Книга третья
| Вид материала | Книга |
- В г. Вашингтон (сша). Ему принадлежит авторство таких романов, как "Ятъёл" (1997), 299.63kb.
- План: Гелиоцентрическая система Мира Николая Коперника. Галелео Галилей и рождение, 234.93kb.
- Общенационального Движения «З а Веру, Семью и Отечество», 1898.32kb.
- Книга третья, 796.01kb.
- * книга третья *, 10812.64kb.
- Книга третья, 6769.79kb.
- Книга третья, 6794.91kb.
- Проект Россия третья книга, 1169.43kb.
- Книга третья: Философия XIX, 10471.2kb.
- Книга известного австрийского психиатра и психотерапевта В. Франкла является изложением, 2450.87kb.
Стойкие детские впечатления.
Бабушка, Мария Алексеевна Новокрещенова.
В сознание навечно вошли четыре «присказки» бабушки о хлебе, которые он услышал от нее, будучи совсем маленьким мальчиком: «оставишь недоеденным кусок хлеба на столе — будешь на старости лет ходить по миру, а если съешь кусочек заплесневого хлеба — грома бояться не будешь», «катаешь шарики из хлеба — черта кормишь», «замахнешься или бросишься хлебом — обязательно оконфузишься (громко пукнешь при людях)».
Девичья фамилия бабушки — Новокрещенова — возникла в первые годы после церковной реформы Никона, то есть, во второй половине семнадцатого века. Прадедушка Марии Алексеевны из древнего дворянского рода накануне реформы принял духовный сан, а после нее стал беглопоповцем и подался на Яик. В скитаниях многие раскольники и становились ново-крещеным. Старовер, старообрядец, раскольник, — так их и они себя называли, но считали себя новокрещеновыми. Так что эта фамилия порывала с кровными, родовыми узами во имя духовных. По семейному преданию, прадед бабушки был родственником Аввакума Петрова. Но это было, вероятнее, духовное родство. Но какова была настоящая фамилия первого Новокрещенова в роду Черносвитовых — никто не знал.
Рафаил Александрович помнит бабушку старенькой, согбенной, бабушка в молодости переболела оспой и две оспинки оставили следы на ее лице — слепой правый глаз и щербинка посреди нижней губы; на правой руке у нее не было безымянного пальца — гангрена унесла, это уже когда Марии Алексеевне было 30 лет. Бабушка не задолго до смерти, а умерла она в ночь под рождество, не дожив до своего 90-летия ровно 40 дней (так что 40 дней после смерти, когда душа человека попадает в ад или рай, прошедшая к этому времени через чистилище, совпадали с ее днем рождения) любила подходить с юным Рафаилом к большому старинному зеркалу. Они некоторое время стояли молча, разглядывая себя, а затем бабушка как всегда произносила: «Да, внучек, старость безобразна. Что она делает с человеком?» До последнего своего дня она сохраняла ясный ум. На ее столике у кровати осталась недочитанной книжка Вольтера, несколько томиков Дидро и Руссо. Она хорошо знала просветителей, перевела на русский «Простодушного» Вольтера, «Сон д'Аламбера» и «Монахиню» Дидро. Многое, да, многое взял Рафаил Александрович от своей бабушки. Не своими ли прекрасными песнями о Яике-реке и матушке-Сибири, запавшими в душу Рафаила, предопределила она его жизнь? Ведь лучшее время своей жизни Рафаил Александрович связывает с Уралом и Сибирью» Не у бабушки ли он научился всегда выглядеть спокойным, в любых ситуациях, а ведь обладал характером тревожным, как и она, кстати. «Душа вещает!» Когда так говорила бабушка о себе — жди какой-нибудь беды для родных, или просто хорошо знакомых, или даже для Отчизны. Все чувствовала, многое предчувствовала и все понимала Мария Алексеевна. Тем не менее, людям с ней было удивительно спокойно и безопасно, было хорошо и надежно. Она излучала тишину и глубокий покой. Многие говорили, что она обладает магнетизмом. И действительно, она могла подчинить своему настроению любого. С ней любили беседовать и царь Александр, и царь Николай, теряя при этом все свое царское величие, как простые смертные беседовали. Александр много расспрашивал о раскольниках, хотел знать их веру и во время таких бесед не раз восклицал: «А, правы они, правы. Ох, как правы!» Но дальше восклицаний дело, конечно, не шло. Разговоры с Николаем больше касались французов и говорили они с бабушкой сугубо на французском.
