Geum.ru

Эта книга для всех тех людей, кто встал на Путь, данный Богом, и кто нуждается в Слове Учителя Слове Истины

Вид материалаКнига

Содержание


Зиновьево-бухаринская кампания 1937 года
Великая отечественная воина
Подобный материал:
1   ...   9   10   11   12   13   14   15   16   ...   33
Глава 4

ЗИНОВЬЕВО-БУХАРИНСКАЯ КАМПАНИЯ 1937 ГОДА


1. Я, как таковой, еду на периферию, стараюсь видеть людей, особенно больных, мною нуждающихся. Моя это была практическая работа, без чего ни одной минуты не оставлял, чтобы не думать об этом. Старался двигаться по вагонам.

2. Иду я, как и обычно, по поезду. А в поезде едет женщина в летнее время в шубе. Я заинтересовался ею, спрашиваю: — в чем дело? Она от меня не отвернулась, что я был в трусах чистый телом. Она меня слушала. Я перед нею извинился, ей говорю: — милая женщина, ты для меня, ты виновата за то, что на тебя эта болезнь напала. Никто тебя не избавит от этого, кроме меня. Мне она поверила, согласилась с моею правдою.

3. Она мне с корня стала про все рассказывать: «Я больная женщина, мне холодно. Я — жена комбайнера, была в: Крыму, в Евпатории — и там ничего не сделали».

4. Я ей говорю: — я тебе сделаю, — шубу носить ты не станешь. Иди в тамбур, открой дверь, а воздух там бурлит. Ты тяни в себя его и проси меня, как Учителя. Три раза потяни, три раза скажи — а потом приходи сюда. Она пошла.

5. Оттуда приходит, шубу свою снимает с себя, говорит: «Она мне не нужна». Хочет меня за это отблагодарить. Я этим не нуждаюсь, было время — брал. Это не моя такая Идея, за деньги не продается и не покупается здоровие. За шестьдесят семь дней можно Москву оздоровить. Это не какое-либо чудо, а природное физическое практическое явление.

6. Женщина меня приглашает к себе в совхоз «Балтфлот» Моздокского района. Я ей дал слово побывать.

7. Дело шло, продолжалось. После съезда Сталин раскрыл Зиновьева — Бухарина вредительскую систему, а что тогда делалось с этим делом не поймешь: бери с меня первого.

8. По приглашению этой женщины я еду в Моздок. Я — гость этой женщины, а меня схватила к рукам милиция Моздока и посадила меня в КПЗ как диверсанта.

9. Еду в пальто осеннем, но разувшись, рубашка серенькая, брюки в полосочку — чин-чином; и шевелюра была заставила органам ошибиться. Они меня взяли на изучение в КПЗ, где было набито полно людей — и меня туда сто пятьдесят первым добавили.

10. Я своим поступком заставил обоих начальников милиции и НКВД — они взялись за меня, Я был в трусах, одежду бросили под ноги; с нею не стали ничего делать, кроме как потянули по рукам.

11. Я стою день — не принимаю никакой пищи. Старостой был шпана Карамзин, он сказал, чтобы одежда была на месте — возле моих ног. И вдруг я надумал свою одежду использовать, сделаться как другие. Посчитал — я в этом выиграю.

12. Но меня заставила обстановка сложившаяся поразговаривать с задержанными. А что же здесь лежало у моих стоявших ног? Мало того, что я не лежу — я стоял, стою без своей одежды, которая по команде была принесена — все положено. Думают: один день не положут, другой день ничего не говорят. А пищу мне не показывай — я и к этому приготовлен.

13. А у самого все чувства проложенные, весь такт жизненный, у себя я его имею козырной. Где я в то время не был и чего я только не думал. А у самого большая сила, вера.

14. Особенно я надеялся на Природу, на свои на идущие дни. У них силы все естественные независимые никем ни от кого и никак. А ждал: придет время — извинятся.

15. А сейчас я у каждого здесь сидевшего заглазно роюсь в голове, в мозгах. Об этом никто ничего не знает. А кто может знать? У каждого человека своя мысль: дождаться, а когда его назовут фамилию? Он уже готов, тут как тут выходит. Но его держали, так же занимались как со мною.

16. Кому я был нужен?! Я не местный, из Ростовской области, город Красный Сулин по улице Ленина № 80 жил. Люди все были, и я — человек не с неба упал.

