Geum.ru

В 1942 году закончил педагогическое училище и был мобилизован в армию. Сэтого года и до конца Великой Отечественной войны на фронте

Вид материалаЗакон
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7   8   9   ...   12
У Константина подошел комок к горлу.

- Почему ты сказал звалы, шо его ныма в живых, Хванасия Сэмэновыча.

- Оце теперь бачу, шо ты Константин, ба якый выбухав. Я ж тэбэ знаю манэньким хлопчиком.

- Та ты кажи, дэ мий батько?

- Ладно, поихалы до командира, потом всэ узнаешь.

- Заметив на папахе командира разъезда офицерскую кокарду, Константин вытянулся и представился:

- Старший урядник Мукиец.

Офицер дотронулся пальцами до папахи:

- Хорунжий Тыщенко из отряда полковника Сухенка, есаула Васыля

Мукиця знаетэ?

- Та вин же мий дядько, брат мого батька, а вин тоже з вамы?

- Та ни, вин вбытый ще в дывьятнадцятом, пид Царицыным, а я спросыв, шоб щэ раз провирыть, шо вы ни красни.

- А другый, шо з вами, вин тоже наш?

- Та то козак из станыци Новодырывьяновкы, мы обыдва у генерала Бабиева.

На широкой и зеленой поляне сидят и лежат казаки. Навстречу Константину подошла группа офицеров. Офицеры обступили его и с нескрываемым интересом рассматривали, видимо впервые так близко ви­дят казаков из десанта. Высокий черноусый Сухенко стоял чуть в стороне, но Константин первым отдал ему честь. Полковник махнул рукой вмес­то приветствия, круто повернулся и пошел по тропинке вглубь камышей.

Знакомая для Константина обстановка, те же старые места, но те­перь хорошо обжитые, добротно обустроены. С помощником Сухенка и несколькими офицерами подошли к камышовым шалашам. По пути Константин видел, как все казаки и офицеры жадно смотрели в его сторону. У шалаша растелили кошму, подали варенных курей, хлеб, пред­ложили горилку, но Константин от чарки отказался, хотя был голоден. Не прикоснушись к еде, он попросил полковника выслушать его.

Когда Константин допожил об обстановке на фронте и о просьбе командира 3-го Уманского полка - Сухенко, с явным недовольством проговорил:

- По нашим сведениям в камышах сейчас находится четыре отряда, это немало, но у нас нехватает оружия, мало боеприпасов. Но, убегать мы не думаем, как это предполагают делать новоиспеченные полководцы, наша борьба только разворачивается. Мы предпочитаем драться, а если потребуется и умереть здесь, на родной земле. Генерал Вран­гель допускает большую ошибку, что не помогает нам. А вот, насчет просьбы вашего командира покумекаем, но пока ответа на это я вам не дам. Когда примем нужное решение, сам с ним свяжусь.

На этом разговор был закончен.

Константин нашел Загинайко у коновязи, где тот чистил коня.

- Ну шо, Хведька, тэпэр убидывся, хто я?

- Та я давно тэбэ узнав, но всэ ж боявся, ты ж попэрся до крас­ных.

- Та було такэ дило два года назад, богато воды утикло. Вси зналы, шо я ны сам пишов, ны мэнэ одного заграбастали в облави.

- Ладно, Кость, я всэ знаю, но всэ так пырывырнулось, шо ныкому виры ныма. Ты ото думаешь, шо Сухенко правду каже? Та ни, вин спыть, а всэ дума, як пидлаштуваться до Улагая, та й драпануть до Крыму. Тут нам всим будэ крышка. Всэ так далэко зайшло, шо тэпэр нам уже ны выпутаться.

- Може твоя правда, Хведор, я то ж такымы думкамы болию, я ж дома ны був билыш, чим два года. А дэ твий батько?

- Та он воны идуть, стари сталы.

- Здравствуйтэ, дядько Иван, давно вас ны бачив.

- А ты чий будыш, шо то я тэбэ ны прыпомынаю?

- Та шо вы, попашу, цэ ж Костык, старший сын Хванасия Сэмэновыча.

- О, бач ты якый став, кажись старший уряднык, як и твий батько. Вы, Мукици, булы грамотни и охочи до службы, А дома шо? Там хозяйнычають большовыкы, станыця кыпыть, житя ныма. Тай у тэбэ дома мало чого хорошого. Батько твий вмер, царство ему нэбэсне, кажуть, шо от тифу, а я так думаю, шо тут шось другэ. Дэбэлый був козак, Хванасий Сэмэновыч, та ще ны такый старый. Мабудь в тому Новороссийске було шо то другэ.

Константин не слышал последних слов старого Загинайки. От того, что он услышал, еле устоял на ногах. Как же так? Нет в живых того, кем он жил все эти годы. В это не хотелось верить.

Но казак продолжал рассказ и то, что приходилось слышать, не укладывалось в голове. Станица наполовину уничтожена, мало осталось в живых не только его ровесников, но и тех, кто считался снятым с льготы, много погибло уважаемых в станице стариков. О многих ка­заках просто ничего не слышно, разбросала «лыха годына».

Так и не узнал Константин, что стало с его матерью, братом, с дорогими сестрами. Какая-то неведомая сила тянула его в станицу, он готов был хоть один раз взглянуть на родные лица, а потом и умереть.

Почти черное его лицо с невыносимой болью бросилось в глаза его товарищу по разведке Данилейке. Догадывался старый казак, что невеселые разговоры вел Константин со своим станичником.

- Як ты думаешь на то, если я ночью сбигаю в станыцю?

- Ни... Кость, ты цэ брось. До моей хаты тэж рукой подать, а шо то будэ, колы нас зловят? Ни..., ты ны думай, я на такэ ны пиду. Давайтэ, господин старший урядник, не рушить свою клятву. Ось може с Богом поборымо оцих большовыкив, то тоди и пидэм до своих станыць, та й ны тико мы з вамы, скилько ще таких горемык.

Много еще чего наговорил Константину этот мудрый человек, да и сам Константин понимал, что прав был бывалый казак. Служба, святое дело борьбы за свободу казачества. От этого отходить нельзя. Вряд ли одобрил подобный поступок сына умный, преданный казачеству, его отец. С непрошенной слезой на глазах Константин измученно посмотрел в сторону чуть синеющих садов, куполов церкви родной станицы, тяжко вздохнул и направился к коню.

Не мог он тогда знать, что это был его последний взгляд на доро­гие ему места. Судьба далеко его отбросит вместе с такими же потерявшими родину казаками, далеко не только от станицы, но и от Кубани, от русской земли. Станет он изгоем на далекой чужбине, как и те, кто в полках генералов Бабиева, Улагая и других на горячих конях пытаются шашками отстоять вольное казачество.

Генерал Николай Бабиев, один из храбрейших начальников дивизий Русской армии, всегда был за решительные, смелые действия и не терпел, когда ему в этом мешали. Когда ему стало известно, что военные суда, прикрывающие главную базу десанта Приморско-Ахтарскую, ушли из Азовского моря, он засыпал Врангеля телеграммами, обвиняя его штаб чуть ли не в предательстве. Кто мог отдать такой приказ, позволили красному флоту безнаказанно подойти к Приморско-Ахтарской и обстрелять канонерками порт и станицу?

Слух об этом событии быстро распространился в войсках и занятых белыми станицах. Налицо была угроза срыва всей операции. По чьему-то ротозейству в войсках десанта могла возникнуть паника и резкое падение духа. Более того, кто-то пустил слух, что Приморско-Ахтарская занята красными, тем самый пути к отходу отрезаны.

В то время, когда взоры командующего группой десантных: войск и его казаков были направлены на столицу Кубани, одно за другим следуют известия о поражениях, то в дивизии генерала Бабиева, то в районе Приморско-Ахтарской. Несомненно, что эти слухи были хорошо спланированной провокацией с целью срыва освобождения Екатеринодара. Тогда в штабах не исключали, что к этому была приложена рука части членов Краевой Рады, пытавшихся сотрудничать с большевиками.

9 августа большевики ударом со станицы Полтавской во фланг основной части войск генерала Улагая, вышли к Староджерелиевской, Новониколаевской, Степной, перешли через Ангелинский ерик и к вечеру заняли хутор Золотаревского. Происходит растройство в мобилизации.

