В 1942 году закончил педагогическое училище и был мобилизован в армию. Сэтого года и до конца Великой Отечественной войны на фронте

Вид материала

Закон

Содержание Потеря текста

Подобный материал:

• Начало Великой Отечественной войны. Неудачи Красной Армии в 1941 – 1942, 272.74kb.
• 1924г рождения, уроженец с. Дмитриевского, Красногвардейского района, участник Великой, 12.93kb.
• Моя семья в годы великой отечественной войны. Анна Сорокина 11 класс, 62.02kb.
• Коренной перелом в ходе Великой Отечественной войны (слайд №1), 46.65kb.
• От Года ветеранов к Году равных возможностей, 14.79kb.
• Всероссийский конкурс номинация : «Семейный архив». История Великой Отечественной войны, 50.45kb.
• Матросов Александр Матвеевич Родился 5 февраля 1924 года в городе Екатеринославле (ныне, 413.02kb.
• Сгга годы великой отечественной войны, 414.27kb.
• Актуальные проблемы предыстории великой отечественной войны, 270.82kb.
• Ветеранам Великой Отечественной войны достаточно установить одну связь с ue6awa. Повторные, 28.65kb.

Надо решаться, время работало против кубанцев. Атаман Войска генерал Букретов созывает совещание с широким представительством. В Адлер прибывают начальники частей, от каждого полка избранный офицер, каждая сотня выделяет доверенного казака в чине урядника. Из высшего руководства на совещании присутствовали:

- Атаман Кубанского Войска генерал Букретов

- Начальник штаба Кубанского Войска генерал Лещенко

- Командующий Кубанской армией генерал Улагай

- Начальник штаба Кубанской армии генерал Стогов

- Член Кубанского правительства по военным вопросам генерал

Болховитинов

- Командир 4-го Кубанского корпуса генерал Писарев

- Начальник штаба этого корпуса полковник Караваев

- Командир 1-го Кубанского корпуса генерал Шифнер-Маркевич

- Командир 2-го Кубанского корпуса генерал Науменко

- Начальннк штаба этого корпуса полковник Егоров

- Начальник группы тыла генерал Гулыга

- Бывний Командующий Кубанской армией генерал Шкуро

- Начальник черкесской дивизии генерал Султан-Килич-Гирей

- Начальник снабжения Кубанской армии генерал Замбржицкий

- Инспектор артиллерии Кубанской армии генерал Мальцев

- Председатель Кубанского правительства Иванис.

На совещании рассматривался один вопрос - что дальше делать, про­должать держаться, идти в Грузию или эвакуироваться в Крым?

В это же время, в селе Елизаветпольском под Туапсе, Краевая Рада подтверждает свои предыдущие заявления о том, что единственным главою кубанских сил является Атаман Кубанского Войска, за ним должны оставаться последние решения. Таким заявлением члены Рады вновь пытаются перечеркнуть все договоры с Врангелем.

На совещании в Адлере за немедленное наступление в сторону Кубани высказались сам Войсковой Атаман генерал Букретов, генералы Шкуро, Бабиев и другие. Генерал Улагай настаивал на эвакуации в Крым, при этом вопрос обеспечения транспортов брал на себя. Боль­шая часть участников совещания считала, что для наступления сил явно недостаточно, а переход в Крым может затянуться. В этих усло­виях как может продержаться армия? Красные предъявили ультиматум, ответ на который должен последовать не позже, чем через 24 часа. Нашлись и такие, кто по наивности склонялись к сдаче, надеясь на милосердие большевиков. Вместе с тем, условия капитуляции были жест­кими, многих пугали:

1. Полное прекращение со стороны белых всяких враждебных дейст­вий.

2. Обе стороны, являясь представителями одного народа, прекращают стремление к уничтожению и унижению.

3. Предоставление гарантий всем, кроме уголовников.

4. Обеспечение свободы всем, вплоть до вступления в Красную армию

5. Никакой гарантии руководству и зачинщикам войны.

6. Изъятие коней, седел без всякого вознаграждения.

7. Полная сдача оружия, кроме кинжалов.

8. Предоставление возможности возвращения на родину.

9. Ответ должен быть представлен в течение 24 часов. Комиссия во главе с генералом Морозовым вынуждена была при­нять условия капитуляции. Краевая Рада и часть генералов осудили комиссию за малодушие, обвинив ее членов в предательстве.

В Грузию, в город Гагры, для продолжения переговоров о пропуске армии выехал председатель правительства Иванис вместе с товарищем пред­седателя Верховного Донского Круга Мамоновым. По прямому проводу им удалось переговорить с Тифлисом. В этих переговорах они пыта­лись убедить грузин, что Кубанская армия полностью вышла из подчи­нения Деникину и с его политикой «единой и неделимой России» они ни­чего общего не имеют. Однако грузинское правительство не дало разрешения впустить на свою территорию Кубанскую армию и 4-й Донской корпус. В это время Грузия уже начала вести переговоры с Москвой.

Положение войск все более осложнялось, хотя красные действо­вали вяло. 1-й корпус Кубанской армии вывел на грузинскую границу в районе Романовки, 2-й и 4-й корпуса продолжали находиться в Туапсе, здесь же был отряд генерала Морозова. С продовольствием все хуже, этим никто не занимался, войска полностью перешли на са­мообеспечение. Переехавшие в Сочи Краевая Рада и правительство пол­ностью сняли с себя заботу о снабжении армии. Все, что было мало-мальски пригодным для пищи, было съедено, запасы исчерпаны.

Солома, кукурузные стебли, соломенные крыши хат, побеги деревьев - все это моментально исчезалось там, где проходили войска. Лошади, большей частью выпущенные на свободу, уныло бродили по улицам селений и городов, дороги забиты их трупами.

Генерал Улагай уехал в Крым, вслед за ним туда же убыл генерал Букретов и Иванис. Некоторой части донцов из 4-го корпуса повезло, они были вывезены в Крым. Кубанцы и другая часть донцов были брошены на произвол судьбы.

Не случайным оказался слух о том, что англичане склоняют Вран­геля к мирным переговорам с большевиками. По этому поводу Врангель собрал всех атаманов и начальников частей, чтобы обсудить предложение англичан. Кубанцы стали требовать, чтобы их атаман обратился с прямым обращением непосредственно к Антанте. С таким наказом и вые­хали Букретов и Иванис в Крым. Сохранился текст этого обращения:

«Имеем честь просить Ваше Превосходительство передать Вашему правительству нижеследующее:

Кубанский край в большей своей массе населен казаками, вышедшими из Запорожской Сечи в конце 18-го века, не пожелавшие подчинить­ся укладу жизни, который императрица Екатерина Вторая задумала ввес­ти по образцу России. Запорожские казаки, предки кубанцев, управ­лялись представительным органом - Радой и выборным Кошевым Атама­ном. Не желая расставаться со своими вольностями, запорожские каза­ки перешли на степи Кубани, где 75 лет вели борьбу с горцами Кав­каза.

Управлялись кубанские казаки до конца восемнадцатого столе­тия выборным Кошевым Атаманом и имели свой парламент - Раду. В конце восемнадцатого века Атаман Войска стал назначаться импе­ратором России, Рада была упразднена. Станицы продолжали управ­ляться выборными органами, как это было в запорожских куренях. Таким образом, по внутренней своей жизни Кубанская область имела свой особый уклад, не свойственный остальной России.

В 1906 году по приказу императора Николая Второго вновь была созвана Кубанская Рада, так как надо было пересмотреть земельный вопрос, что даже при монархическом управлении не решалось делать без казаков.

После февральской революции 1917 года кубанские казаки полностью восстановили те же порядки, которые исторически у них сложились, выбрали Раду, Атамана и правительство.

Не имея мысли отделиться (тогда) от России, кубанские казаки признали над собой власть Временно правительства, отстаивая лишь свои внутренние порядки от покушения на них Центральой власти.

В октябре месяце 1917 года в России произошел новый переворот, в следствии чего, во главе Российского государства стала политичес­кая партия большевиков, принципы управления которой диаметрально противоположны желаниям кубанского казачества.

Прежде всего, большевики не признают представительного строя, на котором базируется весь уклад жизни кубанского народа. Больше­вики не признают института частной собственности, а между тем все население состоит из мелких собственников при общинном пользовании землей. Благодаря такому коренному расхождению кубанский народ не признал советской власти и вступил с нею в борьбу, объявив себя самостоятельным государством до созыва Всероссийского Учредительного собрания, единственного, по мнению кубанцев, правомочного в определении политического устройства Российского государства.

