы на кусок хлеба – куда им было идти в стране, где стоит уже половина производства…

А рабочие и инженеры военных заводов, которые кричали «ура!» герцогу, когда он обещал, что озолотит их, сократив расходы на армию, которые в Гросланде всегда были высоки, поскольку вся история страны была сплошной осадой со всех сторон? О чем они думали, крича свое «ура!»? Ведь армия была единственным покупателем того, что они производили! Сегодня завод Каспара, сделавший лучший в мире «Черный кайман», погибает потому, что гросландская армия не может купить ни одной машины.

А еще герцог сулил изобилие в магазинах – опять же «как там» – у Де Маликорнов. Что ж, это слово он сдержал. Но – как и предупреждали те, кто не перестал думать – той же ценой, что и в стране, где живет Хромой Бес, где четыре пятых населения могут только смотреть на магазинные прилавки голодными глазами.


Но Хромой Бес с товарищами, в конце концов, взялся за оружие, предпочитая смерть в бою и надежду на победу вечному голоду и унижению.

А здесь, в Гросланде, похоже, готовы терпеть все, что угодно. Даже то, что не должно терпеть, если хочешь остаться человеком. То, что недопустимо терпеть, если хочешь остаться честным перед самим собой и своим детьми.

Ветераны Великой Войны, принимающие награды из рук тех, кто предал и продал их Победу и их павших товарищей, идущие парадом перед этими преступниками… Боже правый – перед кем?!

Герцог и его приближенные ограбили весь народ, лишив даже стариков тех денег, что они скопили на похороны, так что многих хоронят в мешках, безымянными, просто в общих рвах. И все стерпели.

Страну разорвали на части, наплевав на волю большинства народа, ее разрушают каждый день – и все это терпят.

Тех немногих, что подняли восстание, защищая свою Родину и народ, расстреливали сотнями без суда и следствия – и опять все стерпели.

Лжецы с экранов телевизоров ежедневно плюют в лицо миллионам людей, называя глупой и никчемной всю прожитую ими жизнь, – и они это терпят.

Как тут не вспомнить слова того же писателя прошлого века:

«Мы люди привышные! Мы претерпеть могим. Ежели нас теперича всех в кучу сложить и с четырех концов запалить – мы и тогда противного слова не вымолвим!».

Один, правда, не так давно не стерпел. Ученый, директор научного института, он не вынес того, что ему нечем платить сотрудникам. И пустил себе пулю в лоб. Вместо того, чтобы всадить ее в лоб герцогу Гросландскому.

За годы герцогского правления застрелилось от безысходности несколько тысяч армейских офицеров. Вместо того чтобы поднять свои полки и сбросить мерзавцев, захвативших власть в стране. Вместо того, чтобы выполнить данную ими, офицерами, присягу, где говорилось о том, что они не пожалеют ни крови, ни жизни для защиты своей Родины…

 

Чего тут больше – трусости или душевной лени? Можно подумать, что головы большинства поразил какой-то искусно введенный вирус. Потому что с точки зрения здравого смысла невозможно понять эту готовность миллионов людей вымереть всем поголовно вместе с детьми от голода и болезней, приговаривая «Лишь бы не было войны…». Нормальный человек, разумеется, войны хотеть не может. Но что все-таки разумнее – без сопротивления вымереть всем, или принять бой и потерять пусть даже половину, но добыть в бою право на жизнь для остальных?

Как сказал один великий человек, мир не может быть оплачен ценой человеческого достоинства. А ценой всеобщей смерти – тем более. И если выбор остается только между боем или голодной смертью в ярме – надо иметь мужество принимать бой.

И, что самое главное, сегодня можно было бы победить и без войны, которой все так боятся. При одном единственном условии.


Он, Каспар, уже просто устал отвечать на унылые вопросы: «А какой смысл выходить на улицу в колоннах?»

Да, пока в колонне лишь десять-двадцать тысяч человек – смысл только один: показать всем, что есть еще те, кто не смирился с происходящим. Но если выходят сто тысяч – там, где надо, начинают задумываться. Если выходит полмиллиона – мерзавцы начинают паковать чемоданы. А когда выходят десятки миллионов, как это уже случалось в других странах – никакая армия не решается встать у них на пути и рушится любая власть. Это уже было. И точно так же было бы и в Гросланде. Ведь все, кто служат герцогу и поддерживающим его ворам – наемники. А для чего наемнику погибать в бою? За деньги они готовы убивать других, но не умирать сами – зачем мертвым деньги?

Да что там выйти колоннами – если бы каждый, кто лишь стенает на кухнях, понося герцога, вышел на улицу и написал на стене своего дома «Долой правительство преступников!» – как выглядели бы сейчас все города и какой был бы эффект – даже просто от того, что люди увидели бы, как их много и какой силой они могут быть, если вспомнят о том, что они Люди, а не шакалы Табаки, скулящие «Каждый сам за себя!…».

И нашлись бы львы-вожаки в народе, вспомнившем о том, что он – Народ…

 

Каспар взглянул на книжные полки. Вот она, книга в коричневой обложке. Ему не надо раскрывать ее, чтобы вспомнить слова, сказанные смертельно раненной радисткой последнему уцелевшему бойцу разведгруппы, гибнущей в неравном бою в первый год Великой Войны:

- Иди! Иди и скажи им: История складывается из наших биографий. Какие мы, такая и История. Другого материала у нее нет.

 

Да, все именно так. Какие мы, такая и История. Вот он, Гросланд-явь за окном. Такой, какие мы.

Так почему же в Гросланде, народ которого всегда славился, как народ воинов, на сей раз в решающий момент оказалось так мало бойцов?

Да, они есть, те, кто не покорился и не смирился. Те, кто сражался в Нисланде, Техаде и у стен Белого Замка. Вчерашние мальчишки, воевавшие в Игере и бьющиеся сегодня в Дагане, отказываясь покидать поле боя и бежать домой вместе с разыскавшими их на фронте чадолюбивыми мамашами. Даганские крестьяне, потребовавшие и добившиеся, чтобы им выдали оружие, сражающиеся за свои села рядом с солдатами. Те рабочие, что с голыми руками пошли на дробовики, спасая свой завод.

Но ведь это меньшинство, только меньшинство, потому-то и гибнет великий некогда Гросланд.


А остальные? Многие, в том числе и Шеф на заводе, полагают, что достаточно и того, что они продолжают честно работать на своем месте. «А политикой должны заниматься другие». Вот они ею и занимаются, эти «другие». И Госпожа Черной Долины жалуется, что устала косить…

Что помешало стать бойцами остальным? Почему они смотрят на Каспара и его друзей, как на нечто из ряда вон выходящее, недостижимое для ни самих?