Не лучше было в Тимашевской. Красные развили наступление со стороны Брюховецкой и с востока со стороны Новокорсунской. Одна­ко здесь их ожидала неудача. Наступающая с этих направлений 2-я Донская дивизия красных была буквально разгромлена полками генерала Казановича. Но состояние войск группы к вечеру 9 августа было шат­ким:

- Против дивизии Бабиева красным удалось создать перевес.

- Дивизия генерала Шифнер-Маркевича с трудом сдерживала натиск со стороны Полтавской, появилась угроза тылу всей группы.

- Не прекращались атаки красных на Тимашевскую.

- Ко всему этому, нападение красного флота на Приморско-Ахтарскую, привело к позорному бегству тылов во главе с главным квартир­мейстером генералом Соколовым.

Улагай зашатался, не выдержал и потерял надежду на успех.

К этому времени у него окончательно разладились взаимоотношения с начальником штаба группы генералом Драценко. Они не смогли найти единства в оценке сложившейся обстановки, дело дошло до прямого препирательства и личных оскорблений.

В связи с этим, нельзя забыть той оценки качеств Улагая, данной ему генералом Врангелем. Беспорно это один из способных, лично храб­рых его генералов. Но, Улагай подвержен упадническому состоянию ду­ха и в этих условиях видимо это могло проявиться.

Можно сказать, что Улагай несколько поспешил, посчитав, что дело десанта проигранно и настало время ухода назад, в Крым.

В ночь на 1-е августа Улагай отдает приказ об общем отходе дивизий к станице Гривенской, предварительно доложив в штаб Врангеля.

Приказ был получен сразу же всеми дивизиями, кроме 1-й Кубанской казачьей дивизии генерала Бабиева. Связь с этой дивизией была потеряна.

Как всегда, худшее происходит тогда, когда устанавливается неразбериха и хаос. Генерал Казанович, получив приказ Улагая, быстро ос­тавляет Тимашевскую, тем самым оголяет фланг дивизии генерала Ба­биева. В свою очередь генерал Бабиев, не получив приказа об общем отходе, продолжал настойчиво очищать от красных левый берег Бейсуга. Левандовский против этой дивизии сосредоточил до четырех бригад общей численностью свыше 8,5 тысяч штыков и сабель. Бабиев располагал почти втрое меньшими силами, хотя боевой дух его казаков оставался высоким, они рвались к своим станицам.

Бригады красных, получив приказ на разгром Бабиева, беспечно продвигались с дневками, без разведки и охранения. Этим не мог не воспользоваться Бабиев. Решительно и быстро он применяет искусный маневр.

В районе станиц Бриньковской и Ольгинской двумя сотнями Терского полка и юнкерами Константиновского военного училища он сковывает Приуральскую бригаду красных, отрезает ее от железной дороги. Железную дорогу между Новоджерелиевской и Роговской прикрывают две сотни Запорожского полка.

Главными силами дивизии Бабиев наносит молниеносный удар во фланг и тыл красных, сминает 25-ю бригаду красных, а ее остатки загоняет в камыши Бейсугского лимана. Но почему-то преследование прекратил. Двумя полками, Кубано-Корниловским и Алексеевским, атакует с фланга Приуральскую бригаду, остальные силы, 3-й Уманский и часть Терского, поворачивает на Роговскую с целью ослабления нажима красных на диви­зию генерала Казановича.

Полки Приуральской бригады в панике бегут в плавни в направлении станицы Копанской.

За один только день генерал Бабиев не только исправил положение дивизии, но и полностью очистил левый берег Бейсуга, нанес значительные потери красным. Причем упор он делал не на удержание станиц и хуторов, а на широкий маневр и сосредоточенные быстрые конные атаки. Доблестный генерал Бабиев и его героические казаки успешно выполнили приказ генерала Улагая.

3-й Уманский полк все эти дни находился в составе главных сил и сыграл решающую роль в разгроме одной из боеспособных бригад красных. Вечером 9 августа полк, развернувшись в лаву, буквально смел стрелковые цепи противника и обратил всю бригаду в бегство.

Страшна и гибельна паника пехоты перед казачьей лавой. За несколько минут половина бригады была вырублена, лишь немногим удалось вплавь выскочить на другой берег Бейсуга и скрыться в густых камы­шах от настигающих их казаков.

Константин со своим взводом шел в лаве на левом крыле полка, загибая атаку вдоль берега реки. Распластавшись на взмыленных ко­нях, казаки настигали красноармейцев, которые явно не были обучены бою с конницей, бросали свои длинные винтовки, падали на колени, моля о пощаде.

Ужасна конная атака особенно, преследующая отходящую в панике пехоту. Разгоряченные казаки как по команде подскакивали к реке, преследование было бесполезным. На том берегу сплошным лесом стояли высокие густые камыши. Красноармейцы, как загнанные звери, бро­сались в них, ища защиты от беспощадных шашек казаков. Казаки спры­гивали с коней и тут же валились в густую прибрежную траву.

- Господин старший урядник, - обратился к Константину всегда молчаливый, задумчивый Петро Чуб, казак станицы Старощербиновской, - як ото воно получается, шо мы наче руськи, а бьемося с руськымы, цэ ж одна кровь, а тут врагы?

Не один раз Константин сам задумывался об этом. Какая сила могла разверзнуть такую жестчайшую бойню русских людей друг против друга. Трудно поверить, чтобы это была человеческая сила, это сам дьявол вселился в людей. Что нужно людям делить, кому нужна была смерть этих пожилых и совсем мальчиков-красноармейцев, которые лежат по всему полю, наваленные грудами, порубленные, поколотые, никому неизвестные. Спросить бы их, за что они боролись, сложили свои го­ловы, зачем они пришли на чужую землю?

Так и не смог вразумительно ответить Константин этому уважаемо­му казаку.

Многого он не понимал сам из того, что происходило в России. Кто такие большевики, откуда они взялись, почему они пришли к власти? Как удалось им обманным путем одурачить людей, схватить власть, разогнать Учредительное собрание и, наконец, развязать эту гражданскую войну.

Он сльшал, что обманутыми были, главным образом, крестьяне. В первые дни после прихода к власти большевики передали землю крестьянам. Но уже в январе 1918 года землю отобрали и стали насаждать чуждые крестьянам коммуны, ввели, так называемый, военный коммунизм.

Крестьяне опять остались без земли, во многих губерниях вспыхнули крестьянские восстания, которые жестоко подавлялись большевиками.

Все это до поры до времени способствовало белому движению и еще больше раздувало пламя гражданской войны. Но вожди белого движения - Деникин, Колчак, - не учли уроков большевиков, они тоже своевременно не объявили о передаче земли крестьянам. Случилось так, что крестьяне не нашли себе места, ни в большевистском перевороте, ни в стане бе­лых.

Большевики не могли привлечь крестьян на свою сторону, ибо считали их представителями мелкой буржуазии, собственниками, которые не могли понять главный революционный лозунг: «Грабь награбленное!»

Будучи еще у Слащева, Константин от офицеров слышал, что в том же январе 1918 года, сразу же после захвата власти, большевиками был собран какой-то съезд. Так на этом съезде Ленин, вождь этих большевиков, с трибуны с довольным видом рассказывал о случае встре­чи казака и большевика. На вопрос казака, правда ли, что вы, больше­вики, грабители? Так большевик, не моргнув глазом, ответил, что да, мы, большевики есть грабители, но грабим награбленное. Правда, этот вождь не уточнил, кто же определяет в чем суть награбленного, это решает сам большевик.

Видимо в этом вся суть того, почему русские убивают друг друга. Одни грабят, другие защищаются от грабителей. А казаку было что защищать.

Дальше события развивались так стремительно, что уже мало контролировались руководством Ставки Главнокомандующего.

Бесславно завершилась операция по высадке десанта генерала Чере­пова. Отряд Черепова выполнял вспомогательную роль и должен был максимально отвлечь силы красных от главного направления. Эту зада­чу он не смог выполнить. Черепов на судах из Крыма вышел одновремен­но с Улагаем, но с высадкой сильно задержался и начал ее лишь 3 ав­густа между Анапой и Новороссийском вблизи имения князя Лобанова-Ростовского. Красные не оказали ему никакого противодействия и отряд начал беспрепятственное движение на Анапу через станицу Раевс­кую. По пути был захвачен поселок Сукко. Отряд быстро пополнялся казаками из ближайших станиц и повстанцами из гор. Но недально­видный генерал не смог привлечь своей персоной уважения со сторо­ны казаков. Перед всем отрядом он упрекнул их в самостийности, выразившись буквально так:

- Кончились, господа казаки, ваши Круги и Рады, накрутились и хватит.