Двадцать лет спустя после смерти бабушки навестили (один за другим) семью Рафаила Александровича его старые приятели по Петербургу, графы Михаил Петрович Кирин и Борис Яковлевич Mc'Ачоп (последний по материнской линии был в родстве с Шарлем Фурье, а по отцовской линии даже с самим Томасом Гоббсом и поэтому писал свою фамилию на иностранный манер). Рафаил Александрович, полагавший, что содержит свой дом «как у бабушки» спросил их: «А похож мой дом на Новокрещеновский?» На что оба его приятеля, словно сговорившись, ответили: «Нет, ибо в нем нет бабушки!». Конечно, бабушкины поговорки, прибаутки, притчи сделали такой речь Рафаила Александровича, что Ф. М. Достоевский, услышав его на «пятнице» у Петрашевского, воскликнул: «Черт знает, этот человек говорит по-русски, точно как Гоголь пишет!»
Будучи юношей, Рафаил спрашивал бабушку: «Как Вам удается так влиять на людей; что они все, разные, любят Вас одинаково?» На это бабушка отвечала: «В каждом человеке умей разглядеть ребенка, увидеть в каждом его детство. Когда говоришь с кем-либо, не важно, от чинов, пола и возраста, имей перед глазами его детский образ. Вот и все». Бабушка умела влиять и на толпы людей, разъяренных и ослепленных гневом. Когда становилось неспокойно в ее Тульском имении (а бунты в то время были нередки), она приезжала одна, без солдат. Выходила к людям, говорила с ними мало, всегда спокойным и ровным голосом. И толпа успокаивалась. И не потому, что люди были свои, крепостные. Рафаил был свидетелем, когда на пути бабушки (она ехала к себе в карете) оказалась разбушевавшаяся масса крепостных — сотни 3-4 — из Московской губернии. Расправившись со своим «ханыгой», спалив его дом, они ринулись, круша все на своем пути, в соседнюю Тульскую губернию. Рафаилу тогда было лет 10 и он сильно испугался. Мужчин в карете не было. Кучера, увидев надвигающуюся с палками и топорами толпу, остановив лошадей и в бегство (за что бабушка потом их жестоко высекла). Бабушка вышла из кареты и спокойно пошла навстречу толпе, слегка придерживая от дорожной грязи свои юбки. Когда они сблизились — толпа и бабушка — все быстро встало на свои места. «Идите к себе, проказники!», — так кажется она сказала, Рафаил это услышал, ибо уже подбегал к ней, — «А здесь начинается моя земля. Идите, а то еще моих дураков заразите!» И толпа повернула. И ни один камень не полетел в сторону бабушки. Разве не таким же чудом потом подпоручик Рафаил Александрович с горсткой солдат усмирил несколько тысяч взбунтовавшихся рабочих и крестьян во время «картофельного бунта»? Бабушке он обязан и своим именем «Рафаил»: «Ты носишь исконно россиянское имя. А их гораздо меньше, чем думают: Михаил, Нафусаил, Гавриил... Сейчас все больше греко-византийские имена принимают за русские Александр, Николай, Виктор, Василий, Евгений, как раньше норманские Олег, Ольга, Игорь... Все «славы» - Ростислав, Станислав, Мстислав это общие, славянские имена, также, как и Людмила» Бабушка благословила его на брак с мещанкой Анфисой: «Несмеяна она по характеру и по доле. Но бери ее, будет верной супружницей». Как-то навестил Рафаил бабушку со своими приятелями по «гусарским забавам». Бабушка встретила их, как всегда, ласково, угощала, а когда проводила и они остались вдвоем с Рафаилом, сказала ему: «У вашего поколения что-то с волей. Суетные какие-то, не хватает внутренних побудительных мотивов. Вот те, с Сенатской, хм, декабристы..., — бабушка задумалась о чем-то своем, затем, улыбнувшись, закончила — они были другими». Может быть, бабушка Мария Алексеевна Новокрещенова и была тем первым человеком, кто произнес слово «декабристы»? Но это лишь только литературная догадка, не более.
Автобиография
Некоторые биографические пояснения. Образ мыслей.
(Из допроса Рафаила Александровича Черносвитова по делу петрашевцев, 27-28 июля 1849 г. /датировано по журналу следственной комиссии/).
На предлагаемые здесь высочайше учрежденною комиссией предварительные вопросные пункты имеете объяснить по сущей справедливости, коротко и ясно:
1. Как ваше имя, отчество и прозвание, сколько вам от роду лет, какого вероисповедания и исполняли ли в надлежащее время предписанные религиею обряды?