Может быть, он, инженер Каспар, знает нечто, сокрытое от других? Нет. Любой из них мог бы знать все то же самое – стоит только захотеть.

Он что, какой-то немыслимый герой? Вовсе нет. Да, ему пришлось участвовать в боях, но никаких запредельных подвигов он там не совершил. И ему по сей день стыдно, что случайно оказавшийся тогда у Звонницы Тэрри, иностранец, вынес на себе двенадцать раненых и погиб, а он, Каспар, не вынес ни одного и не получил ни царапины, хотя в него самого стреляли два пулеметчика и снайпер, когда они катили грузовики на пулеметы и не отступали потом…

Так почему же вышло так, что он, как и его товарищи, оказался солдатом, а другие –нет? Почему он не стал предателем, а другие смогли ими стать? Ведь все они выросли в одной стране, в одно время, учились в школе по одним и тем же учебникам, видели вокруг себя одно и то же. Но он оказался по разные стороны баррикады даже с собственным братом.

Над ним, Каспаром, в детстве и юности нередко посмеивались. «Не как все». Вместо того чтобы читать приключенческие романы, он читал книги по реальной истории, в основном – истории войн, а Дюма вызывал у него зевоту. Он так и не запомнил имена участников популярнейшей заграничной эстрадной группы «Жуки» и вместо их портретов, как у многих в те годы, на стене его комнаты висела карта Хотиена, где много лет шла война за независимость.

Можно подумать, что он с детства словно предвидел то, что ждет Гросланд впереди. Хотя, быть может, все гораздо проще. И началось все, конечно, в то день, когда он, позабыв о кубиках с картинками, сидел на полу под черной тарелкой репродуктора и слушал стихи о том, как ведут на расстрел маленького мальчишку-партизана – в то время только-только закончилась одна из войн, развязанных Де Маликорнами. Выходит, что он в три года понял, как устроен мир и к чему надо быть готовым каждый день и час… А может, потому и понял, что ему было всего три года и голова еще не была забита той чепухой, которая многим взрослым кажется Главным?…

Читать его выучили где-то в пять лет – чтобы он перестал надоедать старшим, таскаясь за ними с кучей книжек и прося «Почитайте!». Выучили и сказали: «Теперь читай сам!».

И он стал читать сам. Читать, словно зная наперед, что ждет его и страну. Потому что самыми любимыми книгами стали книги по военной истории, но не стратегия и тактика его занимали более всего, а люди. И он раз за разом перечитывал книги о тех боях, где солдаты сражались с врагом, который был во много раз сильнее. Сражались даже тогда, когда не было надежды победить, предпочитая смерть в бою позору капитуляции. Потому и не стали для него пустым звуком слова военной Присяги, которую он принимал с оружием в руках вместе с другими – потому что он знал, какая История стояла за этими словами, и он не забыл об этом сегодня.

Нет, он не вешал на стене своей комнаты портреты Героев. Он просто помнил. И если говорили о Древней Греции, то для него там жили триста спартанцев царя Леонида, а Древний Рим… Нет, не Цезарь, а Гораций Коклес, в одиночку принявший бой перед мостом, чтобы дать другим время разрушить его, преградив врагам путь в Рим.

Но прежде всего, конечно, Гросланд.

«Все воинские корабли наши не должны ни пред кем спускать флаг» – так записал в первом гросландском Корабельном Уставе Первый Император.

И Каспар всегда помнил о командире и экипаже маленького брига «Гермес», который принял неравный бой с двумя линейными кораблями противника, которые раз в двадцать превосходили его по мощи огня. Принял и победил, выведя из строя оба вражеских корабля..

И «Викинг», крейсер, отказавшийся спустить флаг перед целой эскадрой противника. И повторивший его подвиг маленький «Пассат», последняя уцелевшая пушка которого стреляла до тех пор, пока не ушла под воду вместе с комендорами…

Но больше всего, конечно, годы Великой Войны.

 

…Мост через реку перед воротами Крепости был в несколько слоев покрыт телами защитников и штурмующих. Вода под мостом была красной от крови. На этом мосту бились уже пятый день. Фронт давно окатился далеко от границы, а принявшая на себя первый удар врага Крепость все еще продолжала сражаться.

Когда стало ясно, что рассчитывать на помощь гарнизону не приходится, командовавший обороной Комиссар решил прорваться из Крепости, чтобы спасти людей, чтобы они могли сражаться дальше. Но прорваться они не смогли – стоящие за мостом пулеметы просто сметали с него идущих в атаку бойцов. В Крепости не было артиллерии, чтобы сбить эти пулеметы – все пушки погибли под бомбами в первый день войны. И после очередной попытки прорыва, когда лишь меньшая часть людей вернулась с моста, солдаты в первый и последний раз увидели слезы на глазах Комиссара, смотревшего на этот мост смерти, где лежали его товарищи.

- Хватит атак, - сказал он. – Мы остаемся в Крепости. Здесь они дорого заплатят за каждого из нас. И каждый из них, кто погибнет здесь, уже не пойдет дальше на Восток.

И они сражались еще несколько недель. Они погибали не только от пуль, но и от жажды – потому что пулеметы врага не подпускали их к реке, и каждая добытая фляга оплачивалась кровью. И первыми пили не раненые и не дети защитников Крепости, укрытые в ее подземельях. Первыми пили станковые пулеметы. Потому что каждый понимал, что если выйдут из строя пулеметы – это гибель для всех.


…В руинах одного из взорванных казематов вражеские солдаты нашли потерявшего сознание Комиссара. Когда он пришел в себя, то увидел над собой чужих офицеров в серых мундирах. Они смотрели на его нарукавные нашивки.

- Комиссар… - сказал один из них. – Расстрелять.