17. Надоело стоять молча. Заставила одежда моя все рассказать этим людям. Им как в стенку горохом, так и мои слова были им. Я когда только не кушал, не разговаривал. То у них было какое-то добродушие, с которым я брался и доказывал. Я им одну-единственную свою правоту рисовал за все между ими. Хотелось, чтобы ухватились.

18. Я был в море полуумерших людей тех, которые боялись одного — расстрела за свою измену советской власти. Среди них был председатель исполкома, секретари партии, коммунисты, агрономы, председатели колхозов, заготовительная система, директоры МТС и сидели между ними воришки да заблудшие религиозные люди. Словом, я один между ними такой, с кем начальство считалось.

19. Я день стою, когда кушаю, а когда не кушаю — вечер на колеса — я в постель. Мне на это амнистия была. А вот людей разделили, их такую ценность, — между коммунистами и такими простыми людями. Я всех по косточкам пересчитал.

20. Хорошо тому жилось, у кого была передача, а у меня — никакой; ели все имеющееся колхозом, знали все своих, но чужие издалека смотрели. Я только не молчал, им сказал на их свободную команду. Как им приходилось устраивать свои совещания в ночное время.

21. Это же было в 1937 году. Я и тогда свои силы имел, меня Природа хранила. Я с такою мыслею не переставал думать и делать.

22. Когда я не кушал, меня все жалели и приглашали к себе за стол — я не садился. А когда привел себя в порядок, оделся — на мне человеческая форма, красотою хвалился между ними. Я к ним со своею Жадностью, которую развил в этом деле сам, и хочу чтобы они своим достатком поддержали. А у них сменилась ихняя ко мне жалость, — я для них был не свой. Поэтому они — не я, а я — не они.

23. Их на двор при семнадцати градусах в трусах никого не выводили, а меня для какой цели — а выводили. Сами начальники из колодца воды таскали и лили на голову. Волос замерзал — тело парило паром, где силы брались. Я не мог и тогда с этим делом сам разобраться, что за такое дело было на мне, — и также на другом?

24. Секретарь коммунистической партии райкома Кононов кушал хорошо и много. У него живот часто беспокоил, Он изложил свое желание проверить силы мои на себе. Вот это уже мое дело.

25. Я должен этому обиженному Природой человеку, кто с просьбой обратился ко мне. Он хочет узнать на мне мою правду, смогу ли я ему помочь, чтобы у него не болел живот. Медицина не в силах. Я ему пообещал сделать на нем эту свою практику, которой он поверил.

26. Я ему говорю: — слушай, в Природе две стороны: хорошая и плохая. Чему ты придерживаешься? Мне говорит секретарь: «Как и все, к хорошему». Значит, будешь болеть до тех пор. Я ему рассказываю про плохую сторону. А ее надо испытать. Видел меня, когда не кушал и не одевался, и не спал? Как ты думаешь, мне было хорошо?».

27. Он согласился со мною, что мне было плохо. Но зато мне будет сейчас хорошо — моя правда победит.

28. Не я тебе буду помогать, а ты сам себе. Мое дело одно перед тобою: ты человек дефективный, у тебя недостаток — твоя болезнь. Ты ее сам делаешь, а вот упразднить не в силах.

29. Я ему говорю: — я только этого делаю, у меня на это силы есть. Его заставляю вовнутрь смотреть своим мнением полно, неотрывно в самую боль сосредоточиваться хорошо туда. А потом воздух тянуть туда, в воздухе есть в любом месте и любые минералы — такие полезные вещества, которые это дело рассосут.

30. Секретарь понял, что в этом деле энная правда — за нее ухватился и то, чему я его учил, он сам стал делать. У него получилось удачно, хорошо. Я ему ввел сознательную голодовку, т. е. его попросил, чтобы он мои слова в этом поддержал. А когда он мою Идею поддержал — у него получилась польза. Секретарь получил улучшение.

31. Меня тогда держала КПЗэ. Она что только надо мною не творила. Я в ней пробыл три месяца как один день.

32. Дождался небывалого для меня дня: кто-то передал передачу мне. Я думаю: — что за политика такая? Но чтобы из дома это не было подходяще. А думать приходилось: когда надо было сажать — не сажали, а когда надо хвалить — взялись мешать.

33. Это все приобретено мною в Природе, в условиях: на земле, в воздухе и воде. А сейчас, где бы я ни был а про это забыть не могу. В голове база осоздается.

34. Подержали в КПЗ и узнали, кто я есть. Начальник вызвал, извинился, перед мною, сказал: «Бывает, и мы ошибаемся». Дали мне волю.