Рафаил Александров Черносвитов, 39 лет, вероисповедания православного, предписания религии исполнял.
2. Кто ваши родители и где они находятся, если живы?
Отец мой пошехонский помещик, штабс-капитан Александр Филатов Черносвитов, скончался в 1812-м году; мать — урожденная Грузинская Надежда Ивановна. живет в г. Пошехонье Ярославской губернии.
3. Где вы воспитывались, на чей счет и когда окончили воспитание?
Воспитывался дома в деревне, где жил до 16-ти лет; состоя на службе, был в школе армейских подпрапорщиков при 3-м пехотном корпусе — с начала 1827 года по 1828 год, в котором началась война с турками.
4. Состоите ли на службе, когда вступили в оную, какую занимали должность и какой имеете чин; также не находились ли прежде сего под следствием или судом и, если были, то за что именно?
Отставной подпоручик; в службу вступил подпрапорщиком в 1826 году во Владимировский пехотный полк; переведен в том же году в Муромский по случаю отделения в 7-ю дивизию 2-х батальонов. В 1838 году комитетом, Высочайше утвержденным в 18 день августа 1814 года, под покровительством которого находился, назначен был исправником в г. Ирбит Пермской губернии; по воле начальства в 1841 году переведен в Шадринск к той же должности. По распоряжению Пермского губернского правления предан суду по двум делам: 1) за наказание розгами крестьянина Юдина А.И. и 2)за несоблюдение форм при сожжении негодной в пищу рыбы у купца, на одной из ярмарок в Щадринском уезде. Дело еще не окончено.
5. Имеете ли недвижимое имение или собственный капиталы, а, если нет, то какие имели вы средства к пропитанию, содержанию себя и своего семейства, если его имеете?
В настоящее время имею за собою в Даниловском уезде Ярославской губернии в д. Понине 10 душ крестьян. Прочее имение мое в числе 60 душ продано мною в 1843 и 1844 году. До этого времени я имел средства к содержанию имения, а с 1845 года от службы частной и собственных коммерческих дел. В настоящее время имею небольшой дом в г. Ирбите и двадцать сотых паев в Черносвитовском золотосодержащем прииске, известным под фирмою К°Дриневича.
6. С кем имели близкое и короткое знакомство и частые сношения?
Близкое и короткое знакомство до 1845 года ограничивалось моими родными, а с того времени и разными лицами по коммерческим моим предприятиям, а именно: надворным советником Базилевским; братом его Виктором Базилевским; купцами Васильем и Якимом Латкиными; надворным советником Смирницким и купцом Владимиром Кузнецовым, коим имею компанейские дела. С нынешнего года, приняв поручение княгини Мадатовой, я состоял в частных сношениях с доверенным ее братом генерал-лейтенантом Саблуковым.
7. Какие были ваши, сношения внутри государства и за границею?
Внутри государства я имел сношения служебные; когда состоял на службе; с отставки — коммерческие. За границей — никаких. Подпоручик Рафаил Александров Черносвитов.
Изложив ответы мои, я покорнейше прошу комиссию не отказать принять составленную мною записку, в которой коротко, но верно изложил я мое воспитание, образ мыслей и взгляд мой на положение мое. Это моя исповедь.
В военную службу вступил я в 1826 году совершенно без всяких сведений, я знал только русскую грамоту. Выйдя в отставку, возвратился на родную землю почти с теми же сведениями. В настоящее время я приобрел уже массу разнородных знаний. По страсти к наукам математическим и вообще реальным я изучал все, что мог, что видел. Науки словесные не нравились мне, почему я весьма недалек в языкознании; один французский язык, и то весьма не вполне, знаю я, латинский весьма ограниченно, в греческом столько, сколько нужно для понимания технических терминов, вошедших в науку, прочие европейские языки мне не дались. Изъездивши огромные пространства по России и Сибири, я замечал все на пути моем; одаренный памятью и соображением, я удерживал все виденное и дознанное, а любя беседу и разговор, я никогда не таил моих взглядов и убеждений. Человеку свойственно мыслить, и потому часто в беседах и разговорах со знакомыми и даже незнакомыми я любил высказывать свои и выслушивал чужие взгляды настоящие и будущие, и редко случалось мне, чтоб мои взгляды на вещи оспаривались. Я много читал. Живя вдали от центров образованности в нашем Отечестве, мне редко удавалось пользоваться беседою людей ученых. В русских и французских книгах и журналах последнего времени часто встречались мысли и слова о фурьеризме, коммунизме, отсутствие социальных понятий нашего времени мучило меня; о Фурье я имел еще понятие, но коммунизм — и до сих пор остается для меня загадкою, кроме буквального перевода слова