Последним, что он услышал перед залпом, были выстрелы в Крепости – ее гарнизон продолжал сражаться…

Только через три года враг был отброшен из этих мест. И те, кто вернулся, увидели в одном из казематов Крепости надпись на стене: «Я умираю, но не сдаюсь. Прощай, Родина!» Подписи не было. Она была не важна для того, кто это написал…

 

До сих пор никто не знает, когда и как погибли последние бойцы гарнизона Крепости. Умирая, они не знали, что годы спустя их предадут. Ради вещей и развлечений. И будут смешивать с грязью таких людей, как Комиссар, топча память о них. Один из немногих оставшихся в живых защитников Крепости вернулся в нее после того, как изменники герцоги разорвали страну на части, и покончил с собой. «Лучше бы я погиб тогда, вместе с товарищами, чем жить и видеть то, как предают и разрушают все, за что мы сражались и умирали» – было сказано в найденном у него последнем письме…

 

…Полковое знамя считалось пропавшим. Когда полк вывозили морем с окруженной военной базы, которую нельзя было больше удерживать, транспорт подорвался на мине и корабли эскорта смогли спасти далеко не всех. И знамя осталось где-то на тонущем судне. Полк, утративший знамя, подлежит расформированию. Так гласит Устав. И полк был расформирован. Но бойцы его остались.

Три года спустя они ворвались в лагерь для военнопленных, устроенный врагами на окраине портового города неподалеку от тех мест, где погиб транспорт и пропало полковое знамя.

Они опоздали – все пленные были расстреляны. Их тела были сложены в штабеля вперемешку с дровами и подожжены.

Но из этого костра навстречу бойцам выполз человек в дымящихся лохмотьях военной формы. И солдаты узнали в нем лейтенанта из штаба их полка, оставшегося на тонущем транспорте.

Лейтенант умирал и все пытался что-то сказать, но так и не смог, только показывал руками себе на грудь. Он умер у них на руках. И на груди его под обгоревшей гимнастеркой солдаты нашли знамя своего полка…

Умирая, лейтенант не знал, что пройдут годы и миллионы людей предадут его и его Знамя. Предадут Мечту, которую это Знамя воплощало. Ради вещей и развлечений. Он не знал, что три дивизии, прославившие свои имена и знамена на той Великой Войне, покроют их позором, стреляя у Белого Замка в тех, кто откажется стать предателем…

 

…Город держался из последних сил. Не хватало бойцов и оружия.

Руководящему обороной города адмиралу сообщили, что вражеские автоматчики ворвались на северную береговую батарею. Если она будет захвачена, – весь город и его порт окажутся под огнем вражеской артиллерии. Это означало – смерть.

- Кто у нас еще есть? – спросил адмирал у начальника штаба.

- Никого…

- Совсем никого?…

- В порту только что высадились две роты пополнения. Шахтеры. Но для них нет ни одной винтовки…

- А ручные гранаты?

- Гранаты еще есть…

- Дайте им гранаты. И скажите им, что судьба города зависит сейчас от них. Идите!…

Начальник штаба козырнул и вышел. Адмирал смотрел ему вслед с почерневшим лицом. Тот, кто думает, что вот так посылать людей на верную смерть, это легко и просто – тот либо подонок, либо кретин.

… Полевой телефон на столе зазвонил. Адмирал снял трубку.

- Я слушаю…

- Шахтеры погибли почти все, - сказал голос начальника штаба в телефонной трубке. – Но батарею мы отбили… И еще…

Голос в трубке на несколько мгновений затих.

- Что?…

- Помните тех девять мальчиков, добровольцев из Союза молодежи, что послали прикрывать брешь у Дольника? Они погибли все. Но отбили шестнадцать атак…

 

Эти люди не знали, что их предадут. Что гибель шахтеров назовут бессмысленной и преступной. Что Союз молодежи, в котором состояли девять семнадцатилетних мальчишек, отдавших жизни за свободу, независимость и Будущее своей страны, небритый подонок, именующийся телевизионным комментатором, приравняет к «Демаликорновской молодежи», где воспитывали «белокурых бестий», презирающих другие народы, будущих «властелинов мира». Да, в последние годы Королевства Союз молодежи действительно выродился – раз уж он стал порождать таких подонков, как этот «комментатор», но в годы Великой Войны все было иначе. Потому-то и ненавидят тот, тогдашний Союз сегодняшние подлецы. Потому что на фоне тех мальчиков слишком хорошо видно, что такое те, кто сегодня топчет память о них…

 

…Сержанту не слишком понравилась позиция, на которую командир батареи поставил его противотанковую пушку. Лощина, а впереди – высота, из-за которой ни черта не видно.

- Ничего, - сказал командир батареи. – Зато когда их танки будут вылезать на высоту, они сверху не увидят тебя, а ты будешь бить их прямо в брюхо, где броня тоньше.

Когда на вершине высоты горели уже три танка, противник понял наконец, что к чему, и двинулся в обход. Орудие подожгло еще один танк, но ответные снаряды выбили почти весь расчет. Подбив уже шестую машину, упал наводчик, и сержант остался у пушки один. Ему удалось поджечь еще несколько танков, но тут два из них зашли орудию в тыл…

Сержант, стиснув зубы, вырвал из земли вбитые туда сошники станин лафета, сдвинул станины и, ухватившись за них, начал разворачивать орудие под рев наползающих танков…

Он успел. И оба танка застыли, загоревшись…

Когда контратакой враг был отброшен, вокруг пушки стояли семнадцать подбитых танков. На ее иссеченном осколками лафете сидел израненный сержант…

Сержант и погибшие бойцы его расчета не знали, что их предадут. Ради вещей и развлечений…

 

…Перед окопом бронебойщика грели уже восемь вражеских танков. Но его противотанковое ружье было разбито, и сам он истекал кровью. А на окоп двигался девятый танк. Сквозь заливающую глаза кровь бронебойщик видел, как наползают лязгающие гусеницы.

Только бы этот девятый не отвернул! Потому что есть еще связка гранат. Бросить ее уже нет сил, но чтобы выдернуть чеку, когда танк наползет на окоп – сил еще хватит.

Когда танк закрыл собой небо над окопом, из-под него ударило пламя…

Бронебойщик не знал, что его предадут. Ради вещей и развлечений…

 

…Истребитель с трудом держался в воздухе. Потому что пилот его временами терял сознание. Он был ранен, когда бомбардировщики, которые он сопровождал, пересекали фронт, летя к цели. Он был ранен над целью, когда бомбардировщики на боевом курсе прорывались через зенитный огонь, а он прикрывал их от вражеских истребителей. И когда они, возвращаясь, снова пересекали линию фронта, зенитные снаряды еще раз сделали свое дело.

Израненный пилот мог бы покинуть не менее израненный самолет, но ведь тот еще слушался управления, и значит, его еще можно было привести на свой аэродром. За ночь техники починят машину, и завтра кто-то другой сможет снова пойти на ней в бой. Их так мало осталось в полку, истребителей, каждый на вес золота…

Вот он впереди, аэродром. Осталось совсем немного. Ну же!