35. Откуда шел и куда ехал — ворота отворились, я и нырнул по своим следам. Там, где я думал наступить — я на это место ногу свою поставил. И хотел свое не упустить, а другому не помешать.


Глава 5

ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОИНА


1. Три месяца просидел как никогда в КПЗ в Моздоке в районе Кавказа, на что пришел на арену 1941 год. И вот, откуда взялась между русскими и немцами такая вероломная война? Гитлер взбесился со своею техникой, в этом Господа Бога прославлял.

2. Природу не знал, а сколотил народ вероломно напасть на Россию. Они, фашисты, тоже люди-агрессоры Бога не знали, но крепко ему верили; без всякого такого со своею техникой и людьми пошли со своею ненавистью на коммунистов — на новых людей.

3. Паршек в эту войну, когда враг на Сталина напал, эвакуироваться никуда не стал. Немцы взяли наш город Красный Сулин. А назавтра немец показался через наш забор на нашей улице и к соседке подбежал с оружием в руках и свои слова сказал: «Молока, яйки!» Все эвакуируются, а я остался в доме, в Сулине: я тоже русский человек. А противотанковые окопы не помогли, немец парашютами делал высадку так, что был его успех.

4. Гитлер хотел возвеличить сам себя за счет немецкой расы — не генерал, а ефрейтор. За ним пошли чехи, итальянцы, венгры, румыны, поляки и французы. Вся Европа всколыхнул ась.

5. На безбожников верующие крепко в Бога сделали такое оружие, пустили в ход для того, чтобы своего врага уничтожить.

6. Они также ошиблись как и генерал своей армии. Он думал уничтожить врага, а какой он есть — люди этого совсем не знали. Им сказали: «Коммунисты — самые близкие враги».

7. Гитлер с Богом воевал, а знать Его он не знал, на кого он напал и кому он делал горе. Паршек на стороне был самого Сталина, за партию большевиков. Он был ей 6олельщик. У Него тело такое для всех небывалое.

8. А война имеет перевес в этом — Гитлера превосходство; эта техника, она бомбит, она танки пускает, селения оккупирует.

9. Он не знал меня, мою Идею, а кричал «гут пан!» Я им так вслед говорил: — будет вам «гут пан»! Я все время просил Природу, чтобы она помогла нашему русскому солдату от этого натиска избавиться. Наши русские бегут, а Паршек на эту картину смотрит — видит. Его мысль: только Он один этому поможет. А сам пробрался встретиться с каким-либо высоким начальником.

10. Нашу улицу немец штабом занял: ее бечевой окружили, не давали ходить русским. Я туда, к этой бечевке. Немец стоит, говорит мне: «Ком пан!» — Меня повел в штаб к Паулюсу он там стоял у Спрыткиных. Немец меня, как такового, привел в штаб, а там русский немец, он меня знал, им за меня рассказал. А тут документ подтвердил.

11. Я им, как немцам, такой русский человек понравился. Паулюс попросил, чтобы я ему что-либо такого в жизни рассказал. Я ему, как немецкому генералу, про свое сделанное мною, про закалку-тренировку так красиво изложил. Он улыбнулся: «гут пан!».

12. Я вижу его ко мне такую радость, прошу чтобы он мне мою просьбу своим шрифтом написал, а гербом печатью приложил. Так он по-моему и сделал. Я как атомою владел в ихнем режиме. Когда я эти данные получил, то тут же оказался над германской армией победитель.

13. Везде и всюду я не боялся между солдатами немецкими выступать. Я говорил им что они оставались в проигрыше. Я был в этом уверен думать о сталинской победе. Так оно Природою делалось. Я действовал через переводчика: мне хотелось их опутать. Моя история такая: прогнать их со своей земли, но техника была такая, которую не сдержать. А Природа недаром меня заставила с ними разговаривать. Взялся воевать, а сам у этого человека спрашивает, кто победит врага.

14. А солдаты немецкой армии, как младенцы, его окружили, не знали, что у него спросить. Он был силен в этом с ними в столовой встретиться, вел свой рассказ. Они кричали: «Гут!» А Паршек знал за что это делалось у них, сам себе говорит: — будет всем «гут пан!» эту ночь.

15. Меня офицеры пригласили в Берлин. Я не отказался, а поехал с вербовочными — взял на себя такую миссию, только надеялся на Природу, она была за меня. А у офицеров одно народилось на мою поездку: предвратили не дали ехать дальше. В дороге к нашему составу прицепили вагон с офицерскими шинелями, где я спал. Я когда вел с немцами разговор по части приезда в Берлин — чтобы я взял шинель для того, чтобы себя показать ихним человеком. Я эту шинель берег, как око; но ко мне придрались в Знаменке: у них недоверие ко мне, — проверить полицаями.