Сомма, и вот причина, по которой не хотелось мне оставить вечера Петрашевского. Я старался бывать везде, где мне только доступно было. Любя образованное общество, я старался бывать в нем и бывал по возможности, но вместе с тем бывал я в трактирах, харчевнях, бывал в кабаках и даже бывал в местах более недостойных и отовсюду выносил более или менее вновь подмеченные черты жизни народа нашего и факты для науки и практической жизни; что делать — это страсть! Вследствие всех этих наблюдений я знаю хорошо народ русский в тех местах, где бывал я; знаю его потребности, образ мыслей, положение, нравственность. Из всего того, что я знаю о народе русском, нельзя состроить народного бунта, а можно, может быть, снова поднять так называемый картофельный бунт, беспорядки частные, вроде тех, о которых писал я ранее. Общих действий между отдельными состояниями народа нашего быть не может вследствие совершенного разъединения интересов; бунта общего противу правительства не может быть по отсутствию идеи. Наблюдая прошедшие беспорядки, я видел и писал об этом, — что народ взволновался вследствие сведений о поступлении из звания государственных крестьян в частную собственность к министру Киселеву; так, по крайней мере, проявилась в них эта причина, но вернее, главною причиною беспорядков были крутые меры поведений, которые русский народ не скоро усваивает, и, вместе с тем, совершенно не понятый народом метод управления. В жалобах своих, высказываемых в час мятежа, желали они остаться по-старому, то есть, поступить в ведение земского суда, к которому привыкли. Вот понятие народа! Но в самых буйных выражениях их заметно было, даже преобладала привязанность к царю. Так, упрекая меня, что я вместе с другими продал их министру, — они главным укором мне ставили измену царю. Можно взволновать народ подобными слухами, но верность к престолу в нем тверда, имя царя — священно.
Говоря о государственных крестьянах, надобно объяснить одно очень важное обстоятельство: народ, выбирая себе сельских и волостных начальников, постоянно ненавидит их, потому что они, делаясь начальниками, делаются, — как выражаются крестьяне, — чиновниками, мироедами и действительно злоупотребляют своей властью. Главною полицию в народе составляет эта корпорация выборных и писарей; имея родных в народе и разделяя с ним слабость к пьянству, — они знают все его тайные помышления, и таким образом ни одна мысль не может укрыться от начальства. Впрочем, я не подозреваю даже и возможности развития какой-либо мысли в этом безграмотном и диком обществе.
Заводские люди более развиты, более образованы; между ими много людей ученых, много механиков, есть геогносты дельные, и вообще народ этот в такой степени развития, что способен усваивать себе идеи, выходящие далеко за границы их быта. Суждение это я сделал по той только части заводских людей, которую видел как действователей дельных на золотых приисках, и они принадлежали, — так сказать, заводской аристократии; народ рабочий ниже, но вообще далеко выше государственных крестьян, исключая впрочем некоторые частные заводы, где народ угнетен и потому отстал от прочих товарищей.
Южнее сибирского тракта, пролегающего чрез г. Пермь на Екатеринбург, я не знаю Урала; к северу должно быть глушь, ибо судя по тем местам уезда Верхотурского, где мне удавалось быть, — я полагаю, что и далее жизнь человека в совершенной гармонии с окружающей природою. Заводы Тагильские — благоденствуют, казенные и Яковлевские близь Екатеринбурга — тоже. и мысль о бунте едва ли можно вложить в их головы; — они счастливы. Этим я нисколько не отвергаю возможности увлечения народа примером соседей; — бунт есть зараза, я видел это на опыте, ибо за крестьян ирбитских я поручился бы ранее, но они увлеклись примером Камышлова в 1841 году и меня же посадили под караул.
Неудовольствие некоторых частных горных заводов ограничивались всегда жалобами законными начальству, но как — по слухам — жалобы эти не всегда были выслушиваемы, то народ выходил из повиновения своего начальства, но это всегда очень скоро кончалось.
Вот как понимал я Северный Урал в 1842 году; с того времени я его не знаю, но по всей вероятности край с того времени много измениться не мог. Знакомых у меня тоже нет, кроме ирбитских граждан, весьма не важных, потому что там даже нет ни одного богатого купца, а общество чиновников — вечная метаморфоза. В Екатеринбурге я знал прежде некоторых чиновников, но теперь — кажется один только начальник гранильной фабрики, полковник Вейс, знакомый мне человек в Екатеринбурге, но и с ним мы не виделись кажется с 1845 года.