Убрать газ… Закрылки… Шасси… Ровнее… Ниже… Еще ниже… Ровнее! Ручку управления чуть-чуть еще на себя… Вот так… Осталось немного… Высота пять… Три… Два… Один… Все! Выключить двигатель…

Из остановившегося самолета никто не вышел. Техник вскочил на крыло и заглянул в кабину.

- Лейтенант!… Лейтенант был мертв.

- У него было сорок две раны, - сказал полковой врач командиру полка. – Из них восемь – безусловно смертельные. Он не мог долететь. Просто не мог…

- Но он долетел. И командиру второй эскадрильи, который сегодня потерял машину, завтра будет на чем идти в бой…

 

Этот летчик не знал, что его предадут. Как и сотни, тысячи других. Пехотинцы, подрывавшие себя гранатами вместе с окружившим их врагом, ценой своей жизни останавливавшие танки и закрывавшие своими телами амбразуры вражеских пулеметов, чтобы товарищи их могли жить и побеждать. Танкисты, до конца сражавшиеся в горящих танках. Летчики, направившие свои гибнущие машины на вражеские самолеты, колонны, батареи и корабли. Артиллеристы, десятки, а то и сотни километров голыми руками катившие свои пушки, выходя из окружения, чтобы снова встать в строй и сражаться. Сражавшиеся до последнего моряки. Они не знали, что их предадут.

Он, Каспар, знает не так много имен, к сожалению. Но он знает, что эти люди были. Он о них помнит. И эта память не позволила ему последовать за теми, кто предал. Есть те, кто не понимает такого. А ему непонятно, как можно было предать.

Да, сейчас снова начали «чтить память» павших в той Войне. И герцог Гросландский лично возлагает венки к их могилам. Предатель кладет цветы к могилам тех, кого предал, чей Подвиг и Жертву сделал бессмысленными. И вслед за ним миллионы людей полагают, что и они «чтят память» павших, если раз в год вспоминают о них. И старые фильмы про них показывают по телевизору. Почти все. Кроме одного. О Крепости и ее Комиссаре. Это опасно…

Но ведь, действительно, чтить память погибших – это не вспоминать о них раз в год, а никогда не предавать то, за что они отдали свои жизни. А именно это и остается преданным. И те, кто делает это каждый день и час… Если заговорить с ними об этом, они отводят глаза. «Ну, это ты хватил, никого мы не предавали…» И на лицах их написано: «Да что мы такого сделали? Что тут такого?…».

 «ЧТО тут такого?»…

Вот она, та формула, по которой мы разделились. На тех, кто понимает, ЧТО, и не стал предателем, и на тех, кто не понимает и стал.

Люди все же устроены странно. Почему-то многим куда проще растолковать устройство Вселенной, чем объяснить им простые и очевидные вещи. Каспар у себя на заводе так и не сумел объяснить одному молодому инженеру, почему место, где работаешь, нельзя превращать в пивную даже после окончания рабочего дня. «А что тут такого?» – недоуменно таращился тот в ответ. В конце концов Шеф его уволил. Не только за это пиво, но в первую очередь за то, что тот чем дальше, тем больше из инженера превращался в торгаша и разлагал вокруг себя других, в первую очередь молодых ребят, сманивая их на легкие деньги. Он так и не уразумел, за что уволен. «А что тут такого?…» Самое печальное, что инженер он был неплохой. Но променял себя на вещи…

 «Что тут такого?»

Когда Каспар еще был кадетом Инженерного корпуса, вышел фильм, в котором один из героев сказал такие слова:

- Когда я служил в армии, еще до Войны, наш старшина говаривал: «Каждая складка на одеяле заправленной вами койки есть лазейка для врага».

Многие восприняли эту фразу, как образец тупого солдафонства. А ведь понять, что тот старшина имел в виду, было совсем несложно. Эта складка – лишь признак неряшливости и нетребовательности к себе. А такие черты, если они есть, неизбежно проявятся не только при заправке койки, но и в любом другом деле. Так что врагу действительно будет, чем воспользоваться. Еще в Библии было сказано: неверный в малом неверен и в большом. Почему-то эта простая мысль до многих никак не доходит. Та самая «наивность» – от лени и нежелания понять…

 «Что тут такого?»

В комнате парня все стены увешаны фотографиями зарубежных рок-групп и кучу сил он тратит на «прикид» – чтобы быть стриженым и одетым, как кто-то где-то. Чтобы на куртке было много-много заклепок, а мотоцикл раскрашен, как у героя в очередном заграничном боевике. При этом песни собственного народа парень не любит и не знает, Историю не знает и знать не желает, и для него пустой звук имена Героев его страны.

«Что тут такого? Нынче у них мода такая. Молодо-зелено, пусть погуляет пока. Мы-то трудно жили, так пусть уж он поживет в свое удовольствие…»

ЧТО тут такого?

Так ведь это и есть то, что называется Иерархия Ценностей.

Каспар сам видел парней, которые говорили, что идеал человека для них – очередной модный тогда певец. Он бы еще мог их понять, если б сами они были певцами по профессии. Но они не были певцами. Однако идеалом для них был не Мастер с золотыми руками, не Ученый, сделавший важное для всех людей открытие, не Солдат, отдавший жизнь за свой народ, не воспитавший тысячи настоящих людей Учитель, а певец, песни которого, на первый взгляд, не самые худшие, были, если вдуматься, всего лишь суррогатом Настоящего.

А ЧТО такого в том, что парень презирает песни собственного народа и слушает только чужие, в которых чаще всего не понимает почти ни единого слова? Что он не знает Истории и имен Героев своей страны?

Но ведь это же очевидно. Настоящие Песни – в них душа и сила народа, они служат опорой душе человека в дни испытаний. Вместе с именами Героев. Ты, быть может, и не будешь вспоминать их в разгаре боя – там будет не до того, но они задолго до боя выковывают в тебе Солдата и вкладывают мужество в твое сердце. А что будет опорой в бою тому, кто их не знает?