Казаки стали уходить от него опять в горы. Вскоре у Черепова остались лишь юнкера Корниловского училища.

Левандовский все же поддался на обман и посчитал отряд Черепова за главные силы, стянул в этот район немало сил и преградил движе­ние отряда в 15 километрах от Анапы. Развернулся неравный бой, Че­репов с остатками отряда стал уходить вдоль берега моря, потеряв более половины своих людей. Немногие из этого отряда спаслись на подошедших кораблях. Так безуспешно закончил свое существование этот отряд.

Неудачно действовал десант на втором второстепенном направлении - на Таманском полуострове.

Врангель остался крайне недоволен действиями главных сил десанта под руководством генерала Улагая. Он принимает решение лично возглавить командование всеми десантными силами. С этой целью Ставка перемещается из Севастополя в Керчь. Быстрый и решительный Глав­ком предпринимает попытку перенести главные усилия десанта на Та­манский полуостров.

Утром 11 августа Врангель присутствует на молебне в станице Таманской. В помощь генералу Зигелю, раннее высадившемуся на этом направлении, он бросает остатки отряда Черепова - Корниловское училище и Черкесский дивизион. Во главе этих сил был поставлен энергичный казачий генерал Харламов. К 13 августа Харламов вышел к Вышестеблиевской, овладел Старотитаровской и Ахтанизовской. Но дальнейшее его наступление захлебнулось, в результате контратак красных.

Генерал Улагай продолжал стягивать свои дивизии к Азовскому морю. Но его приказ выполнялся не всеми так безоговорочно. Начальник 1-й Кубанской казачьей дивизии генерал Бабиев, получив приказ Ула­гая об общем отходе, выполнять его наотрез отказался, о чем напра­вил телеграмму Врангелю. Он считал, что отказ от операции, когда создались благоприятные условия, не обоснован и даже преступен.

Врангель предписует Улагаю операцию не сворачивать, рассмотреть возможность переноса основной базы из Приморско-Ахтарской в Тамань. Улагай, понимая, что его отказ от операции был недостаточно проду­ман и несколько поспешным, что вызвало недовольство не только в Ставке, но и в войсках, решил изменить раннее принятый план. В эти дни между ним и его начальником штаба генералом Драценко вспыхнули настоящие ссоры. Генерал Драценко направляет помощнику Врангеля ге­нералу Шатилову рапорт, в котором настаивает на его замене, так как он фактически отстранен генералом Улагаем от дела, а обстановка тре­бует усиления работы штаба.

Вместо Драценко по приказу Врангеля начальником штаба напра­ляется генерал Коновалов, генерал-квартирмейстер Ставки.

Многое в хорошо задуманной операции на Кубани было не совсем удачным.

Одним из просчетов было то, что Ставка распылила силы на вспомогательных направлениях, сильно, тем самым, ослабив войска основ­ной группировки. Непомерно раздутый тыл, перегруженный различного рода учреждениями. При десантировании было высаженно более 15 ты­сяч человек, в то время, как в боевых частях насчитывалось всего 5,5 тысяч. Кто-то в последний момент подсунул на пост главы гражданской администрации не популярного среди казаков генерала Филимонова, быв­шего Атамана Кубанского казачьего Войска, растерявшего свой авторитет еще в 1918-1919 годах.

По вине самого Улагая и его штаба неоправданно была растянута по времени высадка десанта, на целых трое суток, вместо планировавшихся одних.

Так и не нашли того, кто распорядился увести суда из Приморско- Ахтарской, в результате чего нависла угроза потери основной базы снабжения. И, наконец, к этому можно добавить неудачное назначение начальником штаба десантной группировки генерала Драценко, постоянные его распри с командущим группировкой генералом Улагаем, что мог­ло стать причиной в поспешности принятия решения на общий отвод войск.

Создавалось впечатление, что все это могло быть если не провокацией, то, как бы специально спланированной серией неудач. И это тогда, когда победа была почти в руках генерала Улагая.

Левандовский продолжал ожидать удара на Екатеринодар и, как след­ствие этого, всеобщего выступления казаков Кубани. В силу этого ос­новные силы его армии были сосредоточены на главном Екатеринодарском направлении, находясь в пассивной обороне. Красные своими дей­ствиями как будто подталкивали Улагая к решительному наступлению. Но его дивизии так далеко ушли от Тимашевской и Медведовской, что красные потеряли их из виду и стали осторожно, как бы со страхом, продви­гаться по никем незанятой территории.

Прав был генерал Бабиев, непрерывно требующий в своих телеграммах в адрес Врангеля немедленного удара на Екатеринодар. Он обосновывал это, прежде всего тем, что противник вел себя пассивно, а нас­тупательный порыв казачьих войск оставался высоким. Конница крас­ных просто уклонялась от серьезных столкновений с казаками. Медлить нельзя, каждый час промедления был в пользу большевиков.

Но Улагай не был уверен в успехе, он считал, что момент упущен.

Красные, успокоившись от растерянности и частичной паники, после глубокой разведки, в том числе с использованием аэропланов, перешли в наступление с целью отрезать основную группировку Улагая от Приморско-Ахтарской. Такую задачу получила все та же Приуральская бригада, которая должна была со стороны плавней атаковать левый фланг казачьей дивизии генерала Бабиева. Но попытка красных была своевременно разгадана Бабиевым, казаки молниеносно атакуют и вновь приуральцы загнаны в камыши. Но действия Бабиева и на этот раз не были поддержаны основными силами. Улагай был занят их отводом.

Большевикам удается завершить создание крупной группировки войск и обеспечить значительный перевес в силах и средствах. Руководство войсками красных было поручено командующему Кавказским фрон­том Гиттису. Левандовский был направлен на участок, где действова­ла дивизия генерала Бабиева. Ему удается обложить эту дивизию с трех сторон. Разгорелись еще более жаркие бои. Бабиев всеми полками ото­шел за Ольгинскую.

В создавшейся обстановке трудно было что изменить. Не смог ничем помочь Улагаю прибывший вместо Драценко новый начальник штаба энер­гичный и деловой генерал Коновалов.

Врангель понял, что дело десанта проиграно. У него ничего не оставалось, чтобы противопоставить семикратному превосходству красных. Оставалось одно, с наименьшими потерями вывести войска Улагая в Крым.

Прибыший в Екатеринодар Троцкий (Бронштейн) потребовал в новых условиях изменить политику отношения большевиков к казачеству. Это немедленно было принято к исполнению. В станицах, хуторах и аулах усилился террор, вновь потекла кровь невинных людей.

Троцкий потребовал не изгонять Улагая из Кубани, а не дать ему уйти морем и полностью уничтожить. Но на выполнение этого приказа своего вождя у большевиков духа не хватило. Из-за продолжающейся неразберихи в руководстве, плохого управления, отсутствия единства действий войск, удары красных ложились на пустые пространства, главным образом между Бейсугским и Ахтарским лиманами. Опять, как и в первые дни высадки войск Улагая, разведка красных была поставлена вон из рук плохо. Так о перенесении Улагаем основной базы снабжения из Приморско-Ахтарской в Ачуев командование красных не знало.

Но и Улагай по необъяснимым причинам бездействовал, хотя у него еще оставались удобные позиции для поочередного разгрома разрозненных сил красных.

В эти дни в головах красных руководителей родился план по за­сылке в тыл Улагая своего десанта. С этой целью был сформирован отряд Епифана Ковтюха в количестве чуть больше тысячи красноармейцев при 15 пулеметах и 4 орудиях. На трех старых речных пароходиках он медленно плыл по реке Кубани, а потом по одному из ее рукавов Протоке.

На второй день своего плавания отряд добрался до станицы Славянской, где без всякой причины просидел там около суток.

Удивительно то, что, несмотря на вопиющую беспечность Ковтюха и его отряда, пренебрежение скрытностью своих действий, белые об этом десанте ничего не знали. Ранним утром отряд высадился в двух километрах от станицы Новонижестеблиевской и без всякой подготов­ки пошел в атаку. Хотя у белых в этой станица были только неболь­шие тылы, отряд наткнулся на неожиданное сопротивление, понес боль­шие потери и вынужден был уходить.