Ведя борьбу с большевиками, кубанский народ в лице своих представителей не прекращал созидательной борьбы по устроению мирной жизни своих граждан. На Кубани законодательным актом все граждане уравнены в политических правах, аграрный вопрос разрешен согласно желанию всего населения. Рабочим Кубанского края законодательным путем гарантирован восьми часовой рабочий день, изданы законы о страховании рабочих и т. д. В области экономической жизни на Куба­ни велась огромная работа по восстановлению разрушенной и созданию новой промышленности края. Но везде кубанскому народу приходилось сталкиваться при мирном строительстве с большими затруднениями вследствии ведущейся борьбы. Большая часть здорового населения бы­ла на фронте, транспорт в первую очередь выполнял нужды фронта, чем тормозилось обслуживание гражданской жизни.

Борьба с большевиками кубанскими казаками ведется уже два с половиной года в союзе с остальными казачьими Войсками и Добровольческой армией. Борьба эта велась и ведется из желания казаков устро­ить свою внутреннюю жизнь. Территория Кубани в процессе борьбы слу­жила неоднократно ареной этой борьбы и главной базой снабжения всех армий. Население Кубанского края ради спасения своих очагов жертво­вало своими лучшими сынами и своим достоянием, но оно никогда не стремилось навязывать свою волю русскому народу.

Никогда кубанский народ не преследовал завоевательной политики к советской России, во всех актах и заявлениях Кубанской Рады, Атамана и Правительства по русскому вопросу говорилось, что кубанцы ве­дут борьбу лишь за право независимого устройства собственной жизни.

В настоящий момент Кубанская армия в количестве нескольких десятков тысяч человек, потеряв свою территорию, отошла в район Чер­номорской губерниии. Армия испытывает громадные лишения вследвии не­достатка продовольствия и, несмотря на это, готова перейти в любой момент в наступление.

Кубанский народ всегда готов к мирному соглашению с советской Россией, но когда в 1918 году население приняло на себя управление аналогичное с Центральной Россией, то уже через два месяца везде начались восстания, закончившиеся полным освобождением Ку­банского края от советских войск.

Желая закончить гражданскую войну мирным путем и тем дать возможность, как населению всей России, так и населению нашего края, к созидательной работе: мы, от имени кубанского народа, обращаемся к Великим державам с призывом во имя гуманизма, во имя спасения культуры, во имя собственных интересов - взять на себя посредничес­тво в деле мирного окончания борьбы. Ибо установление такого мира, который удовлетворял бы обе стороны и дал бы спокойствие всей России, возможно лишь при посредничестве Великих держав.

Приемлемыми условиями переговоров для Кубани могут считаться следующие:

- Полное невмешательство советской России во внутреннюю жизнь Ку­банского края.

- На территории Кубанского края не должно быть советских войск.

- Связь с Россией должна быть установлена на основании особых соглашений, которые должны иметь международные гарантии и соблюдение их обеими сторонами.

Для непосредственного сношения с Верховным Советом и Правитель­ствами Великих держав мною уполномачивается Председатель Кубанской Законодательной Рады Лука Лаврентиевич Быч».

( Подписи )


Атаман Кубанского казачьего Войска генерал Букретов понимал, что Антанта сепаратизма не потерпит, а все разговоры могут вестись толь­ко в связке с Врангелем.

Врангель собрал в Крыму всех атаманов с единственной целью, решить как дальше быть с Кубанской армией. Имея послушных атаманов, таких как Донской - генерал Богаевский, Терский - генерал Ляхов, Астраханский - генерал Вдовенко, Врангель сделал попытку вину за состояние Кубанской армии переложить на Атамана Кубанского казачьего Войска и правительство Кубани, тем самым вывести из-под ответствен­ности лояльных ему генералов.

Врангель предложил генералу Букретову возглавить все силы на Черноморском побережье, но Букретов отказался. Начались уговоры и в конце концов Букретов согласился, но с условием, что Врангель уберет из Кубанской армии часть генералов, в частности - Улагая, Науменко, Шкуро, Бабиева, Муравьева и других.

Но время уже было потеряно. Гибель Кубанской армии стала неминуе­мой, капитуляция неизбежной.

В сводке большевиков говорилось о сдаче в плен свыше 60 тысяч казаков, хотя в действительности оружие сдали около 34 тысяч. Ата­ман Кубанского Войска генерал Букретов булаву большевикам не сдал, был принят на английский крейсер «Карадок» и уехал в Грузию, где сложил с себя полномочия Атамана и булаву передал Председателю пра­вительства Иванису.

Тяжелое и позорное испытание даровала судьба казакам Кубанской армии. Приказано было все части армии выстроить вдоль шоссе, выложив оружие перед строем. Сняли погоны, с тяжелым чувством снимали с плеч винтовки, отстегивали шашки. Казаки были голодны, все дума­ли о еде, голод валил с ног. А вдали, в море маячили дымки английс­ких броненосцев. Это были вчерашние союзники, а сегодня они раздра­жали казаков, еще больше подливали горечи в их души. Кругом изме­на, позор и страшная обида.

Немногим казакам тогда удалось уехать в Крым. Кто не пожелал сдаваться, были брошены на произвол судьбы, а это, главным образом, ко­мандиры частей, офицеры. Те офицеры и казаки, которые оказались в плену, до дна испили чашу страданий, большая часть из них поплатилась жизнью. Гнали их без еды, часто без воды до Туапсе, где офицеров от­делили от казаков. Среди них был и генерал Морозов, принявший капитуляцию.

В Туапсе отобрали кинжалы, личные вещи, уздечки, подпруги, газыри и даже Георгиевские кресты. Но казаки не издали ни одного сло­ва ропота, стояли понуря головы в ободранных черкесках, рваных сапогах, а многие просто босиком.

Потом, говорили, гнали их пешком через станицу Белореченскую, на Екатеринодар, в лагери. Много их погибло по дороге, а еще больше в этом лагере. По Екатеринодару гнали, как для издевательства, мимо бывшего здания штаба Кубанского Войска по улице Бурсаковской, мимо городского сада, исторической казачьей вышки, на Дудинку, минуя тюрьму, загнали во двор кирпичного завода Стахова. Разместили под сырыми навесами, где раньше сушили кирпичи. Таков был бесславный конец доблестной армии, последней надежды Кубанского казачества.

На третий или четвертый день офицеров, отставных генералов, станичных атаманов, чиновников отправили в Ростов. Тех, кто не пожелал воевать с поляками в рядах Красной армии, а их было свыше 6 тысяч, в сентябре 1920 года вывезли в Архангельск, где пачками грузили в трюмы барж, тянули вверх по Северной Двине и в пустырях расстре­ливали из пулеметов. Баржи возвращались, залитые потоками крови, за очередным грузом. Последних, не выгружая, потопили вместе с бар­жами. Те, кого везли на расстрел в очередных потоках, находили на баржах между досок записки к родственникам, полные смертельной жути.

Плачь Кубань, плачте жены, дети!

Позже мы слышали, что среди расстрелянных много было отставных генералов, офицеров, заслуженных стариков. Одним из таких был соратник генерала Скобелева, престарелый человек, войсковой старшина Антон Данилович Ломанов, казак станицы Кавказской, казачий историк, летописец боевых и мирных будней Кубанского казачества.

Остававшихся в екатеринодарском лагере, казаков Ейского отдела, погнали в станицу Кущевскую, екатеринодарских и майкопских оставили для проверки в этом же лагере, всех остальных в станицу Кавказскую, но проверки никакой не было. Всех их, так же, как и офицеров, вывезли в Архангельск и Холмогоры, часть из них попали за Урал, где их ожидала та же участь, что и первых. Все они сложили головы не в боях, расправа над ними была ужасной.

Немало теперь таких, кто раньше хотел верить обещаниям большевиков, а сегодня поняли цену им. Не стало тех простых, безхитростных казаков, которые поверили и сложили оружие.

С тяжелым чувством слушал Константин страшный рассказ бывалого казака.

- А дэж дився Атаман, та рада?

- Та я ж тыби казав, шо був слух, будто генерал Букретов, вин тоди був Войсковым Атаманом, сив на английский крейсер, та й мотонув куда-то в Грузию, цэ всэ було на глазах козакив.

- А як же вам удалось спастысь?

- Та нимало нашего брата пишло в горы, одни с генералом Фостиковым, други со своими начальниками. Из нашего, Уманьского, полка мало хто здався, думаю, шо вси пишкы полизлы в горы вмисти з ко­мандиром полка полковником Закревским. А потом уже часть из нас согласилась выехать в Крым.

- Ну а шо будэ дальше? Як же вашко стало жить.

- А може ось пидэмо с Улагаем, та й Бог поможе.

- Та то так, збулось бы нам зачиниться, а там браты та батькы пидмогнуть. У нас же однэ горэ - журба по Кубани.

Мучился Константин неизвестностью. Как там, дома? У него не бы­ло сомнения, что отец должен быть где-то здесь в Крыму или опять скитается в плавнях. Ему не один раз приходилось слышать, что плав­ни переполнены казаками больше чем в 1918 году.