16. Паршек едет в Берлин — его Природа не пускает; пусть он посмотрит на расправу населения, как немец над украинцами поступает. Природа его такого ведет в тыл — человека небывалой стороны. Я успехов от гестапо не имел по части получить пропуск в Берлин для анализа нашей молодежи. Я не шел в жизни, а пробирался со своими понятиями — видел, как наших людей охотники ловили и приводили со связанными руками назад и глаза завязаны, чтобы не видеть следов. Человека вбрасывали ко мне в мои ноги. Я к ним свою руку не прикладывал, а разговаривать с ними говорил, как со своими. Их ждала одна Луна. Больше всего погибали евреи — им прощения никакого не было. Я у них заработал хорошее мнение, я никому не строил неприятности. Мой ход мыслей заставил уходить от политики и экономики.

17. Немцы довезли до Знаменки и сняли. Они передали полицаям Украины, они спустили меня в Днепропетровск в гестапо. Недалеко от политотдела располагалась немецкого гестапо кухня — готовили немцы. Если бы я не был известен в этом, меня не кормили бы они. А то каждый раз каши клали с мясом ведро и передавали мне. Я был сыт и другие тоже. В политотделе меня проверяли врачи русского типа. Гестапо меня испытывало в этом: закапывали в снег на пятнадцать минут, я прекрасно себя чувствовал.

18. Патруль с винтовкой в руках Паршека прибрал такого к рукам — он очутился в мотоцикле. Меня под 22 ноября 1942 года они по городу Днепропетровску на мотоцикле по улицам возили. А мороз был жуткий. Я всю ночь напролет терпел и рылся у Гитлера в голове, чтобы ему как таковому удачи не было. Я терпел от холода, а сам просил Природу ради только такого дела, чтобы немцев окружить под Сталинградом, а под Москвой их разбили — так и получилось.

19. Я испытывался как человек новый в Природе в Днепропетровском гестапо. Это было новое: они возили Паршека, смотрели — а он просил Природу, чтобы она нашему русскому солдату помогла управляться с немцем.

20. Если бы я не имел в этом мозговых сил и ими не владел так как никогда, между немецкою армиею и Природою я был вояка со всем миром воевать. Это было нового человека дело, а в деле правда — она человека для этого послала.

Природа откликнулась на мою такую просьбу: она окружила немцев под Сталинградом, а под Москвой их разбили. Это ради меня Природа помогла. Успеха Гитлер больше не имел — враг остановился.

21. Природа послушалась, она помогла русскому солдату эту силу заиметь. Я двадцать семь суток провел в гестапо — делал то, чего надо для фронта. Природа недаром меня таким вот к вам прислала — она знала что делала.

22. Это есть Природа. Она эту войну учинила, чтобы люди знали, а что делается в них теперь? Они эти вот люди, на этой вот земле так вооружились. Им мало пространства, они хотят видеть себе еще больше и лучше. Паршек этого он не хотел видеть: такая расправа — гибельный режим никого не сможет спасти.

23. У меня в гестапо спрашивали, чтобы я им сказал: а кто же останется в ответе? Я им не побоялся сказать: — Сталин! А он был против Паршека.

24. Сталин вовлек Рузвельта Черчилля и де Голля. Сталин был во главе этих светил. Их Потсдамское соглашение дало разбить Гитлера, врага обозленного уничтожить. К нам на помощь пришли американцы и англичане. Война разгорелась. С упорными боями Гитлер отступал. Потсдамское соглашение — это хуже призыва Керенского «до победы!». В Природе две идеи: одна фашистская, под управлением Гитлера; другая — коммунистическая, Сталин возглавлял. А капиталисты помогали, боялись, чтобы на них эта идея не напала. Все они принадлежали зависимости: по-старинному, техническому развивались.

25. Паршек был не за того, не за другого. Они оба хотели убить врага: от Гитлера русские бежали, уходили. А он их бомбил. А сейчас с большими боями Гитлер отступал, ему Природа удачи не давала. Гитлер Бога призывал а сам людей убивал. А Сталин без Бога он метил.