Генерал Улагай с активной помощью нового начальника штаба генерала Коновалова, который успел показать свои выдающиеся способнос­ти, вывел войска десантной группировки из-под удара красных, бес­препятственно произвел их погрузку на суда в районе Ачуева. Надо признать, что этому способствовали бескрайние плавни, проходы в которых надежно прикрывались казачьими заслонами.

Несмотря на неудобства причалов и малую их емкость, посадка бы­ла неплохо организованной. В первую очередь были погружены раненые, больные, пленные и мобилизованные казаки.

По личному требованию Врангеля первой была отправлена 1-я Кубан­ская казачья дивизия генерала Бабиева, сохранившая свою численность и боеготовность. Уже 21 августа она спешно грузилась в железнодорож­ные вагоны в Керчи и направлялась на Таврический фронт.

Вслед за этой дивизией ушла 2-я Кубанская дивизия генерала Шифнер-Маркевича, сам он был тяжело ранен в последнем бою. Последними уходили дивизии генерала Казановича и полковника Буряка.

На Таманском полуострове десантный отряд казачьего генерала Харламова, заменившего генерала Зигеля, продолжал теснить большевистские части, но силы были неравными, сопротивление красных нарастало. Юнке­ра, отрезанные от Тамани, героически сопротивлялись без патронов и снарядов, несли болыше потери. Немногим более ста юнкерам удалось прорваться к берегу, где они 22 августа были подобраны миноносцем.


***


В Копанской, как и в других станицах Ейского отдела, правил рев­ком, который располагал всей полнотой власти. В него входили чужие для станицы люди, пришедшие вместе с красными. Никто их в станице не знал, жили в страхе, правление обходили стороной. В первые дни появления новой власти была проведена регистрация всего населения. Каждому взрослому, сташе 16 лет, давались специальные карточки, которые давали право передвижения в пределах станицы. Каждый житель обязан был периодически являться в правление для перерегистрации. Те, кто служил у белых, подлежали регистрации в городе Ейске, а наиболее по­дозрительные, или как их тогда называли - контреволюционеры, обязаны были для этого ехать в Екатеринодар.

В ходе регистрации жители станицы должны были сдать все оружие, вплоть до кинжалов.

Везде по станице были вывешены приказы и объявления. Всем, кто несвоевременно сдавал шашки и кинжалы, грозил арест и отправка за пределы станицы.

Но напуганные непрекращающимися расстрелами, бесчинствами и насили­ями, люди безоговорочно выполняли все требования властей.

Станица была на постоянном подозрении не только потому, что здесь враждебно относились к Советам, а в восемнадцатом году она стала базой контреволюционного восстания, а еще потому, что находилась рядом с челбасскими и бейсугскими плавнями, теперь уже традиционным пристанищем всех тех, кто выступал открыто против, кто не пожелал сдавать оружие. Со всех северных станиц Кубани стекались сюда недовольные, обиженные и просто ненавидящие большевиков казаки. В плав­нях они находили поддержку и приют в хорошо организованных отрядах под руководством своих же, казачьих офицеров и урядников.

Нередко повстанцы, как они себя называли, появлялись в станице, тревожили новую власть, угрожали тем, кто особенно активно сотрудничал с большевиками. В свою очередь в станице усиливались репрессии со стороны властей к невинным людям.

В июне 1920 года в станице были размещены две роты красноармейцев. Они заняли школу и часть здания, где размещался ревком. В те дни можно было видеть на окраинах станицы патрулей из числа этих красно­армейцев. Иногда они подходили ко дворам, выходящим к берегу лиманов и плавней, просили еды и курева. Жителям станицы бросалось в глаза, что среди красных не было той воинской дисциплины, которая была присуща казакам. Одеты они были в вольную одежду, видимо еще в ту, в которой они были призваны. Большая часть из них была выходцами из Воронежс­кой губернии. Но сами красные солдаты не имели той развязности, которой отличались ревкомовцы. Молоденькие, почти, мальчишки, они стесня­лись, когда что-нибудь просили, благодарили за кусок хлеба, а когда их приглашали в хаты, они наотрез отказывались. Это было так необы­чно для жителей станицы, привыкших видеть в красных своих врагов.

Режим в станице все более усиливался. Тем, кто имел призывной возраст, запретили выезжать за пределы станицы, в том числе в степь, на полевые работы, а с наступлением темноты выходить на улицы.

В станице были взяты на особый учет казаки, принимавшие участие в восстании в восемнадцатом году. В эти списки попал Иосиф Казыдуб. Несмотря на то, что у него была какая-то бумажка, удостоверяющая о том, что он служил в Красной армии, он также получил приказ со двора ни шагу.

Но шла самая жаркая пора созревания и уборки хлеба. Тот хлеб, который успели намолотить старики и Мария, почти весь забрали и вывезли в Ейск. В степи постоянно маячили конные разъезды, строго пресекались любые попытки вывоза хлеба за пределы станицы. С особой силой напря­жение в станице возросло в конце июля. Были схвачены и расстреляны за станицей несколько человек, как 5удто за связь с камышатниками. Более десяти казаков были взяты, как заложники, семьи которых были предупреждены, что при первом подозрении на связь с плавнями, схва­ченные казаки будут расстреляны.

В Копанской мало кто знал, что в эти дни в Приморско-Ахтарской был высажен десант белых, хотя многие казаки догадывались, что пере­полох у большевиков был вызван чем-то более серьезным, нежели появ­ление в станице нескольких камышатников. Обе красноармейские роты быстро ушли из станицы, ревкомовцы днем и ночью находились в здании правления, чаще стали бегать по улицам милиционеры, присланные из города.

И слух не заставил себя долго ждать. Сначала были разговоры, что Ейск захватили казаки, позже стало известно, что казаками освобожден Брынькив и белые вот-вот появятся в станице. За распространение подобных слухов на рынке были схвачены два парубка и старая казачка. Но теперь уже нельзя было скрыть ничего, все чаще наведывались казаки из камышей. То, что происходило в pайонe Приморско-Ахтарской стало явным. Станица жила в ожидании казаков. Мало из каких хат отцы или сыновья не воевали против большевиков в полках Кубанской армии, нахо­дясь в отрядах повстанцев, в Крыму у Врангеля.

Михаил Мукиец после того, как возратился из Новороссийска дол­го не мог отойти от всего того трагического, что ему пришлось пере­нести. Проходили день за днем, а он оставался, как будто немым, хотя бы одним словом обмолвился. Он, как это раньше было с отцом, подолгу сидел в конюшне на мешках с отрубями, уставившись глазами в одну точку. Мать и сестры жили в страхе из-за того, что он может что-нибудь натворить или сделать с собою.

После смерти отца Михаил жил одним желанием - найти старшего брата и вместе с ним драться с ненавистными большевиками. Он понимал, что отец стал жертвой нового режима и теперь вся его жизнь должна быть отдана беспощадной борьбе с этим режимом. Как это делать, с чего начинать он не знал, а поэтому его встреча с братом должна во что бы то ни стало состояться. Матери, а тем более сестрам, гово­рить об этом он не мог. Все они стремились вывести его из такого состояния и помочь ему заняться брошенным хозяйством.

Во дворе, с тех пор как отец и он уехали той апрельской ночью, мало чего осталось. Исчезли индюки, гуси, почти не осталось кур. В сарае стояла одна старая корова. Лошадей забрали на второй день после их отъезда. Из ревкома постоянно приходили с обысками, надея­лись на то, что может вернуться старый Мукиец, с которым имели счеты не только ревкомовцы.

Мария каждый день забегала, чтобы проведать мать, приготовить еду, убраться в хате. Каждый раз Михаил уходил от прямого разговора, на все вопросы отвечал односложно. Но Мария чувствовала, что брат что-то таит, что-то его страшно мучает.

Однажды поздно ночью Михаил вьшел во двор, как-то беспокойно вела себя собака. Ясная августовская ночь была полна звезд и тишины. Много раз в последние дни, а особенно в такие ночи, Михаил с замиранием сердца ловил звуки, звуки не той жизни, которой жил раньше, нет, он ловил звуки войны, звуки орудийных выстрелов, звуки топота казачьих коней, жадно вслушивался и с нетерпением ждал.

Но в эту ночь он услыпап другой звук - голос казака с той стороны. Кто-то тихо позвал его из-за скирды старого сена, позвал по имени, так, как звали его ровесники:

- Мышка!

Кто мог его звать, кто мог знать, что он дома, а не в поле, как это всегда было у казаков в такую пору.

От скирды метнулась тень в сторону старой жерделы. Михаил тихо в ответ спросил:

- Хто цэ там?