Среди казаков, направляемых в десантные полки, было приподня­тое настроение. Песни, шутки не утихали. Часто в кругу станичников находился особо уважаемый певун или балагур и тогда звучала весе­лая шуточная песня:

Танцювала рыба з раком,

А пытрушка с пастырнаком,

А цибуля с часныком,

А дивчина с козаком,

Цыбулыця дивуется,

Як хороше танцюется.

Вечерами, после доброй песни, вспоминали свои станицы, батькив, каждому снилась своя хата.

- Ото було батько напрыглаша всих, як ото в поли всэ пороблють. Мамо подае на сырно, а кругом усядуться паны-козакы, по-козацки, прямо на доливки. Каждого почастують горилкою, а потим писни, та ще наш гарный гопак.

- Ох, будэ ще колы-ныбудь так, чи ни?

Не часто выкраивали казаки минуты для таких разговоров, хотя сами взводные урядники не прочь были поспивать в кругу, на душе становилось легче.

Все ближе были дни, когда казаки должны ступить на родную зем­лю с одной общей думкой - освободить свои станицы, вызволить из не­воли старых, да малых, обнять своих женок и невест.


***


По северным станицам прошел слух, что Ейск захватили большевики. Копанская застыла в ожидании красных. Все вокруг сразу же изменилось, стало другим.

Как умерший сразу приобретает другой вид, другое выражение ли­ца, еще похожее, но страшно далекое от того, каким оно было до смерти, так стало и со станицей. Все как будто то же, но уже без жизни, без души. Ушли из станицы казаки, родные сыны, батьки, стих топот их коней, наступила тревожная тишина.

Спиридон затворил рубелем ворота и еще раз глянул на пустую улицу. Кругом тишина, нигде никого не видно. Неперестающий мелкий дождь переходил в изморозь, оставлял на акациях и зеленой траве корку льда.

- Ото як завтра прыйдуть, то вже конэць,- подумал старый казак.

Ему все стало безразличным, как бы вовсе не нужным.

Вспомнил Спиридон всю свою жжзнь. А теперь что? Сыновей нет, наверное, отберут землю и то, что осталось во дворе. Вспомнил старую хату, в которой родила его мать, в те годы думали вокруг станицы насыпать земляной вал, боялись, что лиманы заполнят водой плавни и она может подойти к хатам. А потом пришло ему на память, как он с отцом пахал землю на стыпку, был он тогда еще 12-летним хлоп­цем, посвистывал и щелкал батогом, подгоняя быков: «цоб, цоб, цабэ…»

А потом отец умер. После него жить стало хуже. Косили камыш, чтобы строить турлучные сараи во дворе и на стыпку. Было тогда, как и сегодня, холодно, дул ветер, вода обжигала как огнем. Камыш тянули на берег. Вот тогда отец простыл, да так и не встал. Всю жизнь работал, не покладая рук, от работы и помер. Всегда все де­лал молчком, бывало, слова из него не вытянешь. А иногда на отды­хе чего только не рассказывал.

Пошел Спиридон с такими думками в голове к хате, знал, что жизнь осталась позади.

Наступила ночь, но он так и не сомкнул глаз. Сквозь щели в ставнях стала пробиваться утренняя заря. В хате быстро посветлело, стал виден лик святого Николая Угодника. Где-то на краю станицы прогремели выстрелы, завыли собаки, Спиридон, не тревожа старую Хевронию, Мария с дитем спала в другой комнате, поднялся и вышел из хаты. Кругом как будто тихо. На другой стороне улицы у досчатого забора тяжело вздыхает старый Коваленко, видимо тоже мается, как и Спиридон. Брякнула дверь хаты. К Спиридону подошла Хеврония:

- Та ты шо оглох, там прыйшов Иван Макаренко, спрашуе дэ Есып.

Подкосились ноги старого человека, ох, как он боялся плохих вестей от сына. Но Макаренко ничего не знал, он только слышал, что Иосиф у красных, а потому может быть он уже дома. К вечеру, когда станица чуть оживала, по улице шла череда коров, во двор зашел Иосиф. Пришел из Ново-Минской пешком один в растрепанной серой черкеске и мешком за спиной. Всегда малораз­говорчивый, он как будто воды в рот набрал, так и не вытянули из него ничего.

Утром из правления станицы пришел вестовой, Иосифа приглаша­ли для регистрации.

Пошел по станице Иосиф, как будто по чужой. На первый взгляд все как бы по старому, те же улицы, на майдане та же церковь, ря­дом правление. Вместе с тем, все по другому. Нет привычных всадни­ков на улицах, не пролетает со свистом и улюлюканием какой-нибудь парубок, редко у какого забора можно увидеть сидящих на лавках старых казаков. Где подевались люди, все как бы попрятались.

Утром он рано встал и по старой привычке сразу же пошел к скоту. На конюшне остался один старый конь, которого звали по странной семейной традиции Питраком. С таким именем у Казыдубов всегда был конь. Так обычно называли молодого упитанного, невысокого коня, которого готовили под упряжку. Сейчас он стоял в конюшне худой, со впашими боками, жидкой всклокоченной гривой. Но для Иосифа он был, как родной, много было связано еще в довоенные годы с этим конем в их семье. В те годы его отец, Спиридон, сравнительно молодой, был еще в силе и главным своим делом считал заботу о конях. У них было шесть исправных лошадей, в том числе конь Иосифа, подготовлен­ный для службы – высокий, рыжий, с лысиной по всему лбу. Остался этот конь лежать в ту памятную ночь в Садах при въезде в город Ейск. Как будто это было вчера. Иосиф, видимо долго будет помнить тот последний вздох своего коня, когда под пулеметами пытался снять с коня с таким трудом нажитое седло и только удар плетки и гром­кий окрик Гришки Козицкого по сути вывел его из-под верной смерти. В станичном правлении какие-то чужие люди, явно, что не казаки, строго его предупредили, чтобы дальше своего двора не ходил, тем более в строну плавней. А если кто заглянет к нему с оружием из тех, кто кормит вшей за лиманами, Иосиф сразу же должен об этом поставить в известность членов ревкома. Ревком - так называли новую власть. Там нет места для казаков, не приглашают туда ста­риков, как это было при атамане. Все стало не по казацки, по чу­жому. Так что и власть эта чужая, и казаку от нее ждать хорошего не приходится.

Иосиф видел, как занедужали батьки, особенно отец. Он мало выходит из хаты, больше лежит на печи, хотя ее редко протапливают. Не получился у него первый разговор с отцом. Тому не понравилось, что Иосиф пришел без оружия, не привез жене, сыну, старикам подар­ков, как это всегда было принято, когда казак возвращался со служ­бы. Живет батько старыми понятиями, не хочет мириться с тем, что казачеству пришел конец.

Как-то Спиридон спросил у Марии:

- Шо то я давно ны бачив твого *****************************


***************************************

ПОТЕРЯ ТЕКСТА*******************************************************


Потеря текста*********************************************


станичников, но как мог, выслуживался пе­ред новой властью.

- Мынька, дэ твий батько?

- Ны знаю.

- Як цэ ты ны знаешь, ты ж був з ным?

- Я вже сказав, попаня вмерлы от тифу. Мы поехали в Тымашовку, хотилы там купыть волив.

- Ну дывысь, Мыхайло, як брэшишь, то мы тэбэ найдэмо. Твий батько багато чого натворыв, ему давно надо було высить на бантыни.

Это было первое предупреждение для Михаила. Он тогда еще не мог знать, что судьба отца перевернет всю его жизнь. Ему не простят, что его отец был организатором восстания против советской власти и неизвестно куда исчез, а старший брат оказался у Врангеля.

Не миновало это и его сестер, особенно Татьяну и Марию. Черным покрывалом будет покрыта вся их жизнь, не уйдут от этого их мужья и дети.

Bсе это будет потом, а пока, шла война - война русских с русскими. Кубань затаилась и не теряла надежды, всем казалось, что но­вая власть не настоящая, она долго не может продержаться. Много казаков из станицы еще не вернулось с войны, их ждали, никто не хотел верить, что они погибли, что их могилы разбросаны от Саракамыша до Царицына и Туапсе. Вера копанчан подогревалась слухами о том, что Кубанская армия распущена и те, кто там служил отпущены домой, слухами о том, что многие перебрались в Крым и там готовится поход на Кубань, скоро они будут в станицах. Та­кие слухи ползли из камышей, из отрядов полковников Скакуна и Сухенко, которые разместились рядом со станицей, возле лиманов Кущеватого, Соленого и Сладкого.

Иосиф тучей скитался по двору, не находил себе места. Не за тем он ушел от красных, чтобы сидеть возле юбки жены или на печи под боком старенького батьки. Поле не убрано, на корню оставалась ку­куруза, надо пахать под озимые, косить траву на сено, а это ведь возле плавней.