К востоку от Урала я знаю, и то весьма поверхностно, узкую ленту дороги до Красноярска, в стороны я никогда не заезжал и останавливался только иногда для починки экипажа. Вот, что я знаю об этом крае: народ занимаясь исключительно земледелием, тих, спокоен, скромен. Понятия его ограничиваются почти первыми потребностями его быта; в исправнике и заседателе чтит закон, но не любит чиновника, а боится его как огня. Этот народ безответной. Страна весьма мало населена, — посельщики редко живут домами, но большею частию в работниках и известны своей безнравственностью и пьянством; народ не любит их. Впрочем, многие посельщики живут хозяевами и пользуются именем людей честных. Жалоб на участь не услышать в этом крае, всё и все довольны, ропота не слышно до начала округа Барнаульских заводов около Колывани; здесь народ беднее и жалуется на тяжесть выполнения заводских повинностей, куда они должны ездить нередко за несколько сот верст, или нанимать; плата довольно значительна, так что, по словам крестьян, у них выходит до 60 р. серебром на работника. Не знаю, в какой мере справедливо это, но я передаю то, что не раз передавали мне крестьяне при разговорах об их быте.
Очень натурально, что сравнение их обязанного положения, с положением крестьян свободных вызывает этот ропот, но вообще в быту их проглядывает недостаток. Вот что я знаю о Сибири. Далее к Красноярску — благоденствие. По дороге в Иркутск я был только один раз, не знаю края, но около Иркутска народ беднее противу описанного мною выше; вообще эти места очень мало населены. За Байкалом, сказывают, — край бедный, что весьма вероятно по его изолированному географическому положению и малому населению.
Все это нисколько не новость, но я пишу для того, чтоб показать понятие об этом крае.
Проведя 18 месяцев на золотых приисках с народом, состоящем большею частию из ссыльных поселенцев, крестьян разных мест России, татар и людей, следовательно, всех стран нашего отечества, я могу безошибочно сказать об этой массе мое мнение: в главных чертах — это сброд безнравственный, страстный более к бродячей, нежели оседлой жизни; завтрашний день для них не существует; живут для настоящего момента и, добывая деньги тяжелым трудом в продолжении лета, а иные и в продолжении года — проживают их в один день, а много-много в неделю. Имея в виду рассуждение о бунте в Восточной Сибири, можно рассчитывать на этих людей, но это расчет не верный, они порочные и трусы; одного казака с нагайкой довольно, чтоб унять их, — да и по местному положению страны расчет невозможный. Чем прокормить эту орду? Чем удержать ее, буйную, пьяную? Чем платить ей? Идти в Китай, как предлагал татарин Якубов, с нею еще можно, но произвесть восстание народного нельзя. Это будет Пугачевщина, а эти времена прошли уже для нашего отечества. Вообще народ этот живет без цели; живет, потому, что не умер, и с этой точки зрения эта толпа, будучи под влиянием человека с направлением разрушительным, может служить ему орудием, но она без средств и поэтому опасною быть не может.
Рабочих, на приисках восточной Сибири бывает до 15-ти и более может быть тысяч. Эта масса людей потребляет все возможные запасы края, так что при посредственном урожае в 1845 и 1846 году на 1847 год доставлялись хлебные запасы по Ангаре из Иркутска и даже из Западной Сибири по цене невероятной. Представим, что вся эта толпа взбунтовалась, но что может произвесть она, кроме всеобщего опустошения, и в заключении — умереть от голоду, истребя все запасы жителей! С приисков. нельзя доставать заготовленные припасы, они завозятся туда в продолжении почти 6-ти месяцев по зимнему пути. Одним словом — она умрет с голоду гораздо прежде, нежели дождется обещанного Спешневым корпуса из России, и умрет уморя всех обывателей, у которых она съест хлеб. Иначе нельзя представить это дело! Если бунт этот направлен к тому, чтоб захватить власть, сосредоточенную в Иркутске, то прежде, нежели эта безоружная орда двинется к Иркутску — там уже приготовится гроза, какой нет у нее — пушки. При этом же путь с приискав до Иркутска невозможен; надобно идти чрез Енисейск и на почтовую дорогу Иркутске-Красноярске но без предварительного и трудного впрочем, распоряжения о заготовлен продовольствия — до Иркутска дойти нельзя. Вот, что можно предпринять — идти по Енисею вверх на китайскую границу, но там ожидают голые и пустые степи монгольские. Во всяком случае я смотрю на эту возможность, как на дело несбыточное. Я здесь с одной стороны взглянул на это дело но, если, несмотря на гибельные следствия подобного движения, оно осуществилось бы, то для чего посылать туда корпус? Двух батальонов довольно, а они есть в Сибири. Корпус может дойти только до Красноярска, а да лее нет средств найти продовольствие для корпуса, и здесь корпус войск потребит весь запас края. Во всей Енисейской губернии, считал инородце и Туруханский край, около 110 тысяч жителей обоего пола! Но если б и пришел корпус войск в Сибирь — кто же истребит его? Я с 250 человеками разбил до 6000 бунтовщиков, да разогнал 20000. Спрашивается, в той же стране, при тех же условиях жизни и образования, но при меньших средствах достать оружие — сколько их понадобится для корпуса? 