«Что тут такого?» Оглянитесь! В гибнущей от рук преступников стране миллионы мальчишек пишут на стенах не «Долой преступную власть!», а названия музыкальных групп и мотоциклов. Пишут на чужом языке. На своем они способны писать только названия футбольных команд. Что еще требуется, чтобы понять, ЧТО тут такого?!…

Когда с родного языка у себя же на родине переходят на чужой, это всегда деградация культуры. Потому что имитация чужой культуры настоящей культурой никогда не станет. Потому что каждый язык имеет душу, как и народ, его создавший, и даже среди тех, кто навсегда уезжает в чужие страны и говорит там на чужом языке, далеко не каждому удается понять эту чужую душу. А здешние мальчишки, лезущие вон из кожи, чтобы выглядеть «как там», не понимающие в своем бездумном подражании, что делаются похожими не на «там», а на обезьян – что они понимают сегодня и что способны будут создавать завтра? Какую культуру? Павианов? Они ведь и копируют-то не лучшее, что есть в чужих культурах – а его немало можно найти в других краях – а наиболее примитивное и пустое. Как с горечью сказал один из товарищей Каспара, это просто какая-то патологическая страсть – подключать к собственному водопроводу чужую канализацию и потом упиваться тем, что «стало как там!». Что? Мерзкий запах? Да как же вы можете такое говорить, ежели это – как ТАМ?!

«Как ТАМ!». Неужели непонятно, что слепо подражая другому, ты тем самым не просто отказываешься от своей «самости», но признаешь себя второсортным, ниже этого другого. Это ведь обезьяны подражают человеку, а не человек обезьянам. Если он Человек.

 «Что тут такого?»

Тысячи парней и девчонок на улицах и в метро, отгородившиеся ото всего наушниками, из которых доносятся примитивнейшие мелодии, прикладывающиеся на ходу к пивным бутылкам и бросающие их там, где бутылка опустеет, даже если до ближайшей урны пять шагов. С тупым, воловьим выражением на лицах. Все то, о чем предупреждал Брэдбери в «4510 по Фаренгейту», где жгли книги, заменив их телевизорами во всю стену и «музыкальными ракушками» в ушах…

Но человек, удел вола избравший,

становится скотом, в нем разум гаснет

и должен мир творить свой путь сначала…

Они не понимают этого. Они «балдеют». Они «как там»…

«Как там»! Каспару доводилось бывать «там» и он видел, что таких «волов» там не так уж и много, и большинство относится к ним, как к отбросам. «Там» сегодня куда больше ценят собранность и деловитость, а рост числа «балдеющих» считается признаком загнивания страны.

И если бы только молодые!…

«Что тут такого?» И люди, еще недавно читавшие в метро книги лучших писателей мира, сегодня читают пошлейшие бульварные романы, примитивные, как мычание коровы. «А что тут такого? Надо же отдохнуть голове!»

Они читают газеты, в которых наглая и явная ложь чередуется со сплетнями из жизни эстрадных певцов и рекламой ресторанного «рая», в которых уголовная хроника смакует любую мерзость и ужас, а о смерти людей пишут так, будто речь идет о каких-то раздавленных тараканах. «А что тут такого? Это называется «стеб», это нынче модно!»

ЧТО тут такого? В самом деле – людей «всего лишь» опускают на четвереньки, вытаптывая в них Память, отучая задумываться о главном, о смысле Жизни, о Мечте, отучая сострадать, ощущать чужую боль, понимать ценность человеческой жизни. Сущие пустяки. Ведь «так модно». Ведь «надо же отдохнуть»!

Недавно Каспар видел по телевизору, как один из кандидатов в парламент, известный богач, нажившийся на торговле водкой, говорил голодающим жителям одного из городов, куда он приехал агитировать за свое избрание: «Вам так мало платят! Всего по тысяче в месяц! Вы же не можете на такие деньги даже в ресторан сходить! Вот в чем все дело – люди не могут нормально погулять!» И никто не набил ему морду. Люди, многим из которых нечем было кормить детей, слушали и кивали. «Ведь надо же человеку погулять. Что тут такого?…»

 «Что тут такого?»

И кинорежиссеры снимают фильмы, в которых жизнь похожа на выгребную яму, где вся История страны – сплошной кретинизм, где нет ни одного нормального персонажа, которого можно было бы назвать человеком.

Им говорят: это ложь, это растление тех, кто смотрит ваши «фильмы», что ж вы творите, подлецы!

А они в ответ пожимают плечами: «А что тут такого? Мы художники, мы так видим». И начинают разглагольствовать о том, как в былые времена им «не давали выразить себя». Однако в те времена почему-то создавались шедевры, заставлявшие миллионы людей переживать и думать, делаться хоть чуть-чуть лучше, а теперь большинство создает такое, от чего нормальных людей просто тошнит.

Не так давно по телевизору с помпой показали «подлинный вариант» нашумевшего в свое время и действительно неплохого фильма. «Вы увидите то, что скрывала от вас гнусная королевская цензура!!!» Каспар включил телевизор и выключил его через три минуты, потому что ему все стало ясно. «Гнусная королевская цензура» вырезала непечатную брань…

«Гнусная королевская цензура»? Что ж, пусть тогда нынешнее «свободное» телевидение покажет снятый кем-то недавно кинофильм о сегодняшних крестьянах из далекой деревни, которые решили разобраться, почему такой ужасной стала жизнь в стране, и послали для этого ходоков в герцогскую столицу. Те поехали, посмотрели, вернулись домой и сказали, ПОЧЕМУ. И крестьяне создали партизанский отряд и двинулись на столицу, прокладывая себе путь огнем. Но этот фильм не показывают…

 «Что тут такого?»

И миллионы вчерашних рабочих, ученых, инженеров бросают свою работу и подаются в торгаши. «Что тут такого? За работу теперь платят так, что с голоду помрешь, а то и вовсе не платят. Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше. Посмотрите, какие у нас теперь красивые вещи! Только что купили!».

ЧТО тут такого? То, что они продали себя и свои души за вещи – «ничего особенного»? Рыба ищет, где глубже? Но человек – не рыба, и если он Человек – он стремится сделать лучше там, где находится, а не бежит туда, где «лучше» устроил кто-то другой. Человек – он еще подумает, что это за «лучше» и чем оно оплачивается.

Они пальцем о палец не ударили, чтобы попытаться всем вместе спасти свои заводы и лаборатории, они смеются над теми, кто, стиснув зубы, продолжает оставаться у станков, чертежных столов и пультов электростанций – «была охота за гроши!» – и в их заполненные вещами головы не приходит мысль, что и сами они погибнут, если те, над кем они смеются, все бросят и уйдут…

 «Что тут такого?»