Но предупреждение властей было нешуточным. Иосиф знал, что значило попасть под их руку, видно много ненависти к казакам накопилось у того ревкомовца, который вызывал его на беседу. Для него нужен малейший повод, чтобы учинить расправу. Старая Костенчиха шепотом через лиску говорила Марии будто за станицей у ветряка целыми днями слышна стрельба, стреляют и старых, и малых, кто попытался шагнуть за ставок в сторону плавней. Иосифа не надо было убеждать в этом, насмотрелся он насилий и бесчинств, будучи у Будённого, с каким ожесточением расправлялись красные с людьми после захвата новой станицы. Тогда он стал понимать, что казачеству не жить при этой власти. Оставаться он у них не мог и при первом удоб­ном случае просто ушел с таким же казаком из станицы Привольной Мыколой Иванченком.

В правлении станицы у Иосифа потребовали документы, подтвеждающие, что он был у красных и на его увольнение. Но кроме засаленной красноармейской книжки у него ничего не было. Он попытался сос­латься на свое тяжелое ранение, после которого его и уволили подчистую. Для того, чтобы убедить ревкомовца, он разделся и показал еще свежую рану на левом бедре. Зацепило его еще под Царицыным в З-м Уманском полку, но рана заживала плохо, он тогда с повязкой попал к красным. Но рана для ревкомовца оказалась более веским доказательством, чем все другие доводы и подозрительная книжка красноармей­ца. Его неохотно отпустили, но предупредили, что глаз с него не спустят. Сколько все это будет продолжаться, ему не сказали.

Но терпение его кончалось, он больше без дела сидеть не мог. Мария и старики не в силах были, чтобы справиться со всеми работами в поле, все надо было делать вручную, что можно было сделать на одном старом коне, без косилки, конных граблей. Пошел Иосиф в прав­ление за разрешением, чтобы выйти в поле. За столом все тот же го­родовик, которого раньше в станице никто не видел. Когда этот на­чальник разобрался что такое стыпок и что вокруг него сплошные, бескрайние плавни, он не стал с Иосифом говорить, обозвав его камышатником. Видимо кто-то донес, что он учавствовал в восстании в 1918 году и скрывался в камышах. Так Иосиф и не получил разрешения на выезд в поле.

Шли дни. Иногда наведать стариков приходил старший брат Афанасий. Все знали, что он так и не примкнул ни к белым, ни к красным. В одно время кто-то пустил слух, что он держал связь со своим 1-м Уманским полком при Деникине, его тоже таскали на допросы к ревкомовцам, но, видимо, Афанасий нашел, что им сказать.

В последний раз он пришел чем-то озабоченный, все порывался что-то сказать Иосифу, когда они оставались вдвоем. Но видимо что-то его останавливало. Он подошел к Иосифу, взял его за плечи и они вошли в конюшню. Там Иосиф выговорился брату:

- Понимаешь, Хванасий, я так больше ны могу. Стари сталы слаби, жинка с скотыную, та малым дитем еле управляется, в поли всэ стоит, работы там нывпроворот.

- А чего же ты сыдышь в хати?

- Та одын ревкомовец не пускае мэнэ на стыпок, такый подлый попався, упэрься и всэ, сказав, если шо ны так, то сразу забыруть.

- А я и ны знав, там же у мэнэ есть знакомый, попробую тоби пидмогнуть.

- Та тэ ще ны всэ. Ото було два дня назад, уже наступила ничь и я тико залаштувався до жинкы, як хтось тыхо заскриб в викно. Ну, я схватыв вылы, воны тэпэр у мэнэ в хати, як ружо, и тихо открыв дверь в сенцы.

- Есып, цэ я, - я сразу узнав по голосу, то був Мыкола Попка, ты ж его знаешь. Я з ным вмисти в школу ходыв, та и в лагерях пид Уманской тоже были вмисти. Я его впустыв в хату, а вин каже:

- Выходь на двир, есть балачка, в хати нызя. Я одягнувся и тоже выйшов. Так ото вин прийшов из комышив и казав, шо есаул Рябоконь клыче до сэбэ всих, хто був в восстании в восемнадцатом. А я знаю шo ций Попка тоже тоди був, а потом, прятався в комышах вмисти с батьком Марии Хванасием Сэмэновичем. Так ото вин мэнэ прямо огорошив, шо я мог сказать, тико тэ, шо у мэнэ стари, малый хлопыць, та й роботы в поли нывпроворот. Вин потоптався, в хату так и ны зайшов, а тико сказав:

- Ну дывысь, козак, наши уже скоро прыйдуть, спросять, шо ты тоди скажешь?

Ото я тэпэр и думаю, шо мыни робыть, чи в стэп наряжаться, чи опять лизты в комыши вошей кормыть?

Афанасжй долго молчал, а потом сказал:

- В комыши пока ны ходы, я всэ злаштую, надо на стыпку управыться. До мэнэ тоже прыходылы, хто-то из Крыма побував в комышах и справлявся по поручению полковныка Гамалия, знакомого мыни ще по турецькой войне, так Гамалий пытав, як там вахмистр Казыдуб, ны забув бува свою присягу. Так шо, Есып, у нас одна дорога, а пока мовчи и жды. А на счет стыпка я всэ улажу.

Не прошло и трех дней, когда Иосиф разговаривал с братом, как из правления прислали за ним, опять потребовали явиться в ревком.

В такое трудное время надо быть готовым ко всему. Хотя сам Иосиф не сказал Марии о ночном госте, но от нее ничего не ускользнуло, она ведь тогда не спала. Да и по самому Иосифу она видела, что тот стал еще более замкнутым, все дни ходил насупленным, на ее вопросы отвечал резко, даже грубо. Постепенно тревога охватила всю семью. Даже четырехлетний Яша, всегда молчаливый и послушный, теперь не отходил от матери, постоянно терся около ее ног, боялся подхо­дить к отцу.

Случилось то, чего так боялись, нового вызова в правление. Ту­да теперь просто так не вызывали. Таких молодых казаков, как Иосиф, в станице осталось мало, все они были под постоянным надзором. Перед этим говорили, что Грыцька Шпака тоже так вызвали и больше его никто не видел.

Но надо идти, ни с кем не попрощавшись с куском хлеба и шматком сала в котомке, Иосиф ушел по вызову. До этого он видел, что в правлении было многолюдно и шумно, рядом, на большом дворе Завгороднего размещался красноармейский отряд, везде стояла охрана из них. Но сегодня всего этого не было. В правлении все комнаты закрыты и толь­ко в одной сидел все тот же ревкомовец.

- Ну здравствуй, казак, наверное соскучился по хорошей работе, ладно, завтра можешь выехать на свой надел, но с одной жинкой, на подмогу никого брать не разрешаю. Плавни уже почти очистили, но осталось много бродячих, так что если кто появится возле твоего куреня, сразу же садись на коня и скачи сюда, в правление. Не дай бог скроешь, пеняй на себя. Днем работаешь, на ночь в станицу.

С этого дня Иосиф с раннего утра и до позднего вечера пропадал в степи. В работе он всегда был неистов, а сейчас истосковавшись по ней, крутился за троих, без передыха, не жалея ни себя, ни жены. Мария после полудня летела в станицу, надо было покормить стариков, сыночка и бежать к матери, которая с появлением Мыни со страшной вестью, слегла, да так и не поднималась, таяла на глазах. Каждый раз, когда наведывалась дочка, она ей задавала один и тот же вопрос, нет ли какой весточки от Костика. Думала она о нем постоянно, просыпалась ночью и ждала стука, прислушивалась, нет ли шагов под окном. Теперь она боялась одного, что умрет и не увидит своего сына.

Видно чувствовало сердце матери, что сын ее где-то недалеко, что он стремится к ней и вот-вот он зайдет в хату. Но не суждено было сбыться этой последней надежде старой казачки. Больше ее сына не увидит не только она, но и ее дети, ее внуки. Судьба решила по-своему, жестоко распорядиться с этим казаком, как и со всем казачест­вом.


***


Керчь, конец июля 1920 года.

Завершалась подготовка десанта. Во главе десанта был поставлен генерал Кучук Улагай. Это был один из самых популярных среди кубан­цев казачий генерал. Ему верили и, как тогда говорили, он один мог «объявить сполох», поднять казачество и повести его на святое дело освобождения родины. Так, по крайней мере, тогда думали те, кто питал надежду на этот десант. Считали, что за Улагаем должны пойти все казаки. Отважный кавалерийский начальник, хорошо и быстро разбирающийся в обстановке, смелый и решительный, казалось, что только он мог поднять станицы, хутора, всех казаков и повести их на защи­ту свободы, веры и своей земли.