Тот, кто его назвал по имени вышел из-за дерева и, прихрамывая, направился в сторону Михаила. Это был его друг, друг детства, друг по школе, вместе начинали парубкувать. Это был Васька Загинайко. Но откуда он мог взяться, ведь Михаилу было известно, что Васька вместе с его отцом исчезли из станицы еще до того, как он тоже с отцом вые­хали в Новороссийск.

- Здоров був, Мышка, а хто е в хати? Мыни б надо було ногу пырывьязать, кажись на борону напоровся.

При свете каганца Михаил увидел, что тут бороной не пахнет. Нога Васьки была простреляна насквозь, чобот был полон крови. Михаил вспом­нил, как его учил отец, перевязал очкуром ногу выпе колена, рану за­лил иодом и перевязал чистой исподней рубахой. Васька был бледен, на лице блестели капли пота.

Михаил не торопился с вопросами, хотя с нетерпением ждал. Васька так просто к нему прийти не мог. Молча вытащил из печи еще горячий суп с галушками, который вчера сварила Мария, налил полную миску и подал другу деревянную ложку. Как Василий уплетывал галушки, Михаил

понял, что его друг прошел не одну версту, от него пахло тиной и камышом,

Но, Слава Богу, пуля кажется не зацепила кость, хотя Василий, видно потерял немало крови.

- Бисова душа, стрылять ны умие, - были первыми его слова, когда он положил ложку.

- Понимаешь, ну в пяти шагах, як я роздвынув комыш, побачив того краснюка, ны иначе, гад, ваш ревкомовец. По-моему, вин спужався ны мэнше, чим я. Так я ж биз ружжа. А вин, чортяка, бухнув прямо в ногу. То була засада, я догадався, шо вин ны одын, бо було нымало крыкив и биготни. А от в комыши ны полизлы, пырылякалысь. Я повырнув в другу сторону, до ставка. А як стымнило городчикамы, та садкамы долиз до вас.

- А выдкиля ты пришел?

- А ты шо може ны чув, мы ж з батьком в комышах, у Сухенка, там вси наши копанчаны, та и з других станыць. Но для тэбэ ны цэ головнэ. Мий батько бачив твого брата Костика, вин воюе у генерала Бабиева, уже став старшим урядныком.

Михаил еле удержался на лавке после этих слов. Он был уверен, что брат его жив, что он скоро должен ему дать о себе знать, но что­бы вот так, сегодня да еще из уст своего друга, это было полной для него неожиданностью.

- А ты сам бачив Костика?

- А як же, я ж тоди був в дозори, а вин з одным козаком наскочили на нас. Но балакав з ным батько, ото як я с тобою. Батько мыни и ска­зав, шоб я зайшов до вас. Думаю, шо до дому ны пиду. Момаша як побачуть мою ногу, то назад ны пустять. Ты бува ны знаешь як там у нас?

- Та я у вас давно ны був, за вашою хатой тоже следят, та й з мэнэ глаз ны спуськають, всэ ны отчипытся, думають, шо я знаю, дэ батько. А то хочешь я прямо сичас сбигаю, узнаю у ваших?

- Та ни, ны надо, то ще бильше стревоже наших. Ты дай мыни хлиба, та я буду добыраться до своих.

- Ну а шо ще казав Костик, колы ж воны прыйдуть в станыцю?

- Про цэ вин нычого ны сказав, вин тико просыв наших козакив, шоб воны тянулысь до Бабиева. А Сухенко на то сказав, шо подумаем. Попаша казалы, шо с комышив мы выйдэм, як козакы Бабиева прыйдуть в ста­ныцю, або захватять Ейск. А колы такэ будэ, хто его зна. Но я тоби скажу, шо мы там знаем. Всимы козакамы, шо высадылысь в Охтарях, заправля генерал Улагай, мий батько добрэ его зна, кажуть, шо вин наш кубанский козак, тико родом из черкесив. Улагаю удалось захватить богато станиц за Брынькивым, уже ныдалэко був от Екатырынодара, но сылы ны хватило, шо то ны дуже до него побиглы наши козакы, ны вирять ны билым, ни красным. У нас пишов слух, шо Улагай пишов на­зад чириз станыцю Гривеньську, туда, дэ сыдыть есаул Рябоконь с козакамы, я его бачив, добрый козацюга. Так шо, в наши станыци козакы Бабиева уже ны будуть, може уже дэсь плывуть до Крыму, Ото така, браток, балачка. Шо дальши будэ? Чорты его знають. Шо я тоби ще скажу? До нас добралысь ти козакы, яки булы в Кубаньски армии пид Туапсе. Там всю их армию розигналы, та позабыралы в плин, як ото вашого зятя Есыпа Казыдуба. Ему удалось якось удрать, а тих шо осталысь пострылялы, та загналы в Сибирь. Так шо нам нычого ны свитэ.

Сыды, Мышка пока дома, ны подумай нас шукать, пиймают краснюкы, прибьють, як дыкого кабана.

Михаил слушал своего друга, а думки его были о другом. Теперь он уже точно знал, что Констанитин жив, как и их отец, он старший уряд­ник, был рядом со станицей, но так и не смог побывать дома. Не мо­жет быть, чтобы он, не проведав мать, брата, ушел в Крым, нет, он где-то недалеко, может быть в плавнях, за Гривенской. Это же почти рядом, камышами через Степную, а там уже и Гривенская. Ему казалось, что стоит ему самому добраться до этих мест, как там уже легко можно найти брата, ведь там все свои, казаки, они хорошо знают друг дру­га.

Рано утром Михаил вышел за станицу, ему не терпелось еще раз посмотреть, какой дорогой лучше идти, в сторону Привольной, мимо лиманов Кущеватого и Горького или же через степок до Бейсутского гирла, а там в сторону Бриньковской. Он хорошо помнил, как с отцом и сестрой Татьяной он в первый раз был в Бриньковской, как переезжа­ли на лошадях через это гирло и надо же было случиться несчастью, один конь попал в яму и сломал ногу. Вынужден был отец продать это­го коня на живодерьню, назад добирались на одном коне. Но сейчас у Михаила лошадей не было, если идти, то только пешком. Хотя это было решение безрассудным, но остановить его никто не мог, обдумы­вал сам, в тайне от родных, надеясь только на свое счастье.

На другой день под видом работы в поле он ушел из дома задол­го до рассвета. Оделся так, чтобы ничего не выдавало его за казака, он прихватил котомку с салом и куском хлеба, и почти побежал по зна­комой дороге. Любил с детства такую пору дня молодой казак. В сте­пи в основном все полевые работы закончились, приближалась осень, но держалось тепло даже ночами. Степь, как сытая, упитанная ло­шадь, как бы глубоко вздохнув, отдыхала после жаркого лета и обиль­ного приплода.

Вскоре Михаил выскочил на песчаную дорогу, которая тянулась вдоль Ханского озера. Оглянулся назад, над станицей все ярче загоралась утренняя заря. Стало свежеть, тишину стал нарушать слабыми поры­вами низовик. Видно день будет пасмурным, а может с дождиком.

По наезженной, пыльной дороге поднялся на степок, вышел к хутору Пыдана. Решил обойти его стороной, спустился к обрыву, по бурьянам добрался до малонаезженной дороги, которая медленно спускаясь, вела в сторону гирла. Михаил знал, что это единственное место, где можно вброд перейти через Бейсугский лиман. Но Ясенская коса голая и прой­ти незамеченным трудно. Решил Михаил пробираться плавнями вдоль лимана.

Давно наступил день, Михаил смерил свой пыл, шел спокойней, держась высоких камышей. Он понимал, что здесь могут быть дозоры камышатников, но и краснюки могут рыскать. Это было опасное место, чуть прозеваешь и можешь оказаться в чужих руках. Иногда до его уха до­носилась стрельба и, хотя он был молод и не так опытен, но догадывался, что эти редкие выстрелы не похожи на бой. Больше это смахива­ло на облаву, в которых ему не раз приходилось участвовать с от­цом. Такие облавы устраивались на волков. Он помнил, как метался старый волк в густых зарослях терновника, но охотники обложили его со всех сторон. Попытки волка проскочить охотников натыкались на выстрелы, судьба его была решена.