3атем, если пропустится корпус, взбунтуется Урал и народ заводской, сковав себе в один день сабли, пики, ружья, пушки двинется к Югу (я опускаю вопрос о продовольствии) — далеко ли уйдет он? Что будут делать в это время два корпуса в Сибири и Оренбурге? 3десь надобно заметить, что войска на Хребте Уральском и около него есть, хотя и не в большом числе: 1 батальон в Перми, 1 батальон в Екатеринбурге, 1 батальон в Богославских заводах, войска в Златоусте, в Оренбурге; отсюда недалеко Омск с его войсками. Убежден, что при первой попытке к восстанию, если не замедлят распорядиться начальники, как примеры были недавно, — он будет уничтожен непременно в самом начале.
Все это в настоящем дико-нескладно, и я не мог быть сочинителем этой нескладицы, но как идея — высоко-пагубно, тем более, что она возможна почти, но много надобно благоприятных обстоятельств для этой возможности, а главное — согласие полное всего Хребта Уральского. При одном только этом условии можно допустить восстание Урала так, как оно здесь принимается. Но сколько разнородных интересов, требований нужно согласить на таком пространстве в народе, разъединенном и расстояниями и потребностями! Нужен обширный заговор всех чиновников горных и военных, согласие войска и управляющих заводами, а без того нельзя представить общего восстания. Идея государственного переворота не будет принята народом. Он не поймет ее и не допустит, если узнает; нужно обманывать его, и каждое сословие нужно по-своему обманывать и льстить его требованиям. Общей идеи, а следовательно и единства действий быть не может, а без этого всякое представление, предприятие будет напрасно; я говорю о предприятии, рассчитанном на важные результаты. На Урале в настоящее время могут быть такие же беспорядки, какие и бывали, но и это сомнительно: государственные крестьяне начали уже понимать выгоды нового управления и сбережения лесов, не будут бунтовать за посев картофеля; они привыкли к новому порядку, одним словом, я уверен, что идея восстания Урала и бунта в Сибири, а особенно последняя — не может осуществиться и есть не более, как мечта юного воображения.
Так как мне приписывают проекты, гибельные для правительства, и даже покушение на жизнь государя, то я расскажу здесь и все остальные убеждения и взгляды мои на мое отечество и правительство.
Не в оправдании возводимого на меня преступления, подобные поступки не оправдываются, — я отрицаю клевету моих злодеев, но для того, чтоб судьи мои видели все мои убеждения и правильные и неправильные. Затем, постигая вполне настоящее дело, я вижу ясно, что без столкновения со мною ни Спешневу, а тем более Петрашевскому не пришло бы на мысль составить план разрушения, подобный составленному, ни тот, ни другой не имеют топографических сведений об отечестве; для них восточная Россия была вроде средней Африки. Я чувствую, что мои рассказы, мои объяснения и факты, и фантазии навели их на эту мысль, и я не смею оправдывать ни мою страсть к рассказам подобного рода, ни мою неосмотрительность при столкновении с этими господами. Здесь я чувствую себя более их виноватым, я старше их, я опытнее их, и с ними ли мне должно было рассуждать о делах государственных! В состоянии ли они понять мои святые убеждения! Но я не участник в преступлении!
Зная хорошо все сословия общества, их положение и степень образования, я никогда не желал и не думал об изменении формы правления нашего; этого нельзя по-моему; но в настоящем — по-моему мнению, а человеку свойственно мыслить — нужно многое изменить и улучшить. В разговорах я высказывал не тая мои желания, вот они:
Класс чиновников — уничтожить, и чтоб лицо, состоящее на службе короткой, пользовалось своими прерогативами по должности, а оставя ее — было бы гражданином, как и все прочие, потому что в отставке — чин не нужен. Таким образом, эти люди, состоя на службе, старались бы благородством поступков составить себе доброе имя для остальной жизни, развилось бы в обществе понятие о чести и личном достоинстве человека, а вследствие сего — общественное мнение, которого ныне нет.