И школьные учителя, вчера еще преподававшие одну Историю, сегодня преподают другую, диаметрально противоположную. В этой «новой истории» Герои – уже не те, кто строил и защищал страну, а те, кто предавал и разрушал ее – «они боролись с плохой королевской властью». При этом «забывают», что эта «плохая власть», хотя и не была святой – а такая вообще бывает ли? – дважды смогла поднять страну из руин и сделать ее второй сверхдержавой на планете, где каждый мог заработать себе на жизнь честным трудом и не было такого, чтобы чьих-то детей не приняли в школу или университет, или отказались лечить, потому что у человека нет денег. Детям теперь говорят, что «у нас были плохие дома», но «забывают» сказать, что в эти дома люди перебирались из бараков, потому что после Войны в стране была разрушена треть всех домов, а население после нее стало быстро расти и строить пришлось жилье для ста миллионов человек.

Ну а герои… Теперь объявляют героями тех, кого раньше справедливо называли преступниками, подлецами и предателями. «Нельзя так говорить! Они не подлецы, они жертвы обстоятельств!» Ах, вот как? Но почему тогда в тех же «обстоятельствах» большинство осталось людьми, а эти – стали преступниками? Не потому ли, что они подлецы?

Во время гражданской войны, последовавшей за свержением предпоследней династии, против новой власти сражались генералы Дэн и Куро. Они проиграли и бежали за границу. Во время Великой Войны Де Маликорны предложили обоим принять участие в походе на Гросланд. Дэн отказался: «Да, я против новой династии. Но против Родины – не пойду!» А Куро – тот пошел. И после войны кончил на виселице. Как и королевский генерал Лас, который, оказавшись в окружении, струсил и перебежал к Де Маликорнам, где собрал пару дивизий из таких же, как он сам, чтобы воевать на стороне Де Маликорнов.

Так теперь героями и мучениками объявляют Куро и Ласа, а не тех, кто сражался против Де Маликорнов и даже в плену предпочел мученическую смерть переходу на сторону врага, который нес Гросланду не освобождение, а смерть.

Эй, жертвы, шляпы снять! Здесь дезертиров племя Речь поведет за вас, отвесьте же поклон!…

Но многие учителя спокойно преподают эту «новую историю». «А что тут такого? Ведь таковы новые учебники». Что? Совесть? Это – чтобы их с работы выгнали?

И учителя в столице отказываются поддержать своих товарищей в провинции, которые бастуют потому, что им не платят за работу. Ведь им-то в столице платят. Что? Они предают своих же товарищей? «Нельзя так говорить!»

ЧТО тут такого? Да то, что такие «учителя» не лучше генералов Куро и Ласа. Только виселица им не грозит. Потому что формально они никого не убивают. А за убийство детских душ никого еще, кажется, не вешали, хотя оно еще страшнее…

 «Что тут такого?»

И офицеры в полной форме на улице тянут пиво из банок. Что? «Достоинство»? А что это и с чем его кушают? Да ты попробуй, пиво-то какое!

А потом они позволяют срывать и топтать знамена, которые присягали защищать, и позволяют обряжать себя в опереточные мундиры, скопированные в банановых республиках, на рукава которых нашит тот же шеврон, что и в армии изменника Ласа. И цепляют на фуражки герб предпоследней династии, доведшей страну до развала и гражданской войны. «А что тут такого? Нам приказали». Хотя достаточно было – всем вместе – просто помнить Присягу и сказать «нет» – и никто не смог бы их заставить это сделать.

А потом они садятся в танки и за деньги расстреливают из пушек восставших в Белом Замке, косят их пулеметами у Звонницы, добивают раненых и расстреливают пленных.

- А что тут такого? – говорят они на следующий день, развалившись в креслах перед телекамерами. – Нам заплатили за работу и мы сделали ее хорошо!

Год спустя эти офицеры – снова за деньги – подрядились усмирять игерских бандитов. И подняли руки при первых же выстрелах врага. И снова сказали свое «А что тут такого?».

 «А что тут такого?»

Певец, любимый все страной, в том числе и им, Каспаром, вдруг заявляет, что он… наслаждался зрелищем расстрела Белого Замка…

После этого Каспар сломал и выбросил пластинки Певца и не может больше слышать его голос и песни его, даже если их поют другие. Потому что всякий раз вспоминает это «я наслаждался».

- Он не только нас с тобой предал, - сказал один из друзей Инженера. – Он предал всех, о ком пел. Мертвых предал.

Но многие говорят: «А что тут такого? Ну, мало ли, что он сказал. Может, он что-то не так понял. Может, это его не так поняли. Нельзя же так вот сразу его судить!»

И это в Гросланде, где в стародавние времена, которые ныне приказано и принято славить, с такими, каким стал Певец, переставали здороваться, а то и лепили им пощечины!

Что, «нельзя же так резко»? Нет, это иначе нельзя с подлецами!

Вся Норвегия любила своего писателя Гамсуна. Но когда страну захватили войска Де Маликорнов, писатель вдруг начал петь им славу. И тогда тысячи людей двинулись к его дому. Они несли книги писателя и швыряли их в сад перед его домом. Их потом вывозили грузовиками, эти книги. А сколько их просто полетело в помойки…

Да, конечно, сами книги не были ни в чем виноваты, но люди не хотели видеть их – это были книги предателя, их автор стал подлецом.

«Нельзя же так резко»? Нет, это иначе – нельзя. Если бы каждому подлецу и предателю люди сразу же вот так давали понять, кто он есть – подлецов, быть может, стало бы меньше. Даже если всего лишь на одного – и то прекрасно.

Вот ЧТО тут ТАКОГО.

И даже многие из тех, кто сегодня продолжает честно трудиться и должен был бы, казалось, сохранить голову на плечах… Герцог, изображая себя «отцом нации», как и в былые времена, раздает награды за труд. И почти все их принимают. Ты говоришь им: «Как вы можете принимать награды из рук этого преступника, убивающего страну?!» А они тебе отвечают: «Но ведь нас награждает не герцог, а наш завод, и действительно за наш труд! Так что же тут такого?»

«Что тут такого?» Но это же очевидно. Твой завод может только представить тебя к награде, а указы о награждении подписывает герцог. И принимая награду – даже за твой честный, действительно достойный награды труд – из рук преступника, обращающего все плоды твоего труда в прах, ты тем самым признаешь этого преступника, обманом и силой захватившего и удерживающего свой трон, законной властью. Вот ЧТО тут ТАКОГО! Но только единицы по всей стране отказываются принимать такие награды…

 «ЧТО тут такого?» А то, что итогом всего этого оказалось грандиозное, невиданное в истории предательство. Преданы все предшествующие и последующие поколения, предана История, преданы мертвые…

Но попробуй сказать людям то, о чем он, Каспар, сейчас думает! Они скажут – «не читай нам лекции», они скажут – «резонер». Но ведь если не назвать вещи своими именами – все так и будет продолжаться…

 А начинается все с «мелочей». Со снисходительности к себе. Когда Каспар был еще кадетом Инженерного корпуса, ему нередко приходилось слышать от вечных троечников: «А что тут такого? Тройка – это «удовлетворительно», тройка – это «госоценка»! Тройка – это нормально».