Врангель хорошо знал этого генерала, знал его достоинства и знал его недостатки. Было известно, что он не всегда умел хорошо организовать работу подчиненных, быстро переходил от большого подъема к унынию. В этом ему должен был помочь твердый, хорошо знающий воен­ное дело начальник штаба. Но как раз в этом Врангель его не подстраховал. Штаб группы был создан на скорую руку, туда попали слу­чайные люди. Сам штаб оказался громоздким, не отвечающим характеру предстоящих скоротечных действий. Ошибочным оказалось и то, что штаб возглавил мало известный на Кубани генерал Драценко. Уже с первых дней выявилось различие в оценке ситуации этими двумя генералами, которые в будущем приведут к целому ряду ошибочных действий и неу­дач.

Хотя вся подготовка операции проводилась скрытно, но она стала тайной только в верхах. Информированный об этом Иванис, как исполняющий обязанности Атамана Кубанского казачьего Войска, поставил об этом в известность Кубанское правительство и некоторых членов Рады. Вскоре покатилась молва: «Идем на Кубань!»

Те меры, которые предприняты Главкомом и его штабом по высадке десантов на второстепенных направлениях, в этих условиях не могли достигать цели, способствовать достижению успеха главными силами. Дошло до того, что о целеобразности таких действий обсуждали не только офицеры штабов, но и политики, обозреватели газет. Еще до начала погрузки десанта к портам Керчи и Феодосии потянулось огромное число беженцев, главным образом из кубанских станиц и городов, посыпались просьбы, а иногда и требования по предоставлению им дополнительных транспортов.

Безусловно, что правильно задуманная, но плохо организованная и недостаточно подготовленная десантная операция, уже с первых дней была обречена на неудачу.

Посадка на суда проводилась в Керчи и Феодосии. Транспортов не доставало. На более чем 16 тысяч человек, 4500 лошадей, артиллерию, снаряжение и другое имущество, огромный тыл с массой беженцев, чинов гражданской администрации было подано всего 40 судов. Войска были размещены в невероятной тесноте.

1-я Кубанская казачья дивизия генерала Бабиева грузилась последней.

Константин Мукиец помнит тот свой первый таганрогский десант, когда он в составе казачьего полка оказался у красных. Помнит он ту неразбериху, толчею при посадке на корабли в Ейске, когда ка­заки вместе с лошадьми падали за борт. Сейчас этого не было, но, бестолковщина, все же наблюдалась. Первыми грузили казачьи батареи. Орудия и лафеты к ним тянули на руках. Начашаяся качка в море затягивала погрузку. Но все же к вечеру она была закончена.

30 июля 1920 года караван десантных судов все же вышел из двух портов с таким расчетом, чтобы высадку начать на рассвете 1 августа. Весь путь планировали пройти в темное время, особенно зону Керченского пролива, где фарватер проходил в 1-1,5 километрах от таман­ского берега, занятого красными. Шли с погашенными огнями, в том числе сигнальными. Суда вели опытные лоцманы, не однажды ходившие по этим местам. В этом смысле учли июньский опыт десантирования войск генерала Слащева в районе Кирилловки. Такими мерами все же была достигнута некоторая внезапность. Только к исходу 31 июля, ког­да суда, вышедшие из Керчи и Феодосии, соединились и стали подхо­дить к местам высадки, они были обнаружены красными.

Места высадки до последнего момента знали только генерал Улагай

и его окружение. Командирам кораблей были выданы пакеты с указанием этих мест и времени причаливания, которые вскрывались с нас­туплением темноты, то есть непосредственно перед высадкой.

В это же время из Феодосии вышли суда генерала Черепова, благополучно дошли до Анапы, где стали усиленно курсировать, как бы в поисках мест десантирования.

Надо отдать должное Улагаю, что ему удалось, несмотря на обнаружение красными целого ряда признаков подготовки десанта, ввести их в заблуждение относительно мест высадки главных сил и провести незамеченными суда через Керченский залив.

Высадка десанта началась в самом неожиданном и самом уязвимом для красных месте.

На рассвете 1 августа громадное количество, для тех мест, судов появилось в районе Приморско-Ахтарской. Короткий артиллерийский обстрел порта и началась высадка.

Для защиты со стороны азовской флотилии красных у станицы Копанской, против Ясенской переправы был выставлен конвой судов в 15-16 километрах от берега, в направлении Ейска и Мариуполя была выслана морская разведка.

Первые десантники, юнкера Алексеевского казачьего училища, вступили на кубанский берег у хутора Верещагинского, за ними на песчаной отмели высадились сводно-гренадерский батальон и офицерская рота Алексеевского полка. Местные власти и две роты пехоты красных в панике бросились в сторону Ольгинской.

Начало высадки было успешным. Этому успеху способствовала нераз­бериха среди руководства красных, особенно в 9-й армми, штаб которой размещался в Екатеринодаре. Армия была разбросана по всей Куба­ни, между штабом и частями связь была ненадежной, растерянность, гра­ничащая с паникой среди командования, создавали благоприятные ус­ловия для развития задуманной операции.

Врангель, в первые же часы, получает известие об успешном нача­ле высадки десанта. В честь такого события, находясь в Джанкое, он издает приказ и был отслужен молебен епископом Вениамином.

ПРИКАЗ

Правителя и Главнокомандующего

Русской армией

№103

1 августа 1920 года г. Джанкой


«Сыны Дона, Кубани, Терека, Астрахани! После тяжелых невзгод, оправившись и отдохнувши, вы вновь расправили орлинные крылья.

Несите счастье и свободу Родной земле. В братском единении перед грозной опасностью заключим с Вашими Атаманами и Правитель­ствами крепкий договор.

Мы не положим оружия, пока не освободим от красного ига Родную землю, пока не спасем матушку Русь.

Пусть живут вольности казачьи и мудрости казаков строить жизнь в Родных краях!

Минует лихолетье, освободится от красного ига весь русский народ, соберутся верные сыны Родины строить ее счастье. Встретятся на Всероссийском народном собрании казак и горец, горожанин и крестьянин и их устами скажет русский народ, какой быть новой России».

Генерал Врангель.


Переданный телеграфом приказ Врангеля зачитали во всех полках, сотнях десантной группы. По-разному, он был воспринят казаками, особенно старыми казаками в станицах. Хороши слова, да поданы с большим опозданием, и вера не та, да и силы не те.

Но казаки в войсках генерала Улагая, воодушевленные первыми успехами, верили в судьбу, с надеждой смотрели вперед, рвались к родным станицам.

Начальный этап десантной операции действительно был успешным. В утренние часы 1 августа о высадке десанта стало известно в шта­бе 1-й кавалерийской дивизии красных, размещенном в станице Брюховецкой. Сразу же было приказано одной бригаде выдвинуться в район Ольгинской и оттуда нанести стремительный удар по Приморско-Ахтарской. Где-то к 12 часам сведения о высадке десанта докатились до Екатеринодара. Командующий 9-й армией Левандовский и его штаб высадки десанта ожидали в другом месте и пришли к выводу, что в районе Приморско-Ахтарской белыми предпринят отвлекающий маневр, а по­этому посчитали, что для уничтожения этого десанта будет достаточно одной малочисленной кавалерийской дивизии. Начальнику этой дивизии Мейеру дополнительно были переданы в подчинение Ейский укрепленный район, силы которого были сосредоточены в станице Копанской, на хуторе Албаши и в станице Привольной, общей численостью до 500 шты­ков и двух орудий.

Кавалерийская дивизия красных состояла из двух бригад по 500 сабель в каждой. Долгие сборы этой дивизии затянули выход ее в район Ольгинской. Это позволило Улагаю целые сутки беспрепятстве­нно вести высадку десанта. Казаки буквально рвались с пароходов на родную землю. Каждый полк с нетерпением ожидал времени своей высадки. Наконец подошло время высадки дивизии генерала Бабиева. Первым вывел на берег своих коней 3-й Уманский полк, командиром которого был полковник Закревский. Полк входил в состав бри­гады, во главе которой стоял любимый уманцами и всеми кубанцами пол­ковник Василий Гамалий, герой турецкой войны 1914 года.

Казаки, выйдя на берег, падали, обнимали и целовали землю как родную мать. У многих очи туманились слезами не то от радости, не то от глубокой тоски и боли.

Прошло более двух лет, как Константин Мукиец покинул родные края. Все это время днями и ночами, в жарких боях, во время переды­шек у него перед глазами стояла родная станица, дорогие лица батькив, брата и сестер. Сколько же он о них передумал, не получая вестей, не зная, что с ними? Особенно было трудно, когда он узнал, что войска Деникина покинули Кубань и все станицы оказались под большевиками. Тогда он не находил себе места, рвался домой или в те места, где была ближе его родина. Но время шло, он был дважды ранен, но так и не смог попасть в казачьи войска.

И вот стало сбываться, он со своими станичками на кубанской зем­ле, в знакомых с детства местах, откуда до Копанской рукой подать.