Доступ к должностям административным допустить свободно всем классам народа.
Класс мелких чиновников, начиная с юности это поприще, никогда не пользовался и ныне не пользуется высоким мнением общества; бедный, обретаясь в пороках и злоупотреблениях, чиновник, выслуживая со временем законные термины, получая чины или наконец орден — достигал права дворянства, а вместе и дети его, необразованные, зараженные нередко пороками отца, делались дворянами и, наживая всякими способами на службе состояние, делались помещиками, покупая нередко большие имения и таким образом, сливаясь с дворянством, заражали это сословие своими пороками, ничего не занимал сами. Из этой смеси составилось нынешнее дворянское сословие. Я знаю его и не хвалю. Желал бы я, чтоб не было крепостного состояния в России. Способов тихих и благородных много:
а)казна может покупать продающиеся имения в кредитных установлениях;
б) дозволить заселять на известных кондициях пустопорожние земли России западной и Сибири крепостными людьми, приобретаемыми от помещиков покупкою. На этом основывал я даже проект заселения Восточной Сибири, проект, соединенный с проектом судоходства по Амуру и дороги.
Злоупотребления в исполнении законов лицами возбуждают всеобщий ропот; я, как частное лицо, слышу этот ропот и разделяю его, ибо и мне на долю досталось много неприятностей и чувствительных потерь от невыполнения законов судьями. Я не думаю, чтоб прежде было лучше; не могло быть лучше прежде, но желать лучшего свойственно человеку. Судье, решившему дело несправедливо, нет кары; он отговорится статьею свода законов, что так понял закон «по крайнему разумению своему»; он прав, но обиженному нет вознаграждения. Это хотел бы я изменить и искоренить.
Телесные наказания в народе нашем не считаются бесчестием, и только боль физическая страшна ему, а боится он смерти во всех ее проявлениях за тяжкие преступления, или по крайней мере за смертоубийство — смерть есть наказание справедливое, и я убежден, что казнь эта сильно бы действовала как предупреждение преступлений.
Желал бы я большего развития просвещения в России, а особенно в низших слоях общества. Чем ровнее подвинется масса народа вся — тем надежнее рисуется ее будущность. Развитие реальных школ и школ земледельческих — делается уже видимою необходимостью для народа; из 70 миллионов жителей скоро будет 100, а земледелие во младенчестве, народ, у которого в руках оно, — безграмотный, при том же звании эти не вдруг разольются в народе, он не скоро усваивает новое; безграмотное положение народа лишает его возможности иметь понятие в законах и тех условиях, которые должны руководить жизнь его в среде, его окружающей; отсюда истекает поле злоупотреблений, на которые жалуется народ, выражал эти жалобы или словами втихомолку, или так называемыми картофельными бунтами. Здесь кроется и главная причина деморализации народа и низших чиновников.
Вот мои настоящие желания и убеждения. Я не мог все вписать в эту записку, для этого нужно и много времени и спокойное состояние духа; при том же это было бы далее излишне, но вышеописанное может служить образчиком и для прочих моих убеждений, весьма кажется умеренных, невозмутительных, но и истинно мне принадлежащих.
Я совершенно ясно вижу тщету всякого политического переворота в России.
Личная только обида могла бы возродить мысль об убийстве в душе моей, но и это по свойствам моим невозможно иначе, как явно, благородно; но может ли быть личное между им — великим недосягаемым, царем русским и мною, пигмеем, им, благодетельствованным в то время, когда нужда съедала меня, и я без его помощи пропал бы, не будучи еще в состоянии сам обеспечивать мое существование. Государь пожаловал мне 1000 р. серебром в такое время, когда все состояние мое описано было за долги казне. Благодарность ему вечная, а не вражда в душе моей.
О трех видах правления я имею понятия: нашем, представительном, республиканском. По убеждению говорю, что народ наш не в состоянии усвоить себе понятие о представительном правлении, и потому лучше настоящего оно быть не может; разве в частях, но там, где дело идет о целой массе народа, там должна быть мысль частная отброшена. Я знаю дворянские выборы наши и, зная их и тот класс, к которому принадлежать имею честь, отрицаю возможное улучшение при перемене формы правления; но здесь все-таки является возможность представительства, но кого пошлют крестьяне, черемисы, мордва, вотяки, башкиры и проч? И кто же устроит эту машину? Спешнев? Петрашевский?