- Да? Ну так пусть вас и ваших будущих детей доктора лечат, которые свое дело на тройку знают, - отвечал им Каспар.

О, на это троечники, разумеется, были не согласны! Нетребовательность к себе у них всегда сочеталась с претензиями к другим. Потом, когда они уже работали – спустя рукава, как и учились – и делали плохие машины, то не уставали возмущаться тем, что в магазинах им предлагали «удовлетворительные» товары, сделанные другими такими же троечниками.

Да что там говорить – человек, который дольше других был при герцоге Гросландском премьер-министром, был троечником и в школе, и в институте. И управление его страной нанесло ей больший ущерб, чем Де Маликорны во время Великой Войны. Каспар просто в ярость приходил, когда этот премьер-министр, описывая катастрофическое состояние дел в очередной отрасли хозяйства, говорил, что «в этой сфере сложилось тяжелое положение». «Сложилось»! Само! Взяло, да и сложилось! Одно слово – сволочь, а не положение. А он, премьер-министр и его правительство, при этом, выходит, просто присутствовали? Но для чего же тогда существует правительство? Для рассказов о положении, которое «сложилось»? «Хотели, как лучше, а получилось как всегда» – эти слова премьер-министра, ставшие притчею во языцех, вполне могли бы считаться девизом всех троечников.

Ну а о герцоге Гросландском и говорить нечего – достаточно внимательно почитать его «мемуары», чтобы понять, что в школе он пару раз был второгодником, а учебу в Корпусе строителей «успешно закончил» только потому, что хорошо играл в баскетбол, ведь «спортсмены – наша гордость»!

 

«Что тут такого?»

Нет, это не вчера началось. Каспар помнит услышанный по телевизору рассказ одного моряка, который тридцать лет назад, в разгар войны Де Маликорнов против Хотиена, ходил на транспорте, который возил хотиенцам оружие из Королевства.

- …Когда мы встали у причала, начался авиационный налет. Зенитная батарея на пирсе рядом с транспортом тотчас открыла огонь по самолетам, но штурмовики тут же накрыли ее бомбами и все орудийные расчеты вышли из строя. Пушки замолчали.

И вдруг мы увидели, как откуда-то выскочила девушка, совсем юная, тоненькая, как стебелек. Она стащила с кресла окровавленного наводчика одной из пушек, села на его место и открыла огонь…

- А вы? – спросили у моряка.

- Мы восхищались ее мужеством! – ответил тот.

Каспара этот рассказ привел в ярость. Девчонка стреляет из залитого кровью ее товарищей орудия, прикрывая транспорт от штурмовиков, а с борта судна здоровенные бугаи только смотрят на нее и «восхищаются». Хоть бы одна скотина бросилась снаряды подавать! И, что самое поганое, Каспар понимал, почему они не двинулись с места. Не потому, что боялись бомб – убить могли и на палубе транспорта. И не потому, что каждый был на счету и не мог покинуть борт судна – без одного там бы не много убыло, и огонь пушки значил для спасения транспорта больше, если не все. Они не пошли потому, что боялись, что какой-нибудь бюрократ в Гросланде вдруг да решит, что они полезли не в свое дело, и их не пустят больше в заграничные рейсы. И тогда они не смогут покупать заграничные вещи…

Да, знаки беды проступали давно. Каспар был одним из тех, кто пытался бить тревогу, но почти никто не хотел их слушать. Одни отмахивались от них, другие говорили «вы не современны», третьи морщились – «от вашего пафоса у нас в ушах звенит».

Их не хотели слушать. И он даже ту, которую любил, не смог уберечь от того, что случилось теперь со многими.

Лу. Он уже столько лет не видел ее, но часто кажется, что потерял только вчера…

Он потерял ее потому, что слишком долго искал и за годы одиночества не научился быть вдвоем, а она была слишком молода, чтобы успеть это понять. Но винить он должен только себя – ведь он старше и должен был быть умнее…

Лу…

Люблю тебя и хотел бы Твоих глаз губами коснуться, Вместить в одном поцелуе Губы и руки твои, Люблю, как солнце и ветер, Как жизнь беспредельно любят, Как любят весну внезапной, Прекраснейшей в мире любви…


Он потерял ее, как последний дурак, и теперь уже ничего, ничего не исправить.

Было очень больно. Он и женился-то на другой, наверное, только потому, что Лу тогда вышла за другого. И когда пришлось расстаться с женой из-за того, что она требовала, чтобы он ради нее предал товарищей, это было не так больно, как тогда, когда он потерял Лу.

Для чего она потом столько раз возвращалась в его жизнь? Возвращалась и снова говорила ему «нет». Для чего? Ему до сих пор кажется, что это «нет» она говорила не ему, а себе самой. Все это походило на бесконечную пытку, и когда он узнал, что она снова стала женой другого, для чего-то скрыв это от Каспара, он заставил себя поссориться с нею. Навсегда.


Надежду убить нелегко, но труднее стократ победить ее призрак. И когда я увидел, что мне одному с ним не справиться – я пришел с ним туда, где родился он вместе с надеждой. Там он умер под взглядом твоим у меня на руках, и снежинки тихо падали там, где когда-то в груди было сердце…


Это был весенний, солнечный день, но дул ледяной ветер и холодно было так, что Каспару казалось, что его запаяли в лед. Черный мерцающий лед…

С того дня прошло много лет, и он ни разу больше не видел Лу, но недавно ему напомнили о ней…

Это был телевизионный выпуск новостей на канале, который с наибольшим усердием поливает грязью все, что дорого любому честному человеку, оставшемуся в здравом уме и твердой памяти. Каспар ненавидит его ведущих, но приходится слушать и их – как и не далеко ушедших от них ведущих других каналов – потому что лгут теперь на всех каналах, но на каждом на свой лад, потому что хозяева каналов грызутся друг с другом из-за денег, и сопоставляя их вранье, можно хоть немного понять, что же происходит на самом деле.

Закончился очередной репортаж, и голос за кадром начал перечислять состав съемочной группы. Когда он назвал имя звукооператора, Каспар почувствовал себя так, словно лорд Кермит на заставе Черо снова всадил в него пулю. Только не в спину, а в грудь, в самое сердце. Потому что прозвучало имя Лу.