26. Это было время, когда немцев возле Москвы разбили и окружили под Сталинградом. Я услышал от солдата. Я с ними ехал в вагоне от самого Ростова до Красного Сулина — когда меня немцы выпроводили назад, домой. Я по дороге узнал про фашистский проигрыш. Солдаты у меня, как у русского человека, спрашивали: «А что, русские берут в плен?» Что я им должен сказать? — только правду. Они ехали из Франции помочь своим. Я знал, что они все уйдут с нашей территории. А я старался попасть домой, я же не немец — русский человек, жил с ними дружно, а моя цель была одна: помешать Гитлеру. Я был не на стороне Потсдамского соглашения. Мое одно есть решение: с врага сделать любимого друга. Я такого не хотел, чтобы с боями это делалось. Я хотел договоренности, чтобы Сталин и Гитлер согласились и примирились — вот это надо сделать с воюющими сторонами. Надо человека обозленного умело просить и умолять и договориться между собою этого в Природе не делать. А мы без этого вооружения, без этого дела жить не сможем: ценная мысль сегодня мыслит, а завтра делает. Но вожаки народов не хотели никого уважить друг друга.

27. Им пришла такая чара, как и всем: умер Рузвельт, умер Сталин, вслед пошел Черчиль. И так они не добились своей славы, которую делали. А Паршек был, Паршек есть и будет со своим.

28. Где в то время стояли ученые и что они сделали с фашизмом? — людей совсем невиновных послали в разведку.

29. А когда люди от меня потребовали, чтобы я поехал в Москву к Сталину, предложил такого мира — я не доехал до вокзала Казанского, как меня начальник милиции Литвиненко определил в институт им. Сербского.

30. А там академик Введенский, я был к нему близок, сказал, что надо внести предложение за мир. Я приехал в Москву не лечиться и не испытываться кем-то, а лично говорить со Сталиным по части мира.

31. Меня, Введенский Николай Николаевич в институте им. Сербского проявил за мою небывалую способность. Я сознательно перед ним свое тело, как закаленное, держал.

32. Меня, как ходящего по снегу босиком и по такому холоду, в нетопленных палатках держали. Я у него терпел без всякой самозащитной рубашки. А вы знаете, как холодно живому телу?

33. Я за то, что ходил по снегу и по морозу, по холоду в трусах, я не боялся ни с кем встречаться. Меня учила обстановка, я учился писать, а самое главное, за правду.

34. Меня народ попросил, чтобы я поехал в Москву и обратился к Сталину — ему, как вождю и гению всего народа, мне было поручено народом сказать про военное такое тяжелое время.

35. Надо было так сделать между двумя сторонами: позвать врага — и тот силен, и другой не отступает. А у меня родилась на это мудрость помочь обеим сторонам.

36. Если бы ко мне обе стороны обратились — для меня надо просить, когда упросит меня какая-либо сторона — та выигрывает.

37. Меня попросили безвинные люди, которые не хотели, чтобы война продолжалась. А вы сами знаете, когда человека обижают, он из этой обиды не вылазит, он никогда не прощает ему, как врагу нападающему.

38. Я Введенского, как психиатра, академика — светилу Советского Союза просил, чтобы он взял на себя, как психиатр и обратился к Сталину с предложением таким: с врага сделать не победу над врагом, а дружбу. Крепко заключить дружбу между двумя сторонами и простить за все это тому человеку, кто эту войну начал.

39. Я просил Введенского, чтобы он в этом деле оказался помощник. Знаете, что Введенский Николай Николаевич сказал? — «Меня тоже Сталин признает за это и положит сюда». Где я за это дело лежал, не боялся в этом учреждении с врачами разговаривать.

40. Я от народа посланный для того, чтобы хорошее между врагами сделать. А меня, как такового больного, кто этому всему был инициатор — мне за это приписали невменяемость, и меня окружила психиатрия.

41. Тогда такое было с нашей стороны: мы били по нашему делу врага. Шла мобилизация. Меня по возрасту надо было на войну взять, но акт Введенского от себя всех людей гнал.

42. Мне его на руки не давал сам институт. В Ростовском облздравотделе врач был и с ней — заместитель заведующего. Он хорошо меня знал с точки зрения закалки. Я попросил его, чтобы он затребовал; ему отвечают актом. Он мне копию дал на руки — от кого надо всем бежать.

43. Я из института им. Сербского попал в психприемник по Институтскому переулку. А Евдокия Леонова только что поступила туда нянечкой работать. Она согласилась нелегально меня отсюда взять. Нашла сестру и как брата она поцеловала и взяла меня в Москву.

44. Я там беседовал, как хотел. Люди слушали, люди кормили. Я им день говорил, а ночь приходила — спать ложился. И так успехов не заимел.