Утром 2-го августа кавалерийская дивизия красных осторожно в боевом порядке стала продвигаться в сторону хутора Каленикова за которым виднелась станица Ольгинская. Чуть больше одной тыся­чи конников растянулись на пятнадцати километрах. Создавалось та­кое чувство, что большевики оказались в качестве грабителей, попав­ших в чужой дом и, вот-вот должен появится его хозяин.

Казачья группировка генерала Улагая стала продвигаться вглубь кубанской земли. В центре десантников шла дивизия генерала Казановича. Левый ее фланг прикрывала 1-я Кубанская казачья дивизия генерала Бабиева.

Кавалерийская дивизия красных разбита наголову и отброшена за Ольгинскую. 3-й Уманскнй полк вошел в станицу Бриньковскую.

Константин не один раз бывал в этой станице, она рядом с его Копанской. Эти две станицы разделяет узкое Бейсугское гирло. Еще в детстве папаша брал его, когда ехал в Брынькив, так называли эту станицу казаки, покупать лошадей или волов.

Шли берегом Бейсуга, заросшим густым камышом. На склонах берега высокий бурьян. Солнце катилось к закату. Конный разъезд во гла­ве с Константином вышел к окраине станицы со стороны дамбы. В ста­нице тихо, видны пустые улицы. Два казака высланы вперед, которые на большом аллюре проскакали через всю станицу и на взмыленных ко­нях вышли на разъезд. Казаки на рысях подошли к правлению стани­цы. Двери настежь, в здании ни души.

Со стороны церкви подошли два старых казака.

- Вы яки ж будытэ? Кони у вас ны таки, як у большовыкив.

- Та козакы мы, а хто есть в станыци?

- Та вы ж бачитэ никого ныма, булы москали, так повтикалы. Оставив разъезд в станице, Константин с двумя казаками выехал навстречу подходящему к станице полку с докладом о том, что стани­ца свободна.

На площади около церкви собралась почти вся станица. Появле­ние казаков для станицы было таким неожиданным, что люди думали - они свалились с неба. Подходили и малые, и старые, многие плакали, обнимали казаков, несли угощение.

Полк выстроился на площади в окружении станичан. Командир пол­ка полковник Закревский принял от станицы хлеб, соль на вышитых рушниках и благословение священика, был отслужен молебен.

Командир полка зычным голосом зачитал возвание генерала Улагая к населению Кубани:

«Доблестные кубанцы!

Весной этого года волна красной нечести захлестнула Кубань и те, из ваших братьев-кубанцев, которые отказались быть рабами ко­миссаров и коммунистов, ушли в Крым.

Собравшиеся в Крыму орлы-кубанцы, помня родные очаги и стонущих под игом большевиков братьев, ринулись на врага и, разбив красноармейцев и коммунистов, идут на родную Кубань, чтобы освободить и сделать вас действительно вольными казаками.

Мы пришли в родной край, чтобы освободить его от угнетателей, установить законность и порядок, дать возможность мирному населе­нию отдохнуть от кошмара большевизма и зажить спокойной жизнью.

Мы не имеем завоевательных стремлений. Мы будем бороться только с вооруженным противником. Все служившие в большевистских органи­зациях, если за ними нет уголовного прошлого, а также сдавшиеся и добровольно перешедшие, будут освобождены от всяких преследований и ограничений в правах.

Наша армия несет с собою действительную неприкосновенность лич­ности, жилища, семьи, свободу слова и печати. Общими усилиями мы должны создать жизнь светлую и свободную. Никакой мести в отношении насильников, злодеев, никаких зверств и репрессий, мы должны побе­дить правдой, а не насилием.

Если мы идем с оружием в руках, то потому, что это является единственной активной пропагандой. Мы идем обеспечить населению, без различия классов и национальностей, спокойную жизнь, возможность мирного труда и тишину, права человека и гражданина.

Казаки, крестьяне, горцы и иногородние!

Час восстания настал, все к оружию! Соединяйтесь в отряды! Перервите железнодорожную, телеграфную и телефонную связь красных! Захватите отряды красных поодиночке! Не давайте соединяться раз­бросанным частям красноармейцев и коммунистов! Сдающихся красноар­мейцев разоружайте, но не преследуйте и не разрешайте их грабить!

Да здравствует вольная Кубань без комиссаров и коммунистов!

Командующий войсками генерал- лейтенант Улагай"

Такое возвание зачитывалось во всех освобождаемых станинах и в тылу красных.

Несмотря на блестящие успехи первых дней действий десанта в самом начале проявилось то, что стало в последствии роковой причиной неудач.

Командование десанта и лично генерал Улагай проявила некоторую инертность, в результате чего сама высадка затянулась, до оконча­ния высадки войска не переходили к решительным действиям, хотя перед собой практически не имели противника, кроме слабой кавале­рийской дивизии красных. Время шло, а войска и особенно тылы продол­жали медленную высадку.

Этим не замедлили воспользоваться красные. Левандовский в помощь кавалерийской дивизии посылает Приуральскую бригаду численно­стью более 5 тысяч штыков, кавалерийекую бригаду 14 стрелковой ди­визии - до 500 сабель, Таманскую кавалерийскую бригаду.

Приуральская бригада выходит во фланг 1 Кубанской казачьей дивизии генерала Бабиева в районе станиц Бриньковской и Чепигинской, пройдя со стороны Копанской через Бейсугское гирло, которое оказалось не прикрытым казаками казачьей дивизии. В районе хутора Котлярова красные сосредотачивают конную группу из двух кавалерийских бригад. Однако Левандовский тоже медлил, все еще считая Приморско-Ахтарское направление второстепенным, ждал высадки главных сил белых в другом месте. Это также было упущено Улагаем.

Основные бои велись только в районе Бриньковской, которая опять оказалась в руках красных, а также под Ольгинской.

Только 4-го августа выгрузка наконец-то была завершена и, Улагай всеми силами перешел в наступление. Вдоль железной дороги быстро стала продвигаться сводная пехотная дивизия генерала Казановича, которая вскоре захватила станицу Тимашевскую. Слева ее 1 Кубанская казачья дивизия генерала Бабиева выгнала полк Приуральской бригады из станицы Бриньковской, на рысях шла на Брюховецкую. 2 Кубанская казачья дивизия наступала в направлении станицы Степной, в обходТимашевской с юга.

Генерал Бабиев, имея две бригады в первом эшелоне, с ходу гро­мит бригаду кавалерийской дивизии красных, которая в панике бежит в Новоджерелиевскую. В это же время казаки генерала Шифнер-Маркевича обрушиваются на другую бригаду той же кавалерийской дивизии красных. Красные бегут на всех направлениях.

Генерал Улагай принимает решение ударами двух конных дивизий генералов Бабиева и Шифнер-Маркевича по сходящимся направлениям на Но­воджерелиевскую и Роговскую завершить разгром кавалерийской дивизии красных и конной группы большевиков в составе двух бригад. Разви­вая наступление, казаки занимают Новоджерелиевскую, Роговскую, диви­зия Шифнер-Маркевича успешно движется в направлении станиц Новони­колаевской и Поповической. Кавалерийская дивизия красных перестает существовать.

Только 6 августа Левандовский начинает оценивать нависшую угро­зу со стороны десантной группировки генерала Улагая.

Разбросанная на большой территории дивизия генерала Шифнер-Марке­вича овладевает Гривенской, Старовеличковской, Староджерелиевской, Поповической, Николаевской, перерезает железную дорогу между Тимашевской и Крымской. Сводная дивизия генерала Казановича вышла к реке Кирпили.

Однако к этому времени несколько осложнилась обстановка на левом

фланге дивизии генерала Бабиева. Один полк Приуральской бригады вы­шел из копанских плавней и, овладев не защищенной Бриньковской, дру­гие два полка этой же бригады перешли плавни в районе Лебяжьего ли­манна, повели наступление на Роговскую. Создалась угроза выхода этой бригады в тылы дивизии генерала Бабиева, а в последующем на основ­ную дорогу, соединящую войска группы с основной базой.

Генерал Бабиев был вынужден развернуть фронт дивизии и обрушить­ся на цепи приуральцев. Казачьи полки с марша разворачиваются в ла­ву и сбрасывают два полка красных в камыши Бейсугского гирла.

Бабиев тоже допускает просчет, прекращает преследование красных полков, дает им возможность собраться в районе станицы Придоро­жной и вновь угрожать левому флангу.

Красные продолжали пребывать в растерянности. Левандовекий так и не смог наладить управление, каждая его часть действовала на свой страх и риск.

Дивизия генерала Казановича, овладев Тимашевской, преследовала два полка Таманской бригады красных в направлении Новокорсунской, а их же 14-ю кавбригаду и один полк таманцев на Медведовскую. И опять же, как и в других подобных случаях, преследование было прекращено уже крайне дезорганизованных, численно слабых частей противника.