Не хотелось Михаилу оказаться на месте того волка. Он прислушивался к шороху камышей, ловил то, чего больше всего боялся, встре­чи с людьми. Он устал, ноги не слушались, были, как ватные, постолы вязли в липучей глине, дорога стада совсем сырой, все чаще надо было перескакивать или обходить лужи. Камыши немного расступились и перед его глазами открылась бесконечная гладь воды, то был Бейсугский лиман. Михаилу казалось, что он уже далеко прошел, но увидев бескрайнюю воду, сразу приуныл. В голове его пронеслась мысль, а не стоит ли вернуться, впереди была пропасть, он может не вернуть­ся, что будет с больной матерью. Но он сумел побороть эту мимолет­ную слабость, он стремился к брату, которого так любил, скучал по нему, теперь он был ему нужен, как раньше его отец. Когда ни стало от­ца, все свои надежды он связывал со старшим братом. Если брат не смог добраться до станицы, так он сам доберется до брата. В горя­чей его голове возникали картины встречи с Костиком, ведь он единственный свидетель последних минут жизни их отца и он должен рас­сказать брату всю правду об этом.

Так постоянно думая, Михаил не заметил, что камыши стали ниже, впереди были солончаки на просоленной, белесой глине. Пройти незамеченным здесь было невозможно. Идти по камышам в сторону Приволь­ной далеко, да и небезопасно. В станице говорили, что в Приволь­ной и в плавнях вокруг нее полно красных. Оставалось одно -ждать темноты, хотя солнце чуть перевалило за полдень. Михаил зашел в камыши, присел на сухую кочку, развернул узелок с едой. Только теперь он почувствовал, как проголодался. Ему казалось, что вкуснее хлеба с салом ничего нет.

И тут, что-то тяжелое опустилось ему на плечо. Михаил попы­тался встать, но плечо еще крепче сдавило:

- Ну шо попався, чортив краснюк?

- Вы наши, ей богу, наши, - с радостью закричал Михаил. Обступившие его люди, пытливо всматривались в его лицо.

- Козак станыци Копанской Мыхайло Хванасовыч Мукиец.

- Та бачимо, ны слыпи, а куды тэбэ нысэ?

Вопрос для Михаила был так неожидан, что он даже растерялся. Раньше он, как-то, не подумал об этом, хотя не исключал, что его могут зацапать. Такой вопрос могли задать и свои, и чужие. Михаил знал, что правду говорить для этих людей смешно, в нее никто не поверит.

- Та я иду в Брынькив до своей тетки.

- Ну, мы тоби так и повирылы, ну давай, пишов з намы.

Два пожилых казака повели его назад по дороге, потом свернули в камыши. По тропинке вышли на зеленую лужайку. Как на дикого кабана смотрели на него незнакомые люди. Ближе всех стоял высокий, плотный, весь заросший казачина в погонах старшего урядника. В казачь­их погонах Михаил хорошо разбирался с раннего детства.

- Ну так ще раз сбрыши, куда ты пробырався?

- Та я вже казав, в Брынькив, там у нас живэ тетка, мамкына сыстра.

- О, опять брэше, чортив хлопыць, ныма там ны якой титкы.

Эти слова произнес стоящий за старшим урядником невысокого роста, весь в ластовыньках, молодой казак. Михаил узнал его, он был с другого края станицы, кажется Шеремет.

Бессмысленно было дальше препираться, уж больно наивно выгляде­ла наспех придуманая Михаилом брехачка. Он начал рассказывать о встрече с молодым Загинайко и о своем желании найти брата. Когда он произнес имя Загинайки, один из казаков, да и тот самый Шеремет поняли, что казачок говорит ближе к правде.

- Ну так от шо, Мукиець, задумка твоя дурна, та выдно ты й сам чуть прышелэпкуватый. Так тэбэ и ждуть, та твий брат с Улагаем, та Бабиевым тю...тю, на параходах повтикалы в Крым, а може и в живых его ныма.

- Ташо вы кажетэ, вин живый, цэ я добрэ знаю.

- Ну та ладно живый, так живый, а всэ ж ты нагостряйся чи до нас, а то як хочешь, чимчикуй до дому, - такими были последние слова старшего урядника.

Поговорил Михаил с Шереметом и понял, что прав был его друг Загинайко Васыль, соваться в камыши рано, надо возвращаться домой.

Ох, как трудно было молодому казаку раставаться с последней надеждой найти брата. Этим он жил все последние месяцы, с того дня, как вернулся из Новороссийска. Если бы не больная мать, махнул он бы на свою хату, на небольшой надел земли, бросился бы за братом в Крым, или подался бы в горы. Слышал, что там дерется настоящая армия, казачья, во главе с генералами, совсем не то, что эти обовшивевшие камышатники.


***


Рухнули надежды на Кубань, Дон и Терек. Не видать теперь новых казачьих полков и дивизий, не быть богатой Кубани надежной базой Русской армии и всему белому движению. Не смог найти Врангель поддержки со стороны казачества. Неудачи десантов болезненно отразились на настроении Вооруженных сил Юга России.

Проницательный Врангель видел не только промахи Улагая, вялость действий его войск, но и свои личные сшибки.

«…Но, вместе с тем, в происходящем была значительная доля моей вины. Я знал генерала Улагая, знал и положительные, и отрицатель­ные свойства его. Назначив ему начальником штаба неизвестного мне генерала Драценко, я должен был сам вникнуть в подробности разработки и подготовки операции. Я же поручил это генералу Шатилову, ко­торый сам, будучи занят, уделил этому недостаточно времени. Я жес­токо виню себя, не находя оправдания...»

Такая жесткая, самокритичная оценка своих действий, безусловно характерна сильной личности, с недюжинными волевыми качествами.

Главной, но не решающей причиной неудачи, Врангель видел в слабости сил десантной группировки. Неудачное назначение начальником штаба не казачьего генерала, было как бы продолжением неудачного выбора генералов, назначенных на вспомогательных направлениях высадки десантов Черепова и Зигеля. А все вместе еще более негативно сказалось на главном условии успеха, всеобщем подъеме казачества Кубани на борьбу с большевизмом.

Трагедия девятнадцатого года не только в поражении генерала Деникина, а в той пропасти, которая образовалась между верхами Добро­вольческой армии и Кубани, а значит всем казачеством. Можно загля­нуть и глубже, это было одной из причин гибели всего белого движе­ния. Кто здесь прав, кто виноват, судить трудно, но беспорно, что вина должна быть поделена поровну. Обе стороны объединяло одно -пол­ное неприятие большевиков.

Деникин и его генералы выступили с лозунгом единой и неделимой России. Казачество, особенно кубанское, за идею своего казачьего государства. Обе стороны оказались непримиримыми, а находясь в эмиграции превратились в заклятых врагов. В годы совместной борьбы с большевиками не было проявленно достаточного терпения и разума, что­бы понять, что когда горит общий дом, тогда не спрашивают, кто помогает его тушить, добрый ли приятель или злой сосед.

Вина Врангеля еще в том, что, не располагая достаточными силами для выделения в состав десантной группировки войск, он допустил их распыление, создав вспомогательные направления под Анапой и Таманью. Видимо было бы более целесообразным включить эти силы в группу гене­рала Улагая, более того, может быть, надо было отдать из Крыма весь Донской корпус.

Однако, несмотря на все промахи и ошибки, десантная операция под руководством генерала Улагая на Кубань занимает важнейшее место во всей летней кампании Русской армии в 1920 году. Это вынуждены были признать видные военачальники большевиков.

Улагай ушел, рухнули последние надежды. Кубань была брошена в объятия большевиков.

Но оставались казаки, которые не стали на колени перед большевиками. Казаки-повстанцы создавали свои базы в плавнях, в предгорьях Кавказа, на черноморском побережье.

Генерал Фостиков разрозненные отряды казаков начал сводить в единую военную организацию, которой дал многообещающее название «Армия спасения Росси». Он ищет своего признания, как со стороны Кубанской Краевой Рады, так и со стороны Крыма.

Врангель понимал, что повстанцев надо брать под свое крыло. Он посылает Фостикову офицеров на командные должности и выделяет более 10 миллионов рублей. В Краевой же Раде давно уже нет согла­сия между ее членами. Одна их часть, находящаяся в Крыму, объяв­ляет о своей легетимности и наличии необходимого кворума, другая часть во главе с председателем рады Тимошенко все более отходит от идеи белого движения и склоняется к сотрудничеству с большевиками. И тут, вдруг, возникает третья часть членов Рады под руководст­вом Воропинова, состоящая из наиболее сепаратистски настроенных представителей самостийности Кубани. Из их числа впоследствии был образован, так называемый, «Союз освобождения Кубани», целью которого было создание самостоятельной Кубанской республики.