45. Мое знакомство заставило на Марьиной роще одну женщину на ноги поставить. И с этого дела пошли люди. Людям я нужен оказался — стал принимать больных, люди стали считать меня Учителем.

«Во время войны в Москве это было. Женщина, Дусей ее звать, работала в булочной сторожем. А жила она в Марьиной роще, возле церкви «Нечаянная радость». И приснился ей сон: сизый голубь сел ей на плечо и сказал человечьим голосом: «Увольняйся и поступай работать в психоприемник на Институтском переулке». Идет она после дежурства утром домой по улице, а навстречу ей идет знакомый старичок — поп. Дуся рассказала ему про свой сон, и он говорит ей: «Иди и делай все так, как тебе сказано». Она так и сделала: пошла туда и устроилась на работу нянечкой. Стала там работать, а Учитель уже там был. Встретил ее и спрашивает: «Ну что, пришла?» Эта Дуся ходила и собирала для Него гостинцы — это было военное время; под расписку брала Его к себе домой, как брата. А потом она выписала Его из больницы. Учитель недолго там тогда пробыл».


(Свидетельство Антонины Владимировны Токаревой, москвички, пенсионерки).


46. Я месяц там пролежал, скоро вернулся домой. Стал свое продолжать. Мое — это Природа, она меня держит, она мне силы дает, все свои, условия и возможности оставаться без всякой такой вот потребности. Такая вот штука происходит у Паршека.

47. Люди людей ни за что убивали. Это была Отечественная война. Она ни с кем не посчиталась. Я был русский человек — мои сыны защищали Россию на фронте. Один был моряк Кронштадта, а потом десантником попал в плен и как молодому, ему пришлось форму немецкую надеть, до тех пор, пока я его по своей болезни изъял домой. Ему, как за измену, дали пять лет. Он их просидел, сейчас со мной живет не по-отцовскому, а по-своему.

48. Сын Андрей был адьютантом у командующего Пятой ударной армии генерала Цветаева. Андрей был убит на попе заминированном: ехали вместе с генералом. Андрей сидел в задке, а шофер с генералом в передке. Они попали на мину и были выброшены на обе стороны.

49. Андрей получил сотрясение мозга: тридцать два часа пожил и умер. Получили мы извещение о его смерти на фронте Отечественной войны. За это мне, как иждивенцу-отцу, выделили с матерью шестьдесят семь рублей.

50. Он погиб за освобождение Ростовской области. Похоронили вместе с ветеринарным врачом в станице Чертковской, возле дороги. Не доходя до Красного Сулина погиб. Это мой большой урон.

51. Я провожал маршевые роты на запад, на фронт. Не хотелось мне, чтоб такие бои были. Я думал об этом, говорил — а у самого мысль буровила, чтобы не дать Гитлеру воспользоваться. Ни одна война не была, чтобы жир наедали — между собой лад. Кто давал такое право заниматься в жизни командиром?

52. Если каждый человек отроду лез на это место сам. У человека такая введенная мысль: стать в Природе так — никому не хочется быть в людях ниже всех. Сталин — убиец всех людей, он ковал партию; его дело — вера народа, как в отца.

53. А мы не победили врага, а нажили его еще лучшим, кто у нас был один враг капиталист. А сейчас через наше все мы считаем поделили через это да через наше умение с вами: это — мы, а это — они. Мы своими себя признали, а они — чужие, с кем через руководство сталинское и не разоружили. Кто этому виноват?

54. Мы сами между собою сделали Мао-Цзе-Дуна врага — за что? Да за его друга Сталина! Он не признает нас, как руководителей. Советский народ призывает весь мир, все человечество на нашу советскую политику. Это болезнь наша человекова — война с Природою: мы ея, она — нас.

«Я вам расскажу эпизод в наших войсках. Я тоже был на фронте: между своими появлялся не таким человеком, как он — был в трусах. Возле Гукова расположился аэродром с истребительными самолетами. Я пришел как раз к вылету на позицию. Водители увидели, собрались. Я им речь про закалку говорил — а лететь было надо. Комиссар прискакал, дал указание арестовать под винтовку. Меня в штаб ведет сзади солдат. Я спрашиваю у него: — кого ведешь, русского в русский штаб? — Меня привели не в дом, а на дворе поставили. Майор вышел, дал указание Мне сроку — три минуты, чтобы Я убирался от них. Я не дошел до хутора Суворова, как аэродром улетел из-за вражеских танков. Это живое было дело: Меня обижать не надо — Я обижен людьми».