Генерал Бабиев отвел полки к Роговской и Новоджерелиевской, а одним полком занял Брюховецкую.

Обстановка складывалась так, что дивизии генерала Улагая вла­дели полной инициативой, казачьи полки имели большой подъем, крас­ные оказались на грани паники. Создалась прямая угроза Екатеринодару. Левандовский организует эвакуацию своих тылов в Тихорецкую, вскоре туда же уходит штаб 9-й армии красных. Причем эвакуация проис­ходит в такой спешке, что оставляется немало военного имущества.

Оборона города поручается небезизвестному Епифану Ковтюху символическими силами в составе трех рот пехоты и запасной артиллерий­ской батареи.

Дорога со стороны Тимашевской действительно была открыта. Но Улагая настораживало то, что дальнейнее углубление еще больше растягивало фронт и усиливало опасность фланговых ударов красных со стороны Уманской и Тихорецкой,

К утру 8 августа войска генерала Улагая занимали довольно обширный район от Бейсугского лимана по плавням вдоль реки Бейсуг до станицы Брюховецкой, далее на восток до Корсунской, Дядьковской, Медведовской, на Старовеличковскую и Староджерелиевекую. Располагая не более чем пятью тысячами человек в трех дивизиях, Улагай не мог создать сплошной фронт и быть достаточно сильным везде.

Резервов Улагай не имел, надежд на подкрепление из Крыма не питал. Оставалось уповать на одно, на всеобщее восстание казаков Кубани, как это было в 1918 году. Но уже первые дни показали, что немалая часть казаков с нескрываемым недоверием отнеслись к десан­ту и главным в этом была его малочисленность. Вера, подорванная в 1919 году действиями Деникина, да и самого Врангеля, потеряна, и возродить ее можно было только решительными шагами руководства белого движения.

Рассуждая видимо таким образом, Улагай стал проявлять губительную осторожность. Он понимал, что захватить Екатеринодар ему не сос­тавляло больших усилий. Но смог ли он, потом удержаться, это могло оказаться простым рейдом.

В это время Левандовский бросает против десанта еще две свежие дивизии: 9-ю из Ейского отдела, штаб которой находится в станице Уманской и 2-ю Донскую - со стороны Тихорецкой.

Время упущено и сейчас, оно стало работать против десантных войск.

В эти дни малочисленный отряд генерала Черепова, высаженный меж­ду Анапой и Новороссийском, не мог сковать таманскую группировку красных.

Еще один просчет, который допустил штаб генерала Улагая, был в том, что не была установлена связь с многочисленными повстанчески­ми отрядами, более, там мало что знали о существовании, так называемой, « Армии возрождения России».

Загадкой остается то, что все это довольно легко прогнозировалось еще в Крыму, до начала высадки десанта. Штаб Врангеля, да и сам он легко могли предвидеть ход событий, предугадать дейст­вия большевиков. Но почему-то этого не случилось. Заняв Тимшевскую, имея в руках инициативу, Улагай оказался в затруднительном положении.

А далее следоваии целый ряд ошибочных действий самого Улагая.

Он делает шаг опять таки к нерешительности, приостанавливает наступление, надеясь пополнить поредевшие полки за счет мобилизации в Кавказском, и Таманском отделах. Мобилизационные пункты были развернуты в станицах Приморско-Ахтарской, Ольгинской, Степной, Ново-Джерелиевской, Роговской, Брюховецкой, Тимашевской, Поповической, Старовеличковской, Староджерелиевской, Николаевской, Гривенской, Кирпильской и других. Улагай и его штаб понимали, что мобилизация в 1920 году, после стольких поражений белого движения, очень не по­пулярна среди казаков. Поэтому больших ожиданий от этого мероприятия они не ждали. И результаты говорили сами за себя. На призывные пунк­ты казаки шли вяло и к концу второго дня, от начала мобилизации, их прибыло не более трех тысяч. Так стала рушиться главная надежда Врангеля на поддержку населения.

Стало совершенно очевидным, что только приток свежих сил из Крыма и быстрое наступление вглубь Кубани, могли переломить недоверие на­селения и оказание с его стороны широкой поддержки. Казаки в прош­лые годы испытали силу ударов Красной армии и все то, что следо­вало за их поражением, не могли склонить их вновь взяться за оружие. Такое могло произойти при гарантиях на успех. Видимо для этого на­до было, по меньшей мере, овладеть Екатеринодаром и соединиться с повстанцами горных районов.

Улагай с каждым днем все больше терял инициативу, а с переходом к обороне лишился главного условия успеха операции - смелого, решитель­ного, а может быть отчаянного наступления до полной деморализации противника.

Передышка войск Улагая подарила Левандовскому целых два дня, в течение которых тот смог сосредоточить свои силы и добиться значительного перевеса над Улагаем. Со стороны Крымской, в район станицы Медведовской, была выдвинута 26 стрелковая дивизия из Варениковской в направлении станиц Полтавской, Староджерелиевской, походным порядком двигалась 22 стрелковая дивизия, несколько полков были пос­ланы из Екатеринодара.

Но даже если бы в этот момент Улагай перешел в наступление, то и эти меры красных не спасли бы, их.

Насколько серьезная обстановка сложилась на Кубани, что ею занялось московское правительство. Главком Каменев в помощь Левандовскому из Тихорецкой направляет 2-ю Донскую стрелковую дивизию, из состава 11-й армии, выдергивается 7 конная дивизия, а из своего ре­зерва бросает Московскую бригаду курсантов. Как уже писалось, из Ейского отдела выходят две стрелковые бригады. Таким образом, красным удается против 5,5 тысяч казаков генерала Удагая сосредоточить до 16 тысяч штыков, 4 тысяч сабель, 400 пулеметов и 70 орудий. Это обеспечивало им четырехкратное превосходство по живой силе, а по пулеметам и орудиям более чем в пять раз.

7 августа было затишье, обе стороны активных действий не вели, кроме левого фланга дивизии генерала Бабиева. Полк этой дивизии под напором превосходящих сил был вынужден оставить Брюховецкую. Бабиев в помощь казакам бросил юнкеров Константиновского пехотно­го училища. Брюховецкая опять оказалась в руках казаков.

К вечеру 7 августа Улагай принимает решение на возобновление наступления.

Три его дивизии: Сводно-Кубанская генерала Казановича, 2-я Кубан­ская казачья дивизия генерана Шифнер-Маркевича и 4-я Кубанская кон­ная дивизия полковника Буряка должны, согласно этого решения, на­нести удар из района Тимашевской на Екатеринодар. На 1-ю Кубанскую дивизию генерала Бабиева была возложена задача по прикрытию всей операции с севера и северо-востока на значительном фронте, от станицы Бриньковской, в сторону Брюховецкой почти до Батуринской. Та­кая осторожность вызывалась тем, что севернее Бейсугского залива, со стороны Копанской и Привольной оставались части полуразгромленной Приуральской бригады красных. Кроме того, с севера в этом же направлении двигались две бригады 9 стрелковой дивизии, размещен­ной в станице Уманской.

В этих условиях генералу Бабиеву пришлось избрать маневренный характер действий своей дивизии, как он сам выразился, диктовать огромной территории малочисленностью своих полков. Однако, невозможного казаки этой дивизии сделать не смогли, красным удалось рас­пространиться по левому берегу реки Бейсуг. Станица Бриньковская пять оказалась в руках большевиков. В который раз эта несчастная станица переходит из рук в руки. Более того, один полк 2-й Донской стрелковой дивизии вышел со стороны Брюховецкой на Роговскую и захватил железнодорожную станцию. Позже было признано ошибочным, что Бабиев не развил наступление в сторону Копанской и Ясенской, где существовала благоприятная обстановка для пополнения казачьих полков.

В это же время красные наносят удары со стороны станицы Переясловской силами 25-й стрелковой бригады 9-й дивизии и со стороны станиц Дядьковской, Медведовской и Старовеличковской силами 26-й стрелковой бригады этой же дивизии. Осмелела и выползла из плавней полузадуше­нная Приуральская бригада, вышла к Ольгинской со стороны Бриньков­ской. Конечно, такая потрепанная бригада не могла расчитывать на значительный успех, но видимо ей надоело сидеть в плавнях и кормить комаров.

Сложившаяся обстановка не могла встревожить генерала Улагая и его штаб. Бабиев делал не возможное, но ему, видимо с громадным трудом удается удерживать большой район. В любой момент может случиться так, что в тылы всей группировки прорвутся значительные силы крас­ных. Сам Бабиев был горячим сторонником захвата Екатеринодара, но допустил на своем участке красным выйти на левую сторону Бейсугского лимана и в свое время не развил успех через Бейсугское гир­ло в сторону Копанской.