Единства действий между всеми частями Краевой Рады не было. Фостикову удавалось лавировать между ними, но ориентировался на Вран­геля, особенно, когда стал получать от него помощь.

Сам Фостиков авторитетом среди казачества не пользовался, хорошей опоры не имел. В освобождаемых станицах допускал произвол и даже не гнушался карательных мер, особенно в аулах. Предгорные станицы оказались как бы между двух огней.

Но казаки к нему шли, другой такой военной силы не было. К середине августа 1920 года генерал Фостиков располагал немалой силой. Под его началом было собрано свыне З тысяч штыков, более 2,5 тысяч сабель, 35 пулеметов и 10 орудий. Но сила этих людей была лишь в энтузиазме, в желании освободить свои станицы от больше­виков. Без должного снабжения, без боеприпасов, со слабым вооружением они могли продержаться только при поддержке со стороны.

Но Фостиков был слишком самонадеянным. Он отказался согласовывать свои действия с генералом Улагаем. Вместо того, чтобы нанес­ти общими усилиями удар в направлении Екатеринодара, он выступа­ет на Армавир, надеясь там захватить склады красных.

Молодой, горячий, не искушенный в политике, генерал Фостиков не имел ясной и определенной программы. Он не сумел наладить дол­жных взаимоотношений с отрядом полковника Крыжановского, который действовал в районе станиц Костромской и Ярославской. Геройские действия казаков его отрядов не могли добиться успеха в боях со значительно превосходящими силами красных. С уходом Улагая, больше­вики получили возможность часть своих сил перебросить в район дей­ствий отрядов генерала Фостикова, в том числе хорошо знакомую При­уральскую бригаду. Потерпев поражение, Фостиков ушел в горы, его армия распылилась, в районе Красной Поляны оставалось всего 2 тысячи казаков. Немногим удалось выйти к Черному морю в районе Адле­ра. Красные здесь не оказали серьезного сопротивления, фактически в панике сбежали в Сочи. Но положение этих казаков было отчаянным. Крым молчал, Грузия, как и прежде, не соглашалась пропустить их че­рез свою территорию, и ко всему этому, красные постепенно стали уси­ливать нажим.

После длительных переговоров Грузия все же согласилась пропустить через свои посты казаков, но только при условии, что они сло­жат оружие. Голодные, оборванные, заросшие сотни казаков проходи­ли по курортному городу Гагры, где били фонтаны, лилась музыка, раз­ъезжали фаэтоны, на них с удивлением смотрела нарядная толпа муж­чин и женщин. Мало кто протягивал кусок хлеба, хотя лилась русская речь, смотрели с удивлением и даже с отвращением. Русский воин в таком виде не вызывал восхищения, больше пугал.

Казакам оставалось есть траву и коренья. Чуть больше 2 тысяч казаков было вывезено на подошедших кораблях. Истощавшие, полуболь­ные они не встретили радушия в Феодосии, мест для их размещения не нашлось.

Фостиков же был произведен в генерал-лейтенанты и награжден орденом Святого Николая Чудотворца.

Надежды продержаться в Крыму стали быстро таять.

В сентябре 1920 года Врангель реорганизует Русскую армию, сведя ее в две полнокровные армии:

1-я под командованием генерала Кутепова, имея в своем составе

Корниловскую, Дроздовскую, Марковскую дивизии, сведенные в корпус генерала Писарева и Донской корпус генерала Абрамова, - занимала ши­рокий фронт от Азовского моря до реки Днепр.

2-я во главе с генералом Драценко включала корпус генерала Витковского, корпус генерала Скалона, конный корпус генерала Барбовича - была развернута по левому берегу реки Днепр до Черного моря.

С потерей плацдарма на Кубани оставалось одно - всеми силами вце­питься в Северную Таврию. Врангель считал возможным создание еще одной армии из остатков отрядов генерала Бредова, Булак-Балахновича и полковника Перемыкина, а также русского населения Новороссии. Польша на это давала принципиальное согласие. Но этим замыслам не пришлось осуществиться.

1-я Кубанская казачья дивизия, выведенная в резерв, была размещена в районе станции Акимовки.

3-й Уманский полк стал биваком южнее этой станции на берегу небольшой речушки Малый Утлюк. Этот полк, как и вся дивизия, был пополнен казаками из 2-й Кубанской дивизии генерала Шифнер-Маркевича. Его дивизия была расформирована после оставления Кубани.

Константин Мукиец, выздоровевший после ранения под Ольгинской, вновь командовал казачьим взводом во второй сотне этого полка. Весь его взвод состоял из казаков Ейского отдела, немало их было из станицы Копанской.

Стоял теплый сентябрьский день. Казакам разрешили искупать коней в речке, постирать белье, слежавшееся под седельными подушками. Вечером командир сотни есаул Гонтарь вызвал к себе взводных урядников и объявил приказ командира полка о предстоящем смотре, который будет проводить сам Главнокомандующий генерал Врангель.

До поздней ночи казаки приводили в порядок лошадей, амуницию и свою одежду. Со склада выдали новые черкески серого цвета. Сапог всем не хватило, многие казаки были в стоптанных сапогах и даже в постолах.

Тихая речка, по берегу заросшая небольшим камышом, с запахом тины, притопленной куги - все это напоминало казакам станицу, лиманы и плавни. Константин, в который раз, возвращался к тому вечеру, когда он был почти рядом со своим домом, но так и не побывал у своих, не смог увидеться с матерью, братом. Тогда побороло чувство долга, верности казачьей присяге. Он понимал, что поступал так, как велела его совесть, его казачья честь. Он хорошо знал, что так же поступил бы его отец, память о котором он про­несет через всю свою жизнь.

Но не покидала его тревога о доме, прошло столько времени, событий.

Кубань трижды восставала, Константин твердо знал, что отец его не был от этого в стороне. Его угнетала неизвестность, он рвался домой. Но обстоятельства были выше его желаний. И теперь, когда Кубань осталась в руках большевиков, когда все ближе подходило осознание полного кра­ха белого движения, надежда побывать в станице становилась несбыточ­ной мечтой.

2 сентября 1920 года на южной окраине Архиповки развернутым конным строем стояла славная 1-я Кубанская казачья дивизия. На ее правом флан­ге, рядом со знаменем, 3-й Уманский полк. Загорелые, обветренные лица казаков в новеньких серых черкесках, стоптанных, порыжевших сапогах соз­давали с одной стороны картину бедности, с другой - казачьей аккуратнос­ти в тщательно подогнанной амуниции, вычещенных до блеска кинжалах и шашках. Стройные ряды казачьих сотен вызывали восхищение.

Командир полка полковник Агрызков, казак станицы Николаевской Лабинского отдела, с командирами сотен несколько раз осмотрел внешний вид казаков и их лошадей. С раннего утра дивизия несколько раз прохо­дила перед своим начальником генералом Бабиевым.

К 10 часам утра солнце стало по-летнему пригревать, все застыли в в ожидании высокого начальства. Дивизия стояла перед импровизированной трибуной развернутым строем в три фаса, с двумя полками на фла­нгах. Генерал Бабиев быстрый, проскакал на коне мимо полков, несколь­ко раз поздоровался с каждым полком и батарейцами.

Ровно в 10 часов появился Главнокомандующий генерал Врангель на

рослом гнедом коне в сопровождении небольшой свиты. В серой черкеске и черном бешмете Врангель выглядел величественно на коне и сво­им видом вызывал уважение старых и молодых казаков-кубанцев.

Генерал Бабиев тоже на гнедом коне, но в отличие от Врангеля, небольшого роста, изящный, громко отрапортовал Главнокомандующему. Врангель шагом объехал строй дивизии, здороваясь отдельно с каж­дым полком.

Константин много слышал об этом генерале - и хорошего, и плохого.

Но его вид, умение держаться на коне внушали какое-то доверие.