Вслед за болью навалился пронизывающий, невыносимый холод. Такой же, как в тот день, когда он видел Лу в последний раз…

Проклятье памяти. Ни за какой броней От стрел воспоминаний не укрыться. Они и за броней всегда с тобой, И острой болью сердце вдруг пронзится. И вздрогнет танк, орудие задрав, И развернется, как слепой, нелепо… Механик зубы стиснет, стон сдержав, В холодном чреве броневого склепа…


И все. Да, ты можешь безоружным идти на пулеметы, но не можешь спасти ту, которую любил. И вся твоя сила - бессильна…

Да, он знал, где работала Лу. И когда он у Звонницы вместе с другими был под огнем, то думал о ней – ведь она могла быть совсем рядом. И все равно – услышать, что она – вместе с самыми заклятыми из твоих врагов…

Она говорила, что верит в Бога. И работает на канале, который не зря обвиняют в самом настоящем служении Сатане…

Хуже всего, что виноват в этом он, Каспар. Ведь он знал, что без него она не сможет устоять в жизни. В ней был Свет, но не было того стержня, что придает человеку устойчивость и силу. Рядом с ним она могла бы устоять, но он потерял ее, как последний дурак, и вот она – расплата.

И мы должны на очной ставке с прошлым Держать ответ…

Боже правый, до чего же холодно!… Да, в тот день Каспару было так же холодно, как в Черной Долине. Но если бы только Лу! Миллионы людей…

Когда в дни восстания их звали к стенам Белого Замка, они отворачивались и проходили мимо. И Замок пал. И гибнет страна. А ведь все могло быть иначе, будь у стен Замка не тридцать тысяч, а хотя бы сто пятьдесят. Крови могло не быть. Могла быть победа. Но нас было слишком мало…


Прочною пенькой винты опутаны, Рваные пробоины в бортах, Палубы, заваленные трупами, Только комендоры на местах.

Рявкают орудия размеренно, За снарядом вдаль летит снаряд, Все живые в ранах, но уверенно Бой ведут, не требуя наград.

К борту пенный след торпеды тянется, Самолет в пике над головой, На пределе помпы надрываются – И не могут справиться с водой…

Но антенна корабельной рации SOS в эфир гудящий не пошлет – В одиночку выпало сражаться нам И никто на помощь не придет.

Уходя под воду с комендорами, Пушки прогремят в последний раз И вдали – в делах, за разговорами – Вряд ли вспомнит кто-нибудь про нас.

Не для нас маяк в ночи засветится Путеводной звездочкой впотьмах, Только, может быть, кому-то встретятся Бескозырки наши на волнах…

Да, может быть. Но мы есть. Нас мало, но мы не сдались.

Вы, прыгающие за борт при приближении боя и урагана в надежде спасти свои шкуры и почитающие себя очень умными – знайте: волны вас поглотят и сотрут навсегда имена, и счастливее вас будут те, кто умрет у гремящих орудий, даже если в пучину уйдут с кораблем под не спущенным флагом – потому что как Люди погибнут они, а не как корабельные крысы, что попрыгали за борт от страха.

И есть только одна практическая проблема: что делать. Впрочем, что – это как раз ясно. Потому что, будь у Каспара хотя бы один полк, готовый победить или умереть во имя Гросланда, он, Инженер, знал бы, ЧТО делать. Главная проблема сегодня другая: КТО делать? Ведь у него не то что полка – у него и отделения нет.

А ведь люди есть, он это знает. Но они разъединены, они рассеяны по всей стране. Их надо собрать, объединить, но как? Мало ли было уже всяких «фронтов» и «союзов» Сопротивления – и всякий раз оказывалось, что это либо пустышка, либо ловушка, созданная людьми герцога. Самый могучий из этих «фронтов», как оказалось впоследствии, создавали в комнате, где стоял телефон прямой связи с герцогским министром-администратором. Не зря восставшие у Белого Замка боялись не врагов, а предательства командиров. Так и вышло…

А молодым ребятам, которые хотели взорвать – нет, не герцога и не господина мэра, а всего лишь один из уродливых монументов, которые мэр понаставил в городе – взрывчатку доставили прямо из герцогской службы безопасности. Теперь эти ребята в тюрьме, хотя они даже не стали взрывать этот дурацкий монумент, потому что рядом оказались люди, и они могли пострадать при взрыве. Технология войн четвертого поколения…

Кстати, самому Каспару довелось поработать в одной очень задиристой оппозиционной газете, поносящей герцога и его власть на все корки, но он ушел оттуда, когда заметил, что редактор вдруг начал наглухо блокировать все статьи, что касались войн четвертого поколения. После этого у Инженера появились сильные подозрения по части того, кто в этой газете является настоящим редактором…

Теперь люди стали недоверчивы, и собрать их стало много труднее.

Но главное, конечно – подо ЧТО их собирать. Под какое знамя и какую программу. Среди тех претендентов на роль вождей, что мелькают сегодня на экранах телевизора, нет ни одного, за которым Каспар мог бы последовать без колебаний. Даже многие из тех, чьи партии носят самые прекрасные имена, имеющие славную историю, лишь прикрываются этими именами, и все дела их говорят о том, что они либо хотят вести страну тем же путем, что и герцог, либо просто изображают из себя борцов с «гнусной властью», чтобы люди надеялись на них и ждали, что они вот-вот, наконец, «мощными усилиями»… Ждали, оставаясь в бездействии.

Каспару на его заводе уже надоело отвечать на вопросы «Так за кого же нам голосовать на выборах?» Потому что из тех, кого ему каждый день показывают, он не может доверять никому. Да и «законы» в Гросланде ныне таковы, что власть выборного «парламента» – ничто пред властью герцога Гросландского. Голосование уже практически ничего не решает. Но люди отказываются в это верить. Ведь тогда выходит, что остается либо ждать смерти, либо подниматься самим. А при нынешнем «состоянии умов» и то, и другое кажется им равно неприятным. Умереть даже проще – не надо тратить силы…

Вся эта ситуация вела к тому, что Каспар давно уже чувствовал себя наподобие тигра, которого взрослым поймали в лесу и запихнули в клетку, где можно только расхаживать взад-вперед, в ярости колотя себя хвостом по бокам и мечтая как-нибудь вырваться.

Год назад он даже всерьез начал думать над тем, что сделал бы, будь у него под руками тот самый полк. И составил один документ…

 Каспар включил компьютер, пощелкал «мышкой» и вывел этот документ на экран.