Константин Мукиец непрерывно находился в разъездах, так тогда называлась конная разведка. Как-то он с пятью казаками перешел вброд через гирло недалеко от Бриньковской, вышел к Ханскому озе­ру, откуда рукой было подать до Копанской. Но он понимал, что и так несколько увлекся и зашел значительно дальше, чем было прика­зано командиром сотни.

Прошло всего несколько дней, как он одел погоны старшего урядника и был назначен взводным. В сотне его уважали за спокойный, уравновешенный характер, за смелость и красивый голос. Вокруг не­го всегда, когда была возможность, собирались песенники, он был заводилой не только в своей сотне. Все эти дни, как его полк всту­пил на кубанскую землю, Константин жадно ловил любую весть о родной станице, о новых порядках, которые завели в них большевики. Он неоднократно был свидетелем того, с каким радушием и радостью казаков встречали в станицах, когда на улицах собирались толпы лю­дей, когда навстречу им выходили из камышей повстанцы. Но до этого ему таки не удавалось встретить копанчан или хотя бы человека, побывавшего в его станице.

В один из тех дней, когда 3-й Уманский полк, в который уже раз загонявший приуральцев в камыши, к вечеру подошел к Привольной. Ста­ла спадать дневная жара, со стороны плавней тянуло родным запахом стоячей воды, гниющих камышей. Сутками не слезая с лошадей, под па­лящим солнцем, в пыли, казаки не находили времени, чтобы обмыться, хотя вода всегда была рядом и манила прохладой. Так было и в этот тихий августовский вечер. Казаки просили у Константина сделать оста­новку около речки, но он не мог им уступить, помня строгое на этот счет предупреждение командира сотни. Все хорошо помнят, как были расстреляны красными из пулеметов юнкера Алексеевского училища, рассыпавшиеся по бахче под Ольгинской.

Чаще всего находясь со своим взводом в разведках, Константин научился оценивать обстановку в станице, хуторе, не заходя в них. Вначале местные жители недоверчиво относились к казакам, видимо, боясь попасть на красных, неохотно вступали в контакт, даже тогда, когда слышали свой черноморский говор. Он слышал, что особенно недоверчи­во люди относились к юнкерам военных училищ, одетых не в казачью форму, боялись терцев и алексеевцев, полки которых состояли из линейцев, говорящих не на местном кубанском наречии. Жители станиц не могли взять в толк, как это, как будто казак, в казачьей кубанской одежде, а не знает своего черноморского языка, не «балакае», а "штокае", как городовик или москаль.

На подходе к Привольной, казаки налетели на стадо коров. Два пасту­ха испуганно смотрели на казаков, видимо не веря, что они настоящие. Но как только Константин забалакал на родном для них язы­ке, пастухи осмелели и разговорились. В станице еще вчера были какие-то военные, говорили, что большевики. В те дни, когда они были в станице, люди прятались в камышах, погребах - кто где. Со стани­цы угоняли скотину, у людей в хатах забирали пшеницу, муку, овес и много чего другого. Но люди не сопротивлялись, их просто не было, поэтому никого не постреляли.

Но, как рассказывали эти пастухи, в станице было и по-другому. Страшными для привольчан были первые дни, как услышали о высадке десанта. В те дни в станице были какие-то красноармейцы. Но всем заправляли ревкомовцы. Ловили всех, кто хоть чем-нибудь напоминал казаков, а тем более у кого находили кинжал или шашку. Многих тог­да постреляли за станицей и в плавнях, большиство которых были ста­рые казаки и малолетки. Тогда же позабирали всех лошадей и угнали в сторону железной дороги.

Такой рассказ пастухов для казаков не был новым. Насльшались они в станицах и на хуторах, как издевалась новая власть над людь­ми, когда стало известно о появлении казаков в Приморско-Ахтарской, беспощадно расстреливались безвинные старики, дети и даже женщины.

Много видели, много слышали о зверствах большевиков, но чтобы поголовно убивали мирных людей, да еще детей и женщин, такого казаки еще не слышали. Они не могли знать, что местные советские руководители выполняли специальное постановление о беспощадной расправе над жителями тех станиц, где находили поддержку повстанцы или как их называли камышатники. Такими были все станицы, вокруг которых бы­ли плавни, это почти все Приазовье - от Ейска до Темрюка.

Командир 3-го Уманского полка полковник Закревский поддерживал постоянную связь с отрядом полковника Сухенко, который действовал в плавнях южнее станицы Копанской, между лиманамн Кущеватым, Сладким и Горьким. Иногда, здесь, в этих местах появлялись повстанцы из отряда есаула Рябоконя, Они ожидали выхода в этот район казачьих полков Бабиева, освобождения станиц Ейского и Кавказского отделов.

Константин прекрасно знал эти места, сам в 1918 году был среди таких камышатников. Об этом знал не только его командир сотни, но и полковник Закревский, от которого он получил приказ о налажива­нии постоянной связи с повстанцами. Несколько дней назад он впервые побывал в отряде Сухенко. Чтобы не привлекать особого внимания казаков, потому что знал как рвались в эти места выходцы ближайших ста­ниц, он взял с собою лишь одного пожилого казака из станицы Ново-Деревяновской, тоже хорошо знавшего эти плавни.

Вышли на лошадях ночью. Широкое русло Бейсуга у Привольной по берегам было покрыто непроходимыми камышами. Лишь в некоторых мес­тах, по крутому берегу, поросшему высокими бурьянами и терновниками, где можно было подобраться к реке. Кругом было тихо и, если бы не ухающая пушка, где-то со стороны Чепигинской, где дрались казаки генерала Бабиева, можно было забыть об этом проклятом времени.

- Господин старший уряднык, а вам ны страшно, як ото нас пиймають краснюкы? - спросил немногословный Ефим Данилейко.

Константин как-то не задумывался об этом раньше, а сейчас, вдруг, ему стало не по себе.

- Та ни, Юхым Маркович, тут ныма уже ны одного краснюка, мы так им вжарылы, шо воны драпанулы аж до Канивськой.

Решили медленно ехать низом, вдоль камышей до знакомого прохо­да в плавни. Ночь была звездной, сзади, за Привольной, стала выгля­дывать полная луна, обещавшая залить своим светом зеленые, бескрай­ние плавни. Это не помогало разведчикам, поэтому до ее выхода надо скрыться в камышах. Константин еще с тех времен, когда вместе с от­цом и другими казаками ждали лучшего времени в камышах, стал понимать, что плавни не лучшее место для повстанцев. Но в этих местах северной Кубани ничего лучшего не было. Но повстанцы жили надеждой, надеялись на помощь Врангеля, на приход казаков Улагая и Бабиева надеялись на то, что новая власть долго не продержится, она была и остается чужой для кубанцев. Но надеждами питается молодость, старые казаки видили другое, в этом необозримом море камышей возможно таится их гибель, как случилось с большинством тех, кто сю­да ткнулся еще в восемнадцатом, когда надежд было значительно больше.

Константин нашел проход в камыши по твердой земле, по которому они на лошадях добрались до боли знакомых полей стыпка. По полого­му берегу выскочили в степь. Лошади, почувствовав твердую землю, пошли легко и уверенно.

Константин не мог оторвать глаз от растилавшейся ровной степи, залитой лунным светом. На казачьих наделах торчала стерня, стояла пожелтевшая кукуруза и почти черные подсолнухи. Как же это все бы­ло дорого обоим казакам, молодому и старому, с детства впитавшим запах скошенной пшеницы, степного воздуха и даже такой родной пыли.

Вдали показались всадники, это могли быть и свои, и чужие. Ухо­дить было уже поздно, их наверняка увидели, при лунном свете вид­но было, как они выхватывают из-за спин короткие винтовки, да и ло­шади при переходе через плавни порядком измотались. Видны были чер­ные папахи, на некоторых были бурки, мелькнула надежда, что это свои. Но в те лихие времена на кубанских землях мало кто не приме­рял казачью форму, были такие среди приуральцев и даже среди дон­цов.

Константин на всякий случай отстегнул от пояса лимонку, взял такую же, только бомбу-бутылку Юхим.

Разъезд подошел поближе и тогда Константин, сложив ладони рупором, закричал:

- Эй, хто вы таки? Мы улагаевцы, а вы?

Из-за высокого бурьяна, где был разъезд, раздался хриплый голос:

- Если вы таки наши, то одын шагай до нас, та ны стрыляйтэ! Пауза и со стороны бурьяна выехал всадник, по посадке и манере держаться на коне, можно было угадать кубанского казака. Чем ближе, тем больше напрягался Константин, уж больно было ему знакомо лицо этого человека,

- Та ты ны Хведька Загинайко?

- А то хтож ж, а вас, господин старший урядник, я шо то не узнаю.

- Та я Кость Мукиець.

- А бувало вы ны брэшите, пырыхрыстысь, як звалы вашего батька?