Был отслужен молебен, состоялся вынос знамени дивизии. Генерал Врангель хорошо поставленным голосом произнес короткую речь. Во всех полках отчетливо было слышно каждое слово. В ответ казаки трижды прокричали «Ура». Полки посотенно в развернутом строю в двух конных шеренгах рысью прошли мимо трибуны. После прохождения генерал Врангель вручил Георгиевские кресты отличившимся в боях казакам и офицерам. Тут же была проведена небольшая джигитовка. Команда казаков-джигитов с гиком, со стрельбою, с кинжалами в зубах, стоя на седлах, пронеслась на полном алюре вдоль строя, обратно - с рубкой лозы и глиняных пирамид. Удары шашек наносились с такой силой и с такой точностью, что глиняные шары не рассыпались и оставались на своих местах. Вольная и групповая джигитовки были выполнены другой командой. Ловкие, лихие действия казаков вызвали общий восторг присутствующих иностранцев и представителей прессы. Генерал Врангель срау же вручил призы лучшим джигитам.

До позднего вечера генерал Врангель находился среди казаков. Хор тру­бачей и песельников из каждого полка перед офицерами и высокими гостями исполнили казачьи песни. В числе песельников от 3-го Уманскокого полка был Константин и еще несколько копанчан.

Що б твоя воля тэбэ ны цуралась,

Що б тоби в свити добрэ жилось


Душевные песни, родные слова вызывали боль и грусть кубанцев, все меньше оставалось надежд побывать на родине.

Поздней ночью в дивизии стало известно, что вчера Донской корпус перешел в наступление в районе Верхнего Токмака. Утром 1-я Кубанс­кая казачья дивизия генерала Бабиева ускоренной рысью стала выходить в район прорыва донских казаков.

За двадцать дней Донской корпус, в состав которого вошла 1-я Кубанская дивизия, буквально разгромил 13-ю армию красных, в том числе 2-ю Донскую дивизию, прибывшую из Ейска после ухода из Кубани Улагая.

1-я Кубанская казачья дивизия, руководимая решительным и храбрым Николаем Бабиевым, форсировала Днепр и вышла к Никополю. Но генерал Драценко, командующий 2-й армией, успех кубанских казаков не исполь­зовал, действовал вяло, разведка практически не велась. Его дейст­вия стали раздражать Врангеля.

Красные незамедлили воспользоваться этим и овладели Бердянском, повели наступление на Ногайск. С правого берега Днепра срочно были возвращены Марковская и Корниловская дивизии, где продолжали дейст­вовать 3-й корпус генерала Скалона и 1-я Кубанская казачья дивизия. В штабах этих соединений выносилась идея захвата Апостолово и выхо­да в тыл каховской группировки красных.

В эти дни происходит глубоко трагическое по своим последствиям для кубанцев событие. 30 сентября где-то между четырьмя и пятью часами вечера был смертельно ранен любимец казаков генерал Бабиев Нико­лай Гаврилович. На поле боя этот генерал всегда находился в самых горячих точках. Так было и в этот день. Он выехал на позиции 3-го Уманского полка с небольшой группой офицеров и казаков. С самого утра противник вел артиллерийский обстрел позиций дивизии. Один снаряд разорвался под конем Бабиева., перебив несколько человек, Бабиев был буквально изрешечен осколками снаряда и в страшных муках, не приходя в сознание, скончался.

В 1915 году сотник Бабиев был командиром сотни 1-го Лабинского полка, который вел бои в Алшкертской долине на турецкой терри­тории.

Отец Бабиева, генерал в отставке, до прихода большевиков жил в Екатеринодаре в богатом доме местного купца-армянина Тарасова на Штабной улице, рядом с областным правлением.

В 1918 году Николаю Бабиеву было поручено формирование в Екатеринодаре 1-го Черноморского полка. Бабиев был участником Первого Кубанского похода навстречу Добровольческой армии в конном отряде полковника Куз­нецова. С выходом за Кубань этот отряд оторвался от главных сил, ко­торые шли под руководством Атамана Кубанского казачьего Войска пол­ковника Филимонова, и вынужден был по горам отходить на Туапсе. В заснеженных горах казаки были вынуждены бросить лошадей и, неся зна­чительные потери, отходить к морю. Многие из отряда оказались в пле­ну. Войсковой старшина Бабиев, командовавший в отряде офицерским конным взводом, был тяжело ранен и тоже оказался в плену. Тогда же был ранен и попал в плен атаман станицы Брюховецкой Бардиж, который был расстрелян с двумя сыновьями в порту города Туапсе. Бабиев вмес­те с пленными казаками попал в Майкопскую тюрьму. Среди казаков был полковник Кузнецов, которого здесь же в тюрьме красные расстре­ляли. Остальные казаки и раненый Бабиев были освобождены 1-й Кубан­ской дивизией генерала Покровского. После выздоровления Бабиев полу­чает от Войскового штаба мандат на формирование казачьего полка.

С тех пор много пройдено дорог войны. Имя генерала Бабиева овеяно славой многих побед, любовью кубанского казачества. Не имея возможности пользоваться левой рукой, так как у него была раздроблена кисть руки, генерал Бабиев лично ходил в атаки с поводьями в зубах и с шашкой в здоровой руке. 17 раз его задевали пули и осколки гранат, но он пренебрегал опасностью. И вот он по­гиб, как герой, достойный сын вольной Кубани.

Страшная весть облетела все полки, настроение казаков стало падать. Вместо погибшего Бабиева на дивизию был прислан генерал Науменко, который в тот же день послал донесение генералу Драценко:

«...Конница потеряла сердце и я снимаю ответственность за ее действия...»

В это же время по дивизии красные наносят удар с трех сторон силами трех конных дивизий. Генерал Драценко, не получив разрешения Врангеля, отдает приказ на отступление.

Действительно, настроение казаков со смертью Бабиева резко упало. Как тогда говорили, со смертью любимого командира, умерла душа диви­зии, исчез порыв, пропала вера в собственные силы. Не смог испра­вить положение грамотный, известный среди казаков генерал Науменко, который, правда, через день был ранен. Полки на рысях отходили к переправам, в душах казаков смятение. Красные переходили в наступле­ние. Не так просто организовать отход крупных сил через такую прег­раду, как Днепр. На узких дорогах по плавням смешалось все, шла кон­ница, пехота, тащили орудия, здесь же тыловые обозы.

Отход прикрывали славные кубанские пластуны генерала Цыганка. К вечеру 1-го октября войска 2-й армии были на левом берегу Днепра.

Не лучше была, обстановка на востоке, в 1-й армии генерала Кутепова. По всему фронту наступил перелом, инициатива переходила в руки большевиков.

Видел Константин, как падало настроение казаков. Все сходились на одном, все было потеряно, когда Улагай дал команду на эвакуацию десанта с кубанской земли. Сейчас все видели, что дело Врангеля идет к гибели. Красные наращивали удары и уже мало кто сомневался, что Северная Таврия будет оставлена. Все что можно было вычерпать в ты­лу, было брошено на фронт. Все, кто способен был носить оружие, ока­зались на позициях. И как всегда при неудачах, главным образом в штабах, в тылах возникает разброд, что еще больше расшатывает фронт. В этом наиболее преуспел бывший командир 2-го корпуса генерал Яков Слащев.

Врангель вынужден был вместо нерешительного Драценко назначить командующим 2-й армии генерала Абрамова, командовавшего до этого Донским корпусом.

Но положение войск было неустойчивым. Врангель отдал приказ на отвод войск в Крым, на укрепления Юшунь и Перекоп, которые оставались последней надеждой. Катастрофа произошла в четверг 29 октября.

Красные прорвались в Крым. В сторону Севастополя и других городов Крыма хлынула масса беженцев, тыловиков, больных и раненых.

Главный удар красные нанесли по Литовскому полуострову, который защищала казачья бригада 2-й Кубанской дивизии генерала Фостикова. Войска получили приказ, выставив заслоны, оторваться от противника и идти к портам на погрузку.

Борьба в Крыму началась и продолжалась в тяжелых условиях. Врангель хорошо понимал ее безнадежность, предвидел неизбежную эваку­ацию войск. План эвакуации был тщательно обдуман и заблаговременно разработан. Как только было принято решение об эвакуации Крыма, сразу же был отдан приказ на сосредоточение судов в портах согласно это­му плану.

Порты для погрузки были определены в следующем порядке:

- Корпус генерала Скалона в Севастополе и Евпатории.

- Конный корпус генерала Барбовича в Ялте.

- Кубанский корпус генерала Фостикова в Феодосии.

- Донской корпус генерала Абрамова в Керчи.

Штаб, армейские тылы, различные учреждения и беженцы погрузку на корабли в Севастополе начали первыми. Евпатория была захвачена красными, поэтому на Севастополь выпала двойная нагрузка.

Все произошло так неожиданно