Республиканское правление еще дальше от возможности в народе младенческом и едва только не диком.
Не выставляю личных, ни официальных дел в защиту против настоящего гибельного положения моего; убеждения мои могли измениться, и я постигаю всю глубину пропасти, в которую ввергла меня клевета и собственная неосторожность, но прошу только внимания.
Дополнение к биографии: военные подвиги, польские события. Записка о бунте.
Указ за № 3652, данный об отставке уволенному от службы, за раною, из Муромского пехотного полка, подпоручику Черносвитову. Варшава.
По указу его величества, государя императора Николая Павловича, самодержца всероссийского и проч., и проч.
Предъявитель сего, подпоручик Рафаил Александров сын Черносвитов, как из формулярного о его службе списка значится, имеет знак отличия Военного ордена под № 52326, серебрящую медаль, за турецкую войну 1828-1829 год, установленную, и принадлежавший царству Польскому знак отличия за военные достоинства 4 степени. Вероисповедания православного. От роду ему 32 года. Из дворян Ярославской губернии Пошехонского уезда. Родового и благоприобретенного имения за ним и родителями его не состоит. В службу вступил рядовым, 1826 г. февраля 6, во Владимировский пехотный полк; переименован в подпрапорщики того же года марта 1; переведен в Муромский пехотный полк 1826 октября 9; за отличие в сражениях против турок, произведен в прапорщики 1830 марта 9; старшинством с 17 декабря 1829 г. В походах и делах против неприятеля находился: в войну с турками, 1828 года мая 28, переправился чрез реку Дунай в Болгарию; 30 при занятии крепости Исакчи; июня 6 крепости Maчина; 1829 г. мая 5, в сражении с неприятелем при обложении крепости Силистрии; с 23 в движении к крепости Шумле; 30 в генеральном сражении, при разбитии турецкой армии под личным начальством верховного визиря, у села Кулевичи; июля 5 и 6, в деле при переправе наших войск чрез реку Камчик близ деревни Дервшкиой, 7 в сражении при взятии турецкого укрепленного лагеря у Дервиш-Джевана; за храбрость в сражении сем награжден знаком отличия Военного ордена под № 52326; отсель в движении чрез Балканские горы; 10 при взятии приступом неприятельского лагеря близ крепости Миссемврии; августа 8 при покорении города Андрианополя; с 25 в экспедиции к городу Лиле-Бургасу; ноября с 3 в походе на зимовые квартиры до села Эрекли, в Румелии. 1830 июня 9 возвратился в российские пределы. В войну против польских мятежников, 1831 года марта 30, переправясь чрез реку Бут в царство Польское, следовал до местечка Мендзиржеча и обратно в Россию; мая с 25 в экспедиции в Беловежскую пущу, в продолжении коей участвовал в стычках с мятежниками 26 числа при Светличинской страже и 27 в окрестностях Попелевой корчмы; августа 16 в царстве Польском, в деле с мятежническом корпусом Ромарино между Крынки и Мендзиржечем, в коем ранен ядром в правую ногу, контужен в голову осколком гранаты и захвачен был мятежниками в плен, в продолжении которого отнята у него раненая нога посредством операции в Луковском госпитале; отсель перевезен был вместе с неприятельскими больными в Седлецкий военный госпиталь, где находился до занятия города Седлеца нашими войсками и прекращения военных действий. Особых поручений по высочайшим повелениям и от своего начальства не имел. Российской грамоте читать и писать умеет. В домовых отпусках, штрафах по суду и без суда не бывал; высочайшим замечаниям и выговорам не подвергался. Холост. Состоял в комплекте. К повышению чином аттестоваться достоин, а к награждению знаком отличия беспорочной службы не выслужил узаконенных лет. По выборам дворянства не служил. Отчеты по должности, какие имел, представлял в срок. Жалобам не подвергался. Слабым в отправлении обязанностей службы и по званию начальника не замечен и вопреки должной взыскательности по службе беспорядков и неисправностей между подчиненными не допускал. В неприличном поведении оглашаем и изобличаем не был. 1832 года высочайшим его императорского величия приказом, в 24 день мая состоявшимся, уволен со службы за раною, подпоручиком, с мундиром и пенсионом полного жалованья. Во свидетельство чего, по высочайше предоставленному мне уполномочию, дан сей за подписей, с приложением герба моего печати. Главная квартира в Варшаве. Мая 11 дня 1842 года. Подписал главнокомандующий действующей армии, генерал-фельдмаршал князь Варшавский, граф Паскевич Эриванский. Скрепил старший адъютант полковник Горлов.